Нетерпимость

НЕТЕРПИМОСТЬ

Повесть содержит гей-тематику.

Автор приносит читателю извинения за наличие откровенных сцен и ненормативной лексики в надежде, что это не отвратит от прочтения и будет признателен, если тот, кто считает для себя это неприемлемым, опустит при чтении эти абзацы.

Автор категорически не рекомендует к прочтению не достигшим совершеннолетия.

ЧАСТЬ 1 СЛАВКА

На кладбище было холодно и сыро. Несмотря на то, что уже перевалило за середину июня и начал убывать день, лета не ощущалось. Промелькнуло несколько жарких деньков в конце мая, и опять воцарилась северная, почти осенняя прохлада, нарушаемая лишь иногда пробивающимся сквозь облака лучом солнца.

Дела были сделаны, могила приведена в порядок, и Алексей просто сидел, укрывшись зонтом от моросящего дождя. Сидел и не хотел уходить. Он любил бывать на кладбище.

Десять лет прошло, как похоронил он отца. Мама тоже прожила после этого недолго, и могила на краю кладбища стала местом постоянного попечения Алексея. Жена не очень стремилась сюда, да он и не настаивал. Его тянуло побыть здесь одному, вспомнить, поразмыслить о чем-то более важном, чем строительство коттеджа в Сосново. Хоть иногда надо сделать остановку в круговерти каждодневных забот. Алексей чувствовал это. Ведь лежащие здесь тоже когда-то куда-то спешили, беспокоились об увеличении зарплаты, ремонте в доме, ходили в гости, в кино, танцевали, играли на дудке... И что теперь?

Идя по аллеям и читая даты жизни умерших, Алексей невольно каждый раз поражался тому, скольких он уже пережил. А ведь ему не исполнилось еще и пятидесяти.

Одна могила, расположенная у пересечения аллей, давно привлекала его внимание. Было непонятно, как она оказалась здесь — ей больше подобало бы быть на монастырском погосте. Холмик земли, над которым возвышался большой деревянный крест шатром, где не было написано ни имени погребенного, ни дат жизни. Только приколоченная к кресту маленькая иконка Спасителя.

Алексей не был воцерковленным человеком, хоть и принял крещение в начале девяностых, когда это было модным. Поддался уговорам жены окреститься всей семьей, решив, что хуже не будет, но с тех пор в церкви не был ни разу. Он смотрел по телевизору репортажи из храмов с праздничных богослужений, иногда слушал выступления и проповеди продвинутых священников и епископов, но что-то всегда внутренне отталкивало его. Он чувствовал присутствие высшей силы, но тот образ Христа, что навязывала официальная церковь, в душу не входил. Все собирался прочесть хоть раз стоявшее на книжной полке между детективами и технической литературой Евангелие, разобраться в своих чувствах, но было недосуг. И всегда почему-то такие желания возникали у него возле этой могилы. Хотя ни разу он никого не встретил здесь, но могила имела ухоженный вид.

В этот непогожий день кладбище было совсем пустынным. Подходя к пересечению аллей, Алексей бросил взгляд в сторону деревянного креста и вдруг заметил согнувшуюся над холмиком спину. Подойдя ближе, он увидел мужчину одних с ним лет, или чуть моложе, который усердно выгребал небольшими граблями листву из травы. Услышав шаги, мужчина поднял голову, машинально посмотрел на проходящего и снова предался своему занятию.

'Спросить, что ли, кто похоронен?' — подумал Алексей.

Он чуть замедлил шаги, и человек опять посмотрел на него, на сей раз более пристально. Алексею даже показалось, что тот едва заметно вздрогнул. Сам не зная почему, Алексей молча прошел мимо.

Идя по кладбищу, он не мог отделаться от ощущения, что этот взгляд и эти глаза были ему знакомы. Алексей перебирал в памяти деловые встречи, мимолетные контакты, но ничего конкретного вспомнить не мог. Однако ощущение овладело им настолько, что он не стал садиться в автобус, решив подождать, когда выйдет тот человек, чтобы посмотреть на него еще раз.

Алексей закурил и стал прохаживаться взад-вперед у остановки. Продолжал сыпать дождь, народу почти не было, и вид распростершегося под серыми тучами кладбища навевал уныние.

Вот подошел следующий автобус, судя по расписанию предпоследний, но человека не было

'Ладно, поеду на последнем',— подумал Алексей, и вдруг, когда автобус уже почти трогался, увидел бегущего мужчину. Автобус перекрывал ему обзор, и он заметил его в самый последний момент, когда тот входил в уже закрывающуюся дверь. Спохватившись, Алексей бросился следом, вскочил, неловко толкнув этого человека, и тот обернулся, оказавшись с ним лицом к лицу.

— Извините, — коротко обронил Алексей.

Человек молча улыбался, чуть нагнув голову и склонив ее на бок. Челка спадала ему на лоб, а глаза смотрели все так же проникновенно и чуть застенчиво, как и двадцать лет назад. И ситуация была той же самой. Алексей все вспомнил. Вспомнил разом до мельчайших подробностей. Вспомнил то, что стремился забыть, и воспоминания о чем, были одними из самых горьких в его жизни...

1.

— Лех, тебя Гончаренко везде ищет, — сказал Алексею худрук, когда он возвращался, выпроводив подпившего киномеханика.

Второй день в ДК, где он работал главным инженером, шли депутатские мероприятия, а вся ответственность за техническую сторону лежала на его плечах. Пока 'слуги народа' слушали речи, отоваривались дефицитом в танцевальном зале, где специально для них была развернута закрытая распродажа, и вкушали деликатесы в фойе, превращенном в зал изобилия, Алексей был вынужден носиться по этажам, затыкая собой все дыры. Поскольку, если паче чаяния засвистит микрофон, погаснет свет, засорится труба, отводящая фекальные воды, или кому-то станет душно, последствия могли быть непредсказуемыми.

Непредсказуемо развивались и сами события. Вчера вечером неожиданно была организована дискотека для комсомольской вольницы, и пока в смраде смеси перегара, пота и дешевого одеколона трясся и онанировал в темном зале передовой отряд советской молодежи, Алексей уйти домой не мог. Ночевать ему пришлось на диване в своем кабинете, поскольку на следующий день надлежало быть на посту уже в восемь утра.

За ночь бригада уборщиц успела очистить следы разгула партийной смены в виде пустых бутылок в бачках унитазов, растоптанных блевотин, рваных презервативов, которыми был усыпан пол на лестницах, и мероприятие продолжилось. День прошел без сюрпризов, но что сулил вечер, никто не знал. На исходе двухсуточного рабочего дня Алексей мечтал лишь о том, чтобы скорее оказаться дома.

— Зачем, не знаешь? — спросил он худрука.

— Тайна, покрытая мраком, — пожал плечами тот, — Но очень сердилась.

— Где искать-то ее прикажешь?

— Видел только что у входа за кулисы.

Алексей стал подниматься по лестнице и тут же услышал зычный голос замши:

— Алексей Николаевич!

Они сошлись возле входа в зал.

— Через сорок минут нужно будет показать фильм для депутатов, — деловой скороговоркой выпалила она, — У вас все готово для этого? Невеста из Парижа. Копию уже везут с Ленфильма...

— Ну, а раньше это можно было сказать? — раздраженно спросил Алексей, — Вчера дискотека до полуночи, сегодня фильм...

— Алексей Николаевич, вы не ребенок. Вы сами знаете, что это за мероприятие. Я сама сижу здесь безвылазно третий день...

— Я очень рад за вас, — перебил он, — Во сколько начало?

— Я не знаю, во сколько начало! Я вообще ничего не знаю, так же как и вы! Но я, в отличие от вас, веду себя, осознавая меру ответственности...

— Как будет готово, я сообщу, — не слушая продолжения монолога деловой женщины, сказал Алексей и направился к служебному входу ждать фильмокопию.

'Дернула нелегкая киномеханика отпустить, — подумал он, — Хотя, какой от него толк, от такого?'

Алексей понял, что картину придется крутить самому, благо обращаться с аппаратурой он умел. Едва он дошел до вахты, как с улицы вошел мужик с двумя яуфами в руках:

— Кино заказывали?

Алексей черканул ему подпись в накладную, и проверил комплектность частей, определив на глаз, что показ займет не больше полутора часов.

— Отнеси в аппаратную большого зала, — сказал он сидящему возле вахтера разнорабочему и отправился опять искать Гончаренко, чтобы доложить о готовности начать фильм через десять минут, поскольку заметил, что первая часть была перемотана 'на начало'.

— Что, сам управляешься? — спросил, входя в аппаратную, худрук, когда Алексей заряжал проектор.

— Да пошли они все ..., — отмахнулся Алексей, — Димка нажрался в сиську, только его выпроводил, а этим кино подавай. Как по заказу.

— Ну, ты у нас на все руки от скуки, — засмеялся тот.

— Слушай, организовал бы чего, — подмигнул Алексей, — для снятия стресса. А то только мы с тобой трезвые, да Гончаренко.

Худрук был покладистый парень, сферы деятельности их соприкасались мало, и Алексей мог держать себя с ним доверительно. Да и по рангу они были равные величины.

— Что брать-то? — по-свойски спросил худрук.

— Возьми пузырь водки и зажевать чего-нибудь в буфете, — ответил Алексей, — Другое меня сейчас не возьмет...

Команда начать фильм поступила быстро. Когда заявился худрук с пакетом, Алексей уже сделал переход на вторую часть.

— Наливай, — сказал он, доставая спрятанные киномехаником в фильмостат стаканы, — а то фильм кончится, забалдеть не успеем...

Они чокнулись, опрокинули содержимое в рот и, жуя бутерброды, уселись на диван.

— Гончаренко нас не почикает? — спросил худрук.

— Ей не до нас, властям надо глазки строить, да и дверь я закрыл. Мне не в тему, если она узнает, что я сам фильм кручу.

— Так ты с этого кекса мзду потребуй.

— Он мне и так по гроб жизни должен, сколько раз я его отмазывал...

Шел фильм. Алексей заряжал очередные части, делал переходы, укладывал открученные в коробки. Текла водка в стаканы, текла беседа. Наконец, почти одновременно всему пришел конец.

— Ну, спасибо за компанию, — сказал Алексей, выключая аппаратуру, — Пришли Стаса, чтобы снес фильм на вахту и дверь закрыл. Я — прямиком домой...

— Тебе спасибо, — отозвался худрук.

Гончаренко на выходе не встретилась, и спустя полчаса Алексей уже сидел в полупустом вагоне метро, тупо глядя в пол. Не хотелось ничего — ни читать, ни думать, ни смотреть по сторонам. От выпитой водки шумело в голове, и единственно, что хотелось — это придти домой, залечь в постель и выспаться по-человечески за три дня.

Неожиданно Алексей почувствовал, что его колено упирается во что-то твердое. Он поднял голову и увидел перед собой молодого парня.

'Ему, что — встать больше негде? — раздраженно подумал Алексей, — Весь вагон пустой'.

Он посмотрел в лицо парню и встретил взгляд, моментально заставивший забыть о гневе. На него смотрели чистые открытые глаза, в глубине которых читалась неразделенная грусть.

'Вот так, — подумалось Алексею, — Ходим, суетимся, говорим о чем-то, а не видим и не слышим друг друга. Каждый опечален своим. Сколько же нас таких, печальных?'

Парень, тем не менее, не отходил и не убирал ноги. Алексей не стал проявлять неудовольствия. Даже наоборот, стало приятно от ощущения человека рядом.

'Как мало, в принципе надо. Чтобы кто-то был рядом. Кто-то один, а не множество... — подумалось Алексею, — Кто-то понимающий тебя...'

В состоянии подпития его всегда тянуло на лирику...

Поезд начал тормозить у станции, и Алексей поднялся, оказавшись лицом к лицу с парнем. Они опять, на сей раз глаза в глаза, посмотрели друг на друга.

Отойдя к двери, Алексей разглядел его в отражении стекла. Парень был совсем молодой — лет семнадцати, с длинными неухоженными волосами, в старой куртке, потертых джинсах и видавших виды кроссовках. На запястье болталась дешевая цепочка. Разве только глаза... Они смотрели серьезно и проникновенно.

Открылись двери, Алексей вышел и в недоумении остановился. Задумавшись, он не доехал остановки.

'Осторожно, двери закрываются,' — послышалось из вагона, и Алексей поспешил обратно, столкнувшись в дверях с выходящим парнем.

— Извини, — бросил он ему, но парень тоже шагнул в вагон.

Они опять посмотрели в глаза друг другу и улыбнулись.

— Задумался, — пояснил Алексей, — мне на следующей.

— Мне тоже, — отозвался парень.

— Тоже задумался? — ответил улыбкой Алексей.

— Типа того...

— Задумчивость в вагоне, говорят, свойство романтической натуры...

Обмен этими ничего не значащими фразами не выражал ничего, кроме того, что им просто захотелось заговорить друг с другом.

— Дальше на пересадку? — спросил парень.

— Нет, я на Марата живу... Три дня с работы не вылезал, задумаешься поневоле.

— Что за работа такая?

— А... — отмахнулся Алексей, — В ДК работаю. Участь моя такая — работать, когда другие отдыхают.

— Интересно. Кино, наверное, разное смотришь?

— Кино я и сам показать могу.

— Ты киномеханик?

— Бери выше. Главный инженер.

— Ого. А так и не скажешь...

— Это только звучит красиво. Я тоже, когда на киноинженера учился, думал, что интересно будет, а оказалось — сплошная проза жизни.

Поезд остановился, они вместе вышли. И тут вдруг мечтавший только лишь побыстрее добраться домой Алексей, неожиданно для себя почувствовал расположение к парню. А может, это выпитая с худруком водка бродила в крови и тянула на общение? Или возник так называемый эффект купе, когда со случайным попутчиком в дороге бываешь откровеннее, чем с близкими людьми? Посидели, выговорились друг перед другом и разбежались навеки...

Вот и этот парень. Кто он?

— Как тебя зовут? — спросил Алексей.

— Славка, — просто сказал тот, слегка наклонив голову, и улыбнулся, встряхивая спадающей на глаза челкой.

— Леша.

Они пожали друг другу руки.

Разговор завязался как-то сам собой. Темы возникали самые разные — и кино, и артисты, и футбол, да и просто жизнь. Несмотря на свою простоватость, Славка оказался довольно развитым. По крайней мере, имя почитаемого Алексеем Федерико Феллини было ему известно, и о Тарковском он слыхал.

Они ходили взад вперед по станции, и Алексей удивлялся, куда делась его усталость? По теме разговора подвернулся анекдот. Алексей рассказал, и они долго смеялись, хотя анекдот-то был пустяковый. Скорее смеялись оттого, что хотелось посмеяться вместе. Славка не остался в долгу и тоже рассказал, причем довольно скабрезный.

— Ну, ты и охальник!

Алексей схватил его за шею, завязалась шутливая борьба, и выходящие из подошедшего поезда пассажиры покосились на них.

— Да ну тебя, — оттолкнул Алексей Славку, — Еще подумают чего...

— Ага. И заберут, — подмигнул тот.

— Куда?

— В ЛТП, — засмеялся Славка.

— Меня?

— Ну, не меня же.

— Я что, пьяный, по-твоему?

— От тебя закусывать можно в натуре...

Славка продолжал смеяться, и в глазах его вспыхнули озорные искорки.

— Слав, я бы с тобой продолжил, — расчувствовавшись, сказал Алексей, — Но деньги закончились за три дня. Да и где мы сейчас возьмем?

И он посмотрел на часы, на которых было уже без двадцати час.

— Однако...

— Лех, — переставая смеяться и глядя каким-то чувственным взглядом, сказал Славка, — Пошли ко мне. У меня дома пузырь есть.

Хоть и проникся Алексей симпатией, и расставаться не хотелось, но идти домой ночью к незнакомому парню в его планы, да и принципы, не входило.

— Нет, Слав, поздно уже. У тебя, наверное, мама спит.

— Лех, ну чего ты? — не сдавался Славка, — Мать в ночную сегодня, соседи уехали, я совсем один...

— Давай, завтра встретимся.

— Я работаю завтра.

— Тем более, тебе выспаться надо.

— Я весь день дрых.

— Ну, ко мне в ДК приходи после работы, кино посмотрим вместе.

— Зря ты, Лех...

Славка опустил голову.

— Не грусти, — толкнул его Алексей, — Давай телефонами обменяемся.

Славка, не поднимая головы, продиктовал номер. Алексей записал и протянул на вырванном из блокнота листке свой. Славка засунул его в карман и продолжал стоять, не отрывая взгляда от пола. Алексей оглядел его фигурку и вдруг ощутил горькую жалость.

'А в конце концов, почему бы и не пойти? — подумал он, — Встретить в суете жизни близкого по духу человека, а потом из-за каких-то дурацких принципов, обидеть и расстаться? Не к бабе же идти, в конце концов!'

— Ну, пойдем, змей искуситель, — сказал он, пряча блокнот в карман, — Кого хочешь уговоришь.

Славка поднял голову, и как бы не веря до конца, улыбнулся.

— Ну, сказал же, идем, — толкнул его под локоть Алексей, — На пересадку? Далеко ехать?

— Две остановки, до Пушкинской.

Глаза Славки засветились радостью, и они зашагали по переходу.

— Сейчас расслабимся, музыку послушаем, — оживленно заговорил он.

— Это в час ночи-то?

— Ну и что? Тихонько.

— У тебя музыка-то, небось, разбитого трамвая. Я под это дело блатную люблю.

— Почему? Всякая есть. Токарев тебя устроит?

— Что я слышу? Может, еще и Розенбаум есть?

— Есть. И Высоцкий, и Галич...

— Даже Галич? Ты интересный парень. А с виду и не скажешь.

— Да что во мне интересного? — отмахнулся тот.

— Ну, интеллект какой-то сквозит временами, судя по предпочтениям в музыке и кинематографе, — улыбнулся Алексей.

— Да ладно тебе. Говори нормально...

Они вошли в вагон другой ветки и встали у двери.

— Слушай, мне ведь придется перекантоваться у тебя до утра, — сказал Алексей, — Точно, дома никого?

— Лех, ну я сказал же.

— А то скажут, бомжа привел с Витебского вокзала...

— Да ты не похож на бомжа.

— А что ты обо мне знаешь? Может, я еще хуже?

— Человека сразу видно. Я хочу такого друга...— улыбнулся Славка, придвигаясь к нему телом.

Алексей приобнял его и Славка ответил тем же. Щеки их соприкоснулись, и Алексею даже стало несколько волнительно от такого проявления чувств.

— Ласковый ты, как теленок, Слав, — сказал он, — Только поцеловаться нам еще осталось.

— Да запросто, — встряхнув челкой и глядя на Алексея глазами, в которых зажглись те самые озорные искорки, сказал Славка.

— Подожди. Всему свое время...

Они вышли из метро, и миновав Витебский вокзал, углубились в квартал, примыкающий к Обводному каналу.

