Коллеги

Не самый светлый период в карьере капитана Блада: зима 1688-1689, Тортуга, ром. В таверне к нему за столик подсел человек, который учился медицине в Лондоне и Париже и, в отличие от бакалавра Питера Блада, остался в профессии, хотя, подобно ему, имел и другое увлечение. Познакомились, разговорились, выпили, еще выпили. А когда капитан проснулся, ответ на вопрос "где я?" превзошел самые смелые его ожидания... Никогда — никогда! — не заключайте сделок с пьяными.

Коллеги,

или Приключения двух врачей и джентльменов на Антильских островах

Друзьям-натуралистам, с любовью.

И отдельно — прототипу героя, с искренними извинениями.

— Добрый день. Как мне кажется, я имею честь видеть капитана Пьера Ле Сана?

Питер Блад медленно поднял голову; перед глазами все плыло. С противоположной стороны стола маячило длинное серьезное лицо, обрамленное аккуратными каштановыми локонами. Не юноша, но и не муж в летах, не красавец и не урод. Французский язык безупречен, однако тот факт, что в организме собеседника содержится больше рома, чем любого из четырех жизненных гуморов, обойден вниманием с чисто английской выдержкой. Да и камзол не от французского портного.

— Вы имеете эту честь, — с трудом произнес он. — Питер Блад, если вас не затруднит.

— О, прошу прощения! Не знал, что... вы англичанин.

— Ирландец.

— Мне назвали вас на французский лад, а здесь, на Тортуге, трудно распознать и земляка. Я сам родился в Киллилей, в графстве Даун. Доктор Ханс Слоан, к вашим услугам, капитан.

— Ханс Слоан из графства Даун? Забавное сочетание! — Капитан недобро усмехнулся. — Извините мое любопытство, вы не из тех ли шотландцев, что поселились в северных графствах по велению Якова Первого? Дабы служить примером благочестия для погрязших в пороках аборигенов?

— Сын одного из тех шотландцев, с вашего позволения. А вы, как и многие ирландцы, исповедуете католическую веру?

Доктор Слоан задал этот вопрос без злобы или показной холодности, скорее печально, и у Блада пропало желание затевать ссору. Впрочем, собеседник тут же погубил произведенное впечатление:

— Что ж, пока Англией правит сын католической церкви...

Лишь два предмета для беседы могли испортить настроение капитану Бладу, когда он был настолько пьян, и новый знакомый только что затронул один из них.

— Послушайте, как вас там... доктор! Говорите, что вам от меня нужно, или проваливайте.

— Извольте. Мне говорили, что у вас имеется на продажу иезуитская кора, называемая также перуанской. Я хотел бы приобрести ее.

— У меня не аптека, доктор. Я ничего не продаю на унции.

— Это вполне соответствует моим желаниям, — тон доктора Слоана не изменился. — Скажем, десять или двадцать фунтов, по пять ливров за фунт — это выгодно для вас, с учетом ваших расходов на ее приобретение?

Брови капитана Блада поползли вверх. Синие глаза моргнули, но остались полузакрытыми.

— Мои расходы на ее приобретение? — с расстановкой повторил он. — Позвольте-ка... — Широким жестом капитан развернул перед собой воображаемый гроссбух, перекинул пальцем воображаемую костяшку счетов. — Если мне не изменяет память, кора, вместе с прочими грузами в том же испанском трюме, обошлась мне в цену двух восьмифунтовых ядер и сообразного количества пороха. Не считая, разумеется, труда моих людей. Ради всего святого, сэр, как вас занесло на Тортугу?! Понимаете ли вы, где находитесь?

— Надеюсь, что да, — все так же невозмутимо ответил доктор Слоан. — Я приехал сюда с рекомендательными письмами к месье д"Ожерону, и он дал мне несколько полезных советов касательно жизни на его острове. Видите ли, я скоро возвращаюсь в Лондон, а там перуанская кора стоит больших денег. Она, как вы, вероятно, слышали, оказалась отменным средством против эссексской малярии. Но когда ее собирают люди, несведущие в ботанике, они могут нарезать коры с совсем других растений, а проверять действие каждого образца на страдающем лихорадкой было бы затруднительно, да и опасно. Лучше всего, как мне сказали, кора, собранная аборигенами непосредственно в Перу. Но испанские торговцы удивительно несговорчивы...

— Меткий эпитет! — капитан расхохотался. — И вы решились обратиться к тем, кто может с ними договориться на языке пушек и мушкетов? К ворам и пиратам, как называют людей вроде меня?

Доктор Слоан встал и поклонился, всем видом изображая вежливое негодование:

— Я бы назвал этих людей храбрецами, капитан Блад! Кто так говорит о вас, тот мало знает об испанцах.

— Вот как? Приятно услышать снисходительное мнение. Садитесь, доктор, не откажите в любезности. Нам с вами нужно спрыснуть сделку. Мои квартирмейстеры будут рады, медикаменты на Тортуге продать непросто.

— Благодарю, — доктор снова опустился на табурет, изящным движением приподняв полы камзола. — К великому сожалению, здоровье не позволяет мне пить ром, но от стаканчика вина не откажусь.

— Я угощаю, — непререкаемым тоном заявил Питер Блад. — Эй, как там тебя! Канарского для доктора!..

* * *

-...Сурок поднялся на горку, миронтон-миронтон-миронтэн... Увидел то, что за горкой, миронтон-миронтон-миронтэн... Очень хорошо, оставим так. Сурок спустился с го-орки, миронтон-миронтон-миронтэн... А это мы закутаем как следует и отнесем преподобному Муру... Увидел новую горку, миронтон-миронтон-миронтэн...

Смутно знакомый голос негромко напевал, бормотал, как делают люди наедине сами с собой. Напевал по-французски, умиротворенно и фальшиво, забирая на рефренах то слишком высоко, то слишком низко, а бормотал по-английски. Питер Блад открыл глаза и увидел зеленый цвет. Зеленое, и больше ничего. Нечто зеленое, освещенное снаружи ярким солнцем, целиком накрывало его лицо.

Капитан вскочил на ноги, нашаривая рукоять пистолета. Зеленое оказалось гигантским листом какого-то растения. Он стоял на прогалине в густом лесу, а неподалеку на земле сидел человек, привалившись спиной к дереву, и держал на коленях что-то вроде громадной книги.

— С пробуждением, капитан Блад, сэр. Отдых пошел вам на пользу, не правда ли?

— Вы — Ханс Слоан, доктор. Вы купили у меня кору.

Слоан кивками подтвердил оба умозаключения. Вид у него был не такой постный, как в таверне, длинное лицо сияло приветливой улыбкой. Теперь, при солнечном свете, на его коже были видны многочисленные оспинки. И он расстался со своим париком, повязав голову красным бумажным платком по моряцкой моде.

— Какого дьявола мы тут делаем?

— Ботанизируем, сэр, — Слоан устремил на него ясный взгляд светло-карих глаз. — Позволю напомнить, что вы сами изъявили такое желание.

— Я?.. — Этого капитан Блад не помнил. Но, если говорить откровенно, не помнил он многого, и не за один день. Они сидели "У французского короля". Доктор Слоан из Киллилей оказался приятным собеседником, насколько этого можно ожидать от шотландца, — внимательным, дружески расположенным, не склонным к пустым церемониям и к тому же знатоком античной поэзии. Сам он почти не пил, канарское прихлебывал еле-еле, но беседы это не портило. К сожалению, в памяти Питера Блада не сохранилось почти ничего из того, что этот малый рассказывал о себе, хотя он мог поклясться, что Слоан не скрытничал. Как будто бы что-то про Гамильтонов (какие у него могли быть дела с этой хитрой и влиятельной фамилией?), про Лондон, а затем почему-то про Францию... И, что еще хуже, капитан совершенно не помнил, о чем рассказывал он сам. У него было тягостное впечатление, что они долго обсуждали особенности женской натуры, в первую очередь умение женщин судить о мужчинах, отличать достойных людей от недостойных, и он мог только надеяться, что обсуждение не перешло от теорий к примерам из жизни. Тогда уже из таверны они ушли и пили в какой-то каюте, куда перекочевал и бочонок рома от "Короля". Команда на корабле была своя, люди Блада, но это была не "Арабелла", а, кажется, "Атропос". Однако, черт подери...

— Где это мы?

Глаза шотландца удивленно расширились, потом сощурились, но голос остался вежливым и серьезным.

— В лесу, на склоне Северного холма, примерно в пяти милях от Чарлзтауна.

— На Багамах? — недоверчиво переспросил Питер Блад. Ни лес, ни склон никоим образом не напоминали Багамские острова.

— С вашего позволения, нет. Этот остров носит название Невис.

— О, вот как.

Невис, английское сокращение названия, данного первооткрывателями, — Нуэстра-Сеньора-де-лас-Ньевес, Богоматерь в Снегах. Хотя можно биться об заклад, что на эту землю от сотворения мира не упало ни одной снежинки... Около двух суток ходу от Тортуги (неплохо бы выяснить, какой нынче день). Круглый холмистый остров, похожий на тарелку с пирогами, накрытую зеленым платком; в двух милях к северо-западу, за проливом, без затей называющимся "Узким", — Сент-Кристофер, к юго-востоку Монтсеррат. Невис — жемчужина английской короны, Королева Карибов, богатейший остров сахарных плантаций. Питер Блад, знаменитый пират и мятежник, находился сейчас на английской земле, где его при аресте повесят, чуть лучшей альтернативой были французские земли на Сент-Кристофере, где его просто схватят и за вознаграждение передадут английским властям. Кстати говоря, на Невисе он бывал и раньше, года полтора назад, по сугубо приватным делам, и даже не своим, а одного из членов команды — впрочем, дела старых друзей по Барбадосу были и его делами. Так или иначе, местный представитель губернатора английских Подветренных островов навряд ли его забыл. А при себе у него лишь пистолеты и патронташ, а рядом вместо Волверстона, Питта и остальных — полоумный доктор, поющий про сурка... Питер, Питер, или тебе не говорили в юности, что пьянство ведет ко многим бедам?

— Не можете вспомнить? — мягко спросил полоумный доктор. — Не ставлю это вам в вину, так как мне доселе не приходилось видеть, чтобы человек столько пил, да после этого еще ходил и отдавал команды. Один из ваших кораблей отправлялся пополнить запасы продовольствия, и вы были столь любезны...

— Я вспомнил. Благодарю вас, доктор, и прошу извинить за неучтивость.

В самом деле, теперь он вспомнил. Они договорились о сделке с перуанской корой, но доктор не встал и не распрощался. До него дошел слух, что один из кораблей эскадры капитана Блада вскоре отправляется к Подветренным островам, где провизия куда дешевле, чем на Тортуге. Может ли он узнать, к каким именно?.. Голландские владения, Саба или Синт-Эстатиус? Это промысел Божий! Для вас ведь не составит труда взять несколько миль к югу? Капитан, вы крайне обяжете меня, если позволите отправиться на этом корабле! Конечно, за соразмерную плату. Изволите ли видеть, у меня там остался друг и коллега, а также необходимо вывезти некоторые вещи... Получив согласие, доктор произнес тост за моряков, а потом за естественные науки, все, какие существуют в христианском мире, и особо — за ботанику, лучшую из наук. Он говорил о Лондонском королевском обществе, членом которого имеет честь состоять, о великих открытиях последнего столетия, о невероятной пользе, какую принесли они коммерции и медицине, и о том, что ботанические штудии суть занятие для истинных джентльменов...

— Я решил отправиться с вами, — произнес Питер Блад, словно пробуя на вкус это утверждение, слишком нелепое, чтобы быть правдой.

— Вы сказали, что были бы рады отправиться со мной, чтобы свести знакомство с местной флорой и посвятить свой досуг научным занятиям. Именно так и выразились, причем повторили это несколько раз и были весьма настойчивы. Ваши люди приняли это к сведению, корабль пошел на голландские острова без вас, но в нашем распоряжении остались лодки. Одноглазый джентльмен уповал на то, что маленькая прогулка будет вам полезна.

Питер Блад сел рядом с доктором Слоаном, который тем временем вытащил из сумки плеть какой-то лианы длиной фута в три и со счастливым видом укладывал ее зигзагом на листе бумаги, как вышивальщица ленту.

Верно, так все и было. Они поднимались по склону, утренняя прохлада скоро сменилась удушающей жарой, движения сковывала слабость, как после хорошего удара по голове, но доктор лез вперед с неутомимостью индейца, еще успевая взмахами мачете расчищать полузаросшую тропу, и просить пощады было бы недостойно. Наконец они пришли сюда, доктор опустил на землю свою сумку, набитую тропической травой, и скомандовал отдых...

— Волверстона нечасто называют джентльменом. И я могу представить, в каких выражениях он... уповал. Проклятье, я даже не захватил фляги?

— Держите, — Слоан подал ему деревянную фляжку. — Там вода.

Блад сделал несколько глотков, потом смочил ладонь и протер лицо. Чувствовал он себя на удивление хорошо, принимая во внимания обстоятельства. Даже голова не болела.

— Благодарю. Вы ведь меня еще чем-то поили? Там, внизу?

— Вы все вспомнили, — удовлетворенно заметил Слоан. — Очищающее средство, мой собственный рецепт. Отвар тимьяна, пять капель...

Капитан Блад показал жестом, что обойдется без подробностей.

— Я рискну дать вам совет, доктор Слоан, — угрюмо проговорил он. — Никогда не заключайте сделок с пьяными. Вы, очевидно, не понимаете, какого опасного спутника себе выбрали. Известно ли вам, какие против меня выдвигают обвинения?

— Разумеется, известно, — Слоан вежливо склонил голову. — В Порт-Ройяле нет ни одного человека, кто не знал бы капитана Блада и не слыхал бы о его небольшой размолвке с губернатором Бишопом — не слишком приятный человек, если вы спросите мое мнение. О вас болтают многое, и резюме скорее в вашу пользу. Кажется, я рассказывал вам, что был врачом герцога Албемарля, который занимал пост губернатора до Бишопа? После его злосчастного падения с лошади герцогиня пожелала, чтобы я оставался ее врачом, в итоге я прожил на Ямайке целый год. Благодарение Богу, ее милость не из тех дам, которые любят болеть, так что у меня было довольно свободного времени... Конечно, я знаю, кто вы такой, и вам не о чем беспокоиться. В этой части острова никто не бывает, вы могли заметить, как непросто сюда пробраться. Если же кого-то сюда и занесет, я просто скажу, что вы мой ассистент. Кому придет в голову искать капитана Блада в этаких дебрях? Здесь вы в большей безопасности, чем на любом из своих кораблей.

Питер Блад не мог не оценить своеобразной логики этого рассуждения. Оставался лишь один вопрос: мог ли он доверять этому доктору? Выманить его с Тортуги желали бы многие. Но кто стал бы проделывать это столь сложным и нелепым способом? И кто помешал бы врагам захватить его только что, пока он беспечно спал в лесу рядом с человеком, о котором знал немногое и только с его слов?

В последние два месяца он пил, потому что боялся протрезветь: бесстрашие капитана Блада вошло в поговорку, но окончательно потерять надежду на счастье было слишком тяжело. Теперь он был трезв, однако боль почему-то не спешила возвращаться. То ли подействовали радикальные методы лечения алкогольной интоксикации, то ли необычные обстоятельства, но мысль о том, что Арабелла никогда не будет принадлежать ему, оказалась не раскаленным гвоздем в груди, а просто мыслью, жить с которой нелегко, но возможно. Примерять же новые личины ему всегда нравилось. Почему бы не стать на день-другой, пускай без всякой практической пользы, скромным помощником натуралиста, простым парнем, который никогда не встречал мисс Бишоп и не должен думать о том, чем занять восемь сотен изнывающих от безделья корсаров, за исключением корсарского промысла...

Блад легко поднялся на ноги, отряхнул одежду, поискал глазами камзол — тот, вывернутый наизнанку, повис на каком-то кусте.

— Вам достался не лучший ассистент, доктор. Дурного поведения и ленивый. Мы потеряли время из-за моей сонливости?

— Совсем напротив, мы провели его с толком. Сбор начал вянуть, а так я успел все расправить, — доктор накрыл кипу листов, лежащую на деревянной раме, другой рамой, затянутой сеткой, стянул конструкцию ремнями и подмигнул "ассистенту". — Если уж вы донесли это сюда, сможете дотащить до вершины холма?

* * *

Холм в северной части острова был не так высок, как другой, в его центре, и все же подъем порядком вымотал обоих джентльменов. Наверху обнаружилась еще одна полянка, образованная рухнувшим деревом, которое в падении повалило другое и накренило третье, выворотив его корни. Между корнями, как в кресле, уселся Слоан (сперва убедившись в отсутствии свирепых местных муравьев). Блад растянулся на земле, закинул руки за голову и, прищурясь, разглядывал синий бархат моря, светлую чешуйку паруса у горизонта и чуть правее — берег Сент-Кристофера, превращенный далью из зеленого в сизый.

— Как вам прогулка, капитан Блад?

— Напомнила дни юности. Нас в Тринити-колледже весной и летом тоже заставляли ботанизировать.

— В Тринити-колледже?

— Колледж Пресвятой Троицы, Дублин, — с наигранным раздражением ответил Блад. — В Ирландии тоже есть учебные заведения, хотя где нам равняться с Лондоном. Ос фронтале, париетале, окципитале...

— ...Сфеноидале, темпорале, этмоидале, — слегка растерянно закончил Слоан. — Так вы доктор медицины?

— Бакалавр, к вашим услугам. Однако последнее время предпочитаю капитанское звание и регулярную практику корабельного хирурга.

Слоан оглянулся на собеседника. В облике капитана ничего не изменилось, он выглядел тем, кем, несомненно, и был: авантюристом, опасным даже в ленивом спокойствии, с запястьями фехтовальщика и красноватым сквозь загар лицом. Запах рома в его дыхании чувствовался до сих пор. С другой стороны, его манера говорить в самом деле выдавала человека образованного. До сих пор Слоан как-то не думал о том, где этот странный корсар выучился декламировать Горация.

— Вы не упоминали, что вы врач.

— Это так трудно предположить? — насмешливо осведомился Блад. Значит, хотя бы обвинение бакалавра медицины в пособничестве мятежу герцога Монмута не обсуждалось во время давешней попойки! Спасибо и на этом. — Врач, имел практику в Англии, мог бы практиковать по сей день.

— Что же вам помешало?

— Долгая история.

— Трудный медицинский случай? Несчастливое стечение обстоятельств?

— Вы необыкновенно проницательны, доктор Слоан. Пожалуй, то и другое. Когда-нибудь я непременно расскажу вам об этом.

Слоан ничего не ответил.

— Не сердитесь, доктор. Да, то были славные времена, в Дублине. Я был мальчишкой, родители в добром здравии, впереди целая жизнь. Шайка друзей, народные песни, девушки прекрасны и вечно недоступны... Шутки для посвященных — для тех, кто знает медицинскую латынь... (Слоан улыбнулся: похоже, в Лондонском университете эти шутки тоже бытовали, но как человек благовоспитанный, от цитат он воздержался.) Ирландский клевер, здесь его не найдешь, хоть семь лет ищи...

— В этом вопросе вы не вполне правы. Флора Антильских островов уже испытала сильное влияние...

— Да, я понимаю, доктор, считайте это поэтической гиперболой. И эти папки, набитые рыхлой бумагой. Только нам профессор велел наклеивать образцы в уже переплетенные книги с белыми страницами, а не на разрозненные листы.

— И нам тоже велели, когда я учился. Старая ботаническая школа полагала возможным составление полного травника, то есть такого, который включал бы все образчики флоры. Вот так, все, существующие в этом мире! Мол, достаточно пройти по горам и долам, и каждый экземпляр займет свое место в каталоге, а незанятые листы в книге можно будет заполнить примечаниями. Те, кто так думал, никогда не бывали в Вест-Индии. Сейчас уже дело идет о том, познаваемо ли многообразие Творения, или же нашему слабому уму это не дано.

