— Прошу прощения, дамы и господа, но сегодня я вряд ли смогу сыграть. Я слегка устал на охоте и боюсь, что мои руки будут плохо слушаться меня, — сказал король, по-прежнему отыскивая взглядом леди Энни.
— Но мы очень просим вас, ваше величество! Пожалуйста, пожалуйста, окажите нам милость! — продолжали упрашивать придворные.
Тут лицо Генриха просияло от удовольствия: он увидел леди Энни, вернувшуюся на свое место.
— Ладно, дамы и господа, я сыграю, если вы настаиваете, — согласился он. — Но не судите слишком строго мою игру.
Королю немедленно принесли лютню, взятую на время у музыкантов. Генрих попробовал, как она звучит, потом, сделав паузу, пристально посмотрел на леди Энни и принялся играть старинную песню трубадуров, в которой говорилось о любовных страданиях рыцаря и о великих подвигах, совершенных им во имя его возлюбленной, — но, увы, не вызвавших ответной любви в ее душе. Эта песня была хорошо знакома всем, и сердца придворных, размякшие после прогулки на свежем воздухе и сытного обеда, растаяли; у дам полились слезы из глаз, мужчины загрустили. Леди Энни, тоже растроганная грустной историей о несчастной любви рыцаря, потупила взор, вытирая заплаканные глаза.
Взяв последний аккорд, Генрих отодвинул лютню и застыл, глядя поверх голов своих придворных.
— Как хорошо! Как замечательно! Великолепно! — искренне закричали они. — Ваше величество играет на лютне лучше всех на свете.
— Вы преувеличиваете, господа. Я всего лишь умею перебирать струны — и только, — возразил король.
— О нет, ваше величество! Вы отличный музыкант, — не соглашались с королем придворные. — Умоляем вас, сыграйте еще!
— Ну, не знаю, не знаю... Разве что, вот это я попробую исполнить. Это свободная трактовка веселого лангедокского танца. Говорят, его очень любил герцог Раймонд.
Король заиграл, и улыбки появились на лицах придворных. Задорная музыка разогнала печаль, навеянную грустной песнью; сразу захотелось танцевать, и многие начали отбивать пальцами по столу такт мелодии. Генрих выразительно посмотрел на музыкантов: они подхватили мотив танца, и тогда король, отложив лютню, поднялся, подошел к леди Энни, подал ей руку и вывел на середину поляны. Зардевшаяся Энни облокотилась на руку короля и грациозно прошлась с ним, приседая и кланяясь, как того требовало искусство хореографии. Король тоже танцевал на удивление изящно, — они были прекрасной парой.
Придворные зашептались: разлад в королевской семье ни для кого не был секретом, и подчеркнутое внимание короля к юной леди Энни могло стать предвестником больших перемен в политической обстановке при дворе. Сэр Джеймс не скрывая ликования перемигивался с друзьями, а сэр Томас, напротив, помрачнел еще больше.
После окончания танца у придворных появился новый повод для пересудов: король отвел леди Энни к своему столу и усадил рядом с собой. Это было неслыханно, это был прямой вызов королеве, которая, хотя и не присутствовала на охоте, но отнюдь не утратила положенные только ей привилегии.
Леди Энни, чувствуя десятки взглядов, устремленных на нее, сидела ни жива, ни мертва, поэтому с первого раза не услышала то, что сказал ей Генрих.
— Дорогая леди, я безумно влюблен в вас. Выходите за меня замуж, — повторил он.
Энни испуганно взглянула на него:
— Помилуйте, ваше величество... Я не понимаю вас. Вы шутите? Как же можно — так, сразу... К тому же, вы женаты.
— Какие пустяки! Я разведусь, я давно собираюсь развестись. Я не люблю жену: более того, — я ненавижу ее! Я люблю вас! Мое чувство к вам глубоко, оно прочнее стали и долговечнее пирамид! Чего мне ждать? Пока я состарюсь? Увы, ведь я не молод... Надо ловить каждое мгновение жизни!
— Но, ваше величество, я вовсе не уверена, что хочу выйти за вас замуж, — пробормотала леди Энни.
— Я понимаю. Подумайте. Видит Бог, я люблю вас так, как никто не будет любить! Я сделаю вас счастливой, моя дорогая леди, клянусь вам! Подумайте.
Леди Энни, совершенно растерянная, не знала, что сказать.
— Подумайте, — повторил Генрих. — А теперь я хотел бы развлечь вас. Актеры собираются показать нам какую-то пьесу. Посмотрим?
Он подозвал мажордома и шепнул ему:
— Ну, что, готовы эти бездельники?
— Почти, ваше величество.
— Дьявол их раздери! Я не желаю ждать, — пусть начинают, и сейчас же! Извольте распорядиться, любезнейший.
