Нетерпимость

Все происходившее представилось ему теперь совсем в другом свете. Он заходил взад вперед по комнате, осыпая Славку градом отборных ругательств и вкладывая в интонации, наверное, всю ненависть и злобу, на которые был способен. А Славка как замер в той позе, так и сидел, не поднимая головы.

Алексей подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло. Белый снег, укрывший все вокруг, когда они шли сюда, начал таять, а с неба сыпал холодный дождь. Он скосил глаза на отражение понуро сидящей на диване Славкиной фигуры и вдруг, сквозь ненависть и презрение, ощутил острую жалость к нему.

— Урод! — сказал он, поворачиваясь — Ты понимаешь, что ты мне в душу насрал? Я же полюбил тебя. Полюбил, как друга, как брата, а тебе, оказывается, был нужен только мой х...!

И тут Алексей сделал то, что потом не мог себе простить. Подойдя вплотную к сидящему на диване Славке, он рванул рукой ремень и молнию на джинсах.

— Ну, на! Бери! Наслаждайся! Тебе же только он был нужен!

Славка медленно поднял голову, и Алексей увидел, что глаза его полны слез. Он не рыдал, но слезы медленно текли двумя ручейками по его щекам.

— Леха, зачем ты так? — проговорил Славка тихо, но так, что у Алексея перехватило дыхание и часто-часто забилось сердце.

Его руки сами собой потянулись застегивать джинсы, а Славка опять опустил голову.

— Я... Я не знаю, — в замешательстве проговорил Алексей, — Ты же хороший парень... Почему? Зачем?! Зачем ты этим занимаешься?

-Я не могу по-другому, — глухо прозвучал голос Славки.

— Что значит — не можешь? Ты хоть раз пробовал?

— Нет.

— И не тянет?

— Нет.

— Ну... Я тогда не знаю... Ну, не может такого быть! Ты же нормальный парень!

— Не надо, Леха, — тихо сказал Славка.

— Почему ты плачешь? Я тебя обидел?

Алексей почувствовал, что у него самого немного повлажнели глаза.

— Ты первый человек, который со мной так разговаривает, — так же тихо проговорил Славка.

— А как же с тобой разговаривали другие?

— Меня били...

Алексей опять закружился по комнате. Он не знал, что сказать и что думать. Он вдруг почти органически ощутил, что ему перестало хватать воздуха. Вся лавина противоречивых чувств, разрывавших душу, вылилась в одно желание — вырваться отсюда.

— Слава, я пойду, — сказал он и начал одеваться.

Славка продолжал неподвижно сидеть на диване. Он только поднялся, чтобы открыть дверь. Газа его на Алексея не смотрели. Было вообще непонятно, куда они смотрят. Пустые, ничего не выражающие глаза. Неужели это они, те самые?

На пороге Алексей сделал попытку обнять на прощанье Славку, но тот безучастно отстранился. И тогда Алексей силой прижал его к себе:

— Прощай... И прости, — проговорил он и бросился в низ по лестнице.

В лицо ему пахнуло сыростью. Растаявший снег чавкал под ногами, и он еще долго блуждал, пока не выбрался, наконец, к Витебскому вокзалу.

Денег на такси действительно не было, и он пошел пешком. В памяти постоянно возникали моменты этого вечера. Никогда раньше не переживал он сразу столько противоречивых чувств. Алексей представил себе комнату, со следами былого пиршества на столе, и Славку, одного, обманутого в чувствах, на которые он сам подвиг его своей несдержанностью и пьяной эротоманией. Ведь сначала было так хорошо...

Действительно, было хорошо! Ему показалось, что он нашел, наконец, друга, с которым можно не просто провести время, а который воспринял его, как близкого человека.

И Славке, наверное, показалось тоже самое...

'Лех, а ты меня понимаешь? — вспомнилось ему, — Ты примешь меня таким, какой я есть? Чтобы про меня не узнал, примешь?'