Теперь Блад, приподнявшись на локте, взглянул на Слоана. "Вест-Индия". Он слышал, как эти слова произносили со страхом и злостью, с равнодушием неведения, с глубокомысленной думой об интересах Англии, но чаще всего, разумеется, с алчностью. Никто не говорил "Вест-Индия" с нежной мечтательной улыбкой, будто "Эдем" или "моя дорогая".

— Будет ли мне позволено спросить, доктор, почему вы покинули Англию? Поссорились со своим наставником?

— Поссорился, — меланхолично подтвердил Слоан. — Доктор Сиденхэм был в ярости, буквально вне себя, когда узнал, что я принял предложение герцога отправиться на Ямайку. Он сказал, что это путешествие опасно и бессмысленно, что если меня привлекает участь утопленника, то к моим услугам пруд в Сент-Джеймс-Парк, где я достигну того же результата без лишних хлопот и усилий. Действительно, не могу не признать, что явил черную неблагодарность. Доктора Томаса Сиденхэма зовут английским Гиппократом, и он отличал меня, говорил, что передаст мне свою практику, а я решил уехать в колонии...

Практику в Лондоне школяры Тринити-колледжа упоминали часто, как правило, в насмешку — лондонская практика, золоченая карета, куча денег, невеста из знатного рода и все остальное, чего нам с тобой, дружище, не видать как своих ушей. Парню из Киллилей, что в графстве Даун, преподнесли в подарок лондонскую практику, он отказался и уехал на Антильские острова собирать растения. Или он еще безумнее, чем кажется, или чего-то недоговаривает. Покойный герцог Албемарль, бывший губернатор Ямайки, был человеком не слишком строгих нравственных устоев и пользовался известностью у берегового братства...

— Так почему же вы приняли предложение герцога? Тяга к приключениям, охота к перемене мест или, может быть, щедрое жалованье?

— Наверное, я плохой врач, капитан Блад. Я изменил академической медицине с ботаникой, в этом все дело.

— Чем и прогневили отца обманутой.

— Не смейтесь, капитан. — Но Слоан, сказав это, и сам засмеялся. — Многие другие просвещенные люди меня поддержали. Доктор Джон Рэй и доктор Бойль... впрочем, это неважно, — прервал он сам себя, заметив, что названные имена ничего не говорят собеседнику. — Как знать, может, здесь, в этой папке, у нас с вами новая кинкона.

Капитан Блад задумался о том, сколько же лет его собеседнику. Выглядел он лет на пять-семь моложе самого капитана, но умение спокойно отвечать на насмешки обычно бывает свойственно людям постарше.

— Как давно вы учились в университете?

— В Лондоне — с семьдесят девятого по восемьдесят третий, а потом еще около года во Франции, в Париже и Монпелье. Я не мог получить там степень, будучи, по их разумению, еретиком, и ради этого отправился потом в Оранжский университет.

— Ого! Должно быть, вам есть что порассказать. Французские студенты умеют веселиться.

— Да, очевидно, это так. Но я мало участвовал в весельях.

— Отчего?

— По слабости здоровья. Ребенком я переболел оспой, а к шестнадцати годам у меня открылось кровохарканье, и все думали, что я умру. Я жил в замке Киллилей, он принадлежит Гамильтонам, а лорд Джеймс покровительствовал моему отцу. Там библиотека в одной из башен, я сидел в ней целыми днями. Брал очередную книгу и просил Господа, чтобы он не призывал меня прежде, чем дочитаю. Суеверие, конечно, но меня это успокаивало.

— Хорошенький режим для больного! Что думали об этом ваши родители?

— Отец умер, когда я был ребенком, мать снова вышла замуж и уехала в другое графство. А режим мне пошел на пользу. Я мало-помалу подобрал себе должный распорядок и диету, кровотечение прекратилось, и я отправился в Лондон. Лорд Гамильтон решил, что раз уж я не ввел их в расходы на похороны, то, возможно, из меня получится врач.

— Занятно. Кровотечение потом возобновлялось?

— Ни разу. Но от некоторых привычек трудно отстать, и мои знания о парижском разгуле прискорбно неполны. Зато я познакомился с доктором Турнефором и доктором Маньолем, они оба были очень внимательны ко мне и, когда я собрался в путешествие, снабдили рекомендательными письмами к французским колониальным властям...

Книжный червь, вспомнил Питер Блад словечко из собственной студенческой молодости. Чахоточный зубрила из тех, что всегда сидели спиной к окну, лицом к пыльным страницам... Книжный червь, покрытый тропическим загаром, с мозолями на ладонях от весла и мачете, в алом платке вместо шляпы, заключающий сделки на Тортуге. В одном он прав: Божий мир бесконечно многообразен, и это не может не удивлять.

* * *

Солнце начало клониться к западу, в пролив между островами, когда они спустились с холма. Тропинка здесь была нахоженной, и Питер Блад не удивился, уловив в воздухе, помимо ароматов цветов и разогретой солнцем тропической листвы, запах дыма. Теперь он припоминал, что утром они здесь уже проходили.

За деревьями открылась поляна, на ней — хижина, крытая пальмовыми листьями, очаг, сложенный из камней прямо под открытым небом, и прочие приметы небольшого лагеря. Молодой негр в полотняных штанах, сидевший на корточках у очага, вскочил на ноги и побежал им навстречу. Склонился в поклоне, сверкнул белозубой улыбкой, на Блада взглянул осторожно.

— Здравствуй, Абсолон, — доктор Слоан протянул ему сумку и мачете. — Все в порядке?

— В порядке, мастер доктор. Абсолон делает вода, обед. Мастер преподобный рисует.

— Пойдемте, познакомлю вас с моим напарником, — сказал доктор.

Рядом с хижиной был навес из тех же пальмовых листьев, затеняющий стол. Из-за стола поднялся полноватый молодой человек, удивительно неуместный в здешнем климате, — как будто некое чудо во мгновение ока перенесло его сюда из английской усадьбы. Или, еще точнее, из церкви.

— Преподобный Гаррет Мур, лучший мастер ботанического рисунка в Англии и ее заморских землях, — представил его Слоан. — Гаррет, это капитан Питер Блад, который меня привез, — благодаря его любезности вашему отшельничеству придет конец.

— Отшельник не жалуется на судьбу, — преподобный Мур сделал вежливый поклон, но глаза его задержались на лице капитана несколько дольше, чем предписывал этикет. Случалось ли ему раньше слышать имя Питера Блада — или они уже виделись сегодня утром?.. Мысль о второй возможности заставила капитана ответить столь же церемонным поклоном. Что было утром, в счет не идет.

— Удачно поработали, пока меня не было? — спросил напарника Слоан.

— Неплохо, смею сказать. Тридцать два рисунка, и тридцать третий надеюсь закончить завтра...

На столе лежали предметы, такие же неуместные, как их владелец. Последний раз капитан Блад видел нечто подобное в доме губернатора Тортуги, человека богатого и светского, счастливого отца двух прелестных дочерей. Листы белоснежной бумаги, обширный набор акварельных красок всех мыслимых цветов, кисточки толстые, тонкие и толщиной в волос, плошка с водой... Только моделью художнику служил не изящный букет, а единственный невзрачный цветок, да еще и вырванный с корнем. Неоконченное изображение антильского сорняка, выполненное с удивительным тщанием и тонкостью, казалось красивее самого растения — как это часто бывает и с портретами людей, заметил про себя капитан. Отдельно преподобный Мур изобразил внутреннее строение цветка, напоминающее готическую арку в разрезе.

— Так любезно было с вашей стороны привезти говядину, — говорил меж тем рисовальщик растений. — Черепаший суп и печеные клубни вкусны и питательны, но через шесть недель они немного надоедают.

— Могу себе представить! — Слоан похлопал его по плечу. — Гаррет, вы совершили титанический труд, ваше упорство поистине равно вашему таланту. Без вас моя работа немногого бы стоила.

— Оставим это, — преподобный махнул рукой, но вид у него был довольный. — Ни к чему меня превозносить, я делаю только то, к чему Господь дал мне способности и склонность, и это я должен вас благодарить, Ханс... Однако Абсолон уже приготовил угли, мы можем запечь мясо прямо сейчас, пока вы умываетесь с дороги. Капитан Блад, вы окажете честь отобедать с нами?

Питер Блад с удивлением понял, что голоден. На протяжении месяца его повседневная диета состояла из рома и кабацких заедок, и ничего иного ему не хотелось, но сейчас мысль о куске мяса, запеченном на углях, была весьма своевременной.

За обедом корсар, доктор и священник (или трое натуралистов, как будет угодно читателю) хранили молчание. Мясо в винном уксусе, изжаренное на решетке, истекающее соком, посыпанное солью и свежемолотым перцем, было превыше всяких похвал. Десерт составляли загадочные красные фрукты, не встречающиеся западнее Подветренных островов. Преподобный Мур сам заварил в котелке напиток, который он называл чаем, хотя Блад не поручился бы, что ингредиенты этой смеси привезены из Ост-Индии. Откуда-то явилась початая бутылка канарского, коего хватило по стакану на каждого. Джентльмены выпили за процветание Англии и естественных наук, разлили чай в те же кружки, Слоан и Блад закурили. Был один из тех чудесных дней, какие случаются после сезона дождей, когда влажные испарения уже рассеялись, но солнце еще не раскаляет все вокруг.

— Хорошо мы здесь устроились, — сказал доктор. — Никакого сравнения с нашими поездками по Ямайке. Гаррет, помните дорогу на Сикстин-Майл-Уок?

Восклицание, которое вырвалось у мастера ботанической иллюстрации, по-видимому, означало, что он не надеется это забыть и сказал бы много больше, если б Господь не воспрещал ему бранные слова.

— Мы объехали верхом южное побережье от Порт-Ройяла до Восточного мыса, потом повернули на север. Жара, змеи в траве. Москиты... (Слоан показал на суставе большого пальца величину кровососов — не менее трех четвертей дюйма, что вполне согласовалось с собственным опытом капитана.) Негде остановиться.

— Не всегда, — как бы про себя заметил преподобный Мур.

— Ну разумеется, на Ямайке поселилось много народа.

Доктор почему-то смутился и прервал воспоминания. От ручья доносилось пение Абсолона. Пел он на своем языке, и мелодия тоже была дикой и странной.

— Так что у вас с ним вышло? — спросил Слоан.

— Не спрашивайте, Ханс, — молодой священник покаянным жестом приложил ладонь к груди. — Я во всем виноват, и мне так совестно. Доктор Слоан оставил мне замечательного негра, — продолжал он, обращаясь к Бладу. — Смирный, добрый, работящий, наш Абсолон. Быстро выучил "Отче наш", охотно вместе со мной молился. Я был за ним как за каменной стеной, даю вам слово, жил здесь так же уютно, как у себя в Челси. Взял бы его в Англию, только не знаю, что скажут сестры и матушка, да и прихожане — ведь получу же я когда-нибудь приход, наверное. Не всякий белый слуга с ним сравнится. Если бы я не впал в грех гордыни...

— Ваш рассказ становится интересным, — с улыбкой заметил Блад.

— Ничего интересного, поверьте. Когда Абсолону нечем было заняться, он повадился смотреть, как я работаю. Наблюдая за ним краем глаза, я заметил, что он крайне внимателен и, судя по всему, усиленно размышляет. (Преподобный прервал рассказ и показал, как размышлял Абсолон: закусил обе губы сразу, потом наморщил лоб; слушатели невольно рассмеялись.) Я захотел поразить его еще сильнее. Нарисовал его портрет, подозвал посмотреть, потом дал зеркальце...

— И что дальше?

— А дальше я два дня ждал, когда он соизволит выйти из леса! Звал его, ходил искать, чего только не передумал. Хищных зверей тут нет, но есть ядовитые гады и насекомые. В конце концов, он мог сломать или вывихнуть ногу на круче, мог запутаться волосами в ветвях, как его ветхозаветный соименник... На второе утро пришел, живой, как видите. Был весь серый, дрожал так, что я подумал о лихорадке, и чуть что, кланялся до земли. Чтобы привести его в рассудок, я истратил почти весь запас рома и наконец сумел убедить его в своих добрых намерениях. Свой портрет он забрал и, кажется, где-то припрятал.

— Чего он испугался? — спросил Питер Блад.

— Насколько мне удалось понять, по его верованиям тот, кто владеет изображением человека, получает колдовскую власть и над самим изображенным, — объяснил преподобный Мур; он все еще сердился и фыркал от смеха. — Благодарю покорно, сказал я ему! Не хватало мне только обвинений в колдовстве!

— Мы, по сути, ничего не знаем о том, во что они верят, — заметил доктор. — У них есть понятия, которые заменяют им религию и нравственность, но понятия эти престранные.

— Нас учили, что негры — потомки Хама, — сказал преподобный Мур. — Вероятно, так оно и есть: цвет их кожи может быть знаком проклятия Божьего.

Слоан ехидно прищурился.

— Гаррет, рассказывал ли я вам о любопытном случае, который обнаружил на Ямайке? У негритянки от негра родилась девочка со всеми характерными признаками этого племени, за исключением одного. Ее волосы и кожа были светлее, чем у самого белокурого английского ребенка, и она осталась такой, даже когда выросла. Здесь, на Невисе, мне рассказали еще о двух таких случаях. По моему слабому разумению, Божье проклятие не должно давать сбоев! И потом, как быть с мулатами и квартеронами — достается ли им по половине и четверти Хамова проклятья? Неужели оно делится на части, подобно пирогу или пудингу?

— Вы рассуждаете, как вольнодумец! — объявил преподобный. — Мы не можем знать, почему Господу было угодно оставить некоторых негров белыми.

— Я рассуждаю как натуралист, — спокойно ответил доктор. — Гораздо правдоподобнее гипотеза, что кожа темнее у выходцев из тех стран, где жарче солнце, — заметьте, что среди голландцев больше белобрысых, чем среди испанцев и евреев. Негры тоже не все одинаково черны, ангольцы отличаются от короманти. А негритянские младенцы светлее взрослых, хотя, казалось бы, проклятие должно настигать их с самого рождения. Разумеется, я не отрицаю существования потомков Хама, но они давно растворились среди прочих Адамовых внуков, и их отличительным признаком является отнюдь не цвет кожи!

— Хорошо сказано, — заметил капитан. Гаррет Мур обиженно оглядел собеседников, объединившихся против него.

— Но вы ведь не будете утверждать, что негры ни в чем не уступают белым?

— Не совсем точный вопрос, Гаррет. Я лечил негров и не обнаружил у них никаких существенных отличий от белых, кроме собственно цвета кожи. Однако что касается нравов — конечно, это злое, испорченное племя.

— "Злое, испорченное племя" — прекрасная дефиниция для людей вообще, вы не согласны? — спросил его Блад. — Вы знаете, как плантаторы наказывают рабов?

Слоан посмотрел на него так, словно услышал банальность.

— Капитан Блад, и вы, Гаррет, вероятно, я знаю о том, как наказывают рабов, больше, чем вы оба вместе взятые. — И продолжил, не заметив скептической улыбки Блада: — Кое-что из увиденного я хотел бы помнить не столь подробно. Но то, что делают мароны, восставшие рабы, с белыми, а бывает, что и друг с другом, — прошу прощения, это нельзя обсуждать после еды. Белому человеку, христианину такие зверства даже не придут в голову.

— Не говорите за всех христиан, доктор Слоан. Вам не приходилось видеть город, разграбленный испанцами? Некоторые христианские народы по этой части выделяются среди прочих.

— Но, капитан, — Слоан доброжелательно взглянул на него, — если вы признаете существование испанских нравов, которые отличаются от английских и, вероятно, от ирландских, — то почему не быть и негритянским нравам, худшим из всех?

Чума и холера! Спорить с этим любителем ботаники было все равно что сражаться с опытным фехтовальщиком. Малейшая оплошность, и тебе тут же пустят кровь. В последнее время Питеру Бладу попадались не столь изощренные собеседники, точнее, собутыльники.

— Я встречал благородных испанцев, честных и доблестных, — сказал он. — Как и дрянных ирландцев.

— Само собой, — противник издевательски отсалютовал ему шпагой, — мы называем это "отклонением от типа". Абсолон добрый малый, как мы уже говорили, однако поселения ямайских маронов мы с Гарретом объезжали стороной. Возможно, и среди них попадаются славные парни, но проверять ЭТО на опыте — увольте, так далеко мой интерес к ним не заходит.

У капитана Блада нашлось бы, что ответить. Он мог бы рассказать и о неграх, и об индейцах, и о мулатах и метисах в пиратских ватагах, и о том мулате, который был капитаном корабля, избранным командой. Мог бы рассказать и об ирландцах и англичанах, попавших в рабство, и о том, во что эта участь превращает белого человека... Но он знал, что дискуссии, вырождающиеся в перечисление случаев из жизни, ни к чему не ведут.

— А здесь вы не опасаетесь дикарей? — спросил он.

— Беглых негров? Едва ли они сюда забредут, плантаций поблизости нет. Их логово в другом приходе, там есть холм, он так и называется — Марун-Хилл. А карибов на Невисе истребили с полвека назад.

— Но, я слышал, они делают набеги на пирогах, да и белые в здешних местах не всегда ведут себя по-христиански.

— Конечно, риск есть, — ответил доктор. — Рискует каждый житель Антильских островов, и младенцы, и женщины, и старики. Но тут, на безлюдном побережье, нам едва ли грозят неприятные встречи. Да и что с нас взять — herbarium vivum, немного одежды и утвари, и все.

— Это смотря насколько бедны грабители... — сквозь зубы пробормотал Блад.

— Для грабителя настолько убогого, что наш скарб для него ценность, у меня есть пистолет, — с достоинством заметил преподобный Мур. — И я держу его заряженным.

— В самом деле? — синие глаза капитана блеснули. — Не покажете ли его мне?

Пистолет у натуралистов был неплохой, хотя и странного вида: сделанный целиком из металла, с крюком для ношения на поясе, раструбом на конце ствола и завитками в виде бараньих рогов на рукояти. Вероятно, это чудо привезли из Шотландии предки или родственники доктора: узоры богатой гравировки напоминали чертополох. Взяв его у преподобного, капитан Блад вытянул руку в сторону и прежде, чем Мур и Слоан успели его остановить, спустил курок. Кремень щелкнул, но выстрела не произошло.

— Порох отсырел, — объяснил он. — В здешнем климате это происходит быстро. Если вы хотите застать противника врасплох, гораздо лучше обеспечить себе укрытие и немного времени, чтобы зарядить оружие. Патронов у вас достаточно?

— Полагаю, достаточно, — сказал доктор Слоан. — На пятьдесят выстрелов или около того.

— И двадцать моих. — Капитан Блад оглянулся на свои пистолеты, не столь богато украшенные, но длиннее, с массивными розетками, утяжеляющими рукоять. — Может быть, постреляем в цель? Поскольку вы скоро отправляетесь в более цивилизованные места, полный патронташ вам уже не понадобится. Мои — голландские, из Утрехта, бьют на сто футов, а до пятидесяти футов — без промахов.

Преподобный Мур замялся, но доктор Слоан дал согласие за обоих: он-де наслышан об искусстве военных моряков в обращении с оружием (в присутствии преподобного он избегал слов вроде "пираты" и "корсары") и хотел бы взглянуть на это своими глазами. Капитан Блад привычно проверил кремень, зажатый в клюве курка, открыл крышку полки, оторвал зубами и выплюнул бумажный кончик патрона, насыпал затравочный порох. Он заметил, как следит за его руками Гаррет Мур, и постарался сдержать улыбку. С тех пор как люди вкусили от древа познания зла, оружие останется желанным для каждого мужчины. Преподобный мог быть добрым христианином и прирожденным рисовальщиком цветов, но выстрелить из такого пистолета ему хотелось не менее, чем любому юнге на "Арабелле", — а когда капитан упражнялся в стрельбе, боцман всякий раз бывал вынужден переходить от ругани к подзатыльникам, чтобы корабельные работы протекали в должном темпе.

— Что ж, начнем, — сказал он. — Мы все немного выпили, поэтому не будем слишком стараться.