Что-то произошло за это время, пока они были под землей. Такое впечатление, что вернулась зима. Улицы и дома были засыпаны пушистым снегом, который продолжал падать, мерцая в огоньках уличного освещения. Алексей смотрел на снежинки, чувствовал рядом плечо Славки и думал о том, как все непредсказуемо и переменчиво в жизни.

-Заходите к нам на огонек... Пела скрипка ласково и так нежно, -запел Алексей.

-В этот вечер я так одинок... Я так продрог, налей сынок, — подхватил Славка, стремясь попасть в тональность.

Они обнялись за плечи и медленно шли по пустой улице, а кружащиеся в свете фонарей снежинки как нельзя лучше усугубляли созвучный песне их душевный настрой...

... Сегодня болен я душой,

Так выпьем же, друзья, со мной...

— Нам сюда, — сказал, наконец, Славка, поворачивая под арку.

Они вошли во двор и поднялись на второй этаж. Парадное и номер квартиры Алексей не запомнил. Он вообще ни на что не обращал внимания, почему-то полностью доверившись Славке.

Квартира оказалась типичной коммуналкой. Перед глазами Алексея предстал заставленный всякой рухлядью коридор, с телефоном на полке в углу, в который выходило четыре двери.

Славка не обманул — признаков жизни ни за одной из них не ощущалось. Он открыл ключом крайнюю, и Алексей оказался в комнате, разгороженной пополам стоящим посередине шифоньером, за которым виделись старомодный трельяж и аккуратно заправленная постель. Очевидно, там спала его мать. Диван в углу у окна, стол подле него, сервант, пара книжных полок, ковер на стене, да холодильник с вешалкой у входа. Вот, пожалуй, и вся нехитрая обстановка этой комнаты. И еще торшер, осветивший ее розовым и желтым светом.

-Раздевайся, надевай... — сказал Славка, снимая куртку и придвигая Алексею тапочки, — У меня носки теплые.

Он стянул с себя свитерок, оставшись в футболке, снял джинсы, под которыми обнаружились сатиновые 'тренировочные', и подвернул шерстяные, очевидно связанные матерью, носки. В таком виде и в домашней обстановке он показался Алексею совсем пацаном. И вообще, прямо с порога им овладело чувство, что он пришел домой.

Алексей тоже разделся, оставшись в джинсах и футболке.

— Садись за стол, я сейчас... — Славка открыл холодильник.

— Может, руки разрешишь помыть для начала? — поинтересовался Алексей.

-Да, конечно, извини...

Славка открыл дверь, и указав взглядом на ванную, добавил, — Мыло на умывальнике, а полотенце... Вытрись моим. Крайнее левое, голубое. Не побрезгуешь?

Алексей помыл руки и вернулся в комнату. На столе уже стояла бутылка водки, нарезанная колбаса и квашеная капуста с солеными огурцами. Алексей уселся за стол и окинул взглядом Славку. Тренировочные плотно облегали его стройные ноги, и когда он приседал, было заметно, как поигрывают мускулы.

'Красивый парень, — подумалось ему, — Девчонку бы ему еще такую же стройную и юную'.

— Слав, девушка-то есть у тебя? — спросил Алексей, — Если не секрет, конечно.

Славка что-то буркнул в ответ себе под нос, и Алексей понял, что разговор на эту тему ему не приятен.

— Соседей много? — снова спросил Алексей, чтобы перевести разговор на другое.

— Двое. Муж и жена. Дети живут отдельно. Они на железке проводниками работают, дома бывают наездами, — охотно начал рассказывать Славка, — Раньше еще одна соседка была, Вера Петровна, в крайней комнате. Умерла три года назад. Мать хлопотала, чтобы ее комнату нам отдали, но разве этих переплюнешь? Живут вдвоем, а все дети здесь прописаны. Да и вообще... У них все везде схвачено.

— Не повезло, значит, с соседями?

— Вера Петровна хорошая была, — сказал Славка, ставя на стол тарелку с сыром, — Много со мной в детстве возилась. Книжки читала, рассказывала про все интересно. Даже музыке пробовала учить — у ней пианино в комнате стояло. Ну, вот... Давай, за знакомство.

Алексей открыл бутылку и наполнил стопки:

— Давай. За то, что встретились вот так случайно и поняли друг друга.

— За счастливую случайность? — улыбнулся Славка.

— И пусть их будет у каждого из нас как можно больше, — завершил Алексей, опрокидывая стопку в рот.

Славка последовал его примеру.

— А чем вообще-то по жизни занимаешься? — спросил Алексей, закусив капустой.

— На фабрике работаю, — уклончиво ответил Славка, — Но это временно. Меня в армию должны забрать скоро. Ты служил?

— Имел счастье, — поморщился тот, — Но вообще, я хочу тебе сказать, бояться не надо. От человека тоже многое зависит. Ты контактный, покладистый...

— Да ладно, захвалил прям, — улыбнулся Славка, — Ты же меня в первый раз в жизни видишь.

— Вот именно. А сразу почувствовал. Давай еще по одной, по традиции, без перерыва, а потом покурим.

— Лех, только на кухню курить пойдем, — сказал Славка, — Мать не знает, что я курю...

— А отец?

— Не имел чести, — буркнул Славка, разливая водку.

— Давай за тебя, за успешную службу, — поспешил исправить Алексей ошибку, сходу поднимая стопку.

Они чокнулись и выпили.

— Пошли курить? — спросил Славка.

Выйдя на кухню, они закурили. Славка открыл форточку, запрыгнул на подоконник и сел, подобрав ноги и положив на колени подбородок. Сейчас ему на вид можно было дать лет четырнадцать.

— А вообще, Слав, с людьми надо проще. Тогда в любое окружение впишешься. Всегда найдется человек, который тебя поймет.

— Если бы понимали, — с какой-то глубокой грустью проговорил Славка.

— А не понимают — не навязывайся. Быть проще, это еще не значит открывать душу первому встречному. Надо постараться нащупать золотую середину. Найти общий язык и остаться самим собой.

— Да. Наверное, ты прав, — поднимая задумчивый взгляд, сказал Славка, — А ты меня поймешь?

— Если бы я тебя не понял, я не пришел бы к тебе, — улыбнулся Алексей.

Славка тоже улыбнулся, но одними губами. Глаза его смотрели внимательно и проникновенно:

— И ты примешь меня таким, какой я есть? Чтобы про меня не узнал, примешь?

— Пошли еще по одной, — покачал головой Алексей, туша окурок в консервной банке, — А то ты уже задумываться начал... И включи потихоньку музыку.

Они вернулись в комнату. Славка поставил кассету на магнитофон и хрипловатый голос Вилли Токарева запел про шумный балаган.

Они выпили, и Алексей почувствовал, что захмелел. У Славки тоже порозовели щеки. Он улыбался и смотрел на него своим чуть лукавым взглядом из-под постоянно спадавшей на глаза челки.

— Подстригись, — проговорил Алексей, прожевав кусок колбасы, — Ходишь, как бобик.

— Не, — смеясь, ответил Славка, — как бобик, это так...

Он пригнул голову и закрутил ею, растрепав свои длинные волосы, закрывшие совершенно лицо.

— Во-во, — засмеялся Алексей.

— А мне так нравится!

Славка тряхнул волосами, откидывая их назад.

— Ну, раз уж так нравится — носи. У каждого человека должна быть индивидуальность. Это только у нас считается, что все должны быть одинаковыми. В других странах это не так...

— А в какой стране ты хотел бы жить? — спросил Славка.

— Наверное, все-таки в той, в которой родился, — серьезно ответил Алексей, — Другой вопрос, в какое время я хотел бы в ней жить?

— И в какое же?

— Так, пару веков назад. А ты никогда не задумывался о том, живи ты в другое время, у тебя бы совсем по-другому сложилась жизнь?

Славка пожал плечами.

— Мало, значит, с тобой эта Вера Андреевна...

— Петровна, — поправил Славка.

— Она... Возилась. А вообще, не забывай ее. Она дала тебе многое. Когда-нибудь оценишь...

Он еще что-то рассказывал, уже веселое. Потом волной пошли анекдоты, Славка тоже знал их немало. Ограничения в темах уже не было. Несколько раз еще выходили курить.

Алексей вошел в возбужденное состояние, когда кажется, что все вокруг хорошо и хочется только одного — чтобы стало еще лучше.

Вернувшись с кухни, он начал пританцовывать в такт льющейся из магнитофона залихватской песне. Славка последовал его примеру. Танцевать его никто, как видно, не учил, но он как бы органически чувствовал музыку, откликаясь четкими и изящными телодвижениями.

— Слав, без обид, — отдышавшись, спросил Алексей, когда песня кончилась, — Ты серьезно не знаешь, кем был твой отец?

— Ну, сказал же. Достал... — отмахнулся Славка, — Что тебе это так хочется знать-то?

— Да глядя на тебя сейчас, мне показалось, что твоих прабабушек любили аристократы. Не так ты прост, как кажешься...

— Темная личность, короче...

— Наливай еще, темная личность.

Алексей уже терял голову и был способен на необъяснимые поступки.

А магнитофон заиграл вновь, и они опять начали танцевать.

...Зойка смелая и умелая

В воровских делах и в любви

Аккуратная и развратная,

Но душою с ней не криви...

— надрывался Вилли Токарев.

Алексею уже было все равно, что он в незнакомом доме и уже ночь. Он танцевал, и готов был захлебнуться кабацкой мелодией песни. Так хорошо ему не было давно. А Славка прыгал как заведенный, выделывая чуть не акробатические трюки, и поражал Алексея умением владеть своим телом.

В конце песни они обнялись, и закружившись по комнате, повалились на диван. Алексей почувствовал, что Славка возбужден, но не придал этому значения.

'Готов, пацан, — лишь подумалось ему, — Вот, что значит молодая кровь...'

— Слав, наливай еще...

— По последней остается.

— Так давай выпьем последнюю за то, что бы она была у нас не последней...

Он обнял Славку за шею.

— Ты классный пацан, Слав. Давай не терять друг друга.

— Я тоже не хочу тебя терять.

Они чокнулись и залпом осушили стопки.

Кассета закончилась. Славка хотел поставить другую, но Алексей сказал:

— Отдохнем...

Он прошелся по комнате и заметил под книжной полкой прикрепленную к стене полоску значков.

— Собираешь, что ли?

— Да так. В детстве геральдикой увлекался, — ответил Славка, снимая ее со стены и раскладывая на диване.

— Давай посмотрим, что у тебя тут есть?

Алексей сел на диван. Славка уселся рядом, кося на него чувственным взглядом.

— Вот здесь я был, — тыкая пальцем в герб Нижнего Новгорода, проговорил Алексей, — И здесь... И здесь...

— В Одессе был? — спросил Славка.

— Ну. И не раз. У меня там друзья, и вообще, это удивительный город. Хочешь, поедем вместе?

— С тобой хоть на край света, — ответил Славка, вплотную придвигаясь к нему и кладя руку на плечи.

— Поехали... — продолжал свой нетрезвый монолог Алексей, — На Приморский пойдем, на Пушкинскую, на Дерибасовскую... Купаться на Бугаз поедем... Ты такого не видел... С одной стороны море, с другой лиман... Водичка чистенькая, как целочка...

Алексей почувствовал, что Славкина рука, обнимавшая его за плечи, напряглась, а случайно положив руку на его коленку, ощутил мелкую дрожь.

— Чё с тобой? — спросил Алексей.

Славка все ближе и ближе наклонял голову к его лицу.

— Ты чего, дружбан? — пьяно ворочающимся языком спросил он, — Поцеловать меня хочешь?

Вместо ответа Славка впился ему в губы своими. По телу Алексея разлилась приятная истома, и они долго-долго целовались...

Потом Славка перевалился через бок, и усевшись верхом ему на ноги, полез руками под майку. Алексею сделалось волнительно и почему-то щекотно... И очень приятно при этом...

До него дошло, что происходит, только тогда, когда Славка начал расстегивать ремень у него на джинсах. Дошло разом, как ударив в голову мыслью:

'Да что же это я делаю?!'

Сильным порывистым движением он оторвал от себя Славку и отшвырнул в сторону. Отшвырнул довольно сильно, поскольку тот отлетел на край дивана, но тут же стал придвигаться опять, стянув через голову футболку и приспустив тренировочные до стоящего, как кол, члена.

— Леха, давай... Ну, давай, — страстно шептал он.

— Да что тебе давать-то?! — воскликнул Алексей, вскакивая с дивана, — Ты, что?! Педераст?!

Как только прозвучало это слово, Славка сел, положил локти на колени и опустил голову.

— Какая же ты дрянь! — с чувством выговорил Алексей, моментально трезвея.

Все происходившее представилось ему теперь совсем в другом свете. Он заходил взад вперед по комнате, осыпая Славку градом отборных ругательств и вкладывая в интонации, наверное, всю ненависть и злобу, на которые был способен. А Славка как замер в той позе, так и сидел, не поднимая головы.

Алексей подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло. Белый снег, укрывший все вокруг, когда они шли сюда, начал таять, а с неба сыпал холодный дождь. Он скосил глаза на отражение понуро сидящей на диване Славкиной фигуры и вдруг, сквозь ненависть и презрение, ощутил острую жалость к нему.

— Урод! — сказал он, поворачиваясь — Ты понимаешь, что ты мне в душу насрал? Я же полюбил тебя. Полюбил, как друга, как брата, а тебе, оказывается, был нужен только мой х...!

И тут Алексей сделал то, что потом не мог себе простить. Подойдя вплотную к сидящему на диване Славке, он рванул рукой ремень и молнию на джинсах.

— Ну, на! Бери! Наслаждайся! Тебе же только он был нужен!

Славка медленно поднял голову, и Алексей увидел, что глаза его полны слез. Он не рыдал, но слезы медленно текли двумя ручейками по его щекам.

— Леха, зачем ты так? — проговорил Славка тихо, но так, что у Алексея перехватило дыхание и часто-часто забилось сердце.

Его руки сами собой потянулись застегивать джинсы, а Славка опять опустил голову.

— Я... Я не знаю, — в замешательстве проговорил Алексей, — Ты же хороший парень... Почему? Зачем?! Зачем ты этим занимаешься?

-Я не могу по-другому, — глухо прозвучал голос Славки.

— Что значит — не можешь? Ты хоть раз пробовал?

— Нет.

— И не тянет?

— Нет.

— Ну... Я тогда не знаю... Ну, не может такого быть! Ты же нормальный парень!

— Не надо, Леха, — тихо сказал Славка.

— Почему ты плачешь? Я тебя обидел?

Алексей почувствовал, что у него самого немного повлажнели глаза.

— Ты первый человек, который со мной так разговаривает, — так же тихо проговорил Славка.

— А как же с тобой разговаривали другие?

— Меня били...

Алексей опять закружился по комнате. Он не знал, что сказать и что думать. Он вдруг почти органически ощутил, что ему перестало хватать воздуха. Вся лавина противоречивых чувств, разрывавших душу, вылилась в одно желание — вырваться отсюда.

— Слава, я пойду, — сказал он и начал одеваться.

Славка продолжал неподвижно сидеть на диване. Он только поднялся, чтобы открыть дверь. Газа его на Алексея не смотрели. Было вообще непонятно, куда они смотрят. Пустые, ничего не выражающие глаза. Неужели это они, те самые?

На пороге Алексей сделал попытку обнять на прощанье Славку, но тот безучастно отстранился. И тогда Алексей силой прижал его к себе:

— Прощай... И прости, — проговорил он и бросился в низ по лестнице.

В лицо ему пахнуло сыростью. Растаявший снег чавкал под ногами, и он еще долго блуждал, пока не выбрался, наконец, к Витебскому вокзалу.

Денег на такси действительно не было, и он пошел пешком. В памяти постоянно возникали моменты этого вечера. Никогда раньше не переживал он сразу столько противоречивых чувств. Алексей представил себе комнату, со следами былого пиршества на столе, и Славку, одного, обманутого в чувствах, на которые он сам подвиг его своей несдержанностью и пьяной эротоманией. Ведь сначала было так хорошо...

Действительно, было хорошо! Ему показалось, что он нашел, наконец, друга, с которым можно не просто провести время, а который воспринял его, как близкого человека.

И Славке, наверное, показалось тоже самое...

'Лех, а ты меня понимаешь? — вспомнилось ему, — Ты примешь меня таким, какой я есть? Чтобы про меня не узнал, примешь?'

Глаза Славки, когда он говорил это... И совсем другие глаза, когда он отстранился от него при прощании.

Алексей остановился, постоял минуту и решительно зашагал обратно. Он дошел уже до вокзала, долго пережидал поток машин, не прекращавшийся здесь даже ночью, потом шагнул, провалившись в лужу, выматерился про себя и это его отрезвило.

'Ну, и что я скажу сейчас, когда приду?' — подумал он.

Неожиданно до него дошло, что не знает даже, куда идти, поскольку не запомнил ни парадного, ни номера квартиры....

Постояв еще немного, он понуро поплелся к центру.

'Иди, ты свое дело уже сделал', — сказал он сам себе.

Прошло несколько месяцев, когда обстоятельства забросили Алексея в тот район города. Уезжал на Украину директор, и Алексею было поручено проводить его.

Выйдя из здания вокзала, он почувствовал, что ноги сами ведут его в том направлении. Он не помнил дороги, но как-то само собой нашел дом. Да, без сомнения, это был он. Только, как не похож он был на тот, что возник за пеленой снежинок той мартовской ночью...

Алексей вошел во двор, и присев на лавочку, закурил. Был солнечный летний день. Во дворе было тихо и безлюдно, лишь гуляли двое молодых мамаш с колясками. Алексей сидел, курил и сам не отдавал себе отчета, зачем сидит? Когда во дворе появлялся молодой парень, у него начинало часто биться сердце, и Алексей пристально вглядывался, вызывая из памяти знакомый образ.

'Господи, хоть бы не он...' — повторял он каждый раз про себя при этом.

Похоже, Господь внял молитве. Славку он так и не встретил. Ни в тот раз, ни в другой.

Только с болью в душе вспоминались иногда его глаза и тихая фраза:

'Леха, зачем ты так?'

И те же, и в то же время, совсем другие глаза, когда, тряхнув спадавшей на них челкой, там, в метро, парень, протягивая руку, сказал:

'Славка...'

Приходил он туда и еще несколько раз...

2.

И вот, волею судьбы, Славка стоял перед Алексеем. Прошедшие двадцать лет изменили его. Это был уже не тот худенький стройный мальчик, что встретился ему в метро. Тронула виски седина, появились морщины, но улыбка с легким наклоном головы и эта сохранившееся мальчишеская челка, спадавшая на лоб, придавали ему почти тот самый облик.

— Славка... — промолвил Алексей полувопросительно — полуутвердительно.

— Ты даже вспомнил, как меня зовут? — улыбнулся Славка.

— А ты забыл, как меня?