Глаза Славки, когда он говорил это... И совсем другие глаза, когда он отстранился от него при прощании.

Алексей остановился, постоял минуту и решительно зашагал обратно. Он дошел уже до вокзала, долго пережидал поток машин, не прекращавшийся здесь даже ночью, потом шагнул, провалившись в лужу, выматерился про себя и это его отрезвило.

'Ну, и что я скажу сейчас, когда приду?' — подумал он.

Неожиданно до него дошло, что не знает даже, куда идти, поскольку не запомнил ни парадного, ни номера квартиры....

Постояв еще немного, он понуро поплелся к центру.

'Иди, ты свое дело уже сделал', — сказал он сам себе.

Прошло несколько месяцев, когда обстоятельства забросили Алексея в тот район города. Уезжал на Украину директор, и Алексею было поручено проводить его.

Выйдя из здания вокзала, он почувствовал, что ноги сами ведут его в том направлении. Он не помнил дороги, но как-то само собой нашел дом. Да, без сомнения, это был он. Только, как не похож он был на тот, что возник за пеленой снежинок той мартовской ночью...

Алексей вошел во двор, и присев на лавочку, закурил. Был солнечный летний день. Во дворе было тихо и безлюдно, лишь гуляли двое молодых мамаш с колясками. Алексей сидел, курил и сам не отдавал себе отчета, зачем сидит? Когда во дворе появлялся молодой парень, у него начинало часто биться сердце, и Алексей пристально вглядывался, вызывая из памяти знакомый образ.

'Господи, хоть бы не он...' — повторял он каждый раз про себя при этом.

Похоже, Господь внял молитве. Славку он так и не встретил. Ни в тот раз, ни в другой.

Только с болью в душе вспоминались иногда его глаза и тихая фраза:

'Леха, зачем ты так?'

И те же, и в то же время, совсем другие глаза, когда, тряхнув спадавшей на них челкой, там, в метро, парень, протягивая руку, сказал:

'Славка...'

Приходил он туда и еще несколько раз...

2.

И вот, волею судьбы, Славка стоял перед Алексеем. Прошедшие двадцать лет изменили его. Это был уже не тот худенький стройный мальчик, что встретился ему в метро. Тронула виски седина, появились морщины, но улыбка с легким наклоном головы и эта сохранившееся мальчишеская челка, спадавшая на лоб, придавали ему почти тот самый облик.

— Славка... — промолвил Алексей полувопросительно — полуутвердительно.

— Ты даже вспомнил, как меня зовут? — улыбнулся Славка.

— А ты забыл, как меня?

— Помню. Не знаю только, как к тебе обращаться? Может, только по имени отчеству?

— Не болтай. Обращайся, как раньше.

— Я называл тебя Лехой, но теперь...

— Так и называй.

— Теперь верю, что это ты, — опять улыбнулся Славка, — А то, на кладбище подумал — вроде он, а может, просто похож.

— Так ты узнал меня еще на кладбище?

— Показалось, что узнал.

— А что не окликнул?

— Я же говорю, не был уверен до конца. И потом, ты прошел такой неприступный.

— Чудной ты... Раньше не был таким.

— Просто не люблю быть навязчивым.

Разговор происходил там, где они узнали друг друга — у дверей автобуса, который давно уже катил по шоссе.

— Пойдем, сядем, что ли, — предложил Алексей.

Они уселись на заднее сиденье.

— Ну, расскажи, как жил все это время? — спросил Алексей.

— По-разному, — уклончиво ответил Славка, — А ты?

— Женился, двое детей. Старший в пятом классе, младший еще мелкий. Работаю на телецентре, дачу строим в Сосново. Ну, а ты женился?

Славка отвернулся к окну.

— Ты же знаешь про меня, зачем спрашиваешь?

— Что я знаю? — не понял Алексей.

— Забыл, как мы с тобой познакомились?

Алексей недоуменно посмотрел на него:

— Так ты что, хочешь сказать, продолжаешь в том же духе?

Славка молчал.