Подходящего дерева с плодами, которые можно было бы сбивать выстрелами, поблизости не нашлось, и было решено спуститься на песчаный берег, к причалу, возле которого покачивалась пара каноэ. Некоторое время ушло на то, чтобы устроить мишени: вытащить на песок поваленное дерева и установить на него короткие чурбачки, припасенные Абсолоном для костра. Когда это было сделано, капитан Блад вернулся к своим спутникам и взял пистолеты в обе руки. Выстрел с правой — вспышка и пороховой дым, деревяшка исчезла в зарослях. Выстрел с левой — и вторая пропала, сбитая пулей.

Капитан оглянулся на ботаников. В лице преподобного Мура читалась смесь восхищения и мальчишеской досады на чужое превосходство. Доктор Слоан смотрел на капитана с жадным любопытством.

— Поразительно! Как вы это делаете?! Впрочем, прошу прощения, если это секрет...

— Никакого секрета, доктор, я буду рад расплатиться уроком за обед. Давайте снова зарядим оружие и попробуем повторить.

Через некоторое время оба ученых мужа стояли на огневом рубеже, а капитан Блад отдавал команды. Целиться он им предложил в зарубку на стволе — чтобы увидеть, как далеко от нее окажется пуля, если посчастливится попасть хотя бы в дерево, закончил про себя капитан.

— Руку прямее, доктор. Немного разверните корпус, так легче противостоять отдаче. Наметьте взглядом линию и возьмите чуть выше, примерно на дюйм... Огонь!

Доктор попал в дерево, промахнувшись мимо метки дюймов на шесть. Преподобный держал капитанский пистолет обеими руками, но со второй попытки поразить безответную мишень удалось и ему.

— Я все делал так, как вы говорили, и однако же промазал, — пожаловался доктор Слоан. Капитан усмехнулся.

— Последняя часть секрета: повторять ежедневно. Видите ли, пистолет — не линейка математика и не нож хирурга, он действует на большом удалении, а кривая полета пули зависит и от количества унций пороха в стволе, и от качеств оружия — среди пистолей нет двух одинаковых. Но вы должны знать, какое он производит действие, так же, как вы знаете, какие последствия будет иметь надрез скальпелем. Надо привыкнуть к своему пистолету, и это не гарантирует успехов с чужим.

— Стало быть, это мастерство, которому нужно учиться?

— Конечно. Но есть и составляющая, которую в другом ремесле я назвал бы талантом. Бывает так, что полагаешься не на опыт и расчет, а на нечто вроде наития, когда что-то ведет твоей рукой, велит "сейчас", и ты нажимаешь курок... — Капитан умолк: он хотел было рассказать о том, как стреляют по движущимся целям, но опасался быть неверно понятым. — Словом, не все одинаково способны к стрельбе, и это, вероятно, к лучшему.

Они сделали еще по паре выстрелов, затем преподобный Мур поблагодарил за развлечение и вернулся к своему рисунку. Доктор Слоан принялся паковать листы с прикрепленными к ним сухими растениями и не стал отказываться, когда капитан Блад предложил свою помощь в обшивании ящиков провощенной тканью. Кроме растений, тут были высушенные шкурки животных, перья тропических птиц, и шкурки птиц, покрытые перьями, с лапками и клювами, набитые сухой травой, и блестящие раковины, яркостью не уступающие орхидеям и азалиям. Все это доктор называл "образцами", и все это надо было упаковать, чтобы потом забрать на корабль. На Ямайке у него, оказывается, были и живые обезьяны, змеи и ящерицы, которых он тоже собирался везти в Англию, — правда, беспокоился, останутся ли они живыми на протяжении всего пути. "Во время качки я не уверен и за себя", — печально сказал преподобный Мур, что немедленно послужило поводом для дискуссии на тему "Бывает ли у змей морская болезнь". Слушая аргументы, контраргументы и планы опытов, Блад покачивал головой и мысленно просил Божьей помощи для опрометчивого капитана, который возьмет на борт этот зверинец с двумя сумасшедшими смотрителями. В Мексиканском заливе он повидал многое, но семифутовый удав на нок-рее, вдобавок страдающий морской болезнью, — это было чересчур даже на его взгляд.

Потом натуралисты разговорились о строении венчиков цветов, о ранговой системе растений, классах и секциях, об отличии концепции рода от концепции вида... Возможно, это был некий реванш: преподобный Мур так и сыпал английскими словами с латинскими и греческими корнями, которых, кажется, не водилось в словарях, когда доктор Блад покидал Англию. Сам Питер Блад — врач, потом заключенный и раб, а затем капитан корсаров — считал, что травы, деревья и кустарники подразделяются на съедобные, несъедобные и ядовитые или же на полезные в медицине и бесполезные, а цветы — на желтые, белые, красные и синие. Он был готов признать, что строгие правила описания растений нужны и полезны, но посвятить жизнь разработке этих правил... Впрочем, язвительный философ, который никогда не дремал в глубине его разума, тут же задал вопрос: может ли он, Питер Блад, назвать менее бессмысленным ремесло пирата?

Однако это была странная натурфилософия, не больше похожая на подлинную академическую науку, чем военная хирургия — на медицину, которой учат в университетах. Адепты этой науки, вместо того чтобы обосновывать по правилам логики познаваемость Божьего творения, пытались найти границу познаваемого опытным путем, подобно строителям Вавилонской башни, и, похоже, не видели в этом ничего неподобающего. Они бродили пешими, ездили верхом и спали на земле, как солдаты. И даже умели стрелять, хоть и скверно...

Не все рисунки преподобного Мура изображали цветы. На листках, сложенных отдельно, были пейзажи, набросанные пером или терракотой, зарисовки животных и людей. Рассмотрев добросовестно выполненные изображения аллигатора и ламантина, Питер Блад хмыкнул, а над следующим листом беззвучно рассмеялся. Эта тварь земная была прорисована не столь тщательно, набросок не мог бы служить образцом для гравюры; впрочем, беллетрист, коему пришло бы на ум живописать подвиги полковника Бишопа, так или иначе бы избрал более официальное изображение. Злобные маленькие глазки, брюзгливо выпяченная нижняя губа, изящество краба, посаженного в кружку, — если бы Гаррет Мур не был мастером ботанической иллюстрации, он мог бы стать блестящим карикатуристом.

Ученые не обращали на него внимания, занятые спором, и Блад продолжал перебирать листы. Слуги-негры, рабы и надсмотрщики, моряки и торговцы, лорды и леди. На одном из рисунков с пометкой "Барбадос" Блад узнал губернатора Стида и его супругу. Будь тут портрет еще одной знакомой ему особы, вор и пират присвоил бы его без колебаний. Однако, по всей вероятности, преподобный не был представлен мисс Бишоп или же ничего не смыслил в женской красоте.

Темнота упала внезапно, как всегда бывает в тропиках. Рисовальщик цветов тут же распрощался со всеми и ушел на покой. Абсолон по просьбе доктора Слоана развел небольшой костерок, чтобы согреть "чай" в котелке, и тоже удалился в хижину, вешать гамак для гостя.

Луна была в последней четверти, ночное небо заволокло дымкой. С темнотой пришла прохлада, и тепло, исходящее от углей, было приятным. Если отвернуться от их красноватого света и взглянуть на берег, от которого поляну отделяла только узкая полоса леса, можно было разглядеть странный холодный свет за черными стволами, — словно там на песке лежала вторая луна.

Питер Блад раскурил трубку и с наслаждением затянулся.

— Смотрите, доктор, море светится. Что говорит об этом современная наука?

— Мало определенного. — Слоан разогревал над углями кусок лепешки, насаженный на прутик; взглянул через плечо на побережье и вернулся к своему занятию. — Мне приходилось читать, что морская вода накапливает солнечный свет и затем отдает его, или что вода трется о камни, как шелк о янтарь. Или, наконец, что она извлекает из грунта на дне какое-то вещество, может быть, то самое, которое Бранд назвал "фосфорус мирабилис". Аналогичный опыт проделал доктор Бойль — он недавно написал мне, что это вещество может содержаться в мертвых рыбах и морских животных. Когда я впервые увидел это свечение, еще на пути сюда, я едва не свалился через борт корабля. И конечно, сообщил о своем наблюдении всем своим корреспондентам, как только смог, постарался описать этот феномен как можно точнее. Надеюсь, это покрыло хотя бы часть моего долга.

— Долга?

Доктор кивнул.

— Вы когда-нибудь слышали о Республике Писем?

— Нет.

— Ну что ж, это... Хотите лепешки?.. Как вам угодно, но скоро ее не будет... думаю, я не особенно погрешу против истины, если сравню Республику Писем с береговым братством. Некое сообщество ученых людей, которое не признает государственных границ и не всегда считается с религиозными догматами, хотя персональные разногласия, конечно же, существуют. Все мы грабим великий золотой флот природы, особы не менее жадной, чем испанцы, и волей-неволей вынуждены как-то договариваться между собой. К счастью, знание отличается от золота и серебра тем, что его можно передать другому и в то же время оставить себе. Ученые люди разных стран договорились писать друг другу о наблюдениях и открытиях, с тем, чтобы новое знание распространялось как можно быстрее. Ведь бывает так, что одному известно одно, другому другое, но оба не ведают истинной цены этих сведений, пока не встретятся. Наука знает множество таких примеров.

— И вы пишете своим товарищам о том, что увидите в Вест-Индии, в обмен на то, что они напишут вам? А не проще ли вам и им написать и издать книги?

— Одно другому не мешает, — мечтательно сказал Слоан, — но книга дело долгое и дорогое. Королевское общество издает нечто вроде собственного журнала, где вместо сплетен, мод и политики рассказывается о достижениях натурфилософии; это быстрее. Но моим французским и голландским коллегам добывать этот журнал непросто, ведь наши государи то ссорятся, то мирятся. Переписка удобнее во многих отношениях.

— А как вы определяете, какое знание сколько стоит? — заинтересовался Блад. — Не получается ли, что вы отдаете фунт за фартинг, когда пишете в Европу о вашем путешествии?

— Это трудно определить сразу. Иной раз пустяковое наблюдение приводит к важным выводам, а многообещающее исследование оканчивается пустяком. В нашем соглашении записано, что все граждане Республики должны быть усердны и честны друг с другом; мы меняем добросовестность и вежливость на ту же монету, если можно так выразиться... Впрочем, у нас в ходу и материальные ценности. Этой скромной хижины и пристани здесь не было бы, если бы не Мишель Бегон.

— Бегон? Бывший интендант французских колоний, родственник Кольбера?

— Ботаник и покровитель ботаников. Во время своей инспекционной поездки по французским островам он встретил на Сент-Кристофере одного англичанина, который учился у Турнефора, как и я. Бегон подарил ему двух рабов и дал немного денег на изучение флоры Невиса, куда французам ходу не было. В обмен на единственную просьбу: писать ему об интересных находках.

— Проклятье! Если бы это стало известным, вашего англичанина схватили бы как шпиона!

— Так ведь мы с вами никому об этом не скажем, верно? — беспечно отозвался доктор и сунул в рот последний кусок лепешки.

— А если вам удастся вырастить в Англии кинкону, вы тоже пошлете черенок своим французским друзьям?

— Я не уверен, что она черенкуется, — ответил Слоан. — В любом случае, я с полным правом могу не описывать неоконченный опыт. Но когда английской кинконы будет в достатке, я, безусловно, опишу весь ход эксперимента.

— Это нанесет удар интересам Англии. Не то чтобы я беспокоился о доходах короля Якова, но...

— Но это спасло бы многих французов, страдающих от лихорадки. Хоть они и паписты, но все же люди и христиане, как вы полагаете?

— Хм... Значит, вы ничего не скрываете от своих корреспондентов?

— Не сказал бы. Я не успею написать достаточно писем, чтобы изложить в них все увиденное, даже если перестану спать. Но если вы о намеренном умолчании... да, пожалуй, было. Я умолчал о том, для чего индейские женщины применяют корни фазаньего цветка.

— Для чего же?

— Вытравляют плод, — сухо сказал доктор. — Как мне представляется, в Европе достаточно растений с такими свойствами.

Доктор и бакалавр медицины встретились взглядами, Блад понимающе кивнул.

— Давно я не сожалел, что отошел от академической медицины. Должно быть, это увлекательно — получать и отправлять такие письма. Конечно, пират и преступник не может быть членом ученого сообщества... Вас тоже смешит эта возможность?

Действительно, Слоан согнулся пополам от смеха, зажимая рот рукой, чтобы не разбудить спящих.

— Капитан Блад! Вам что-нибудь говорит имя Уильяма Дампира? Прекрасно. Он, как и я, член Королевского общества, написал две книги, насколько могу судить, неплохие. Или вы думаете, что ученый люд относится к пиратам строже, чем короли и губернаторы?

— Я не знал об этом.

— Не сочтите за дерзость, — осторожно заговорил Слоан, — но вы с беспримерной настойчивостью именуете себя преступником, тогда как молва рисует вас если не Галахадом, то Ланселотом. Благородные люди часто бывают суровы к себе, но, мне кажется, у вас есть особая причина?

— О нет, вряд ли. (Ланселотом?! Тысяча чертей, что же я наболтал ему о себе и Арабелле?..) Возможно, легкий приступ меланхолии. Я мало спал последнее время, доктор. Прошу меня извинить.

Удалившись в хижину, Питер Блад некоторое время наблюдал за доктором через неплотно притворенную дверь. Тот сидел на бревне возле костра, вороша веточкой краснеющие угли, и о чем-то размышлял, — наверное, о новых ботанических штудиях. Капитан уснул прежде, чем Слоан занял свой гамак.

* * *

Среди ночи капитан Блад проснулся. В темноте слышалось сонное дыхание — ботаники и Абсолон спали сном праведников. У капитана же сна внезапно не стало, будто его окликнули или тряхнули за плечо. Должно быть, он достаточно выспался днем. Или же... Он выбрался из гамака, подошел к окну, закрытому лишь занавеской, постоял, прислушиваясь. Шорох крыльев, писк летучей мыши, чей-то тихий повторяющийся стон — то ли кто-то маленький зовет подругу, то ли испускает дух, сдавленный чешуйчатыми кольцами змеи. Вздохи приливных волн на берегу... вот!

Ошибки быть не могло. Журчание воды, какого не услышишь в пустынном море. Скрип вращаемого ворота. Отдаленный голос, прокричавший одно или два слова, — так отдают команды. По проливу шел корабль.

Капитан натянул сапоги, накинул камзол, чтобы рубаха не белела в темноте, взял пистолеты, патронташ и осторожно вышел из хижины.

Искать фонарь он не стал — сбиться с тропы, идущей вдоль ручья и окруженной стеной леса, было нелегко, к тому же свечение моря все еще продолжалось. По мнению Питера Блада, было даже слишком светло. К счастью, пристань была незаметна с моря, ее удачно скрывали пальмы на коралловом островке... К счастью?

Кораблей было два. Две черных туши в молочном свете моря, первый поменьше, другой, — огромный, неуклюжий. Верхушки мачт терялись во тьме, сигнальные огни никто не зажигал, но можно было разобрать, что почти все паруса убраны, оставлены лишь передние. Впереди двигалась лодка, всплескам весел вторили слабые вспышки свечения, а на носу ее горел фонарь. Вот рыжее пятнышко пошло вверх, человек на корме встал во весь рост и что-то крикнул — Блад различил слово "труа".

Узкий пролив с полным правом можно было бы назвать Мелким или Подлым. Он изобиловал мелями и рифами, которые не давали судам подойти вплотную к северному берегу Невиса (лагерь ботаников находился в единственном месте, где это было возможно), и войти в пролив с востока было задачкой не для слабаков. Если же иметь в виду, что люди на лодке бросали лот, определяя глубину, а стало быть, пришельцы не знали фарватера и все же влезли сюда глубокой ночью, — объяснений могло быть всего два. В то, что кораблями управляют безумцы, капитану Бладу было трудно поверить. Он уселся на корень прибрежного дерева, выбрав место так, чтобы наблюдать за морем, а самому оставаться невидимым. До рассвета было еще часа полтора, и закурить, к его величайшей досаде, было нельзя. Будь это его корабли и его люди, красная точка на берегу была бы тут же замечена.

* * *

На рассвете капитан Блад поднялся в лагерь и сразу же столкнулся со Слоаном.

— Доброе утро, капитан! Что вас подняло в такую рань? Я проснулся около получаса назад, увидел, что вас нет, начал тревожиться.

— Есть причина.

Капитан коротко рассказал об увиденном.

— Я узнал один из кораблей, фрегат "Лаки джорней". Не так давно он принадлежал губернатору Барбадоса и сопровождал караваны с рабами из Африки.

— Не так давно? А теперь он кому принадлежит?

— Пару недель назад его захватил Морис Леклерк по прозвищу Драгоценный. Об этом знают на Тортуге, но весьма вероятно, что об этом еще ничего не подозревают на Подветренных островах. В кабаках эту историю передавали из уст в уста главным образом потому, что Драгоценный приказал казнить всех офицеров с "Лаки джорней" и большую часть экипажа — говорили, всех, кто не пожелал присоединиться к нему. Следовательно, отправиться на английские острова и там рассказать о захвате было некому.

Слоан промолчал, но по выражению его лица было ясно, что о Леклерке ему доводилось слышать. Во всяком случае, ту отвратительную историю о двух сестрах из Плимута, а может быть, и что-то еще.

— Теперь давайте посмотрим, что происходит. Английский фрегат, захваченный французским пиратом, глубокой ночью вошел в пролив между Сент-Кристофером и Невисом. Там он поджидал корабль, похожий на те, которые возят невольников. Как по-вашему, что у них на уме?

— Прикинуться невольничьим кораблем с охраной, — нарочито спокойным тоном произнес Слоан, — и вместе войти в Чарлзтаун?

— Если только не караваном. Надеюсь, что они не поджидают здесь еще дюжину кораблей, охотников ходить под началом Леклерка никогда не бывало много. Скорее всего, они ждут, пока из гавани не уйдет какой-нибудь военный корабль. Так или иначе, они пойдут в Чарлзтаун или, возможно, на Сент-Кристофер, и пушки фортов не будут стрелять по своим. Полагаю, на борту тех двух кораблей могут быть сотни головорезов. Судя по тому, что я слыхал о Леклерке, это все же должен быть Чарлзтаун. Богатейший приз, какой можно взять на этих островах, а он тщеславен и последнее время невезуч.

— Мы успеем предупредить горожан?

— Отсюда можно пройти по суше к какому-нибудь поселению?

— Дорог нет. Но у нас есть лодки, море спокойно, а до Чарлзтауна не более семи миль! Как вы думаете, они не атакуют раньше?

— Атакуют или нет, как вы собираетесь пройти на лодке мимо их кораблей? Вы полагаете, Леклерк будет спокойно наблюдать, как кто-то плывет предупредить его добычу? Не для того он прячется в проливе.

— Я могу выдать себя за француза. Скажем, за поселенца юго-западной оконечности Сент-Кристофера. И ведь он не может знать, что я знаю...

— Это в том случае, если он вообще станет разговаривать с вами, а не прикажет подстрелить с корабля. Ожидать, что он станет колебаться из-за подобного пустяка, находясь так близко к цели, было бы неоправданной наивностью.

Слоан не ответил, и Блад продолжал:

— Есть еще кое-что, чего он не знает: скоро за нами вернется "Атропос", вероятно, уже сегодня. Поднявшись на борт, мы сможем взглянуть на это затруднение иначе. Как-никак, у "Атропос" двадцать пушек.

Лицо Слоана оставалось невозмутимым, но именно эта отрешенность его и выдавала. И еще поза — сидел он ссутулившись и сцепив пальцы, как будто силился побороть дрожь. Так выглядит человек, которого точит крайне неприятная мысль, не подлежащая оглашению. Опыт корсара и врача подсказывал капитану Бладу, что люди с подобными симптомами бывают способны на самые неожиданные поступки.

— Доктор Слоан, вы же не собираетесь отправиться в Чарлзтаун морем?