— Помню. Не знаю только, как к тебе обращаться? Может, только по имени отчеству?

— Не болтай. Обращайся, как раньше.

— Я называл тебя Лехой, но теперь...

— Так и называй.

— Теперь верю, что это ты, — опять улыбнулся Славка, — А то, на кладбище подумал — вроде он, а может, просто похож.

— Так ты узнал меня еще на кладбище?

— Показалось, что узнал.

— А что не окликнул?

— Я же говорю, не был уверен до конца. И потом, ты прошел такой неприступный.

— Чудной ты... Раньше не был таким.

— Просто не люблю быть навязчивым.

Разговор происходил там, где они узнали друг друга — у дверей автобуса, который давно уже катил по шоссе.

— Пойдем, сядем, что ли, — предложил Алексей.

Они уселись на заднее сиденье.

— Ну, расскажи, как жил все это время? — спросил Алексей.

— По-разному, — уклончиво ответил Славка, — А ты?

— Женился, двое детей. Старший в пятом классе, младший еще мелкий. Работаю на телецентре, дачу строим в Сосново. Ну, а ты женился?

Славка отвернулся к окну.

— Ты же знаешь про меня, зачем спрашиваешь?

— Что я знаю? — не понял Алексей.

— Забыл, как мы с тобой познакомились?

Алексей недоуменно посмотрел на него:

— Так ты что, хочешь сказать, продолжаешь в том же духе?

Славка молчал.

— Ну, прости, дело твое, — сдержанно сказал Алексей, — но все-таки мы с тобой уже не мальчики. Ты что же, до старости собрался этой фигней страдать?

— В том-то и дело, Леха, что это не фигня, как тебе кажется, — ответил Славка, — Я просто такой. Ты не можешь поверить в это, но это факт.

Алексей покачал головой:

— Не тебя одного по жизни такого встречал, но они, в конце концов, остепенились, женились. Не знаю, правда, может, продолжают заниматься чем-то по совместительству, но, по крайней мере, не говорят такого про себя.

— Я тоже не говорю. Просто, ты уже знаешь.

— Ты хочешь сказать, что ты такой от природы и не можешь никак иначе?

— Представь себе.

— По моему, ты ерунду говоришь, — после некоторого молчания сказал Алексей, — Внушил сам себе и уперся в это. Может, тебе так удобнее. Но не всю же жизнь этим маяться.

Славка молча глядел в окно. Что он мог сказать? Точнее — мог, но не знал, как все объяснить Алексею...

Первый раз он почувствовал это еще в детстве...

Он рос, как все: ходил в детский сад, в школу, и ни чем не выделялся среди сверстников. Разве что, его иногда тянуло к девчонкам. И не с какой-то целью, а просто, неожиданно для себя, он открыл, что с девчонками можно дружить. Но девчатником не стал. Выходили друзья, кто-то выносил мяч, и начинались мальчишеские игры. Славка неплохо играл в футбол, и когда разбивались на команды, каждая стремилась заполучить его себе.

Влечение пришло позже, в третьем классе, когда он начал ощущать, что приходящее иногда возбуждение касается именно мальчишек.

Мать отправила его тогда на три смены в пионерский лагерь под Лугу. В палате он оказался втроем еще с двумя ребятами, один из которых, Толик, был настоящий сорви голова. Почти на каждой линейке его отчитывали то за купание в неположенном месте, то за курение на хоздворе, то за катание, прицепившись сзади к поливальной машине, и еще за массу экстремальных проделок, на которые он был горазд. Был он и инициатором традиционных развлечений, типа мазания ночью девчонок зубной пастой. К тому же, ему нравилось веселить всех собой.

Однажды, когда готовились ко сну, Толик начал вытворять в палате акробатические трюки на спинке кровати, а потом решил показать Славке и Генке, так звали второго, прыжок с крышки шкафа на матрас. Самое интересное, что в последний момент он сорвал с себя трусы и выполнил прыжок голышом, чем вызвал неудержимый смех ребят.

С этого вечера подобные развлечения стали у них в палате традиционными.

Самый коронный трюк состоял в том, что Толик становился в дверях палаты, и как только по коридору проходила группа девчонок, Генка сзади спускал с него трусы, а тот, делая вид, что не ожидал этого, с воплем выскакивал в коридор голышом, и натягивая трусы на ходу, убегал в палату. Девчонки со смехом и визгом шарахались в стороны, а Генка со Славкой покатывались от хохота. Присоединился к забавам и Генка.

Только Славка предпочитал залечь под одеяло и выражать свой восторг оттуда, поскольку боялся, что приятели заметят изменение в состоянии определенной части его тела, которое им самим при этом было не свойственно.

Хотя, осмелевший Генка один раз переплюнул Толика.

Уже погасили свет. Строгая воспитательница Светлана Петровна расхаживала по коридору, ожидая, когда все заснут, и грозными окриками урезонивая особо неугомонных.

Толик, прыгая в постель, снял трусы, возвестив:

— Вы, я голышом спать буду!

Славка с Генкой засмеялись.

— А если одеяло сползет, — сказал Славка, — Воспиталка заглянет утром, а Толян голый.

— Подумаешь, — отозвался со своей постели Генка, — я могу показать кому угодно...

Он откинул одеяло и приспустил трусы, доставая свое хозяйство:

— Смотрите, если хотите. Сколько угодно могу показывать...

— А чтобы воспиталка по коридору прошла, можешь? — заговорщически спросил Толик.

— Да запросто, — ответил Генка, прислушиваясь к шагам Светланы Петровны.

Славка с Толиком затаили дыхание и тоже обратились в слух. Шаги становились все ближе...

И тут Славка заметил, что Генкин член на глазах начал приобретать такие же очертания, что и у него.

— Кто там такой говорливый?! — послышался сердитый окрик воспитательницы от соседней палаты.

Генка приподнял руку с зажатым в ней краем одеяла, чтобы в случае чего быстро прикрыться, но его возбужденный член продолжал оставаться обозримым.

За открытой дверью палаты проследовал силуэт грозной Светланы Петровны. Она ничего не заметила, но стоило ей лишь повернуть голову или хотя бы скосить взгляд...

Ребята залились беззвучным восторженным смехом, а Генка и не думал прятать свои причиндалы. Он развалился на спине и с лукавой улыбкой поигрывал стоящим членом, ловя устремленные на него взгляды ребят. Однако установившаяся, наконец, тишина и утомление прошедшего дня сделали свое дело.

— Мой магазин закрывается, — зевнув, сказал Генка, натягивая трусы и переворачиваясь на живот, — Продавец ушел спать.

После этого вечера со Славкой что-то произошло. Везде — на пляже, во время спортивных игр, в палате, в умывальнике, в туалете он ловил себя на том, что разглядывает мальчишек, пытаясь достать взглядом до их половых принадлежностей, а когда приводили в баню, вынужден был прикрывать мочалкой свои.

Самое неприятное произошло во второй смене, когда Генка умудрился отравиться чем-то, и его на неделю перевели в изолятор. Славка с Толиком остались в палате одни. Когда в очередной раз Толик начал беситься перед сном, Славкой вдруг овладело непреодолимое желание ощутить его загорелое стройное тело.

— Толян, прыгай ко мне, — позвал он.

Думая, что тот предлагает ему какую-то игру, Толик не заставил себя упрашивать, и опьяневший от возбуждения Славка, крепко обнял его руками и ногами, крепко прижимаясь к нему.

Два резких удара в челюсть и под дых отрезвили.

— Дурак! — с обидой воскликнул Толик и лег на свою кровать, отворачиваясь к стенке.

Славка тоже отвернулся и беззвучно заплакал.

Утром они не смотрели друг на друга, но потом, в совместных играх и веселом лагерном времяпрепровождении все забылось, а когда вернулся Генка, пошло по-прежнему.

Тогда они были еще детьми, и все было проще. Ужасное случилось позже. В девятом классе, в конце третьей четверти...

3.

Монтик стал учиться в их школе с шестого класса. Он пришел в середине учебного года, но с первого момента никто не посмел назвать его новеньким. Уже после нескольких дней, он подмял всех прежних негласных лидеров, и сделался самым настоящим тираном. Спустя два года, вместе с примкнувшими к нему Чиком и Капелькой, они стали грозой не только школы, но и всего района.

Все трое состояли на учете в милиции, имели приводы, которыми гордились, и связываться с этой бандой опасались даже учителя. К тому же, отец Монтика, хоть и не жил с семьей, имел какое-то большое влияние и всегда отмазывал непутевого сына от возмездия. Чувствуя свою безнаказанность и неуязвимость, тот наглел из года в год все больше.

— Загулял маленько, — ответил он прямо в глаза на уроке оторопевшей классной руководительнице в восьмом классе, когда она спросила, почему его не было в школе три дня, и добавил, — А вам-то что? Наоборот, без меня, небось, спокойнее было...

Его неоднократно видели пьяным, один раз отправили домой из школы, когда он завился таким на урок. Его постоянно вызывали к директору, но Монтик был непотопляем.

Особенно доставалось от него и его приближенных безобидному мальчику еврейской внешности Жене Егерману, которого он невзлюбил с первого дня именно за это и иначе как жиденок, вслух не называл.

Желая угодить тирану и обезопасить тем самым себя, многие считали своим долгом тоже ударить или унизить его. Бедный Женька сделался мальчиком для битья, вынужденным скрываться на переменах на других этажах.

Славке было искренне жаль его, внутренне он закипал каждый раз возмущением, видя издевательства над ни в чем неповинным парнем, но о том, чтобы защитить, не могло быть и речи. Тогда его постигла бы такая же участь. А ведь именно к Женьке Славку тянуло каким-то необъяснимым образом, и порой ему казалось, что тот чувствует это и принимает. Но, подчиняясь жестоким законам общества, Славка, вопреки себе, боялся даже подойти к Женьке, чтобы никто не увидел его рядом с изгоем. Поражало, однако, как тот мужественно переносил все унижения, ни разу не пожаловавшись.

К Славке Монтик и его компания относились скорее покровительственно. Хоть и не принадлежал он к их кругу, но, признавая "право" размазать его по стенке, Славка в то же время не заискивал перед ними. Этого Монтик тоже не любил и жестоко бил всех, кто пытался к нему подлизаться. Может быть, потому и сложились с ним такие отношения у Славки, что он невольно нащупал ту самую золотую середину — смириться с неизбежным, оставаясь самим собой. Сам Славка не задумывался об этом. К тому же, он ловил себя на том, что в отношении Монтика у него пробуждаются те же желания, что были к Толику в пионерлагере.

Особенно это стало ощутимо после того злосчастного урока физкультуры...

Все уже почти переоделись, когда в раздевалку развязно ввалился опоздавший Монтик. На перемене его опять таскали к завучу.

Швырнув рюкзак в угол, он начал раздеваться, во весь голос матеря завучиху, классную и кого ни попадя. Все с восхищенными улыбками слушали его громогласный мат, угодливо вставляя словечки. Самое неожиданное было то, что, раздевшись до трусов, Монтик, не прекращая монолога, снял и их, оставшись перед всеми абсолютно голым.

— Че уставились? Х... никогда не видели?! — ни капли не смущаясь воскликнул Монтик, — Не успел дома плавки надеть...

Ребята опомнились от замешательства и одобрительно рассмеялись. А Монтик полез в рюкзак, долго рылся там, пока не вытащил плавки, а потом, натянув их на себя, демонстративно уложил поудобнее свои принадлежности. Все это время он не прекращал виртуозно материться.

Славка возбудился до того, что почувствовал внутреннюю дрожь и опасался только того, чтобы обозначившийся под его трусами бугорок не бросился в глаза окружающим. Тогда никто не обратил внимания, но на уроке это заметил сам Монтик.

Возбуждение у Славки было настолько сильным, что стоило ему взглянуть на Монтика, как сразу вспоминалась картина в раздевалке со всеми вытекающими последствиями.

— Мурашик, а ну-ка, поди сюда, — с лукавой улыбкой поманил его Монтик.

Делать было нечего, и Славка, краснея, подошел. Монтик открыто схватил его между ног и скабрезно рассмеялся, возвестив всем окружающим:

— У него стояк!

Славка хотел отойти от смеющихся ребят, но Монтик, схватив за плечи, усадил его рядом с собой, и заламывая руки, стал мучить, смеясь и приговаривая:

— Стоячком, да Мурашик? На кого посмотрел? На Савельеву? На Бычкову? Ну, признавайся, Мурашик...

У Славки хватило ума принять игру и тоже смеяться, хотя он покраснел до кончиков ушей.

— Ах ты, тихоня, — продолжал издеваться Монтик, — Е..шься уже, наверное, вовсю. Е...шься, Мурашик? Ну, признавайся...

— Строиться! — послышалась команда преподавателя, и Славка вырвался, наконец, из объятий Монтика.

В тот день он впервые занялся тем, чем грешат почти все в его возрасте, и в воображении был расхаживающий по раздевалке голый Монтик.

А тот, тем не менее, продолжал подкалывать его время от времени:

— Ну что, Мурашик? Скольких вые...л?

— Да куда ему, — презрительно сплюнул на пол Чик, — Дрочит, небось. Гля, какой прыщавый...

— Да нет, — хитро прищурившись сказал Монтик, — Мурашик, е..арь еще тот. Заметь, сколько чувих с ним здороваются, когда по школе идет. Даже из других классов. Любовницы твои, признавайся, Мурашик?

Славка терпел это с лукавой улыбкой, а внутри все пылало от страсти к Монтику, и потом весь урок он ощущал возбуждение. Один раз даже попросил разрешение выйти в туалет и сделал там то, без чего не обходился уже ни один день. Так продолжалось до весны.

В один из последних дней третьей четверти заболела англичанка и на урок пришла другая, славившаяся по школе своей строгостью. Опоздавший к началу урока, Монтик по хозяйски открыл дверь и вошел, не ожидая увидеть незнакомого преподавателя.

— Почему вы входите в класс, не спросив разрешения? — пресекла его учительница.

Надо сказать, что хоть вела она себя с ребятами очень вежливо, даже называла старшеклассников на вы, но было что-то в ее манерах и интонациях такое, что невольно заставляло относиться к себе с уважением.

Вот и сейчас, даже Монтик не осмелился ей нагрубить, молча остановившись у двери и ожидая, что будет дальше.

— Как ваша фамилия? — спросила англичанка.

— Ну, Матюхин, — протянул он лениво.

— Без ну, пожалуйста, в следующий раз. Сядьте там, где стоите.

Англичанка отвернулась к доске и начала писать, как ни в чем не бывало, продолжая прерванное объяснение, а Монтик плюхнулся рядом со Славкой на последнюю парту у двери.

— Откуда такая выискалась? — спросил он.

— Из 11-го А, классная руководительница, — ответил Славка, испытывая радостное возбуждение от того, что Монтик сел рядом.

— Ничего, обломаем, — многообещающе проговорил тот.

Славка весь урок краем глаза наблюдал за Монтиком. Тот вертелся по сторонам, явно тяготясь отсутствием привычного окружения, а потом положил руки на крышку парты и улегся на них головой, лукавым взглядом разглядывая Славку.

— Ну че, Мурашик? Как по части е...ли-то успехи?

Славка, как всегда, заулыбался, но внутри у него все напряглось. А Монтик, не стесняясь, полез рукой себе между ног и начал сжимать свои принадлежности. У Славки часто забилось сердце, но посмотреть туда он боялся. Монтик сам помог ему, толкнув ногой:

— Смотри.

Монтик сидел, вытянув ноги, и под его джинсами поднимался и опускался бугорок от того, что он шевелил напрягшимся членом. Славка не смог скрыть восторга в глазах, и как завороженный, смотрел, чем доставлял Монтику, судя по его взгляду, удовольствие. Тот протянул руку, и лапнув его между ног, почувствовал возбуждение Славки.

— Опять стояк? — засмеялся Монтик, — Давно стоит?

Он спросил это не с издевкой, как всегда, а вроде как доверительно.

— С начала урока, — ответил Славка,

— Ну, ты е..арь террорист, Мурашик! — рассмеялся Монтик, подрачивая через джинсы свой член, и не отводя от Славки лукового взгляда.

И тут на Славку нашло какое-то затмение. Сбитый с толку таким расположением и откровенностью Монтика, он расстегнул под партой джинсы и на его глазах вытащил свой возбужденный член.

— Мне так поделаешь? — спросил он.

Монтик оторопел от неожиданности и моментально убрал руки.

— Ты че, о...уел, в натуре, пидор?! — воскликнул он во весь голос.

— Матюхин, в чем дело?! — резко спросила англичанка, запнувшись на полуслове.

В классе возникла мертвая тишина. Все до одного повернули на них головы. У Славки, наверное, вся кровь, что была в теле, хлынула в лицо.

— Встаньте оба! — приказала учительница.

Монтик нехотя поднялся, а Славка продолжал сидеть, боясь встать с расстегнутыми джинсами.

— Мурашев, я сказала — встаньте, — повторила англичанка.

Все ошеломленно смотрели на них, ничего не понимая.

— Вон из класса оба, — вынесла приговор учительница, — После урока встречаемся у кабинета завуча.

Монтик взял рюкзак и направился к двери.

— Ну, я тебе сделаю, чмо, — прошипел он Славке.

Не чуя под собой ног и прикрываясь сумкой, Славка встал и пошел следом. Он думал, что Монтик ждет его за дверью, но коридор был пуст. Застегнув джинсы, Славка бросился вниз по лестнице.

Первым желанием было выскочить из школы и бежать, куда глаза глядят. Но, дойдя до первого этажа, Славка остановился.

'Ну, а дальше?'

Сразу эта мысль не пришла в голову, но теперь отозвалась тяжкой душевной мукой. Ведь случилось это не где-нибудь, а в школе, и придти сюда ему все равно придется. Не завтра, так через неделю, но придется, в конце концов...

Славка постоял немного и понуро поплелся наверх.

Это место он присмотрел, когда их класс был дежурным по школе, и ему достался пост на последнем этаже у лестницы.

Если подняться еще на один, последний пролет, упиравшийся в крышу, можно было заметить отходящий от площадки узкий коридор за закрытой на замок решетку. Сбоку от решетки было еще одно небольшое помещение, заставленное грязными ведрами, бочками и прочим хламом, извлекавшимся на свет при летнем ремонте. Путь сюда тоже преграждала решетка, но крайний прут отстоял от стены настолько, что при желании можно было пролезть. Худенькому Славке это удалось без труда, и он уселся на застеленный газетами ящик, обхватив голову руками.

Только сейчас до него дошел весь ужас происшедшего. И главное, он сам не мог понять — как? Как могло это случиться? Кто толкнул его под руку, когда он расстегивал джинсы? И что теперь? Очевидна была лишь полная безысходность...

До его слуха донесся звонок и отдаленный шум перемены. Эти звуки еще больше усугубили его уныние, поскольку напоминали о том, что надо что-то делать.