— Ну, прости, дело твое, — сдержанно сказал Алексей, — но все-таки мы с тобой уже не мальчики. Ты что же, до старости собрался этой фигней страдать?

— В том-то и дело, Леха, что это не фигня, как тебе кажется, — ответил Славка, — Я просто такой. Ты не можешь поверить в это, но это факт.

Алексей покачал головой:

— Не тебя одного по жизни такого встречал, но они, в конце концов, остепенились, женились. Не знаю, правда, может, продолжают заниматься чем-то по совместительству, но, по крайней мере, не говорят такого про себя.

— Я тоже не говорю. Просто, ты уже знаешь.

— Ты хочешь сказать, что ты такой от природы и не можешь никак иначе?

— Представь себе.

— По моему, ты ерунду говоришь, — после некоторого молчания сказал Алексей, — Внушил сам себе и уперся в это. Может, тебе так удобнее. Но не всю же жизнь этим маяться.

Славка молча глядел в окно. Что он мог сказать? Точнее — мог, но не знал, как все объяснить Алексею...

Первый раз он почувствовал это еще в детстве...

Он рос, как все: ходил в детский сад, в школу, и ни чем не выделялся среди сверстников. Разве что, его иногда тянуло к девчонкам. И не с какой-то целью, а просто, неожиданно для себя, он открыл, что с девчонками можно дружить. Но девчатником не стал. Выходили друзья, кто-то выносил мяч, и начинались мальчишеские игры. Славка неплохо играл в футбол, и когда разбивались на команды, каждая стремилась заполучить его себе.

Влечение пришло позже, в третьем классе, когда он начал ощущать, что приходящее иногда возбуждение касается именно мальчишек.

Мать отправила его тогда на три смены в пионерский лагерь под Лугу. В палате он оказался втроем еще с двумя ребятами, один из которых, Толик, был настоящий сорви голова. Почти на каждой линейке его отчитывали то за купание в неположенном месте, то за курение на хоздворе, то за катание, прицепившись сзади к поливальной машине, и еще за массу экстремальных проделок, на которые он был горазд. Был он и инициатором традиционных развлечений, типа мазания ночью девчонок зубной пастой. К тому же, ему нравилось веселить всех собой.

Однажды, когда готовились ко сну, Толик начал вытворять в палате акробатические трюки на спинке кровати, а потом решил показать Славке и Генке, так звали второго, прыжок с крышки шкафа на матрас. Самое интересное, что в последний момент он сорвал с себя трусы и выполнил прыжок голышом, чем вызвал неудержимый смех ребят.

С этого вечера подобные развлечения стали у них в палате традиционными.

Самый коронный трюк состоял в том, что Толик становился в дверях палаты, и как только по коридору проходила группа девчонок, Генка сзади спускал с него трусы, а тот, делая вид, что не ожидал этого, с воплем выскакивал в коридор голышом, и натягивая трусы на ходу, убегал в палату. Девчонки со смехом и визгом шарахались в стороны, а Генка со Славкой покатывались от хохота. Присоединился к забавам и Генка.

Только Славка предпочитал залечь под одеяло и выражать свой восторг оттуда, поскольку боялся, что приятели заметят изменение в состоянии определенной части его тела, которое им самим при этом было не свойственно.

Хотя, осмелевший Генка один раз переплюнул Толика.

Уже погасили свет. Строгая воспитательница Светлана Петровна расхаживала по коридору, ожидая, когда все заснут, и грозными окриками урезонивая особо неугомонных.

Толик, прыгая в постель, снял трусы, возвестив:

— Вы, я голышом спать буду!

Славка с Генкой засмеялись.

— А если одеяло сползет, — сказал Славка, — Воспиталка заглянет утром, а Толян голый.

— Подумаешь, — отозвался со своей постели Генка, — я могу показать кому угодно...

Он откинул одеяло и приспустил трусы, доставая свое хозяйство:

— Смотрите, если хотите. Сколько угодно могу показывать...