— Отчего бы и нет? Вы управитесь здесь с Гарретом и Абсолоном до прихода корабля?

— "Отчего бы и нет"?! Вы не слышали, что я только что сказал?

— Я положусь на волю Божью и постараюсь не приближаться к этим кораблям.

Что ж, первая часть плана не вызывает нареканий, в отличие от второй, если вспомнить о ширине пролива. Сразу видно знатока военных дисциплин. Как доктор стреляет, капитан Блад видел вчера; вероятно, сходным образом обстоит дело и с настоящим, неметафорическим фехтованием — "Я брал уроки", как говорили многие ему подобные незадолго до смерти. Впрочем, ядру, выпущенному из пушки, все равно, плывет ли в лодке мастер клинка или профан. Да что на него нашло? Почему безоружному, сугубо мирному человеку не сидится спокойно в ожидании двадцатипушечного корабля?

— Угроза Чарлзтауну так вас волнует?

— Каждый, кто не лишен человеческих чувств, был бы взволнован на моем месте.

— Благодарю за комплимент, — Блад насмешливо поклонился. — Однако подозреваю, что дело тут в человеческих чувствах иного порядка... Хорошо, я помогу вам. Мужчина или женщина?

— Прошу прощения, я не понимаю.

— Между тем все просто. По вашему виду я заключаю, что в городе сейчас находится небезразличный вам человек. Ваши родные в Англии, обзавестись тут детьми вы навряд ли успели. Значит, или дорогая вам женщина, или друг, коллега, деловой партнер.

— Зачем вам это знать?

— Чтобы вы не наделали глупостей. Итак?..

Слоан продолжал молчать, уставившись на свои руки.

— Хорошо. В обмен на вашу откровенность обещаю помочь вам по мере сил. Клянусь всеми святыми, я даже готов поверить, если вы, упрямец, теперь снова повторите мне, что я ошибаюсь и вас не печалит ничего, кроме сострадания к незнакомым соотечественникам!

— Ладно, будь по-вашему. Там женщина, которую я люблю больше жизни и которая никогда не станет моей. Она живет на Ямайке, но именно сейчас находится в Чарлзтауне. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Говоря откровенно, не вполне. Почему она не станет вашей? Врач и ученый с блестящим будущим, не чета, к примеру, вашему покорному слуге...

— Она не знает о моих чувствах и принадлежит другому.

— И этот другой собирается жить вечно, в здешнем-то климате? — Блад не был циником по натуре, но тон покорной безнадежности всегда вызывал в нем дух противоречия. — Я бы на вашем месте... О, ну хорошо, приношу свои извинения.

— Вы не сказали ничего такого, чего я не знал бы и сам. Но даже став вдовой, она пребудет недоступной для меня. Она из очень богатой семьи, а ее муж владеет сахарными плантациями. Такие вдовы не выходят замуж за медиков.

Из синих глаз капитана внезапно исчезло легкомысленное выражение.

— Ямайка, сахарные плантации... Силы небесные, Слоан! Неужели миссис Элизабет Роуз?..

— Молчите, ради Бога! — Вид доктора ясно показывал, что Блад попал в точку, и значит, Слоан верно описал положение дел: его шансы на успех были не выше, чем у некоего пирата, мечтающего о племяннице своего заклятого врага. — Вы их знаете?

— Был им представлен на приеме у губернатора, — Блад поморщился, вспомнив о губернаторе. — Что ж, ее супруг достойный человек?

— Достойный — для ямайского плантатора. Приказывает бить палками только тех, кто в самом деле провинился. — Слоан усмехнулся. Улыбка была ему к лицу, но не в этот раз. — И стал еще лучше после того, как я разъяснил ему, что согласно новейшим научным данным беспорядочные совокупления, в особенности с мулатками и негритянками, отнимают мужскую силу. Благо у него хватило ума обратиться ко мне... Впрочем, прошу прощения, капитан, я веду себя недостойно. Врачу не пристало разглашать тайны пациента, а джентльмену — порочить соперника. Мистер Роуз пользуется уважением в своем приходе, разумно ведет дела и глубоко привязан к своей маленькой дочери. Сделайте милость, прекратите ваши расспросы. Время не ждет.

Блад понял, что заставить шотландца свернуть с выбранной дороги не удастся. Это в самом деле было бы пустой тратой времени.

— Ну хорошо, допустим, вы пройдете мимо кораблей. Что вы будете делать, когда окажетесь в Чарлзтауне? Отправитесь на прием к вице-губернатору — кстати, кто сменил на этом посту сэра Джеймса Корта?

— Сэр Джон Нетуэй, я встречался с ним, когда прибыл на Невис. Он показался мне дельным и доброжелательным человеком. Но я понимаю, что вы имеете в виду. Теперь ваш черед смеяться, но... короче говоря, я полковник.

Блад не засмеялся, но удивления скрыть не смог.

— Герцог Албемарль вручил мне патент прошлой весной. Дело в том, что мне довелось лечить сэра Генри Моргана.

— Моргана?! Вы хотите сказать — того самого Моргана?

— Очевидно, того самого. Сэр Генри Морган, знаменитый... кхм... капитан, бывший губернатор Ямайки, умер в Порт-Ройяле в августе прошлого года. Вы не слышали об этом? Герцог был дружен с ним и приказал, чтобы я сделал что-нибудь. — Слоан неопределенно повел рукой в воздухе. — Сделать я мало что мог, предписание ограничить потребление спиртного запоздало по крайней мере лет на десять. Я давал ему укрепляющее питье с имбирем и медом, потом опиумные капли доктора Сиденхэма и свидетельствовал смерть.

— Но почему для этого требовалось быть полковником?

— Потому что в ближнем кругу сэра Генри оставались люди... если бы кто-то из них не согласился с диагнозом или счел мои действия недостаточно полезными... Словом, в этом кругу прикончить врача, пусть даже врача самого губернатора, — поступок предосудительный, но естественный, в отличие от попытки поднять руку на полковника английской армии.

— Понимаю.

— Документы у меня с собой. Надеюсь, они произведут сходное действие и на власти Чарлзтауна.

— Да, это меняет положение, — задумчиво произнес капитан Блад. — Разумеется, я отправлюсь с вами. Ваши регалии и мой опыт.

— Вы? Нет, капитан, это слишком рискованно. Вы же сами говорили, что вас ищут и что вы оставили по себе память на Невисе.

— Это было частное дело, и едва ли прежний вице-губернатор много о нем распространялся. У него были веские причины не желать разглашения этой истории. Если я не отправлюсь к нему с визитом и не буду представляться ни капитаном Бладом, ни капитаном Питером, риск можно считать приемлемым.

Слоан с сомнением покачал головой.

— Пусть так, но вдруг нам придется говорить с людьми Леклерка? Ваше лицо слишком приметно, среди корсаров вы знаменитость, и если вас узнают, нашим сказкам никто не поверит. Разве что... Внешность можно изменить.

— Каким образом?

Слоан, жестом велев ему подождать, направился к хижине и через минуту вышел с небольшим сундучком в руках. Преподобный Мур и Абсолон, по всей видимости, еще спали.

— Как будто знал, что пригодится, не выбрасывал... Вот! — Он вытащил из мешочка что-то рыжее и лохматое; встряхнул, и в воздухе повисла пыль.

— Что это? — брезгливо осведомился Блад, отступив на шаг. — Еще один ваш образец?

— Прошу прощения, это парик, сделанный в Лондоне мастером своего дела. Правда, давно: сейчас такие короткие локоны уже не считаются фешенебельными, да и щипцы бы ему не помешали... И вот еще. Прекрасно защищают глаза от полуденного солнца. Не знаю, почему мы их не носим.

Увидев круглые синие очки, корсарский вождь попятился, словно ему протянули коралловую змею.

— Слоан, ваши остроты меня не забавляют!

Доктор исполнил полупоклон, взмахнув париком перед собой.

— При всем уважении, капитан, менее радикальные меры не сделают вас неузнаваемым и непривлекательным. Странно, о вас говорят, что вы любитель маскарадов.

Спустя пару мгновений, не дождавшись ответа, он добавил:

— А вы тщеславны, капитан Блад, когда дело идет о внешности. Однако предприятие, которое мы задумали...

— Давайте сюда!

Примерить парик капитан Блад не успел: из хижины выглянул преподобный Мур.

— Доброе утро, джентльмены! Я проспал, или вы поднялись раньше? Что-то случилось?

— Все в порядке, Гаррет. — Доктор Слоан небрежно сунул очки обратно в сундучок, как если бы искал что-то другое. — У капитана Блада явилась необходимость съездить в Чарлзтаун, пока не пришел корабль. Вы ведь управитесь до вечера без нас?

Он взглянул на капитана, тот прикрыл глаза в знак согласия. Впутывать в эту авантюру молодого священника не было никакой нужды. Гаррет Мур посмотрел на своего нанимателя недоверчиво, но спорить и задавать вопросы, к счастью, не стал.

* * *

— Как вы полагаете, доктор, каковы могут быть медицинские последствия от удара этим веслом по голове?

— К счастью, не имел подобного опыта, капитан, ни как врач, ни как пациент. Однако полагаю, что повреждения свода черепа, а равно и шейных позвонков при достаточной силе удара более чем вероятны.

— Тогда прекрати скалить свои шотландские зубы!

— Простите, сэр.

Питер Блад, в долгополом, табачного цвета жилете поверх рубахи, в каштановом паричке и очках синего стекла, орудовал веслом с тем небрежным изяществом, которое дается лишь практикой. Но голова его от этого не становилась менее смешной, и Слоан, сидевший на кормовой банке, действительно пару раз ухмылялся, когда передний гребец поворачивался в профиль.

— Думайте о печальном, — мстительно предложил капитан Блад. — Скажем, о пушечном ядре, начиненном порохом, и о смерти без покаяния.

— Леклерк до такой степени безумен?

— Скоро мы это выясним.

Двое гребцов гнали вперед легкую лодочку со скоростью лошади, идущей рысью. Утреннее солнце было еще низко, море впереди светилось небесной голубизной. По правую руку из моря поднимался северный холм Невиса, покрытый лесом, который скоро должен был смениться плантациями. По левую, в отдалении, видна была французская оконечность Сент-Кристофера. Там были два транспортных судна — уже два! — и "Лаки джорней"; стояли на якоре с зарифленными парусами. Английский фрегат выглядел таким красивым и мирным, что Слоан невольно усомнился в выводах капитана. Но только он собрался задать вопрос, как из-за корпуса фрегата появилась шлюпка. В ней было три человека, и она двигалась наперерез каноэ.

— Хвала небесам, — негромко сказал Питер Блад. — Он не приказал стрелять. Давайте пойдем помедленнее. Отчего бы не поговорить с хорошими людьми, которые машут нам платком. Вы все помните, доктор?

— Да, капитан. А вы, если заговорите, не забывайте про басконский акцент.

— Конечно, не беспокойтесь. Но сейчас ваш выход.

Лодки разделяло уже не более десяти футов. Слоан привстал на одно колено и представил некую версию церемонного поклона, приспособленную для каноэ, — рука его со шляпой описала затейливую кривую, видимо, на парижский манер.

— Доброе утро, господа! Я не ошибаюсь, предполагая, что вы с того прекрасного корабля?

Французский доктора, на слух капитана Блада, не мог внушить никаких подозрений — вероятно, он даже был правильнее, чем английский, на котором говорил сын шотландца, выросший в Ирландии. Сам он, замедляя веслом движение лодки, ограничился наклоном головы и приветственным мычанием.

— Не ошибаетесь, — сказал один из троих, тот, кто сидел на корме, по-английски и потом повторил по-французски: — Вы не ошибаетесь. Прошу прощения, я плохо говорю вашим языком.

— Доктор Жан Ле Герье ("Переводите свое имя буквально, доктор, меньше шансов забыть"), французская Академия наук, к вашим услугам. А это мой ассистент и художник, месье Блэз. — Доктор помолчал, давая возможность собеседникам назвать себя, и, не дождавшись этого, задал следующий вопрос: — Не из Бастерры ли вы идете?

— Да, мы пришли с этой стороны.

— Послушайте, не довелось ли вам сегодня утром встретить "Грандье Руаяль"? Это французский линейный корабль, он должен ожидать нас вот за тем мысом, — доктор махнул шляпой, которую все еще держал в руке, указывая на Сент-Кристофер.

Люди в шлюпке молча переглянулись. Наконец, все тот же плечистый мужчина лет тридцати пяти, в рубахе без пуговиц, в пестром платке на голове и с пистолетами за поясом, сказал:

— Мы видели много французских кораблей.

— О, его трудно спутать с другим! Позолоченные фигуры на форштевне и корме, три пушечные палубы. Он должен быть уже здесь, — доктор взглянул на солнце, трое в шлюпке — на мыс.

— Прошу прощения, боюсь, мы не видели его.

— Какая досада. А вы здесь тоже кого-то ожидаете?

— Да, один из наших кораблей, что везет негров, отстал.

— Вероятно, затем вы пойдете на Невис?

— Вероятно, — промычал человек в пестром платке.

— Благодарю. Ну что ж, коль скоро мы располагаем временем, то направимся к Обезьяньей отмели, оттуда нам хорошо будет видно место рандеву. Видите ли, там обитают редкие виды рыб и кораллов, представляющие большой интерес для науки...

Доктор пустился в пространные объяснения и продолжал говорить о кораллах до тех пор, пока люди Леклерка не начали проявлять признаки нетерпения. Наконец приятная беседа окончилась, и шлюпка развернулась к кораблю, а каноэ снова заскользило вперед.

— Где эта Обезьянья отмель? — спросил Блад, когда они отошли на достаточное расстояние.

— Где-то там, — Слоан махнул рукой в северо-западном направлении, — не успел побывать. Никому неизвестно, почему ее так назвали, ни деревьев, ни обезьян, голый атолл... неважно, они вряд ли знают, где она. Давайте просто опишем дугу, а если с корабля увидят, что мы слишком сильно забираем к югу, и что-то заподозрят, они уже не успеют нас догнать, не так ли?

— Полагаю, что нет.

Слоан опустил весло в лодку и наклонился к вещам. Середину каноэ занимала куча предметов безобидных и вызывающе научных, таких как ловчие сети и гербарная папка; пистолеты капитана были припрятаны под банкой.

— Одну минуту, Блад, — он вытащил фляжку с "чаем", откупорил и сделал несколько жадных глотков. — Забавно, как пересохло во рту, будто час говорил... Ох, простите, что назвал вас по имени, капитан!

Блад махнул рукой в знак того, что согласен и дальше пренебрегать церемониями. Доктор держался молодцом, хотя смех его и звучал несколько странно.

— Нет, такое возможно только на Антильских островах! Англичанин выдает себя за француза, а француз — за англичанина!

— Тот малый в платке — француз?

— Да, и он не особенно умело притворялся, что французский язык для него чужой. Говорил коротко, делал дурацкие ошибки, но не забыл это "прошу прощения", которым парижане заменяют простое "нет".

— Естественно. Не думаю, что в поход на Невис с Леклерком отправилось много англичан. И у пирата есть остатки чести, даже когда нет родины, — а они действительно пойдут в Чарлзтаун.

— Он так сказал.

— Неважно, что он сказал, важно, где стоят корабли, — так, чтобы их не видели с берегов Невиса. Да, и по крайней мере еще один из троих, тот, что сидел на корме, — француз.

— Тот, бородатый? Но он же не произнес ни слова.

— Я узнал его. Он ходил на корабле некоего Каузака. — Помолчав, капитан добавил: — И я забыл поблагодарить вас за маскировку. Но теперь, с вашего позволения, я сниму эти стекла. Из-за них мне все время кажется, что надвигается шторм.

— Конечно. Только оставьте парик, они еще видят нас. — Доктор снова взялся грести и говорил короткими фразами. — А вы были правы насчет линейного корабля. Им это не понравилось. Странно, ведь Леклерк тоже француз.

— У него нет и французского каперского патента, он вне закона. Французские власти повесят его с тем же удовольствием, что английские. К тому же сейчас нет военных действий между Англией и Францией. Но объясните мне, Слоан, почему вы сказали им, что я художник?

— Сам не знаю почему, — смущенно признался доктор. — Привык так представлять Гаррета, я часто говорил за нас обоих, как старший, когда мы являлись к какой-нибудь важной особе. А вы не умеете рисовать, сэр?

— Клянусь всеми святыми, что я был неплохим рисовальщиком в колледже, — серьезно ответил капитан Блад. — Самый невежественный француз тут же поймет по моему рисунку, где у растения корни, а где цветок!

И когда они отсмеялись, добавил:

— Но, по правде говоря, мне лучше удаются планы сражений.

* * *

Чарлзтаун с моря представляет собой очаровательное зрелище, как говорят путешественники, но смотреть на него лучше, находясь на палубе корабля. Из каноэ, с уровня воды, виден только первый ряд домов, силуэты пальм и две зеленые горы в отдалении. К тому же в порту кишели лодки торговцев, везущие на корабли мясо, фрукты и зелень. Они расступались перед кораблями, однако на каноэ неслись так, будто собирались взять его на абордаж, причем сходство усугублялось громкими угрожающими выкриками. Покуда они добрались до причала, пока удалось договориться с молодым бездельником, чтобы присмотрел за лодкой ("Если к вечеру она и все, что в ней, будет на месте, получишь впятеро больше"), — доктор Слоан извелся от нетерпения.

— Дом вице-губернатора совсем близко, не более четверти часа пешком, — заговорил он, как только они поднялись на набережную, или, по крайней мере, на улицу, идущую параллельно берегу и обсаженную пальмами по обе стороны; до европейских променадов ей было далеко. — Надеюсь, он сразу меня примет.

— Будет лучше, если я пойду с вами, — задумчиво сказал Питер Блад.

— Это опасно.

— Не слишком, я же вам говорил... Но постойте, вы же не собираетесь идти к нему в таком платье?

Доктор оглядел себя, непонимающе поднял брови:

— Причем тут мое платье?

Капитан Блад помолчал, подбирая слова.

— Вы собираетесь представиться полковником, будете говорить о страшной опасности, угрожающей городу, но известной только вам, — и на вас будет этот камзол коричневого сукна?

— Ну... да. Но какое это имеет значение?!

— Огромное. Вам будет нужно убеждать людей, заставлять их поверить вашим словам, поверить в то, во что они верить не захотят. Тут наверняка есть лавка, где торгуют подержанным платьем, город богатый, найти что-нибудь подходящее будет нетрудно. Подарите мне час...

— Час?! Как вы можете так говорить? Может быть, они уже снялись с якоря и идут на Чарлзтаун, а мы будем покупать одежду?!

— Слоан...

— Ни слова больше. Вот вам мой кошелек, покупайте все, что сочтете нужным, торговые кварталы рядом с портом, вам любой скажет... Встретимся через час на этом же месте!

И доктор побежал вверх по немощеной улице, придерживая рукой свою плоскую шляпу. Капитан Блад поглядел ему вслед, вздохнул, о чем-то раздумывая, затем направился к торговым кварталам.

* * *

Сэр Джон Нетуэй, вице-губернатор Невиса, даже не рассердился. Это было ужаснее всего: он повел разговор в мягко-насмешливом тоне, и Слоан не знал, как ему отвечать. Доктор где-то слышал, что фрегат "Лаки джорней" захвачен французскими пиратами? Доктор был рядом на лодке, и ему послышалось, будто команда слишком хорошо разговаривает по-французски? По его мнению, среди офицеров "Лаки джорней" нет образованных людей? Ах, они и выглядели как пираты, в этом все дело. Нет, доктор Слоан, как вы могли подумать? Ни у кого и в мыслях не было над вами смеяться. Мы обсудим доставленные вами сведения со всей серьезностью, не так ли, джентльмены?..

Доктор шагал вниз по улочке, ведущей к набережной, бормоча про себя убийственные ответы и сжимая кулаки; он не узнал капитана Блада, пока тот его не окликнул. Впрочем, это-то было извинительно.