Славке показалось, что кто-то поднимается по лестнице. Он прислушался. Вот шаги послышались уже в коридоре. Славка встал, и понимая, что другого пути отсюда нет, решил идти навстречу. За решеткой он увидел Женьку Егермана.

— Так и знал, что ты здесь, — сказал Женька, — Местечко проверенное. Сам здесь отсиживался.

Славка молчал, глядя перед собой.

— Короче, Мурашик, дела твои не фонтан, — заговорил Женька, — Монтика вызвали к завучу, он наплел им, что ты мешал ему на уроке, но они не поверили. Завучиха так и сказала6 не похоже, Матюхин, что тебе может кто-то помешать — ты сам любому помешаешь. Искали тебя — завучиха хотела свести вас вместе, но не нашли. А в классе уже все знают. Догадались, или Монтик трепанул — не знаю, но знают.

Славка продолжал молчать, не отрывая взгляда от пола.

— Что будешь делать? — спросил Женька, — Пойдешь на урок?

Последним уроком была литература, которую вела классная руководительница.

— Не знаю... — протянул Славка.

— Иди, — посоветовал Женька, — Объясняться все равно придется. Да. И еще...

Женька оглянулся по сторонам, хотя и так было ясно, что в коридоре они одни, и понизив голос, сообщил:

— Постарайся выскочить из школы сразу. Монтик собирается тебя бить. Я сам слышал, как он сказал — я сделаю сегодня этого пидора. И Капелька, и Чик были рядом, и Каштан с Мослом приходили из 11-го Б. Держись.

Женька повернулся и пошел по коридору. Последнее известие окончательно добило Славку. Он знал, что если Монтик сказал, то не отступится.

Дождавшись звонка, он спустился на третий этаж и вошел в класс самым последним. Он старался не видеть взглядов, устремленных на него со всех сторон, но чувствовал их всеми фибрами души.

Вошла классная руководительница, и тоже первым делом посмотрела на него.

— Здравствуйте, садитесь, — сказала она, кладя на стол журнал и учебники, — Мурашев, подойди ко мне.

Славка направился к столу учителя. Обычно в таких случаях в классе не стихал шум от разговоров, но здесь воцарилась мертвая тишина.

Классная руководительница удивленно вскинула брови и открыла конспект.

— Так, — сказала она громким голосом, — открываем тетради и записываем заголовок: 'Темы докладов'. Сейчас запишем темы докладов, которые надо будет подготовить на каникулах по произведениям, которые нам предстоит изучать в следующей четверти. Естественно, их необходимо прочитать. Каждый выберет понравившуюся тему, а я назначу докладчика и содокладчиков. А продиктует нам их... — она сделала свою характерную паузу перед тем, как кого-то вызвать, — Полосухин.

Учительница передала тетрадь Ваське Полосухину, а сама поманила Славку к окну.

— Тебе говорила Ида Наумовна, что ты должен был явиться к завучу на перемене? Почему ты не пришел?

Славка молчал, уставившись в окно.

— Что у тебя произошло с Матюхиным на предыдущем уроке?

— Ничего, — пожав плечами, выдавил из себя Славка, — Я случайно толкнул его ногой под партой, а он обозлился...

— Это все? — как-то особенно посмотрев на него, спросила учительница.

— Да...

— Я думаю, Мурашев, мы еще к этому разговору еще вернемся. Можешь сесть.

Весь урок Славка мучительно раздумывал, как понимать эти слова и как себя вести? То, что хотят устроить им с Монтиком очную ставку, было очевидно.

Прозвенел звонок, и Славка вспомнил про предупреждение Женьки. Монтик с компанией выскочили из класса первыми, и он понял, что встречи миновать не удастся.

'Ну и что? — вдруг с отчаянием подумал Славка, — Пусть хоть убьют! Я должен всю жизнь теперь от них скрываться?'

Он собрал учебники, не спеша, спустился в гардероб и очень долго одевался. С ним никто не заговаривал. Вокруг как бы само собой образовалось пространство отчуждения.

Выходя из школы, он заметил столпившихся на почтительном расстоянии на другой стороне улицы одноклассников, и понял, что предупреждение Женьки было не напрасным. Однако, Монтика среди них не было. Славка вышел и дошел уже до тротуара, когда тот показался из-за припаркованного на дороге автобуса вместе с Капелькой, Чиком, Каштаном и Мослом.

Они молча окружили его полукольцом, загораживая дорогу.

— Ну, так что ты там хотел, чтобы я тебе сделал? — сощурившись и растягивая слова, спросил Монтик.

Славка видел вокруг себя глаза, смотревшие на него с брезгливой ненавистью. Исключением, пожалуй, был только тупой взгляд заторможенного Капельки — было видно, что он выбирает место, куда нанести удар. Казалось, по глазам можно было проследить, как тяжело ворочаются тугие шестеренки у него в мозгу.

Удар последовал внезапно снизу в челюсть. Это был сильный удар. Славка покачнулся, но удержался на ногах. Однако следующий удар ногой в пах заставил его согнуться. Дальнейшие удары кулаками и ногами, обутыми в тяжелые ботинки, Славка не помнит. Он только чувствовал, что они сыпались со всех сторон, а он не мог даже поднять руки, чтобы ответить.

От очередного удара в челюсть он попятился, и почувствовав подсечку сзади, рухнул на асфальт, успев выставить руку, на которую упал всем телом и закричал от острой боли, пронзившей надплечье. Сквозь боль он слышал возглас охранника со стороны школы, топот ног разбегающихся ребят, и ощутил сильные руки поднимающего его физкультурника.

Потом был вестибюль, сочувственные лица окруживших его, озабоченный взгляд медсестры и строгое лицо директрисы.

— Опять Матюхин и компания? Будем ставить вопрос на педсовете...

Потом была скорая помощь, и наконец — больничная палата и тяжелая повязка с подвязанной на отлет согнутой в локте рукой.

Неожиданно для самого себя, именно здесь, за этими потрескавшимися и закопченными некогда белыми стенами больничной палаты, Славка почувствовал облегчение.

'А может, и хорошо, что так получилось? — подумалось ему, — Пролежу здесь до конца учебного года, а потом заберу документы. На фига мне этот аттестат? Обязательно институт кончать что ли? Пойду куда-нибудь в техникум или в путягу. Главное, в школе все забудется за это время...'

Вечером в палате появилась мать. Она как-то неловко протиснулась в дверь, и остановившись на пороге, посмотрела на Славку. Их взгляды встретились, и ее лицо исказила гримаса.

— Ну, как ты тут? — спросила она, подходя и вытирая слезы.

— Нормально все, — грубовато ответил Славка, — Кости вправили, сказали — срастется...

Он не терпел, когда мать начинала плакать при посторонних.

Мать присела на стул и достала из сумки пакет:

— На вот, поешь. Бананы твои любимые...

— Спасибо. Ма, перестань, — сказал Славка, — Все нормально, я же тебе говорю.

— Нормально? — всхлипнула мать, и лицо ее сделалось твердым, — Очень нормально, что тебя так отметелили?

'Еще лучше, — с досадой подумал Славка, — Уж лучше бы плакала, а еще лучше — не приходила бы вообще...'

— Никто меня не метелил, — сказал он, — Мы играли. Я сам неудачно на руку упал ...

— Неудачное приземление, — подмигнув, поддержал Славку сосед, балагур и весельчак дядя Вася, — С каждым бывает...

— Да, бывает, — бросила на него гневный взгляд мать, — Вашего бы так, я бы посмотрела!

Дядя Вася крякнул, и еще раз подмигнув Славке, достал сигарету, выходя в коридор.

Славка проводил его благодарным взглядом.

— Ма, я прошу тебя, — заговорил Славка, когда они остались одни, — не поднимай волны. Надо мной смеяться будут. Что я, маленький?

— Я дойду до директора, — не унималась мать, — Я этого так не оставлю!

— Говорю же тебе, мы играли.

— Хороши игры! Сами не соображаете ничего, учителя должны следить за вами. Больно? — участливо спросила она, беря за перебинтованную руку.

— Совсем немного, а когда спокойно лежу, то вообще все нормально...

Славка охотно перевел разговор на эту тему, и стал рассказывать, как ему вправляли сломанную ключицу. Мать слушала, держа его за руку и сдерживая слезы.

Наконец, она удалилась. Славка вздохнул с облегчением.

Он ожидал, что она опять явится завтра, но мать пришла только через два дня, и по тому, как она посмотрела на Славку, он понял, что что-то произошло за это время. Слез сегодня не было, и интонации голоса были совсем другими:

— Ну, как дела? Рентген делали? Что врач говорит?

— Все хорошо. Говорит, если так будет дальше, через три недели срастется.

Мать опять достала пакет с фруктами и, присаживаясь на стул, спросила:

— Ты... — она повернула голову, взглянув через плечо на дядю Васю, — Ты как додумался-то до такого?

— Да что вы, мамаша, так переживаете? — заговорил тот, подходя, полагая, что она приглашает его принять участие в беседе, — Вон, мой старший тоже ключицу ломал. Срослось все за месяц, следа не осталось. Чего он у меня только не ломал! Байтер... байкер, шут его знает, как они там себя называют? На мотоциклах гоняют по ночам. Целая компания. Ничего с матерью поделать не можем. Такое вытворяют! Рассказывать начнет, думаешь, как вообще-то до сих пор живой?

— У нас не мотоцикл, — перебила его мать, — У нас похуже.

Славка умоляюще посмотрел на дядю Васю.

— Да, — опять крякнул он и отправился курить.

— Как ты мог?! — воскликнула мать, когда сосед вышел, — Ведь это ж... Это ж сказать кому, со стыда сгоришь!

Славка понял, что она все знает.

— Что молчишь? Как ты мог такое сделать? Тебя к психиатру свести надо?

— Не надо мне ни к какому психиатру, — глядя перед собой, твердо сказал Славка.

— Не надо? Ты считаешь это нормальным? Да нормальный человек такое...

— Ты меня отчитывать пришла? — тоже повысил голос он.

Мать осеклась и внимательно посмотрела на него.

— Вот как... А я не могла поверить.

— Я просил тебя не лезть в это дело!

— Теперь понимаю, почему ты просил. Теперь все понимаю. Все, что угодно могла подумать, но чтоб такое!

Она всхлипнула и полезла в сумку за платком:

— Растила, растила... Знала, что отец у тебя дурень непутевый... Но чтоб такого сыночка выродить от него...

— Вот и не выражи... Не вырожи... Не рожала бы! Можно подумать, я счастлив оттого, что у меня отца нет! — воскликнул Славка.

— Ах, вот что! Выходит, я во всем виновата? Может, этому тоже я тебя научила?

— Меня этому учить не надо, я от рождения такой.

— Ты... Ты что мелешь-то? — мать широко раскрыла глаза, — Ты сам-то соображаешь, что говоришь-то?

— Соображаю. Говорю то, что есть.

— Нет. Тебя точно надо психиатру показать, пока не поздно.

— Покажи. Осрами себя и меня перед всеми! Ты этого хочешь?

Некоторое время они молчали, глядя в глаза друг другу. Мать первая отвела взгляд и поднялась.

— Поправляйся. Я еще приду, — сказала она и вышла.

Прошло еще два дня. Вечером, во время посещений, в палату заглянула незнакомая сестра:

— Мурашев кто?

— Я, — отозвался Славка.

— К тебе посетитель.

Славка думал, что увидит мать, но в палату вошел Женька:

— Привет, еле разыскал тебя...

Они пожали друг другу ладони левыми руками, поскольку правая у Славки была перевязана.

— Здравствуйте, — поздоровался Женька с дядей Васей

— Здорово, — охотно откликнулся тот, — Героя пришел проведать? Правильно. А то только матушка его ходит, сырость разводит. Мужика должен мужик поддержать, верно?

Дядя Вася начал привычно балагурить, и ребята охотно поддержали беседу, вдоволь посмеявшись над его прибаутками.

— Классный у тебя сосед, — сказал Женька, когда тот вышел, как всегда, покурить.

— Да, — улыбнулся Славка, — С ним не соскучишься.

— Короче, Мурашик, я пришел тебе сказать, что твоя мать приходила в школу и все узнала.

— Я знаю, — сказал Славка.

— Монтика вызывали на педсовет. Директриса использовала этот случай, чтобы от него избавиться, но там вмешался отец. Короче, все решили замять. Огласки никто не хочет. Тебя допустят до экзаменов, даже если ты проболеешь всю четверть, а потом директриса посоветовала матери забрать тебя из школы. Поправишься, приходи. Монтик тебя не тронет, он отца сам боится.

— Жек, я не приду в школу.

— Зря, — сказал Женька, — Свидетельство тогда не получишь.

— Ну и не надо, — обреченно сказал Славка, — И без свидетельства проживу. Не хочу я там никого видеть.

— Ну, приди на экзамены хотя бы, — не сдавался Женька, — Ведь на тройки сдашь, и тебя выпустят. Они сами заинтересованы от тебя избавиться без шума. Чего ты теряешь? А что про тебя думают, да пошли ты их всех. Видеть не хочешь, а себе трудности из-за них наживать хочешь?

Славка задумчиво смотрел в потолок. В Женькиных словах сквозил здравый смысл.

— Я даже могу заходить к тебе, рассказывать, что проходили, что задавали. Будешь сам готовиться. Придешь сразу на экзамен.

— Спасибо, Жек, — усмехнулся Славка, — Охота тебе со мной возиться?

— Да ладно, — отмахнулся тот, — Должны же мы помогать друг другу...

— Что ты имеешь в виду? — не понял Славка.

— Ну... — опустил глаза тот, — Меня чморили все время, теперь ты...

— А... Ты прости, конечно...

— Ладно, проехали, — сказал Женька, поднимаясь, — Не говори никому, что я приходил к тебе.

— Пока, — ответил Славка.

— Пока. Поправляйся, — сказал тот и вышел.

'Ну, вот, — грустно подумал Славка, — Оказался в подходящей компании. Жиденок стал лучшим другом...'.

Однако сознание, что Женька не отвернулся от него, помимо воли согревало душу. И еще эта фраза: 'Должны же мы помогать друг другу...'.

Славке показалось, что то-то между ними осталось недосказанным...

Славку выписали в первый солнечный весенний день года. Точнее — еще не выписали, а перевели на амбулаторный режим. Светило солнце, дул теплый ветер, но он предпочел незаметно проскользнуть домой и никуда не выходить. И дело было не только в перевязке. Ему вообще не хотелось никого видеть.

Забирала Славку из больницы мать, специально поменявшаяся сменой на работе.

— Садись, поешь, — сказала она, проводя его в кухню, — Руки помочь помыть?

— Я не инвалид, — ответил Славка, ловко снимая одной рукой куртку.

— Поешь, а потом поговорим, — добавила мать.

Когда они вошли в комнату, Славка заметил, что над кроватью матери появилась икона.

'Что-то новое, — подумал он, — В религию ударилась, что ли?'

— Сынок, — начала мать, явно готовившаяся к этому разговору, — Вот, что я тебе скажу. Когда тебя выпишут, пойдешь в школу, сдашь экзамены. Тебя допустят, хоть ты много пропустил. Виолетта Михайловна мне обещала. А потом подумаем, что делать. Про то, что ты отчудил, лучше не вспоминать. И вот что...

Мать вытащила из шкафа Библию, и открывая заранее заложенное место, положила перед ним.

— Видишь, что тут написано? Живущие по плоти Богу угодить не могут.

— Давно ли ты сама-то стала Ему угождать? Что-то я раньше от тебя такого не слышал, — покачал головой Славка.

— Все мы под Ним ходим, — убежденно сказала мать, и Славка подивился твердости, с какой это было сказано.

— Вот, почитай, что тут еще написано: "Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни махла... макла... ма-ла-кии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют". Ты понимаешь, что тебя ждет за это?

— За что? — с вызовом спросил Славка.

— Сам знаешь! — прикрикнула мать, — Не прикидывайся!

— Да ты-то что себе вообразила?! — воскликнул Славка, — Ты хоть знаешь, кто такие мужеложники, или тебе все едино?

— Я в храм Божий ходила! Мне батюшка все объяснил. Бес тебя искушает. Тебе покаяться надо.

— Ма, прекрати, а? — попросил Славка, — Один раз сходила и в Бога уверовала сходу? Прям вот так — раз, и сразу с крылышками?

— Не кощунствуй! — воскликнула мать, — К тебе с добром, а ты?!

— А ты можешь понять, что я — гей?!

— Ты содомит! Вот как это называется! В Содоме такие дела творили, и Господь покарал их всех! Всех до единого! Камня на камне не оставил!

— Бабушка тоже в Бога верила, так она добрая была! Она не желала никому никаких кар. В чем мне каяться? Что я такой уродился?

— Нет! — исступленно воскликнула мать, — Таким родиться нельзя! Таким можно только стать!

— Да ты-то, откуда знаешь, раз такой не родилась?!

— У нас в роду никогда таких не было! Отец твой развратник был, потаскун, но он по бабам бегал, а чтоб такое! Да он бы тебя сам убил, если бы узнал, что ты таким станешь! Не зря он говорил, чтобы я на аборт шла. А я вот вырастила...

Лицо ее скривилось в гримасе, и она смахнула тыльной стороной ладони слезы.

— Это тебе тоже батюшка объяснил? — неожиданно обретая спокойствие, спросил Славка, — Что зря на аборт не пошла?

— Не кощунствуй! — сквозь слезы крикнула мать, — Бог тебя покарает!

Она залилась слезами, а Славка встал и вышел из комнаты. Он накинул куртку и вышел на улицу.

Он ушел далеко, к линии железной дороги, и долго сидел на откосе, глядя на проходящие поезда. Ему хотелось вскочить в первый попавшийся, забиться на багажную полку и ехать, ехать, все равно куда, пока будет идти поезд...

Хотелось оказаться там, где его никто не знает.

4.

После майских праздников Славка пошел в школу. Ключица срослась нормально. Он шел туда, как по приговору, который вынес сам себе: отмучиться последние три недели, сдать экзамены и больше никогда никого не видеть.

— Эй, пидор, а ну пойди сюда! — услышал он еще на подходе хрипловатый голос Капельки.

Они стояли, как всегда втроем, и курили за углом школы. Не подойти было нельзя, и Славка приблизился.

— Ты, козел, тебе не жить, понял? — проговорил Капелька, подходя вплотную и уже включив свой тупой взгляд, выискивающий место для удара, но неожиданно вмешался Монтик.

— Пусть живет, — снисходительно проговорил он с затаенной злобой, — Мне отцу стоит сказать только, кто он такой, и он его сходу замочит. Вали отсюда, чмо!

За партой Славка оказался один. Сидевший с ним раньше Михась, пересел к Женьке и вообще не замечал его. Сторонились Славку и остальные. Ему было неприятно, но он знал, что выдержать надо всего пятнадцать дней, и это вселяло мужество.