Мажордом направился к артистам и не позже чем через минуту объявил:
— Ваше величество! Дамы и господа! Извольте посмотреть небольшое театральное представление — отрывок из пьесы о жизни некоего философа! Актеры просят вашего всемилостивейшего внимания!
Под большим дубом, стоявшим на поляне, была натянута занавесь, за которой скрывались актеры. По знаку мажордома загремели барабаны, заревели трубы, и оттуда вышел тучный и высокий трагик, исполняющий роль Философа. Он прошелся перед занавесью с видом глубокой задумчивости, затем остановился, прижал левую руку к груди, а правую вытянул в сторону зрителей. Трубы и барабаны стихли; трагик, дико вращая глазами, мрачным громовым голосом начал читать свой монолог:
С тех пор, как стал я знаменит
Мир обо мне лишь говорит.
Живущий всяк меня хвалит,
Мой ум мудрец боготворит!
Но знал бы кто тоску мою:
Я водопадом слезы лью,
Почти не ем и мало сплю,
Не отдыхаю и не пью!
Не молод я и не красив,
Зато умен, красноречив,
Не горд, — хотя велик, правдив,
Не зол, не скуп, и не ворчлив.
Про возраст если мой забыть,
Меня возможно полюбить,
Наградой нежной одарить,
И счастливо со мною жить!
Трагик сделал паузу, тяжело вздохнул несколько раз и после этого заунывно закончил вступление, ударяя себя в грудь и показывая рукой за занавесь:
Вся жизнь моя ей отдана.
Душа страданием полна:
Любовь меж нами иль стена?
Но, тсс... Шаги... Идет она!
Из-за занавеси вышел исполняющий роль Леды молодой человек, ибо женщинам строго запрещалась участвовать в представлениях. Он был одет в женское платье и ярко раскрашен; раскачиваясь и жеманно хихикая, он приблизился к трагику, изображая смущение и робость, которые обычно испытывает молодая девица на первом свидании с мужчиной. Зрители засмеялись и захлопали, а Генрих, насупившись, проворчал:
— Проклятые фигляры! Превращают высокую любовную историю в фарс!
Молодой актер прокашлялся и тоненьким голоском выкрикнул:
Невольно я к тебе влекусь неведомою силой!
Но отчего так грустен ты... э-э-э... философ мой любимый?
Генрих фыркнул от негодования:
— Не могли выучить слова, чертовы комедианты!
Далее в пьесе последовал следующий диалог:
(Философ) Мне странно слышать твой вопрос,
Прелестное созданье!
Я ждал минуты роковой,
С тобою ждал свиданья!
(Леда) Явилась я, презрев молву,
Презрев свой стыд девичий,
Забыв про гордость, про родных,
Про свадебный обычай!
(Философ) Душа моя, ты мне поверь,
Тебя мне видеть — счастье!
Твой облик — неба чистота,
Свет дня после ненастья!
(Леда) Ты для меня один во всем,
Живу я лишь с тобою... э-э-э... тобою!
Тебя люблю, тобой дышу,
Весь овладел ты мною!
(Философ) Отрадно слышать от тебя
Мне сладкие признанья,
Но не пройдет ли без следа
Любви очарованье?
(Леда) Любовь моя со мной умрет,
А я умру с любовью,
Ни ей, ни мне не пережить
Разлуки час с тобою!
(Философ) Мой милый друг, мой друг бесценный!
(Леда) О, мой любимый, несравненный!
(Вместе, взявшись за руки) Так заключим союз священный,
Любви союз благословенный!
И будет он надежный, верный,
Прочнее стали закаленной!
Заиграла музыка. Актеры поклонились зрителям, давая понять, что интермедия закончилась.
Придворные посмотрели на короля. Генрих улыбнулся и пару раз хлопнул в ладоши; вслед за ним захлопали и придворные.
Из-за занавеси вышли артисты, изображающие Хор. Выстроившись полукругом, они нестройно запели:
Позвольте нам вниманье ваше еще на пять минут занять,
Мораль увиденного вами позвольте нам растолковать...
Не надо, право, удивляться, что юность к зрелости влечет,
Там опыт, мудрость, постоянство, там уваженье и почет!
Жар страсти там не остывает,— не то, что вспыхнул да погас,
Как в младости огонь пылает, не грея, но сжигая нас...
Радость и любовь, согласье, лад во всем супругов ждут,
И в семейной жизни счастья нам пример они дадут!
Пусть всегда им солнце светит, да не будет черных дней,
Пусть минуют их напасти, да хранит их Гименей!
Продолжая улыбаться, король захлопал, и тут же раздались дружные аплодисменты всех присутствующих. Довольные актеры раскланялись и удалились.
Они рассчитывали получить хорошее вознаграждение за свое выступление, однако король распорядился, чтобы актерам заплатили самую малость:
— Мы оказали им честь, позволив выступить перед нами. Да и нельзя им заплатить много, я их повадки знаю: напьются, сукины дети, безобразничать станут. Еще в полицию их заберут, выпорют... С ними вообще надо построже, для их же пользы, а уж во искушение вводить — ни-ни!