Навстречу Слоану шествовал вельможа, разодетый согласно последней (по колониальным меркам) парижской моде. Темно-синий камзол в талию, густо расшитый серебром, с обшлагами шириной дюймов в пять, кружевной галстук на шее, завитки черного парика поблескивают, как вороново крыло, шляпа с плюмажем алого цвета, на губах снисходительная улыбка — пьяный корсар с Тортуги стал неузнаваем. За ним шел мальчишка-мулат с узлом на спине, а замыкал процессию рыжий загорелый ирландец, который вел в поводу двух лошадей.

— Прав ли я, предполагая, что вы потерпели неудачу? — обронил вельможа.

— Ради Бога, Блад! С какой стати вы нарядились, как театральный король?!

— С такой, что хотя бы один из нас должен сохранять здравый смысл, — невозмутимо ответил пират, переодетый придворным. — Не беспокойтесь, я не забыл и про вас.

Капитан Блад обернулся к мальчишке и жестом приказал ему подойти.

— Прошу меня простить за цвет. Сам никогда не любил мальвовый, но ничего более подходящего не нашлось, и даже осталось еще немного денег. Ваш парик вполне приличен, шляпа... шляпу, в крайнем случае, можно просто выбросить, но галстук без кружев — это чудовищно, никуда не годится...

Дальнейшее Слоан не расслышал и не успел возмутиться оценкой его шляпы, потому что мальчишка развернул и поднял на вытянутых руках другой камзол. Обшлага его были еще шире, цвет его можно было бы описать как ярко-розовый в превосходной степени; пуговицы, галуны и золотое шитье сверкали на солнце, оставляя пятна в глазах. Слоан пошатнулся и схватился за грудь.

— О Господи, силы небесные! Мое жалованье за месяц вперед... Блад, вы с ума спятили или издеваетесь надо мной? Во что вам все это обошлось?!

Капитан Блад сокрушенно покачал головой.

— Чтобы я еще когда-нибудь вел дела с шотландцем... Во что обошлось, не ваша забота, деньги я вам верну.

— Но зачем?! Мне надо бежать к Роузам, я узнал, где они остановились... — Тут его взгляд остановился на лошадях, и он сказал полувопросительным тоном: — Этих лошадей вы тоже купили.

— Нанял. Сейчас мы с вами едем в форт.

— В форт?!.. — Слоан глянул на конюха и носильщика и заговорил тише: — Вы что, надеетесь заставить их стрелять по кораблям?..

— Я же капитан Блад.

— Сильный аргумент, — саркастически заметил Слоан. — Чем вам не нравится мой камзол? Почти новый; разумеется, дорожный, не для бала, но...

— Но вы уже ходили к вице-губернатору в камзоле для занятий ботаникой, и результат известен нам обоим, — перебил его Блад. — Ханс, во имя всего, что вам дорого, будьте благоразумны. Сейчас нет времени спорить, просто доверьтесь мне. Ведь я надевал очки, когда вы меня попросили.

— Я читал, что пираты мстительны, — проворчал Слоан, охлопывая свои карманы. Вытащил конверт с полковничьим патентом, сложенную подзорную трубу, маленькую книжечку в кожаном переплете, трубку и табак, передал все это капитану и скинул камзол с плеч. — А этот я куда дену? Или вы хотите вернуться к лодке?

— Ни в коем случае. Отдайте парню из лавки, потом получите с него деньги или заберете, как вам будет угодно.

В этих словах было столько кротости и терпения, что доктор пошел красными пятнами и молча повесил свой камзол на плечо молодого мулата. Тот разулыбался от уха до уха и радостно закивал.

* * *

С юга залив Чарлзтауна защищал форт Чарлз, расположенный на оконечности мыса, похожего на коготь. С севера, откуда ожидалось нападение, был другой, меньше и скромнее, — форт Святого Иоанна. Командовал фортом майор Биллингсли, как уже успел разузнать Питер Блад.

Западный берег Невиса был плоским, и форт не слишком возвышался над морем, однако толстые стены, сложенные из камня, выглядели внушительно. Въезд в форт охраняли двое солдат, и Слоану сразу же пришлось вытащить свой конверт. Бумага произвела благоприятное впечатление — им позволили въехать на угрюмую вымощенную камнем площадку, где находились казарма, кордегардия, арсенал и цистерна с водой на случай осады.

— Умоляю, не возражайте мне, — шепотом сказал Питер Блад, когда они спешивались, — и не удивляйтесь, что бы я ни говорил. (Доктор мученически поднял глаза к небу — еще сюрпризы! — но кивнул.) Идите пока вперед. Шире шаг, и голову держите выше. Вы не к больному бежите... полковник Слоан.

Доктор думал увидеть служаку с красной физиономией пропойцы, дуреющего от жары и безделья. Но их встретил худощавый человек средних лет, безукоризненно трезвый, в тщательно завитом белокуром парике. Взгляд у него был острый, и только наставления Блада не позволили доктору застенчиво опустить голову. С чего он решил, что должность в обороне богатейшего английского острова, пусть незначительная, может быть синекурой?! Если Невис не рвут на части, как владения англичан на том же Сент-Кристофере, так уж верно не потому, что нет охотников...

К счастью, Блад, представившись капитаном Питером Джонсоном, взял разговор на себя. Во время своего недавнего пребывания на Ямайке он узнал, что королевский фрегат "Лаки джорней" захвачен пиратом Леклерком по прозвищу Драгоценный. Сведения самые достоверные — он разговаривал с выжившим членом команды. Почему "выжившим"? Да потому, что остальные были зверски убиты, дорогой майор! И вот во время поездки с полковником Слоаном по их частным делам они видят "Лаки джорней" в проливе, в каких-то семи милях от Чарлзтауна! Более того, они встречают шлюпку с этого корабля и узнают в одном из матросов другого известного пирата. И в довершение всего к этому кораблю присоединились еще два, похожие на невольничьи суда...

Майор Биллингсли выслушал его, ничем не показывая своих чувств. Молчали, подражая командиру, и два его лейтенанта. Затем майор спросил:

— Вы уже говорили с вице-губернатором и комендантом?

— Разумеется. Его превосходительство выслушал полковника Слоана и пообещал незамедлительно принять меры. Но вам, конечно, уже ясно, что в сложившихся обстоятельствах первый рубеж обороны города — это Сент-Джонс-форт. Негодяи намерены выдать себя за караван, везущий рабов, они, скорее всего, двинутся вдоль берега...

— Джентльмены, взгляните сюда!

Полковник Слоан стоял на смотровой площадке; его розовый камзол напоминал диковинный цветок, распустившийся на сером камне. Он протянул майору Биллингсли подзорную трубу; впрочем, паруса были отлично видны простым глазом. На грот-мачте фрегата, шедшего первым, реял английский флаг.

— Это они, — сказал капитан Джонсон. Губы майора сжались в линию.

— Лейтенант, орудия к бою, — приказал он. — Джентльмены, у вас, конечно, есть бумага, подтверждающая ваши полномочия?

— Конечно, — с готовностью подтвердил капитан Джонсон и вынул из кармана сложенный лист бумаги. — Вот письмо от полковника Стокса на ваше имя.

Слоан моргнул пару раз, но справился с собой. К счастью, в эту минуту наблюдать за ним было некому: оба младших офицера надзирали за исполнением приказа, возле пушек уже суетились орудийные расчеты. Солдаты тащили алые короба с пороховыми картузами, подвозили на тачках ядра, двое разводили огонь в жаровне. Майор рассматривал письмо.

— Здесь нет печати.

— Представьте себе, нет! — саркастически ответил капитан Джонсон. — Как вы могли заметить, мы чудом успели сюда. Но вы ведь знаете руку полковника?

Орудийная прислуга уже шуровала в стволах прибойниками. Майор подозвал того лейтенанта, что был постарше, передал ему письмо. Капитан Джонсон равнодушно следил за ними, ожидая, когда можно будет вернуться к делу.

— Да, подпись полковника.

— И все же это странно. Французы наши враги, но сейчас у нас мир с ними.

— Это может измениться, если старине Уильяму сопутствует удача, — проворчал лейтенант, — как знать...

Блад не был уверен, что понял, о каком Уильяме идет речь, — в последние месяцы он не следил за новостями из Европы, — но капитан Джонсон значительно кивнул.

— Майор Биллингсли, в Чарлзтауне сотни англичан, женщины, дети, — заговорил Слоан. — Негодяям вроде Леклерка теперь кажется невыгодным грабить испанцев, и им плевать на мирные соглашения, а Чарлзтаун — лакомый кусок. Можете представить, что ожидает город, если вы дадите ему пройти.

Тем временем "Лаки джорней" приближался к форту, до него оставалось не более мили. Другие два корабля пока оставались вне зоны прицельной стрельбы

— Если это ошибка, меня повесят, — спокойно констатировал майор Биллингсли. Глаза его не отрывались от флага с крестами святого Георгия и святого Андрея на мачте фрегата.

— Если эти корабли пройдут мимо вашего форта, я вас застрелю, — столь же спокойно, без следа насмешки или угрозы, ответил капитан Джонсон.

— Командуйте, сэр! — не выдержал лейтенант. — Лучше потопить свой корабль, чем... прошу меня простить, со всем уважением, у меня семья в городе.

— Не хотите ли покомандовать вместо меня? — холодно поинтересовался майор. — Ждем, когда он будет перед нами, иначе спугнем остальных. Томпсон и Хаксли, вы начинаете.

Первый же выстрел достиг цели, однако пробоина была слишком высоко, чтобы потопить фрегат. Второе ядро взрыло воду рядом с бортом. "Лаки джорней" не стал менять курс; он прибавил парусов и пошел быстрее. Команда фрегата не слишком растерялась, попав под обстрел с английского берега, и не сделала никаких попыток защитить свой "караван". Время от времени меняя галс, корабль удалялся от форта. Выстрелы по рангоуту оказались неудачными.

Меньше повезло второму кораблю: тот, кто командовал им, решил повторить маневр "Лаки джорней", но так как он только приближался к форту, а в скорости существенно уступал фрегату, это сделало его идеальной мишенью. Треск фок-мачты был слышен на берегу. Следующие выстрелы пробили борт над второй палубой, три пробоины слились в одну.

— Опять высоко, — проговорил капитан Джонсон, — они пойдут дальше как ни в чем не бывало.

— Командуйте на своем корабле, — огрызнулся майор, — а здесь будьте любезны оставить свое мнение при себе. Хаксли, теперь брандскугель!

Раскаленное ядро, начиненное горючим составом, щипцами сняли с жаровни, бережно опустили в жерло. Даже привычные гарнизонные солдаты с опаской посматривали в ее сторону. Хаксли, как уже поняли Блад и Слоан, — лучший канонир форта, подошел к пушке.

Бухнул выстрел, темное пятно стремительно пролетело над синей водой и вошло в пробоину, как притянутое магнитом. Канониру прокричали "ура", и, будто в ответ, с корабля донеслись вопли. Палуба заполнялась людьми, видно было, как толпа кидается к шлюпкам; кто-то, предвосхищая события, прыгнул в воду с квартердека, за ним последовал другой.

— Взгляните, майор, — полковник Слоан был сама доброжелательность, — как вам кажется, эти парни непохожи на черных рабов? Мне бы не хотелось, чтобы у вас оставались сомнения.

В подзорную трубу нетрудно было разглядеть, что публика на палубе — самого определенного сорта, одетая весьма разнообразно и вооруженная до зубов. Да и количество людей — не менее ста, причем из люков лезли все новые — исключало предположение об охране какого бы то ни было товара. Такие отряды поднимаются на борт не для обороны.

— Хотите услышать, что я был неправ, — извольте, — ответил майор. — Меня беспокоит, что третий может уйти.

Действительно, "невольничий корабль", шедший последним, взял мористее. Канониры старались как могли, однако на расстоянии и попасть было сложнее, и урон от попаданий меньше.

— Не беда, — сказал капитан Джонсон, — хорошо уже и то, что он будет в порту позже, если вообще не удерет. Майор Биллингсли, наше присутствие здесь вряд ли нужно, поэтому мы возвращаемся в город. Я буду рад сообщить его превосходительству и полковнику Стоксу, что вы исполнили свой долг наилучшим образом.

Майор наклонил голову, в углах его рта появилась улыбка.

— Счастливого пути, джентльмены. Мои люди встретят пловцов, которые вылезут на берег здесь. Мы не отказались бы от подкрепления, но это при возможности.

— На что надеется Леклерк? — спросил Слоан, когда они выезжали из форта. Корабль горел и рушился, столб дыма отражался в море; на воде чернели головы пловцов, но шлюпки устремлялись вперед, вслед за фрегатом. В городе звонили колокола, гавань стремительно пустела, торговцы на своих лодчонках торопливо гребли к берегу. Очевидно, кто-то из тех, кто присутствовал при разговоре доктора с вице-губернатором, а может быть, и сам Нетуэй, наблюдал битву у Сент-Джонс-форта и сумел сложить два и два. — Его план провалился. Он должен понимать, что, если войдет в Чарлзтаун, уйти ему не позволят?

— Если он сумеет взять достаточно ценных заложников, — негромко ответил Питер Блад, — ему не только позволят уйти, но выполнят все его требования, соберут столько денег, сколько он скажет, дадут корабль и будут молиться, чтобы он сдержал обещание отпустить людей живыми, если не невредимыми.

И добавил, глядя в побледневшее лицо Слоана:

— Веселее, полковник! Мы только что лишили врага половины его сил, справимся и с другой половиной. Вперед!

Впереди, у береговой линии, бухнула пушка. Фрегат, шедший под английским флагом, стрелял по пристани и набережной.

* * *

— Рад видеть вас снова, ваше превосходительство. — Слоан поклонился; в голосе его не слышалось радости. Питер Блад держался на пару шагов позади и помедлил, прежде чем снять шляпу, бросавшую густую тень на лицо. — Вы посмеялись над моими словами, в итоге мы потеряли час времени и кто знает, сколько английских жизней.

Стучаться в двери особняка на этот раз не пришлось. Вице-губернатора с приближенными они встретили на площади возле его резиденции. Тут же были полковник Стокс и офицеры; солдаты, вооруженные мушкетами, ожидали приказов. Люди Леклерка уже начали высадку, в порту слышалась ружейная стрельба. Горожане, помнившие и карибов, и голландцев с французами, а кто постарше — испанцев, не были склонны к пустому любопытству. Всюду хлопали ставни, лязгали засовы; многие и вовсе не решались оставаться в опасной близости к морю — один бежал пешим, другой катил тачку с добром, третий нахлестывал мула, и там, где схлынула волна паники, воцарялась тишина.

В ответном взгляде сэра Джона Нетуэя также не читалось ни малейшей приязни.

— Доктор Слоан, если вы что-то знали, говорили бы ясно, к общему благу. Хотите сказать нам что-то еще — давайте. Кто это с вами?

— Капитан Питер Джонсон с Ямайки, к вашим услугам, сэр, — Питер Блад исполнил церемонный поклон. — Мы лишь хотели сообщить вам, что майор Биллингсли в Сент-Джонс-форте поджег второй корабль пиратов, однако часть их смогла спастись на лодках.

— Так вы были там, когда форт начал стрельбу?

Блад и Слоан молча поклонились. Новый вице-губернатор Невиса, бесспорно, был решительнее прежнего, и ум его работал быстрее, что и доказал следующий вопрос:

— Кто вы такие, в конце концов? Вы оба?!

— Слоан, — капитан Джонсон укоризненно взглянул на своего спутника, — вы не сочли нужным сообщить его превосходительству, кто ваши покровители?

— Вы имеете в виду герцога Албемарля? Или Гамильтонов?

Сказав это, доктор удивленно уставился на возникшую перед ним немую сцену. Лучшие люди Чарлзтауна молча смотрели на него, переглядывались между собой и снова разглядывали его, как диковинку. С тем же непонимающим видом он обернулся к капитану Бладу; тот поднял руку к подбородку, скрывая улыбку.

Молодой человек с кожаным портфелем в руках, видимо, секретарь, наклонился к уху сэра Джона Нетуэя и начал шептать; слышны были слова "Ямайка", "интересы его величества" и даже "Морган" — юноша был прекрасно осведомлен. Вице-губернатор слушал, сдвинув брови к переносице и переводя взгляд с подозрительного доктора, он же полковник, на еще более подозрительного, невесть откуда взявшегося капитана.

— Ах вот что, — наконец произнес он. — Врач Кристофера Албемарля, да упокоит Господь его грешную душу. Ну конечно, вот к чему эти ботанические вояжи, рекомендательные письма... В самом деле, что же вы не сказали сразу, черт вас побери?! Эти ваши затеи, одних пиратов вешаете, других награждаете деньгами и титулами...

— Прошу прощения, — перебил его капитан Джонсон, — думаю, мы все здесь согласны, что его величество награждает лишь тех, кто заслужил награду. И, быть может, перейдем наконец к делу?

— Вы снова правы, — сказал вице-губернатор. — Итак, что нам порекомендуют знатоки стратегии и тактики морских разбойников? Какими вам видятся их дальнейшие действия?

— Они отступят, получив горячую встречу, — предположил полковник Стокс.

— Навряд ли, — быстро ответил капитан. — Гибель товарищей их не слишком пугает, "чем меньше нас, тем больше доля каждого". К тому же это Леклерк, а он, подобно некоторым животным, не умеет пятиться: что бы ни произошло, он бросается вперед. Полагаю, они рассыплются цепью и будут прорываться в город, используя все возможные прикрытия. Ваши солдаты подстрелят восемьдесят, а двадцать под предводительством Драгоценного пройдут через портовые кварталы в чистый город, там — простите мне крайность примера — постараются захватить ваших жен и детей, джентльмены, или даже кого-то из вас, а затем начнут торговаться. Станут требовать денег и свободного выхода из порта. Обычная тактика пиратов.

— Но это омерзительно! — воскликнул кто-то из свиты губернатора; тот лишь отмахнулся.

— И ваш совет?

Капитан Джонсон огляделся вокруг, что-то прикинул про себя.

— От порта расходятся три улицы, верно?.. И везде переулки, построить баррикады не успеем... Скажите, ваше превосходительство, много ли в вашем городе таких домов, как этот?

— Каких — таких? Выражайтесь яснее!

— Не меньше двух этажей и плоская крыша, сэр.

* * *

В Чарлзтауне было много домов, где второй этаж огибала галерея, и крыши часто делали плоскими, чтобы можно было надстроить дом в случае прибавления семейства. На одной из таких крыш сидели капитан Блад и доктор Слоан с четырьмя пистолетами на двоих и мешком муки вместо бруствера. Вторую пару пистолетов одолжил сам вице-губернатор, после того, как капитан в ответ на вопрос о навыках стрельбы всадил пулю в дверной молоток на крыльце дома с противоположной стороны площади.

План был прост: посадить на крыши домов или в комнаты верхних этажей по обе стороны каждой улицы, ведущей из порта в город, хорошего стрелка с помощником, заряжающим пистолеты. Пиратская тактика, не применяемая английской регулярной армией, давала преимущество при нехватке времени, так что предложение капитана Джонсона не вызвало споров. А сам капитан даже не пытался отвязаться от доктора, после того как ему выпала Сент-Томас-Черч-лейн. Именно эта улица вела к дому лорда Рассела, у которого гостили мистер и миссис Роуз.

Не будь здешний берег таким плоским, с крыши можно было бы видеть, что происходит в порту и на прилежащих улицах. А так — слышны были только крики и выстрелы, отдающиеся звонким эхом от стен. Стрельба то затихала, то начиналась вновь. В конце концов, может случиться и так, что всех пиратов перебьют?.. Но капитан Блад, похоже, не слишком в это верил: держал пистолет наготове и не сводил глаз с дальнего конца опустевшей улицы. Почувствовав на себе взгляд доктора, обернулся и подмигнул.

— Объясните мне, Питер, чем вы задурили голову вице-губернатору? Теперь меня считают кем-то вроде тайного агента?