На переменах он или оставался в классе, или уходил на 'свое', как он окрестил его, место под крышу. Иногда туда к нему крадучись пробирался Женька сообщить о том, что происходит в классе, поскольку сам Славка ни с кем не общался.

Женька во всем оказался прав — Монтик его не трогал, учителя тоже не доставали, а на экзаменах Славка преспокойно получил свои тройки. Классная руководительница за сочинение поставила даже четверку. При этом у Славки сложилось впечатление, что он получил бы их, даже не ответив ни одного слова.

Труднее всего стало общаться с матерью. Помимо постоянных разговоров о покаянии и сидящем в нем бесе, после получения Славкой свидетельства, на следующий же день, она безапелляционно заявила:

— Завтра пойдем с тобой в отдел кадров. На работу будем оформляться.

— Куда — на работу? — не понял Славка.

— Ко мне на фабрику. А учиться пойдешь в вечерку. Будешь работать и учиться, меньше дури будет. Да и времени не останется.

— А ты спросила меня, хочу ли я на фабрику?

— А я кормить тебя всю жизнь не собираюсь. Я тоже не хотела, а всю жизнь проработала. И уважают, и ценят.

— Кто это тебя там уважает?

— Все, — убежденно сказала мать, — Малолеток у нас не берут, а я попросила, мне навстречу пошли.

— Осчастливили, — усмехнулся Славка.

— Поработаешь, ничего с тобой не случится, и под присмотром будешь. В мою смену пойдешь на подсобку. А сюда какой твой содомит заявится или позвонит — увидишь, что будет. Возьму грех на душу, сама осрамлюсь, но весь дом узнает, кто ты такой.

— Ты лучше сразу короткий поводок для меня купи, — посоветовал Славка.

— Надо будет — куплю! — отрезала мать, и он понял, что спорить бесполезно.

Так Славка оказался на фабрике.

Определили его в цех комплектации, а основной работой была перевозка и переноска готовой продукции.

От запаха резины першило в горле. Славке казалось, что он пропах ею насквозь, что этот запах стал составляющей его организма. Глаза не смотрели на грязные стены и выщербленный пол. Он стал привыкать и к грубости, и царящему мату. Впрочем, к последнему он привык еще в школе, и сам мог выдать нечто забористое, но здесь стеснялся. Рядом все время мать, да и остальные работницы при нем старались не материться. Женщин в возрасте вокруг было много, и они относились к нему снисходительно, как к сыну.

Славка почувствовал, что отношение к матери здесь хорошее, но насчет уважения она явно заблуждалась. Уважением ни к кому вообще здесь даже не пахло. И мастера, и начальника цеха, и все остальное руководство волновал только план, который надо было давать любой ценой. И если что-то не ладилось на линиях или еще где, то назначались дополнительные смены и сверхурочные. Причем, не по желанию, а в добровольно-принудительном порядке. И сами рабочие охотно принимали такое с собой обращение. Многие даже радовались подработкам, как они это здесь называли, поскольку это давало хоть какой-то приработок к нищенской зарплате. Контингент состоял в основном из приезжих. Кто жил в общежитии, кто снимал комнату, и деньги были нужны всем.

Прошли лето, осень. Славка начал посещать вечернюю школу, ничего общего не имевшую с той, в которой учился раньше. Здесь тоже царил беспредел. Можно было ходить, а можно и не являться. Можно учить, а можно не учить. Славка понял, что аттестат он получит в любом случае, и просто ходил высиживать время, чтобы не конфликтовать лишний раз с матерью. Да еще потому, что здесь он мог в открытую курить. Дома и на фабрике он был под бдительным оком.

Друзей у него не было. Школьные отпали сами собой, а новых не появилось. Первое время позванивал Женька, но, нарвавшись несколько раз на отповедь Славкиной матери, перестал. Славка вошел в этот однообразный ритм и сам, наверное, не знал, зачем живет. Ему даже стало хотеться, чтобы поскорее забрали в армию, сам сходил в военкомат. Славка знал, что его не ждет там ничего утешительного, но это сулило хоть какие-то перемены в жизни...

В тот мартовский день на фабрику поступил срочный заказ, и была сделана перетасовка смен, в связи с усилением ночной. Как Славкина мать не отказывалась, ее на месяц перевели в ночь.

— Надо, Петровна, — сказал непререкаемо начальник цеха, — Ты у нас костяк, на кого я еще могу опереться?

— Тогда и моего переводите, — потребовала мать.

— Твоего нельзя, он несовершеннолетний. А что, он сам себе обед разогреть не сможет?

— Вы всего не знаете. За ним глаз да глаз нужен.

— Не тупи, Петровна. Парень, как парень, сами его знаем уже...

Так Славка неожиданно получил месяц свободы. Это разбудило в нем дремавшие чувства. Точнее, они вовсе и не дремали все это время. Славка засыпал и просыпался, рисуя в мечтах близкого друга, но мечты оставались мечтами, а практическое воплощение происходило в ванне под струями душа.

Каждый вечер, как только мать уходила на работу, он шел из дома, бродил по улицам, спускался в метро, поглядывая на привлекательных парней, но подойти и заговорить ни с кем не решался.

Алексея он тогда заметил сразу, как только тот вошел в вагон. Он обратил на себя внимание не только тем, что был красивым парнем. Славке понравились его глаза. Почему-то ему показалось, что такой человек не сможет обидеть. Он заставил себя приблизиться к нему и встать напротив, а чтобы тот обратил на него внимание, как бы невзначай упереться в него коленкой. Никаких специфических способов знакомства Славка не знал...

Автобус подъезжал к метро. Он был полупустым, и никто не мешал их беседе. Славка рассказывал, готовый замолчать в любой момент, если Алексей перебьет его, но тот слушал...

— Пора выходить, — сказал Славка.

— Да, — как бы очнулся задумавшийся Алексей и задал интересовавший его с самого начала вопрос, — А там, на кладбище, где я тебя заметил, кто похоронен?

— Человек, — пожал плечами Славка.

— Я понимаю. Но могила необычная. Кем он был: монахом, священником?

— Да нет. Не был он ни монахом, ни священником, был простым церковнослужителем...

Автобус остановился и они вышли.

-...Но для меня это был самый близкий человек, — завершил Славка уже на улице.

— Я что-то недопонимаю. Ты, что — имеешь какое-то отношение к церкви? При своем твердом убеждении насчет этой... как вы это называете... ориентации?

— Лех, чтобы рассказать все, нужно много времени. В двух словах ничего не скажешь, извини.

— А ты торопишься? — спросил Алексей.

— Да вообще-то нет.

— Может, нам посидеть где-нибудь? — он огляделся по сторонам, — Ну, хотя бы в том кафе?

— Тебе это действительно интересно?

— Было бы не интересно — не предложил.

— Пойдем, — сказал Славка, и как тогда, двадцать лет назад, тряхнул спадавшей на глаза челкой.

Они вошли в кафе и заняли столик в углу.

— Чтобы никто не подсел, — сказал Алексей, кладя куртку на стул рядом.

Славка последовал его примеру. Столик был на четверых, но в этот хмурый день особого наплыва посетителей не наблюдалось.

Подошел молодой парень официант, положив перед ними меню.

— Молодой человек, — обратился к нему Алексей, — Мы не гурманы, поэтому, для убыстрения дела — на ваше усмотрение. Нам просто надо посидеть, поговорить, и чтобы при этом на столе что-то было. Салат самый обыкновенный, горячее соответственно и... Что ты предпочитаешь? — спросил он Славку.

— Крепкого не надо, — ответил тот.

— Тогда, может быть, традиционное для мужской компании пиво?

— Годится, — согласился Славка.

— Миллер, Холстен, Левенброй, Крушовице, Балтика семерка? — спросил официант.

— Мне все равно, — пожал плечами Славка.

— Тогда Миллер, — сказал Алексей, — Для начала по кружке или по бутылке, как вы там его подаете, а там... А там посмотрим. Курить у вас можно?

Тот кивнул и тут же поставил на стол чистую пепельницу.

— Пока все, дальше разберемся по ходу.

Официант удалился.

— Ну, так расскажи, что было потом? — возвращаясь к разговору, спросил Алексей.

— Потом — это когда? — спросил Славка.

— Ну, потом, как мы расстались, — поморщившись, сказал Алексей, — Ты прости, у меня тогда осталось тяжелое впечатление от нашей встречи. Была обида на тебя, но и сам я повел себя гадко, я это чувствовал. Я даже несколько раз приходил к тебе во двор. Просто сидел, в надежде тебя встретить. В ту ночь даже хотел вернуться, но квартиры не запомнил.

Славка слушал, слегка улыбаясь:

— Раскаялся? Глупо тогда все получилось. Я сам был во всем виноват. То, что ты наговорил мне тогда, я часто вспоминал. Не мучься, ты был во всем прав...

— Да, но...

— А встретить ты меня не мог потому, что буквально через день мне пришла повестка в армию, я же сам этого добивался. Сбылась мечта идиота.

— Тяжко было? — участливо спросил Алексей.

— Да нет... Ты знаешь, у меня ангел-хранитель, наверное, сильный. Меня пронесло, я как-то сумел занять свое место, но на моих глазах творилось такое, что лучше не вспоминать. По сравнению с тем, что было в школе... Это несравнимые вещи. Двоих выбросили из поезда на полном ходу даже после дембеля. У тебя два сына, ты говорил? Тебе решать, я бы своих туда не пустил.

— Знаю, Слав, сам через это прошел, — вздохнул Алексей.

Официант поставил перед ними салаты и по кружке пива.

— Ну, а с темой как, там, в армии, у тебя было? — спросил Алексей, когда он отошел.

— А никак, — жестко ответил Славка, — был оголтелым гомофобом. Самому противно, но если бы еще узнали про это, тогда бы, возможно, ты сейчас со мной не разговаривал.

По этой теме для Славки все страшное началось как раз потом...

5.

За время, что Славка был в армии, многое изменилось. Это было постперестроечное время, когда хлынул поток неведомой доселе информации, и многие ранее неведомые вещи вошли в жизнь. Он уходил как бы из одного государства, а вернулся в другое. Даже город поменял свое название.

Идя первый раз после долгого отсутствия по Санкт Петербургу, он временами не узнавал его. Не узнавал Невского из-за обилия вывесок на иностранных языках, не узнавал многих преображенных уголков центра. Но самое поразительное для него изменение заключалось в том, что о сексе стали говорить открыто, в том числе и о таком. Даже появились какие-то специфические клубы, а газеты пестрели объявлениями об однополых знакомствах. Но Славка не торопился публиковать свое.

Сначала он решил устроить дальнейшую судьбу.

Он прямо заявил матери, что на фабрику не вернется, и проявил упорство, заставив смириться со своим решением. Где он будет работать, Славка не знал, но главное было опять не попасть под ее пяту.

Решение пришло неожиданно. Разговорившись однажды, от нечего делать, с водителем троллейбуса, когда надолго застряли в пробке из-за обрыва контактного провода на Литейном, он решил заглянуть в троллейбусный парк. Попал вовремя, как раз отрывалась группа учеников водителей.

Славку направили на собеседование к заму по эксплуатации, которому понравился пришедший из армии серьезный парнишка, и вопрос был решен. Медкомиссия и формальности заняли пару дней, и Славка стал ходить на занятия.

— Хорошо подумал? — спросил врач на медкомиссии, — Тебе придется вставать на работу в три часа ночи...

Славка слабо себе это представлял, но ответил твердо:

— Другие же встают.

Его это не пугало. По крайней мере, ездить и видеть перед собой что-то новое, представлялось ему более привлекательным, чем волочить резиновые сапоги в грязном вонючем цехе, не видя месяцами дневного света. К тому же, привлекал скользящий график — он надеялся, что будет меньше пересекаться дома с матерью.

Личную сторону своей жизни Славка тоже задумал привести в порядок, и как только наладилось с работой, ответил письмами на три объявления в газете.

На два ему пришли ответы, которые он предусмотрительно предлагал адресовать на главпочтамт, на номер паспорта.

В первом был такой обстоятельный рассказ о своих увлечениях и хобби, что Славка подумал, помимо того, что он мало чего во всем этом смыслит, при таком изобилии интересов, когда же найдется у столь развитого человека время на личную жизнь? . Вдобавок, парень запрашивал фото, на которое 'в случае симпатии' обещал ответить своим, и только после этого предполагалась встреча.

Второй ответ заинтересовал больше. Там был номер телефона и всего три слова: 'Звони, будет видно'.

Славка, не откладывая, позвонил. Голос в трубке показался приятным, и они договорились о встрече.

Побрившись и одевшись, как можно лучше, насколько позволял его гардероб, в назначенный час Славка ждал своего избранника в условленном месте.

Подошедший молоденький парнишка понравился Славке с первого взгляда. Он был совсем юным и удивительно красивым. Стройные ноги облегали фирменные джинсы, а ворот футболки позволял разглядеть соблазнительную шею. Лицо, на котором выделялись большие выразительные глаза, обрамляли длинные ухоженные волосы.

Похоже, парень знал себе цену. Поздоровавшись, они закурили и уселись на лавочку в сквере. Славка был готов идти за ним куда угодно, но парень захотел сначала расспросить все о нем.

Узнав, что он водитель троллейбуса, парень скривил губы, а когда Славка поведал, что живет с матерью в одной комнате в коммуналке, и вовсе скис.

— Ну, и как ты видишь себе наши отношения? — скептически спросил он, — Я тоже пока живу с родителями...

Парень сделал ударение на слове 'пока'.

— Будем шмыркаться по лесочкам, или ловить миг удачи, когда нет дома твоей мамаши, светясь перед соседями? Это меня не устраивает. Я полагал, раз ты старше — у тебя уже что-то есть свое. Я шел на встречу, надеясь напроситься в гости. Наговорить и написать о себе может каждый, что угодно, а жилище человека сразу скажет, кто есть кто. А тебе, как выяснилось, даже и пригласить некуда...

Парень встал.

— Так что, не буду говорить до свидания, поскольку его не будет, а лучше сразу попрощаемся, — завершил он разговор, и не протягивая руки, направился к метро.

Славка сидел, как оплеванный.

Неожиданно он вспомнил известный фильм Женитьба Бальзаминова, и показался сам себе похожим на главного героя, когда тот увозил невесту, и которому, по его собственному признанию, казалось, что стоит только увезти, и все сразу появиться само собой...

'А пошли они все! Так бы и писал в объяве — отдамся за проживание. Зачем морочить голову про чувства?' — со злобой подумал Славка, и раздосадованный, пошел в другую сторону. Писать больше никому не хотелось.

Однако когда обида улеглась, он вернулся к своим намерениям.

Разговоры об этих делах стали делом обыденным. Даже в группе, где учился, Славка услышал и о Достоевских банях, и о пляже в Дюнах, и о плешке.

Особенно много говорили про Катин садик, и в ближайший же вечер, когда мать ушла в ночную смену, Славка направился туда.

Он вошел в сквер, в центре которого был установлен памятник царице Екатерине. В шестом часу вечера тут было людно. Лился поток прохожих от Невского к Александринскому театру и обратно, на лавочках вокруг памятника и в аллеях сидели люди. Среди них были и молодые, и пожилые, и мужчины, и женщины, но ничто не говорило о том, что здесь происходит что-то особенное, о чем ходило по городу столько слухов.

Славка не спеша прошелся по скверу из конца в конец и обратно, остановился недалеко от памятника и закурил, поглядывая вокруг. Он уже находился тут четверть часа, и за все это время, если и произошло что-то примечательное, так только то, что сидящий на крайней лавочке немолодой мужчина, вдруг встал, и отойдя лишь несколько шагов на газон, начал мочиться. Причем, завершая процесс, повернулся к сидящим и идущим людям. Но столкнуться с подобным, в принципе, можно где угодно. К тому же, по внешности и манерам, мужчина выглядел явно не вполне адекватным.

Славка докурил, обошел вокруг памятника и свернул на боковую аллею. На лавочке справа сидел парень одних с ним лет, как показалось, внимательно смотревший на него. Славка тоже взглянул ему в лицо и невольно остановился:

— Женька...

Парень широко улыбнулся и приветственно поднял руку:

— Хай!

Да, это был он. Тот самый худенький забитый мальчик еврейской внешности. Единственный, кто проявил к Славке сочувствие после позорного избиения в девятом классе. Только сейчас о прежнем Женьке лишь отдаленно напоминали черты лица. Перед Славкой сидел широкоплечий, красивый, аккуратно подстриженный и со вкусом одетый юноша. Даже взгляд стал совсем другим — взглядом уверенного в себе человека.

Они обменялись рукопожатиями, и Славка сел рядом.

— А я давно за тобой наблюдаю, — сказал Женька, — Ждешь кого, или на промысел вышел?

Славка почувствовал, что краснеет.

— Да не стесняйся ты, — заметив это, усмехнулся Женька, — Место известное, многие через него прошли. Сам здесь когда-то снимался.

— Я здесь первый раз, — буркнул Славка.

— Похоже, вообще-то, — опять усмехнулся Женька, — Ты первый, а я последний.

Славка вопросительно посмотрел на него.

— Уезжаю, — пояснил тот, — Совсем. В Штаты. На Пэ Эм Же. Прощай, немытая Россия, как сказал поэт.

— Ты серьезно?

— Нет. Прикалываюсь, — Женька снисходительно взглянул на него, — Конечно, серьезно. Мама с Алексом давно уже там. Я с теткой жил. Трудности были с разрешением, даже, несмотря на то, что к матери еду. Не очень нас там хотят. И правильно делают, я считаю. Кому нужны выходцы из страны, которая ничего не дала человечеству за последнюю сотню лет, кроме криминала, проституции и гонки вооружений?

— Так зачем же едешь? — недоверчиво спросил Славка.

— Видишь ли, Мурашик, — назвал его Женька забытым уже школьным прозвищем, — Здесь мы с тобой нужны еще меньше. Как живой материал разве что, или, как халявная рабсила. Я не питаю никаких иллюзий. Я знаю, что мне придется с моим дипломом мыть машины. Но я хочу жить, как человек и среди людей.

— Везде можно жить как человеку, — пожал плечами Славка.

— Ой, Мурашик! Вот только ля-ля не надо, а? Ты попробуй лучше и убедишься. Даже не жить, а хотя бы быть самим собой. Вспомни, что с тобой тогда сделали только потому, что ты, как оказалось, чувствуешь не так, как все.

— А там нет гомофобов?

— Есть. И воры, и мошенники, и бандиты. Как везде: есть общество — есть отбросы. Но там бандитизм не является нормой жизни, доброта не почитается за слабость, грубость за силу, а подлость за умение жить.

— И здесь ведь что-то меняется...