— А чтобы воспиталка по коридору прошла, можешь? — заговорщически спросил Толик.

— Да запросто, — ответил Генка, прислушиваясь к шагам Светланы Петровны.

Славка с Толиком затаили дыхание и тоже обратились в слух. Шаги становились все ближе...

И тут Славка заметил, что Генкин член на глазах начал приобретать такие же очертания, что и у него.

— Кто там такой говорливый?! — послышался сердитый окрик воспитательницы от соседней палаты.

Генка приподнял руку с зажатым в ней краем одеяла, чтобы в случае чего быстро прикрыться, но его возбужденный член продолжал оставаться обозримым.

За открытой дверью палаты проследовал силуэт грозной Светланы Петровны. Она ничего не заметила, но стоило ей лишь повернуть голову или хотя бы скосить взгляд...

Ребята залились беззвучным восторженным смехом, а Генка и не думал прятать свои причиндалы. Он развалился на спине и с лукавой улыбкой поигрывал стоящим членом, ловя устремленные на него взгляды ребят. Однако установившаяся, наконец, тишина и утомление прошедшего дня сделали свое дело.

— Мой магазин закрывается, — зевнув, сказал Генка, натягивая трусы и переворачиваясь на живот, — Продавец ушел спать.

После этого вечера со Славкой что-то произошло. Везде — на пляже, во время спортивных игр, в палате, в умывальнике, в туалете он ловил себя на том, что разглядывает мальчишек, пытаясь достать взглядом до их половых принадлежностей, а когда приводили в баню, вынужден был прикрывать мочалкой свои.

Самое неприятное произошло во второй смене, когда Генка умудрился отравиться чем-то, и его на неделю перевели в изолятор. Славка с Толиком остались в палате одни. Когда в очередной раз Толик начал беситься перед сном, Славкой вдруг овладело непреодолимое желание ощутить его загорелое стройное тело.

— Толян, прыгай ко мне, — позвал он.

Думая, что тот предлагает ему какую-то игру, Толик не заставил себя упрашивать, и опьяневший от возбуждения Славка, крепко обнял его руками и ногами, крепко прижимаясь к нему.

Два резких удара в челюсть и под дых отрезвили.

— Дурак! — с обидой воскликнул Толик и лег на свою кровать, отворачиваясь к стенке.

Славка тоже отвернулся и беззвучно заплакал.

Утром они не смотрели друг на друга, но потом, в совместных играх и веселом лагерном времяпрепровождении все забылось, а когда вернулся Генка, пошло по-прежнему.

Тогда они были еще детьми, и все было проще. Ужасное случилось позже. В девятом классе, в конце третьей четверти...

3.

Монтик стал учиться в их школе с шестого класса. Он пришел в середине учебного года, но с первого момента никто не посмел назвать его новеньким. Уже после нескольких дней, он подмял всех прежних негласных лидеров, и сделался самым настоящим тираном. Спустя два года, вместе с примкнувшими к нему Чиком и Капелькой, они стали грозой не только школы, но и всего района.

Все трое состояли на учете в милиции, имели приводы, которыми гордились, и связываться с этой бандой опасались даже учителя. К тому же, отец Монтика, хоть и не жил с семьей, имел какое-то большое влияние и всегда отмазывал непутевого сына от возмездия. Чувствуя свою безнаказанность и неуязвимость, тот наглел из года в год все больше.

— Загулял маленько, — ответил он прямо в глаза на уроке оторопевшей классной руководительнице в восьмом классе, когда она спросила, почему его не было в школе три дня, и добавил, — А вам-то что? Наоборот, без меня, небось, спокойнее было...

Его неоднократно видели пьяным, один раз отправили домой из школы, когда он завился таким на урок. Его постоянно вызывали к директору, но Монтик был непотопляем.

Особенно доставалось от него и его приближенных безобидному мальчику еврейской внешности Жене Егерману, которого он невзлюбил с первого дня именно за это и иначе как жиденок, вслух не называл.