— Почему я? Вы сами все ему сказали, — процедил сквозь зубы Питер Блад, не прекращая наблюдения. — И скорее кем-то вроде посредника между пиратами и английскими властями, что в данный момент является чистейшей правдой. Говорил ли вам уже кто-нибудь, что ботаника — подозрительное занятие? Людям легче поверить, что у вас тайная миссия, нежели вникнуть в эту... концепцию вида у однолепестковых, так, кажется?

Слоан возмущенно фыркнул.

— Вы могли бы и предупредить меня.

— Не мог. Я не знал заранее, как пойдет разговор. Такие вещи не получаются, если отрепетировать... Ха, что это там?

С моря опять донесся пушечный выстрел. Капитан Блад привстал на колени, посмотрел на залив из-под руки и рассмеялся.

— Наши приятели решили избавить нас от хлопот. Тот, второй невольничий корабль — видите его? — со страху взял слишком далеко к югу, и его достали из форта Чарлза. Теперь пушки сделают из него решето. В самом деле, сильной стороной тех, кто шел за Леклерком, никогда не был ум. Они берут другим.

— Чем?

— Безумием. Нельзя напугать, нельзя договориться. Держитесь тут, Ханс, не суйтесь к краю. Как только они поймут, откуда мы стреляем...

— Да, конечно, я помню. Не беспокойтесь.

Пушки форта Чарлза еще стреляли, морскую гладь заволокло пороховым дымом. Улица внизу оставалась пустой.

— Ханс. Когда вы лечили Генри Моргана, как он вам показался?

— Как? Цирроз печени, чахотка, то и другое в последней стадии. Шансов на лучший исход не было.

— Я имел в виду не это.

— А-а. Рыжий валлиец, тщеславный, бесцеремонный и раздражительный. Не завидую его корабельному врачу. Рядом с сэром Генри Морганом не было видно даже самого герцога, если вы понимаете, о чем я. Очень храбрый — в таком положении, как у него, храбрость показной не бывает. О своих легких, печени и сердце он говорил, как о взбунтовавшихся матросах, называл их мерзавцами... Питер, какого черта мы сейчас поминаем покойника?

— У вас в Киллилей это считалось дурной приметой?

— Это везде считается дурной приметой!

— Я думал, лондонские ученые не суеверны... Чш-ш! Бегут. Отойдите от края и пригнитесь.

Действительно, внизу послышался топот сапог по мостовой, и Слоан увидел в конце улицы пятерых или шестерых; у переднего был мушкет. Над ухом оглушительно ударил выстрел, он принял у Блада пистолет, и некоторое время не видел ничего из того, что происходило внизу. Капитан выстрелил еще дважды, но четвертого выстрела не последовало.

— Где они?

— Идут вдоль стены, не дураки. Теперь черед наших друзей...

Не успел он договорить, как ему ответили выстрелы: в доме напротив, во втором этаже, сидели трое солдат с мушкетами. С первым пиратским отрядом, по всей видимости, было покончено. Стрельба в порту затихла, только перепуганные чайки визгливо хохотали, не в силах успокоиться. В городе, справа и слева, еще слышались выстрелы. Реже, чем было, или, наоборот, чаще?

— Как вы думаете, еще придут?

— Не знаю. Если верно, что их было меньше ста, и если они двинулись одновременно по разным улицам, то, может быть, и нет. Подождем еще немного. Заряжайте пока.

— Зарядил.

Сколько-то времени прошло бесцельно, а потом неподалеку раздался взрыв. Трескучий взрыв, не похожий ни на пушечный выстрел, ни, уж конечно, на ружейный или пистолетный.

— Граната, — Питер Блад сунул пистолеты за пояс. — Вниз.

На приставную лестницу он даже не глянул — крышу окаймлял водосток. Повиснуть на левой руке, правой — за колонну галереи, потом за перила, и вот уже крыша крыльца, а там недалеко и до земли. Сущий пустяк для того, кто привык к абордажному бою. Помянув имя Божье, доктор повторил маневр капитана. Руку ему едва не вырвало из плеча, и в мальвовом камзоле что-то лопнуло, однако и он спрыгнул благополучно. Глянул на лежащие тела, — шестеро, из них трое в кирасах, один еще шевелится, — но Блад бежал в сторону, противоположную той, откуда явились пираты. Там кричала женщина, потом крик оборвался.

Улица выходила на небольшую площадь, от которой начинались еще две улочки. В одном из домов на месте двери был обгорелый пролом, возле него стояли два человека, и каждый из них держал перед собой женщину. Были там и другие: трое разномастно одетых рядом с теми двумя, удерживающими заложниц, а на другой стороне площади — офицеры и пятеро солдат, беспомощно опускающих мушкеты.

Леклерка по прозвищу Драгоценный капитан Блад видел впервые, но едва ли мог ошибиться, — о том, каков он из себя, видоки любили рассказывать. Левой рукой он крепко держал за волосы младшую из женщин, правая рука вертела нож перед ее грудью; вторую, возможно, мать или старшую сестру первой, точно так же схватил загорелый верзила в парчовом жилете на голое тело. По лицам женщин катились слезы; плакали они беззвучно.

На Леклерке были золоченая кираса и штаны, расшитые бантами по моде прошлого десятилетия. Самой примечательной чертой его внешности, бесспорно, следовало назвать волосы — собственные, белокурые, как у ребенка, длиной ниже плеч, изящно завитые либо вьющиеся от природы. Он и в самом деле был молод и красив, точнее, был бы красив, будь он картиной или статуей. Статуи не подводят губ кармином, не гримасничают, а главное — молчат.

— Тихо, дети, тихо, будьте хорошими детьми, — он говорил на неплохом английском языке, лишь с небольшим акцентом. — Вы — положите ружья, а эти красавчики пусть отойдут в сторону. Тогда я, возможно, не выпущу кишки английской свинке и ничего ей не отрежу. А вы знаете, — продолжал он с таким видом, будто его осенила блестящая идея, — платье нам мешает! Мы его снимем, по частям. (Кончик ножа подцепил край выреза; второй пират, ухмыляясь, наблюдал за своим капитаном.) Ближе ко мне, милочка, а то как бы я тебя ненароком не поранил, да? Пока что мне этого совсем не хочется... Вот так, хорошо. Боже, да как хорошо-то...

Два выстрела прозвучали одновременно; миг спустя Леклерка уже никто не назвал бы красавцем. Вторую пулю получил здоровяк в парчовом жилете. Женщины молча рванулись друг к дружке, потом, к счастью, в сторону от разбойников. Капитан Блад опустил пистолеты.

— Вот что бывает, когда жертва меньше тебя ростом...

Дальнейшие его слова были заглушены выстрелами: церемониться с оставшимися тремя солдаты не стали.

— А если бы он успел ее зарезать? — тихо спросил Слоан. — Или воткнул бы нож случайно, в судороге?

— Он повернул лезвие от себя, чтобы разрезать платье. — На лице Блада появилось выражение, не соответствующее торжеству момента, — будто он раздавил особенно крупную сколопендру и запачкал сапог.

На площадь выехали трое всадников — полковник Стокс и офицеры.

— Ну что ж, комедия окончена? Капитан Джонсон, вы принесли нам удачу. Клянусь здоровьем его величества, я никогда не видел ничего подобного! Безусловно, вы...

Окончить комплимент ему не удалось. Из дальнего переулка донесся торопливый стук копыт, потом выстрел, визг раненой лошади и человеческий крик. Питер Блад подхватил с земли нож и бросился через площадь; пистолеты разряжены, но можно, по крайней мере, ударить рукоятью... Он понял, что не успевает, когда увидел убитую лошадь, пирата с занесенной над головой саблей и человека у его ног, пытающегося закрыться руками от клинка. Пират и не подумал обернуться на окрик, но тут за спиной капитана раздался выстрел. Сабля выпала из руки француза, на спине его расцвело красное пятно, колени подломились, и он упал навзничь. Голова, покрытая пестрым платком, ударилась о мостовую.

Блад оглянулся. Доктор Слоан держал дымящийся пистолет на отлете, и лицо у него было такое, будто это ему самому только что прострелили грудную клетку и он вот-вот упадет замертво. Что ж, понятно. Впервые в жизни убить человека, пусть он мерзавец и сподвижник мерзавца, — нелегкое испытание, а уж если ты несколько часов назад любезно беседовал с этим самым человеком...

— Боевое крещение, Ханс? — Питер Блад подошел к доктору и хлопнул его по плечу. — Клянусь небесами, вы молодчина. Отличный выстрел, и вовремя: еще миг, и он зарубил бы этого несчастного! Ну же, не раскисайте, у нас еще много дел!

— Верно, — еле слышно ответил Слоан. Взяв пистолет за ствол, сунул его Бладу, как досадную помеху, и шагнул вперед. Обошел убитого, встал на колени возле раненого. Это был немолодой, хорошо одетый мужчина, бледный от пережитого страха. Он смотрел на них остекленелыми глазами, словно бы не замечая, что парик его свалился на землю, обнажив лысеющую голову, и что рассеченный саблей рукав камзола набухает кровью. Здоровой левой рукой он сжимал кошелечек коричневой кожи.

— Мистер Роуз? Это я, Ханс Слоан, вы помните меня? Все позади, все будет хорошо...

"Мистер Роуз"? Тысяча чертей, это действительно был он! Фулк Роуз, незнатный человек с неприметной внешностью, один из богатейших людей английской Вест-Индии, сидел на камнях мостовой, и кровь капала с его пальцев.

— Нож, — сказал Слоан, протягивая руку назад, и бакалавр медицины Блад поспешно вложил рукоять ему в ладонь. Помощи он не предлагал. Одно из главных правил, помогающих сохранить здравый рассудок, когда все катится в преисподнюю: делай то, чему тебя хорошо научили. На том стоят и армия, и флот, и похоже было, что для Ханса Слоана внезапно настал именно этот час.

Слоан взял раненого за рукав, одним движением распорол ткань, одобрительно кивнул по поводу остроты лезвия, с треском оторвал длинную полосу тафты вдоль шва. Губы Роуза шевельнулись.

— Ж... жм...

— Жемчуг? (Рукав рубахи постигла та же участь, кровь побежала быстрее.) Жемчуг в кошельке, Питер, возьмите его, больной волнуется. (Натянув ткань, доктор закрутил ее, делая жгут.) Мистер Роуз отлично выбрал время, чтобы пройтись по улицам с кошельком жемчуга. (Слоан наложил жгут и затянул его, вероятно, слишком туго, — пациент закатил глаза и обмяк, зато кровь перестала течь.) Как та невинная дева с мешком золота. Очень хорошо, теперь повязку...

— Отлично сделано, сэр! — послышалось из-за спины. К ним подошли два офицера. — Ловко стреляете для врача, не в обиду будь сказано!

Слоан кивнул, давая понять, что слышит сомнительную похвалу. Кружевная манжета полетела в сторону, из остатков окровавленного рукава получался неплохой бинт. Второй офицер дернул товарища за обшлаг мундира:

— Сэм, не будь дураком, ты же слышал, что сказал его превосходительство. Мы можем чем-то помочь вам, джентльмены?

— Да, если вас не затруднит, — сказал Питер Блад. — Прикажите перенести этого человека в дом Расселов, когда доктор закончит перевязку.

Он взвесил на руке кошелек, прислушиваясь к шелковистому шороху жемчужин. Потом раздернул шнурки, заглянул внутрь. Вынул одну жемчужину и, не удержавшись, присвистнул. Ядовитое замечание Слоана о мешке золота вышло кстати: содержимое кошелька стоило не меньше.

* * *

Скорбная процессия двигалась по Сент-Томас-Черч-лейн. Двое солдат несли на носилках стонущего Роуза — он повредил ногу, упав вместе с лошадью, и к тому же все еще не мог оправиться от пережитого кошмара; что потрясло его больше, угроза ли смерти или потери десяти унций жемчуга, трудно сказать. Блад и Слоан следовали за ними в отдалении.

— Ханс, я туда не пойду. Я говорил вам, что меня представили Роузам в доме ямайского губернатора. Представили как Питера Блада, лейтенанта королевского флота. Вряд ли миссис Роуз меня запомнила, но рисковать без нужды было бы глупо. Возьмите кошелек, отдадите ей сами.

— Хорошо. Где мы встретимся?

— В порту, там, где оставили каноэ. Я успел отправить лодочника навстречу "Атропос" с запиской. Если повезет, они зайдут за нами, тогда не придется грести семь миль в обратную сторону... Ханс, вы слышите меня?

— Да, конечно.

Расселы были одним из самых знатных семейств на Невисе, двое из них в последнее десятилетие занимали пост губернатора. Азалии и апельсиновые деревья цвели за решеткой, которой не постыдился бы Версаль. Пока солдат колотил в ворота и звал привратника, Слоан вытащил из кармана парик, расправил его, поморщился, глядя на помятые локоны. Оглядел свой камзол, нащупал прореху по шву под мышкой.

— Ох. Мы выглядим не лучше оборванцев Леклерка.

С каких это пор доктора медицины интересуют столь низменные материи, хотел спросить Питер Блад, но сдержался. Слоан глубоко вздохнул, поправил кружевной галстук, посмотрел на свою руку, испачканную кровью и пороховой гарью; пальцы его слегка дрожали.

— Бросьте, доктор. (Если бы в этом саду другая женщина ждала меня, я бы тоже беспокоился о завивке моего парика...) Ваш вид вполне приемлем, учитывая обстоятельства.

— Я сказал то же самое, — доктор попытался улыбнуться. — Может быть, попросить, чтобы мне подали умыться, прежде чем...

— Хотите, одолжу вам шляпу? В конце концов, она куплена на ваши деньги.

— Буду весьма признателен.

Лязгнул ключ, ворота распахнулись. В них стояли слуга и секретарь вице-губернатора Нетуэя.

— Джентльмены, прошу простить за промедление. Господи, мистер Роуз, так это правда, вы ранены?! Тим, что вы стоите, открывайте шире! Полковник Слоан, и вы, капитан Джонсон, это великолепно, что вы оба здесь. Я уполномочен передать вам обоим приглашение от лорда Рассела. Сэр Джон Нетуэй тоже у него, и он, и все остальные желают выслушать полный отчет...

Капитан Джонсон остановил его жестом руки.

— Сожалею, но мне придется отклонить приглашение. В порту меня ждут неотложные дела, — надеюсь, вы понимаете мое беспокойство о корабле после всех сегодняшних событий. Впрочем, я уверен, что полковник все прекрасно расскажет, и дамы, и его превосходительство будут в восторге.

Лицо секретаря выразило полное недоумение, затем возмущение; он даже начал запинаться.

— Но... капитан Джонсон! Это, это крайне нежелательно и, позволю себе заметить, очень странно! Ведь именно ваш выстрел переломил ход событий. Прошу извинить мою неделикатность, но речь, вероятно, пойдет о... всемерном признании ваших заслуг, о вознаграждении. Я не принимаю вашего отказа, решительно не принимаю! Хотя, разумеется, если у вас есть какие-то особые причины...

Блад понял, что выбора ему не оставляют. В конце концов, что в этом страшного? Его представили мистеру и миссис Роуз более трех месяцев назад — его и еще полдюжины офицеров королевского флота, группу людей в мундирах, чьи имена назвали светской скороговоркой. Мистер Роуз практически в беспамятстве и, конечно, не сможет присутствовать, а внимание миссис Роуз будет занято несчастьем, случившимся с мужем...

— Вы пристыдили меня, мистер... Симмонс? Да, прошу прощения, я ни в коей мере не хотел быть неучтивым. Ведите нас.

Слоан взглянул на него с тревогой, Блад ободряюще улыбнулся и шагнул в ворота. Аллея, посыпанная коралловым песком, вела к белому особняку, и солдаты с носилками уже поднимались по ступеням.

Действительно, первой, кого они встретили в саду, не считая привратника и секретаря, была Элизабет Роуз. Особа, носящая это имя, неслась им навстречу, подобрав юбки, развязавшаяся лента летела за ней по воздуху, а подбежав к доктору, она заключила его в объятия, для чего тому пришлось наклониться. Дочери Фулка Роуза и Элизабет Лэнгли Роуз было лет семь-восемь, и она пользовалась свободой, о которой девочки из хороших семей в метрополии могут только мечтать.

— Доктор Слоан! Вас не убили пираты?

— Здравствуйте, мисс Элизабет! Пока еще, кажется, нет.

— А папа? Его убили или еще не совсем?

— Не болтайте ерунды, Лиз. Мистер Роуз ранен, с ним все будет в порядке.

— Хвала Господу нашему. А у вас новый камзол! А это кто?

— Это капитан Питер Джонсон. Капитан, это мисс Элизабет Роуз.

— Капитан Джонсон, — девочка старательно сделала реверанс, вывела носком туфельки загогулину на песке. Блад поклонился крохотному существу, не совсем понимая, что и как говорить; общение с детьми, которых нельзя подозвать словом "эй", давно уже не входило в его повседневный опыт. А доктор, очевидно, решил его добить:

— Это он застрелил предводителя пиратов.

— О-о! — Лиз прижала ладошку к груди, запрокинув кудрявую голову и отставив локоток — жест ясно показывал, что девочка видела по меньшей мере одно театральное представление, вероятнее всего, трагедию. — Я должна сказать маме!

Развернулась на пятке, махнув лентой, и убежала обратно в дом.

— Мисс Роуз, по-видимому, очень привязана к вам, полковник, — заметил мистер Симмонс.

— Я лечил ее от простуды, — рассеянно ответил Слоан, не сводя глаз с парадного входа. — Мне приходилось бывать в поместье мистера Роуза на Ямайке.

— Как это удивительно, что вы встретились здесь, на Невисе, не правда ли?

О да, несомненно. Хорошо бы удивительные встречи поскорее закончились, подумал Питер Блад.

Им оставалось не более десяти шагов до ступеней, когда на пороге появилась молодая женщина в платье цвета голубиного оперения и взглянула на них сверху вниз.

— Доктор Слоан? Неужели это вы?

— Миссис Роуз, — доктор склонился в поклоне. Пока он подметал шляпой песок, капитан успел заметить, или ему померещилось, нечто большее, чем удивление: она отклонилась назад и опустила веки, будто перед ней вспыхнул порох, и щеки ее порозовели. Доктор заблуждался, считая свою карту битой еще до начала игры? Или для него даже это ничего не меняет?..

— А вы, должно быть, — большие серые глаза остановились на Питере Бладе, — тот самый капитан Джонсон, спаситель Чарлзтауна?

На какое-то мгновение он подумал, что узнан, однако в лице миссис Роуз ничто не дрогнуло. Она вежливо приняла его приветствие, а потом на крыльцо вышла хозяйка, старая леди Рассел, их пригласили в дом. Очевидно, опасность миновала

В гостиной собралось почти все лучшее общество Невиса: вице-губернатор с супругой, дочерью и секретарем, комендант, офицеры, наконец, сами Расселы. Всем не терпелось услышать о ходе кампании, о внезапном нападении на город и его не менее стремительном отражении. Трудно поверить, но все дело заняло какие-то часы.

Пока сэр Джон Нетуэй, с почтительными подсказками мистера Симмонса, рассказывал хозяевам дома свою часть истории, капитан Блад украдкой рассматривал миссис Роуз — наше внимание всегда привлекает особа, о которой мы знаем, что кто-то в нее смертельно влюблен. Элизабет Роуз была приблизительно одних лет с Арабеллой, однако на этом сходство кончалось. Вьющиеся волосы Элизабет цветом напоминали корку ржаного хлеба или тусклую медь, а черты лица, в особенности прямая линия бровей и тонкий нос с горбинкой, наводили на мысли о том, что Британия была когда-то римской провинцией. Взыскательному ценителю она могла показаться слишком худой и бледной, если он не знал, что бледность на Карибах была предметом гордости дам. Манеры же ее были безупречны. Капитан Блад вспомнил, что по рождению она принадлежала к высшему обществу Лондона — сорт людей, которые вызывали у него скорее настороженность, чем благоговение. В том, что это общество приняло с распростертыми объятиями Генри Моргана, не было ровным счетом ничего странного.