— Мурашик, разуй глаза! — перебил его Женька, — Что меняется? Колбаса на прилавках появилась? Статью отменили? Клуб 69 открыли? Так и еще откроют! И продуктов и шмотья будет завались! Импортного. А пройдет лет пять, и дороги у вас будут забиты иномарками. Своего только ничего не было, нет и не будет. Эта страна уже давно превратилась в сырьевой придаток запада. Из нее только нефть качать можно. А что станет, когда качать будет нечего? И никто ничего здесь не изменит. Выбросило на гребне волны в перестроечное время нескольких узников совести во власть, и где они теперь? Кого купили, кого сломали, а кого убили? И так будет всегда. Потому что всем выгодно, чтобы эта страна была такой. Никакой другой народ не потерпит над собой такого произвола и беспредела, никто не будет кровью защищать своих же палачей и тиранов, пахать на них за нищенскую зарплату, живя, как самый паршивый скот. И это не большевики придумали. То, что они устроили, я уверен, стало возможным только здесь, потому, что рабский менталитет этого народа сложился исторически. Наверное, еще с Ивана Грозного или татаро-монгольского ига. Им нужен тиран. Им нужно, чтобы их гнобили! Все, кто хоть как-то пытался их освободить, сами же и страдали. Александр второй отменил крепостное право, и его убили. Столыпина убили. Павла первого, который впервые в истории России потребовал на свою коронацию делегацию от крестьян, как основного класса его страны, задушили подушкой. А из советских вождей кого больше всех клянут? Тех, кто хоть по-кретински, но пытался что-то изменить, при ком наступала хоть какая-то идеологическая оттепель. Хрущева и Горбачева. О ком вздыхают? О Сталине! Даже живой труп Андропов, несколько месяцев пробывший у власти, не поднимаясь с постели, им ближе. Почему? Водку сделал дешевую, а потом облавы устраивал на тех, кто за ней стоит. Вот, что этому народу надо. Дешевое пойло и плеть! Это страна потомственных рабов-мазохистов! Сейчас поносят Ельцина, а на него же и свалят все, когда его самого свалят. И опять у вас все будет, как было. Очередной вождь гэбист или солдафон, а на смену коммунизму придет национализм. Чтобы поднять эту страну, нужен, разве что, Пиночет. Да и тот не справится.

Женька выпалил все это на одном дыхании и полез в карман за сигаретами.

— Монтику твоему здесь хорошо. Такие, как он, Чик, Капелька и им подобные нигде больше жить не смогут. Это их страна. Она их сделала, и они оставят после себя таких же. Но ты-то все-таки не такой, Мурашик. В тебе какой-то интеллект сквозит, в отличие от твоей мамы. Извини, конечно, — добавил он, закурив.

— При чем тут мама? — мрачно спросил Славка.

— Так благодаря ей тогда эта история стала всей школе известна. Ты в больнице лежал, не знаешь. Она же пришла к директору и скандал устроила. Нас в классе после уроков заперли и допрос учинили. Все сначала молчали, твердили: он знает, за что. А как посидели голодные час взаперти, да как начали всех по одному в директорский кабинет тащить, колоть — все рассказали. Твоя мать, небось, и не рада была, что узнала. Сам видел, как врачиха туда с пилюлями побежала.

Славка помрачнел еще больше.

— А ты — тоже, — скептически усмехнулся Женька, — Нашел тогда, кому открыться... Монтику!

— Да не так все это было, — сказал Славка, поморщившись, — случайно все вышло.

— Да ладно, случайно. Здесь ты тоже случайно?

— А ты? — вопросом на вопрос ответил Славка.

— Бойфренд у меня сентиментальный, — с мягкой иронией сказал Женька, — Говорит, хочу тебя увидеть в последний раз на том месте, где встретил.

— А ты с ним здесь познакомился? Как?

Женька улыбнулся:

— Как, как? Ты как вчера родился, Мурашик. Вон глянь...

Он взглядом указал на прогуливающегося по другую сторону памятника парня их лет.

— Всем известная особа по кличке Мишалина. Выросла здесь.

Парень прохаживался танцующей походкой, чуть покачивая бедрами. Джинсы у него были слегка приспущены, из-под пояса виднелись ярко голубые плавки, а низ футболки он затянул на груди, обнажив плоский живот. Парень смотрел на проходящих мимо мужчин, к одному из них даже шагнул навстречу, но тот шарахнулся в сторону, что вызвало довольно громкий ехидный смех у прислонившихся к фонарю других двоих парней.

Приглядевшись теперь к происходящему вокруг, Славка и впрямь заметил текущую здесь, незаметно для непосвященных, жизнь.

Вот медленно бредущий молодой мужчина приостановился возле одной из лавочек, пересекся взглядом с сидящим парнем, после чего тот встал и пошел следом.

— Есть контакт, — заметил, глядя на них, Женька.

У выхода из сквера мужчина остановился, подождал парня, они перебросились несколькими словами, после чего пошли по Невскому уже рядом.

— Понял? — спросил Женька, — Вот так и я стоял здесь три года назад поздней осенью вечером. Холод, ветер, слякоть, и никого. Думал уже уходить, вдруг мужик подходит. Говорит, с тобой хочет познакомиться мой друг. Подводит меня туда, — он указал взглядом на боковую аллею, — а друг его посмотрел на меня так... Я не знаю, как, но на меня ТАК раньше никто не смотрел. Говорит, малыш, хочешь провести вечер в обществе двоих мужчин? Посидеть в кафе или баре? Только потом никуда не поедем, и ты ничего не заработаешь. Я подумал — вечер пропал, все равно уже никто не снимет. Как тот петух в анекдоте — не трахну, так согреюсь. Ну, посидели в кафе, потом оно закрылось. Перешли в другое, там сидели уже до утра. Который ко мне подходил, скоро свалил — говорит, вам и без меня хорошо. А тот все угощал меня, рассказывал что-то и уговаривал не заниматься ЭТИМ. Он и не лез ко мне. Я сам его совратил, можно сказать. Отсосал у него прямо на асфальте в каком-то дворе. А он потом шел и сокрушался, зачем мы это сделали? Мне еще пришлось тачку оплатить, чтобы его довезли до гостиницы. Он на угощение все имеющиеся при себе деньги потратил, как выяснилось...

— Он не питерский? — перебил Славка.

— Москвич. Адрес и телефон мне свой оставил. Только я выбросил. Зачем, думаю? Может, он всем мальчикам одно и то же мелит? А он потом разыскал меня, спустя полгода. На этом же самом месте. Специально отпуск взял, из Москвы приехал, ходил сюда, как на работу. С тех пор мы вместе. И поверишь ли, Мурашик, мне никто, кроме него, не стал нужен. Все отпало само собой. Мы любим друг друга. Не знаю, способен ли ты это понять...

Женька замолчал и опять достал сигареты.

— Ты говоришь, он москвич, — заговорил Славка, когда они закурили, — Так как же вы жили все это время? Он там — ты здесь.

— Да очень просто! Неужели для того, чтобы любить друг друга, нужно непременно жрать из одной миски? Да, мы виделись в месяц раз, а то и в два. Но каждая встреча была праздником. По телефону общались каждый день, и я чувствовал, я знал, что нужен ему. Я знал — случись что со мной, и он примчится.

— Ты говоришь, он мужик? Сколько ему лет?

— Полтинник почти. Ну, и что?

— Да так, — пожал плечами Славка, — Кому что нравится, конечно, но все-таки...

— А ты никогда не задумывался, почему нас не любят? — перебил его Женька, — Я не говорю о хамье тупорылом или гомофобах — с ними все ясно. Но нас не любят нормальные, даже интеллигентные люди. Да потому, что мы ведем себя, как самые настоящие пидовки. По другому не скажешь. Тусуемся с себе подобными, все разговоры и дела — по теме. Ну и чем ты, в таком случае, лучше тупого мужлана, который приходит на дискотеку потереться о какую-нибудь такую же скотоподобную маруху, и тут же отдрюкать ее в кустах? Он не гей, а ты гей? А какая разница? Да обоим вам надо одно и то же, только по-разному, но любить вы не способны или не стремитесь. Ты знаешь хоть одну пару голубых ребят, которые не только трахаются, а действительно любят друг друга? А я его люблю! Люблю его сильные руки, его мужественную грудь, каждую его клеточку. И по жизни я чувствую себя уверенней оттого, что рядом сильный, мудрый, опытный мужчина, который научит, утешит, и поддержит, если надо. Был бы ровесник — такого бы не было. У натуралов проще — образовывается семья, рождаются дети. Они растят их, и сами взрослеют рядом с ними. Мы этого лишены. Поэтому, мне кажется, что любимый мужчина всегда должен быть старше. Или ты старше, но обязательно кто-то либо старше, либо мудрее. Чтоб кто-то кого-то поднимал до своего уровня. В древней Греции такие отношения между мужчинами и мальчиками считались нормой. Но эти мужчины не только трахали этих мальчиков. Они их воспитывали, учили, любили их, а не использовали, как кусок мяса.

— Ну, а как же теперь? Ты уезжаешь, а он остается?

Впервые за все время их беседы Женька погрустнел.

— Я готов был остаться тут ради него, но он сам уговорил меня лететь. Он искренне желает мне добра, и действительно меня любит, раз готов пойти на жертву ради меня. Любовь, Мурашик, — глубокомысленно завершил Женька, — это не когда к себе, это когда от себя.

— А твоя мать знает, что ты такой?

— Да, — твердо ответил Женька, — И я не только люблю ее, как сын, я ее уважаю. И маму, и тетку, ее сестру. Они вдвоем вырастили нас с братом без отца, у которого хватило подлости только сделать нас в эту помойку. Мама с теткой спасли нас. Я с раннего детства знал, что не буду здесь жить. Мама мне говорила открытым текстом, что эта страна варваров и хамов, а мы будем жить среди совсем других людей, надо только потерпеть. И главное, об этом никто не должен знать. Если кто-то проговорится хотя бы раз, мы останемся тут навсегда. Вот такую игру придумала. И мне было легче. Я знал, что это все не мое. Я знал, ради чего терплю. Меня же тоже избили в шестом классе, ты помнишь?

Славка неопределенно пожал плечами:

— За что?

— За мой еврейский нос! За то, что я отдавал свои завтраки Монтику и его шобле. Заметь, они не отбирали их у меня, я сам отдавал, Мне не завтраков, мне их было жалко, что они всегда голодные. А они потом пинали меня ногами и приговаривали: 'Жри, жиденок'. Так мама даже в школу не пошла, когда я рассказал ей об этом. Она только прочла мне в слух Кровавую шутку Шолом Алейхейма и сказала, чтобы я сам решил, как поступить. И так было всегда. Я терпел. А насчет этого... Она очень огорчилась, когда я ей признался, но сказала, что я ее сын и всегда им останусь. Предостерегла только от беспорядочных связей. А когда один раз неожиданно пришла домой, а у меня был Руслан — даже не постучалась в комнату, сидела на кухне. А когда мы оделись и вышли, предложила всем вместе попить чаю. Была с ним приветлива, как со всеми гостями. У меня золотая мама!

— Так вы что, с Русланом больше не увидитесь?

— То, что не станем любить друг друга меньше — я уверен, а увидимся теперь, скорее всего, не скоро, — грустно ответил Женька, — От России до Америки значительно дальше, чем от Питера до Москвы. Но придет время, и он прилетит. Мы зарегистрируем наши отношения и будем вместе всю жизнь. Я сделаю все возможное для этого!

— А он сам-то хочет?

— Как он может не хотеть? И потом, он честный человек, а в России честно можно только сдохнуть. Просто сейчас не может. По личным обстоятельствам.

— Женат?

— Нет, он тоже гей. У него мать к постели прикована, он ухаживает за ней...

Неожиданно взгляд Женьки остановился в одной точке. Он улыбнулся и приветственно поднял руку. У входа на боковую аллею стоял подтянутый моложавый мужчина и тоже улыбался ему. И потому, КАК они улыбались друг другу, Славка почувствовал, что все, что рассказывал ему Женька — правда. По другому быть не могло — ТАК могли улыбаться друг другу только любящие люди.

— Ну, прощай, Мурашик, — протянул ему руку Женька, вставая, — Так выходит, что мы с тобой больше не встретимся. Желаю тебе найти свое счастье.

И пожимая Славкину ладонь, добавил доверительно:

— Мой тебе искренний совет — вали отсюда. Ты сумеешь жить в цивилизованном обществе. Я тебе говорю.

Славка видел, как они обнялись и коротко поцеловались, как пошли рядом о чем-то болтая, как человек распахнул дверцы припаркованного у боковой ограды Лексуса, они сели, и машина, сорвавшись с места, замигала поворотником у перекрестка на Невском.

Он сидел, как оглушенный, оказавшись невольным свидетелем какой-то совсем другой жизни, где другие понятия, другие оценки, другие приоритеты — все другое. И это, не смотря на то, что эти люди здесь, рядом. И открыл ему эту жизнь бывший одноклассник. Тот, с кем он проучился бок о бок девять лет, видел каждый день, общался с ним и не знал, чем тот жил на самом деле. И сейчас серебристый Лексус умчал его в совершенно другую реальную жизнь, так не похожую на ту, которой жил Славка.

Нельзя сказать, чтобы он был наивным, но услышав такое от своего же одноклассника со всей прямотой и беспощадностью, был подавлен. И главное, вспоминая разговор, ловил себя на том, что и ему приходили в голову подобные мысли. Пусть не столь категоричные, но приходили. И ему было неуютно от постоянной лжи и лицемерия. И его возмущало стремление каждого использовать хоть мизерную, хоть ничтожную власть, чтобы не помочь человеку, а унизить, подчинить себе, даже поиздеваться. И ему была противна злоба и нетерпимость. Неужели все действительно так?

Задумавшийся Славка очнулся оттого, что почувствовал на себе взгляд. Причем, довольно пристальный. По аллее расхаживал парень лет тридцати, временами косясь на Славку. Он тоже посмотрел на парня.

'Есть контакт...' — вспомнилась ему Женькина фраза.

Славка поднялся и пошел рядом.

— Как у тебя с местом? — спросил парень, как бы продолжая разговор с полуслова.

— Есть, — ответил Славка,

— Комната? Квартира?

— Комната, но все надежно. Мать должна через час уйти в ночную, а соседей нет.

— Далеко отсюда?

— Не очень. За Витебским вокзалом. Можем дойти пешком до Литейного, а там на трамвае...

Во время разговора Славка рассмотрел парня и не пришел в восторг. Дело было даже не в том, что того нельзя было назвать красавцем. Было в его облике и манерах что-то двуличное, отталкивающее. Губы все время улыбались, интонации голоса оставались индифферентными, а холодные глаза смотрели цепко и оценивающе.

'Да ладно, — мысленно успокоил себя Славка, — на раз сойдет. За этим ведь сюда и пришел'.

Парень задумался на какое-то время, а потом полувопросительно полуутвердительно произнес:

— Поехали...

Всю дорогу, пока шли по Невскому и ехали в трамвае, они молчали. Славка продолжал украдкой рассматривать парня, стремясь разбудить в себе определенный интерес, но не чувствовал даже легкого возбуждения. Что обрести желанного друга не вышло, он уже понял, но теперь начинал сомневаться, получится ли у него вообще хоть что-нибудь?

— Ты актив или пасс? — осмелился спросить Славка, когда они вышли из трамвая.

— Уни, — буркнул парень, не поднимая головы.

Так же молча дошли до Славкиного дома.

— Нам сюда, — кивнул Славка на ворота.

Парень остановился, и подняв на него цепкий взгляд, спросил:

— Ты уверен, что в квартире никого?

— Могу проверить, — пожал плечами Славка.

— Тогда сходи, — приказал парень и добавил, — Были б мы ровесники... А так ... никто не поверит, в случае чего, что я твой школьный приятель.

— Я уже армию отслужил, — немного обиженно сказал Славка.

— Хорошо сохранился, — заметил парень с ядовитой усмешкой.

— Жди здесь, — пожал плечами Славка.

— Я там подожду, — парень кивнул на скверик за углом противоположного дома, — Выйдешь, махнешь, если все в порядке.

Славка пошел домой. В квартире действительно никого не было. Однако легкий запах кухни, смешавшийся с едва уловимым ароматом любимых духов матери, свидетельствовал о том, что она ушла совсем недавно.

Славке вдруг неожиданно стало жаль мать. Он представил себе, как она только что прихорашивалась перед зеркалом, как всегда делала перед уходом, как сейчас идет где-то по улице. Маленькая, сухонькая, беззащитная и слабенькая. Идет на пропахшую резиной фабрику, где ей предстоит работать всю ночь в грязном цехе. А он? Приведет сейчас постороннего парня, почти мужика, к которому не испытывает даже ни малейшей симпатии и они будут предаваться утехам в комнате, которую она только что так усердно убирала?

'А может, не надо?' — подумалось Славке.

Какое-то тревожное предчувствие завладело им. Вдруг не захотелось выходить из дома, а поставить на плиту чайник и залечь на диван с книгой. Однако сознание, что внизу ждет человек, которому он пообещал вернуться, заставило его спуститься и призывно махнуть рукой.

Они молча поднялись по лестнице. Войдя в квартиру, парень прислушался.

— Да нет никого, — успокоил его Славка, — Разувайся, вот тапочки. И проходи в ту комнату. Пива холодного хочешь?

— Не пью, — отстранено произнес парень, — Может, лучше предложишь душ принять?

— Да, конечно, — спохватился Славка, — Вон та дверь в ванную. Полотенце чистое я тебе сейчас принесу.

Парень не торопился, прохаживаясь по коридору и продолжая прислушиваться.

— Мне надо позвонить, — сказал он, наконец.

— Пожалуйста, вон телефон...

Славка кивнул на полку в углу прихожей, где стоял аппарат.

— Ты, вот что, — не терпящим возражений голосом сказал парень, — иди в ванную первый, а я пока позвоню.

Славка достал полотенца и послушно последовал в ванную. Он залез под душ и постарался представить дальнейшее, слегка теребя член и пытаясь вызвать возбуждение, но оно не приходило.

'Да ладно, во рту встанет по любому', — утешил сам себя Славка, вытираясь.

Он обмотал полотенце вокруг талии, сунул ноги в тапочки и вышел. Парень ждал его на том же месте, посередине коридора. Очевидно, он уже успел позвонить.

— Иди, — кивнул ему Славка на дверь ванной, — Полотенце справа на вешалке.

Парень ушел в ванную, и Славка услышал, как зашумела вода.

Он вошел в комнату, с помощью стула дотянулся до коробки, стоявшей на крышке шифоньера, где были припрятаны презервативы, и достав пару, спрыгнул. Полотенце при этом упало. В отражении стоящего в углу старомодного трельяжа он увидел свое худое длинное тело. Почему-то опять его охватило недоброе предчувствие и опять стало кого-то жалко: то ли мать, то ли себя...

'Ну, а мать-то причем?' — подумал Славка, растягиваясь во весь рост на диване поверх постеленной простыни и прикрывая живот полотенцем.

Он ждал. Вот послышались шаги в коридоре, скрипнула дверь...

'Интересно, он разделся сразу или нет?'