Повернувшись к леди Энни, Генрих спросил ее:
— Понравилось ли вам представление, мой ангел?
— Да, ваше величество.
— Мне тоже. Стихи, признаться, довольно скверные по форме, но они исполнены глубокого смысла. Отрадно видеть союз мудрой зрелости и прекрасной юности. Взгляните, моя дорогая леди, на этот могучий дуб на краю поляны. Сейчас осень, и листья на нем жухлые, они опадают, обнажая безобразные корявые ветви и ствол, изборожденный глубокими трещинами. Увядание и старение — вот что мы видим! Куда годится это дерево, спросите вы, кому оно нужно, кроме дровосека и столяра, да еще, пожалуй, гробовщика? Но придет весна, — и что станет с тем дубом? Я вам отвечу: он весь преобразится, покроется молодой яркой зеленью, и вы, наслаждаясь его пышным великолепием, даже не вспомните, что вид этого дерева осенью был таким отталкивающим! Понимаете, к чему я клоню? Нет? Цветение жизни не заканчивается в сорок лет, — оно продолжается и дальше, если питается вешними водами любви. Выходите за меня замуж, моя милая, любимая, драгоценная леди Энни! Клянусь, что стану любить вас до гробовой доски!
— Ваше величество, дайте мне время, — неопределенно сказала она.
Король нагнулся, насколько позволял ему живот, и поцеловал руку девушки. Распрямившись, Генрих громко произнес:
— Пора продолжить наш пир. Мне не терпится попробовать оленя, которого я убил, а дамы, полагаю, заждались сладкого. Мажордом, распорядитесь, пожалуйста!
Часть 3. Письмо королевы Екатерины
Екатерина плакала у себя в спальне. Предыдущей ночью она долго дожидалась возвращения короля с охоты: невзирая на сложные отношения с ним, Екатерина продолжала беспокоиться о Генрихе, когда он задерживался дольше положенного, а тем более на охоте, где всякое может случиться. К тому же, существуют правила приличия, нарушать которые не позволено даже королю, — как можно настолько пренебречь женой, чтобы не оповестить ее о своем возвращении, не зайти к ней и не пожелать доброй ночи!
Да, она выходила замуж не по любви, но двадцать три года супружества не отбросишь просто так. Со временем у Екатерины возникла привязанность к мужу и, возможно, даже что-то похожее на любовь. Несмотря на все сложности, у нее все еще теплилась надежда на то, что их супружеская жизнь каким-нибудь образом наладится. Именно потому, что эта надежда по-прежнему существовала, Екатерине особенно больно было видеть, как король безжалостно уничтожает последние жалкие остатки того, на чем еще держался их брак.
Отослав камеристку, королева провела жуткую бессонную ночь, и самые страшные мысли приходили ей в голову. В сущности, позднее возвращение короля не было чем-то из ряда вон выходящим, также как и его нежелание зайти лишний раз в покои королевы, но Екатерина, измученная постоянным невниманием к ней Генриха, раздраженная против него, уже не могла воспринимать спокойно ничего из того, что делал король. Страдания Екатерины были безмерны, — если бы она не являлась ревностной христианкой, она, наверное, выпила бы яд, или постаралась отравить Генриха.
Наступило утро, и обычные ритуалы умывания и одевания несколько отвлекли королеву от ее переживаний. При свете дня у нее вновь проснулась надежда на благополучный исход затянувшегося конфликта с мужем, на возрождение разрушенной семьи, — тем ужаснее стал для королевы доклад ее любимой фрейлины Сью о поведении короля на охоте, о возмутительных недопустимых знаках внимания, оказанных им юной леди Энни.
В глазах у Екатерины потемнело, она замахала руками на служанок и дам из своей свиты, чтобы они поскорее покинули ее спальню, и зарыдала, как только последняя из них закрыла дверь. Королева плакала, облокотившись на стол и закрыв лицо руками; она плакала все горше и горше, растравливая себя совершенно лишними сейчас воспоминаниями о бесчисленных обидах, причиненных ей Генрихом, о жестокой судьбе, сделавшей ее женой этого чудовища, и о своей молодости, погубленной им.
Наплакавшись, Екатерина взглянула на себя в зеркало. Вид у нее был хуже некуда, — постаревшая осунувшаяся женщина с морщинами на лбу, около глаз и в уголках рта, с тусклым серым цветом лица, с дряблой кожей на шее и на руках. Конечно, Екатерина и в молодости не была красивой, но тогда ее кожа была нежной и гладкой, а тело — стройным. Она была привлекательна и вызывала желание в мужчинах, и этот подлец желал ее, — прости, Господи, за греховные слова! Боже, как быстро проходит молодость, как быстро увядает женская красота!