По распоряжению хозяйки им подали вина и бисквитов. Слоан, по своему обыкновению, едва отпил из бокала, хотя вино у Расселов было превосходное. У него хватило выдержки не смотреть все время на миссис Роуз, но было заметно, что голос вице-губернатора не достигает его ушей. Взвесив риски, капитан Блад решил, что говорить за них обоих придется ему.

Он рассказал о корабле в Узком проливе, о том, как они поняли, что на корабле французы. Рассказал о поездке в Сент-Джонс-форт, упомянул о распоряжении, убедившем майора Биллингсли в необходимости открыть огонь; элегантно обошел вопрос о том, чье именно это было распоряжение, сделав полупоклон в сторону вице-губернатора и коменданта. Оспаривать этот намек при всех не стал ни тот, ни другой: каждому приятно прослыть предусмотрительным, а к тому времени, когда они начнут разбираться между собой и призовут майора к ответу, Блад рассчитывал оказаться не менее чем в десяти милях от Невиса. Зато, рассказывая о сражениях на улицах города, он дал себе полную волю.

— Я не буду преуменьшать опасность, угрожавшую Чарлзтауну, леди и джентльмены. Даже среди пиратов Леклерк выделяется жестокостью и бесчестием, и что произошло бы, если бы его план увенчался успехом, достаточно ясно. Лишь благодаря мужеству и настойчивости доктора Слоана ("Клянусь всеми святыми, насколько же проще говорить за другого — когда не ты влюблен!..") мы смогли получить преимущество.

— Капитан замалчивает собственные заслуги, — пробормотал любитель точных фактов; он был так же красен, как перед этим бледен, и все смотрели на него.

— Но что же случилось с бедным мистером Роузом? — спросила леди Нетуэй. — Разве вам не сообщили, что покидать дома опасно?

— Конечно, сообщили, — ответил лорд Джон Рассел, — но нашему уважаемому гостю не было угодно прислушаться к этому совету. Он решил поступить так, как поступали в Порт-Ройяле при нападениях пиратов, — взял самое ценное из своего имущества и собрался уехать вглубь острова, на мои плантации.

И оставил жену и дочь — это не было произнесено вслух, но в наступившем молчании послышалось ясно. Может, и к лучшему, что оставил, и все же, все же...

— О, но ведь мистер Роуз вел переговоры о покупке земли на острове? — Леди Нетуэй задала вопрос таким тоном, как будто это обстоятельство все меняло. — Вероятно, этот злосчастный жемчуг предназначался в уплату, и действительно важно было его сохранить, иначе сделка была бы расторгнута. Не так ли, моя дорогая?

— Вы совершенно правы, дорогая Маргарет, — спокойно отвечала миссис Роуз. — Я жалею лишь о том, что не смогла его отговорить.

А я — о том, что этот дурень не свернул себе шею, падая с лошади, подумал капитан Блад. Прав был Соломон, когда говорил о рабе, ставшем царем... Но не успел он придумать, как бы переменить тему беседы, пока речь не зашла о замечательном выстреле, спасшем жизнь мистеру Роузу, — новое событие отвлекло всеобщее внимание.

— Сэр Джеймс Корт!

Капитан Питер Джонсон с Ямайки внезапно ощутил себя в ловушке — словно фрегат, растративший все боеприпасы и дрейфующий со сломанной фок-мачтой навстречу вражеской эскадре. Худощавый пожилой человек раскланялся с хозяевами, окинул взглядом присутствующих, и глаза его под клочковатыми бровями едва не вылезли из орбит.

— Вот так штука! Это же капитан Блад!

Внезапное вмешательство судьбы, подумал Питер Блад, пока звучали неизбежные реплики: "Что вы говорите?", "Вы уверены?" Бежать некуда, сад окружен решеткой, ворота заперты. Догадается ли Слоан заявить, что он знал меня только как Питера Джонсона, или благородно отправится вместе со мной в тюрьму, а возможно, и на виселицу?..

— Капитан Блад? Да нет же, нет. — Мелодичный, прохладный голос женщины, которой нет нужды говорить громко, чтобы быть услышанной. Действительно, все повернули головы в сторону миссис Роуз. Встав из кресла, она легко подошла к Питеру Бладу, остановилась перед ним и принялась его разглядывать, в упор и довольно бесцеремонно. — Мы видели капитана Блада, я и мистер Роуз, мы оба, в доме губернатора Бишопа в Порт-Ройяле. Тогда он был лейтенантом королевского флота и пытался искупить свое пиратское прошлое; я рассказывала эту занимательную историю леди Нетуэй, и вам, леди Рассел. Но это был другой человек! У капитана Джонсона нет с ним ничего общего. Разве что рост и сложение.

Едва веря своим ушам, капитан Блад молча поклонился. Краем глаза он заметил, как смотрит Слоан на молодую женщину — будто на богиню, сошедшую с Олимпа. В эту минуту он вполне разделял его чувства. Была ли у древних богиня или муза вдохновенной лжи? Впрочем, дамы высшего света не лгут: они выбирают слова, сообразуясь с обстоятельствами.

— Прошу прощения, мадам, но вы заблуждаетесь, — сухо сказал сэр Джеймс. — Я своими ушами слышал, как этот молодчик называл себя капитаном Бладом, и клянусь вам, что не мог ошибиться.

— Сэр? — Миссис Элизабет Роуз снова обернулась к нему, веер в ее руке подрагивал. — Вы называли себя капитаном Бладом?

В этих пяти певучих словах звучали светское недоумение и готовность смеяться, как только ей объяснят шутку. Отлично сделано, черт побери! Питер Блад кожей ощутил, как меняется атмосфера в гостиной, как накреняются в его сторону чутко сбалансированные коромысла весов.

— Дорогая миссис Роуз, — заговорил он, подхватывая импровизацию, — если бы я мог предвидеть, как мне придется расплачиваться за невинный розыгрыш...

— Невинный розыгрыш?! — рявкнул Корт.

— Ну конечно. — Блад улыбнулся бывшему вице-губернатору. — Во время нашей последней встречи я имел несчастье вызвать ваш гнев и решил — как мне ясно теперь, мысль была не самая удачная, — назваться знаменитым пиратом, чтобы, если позволите, получить небольшое тактическое преимущество. Сказать откровенно, я не ожидал, что вы и леди Корт мне поверите. Но раз уж так вышло, пришлось доигрывать роль до конца. Мне приходилось иметь дело с пиратами, и, наверное, я был достаточно убедителен. Прошу прощения, сэр, у вас и у леди Корт...

При упоминании леди Корт сэр Джон Нетуэй чуть заметно улыбнулся и прищурил глаз; очевидно, молодая супруга немолодого сэра Джеймса пользовалась в Чарлзтауне вполне определенной репутацией. Будь благословенная привычка людей подбирать объяснения к фактам! Корт побагровел, но не стал продолжать: подлинная история их знакомства с капитаном Бладом, или капитаном Питером, или капитаном Джонсоном, была, если это возможно, еще менее лестной для его самолюбия.

Сэр Джон Нетуэй окончательно спас положение, снова начав рассказ об атаке в порту, о том, как "Лаки джорней" расстрелял из пушек пристань и сам погрузился в воду. Тем временем явился личный доктор Расселов, вызванный для мистера Роуза, и Слоан вместе с ним поднялся наверх. Блад поставил свой бокал и начал прикидывать, как бы ему незаметно удалиться, когда миссис Роуз опять взглянула на него и подозвала движением веера. Все-таки женщины не должны так смотреть на мужчин. Взгляд у нее был твердый и упорный, как у хищной птицы. Что нашел Ханс в этой рыжей мегере? И что, в конце концов, у нее на уме?

— Капитан Джонсон, я хотела бы попросить вас об одолжении. Наше отплытие на Ямайку, по-видимому, откладывается из-за ранения моего супруга. Не могли бы отвезти в Порт-Ройял несколько писем?

— Рад служить вам, миссис Роуз.

— Благодарю. Если вы будете любезны подождать в чайной комнате; я возьму письма и сразу же спущусь к вам.

— Как вам будет угодно, миссис Роуз.

Никаких писем у нее не было. Была маленькая шкатулка, которую миссис Роуз с отчетливым стуком поставила на столик. Выглядело это так, словно она освобождает руки для взбучки: серые глаза потемнели, как море в шторм, и в каждом движении сквозила тихая ярость.

— Капитан... Джонсон. Надеюсь, вы не вообразили, что я сделала это ради вашей безопасности?

— И в мыслях не было, мадам. Но позволено ли мне будет спросить...

— Сначала спрошу я: как вы могли впутать в ваши дела доктора Слоана?

— Что?! Простите, миссис Роуз, я не совсем...

— Я спрашиваю, как вы могли? Вам известно, что он ученый, а не солдат! Что за ерунда с этим полковничьим чином, с этой стрельбой на улицах?! Его могли убить! Его видят в вашем обществе, и если бы сейчас они поверили сэру Джеймсу... Вы улыбаетесь, капитан Джонсон?!

— Боюсь прогневить вас еще сильнее, но правда состоит в том, что это доктор Слоан впутал меня в свои дела.

— Какая чушь!

— Вовсе нет. Вышло так, что мы были с ним вместе, когда увидели корабль Леклерка. Я стоял за то, что это не наша забота и нам следует оставаться в его лесном лагере, — мы, пираты, своекорыстные люди, — но он не соглашался ни в какую. Если бы я не отправился в Чарлзтаун на лодке вместе с ним, он поплыл бы один.

— Вы не лжете?

— Миссис Роуз!

— Хорошо, примите мои извинения. Но почему он так решил?

— Полагаю, столь благородный порыв не нуждается в объяснениях, — чопорно произнес капитан, но, увидев, как дрогнули ее губы, сменил тон.

— Миссис Роуз, я уверен, что причина существует. И вам она известна лучше, чем кому-либо в этом мире. Он знал, что в Чарлзтауне находитесь вы.

— О...

Элизабет Роуз сделала маленький шаг в сторону, чтобы оказаться спиной к окну, но это мало помогло. Самая богатая женщина Ямайки залилась краской от шеи до лба, как деревенская девица, которой преподнесли букетик маргариток, и не могла удержать счастливую улыбку, а может быть, и слезы. Капитан Блад опустил глаза и разглядывал носки своих сапог, пока она не заговорила снова.

— Ведь это вы привезли его с Ямайки на своем корабле?

— Не совсем с Ямайки, но с одного из островов, расположенных неподалеку.

— Убирайтесь отсюда немедленно. Как можно скорее, чтобы никто больше не увидел вас вместе. Я не знаю, когда встанет на ноги мой муж, и, надеюсь, вы понимаете, что случится, когда он не подтвердит мои слова.

— Согласен. Даю вам слово, я так и сделаю, сегодня же. Но должен признаться, что доктор Слоан намеревается отплыть на моем корабле. Если говорить всю правду, он нанял меня для этого, и ему известно, кто я.

— Странно. Должно быть, это очередное свидетельство женской глупости, — в этих словах прозвучала горькая ирония, — но я думаю, что вам можно доверять. Мне говорила о вас Арабелла Бишоп, я знаю, как вы спасли ее и лорда Джулиана Уэйда и что случилось затем. Однако я уверена, что на Невисе немногие разделяют мое мнение.

Капитан почтительно поклонился, борясь с желанием задать вопрос: не говорила ли мисс Бишоп о нем чего-нибудь еще, и если да, то не запомнилось ли миссис Роуз, что именно? Он знал, что не спросит, что спрашивать нельзя, и знал, что тысячу раз проклянет себя за это молчание.

— Подойдите сюда. Вот, возьмите, и не смейте отказываться, этот жемчуг мой собственный. — В ладонь ему легли жемчужные зерна. — Это стоит того вознаграждения, которое мог бы выплатить вам вице-губернатор. Уезжайте сейчас же, увезите доктора Слоана с собой, проследите, чтобы он был в безопасности. И передайте ему... передайте, что мои молитвы всегда будут с ним.

— Я думал, вы скажете ему это сами, — заметил капитан Блад.

— Я? Нет, я не могу...

— Вы не можете быть так жестоки и несправедливы, — согласился он. — Ваш отъезд задерживается, мы отбываем немедленно, а доктор вскоре должен будет вернуться в Лондон. Кто знает, когда вы увидитесь снова. Я откланяюсь, с вашего позволения. Благодарю за память о моей малозначительной персоне.

На аллее Блад отыскал скамью под магнолией, сел и вытащил трубку. Удивительно, но этот день еще не кончился: солнце было высоко, до темноты оставалось часа четыре.

Чтобы не думать о мисс Бишоп, он стал думать о миссис Роуз. Конечно, эта красивая, умная и храбрая женщина не пара своему супругу. Сделку, которую заключили ее родители, можно было бы назвать жестокой, если не знать примеров настоящей жестокости. Питеру Бладу не один раз приходилось спасать женщин и девушек от чудовищ в человеческом облике, но когда принцесса обвенчана со своим мелким и захудалым людоедом, рыцарь вынужден опустить копье. Что ж, ни в каких книгах не сказано, что все мы должны быть счастливы в этой жизни.

Блад задумчиво разглядывал песок перед собой, и ему казалось, что он различает следы детских туфелек. Он подумал, что хотел бы увидеть маленькую Элизабет еще раз, как будто ее появление могло что-то объяснить в этой истории. Но девочка больше не выбегала из дома: наверное, ее поймали няньки и призвали к порядку.

Он успел докурить и выбить трубку, когда в аллее появился доктор. По его виду можно было сделать вывод, что объяснение состоялось, но никаких подробностей он не пожелал сообщить. Строго говоря, он не произнес ни одного слова, за исключением согласия идти в порт. А когда они вышли на улицу, остановился, обернулся и некоторое время смотрел на деревья за решеткой и крышу особняка, словно хотел запомнить эту картину.

* * *

Самая приятная новость за последние сутки: "Атропос" была здесь. Стояла на рейде, покачивая высокими мачтами, над бортом виднелась голова часового. Дом, милый дом.

Каноэ исчезло вместе с большей частью пристани, но лодочники уже предлагали свои услуги, так что Бладу и Слоану не пришлось грести даже до корабля. Их лодка прошла рядом с торчащими из воды мачтами "Лаки джорней"; на грот-мачте еще висел английский флаг.

Волверстон расхаживал туда и сюда по шкафуту, ожидая, пока они поднимутся на борт. Он желал знать, какого дьявола Питер забыл в Чарлзтауне, кто обстреливал порт из пушек, почему, смоляной фал им обоим в глотку, он не может и на минуту смежить свой глаз без того, чтобы капитан попал в переделку. Отнеся последний вопрос к риторическим, Блад постарался ответить на первые два. Услышав о смерти Леклерка, Волверстон буркнул: "Море будет чище", перестал браниться и начал выспрашивать подробности.

Они благополучно забрали преподобного Мура, Абсолона и "образцы"; команда "Атропос" перенесла все вещи за один раз, после чего корабль взял курс на Тортугу. Слоан руководил погрузкой, за ужином в красках живописал преподобному их приключения (правда, у него вышло, что пиратские корабли они заметили случайно на пути в город). Выглядел он почти прежним, разве что ел и пил в столь малых количествах, что кок "Атропос" мог бы счесть это оскорблением, и, когда не поддерживал разговор, сидел как-то очень уж тихо, будто движения причиняли ему боль, — впрочем, в этом не было ничего необычного после такого дня.

Ночное небо опять затянуло дымкой, так что едва можно было различить Полярную звезду по правому борту. Капитан Блад заметил знакомую фигуру на кормовой галерее и попытался вспомнить, говорил ли он доктору о курении на корабле, дозволенных и недозволенных для этого местах. Не вспомнил и сам подошел к нему.

Доктор и не собирался курить. Он стоял, опираясь локтями о поручень, и смотрел вниз, в темноту. Разглядывать там было решительно нечего, кроме кильватерного следа и бликов от кормовых фонарей на черной воде.

— Море сегодня не светится, Ханс?

Тот взглянул на капитана, как бы раздумывая над тем, что ему сказали. Затем спросил:

— Где вы взяли письмо от полковника Стокса?

— Сам написал, пока мне пришивали галун. Попросил у портного бумагу и письменные принадлежности. В его ремесле это нужная вещь, должники часто пишут ему расписки. Я как раз и увидел у него расписку полковника на десять фунтов, подпись была достаточно проста, чтобы воспроизвести ее без подготовки, и я решил не упускать случая. Имя командующего фортом узнал еще раньше. Таковы солдаты, Ханс: они легко совершают действия, на которые штатский никогда бы не решился, по единственной причине — потому что им отдан приказ; но эта причина им необходима.

Доктор поднял брови, однако не стал заявлять ничего из того, что должно заявлять джентльмену, услышавшему о подделке письма; не сподобившись даже на простое "это неслыханно", он только хмыкнул и покрутил головой.

— У нас был длинный день, — как ни в чем не бывало продолжал капитан. — Путешествие на лодке, верховая езда, потом стрельба и светские беседы — не знаю, как вам, а с меня довольно. Почему бы нам не выпить еще по стаканчику и не отправиться спать? Даю вам честное слово, что ничего любопытного вы здесь не увидите, тем более в такой тьме.

Слоан продолжал смотреть за борт.

— Питер, вы старше меня, вы многое повидали. Как вы думаете, за что мне это?

— Что именно?

— Этот проклятый выстрел, там, на площади. Пистолет мог быть не заряжен, мог дать осечку. Я плохой стрелок, вы же видели, я в дерево попадаю один раз из двух! Я мог смотреть в другую сторону, мог растеряться... Ну почему вышло так? Чем я прогневил Господа?

— Она любит вас?

Доктор молча прикрыл глаза.

— А я спас от смерти ее мужа. Идиот. — Он опустил голову и сжал кулаки.

— Позволю себе неделикатный вопрос. Вы узнали Роуза до того, как выстрелили, или после?

— Сам не понимаю. Я увидел того, с саблей, и... это было, как вы говорили: что-то повело мою руку, я только подчинился. Но я должен был его узнать. Я лучше всех знаю, как он выглядит, я его вижу во сне...

Он помолчал и добавил шепотом:

— И что бы мне стоило взять чуть ниже. Кто бы спросил с плохого стрелка.

Блад удержался от назиданий: этот голос в своем сердце он слышал каждый раз, как думал о лорде Джулиане. Но это бы стало горем для мисс Бишоп, повторял он снова и снова, потому я не сделал и не сделаю ничего подобного. Плакала бы Элизабет Роуз о своем муже, человеке достойном, насколько это возможно для плантатора?.. Слоана надо забирать отсюда, сказал он сам себе, в таком расположении духа не стоит слишком долго глядеть через борт.

Будто услышав его мысли, доктор сказал:

— Топиться глупо, я хорошо плаваю, будет трудно. Эти капли доктора Сиденхэма — у меня осталась еще половина пузырька. Пациенты после них так сладко спят, даже те, кто страдал от сильных болей. Двух-трехкратная доза, я читал, достаточна... глаза закроются, и все.

— А что потом? — Капитан Блад крепко взял его за плечо и повернул к себе. — Ханс?

— Да... Но что же мне делать, я сойду с ума, если буду дальше думать об этом!

На лице капитана появилась мрачная улыбка.

— Есть и другие лекарства. Довольно стоять тут, пойдемте вниз.

Когда капитан зажег свечу, в углу блеснули глаза Абсолона, сидевшего на корточках, — зачем-то он прокрался в каюту доктора вслед за ними. Слоан посмотрел на стакан рома, как Сократ на пресловутую чашу. Но, повинуясь приглашающему жесту Блада, выпил — залпом и сморщившись.

— Ф-фу, мерзость. Вот это и есть хваленый ямайский ром?

— Неужели до сих пор не пробовали?

— Я не пью крепкого... Это что же, чистый спиритус вини?

— Чуть более шестидесяти объемных долей, насколько мне известно, — невозмутимо ответил капитан, — остальное, по-видимому, экстракт перебродившего сахарного тростника.

— Чудовищная вонь. Вы и в самом деле думаете, что...