Славка повернул голову и замер. Парень стоял на пороге комнаты в том виде, как был до ухода в ванную. Он и не думал принимать душ, а тем паче раздеваться. В руках у него был огромный топор. Тот самый, который сосед Виктор Петрович привез с дачи и хранил почему-то под ванной.

Губы парня теперь не улыбались, а глаза смотрели, как на неодушевленный предмет. Вся поза и действия не вызывали сомнений в намерениях.

Славка невольно попятился на диване, спуская ноги на пол и пытаясь встать.

— Ну, что, пидоренок, ты все понял? — проговорил парень все тем же индифферентным голосом, поднимая руку с зажатым в ней топором.

Славка встал на ноги. Полотенце поползло на пол, он сделал попытку, нагнувшись, поднять его... Но страшной силы удар в подбородок опрокинул его навзничь.

Славка отлетел назад, и сильно ударившись затылком о стену, упал на диван, теряя сознание...

6.

Когда Славка очнулся, солнце за окнами клонилось к закату. Ушибленная голова болела, и слегка поташнивало. Мутным взглядом Славка оглядел комнату. Весь вид ее не оставлял сомнений, что квартира ограблена. Двери шифоньера были нараспашку, белье валялось на полу, вывернуты все ящики трельяжа, серванта, переворошено белье на постели матери.

Пошатываясь, Славка начал собирать с пола вещи, преодолевая головную боль, накатывающуюся при каждом приседании. Попутно, он тщетно проверял места, где мать хранила что-то представляющее ценность. Ничего не было. Не было ни ее золотых украшений, ни денег, отложенных про запас под стопкой белья, но самой большой потерей для Славки оказался серебряный набор столовых приборов. Это была единственная в их доме антикварная вещь, доставшаяся от бабушки.

Славка ее почти не помнил. Она жила в деревне в Новгородской области. Когда Славка еще не ходил в школу, мать отправляла его туда на лето. Воспоминания сохранились в памяти отрывочно. Но он запомнил не знавшие усталости узловатые руки бабушки, все время чего-то делающие, ее доброе лицо и глуховатый голос. Помнил, как однажды спросил ее:

'Бабушка, а почему ты никогда не держишь руки внизу, вот так... — вытянул он по швам свои ручонки, — А все время перед собой?'

'Так, когда же мне их так держать? — добро рассмеялась бабушка, — Мне, Славенок, дела делать надо. А не было бы у меня дел, я бы и стояла вот так...'

Она шутливо передразнила его.

Такой он и помнил свою бабушку, как живчик бегавшую по избе и непрестанно чего-то делавшую. Помнил речку, дядю Ивана, катавшего его на лодке, деревенских ребят...

Помнил и хмурый дождливый день, когда из детского сада привела его соседка Вера Петровна, сказав, что мама вернется завтра, и весь вечер читавшая потом ему сказки. Помнил вернувшуюся маму, печальную и даже какую-то постаревшую. Помнил и большую коробку, вытащенную матерью из сумки.

'Вот, сынок, — горько сказала мать, — это приданое тебе от бабушки'.

Он не понял, что такое приданое и открыл, думая, что там что-то вкусное, а увидел уложенные рядами ложки и вилки.

'А больше ничего не прислала?' — разочарованно протянул он.

'И не пришлет... Нет у нас больше бабушки', — ответила мать, вытирая выступившие слезы.

'Как — нет?' — не понял он.

'А так. Умерла'.

Славке стало грустно. Он уже знал, что люди живут, а потом умирают и их закапывают на кладбище. Ему стало грустно оттого, что больше никогда не увидит своей доброй бабушки, но, что же поделаешь, раз так, наверное, надо? Он вытащил из коробки вырванный из тетрадки в клеточку листок и развернул его. Читать по вывескам он уже кое-как научился, и ему не составило труда прочесть написанные чуть корявым бабушкиным почерком крупные печатные буквы: "ВНУКУ МОЕМУ СЛАВИКУ". И вот тут, неожиданно сам для себя, он заплакал. Он представил бабушку, которая их писала, и то, что ее больше нет, вдруг осозналось совсем иначе, и отчего-то сделалось до того жалко, что слезы полились сами собой...

И сейчас это воспоминание отозвалось тяжкой душевной мукой. ВНУКУ МОЕМУ СЛАВИКУ — сами собой возникли в памяти корявые буквы, и Славка почувствовал как глаза его, как и тогда, в детстве, наполняются слезами.

Кое-как убрав комнату, Славка сел на диван, с ужасом думая, как обо всем рассказать матери.

Но самый большой удар ожидал его, когда он вышел в коридор и увидел взломанную дверь в комнату соседей...

Все последующее — милиция, допросы, слезы матери, угрозы соседки подать в суд, если не будет возмещена стоимость, слились для Славки в нескончаемую череду сменяющих друг друга мрачных сцен. Но самое ужасное, что пришлось рассказывать все, как есть, и то, о чем перешептывались по углам, стало произноситься во весь голос. У соседей, в отличие от Славкиной матери, было, что украсть, и он почувствовал, что если умалчивать и искажать факты, то доказать потом, что он не был в сговоре с преступниками, будет невозможно.

По двору Славка ходил, как оплеванный, на двери кто-то постоянно писал сначала мелом, а потом спреем всем известное слово, мать на глазах состарилась за несколько месяцев. В дом пришла самая настоящая нищета, и Славка с нетерпением ждал своей первой зарплаты.

Наконец настал день, когда он выехал за ворота парка в свой первый рейс.

Переживания последних дней и без того выбили Славку из колеи, а тут добавилась еще и работа, вставать на которую приходилось в три часа ночи, а возвращаться под утро. Он недосыпал, стал нервным и раздражительным. От усталости у него болела голова и ощущалась дрожь в коленках, но он упрямо шел на работу. Брал лишние смены, делал дополнительные рейсы по заданию диспетчеров, которые затыкали им интервалы из-за недовыпуска машин на линию.

— Ты посмотри на себя, — сказал как-то веселый Алексеич, водитель, что стажировал его на линии, глядя совсем не веселыми глазами, — Кожа да кости остались. Когда денег много зарабатываешь — хорошо, но так и загнать себя можно. Вон, Брыкин так работал, а потом прям на линии пена изо рта пошла. Теперь с метлой по канаве ходит, и в психушку поставили на учет.

— У меня не пойдет, — зло ответил Славка, садясь в кабину, и резко сняв троллейбус с ручного тормоза, уехал в очередной рейс.

На линии его окрестили сердитый малый, поскольку и в самом деле он таким выглядел. Умерил Славка свой пыл только тогда, когда, заехав однажды в парк и опуская штанги, почувствовал такое головокружение, что земля ушла из-под ног. Он повис на веревках, кое-как зацепил обе штанги за один крючок, отдышался, а потом, держась за троллейбус, буквально вполз в салон и некоторое время сидел в темноте, пока не ощутил в себе силы, не качаясь, дойти до диспетчерской сдать путевку, чтобы не подумали, что приехал с линии пьяным.

Так прошли осень и зима. Кроме работы, Славка не ходил никуда. Он уже ощущал себя принадлежностью этой груды штампованного железа, а все пассажиры стали на одно лицо.

Мать тоже работала в две смены, относя каждый месяц "ренту" соседке, поскольку жуликов так и не нашли. Славка почти полгода отдавал всю зарплату матери, но, в конце концов, ненасытность соседки взбесила его.

— Ты что, до самой смерти ей собираешься платить? — спросил он мать, — Сколько ты ей уже перетаскала?

— А ты хочешь, чтобы она тебя в тюрьму засадила?

— Сейчас. Засадит. Разбежалась. Тех, кто грабил, не засадили. Пусть докажет сперва. Я тоже могу заявить, что она меня обворовала. Короче, прекращай ей платить!

— Да ты что? Не знаешь, что это за люди?

-Знаю. Поэтому они и торжествуют, что мы их боимся. Я больше ни копейки не дам. Пусть идет, куда хочет! Так ей и скажи.

Это было первое его решительное слово в доме, и он настоял на своем. Соседка никуда не пошла, но на Славку стала смотреть так, что если бы могла убить взглядом, от него не осталось бы и пепла. Но ему было все равно — он ее просто не замечал. Славка в доме вообще ни с кем не разговаривал. На деньги, что перестал отдавать, к лету купил себе компьютер.

Все это время, кроме как с коллегами по работе, Славка ни с кем не общался. Однако насупившая весна стала понемногу будить в нем чувства. Он ловил себя на том, что обращает внимание на симпатичных парней на улице и в салоне своего троллейбуса. Особенно после того, как подсмотрел в зеркало за двумя геями, начавшими ласкать друг друга поздно вечером в пустом троллейбусе. Он увидел даже принадлежности одного. Те были уверены, что то, что они делают руками, за спинками сидений не видно. Не учли только, что у Славки в кабине одно из им самим установленных зеркал, было прикреплено низко сбоку, чтобы видеть обращающихся за талонами.

Он увлекся наблюдением до того, что забыл снизить скорость под стрелку, и произошел сход штанг. Выходя из кабины, он так посмотрел на них, что когда заходил обратно, после того, как поставил штанги, тех в салоне уже не оказалось.

А он поехал дальше, и вспоминая увиденное, ощущал всю дорогу до парка томительное возбуждение, овладевшее им настолько, что поставив машину на отстой, сел в темноте на то самое место и начал мастурбировать.

'Нет, — горестно подумал Славка, вставая и вытирая руку платком, — Одному быть нельзя'.

Обзаведясь компьютером и войдя в Интернет, он сразу полез на гей сайты, открыв доселе неизведанную для себя жизнь. Начитавшись и насмотревшись вдоволь, Славка решил в первый же выходной пойти в гей клуб. Он не разбирался, чем они отличаются и какой ему больше подходит, а отправился в первый попавшийся.

Вход помещался под аркой большого жилого дома, и если бы не пара ребят, свернувших туда с набережной, ему бы пришлось его разыскивать. Вывески никакой не было, а название обозначалось на небольшой табличке, прикрепленной под кнопкой домофона, по которому позвонили парни, и Славка вошел вслед за ними.

Похоже, здесь когда-то была квартира или две, так как планировка напоминала традиционную ленинградскую коммуналку. Единственным ярко освещенным местом был гардероб, где Славке предложили оставить куртку, и за весьма скромную плату вручили входной билет в комплекте с презервативом.

— Действителен всю ночь до закрытия, — не поднимая глаз, вежливо пояснил молоденький парень гардеробщик, — Можете выйти, а потом вернуться. Но только на одно лицо...

Во всех других помещениях царил полумрак, и негромко играла музыка. Прямо от гардероба начинался длинный коридор, левая стена которого была разгорожена на кабинки, в которых могло поместиться два человека, правда, только стоя. Тут же стояло несколько парней, как ожидая чего-то. Не разглядев их как следует, поскольку глаза еще не привыкли к темноте, Славка прошел дальше.

За кабинками открылся вход в холл, где были диваны, столик с пепельницами, а на мониторе в углу мелькали кадры порно фильма. Тут сидело несколько парней — и парами, и поодиночке, которые лениво покуривали, смотря видео. Заглянул Славка и в комнату, располагавшуюся за холлом. Там стояло несколько кресел с высокими спинками, на одном из которых сидел мужчина средних лет, судя по телодвижениям и выражению лица, явно занимавшийся мастурбацией. Здесь тоже демонстрировалось порно, только более откровенное, и монитор был побольше.

Славка вернулся в холл, присел на диван и выкурил сигарету. Окружающие не обращали на него внимания. Лишь одна пара, что сидела при входе, задержала взгляды и о чем-то пошепталась.

-... Он тебе нравится? — донеслось до его слуха.

Славка затушил окурок и решил пройти дальше. Коридор заканчивался довольно большим помещением, в котором размещался бар. Здесь стояло несколько круглых столиков, а на подвешенных по углам мониторах демонстрировалось аналогичное тому, что он уже видел, только без звука и более скромное.

Славка подошел к стойке и попросил кружку пива. Бармен предложил закуску, но он отказался и сел за свободный столик. Чувство неловкости, которое не покидало его с момента, как он переступил порог клуба, стало проходить по мере убывания пива в кружке.

Вот он уже взял вторую.

Народу постепенно прибавлялось. Славка потягивал пиво, курил, и то посматривал на мониторы, то разглядывал окружающих. Многие знали друг друга, здоровались между собой и с барменом. На удивление, публика была разномастная. Самому младшему из присутствующих едва можно было дать восемнадцать, но тут же сидели два мужика явно за пятьдесят, правда, неплохо сохранившиеся. Пришли и те двое, что обратили внимание на Славку в холле, и расположились за соседним столиком, взяв по бокалу вина. Они продолжали о чем-то болтать, частенько посмеиваясь.

Славка прислушался и уловил несколько фраз:

-...Главное, хоть бы клизму душем сделал себе, весь х... в говне оказался...

-... В ротешник бы ему засунул сразу...

-... Не, я в отпаде от него был...

Разговор явно не навевал приятных ассоциаций, но Славке вдруг сделалось хорошо. Выпитое пиво дало о себе знать, в голове немного шумело, а сама обстановка вокруг приятно раскрепощала. Ему было уже хорошо только лишь от сознания, что здесь он такой же, как все и не надо это скрывать. Он готов был просто сидеть так весь вечер и всю ночь, смотреть порнуху, пойти подрочить в темную комнату, а там, может быть, и что другое бы вышло. Полученный в гардеробе презерватив вселял надежду.

'Как же хорошо, что появились вот такие места, — думал он, блаженно смотря по сторонам, — куда можно придти, расслабиться, познакомиться с кем-то и в нормальных условиях потрахаться... Могли мы об этом мечтать лет пять назад?'

Приглядываясь к окружающим, Славка заметил за дальним угловым столиком паренька лет двадцати — худенького, со слегка вьющимися волосами, часто смотревшего в его сторону. Мелькнула мысль подсесть к нему, но пока еще что-то сдерживало. К тому же, Славка не был уверен, что тот смотрит именно на него.

'Подожду, может знак какой подаст', — решил он.

Отлучаясь в туалет, он уже видел в коридоре целующихся парней, а из других кабинок, побольше тех, что он заметил при входе, располагавшихся с другой стороны коридора, доносились чьи-то сладостные стоны.

-Разрешишь?

К столику подошел уже подогретый винными парами мужчина лет пятидесяти. Славка равнодушно пожал плечами, придвигая свою кружку ближе. Незаметно краем глаза он оглядел мужика. Славка уже был переполнен желанием, но весь вид этого порядком обрюзгшего человека, в маленьких полупьяных глазках которого не было ничего кроме похоти, почему-то отталкивал. Он перевел взгляд в угол, где сидел обративший на себя внимание паренек, и не нашел его.

'Ну, вот, — разочарованно подумал Славка, — Что бы было подойти? В лоб не ударил бы в случае чего. А теперь уже, наверное, поздно...'

Мужчина, тем не менее, разглядывал его довольно откровенно. Славка испытывал ощущение, будто его раздевают глазами не спросясь, и от этого неприязненное чувство возрастало.

— Что ты хочешь? — лениво ворочая языком, спросил мужик.

— Ничего, — ответил Славка.

— А за ничего, что хочешь?

Славка, поморщившись, пожал плечами, и залпом допив бокал, перешел в холл. Там уже было довольно людно и шумно, но он нашел себе местечко на одном из диванов и сел рядом с двумя парнями, довольно откровенно ласкавшими друг друга за разговором. Славка поискал глазами паренька, но того не было и здесь. Зато, спустя какое-то время, появился опять злополучный мужчина и уселся напротив. Славка посмотрел ему в глаза, и опять стало неприятно. Можно было подумать, что тот уже мысленно совершает с ним половой акт.

'Билет действителен до закрытия, — вспомнил Славка, — Пойти, что ли, пройтись маленько? Может, за это время он уйдет, или трахнет его, в конце концов, кто-нибудь?'

Он затушил окурок в пепельнице, и забрав в гардеробе куртку, вышел на набережную.

Уже стемнело. От воды тянуло холодком, мчались куда-то машины, шли прохожие, не догадывающиеся о происходящем за этими стенами.

'А что? — подумалось Славке, — Ведь так и должно быть. Кому мы мешаем тем, что мы такие? Почему нас ненавидят за это? Кому мы это навязываем?'

Он сделал круг по набережным, дойдя до Невского и обратно, и вернулся к клубу. И тут, недалеко от входа, заметил того паренька. Тот сидел на решетке, ограждавшей окно полуподвала, и говорил по мобильному телефону. Славка замедлил шаги и посмотрел на него в упор. Тот тоже взглянул в ответ, а потом поднялся и пошел рядом, завершая разговор. Молча дошли они до арки, и не сговариваясь, свернули.

— На второй заход? — улыбнулся Славка, когда паренек надавил кнопку звонка.

— Можем сразу к тебе домой, — ответил тот.

— Я приезжий, — соврал Славка.

Водить кого-либо домой он твердо зарекся после случая с ограблением.

— А в гостиницу?

— Посмотрим. Посидим пока здесь, — ответил Славка, заходя в открывшуюся дверь.

Они сдали куртки и прошли в бар. Назойливый мужчина сидел в углу, что-то говоря на ухо другому, помоложе, лет сорока. По их улыбающимся лицам можно было догадаться о возникшем контакте. Он заметил вернувшегося Славку, но лишь скользнул по нему совершенно равнодушным взглядом.

— Возьми мне пива, — попросил паренек, — и поесть чего-нибудь.

Славка выполнил просьбу, и они уселись за свободный столик.

— Ты первый раз здесь? — спросил паренек.

— Да, — признался Славка.

— И как тебе?

— Нравится.

— А где еще понравилось?

— Я не знаю, я больше нигде не был, — сказал Славка, чувствуя, что почему-то краснеет, хотя вряд ли это было заметно в полумраке.

— Здесь своеобразная обстановка, — сказал паренек, — В других клубах веселее — танцпол есть, шоу, Хотя, тут тоже не всегда так.

— А как еще?

— Ну, например, есть день, когда все ходят по клубу в одних плавках.

Славка представил это себе и невольно улыбнулся, проникаясь возбуждением. Оно нарастало и от предвкушения, что вечер с пареньком не закончится просто так. Они уже откровенно улыбались друг другу и обжимались под столом коленками.

— А что за парни в коридоре стоят? — спросил Славка.

— Такие же, как мы с тобой, — пожал плечами паренек, — Ждут, когда кто-нибудь позовет в кабинку. Показывают, что готовы.

Славка осмелел и положил пареньку на ногу ладонь.

— Тебе надо в 69 сходить, — как будто ничего не ощущая, продолжал тот, — Хотя мне больше нравятся Джунгли...

— А это где? — спросил Славка, продвигаясь рукой выше и сжимая явно напрягшийся под джинсами член паренька.

— На Петроградской, недалеко от Юбилейного, — ответил тот, позволяя Славке это делать, даже слегка зажмурив глаза от удовольствия.

— Может, вместе сходим?

— Можем, — пожал плечами паренек.