Договорить ему было не суждено: ром подействовал не хуже, чем опиумные капли. Капитан Блад едва успел отодвинуть пустой стакан, чтобы доктор не сбил его головой. Поразмыслив, он взял с койки одеяло, расстелил на полу каюты и уложил на него Слоана, которому, по-видимому, было безразлично, спать ли сидя или лежа. На цыпочках подбежал Абсолон со вторым одеялом.

— Ты почему тут? — шепотом спросил его Блад. — Разве ты не должен быть у преподобного Мура?

— Мастер преподобный сказал мне быть тут, сэр. Следить мастера доктора, что он ест, как он спит. — Абсолон многозначительно вытаращил глаза и добавил: — От греха, мастер преподобный сказал, сэр.

Блад усмехнулся. Молокосос священник знал о своем патроне больше, чем считал приличным показывать. То-то он поджал губы, когда прозвучало имя Роузов... Любопытно, сколько людей капитана Блада знают о его чувствах к Арабелле Бишоп. По всему выходит, что несколько дюжин, если не сотня.

— Отдыхай, — сказал он Абсолону. — Мастер доктор проспит до утра, но утром ты ему наверняка понадобишься.

Капитан взял со стола свечу, подумал, не прихватить ли дорожный ларчик доктора с медикаментами — от греха, как сказали бы преподобный Мур и Абсолон. Однако не стал этого делать и забрал только бутылку.

* * *

Двумя днями позже капитан Блад и доктор Слоан снова сидели в таверне "У французского короля". Капитан пил ром, доктор — вино, разведенное водой: его отвращение к крепким напиткам теперь базировалось на опыте. Зато греховные мысли об упущенных возможностях и сведении счетов с жизнью его, похоже, оставили. Внимания доктора ждали восемьсот с лишним гербарных листов, и живые "образцы", и обязательства перед Республикой Писем, и — в-последних, но не по значению — вдовствующая герцогиня (по слухам, все еще обворожительная), которая не спешила освобождать его от должности семейного врача. Они с преподобным Муром уже нашли корабль, на котором должны были отплыть на Ямайку, таким образом, их с капитаном Бладом пути, так странно пересекшиеся, расходились, вероятно, навсегда.

Капитан не забыл о своем обещании вернуть деньги за камзолы, шитые золотом, и кучка монет на столе опять заставила Слоана схватиться за голову.

— Питер, но все-таки это было безумие! Такие деньги, и за что — за верхнее платье?! Я уверен, что эти проходимцы вас надули!

Блад посмотрел на него долгим взглядом, отхлебнул из стакана — похоже, его забавляло то, как собеседник кривится при виде рома.

— Служанка в доме моих родителей рассказывала, что каждый шотландец носит на груди небольшого демона, имеющего вид и повадки серой жабы. И как только хозяин платит золотом, демон давит ему на грудь и не дает дышать, оттого шотландцы такие скупые. — Он говорил серьезно и веско, как бы раскрывая страшную тайну, однако, взглянув в лицо доктора, готового аргументировать несуществование жабоподобных демонов, не выдержал и рассмеялся.

— О, здравомыслие многим ирландцам кажется серой жабой! — отпарировал Слоан. — Признайтесь наконец, что ваши траты были неразумны.

— Напротив, они были необходимы. Вы так ничего и не поняли?

— Честно говоря, нет. Объясните.

— Сколько вы могли бы отдать за хороший костюм?

— По здешним ценам? Ну... пусть пятьдесят ливров.

— Прекрасно. Потратьте у портного вчетверо больше. Сумму, названную вами, можно и удесятерить, но лучше привыкать постепенно.

— Питер, вы опять шутите?

— Нисколько. Я говорю совершенно серьезно: вы должны это испытать! В вашем семействе это, наверное, не принято, но, сказать правду, это не было принято и в моем.

— Нет, мне не жаль денег, но... за что? Это же какой-то обман! Что в камзоле может столько стоить?!

Удивительно, подумал Питер Блад. Про Ханса Слоана его земляки наверняка говорят, что он гребет деньги лопатой. И в самом деле, доходы способного непьющего врача должны быть солидными, а если ему удастся провернуть дело с перуанской корой, которое он задумал, то, как знать, может, наберет и на дом в предместье. Но в действительности он никогда не видел столько золота, чтобы его можно было бы грести лопатой, — скажем, миллиона реалов в одном корабельном трюме. Покупка костюма — пустячный расход, не стоящий упоминания, а расточительство — это, к примеру, потопить собственный корабль, чтобы научить уму-разуму чиновника... Или тут дело в характере? Еще до того, как стать пиратом, я был готов потратить много, чтобы получить еще больше.

— Главным образом покрой и материя лучшего качества, — сказал он. — А также всяческие пустяки: золотое шитье и пуговицы, драгоценные камни, стразы. И, конечно, работа мастеров.

— Не понимаю. На что мне драгоценные камни? Я же врач, а не... э-э...

— Ничего, я не в обиде. Как бы объяснить... Вот: за эти дни я много наслушался от вас и преподобного Мура о форме листьев. Наше платье — это наши листья, как в Книге Бытия. Глядя на них, все понимают, какого мы рода и вида. Иногда ошибаются, не видя, хм, плодов... Но когда ты одет, как герцог, тебя слушают, как герцога, вот что я хочу сказать. Даже секундное замешательство противника, пока он решает, чем ему грозит спор с таким важным лицом, можно обратить себе на пользу, будь ты врач или пират. А выгоды могут быть так значительны, что вы просто забудете о прежних расходах.

— В этом что-то есть, Питер. Но это было бы слишком просто. Я видел многих нарядных мужчин, ничтожных во всех отношениях.

— Все так, но есть еще и второе правило: преимущество надо суметь использовать. Никогда не уступай, если ты прав, уступай, не теряя достоинства, если неправ.

— А вот это умно. И еще умнее, если над этим поразмыслить. Но что, если обстоятельства не позволяют поступать по-своему?

— Меняй обстоятельства!

— Вам легко говорить.

— Да, мне легко... Вы правы, Ханс. Собственные обстоятельства я изменить не могу.

— Питер, — Слоан положил руку ему на локоть, — я, как вы знаете, отправляюсь в Порт-Ройял. Наверняка я встречусь там с мисс Арабеллой Бишоп.

Блад почувствовал, что удары его сердца больно отдаются в голове — вероятно, из-за выпитого.

— Для чего вы мне это говорите?

— Полагаю, вы знаете, для чего. Я мог бы отвезти ей письмо или что-нибудь передать на словах.

"Проклятье! Значит, все-таки я разболтался перед ним по пути на Невис!" Они посмотрели друг на друга через трактирный стол. Капитан Блад был страшен, от такого его взгляда пятились даже соратники. Доктор убрал руку, но продолжал ожидать ответа.

— Нет, — хрипло сказал капитан и откашлялся. — Нет, я вам говорю. Что бы я ни болтал, это больше не имеет значения. Вы ничего ей не скажете, Ханс.

— Как вам будет угодно, — с подозрительной легкостью согласился Слоан.

— Поклянитесь! Дайте слово, что не будете говорить с ней обо мне!

С полминуты оба молчали. Наконец доктор сказал:

— Клянусь. Но это не лучшее стратегическое решение капитана Блада.

— Кто дает мне советы? — Питер Блад снова потянулся к бутылке. — Еще один тост, напоследок. Ваш лимонад наливайте сами.

— За удачу.

— За удачу.

— Куда мне написать вам? — Если меня не повесят раньше, чем вы обоснуетесь в Лондоне, закончил про себя капитан.

— Я обещал писать Анри Пелисье, он врач и живет здесь, в Кайоне. Если вы спросите его, он сообщит мой адрес в Англии. Я записал для вас его имя и как найти его дом... — Слоан открыл свою карманную книжечку, и оттуда вылетел листок бумаги, который он подхватил так поспешно, будто падало драгоценное фарфоровое блюдце. Привлеченный именно этим резким движением, капитан Блад поднялся из-за стола — но, заглянув в листок, сразу понял, что совершил неделикатный поступок.

На нем был не адрес, а рисунок терракотовым карандашом. Один из рисунков преподобного Мура, с пометкой в углу "Сикстин-Майл-Уок-Менор, Ямайка", и видно было, что он лежит в записной книжке уже давно. Стройная шея, лоб античной статуи, обрамленный кудрями английского эльфа, пристальный взгляд и любезная улыбка на тонких губах: "Доктор Слоан, неужели это вы?"

— Хорошо, согласен, я не умнее Абсолона, — тихо сказал доктор и снова вложил рисунок в книжку. — И не умнее вас. Вот: Анри Пелисье, не забудьте, Питер. Божьи пути неисповедимы, может быть, еще встретимся.

Когда за ним закрылась дверь таверны, капитан Блад спрятал записку в карман и налил себе еще. Слоан отправится на Ямайку, оттуда в Англию. Два-три месяца — и он увидит английский берег. В Лондоне помирится с наставником или сам себе купит практику, днем будет навещать больных, а по вечерам писать письма ученым друзьям и книгу про антильскую флору. А может, вернется в графство Даун, где пестрые коровы пасутся на зеленых холмах, а ветер с моря приносит дожди и туманы. Останется холостяком, это ему пойдет. Или шустрые местные свахи отыщут для него какую-нибудь девицу — мало ли охотниц выйти за доктора. "Клянусь всеми святыми, и этот человек еще жалуется на судьбу? Тогда как я спас от разграбления английский город и после этого удрал, как ярмарочный вор, чтобы не попасть на виселицу..."

Вспомнив, чем закончилась его собственная — которая бишь по счету? — попытка послужить Англии, Блад застонал сквозь зубы и махом допил ром. А когда опустил стакан, встретился с укоризненным взглядом единственного глаза Волверстона.

— Питер, ты снова за старое? Ты же был почти трезвый, а этот лондонский коновал опять тебя споил! Бросай это дело, тебя ищут какие-то французы, говорят, что от самого де Кюсси!

Шесть лет спустя

Климат Англии ничем не напоминает тропический, но и в Лондоне бывают ясные дни, когда приходит май. Блестел на солнце крест колокольни кирпичной церкви Святого Эгидия-в-Полях, ангельским голосом пел орган, и любопытные ожидали появления новобрачных. Венчались доктор Ханс Слоан, секретарь Королевского общества, член Королевской медицинской коллегии, врач Христовой больницы, и миссис Элизабет Лэнгли Роуз, дочь олдермена Джона Лэнгли, вдова Фулка Роуза, владельца плантаций на Ямайке. Ханс и Элизабет Слоан вышли на весеннюю улицу, держась за руки, как дети, стоически вынося комментарии лондонской толпы, а может быть, и не слыша их.

Богатство невесты вызвало шутки и толки в научном сообществе. Помимо значительного состояния, олдермен оставил дочери дом на Грейт-Рассел-стрит, и к этому добавилась треть доходов от сахарных плантаций покойного мужа. Однако назвать мезальянсом этот брак никто бы не решился: вдова колониального плантатора выбрала в мужья блестящего врача и ученого, вхожего в лучшие столичные дома. Доктор Сиденхэм скончался, пока его ученик путешествовал по Вест-Индии, и все же медицинская карьера доктора Слоана складывалась на редкость удачно. Светлый камзол с золотым шитьем и драгоценными пуговицами, он носил непринужденно, как придворный, и выглядел вполне достойно рядом с женой. На Элизабет было платье из золотистого атласа, с фрипоном, отделанным золотыми кружевами, а волосы она уложила в низкую прическу, теперь вновь дозволенную модой. Плечи ее укрывала парчовая накидка, подбитая мехом. "Тебе не холодно?" — "Нет, нисколько". — "Если будет холодно, сразу скажи". — Для кого-то этот май был теплым, но не для той, кто полжизни провела в Вест-Индии. Тем не менее новобрачная казалась цветущей и, как отметили ее наблюдательные родственницы и подруги, "куда более счастливой, чем на своей первой свадьбе".

— Мое первое замужество разлучило меня с родиной, а второе вернуло в Англию, к любящим родным и близким, — с улыбкой отвечала миссис Слоан, — как я могу быть несчастной?

Конечно, дело было именно в этом. Когда ученый холостяк и вдова плантатора не держались за руки, они все время обменивались взглядами, словно каждый из них боялся, что другой может исчезнуть. Граждане Республики Писем напрасно ждали корреспонденций от доктора Слоана. Лондонские коллеги, из тех, кто наиболее подвержен зависти, как бы ненароком спрашивали, не приходилось ли ему читать о теории, согласно которой семейное счастье угнетает умственную активность. Доктор слушал их с улыбкой, вполне подтверждающей упомянутую теорию, и на собраниях Королевского общества, когда не нужно было вести протоколы, поддавался рассеянности.

Все эти годы доктор поддерживал профессиональные и дружеские связи, которые успел завязать на Антильских островах, и многие из гостей, прибывшие поздравить новобрачных, вызывали высокомерное недоумение у лондонского высшего света: "Так или иначе, дорогая, жизнь в колониях накладывает отпечаток..." Тем больший эффект произвел очередной визитер.

Когда он вышел из кареты, столпившиеся у подъезда зеваки полезли друг другу на плечи, шумно обсуждая модную шляпу, сверкающее шитье и драгоценные камни на синем камзоле, эбеновую трость с золотым набалдашником. В зале племянник герцога Монтегю и доверенное лицо лорда Черчилля неожиданно для себя сделали шаг назад, давая незнакомцу пройти. Девицы и дамы заволновались, как цветник под летним ветерком: "Кто это?" Гостю могло быть лет сорок, но синие глаза так ярко выделялись на смуглом лице, а в легких движениях ощущалась такая уверенность, что даже самые юные девы были заинтригованы, а их кавалеры обеспокоены. Вероятно, кто-то из гостей разочарованно вздохнул, когда его представили, — незнакомец оказался не герцогом и даже не графом, а всего лишь мистером Бладом, — но только не те, кто приехал с Ямайки.

После формальных приветствий и поклонов хозяин и гость обнялись, как старые друзья.

— Мои уроки пошли на пользу?

— Нарядился как театральный король!

Слышал ли кто этот более чем странный обмен репликами, трудно сказать.

Подарки мистера Блада были не менее загадочными, чем он сам: дюжина бутылок канарского и небольшой бочонок, который втащили двое слуг. В бочонке была земля, из земли торчала малопривлекательная ветка с несколькими листьями странной формы. Бочонок имел больший успех, чем бутылки: хозяин снова обнял дарителя, потом, наскоро извинившись, вместе с подарком покинул гостей и отсутствовал не менее четверти часа. Что ж, многие ученые слегка не от мира сего, могло быть куда хуже.

Мистер Блад тем временем развлекал дам. Новобрачной он преподнес бриллиантовое ожерелье, способное потрясти своей предполагаемой стоимостью даже семейство Роузов. Вручив подарок, склонился к ее руке и наговорил комплиментов, от которых сестры и племянницы Ханса Слоана начали переглядываться и шепотом бранить доктора за несвоевременную отлучку. Однако Элизабет Слоан нисколько не смутилась, как если бы гость приходился ей родственником или старым другом. А когда он, в ответ на расспросы, протянул ей конверт, надписанный женской рукой, Элизабет зашла так далеко, что коснулась пальцами губ, передавая поцелуй. Колониальные нравы!

Юной падчерице доктора достались пять редких жемчужин. Почему-то она назвала гостя "капитаном Джонсоном" и страшно покраснела, узнав, что ошиблась. Элизабет-младшая только что с горечью убедилась, что лондонский климат и лондонский этикет именно таковы, как о них говорили на Ямайке, и крайне нуждалась в ободрении и утешении. Сейчас Питер Блад знал гораздо больше о том, как разговаривают с маленькими девочками, но Лиз уже отметила свой четырнадцатый день рождения, и он опять был в тупике. А некий молодой джентльмен, который следовал за ней повсюду, так неучтиво взглянул на гостя из колоний, что... в конце концов, жизнь в Лондоне тоже имеет свои приятные стороны, не правда ли?

Дела задержали Питера Блада в столице на несколько недель. Он еще несколько раз бывал у Слоанов, и они с доктором подолгу сидели у него в кабинете или в гостиной, о чем-то беседуя. Вероятнее всего, о ботанических штудиях.

2014

— — — — — — — — — — — — — — — — —

Биографическая справка

Ханс Слоан (1660-1753) родился в деревне Киллилей графства Даун, Северная Ирландия. Шестой ребенок преподобного Александера Слоана, возглавлявшего колонию шотландских поселенцев, — того самого, кто, по некоторым данным, был агентом Гамильтонов и короля Якова I в Ирландии. Отец умер, когда Хансу было шесть лет. Юноша рано начал проявлять интерес к ботанике и медицине. Окончив курс в Лондоне, учился в Париже и Монпелье, затем стал ассистентом знаменитого лондонского врача Томаса Сиденхэма, был избран членом Королевского общества. В 1687 году отправился на Антильские острова в качестве семейного врача губернатора Ямайки, в 1689 году вернулся в Лондон. Результатами путешествия стали в том числе обширный каталог антильской флоры и книга (это название нужно привести хотя бы наполовину) "A Voyage to the Islands Madera, Barbados, Nieves, S. Christophers and Jamaica, with the Natural History of the Herbs and Trees, Four-footed Beasts, Fishes, Birds, Insects, Reptiles, etc. of the Last of those Islands", в литературе чаще именуемая просто "Естественная история Ямайки", или NHJ.

В 1695 году доктор Слоан вступил в брак с Элизабет Лэнгли Роуз, годом ранее овдовевшей. У них родилось четверо детей, двое из них рано умерли, две дочери благополучно выросли, как и дочь Элизабет от первого брака. Доктор Слоан продолжал свои научные изыскания и занятия практической медициной. Каждое утро он принимал лондонских бедняков, бесплатно консультировал их и снабжал лекарствами. Гильдия аптекарей за это подала на него в суд, но доктор выиграл процесс. У него были и знатные пациенты, до королевской семьи включительно. В 1716 году он получил титул баронета, первым из английских медиков. В 1719 году стал президентом Королевской корпорации врачей, в 1727-м — президентом Королевского общества, сменив на этом посту сэра Исаака Ньютона. Коллекции доктора Слоана, завещанные им короне, положили начало Британскому музею.

Когда говорят о вкладе сэра Ханса в медицинскую науку, вспоминают опыты по прививанию оспы. Методику привезла из Турции Мэри Уортли Монтегю, жена британского посла. Несколько лет назад ей посвятил хвалебный пост Борис Акунин, однако не упомянул в истории с прививками ни сэра Ханса Слоана, ни других врачей, участвовавших в проекте. (Как говорится, вкусы бывают разные.) Сам доктор Слоан заразиться, очевидно, не боялся, переболев в детстве. Что характерно, после арестантов и приютских детей прививку сделали его внуку, а королевским детям уже потом. Прославился он также глазной мазью с оксидом цинка и алоэ; сейчас, правда, змеиный жир уже не считают обязательным ингредиентом... Здесь лучше остановиться волевым решением, хотя порассказать еще есть что.

Среди менее ученого люда Ханс Слоан известен как изобретатель какао на молоке, с сахаром и пряностями. Кажется, это впечатляет современную публику больше, чем ботанические штудии, оспопрививание и Британский музей. Если будете в Лондоне неподалеку от Слоан-сквер, зайдите в ресторан The Botanist. На чашку шоколада в этом заведении у русского туриста денег хватит, хотя серая жаба, возможно, будет недовольна. Думая об этой форме эксплуатации чужой славы, перестаю терзаться совестью за свои романтические бредни.

Да, и то, что умирающего Моргана навещал "врач герцога Албемарля полковник Ханс Слоан", — тоже факт. На этот факт ссылается и Жорж Блон, причем французский историк пиратства, кажется, был не очень-то в курсе, чем еще знаменит этот Ханс. Уж не для Моргана ли, которому были показаны укрепляющие напитки, впервые сварили какао? Воображаю эту картину.

К сказанному могу добавить лишь следующее: острова, обрамляющие Карибское море, столь малы по суммарной площади, что двое великих людей, одновременно ища там приключений, просто не могли не встретиться.