— Как тебя зовут?

— Рома.

— А меня Славка...

— Возьми мне еще пива и поесть, — опять попросил Рома.

Когда Славка вернулся и опять полез под столом рукой по его коленям, Рома откинулся и расстегнул молнию на джинсах, ослабив ремень.

Славка залез прямо ему в джинсы, сквозь трусы массировал стоящий член, сжимал яички и не верил сам своему счастью. То, что было до настоящего момента только лишь пределом его фантазий, так явно воплощалось в реальность, что у него захватывало дух. А Рома спокойно потягивал пиво, курил, пуская дым колечками, и продолжал болтать что-то о клубах, как будто ничего не происходило, и это еще больше заводило Славку.

— Пойдем... — наконец, нерешительно протянул он, не в силах бороться с охватившим его желанием.

Рома меланхолично затушил сигарету, и поправив под столом ремень, поднялся. Они вышли в коридор.

— Вон там, — кивнул Рома налево, — можно лежа, а потом сразу в душ. Только белье и полотенца надо взять у гардеробщика. Куда пойдем?

Славке было уже все равно, где и как — сидя, лежа, стоя. Он до того осмелел, что казалось, готов был сделать это прямо здесь, в коридоре, на полу, на глазах у всех, настолько овладела им страсть. Похоже, Рома почувствовал это. Неожиданно он присел, и обхватив Славку ниже талии за бедра, поднял и унес в объятиях в кабинку.

Славка огляделся. Кабинка была не то чтобы очень просторной, но вдвоем было не тесно. Было темно, но на стенке висело бра, и можно было, при желании, сделать освещение таким, чтобы видеть друг друга. Рядом были подвешены смазка и салфетки. Половину кабинки занимал топчан в виде высокого кресла, на котором можно было сесть или даже полулечь.

— Гляди, — кивнул Рома на развешенные по стенкам принадлежности для связывания и плетку.

— На все вкусы, — покачал головой Славка, включая бра — ему хотелось видеть Рому.

Они сошлись вплотную, сжав друг друга в объятиях, и слились губами в поцелуе. Ощущая, как Рома мастерски работает языком, Славка изнемогал от страсти. Ему казалось в этот момент, что ничего приятнее он не испытывал во всей своей жизни. Не прерывая поцелуев и объятий, они освободились от одежды и спустили по щиколотку джинсы вместе с трусами. Рома повернулся к Славке спиной и облокотился на топчан. Перед Славкой была его попка. Он стал ее поглаживать, прижимаясь возбужденным членом, но Рома опять неожиданно, не меняя позы, протянул назад руки и сам, разведя себе ягодицы, направил Славкин член, сделав телом встречное движение. У Славки возникло легкое головокружение, и он начал с упоением делать то, что представлялось ему в мечтах. А Рома так мастерски подыгрывал ему, вертя попкой, что Славка уже скоро почувствовал приближение естественного конца. Но Рома почувствовал это еще раньше, и в последний момент выскользнул из-под Славки, не давая ему сделать это в себя, а вскочив на топчан ногами и усевшись на корточки, первым завершил процесс ему на грудь. Непроизвольно то же произошло и у Славки. Он привалился спиной к стенке, едва переводя дух и чувствуя, что его тело покрылось потом.

— Салфетки возьми, — сказал Рома.

Они тщательно вытерли следы страсти и посмотрели друг на друга.

— Нормально? — улыбнулся Рома.

— Класс! — восторженно прошептал Славка.

Он уже опять чувствовал возбуждение.

— Ну, ты гигант, — усмехнулся Рома, посмотрев ему между ног.

— А чего? Давай, теперь ты меня, — проговорил Славка, обнимая его за талию и прижимая к своему телу.

— Я чистый пассив, — покачал головой Рома.

— А в рот возьмешь?

— Потом, — ответил тот, слегка отстраняясь, — Пошли, еще посидим и опять вернемся. Пиво возьмешь?

Славка вздохнул и стал натягивать джинсы. Просьба о пиве была уже третьей за вечер, но он об этом не думал. Он готов был брать его бесконечно, лишь бы повторилось то, что произошло между ними. Разве лишняя кружка пива могла сравниться со всем, что пережил Славка за свою жизнь на пути к такому вечеру?

Они вернулись в бар. Славка опять взял пива и закуску себе и Роме. Они опять болтали за столом. Теперь Славка не лез к приятелю в джинсы — он знал, что будет желаемая близость по полной программе, и это наполняло его душу радостным предвкушением. Он даже немного растягивал его, и пил пиво не спеша.

На них поглядывали. Было видно, что Рома здесь свой человек. Славке это было безразлично. Он не испытывал никакой ревности, поскольку знал, что получит желаемое, и это было для него важнее всего. А сам Рома? Да пусть он потом это делает хоть со всеми по очереди, главное — он получит свое.

Пиво, наконец, было допито и они опять отправились в кабинку.

— Погаси свет, — попросил Рома, когда они вошли и закрылись изнутри.

Славка выключил бра, и кабина погрузилась почти в полную темноту. Опять начались объятия, опять полетели на топчан их рубашки и футболки, опять оказались спущенными по щиколотки джинсы с трусами, и Славка почувствовал, как горячие губы Ромы сомкнулись вокруг головки его возбужденного члена. Рома и это делал мастерски — водил языком по стволу, вокруг головки, усугубляя ощущения губами. Славка постанывал от удовольствия и гладил руками Ромину шею, плечи, волосы. Однако, даже утопая в сладострастных ощущениях, он вдруг отчетливо услышал характерное похрустывание денежных купюр.

Славка перестал стонать и прислушался. Сомнений не было. Не прерывая своего занятия, Рома методично прощупывал руками карманы Славкиных джинсов. Теперь он это ощущал даже ногами...

Славку как ударило током. Со всей остротой у него возникли в памяти разграбленная квартиры, слезы матери и коробка с серебряными приборами.

Вспомнились хитрые глаза Ромы, и его предложение сразу поехать к нему домой...

ВНУКУ МОЕМУ СЛАВИКУ... Славке показалось, что он увидел сейчас воочию эти написанные корявым почерком буквы...

Славка почувствовал, что только что владевшие им чувства сменились отвращением ко всему происходящему. Он резко оттолкнул Рому и рывком натянул джинсы. Не зажигая света, на ощупь, он надел футболку с рубашкой, и даже не заправив их, вышел из кабинки.

Он шел по темным улицам, и горечь обиды душила его. Пошел дождь, загремел гром. У Славки не было даже зонта, но он не убыстрял шаги. На душе было так противно, что усугубляющие это состояние холодные струи, были даже приятны. Ему, как мазохисту, хотелось, чтобы стало еще хуже. Хотелось, чтобы эта первая в насупившем году гроза вымыла из его души все желания, в которых он только что утопал, млея от восторга, и которые всякий раз оборачивались для него горечью и разочарованием в людях...

Таким и предстал он перед глазами открывшей ему в третьем часу ночи дверь матери: мокрый до нитки, хмельной и унылый, в приспущенных джинсах с не заправленными в них футболкой и рубашкой.

— Опять, — проговорила она, заливаясь слезами.

— Оставь меня в покое, — мрачно сказал Славка глухим голосом, и скинув с себя куртку с кроссовками, повалился на кровать.

7.

Незаметно наступило лето и подошло время отпуска. Хотя начальник маршрута напрямую спрашивал, не согласен ли он отодвинуть его на более позднее время, Славка настоял на своем:

— Я что, хуже других, что ли?

А сегодня ночью, заехав в парк и опустив штанги троллейбуса, неожиданно почувствовал себя неуютно от мысли, что на работу теперь лишь через месяц. Как ни крути, а работа была единственным, что наполняло его жизнь смыслом. А что теперь? Сидеть дома? С матерью они стали чужими людьми, а своего круга общения, кроме как на работе, у него не было. Все куда-то в отпуск уезжали, заранее строили планы, а он? Была бы жива бабушка... Но дом в деревне давно продан, а больше ему ехать некуда.

Проснувшись утром, Славка почувствовал, что надо все-таки куда-то уйти. Мать отдыхала после ночной смены, а проснется — опять начнется невыносимое.

Он решил поехать на пляж, даже, несмотря на то, что погода явно не благоприятствовала. Было хоть и тепло, но небо сплошь затянуло серыми тучами.

'Может, разгуляется, пока доеду', — подумал Славка.

Однако, сойдя с электрички в Курорте, понял, что надеялся напрасно. Здесь, над морским заливом, тучи выглядели не просто серыми, а имели темный свинцовый оттенок. Не доставало только, чтобы пошел дождь. И он не заставил себя ждать, как только Славка успел расположиться на пустынном пляже и сплавать разок вдоль мелководья.

Сначала дождь слегка накрапывал, но едва Славка выбрался на берег, как хлынул самый настоящий ливень. Чертыхаясь про себя, он запихнул наскоро в рюкзак вещи, и накрывшись подстилкой, опрометью кинулся к кабинкам под навесом на территории пляжа санатория Дюны.

Влетев в крайнюю и отдышавшись, Славка проверил, не растерял ли чего, пока бежал, и не промокла ли одежда? Потом сложил все аккуратно и отжал напитавшуюся водой подстилку.

За дверью кабинки стояла стена дождя.

'Ну, вот и отдохнул. С началом отпуска', — сказал сам себе Славка.

Неожиданно ему показалось, что рядом кто-то есть. Славка прислушался и уловил шорох. В одной из кабинок, что располагались под тем же навесом, определенно кто-то был. От мысли, что вдобавок этот кто-то видел, как он бежал под проливным дождем, неловко прикрываясь подстилкой, ему стало совсем досадно.

Славка встал ногами на лавочку и выглянул поверх перегородок. Прямо на него из кабинки через одну смотрело лицо пацана лет семнадцати. Взгляд его выразительных серых глаз был настолько приветливым, что Славка сразу успокоился.

— Купался? — спросил парень.

-Ага, под дождем, — ответил Славка.

Тот улыбнулся. Улыбка у него была открытой и чуть озорной.

— А я с утра тут валяюсь, — заговорил парень, как бы продолжая разговор, оборванный на полуслове, — Думал встречу кого...

Он сделал движение головой в сторону всем известного пляжа.

Славка насторожился. Правда, он и сам прибежал оттуда, тот это видел, но все-таки так откровенно вести себя с незнакомым человеком он бы не стал.

— Кого? — спросил Славка.

— Ну, знакомых кого-нибудь, — просто ответил парень.

Он исчез, а потом выскочил из кабинки и перебежал к Славке. Парень тоже был в одних плавках, и держал в руках спортивную сумку с одеждой.

— Глеб, — протянул он руку, входя.

— Слава, — сдержанно ответил Славка, все еще не зная как себя вести.

— Во льет, да? — улыбнулся Глеб.

Они постояли молча, наблюдая, как залив буквально кипит под струями дождя.

— А прикольно было бы прямо сейчас искупаться? Ты пробовал? — спросил Глеб.

— Нет, — покачал головой Славка, — По-моему, удовольствие ниже среднего.

— Сейчас проверим, — ответил тот, и бросив на скамейку сумку, устремился прямо под ливень, издав воинственный клич.

Он домчался до залива и с разбегу бултыхнулся в кипящие волны.

— Класс! Иди сюда! — донесся до Славки его голос и он, повинуясь какому-то внутреннему порыву, махнул вслед за Глебом.

Хлещущие струи дождя не показались холодными, а наоборот, добавляли азарта. Славка тоже нырнул в волны и оказался рядом с Глебом.

— Классно! Да? — смеясь, воскликнул Глеб, валя его с ног.

Они завозились на мелководье, борясь друг с другом. Ощутив в воде гибкое живое тело Глеба, Славка пришел в сладостное возбуждение и старался не прикасаться к нему определенными частями тела, чтобы тот ненароком этого не почувствовал. Глеб увлекал Славку дальше в море.

Они доплыли до конца отмели, прыгая на волнах, и опять начали бороться, смеясь и брызгаясь водой. Когда Глеб, резвясь, попытался стянуть со Славки плавки, тот совсем осмелел и решил — будь, что будет.

Хлестал ливень, покрывались пеной, откатываясь, морские волны. Они кувыркались одни среди бушующей стихии, опьяненные безудержным весельем. Таким раскрепощенным Славка не чувствовал себя, наверное, ни разу в жизни. Время и весь окружающий мир ушли куда-то. Были только волны, ливень, пустынный пляж и звонкий заливистый смех Глеба...

Совершенно выдохшиеся, они выбрались на берег и побрели к кабинке. Славка не замечал струй дождя.

— Классно оттянулись! — воскликнул Глеб, когда они вошли в кабинку, поворачиваясь лицом к Славке и ослепляя его лучезарной улыбкой.

Их взгляды встретились и Глеб перестал улыбаться.

— У тебя давно никого не было? — участливо спросил он.

Вместо ответа Славка приблизился, и как бы разорвав связывающие его нити, обнял Глеба. Тот ответил ему, лаская руками по спине и залезая под плавки. Они извивались в объятиях, целуя друг друга в щеки, глаза, щекоча языком ушные раковины и грудь. Глеб стал приседать, опускаясь все ниже. Славка почувствовал, как тот спустил с него плавки, и его губы сомкнулись там, где давно все пылало страстью. Незаметно оба оказались на полу, но не чувствовали ни грязи, ни исходящего от бетона холода.

Глеб похлопал Славку по попке, и тот, не боясь ничего, сам встал в удобную позу.

— Тише, — услышал он над ухом шепот Глеба, когда сладостно застонал,— мы же не дома...

Но Славке было все равно. С этими стонами вырывалось из его груди все томившее его с детства. Глеб тоже начал слегка постанывать, и наконец, они в изнеможении растянулись на грязном бетонном полу.

Шумел дождь. Вокруг не было ни души. И вообще ничего не было. Было только сладостное ощущение друг друга...

Наконец, Глеб встал, и сев на лавочку, улыбнулся. Славка подобрал ноги и сел на полу, тоже улыбаясь ему.

— Ты посмотри на себя, — засмеялся Глеб.

Славка огляделся и тоже засмеялся. Они были взъерошены и сплошь перепачканы грязью с пола, но глаза обоих светились счастьем. Отброшенные плавки валялись в разных концах кабинки.

— Пошли мыться, — сказал Глеб, выглядывая наружу.

Ливень прекратился, но дождь продолжал сыпать. Славка стал натягивать плавки, но Глеб, поднимая с пола свои, предложил:

— Да идем так — все равно никого нет.

Они дошли до залива, и сев на мелководье, стали отмывать друг друга, от чего опять возбудились, и дело кончилось тем, что, забыв всякую осторожность, снова предались страсти.

— Ты теперь не хочешь? — лукаво подмигнув, спросил Глеб.

Славка хотел. Он сделал это прямо здесь, в воде, зарываясь коленками в прибрежный песок...

Дождь постепенно перестал, и в воздухе повисла та самая ароматная прохлада, которая всегда бывает летом после дождя.

Славка закурил, предложив Глебу, но тот отказался.

— Кто курит — кончает раком, а кто не курит — оттягивает конец? — напомнил Славка известную поговорку.

— Семейная традиция, — просто ответил Глеб, — У нас никто не курит — все врачи. Дедушка и отец были известные нейрохирурги. И я тоже буду.

— Учишься?

— Поступил. А ты чем занимаешься?

— На транспорте работаю, — уклончиво ответил Славка, поняв, что они люди разного круга.

Но Глеба это не смутило. Он вообще воспринимал все удивительно непосредственно, почти по-детски.

— Правда? — загорелись у него глаза, — А где? На железке?

— На троллейбусе, — буркнул Славка.

— Катаешься? Я в детстве тоже мечтал так работать. Едешь, и все время что-то меняется перед глазами.

— За день так наездишься, что рябить начнет, — усмехнулся Славка, — Да и пассажиры достанут — жить не захочется.

— Да, народ у нас злой. Но, все равно работа нормальная.

— Это ты так считаешь, а другому скажи, так посмотрит на тебя, как на недоумка.

— Не обращай внимания. У нас везде унижают людей, вот каждый и хочет себя утвердить тем же способом.

Славка отметил, что Глеб не так наивен, как ему показалось вначале. Стремясь уйти от продолжения разговора, который мог перейти на семейные темы, Славка спросил:

— А как ты определил меня с первого взгляда?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну... Что со мной можно.

— Не знаю, — улыбнулся Глеб, — Я людей чувствую. И потом, кажется, я где-то тебя уже видел.

— Где ты мог меня видеть?

— В клубе каком, или здесь, на пляже.

— На пляже мог, а в клубе я был всего один раз.

— А бойфренд у тебя есть?

— Ты первый, — ответил Славка, чувствуя, что краснеет.

— Правда? Ты до меня ни с кем, ни разу?

— По большому счету нет.

— То-то я сразу и почувствовал, — улыбнулся Глеб, — Правда, я подумал, что у тебя просто давно никого не было.

— А у тебя часто так бывает?

— По разному. Когда хочется, иду в '69' и кого-нибудь нахожу.

— А постоянного найти не хотелось?

— Где? На тусовке не найдешь, — серьезно ответил Глеб, — а больше искать негде.

— Но ведь так и СПИД подцепить не долго. Насчет меня не сомневайся — я чистый, а вообще...

— Да. Ты прав, предохраняться надо. Но, как будущий врач говорю, СПИД ты можешь подцепить, где угодно, где что-то связано с проникновением в кровь. В том числе и здесь, любая ссадина может сыграть роль. Но если все в порядке, при активной роли вероятности мало.

— Со мной-то ты обе роли попробовал.

— Сам говоришь, что ты чистый, а я проверялся недавно. Значит, мы не ошиблись друг в друге.

Глеб улыбнулся, и Славка опять прижал его к себе.

— Ты, как с цепи сорвался. Что бы ты делал, если бы мы не встретились? — покачал головой Глеб.

— Не знаю... Не хочу сейчас об этом... Хочу тебя... Хочу... Хочу...— повторял Славка, осыпая его поцелуями.

— Подожди... — проговорил Глеб, слегка отстраняясь, — Ты, прямо, агрессор какой-то.

— Тебе со мной хорошо? — спросил Славка, пристально глядя в глаза Глеба.

— Очень. Но, нельзя же так... Давай просто посидим, мы же никуда не торопимся.

Славка оторвался от Глеба и сел на лавочку:

-Прости, — тихо проговорил он, — Если делаю что-то не так, как тебе хочется, ты говори, я не обижусь. Я просто очень долго ждал... Всю жизнь.

Глеб положил ему на плечи руку, отстраненно улыбнувшись при этом своим мыслям.

-Чего ты? — чуть встревожено спросил Славка.

-Ничего. У меня много чего было, но такое первый раз...

-Какое — такое?

-Да чтоб с первого взгляда... — он не договорил и нежно поцеловал Славку, — Не сомневайся. Мне с тобой тоже хорошо.

Пока они сидели в кабинке, небо расчистилось, и сквозь тучи проглянул луч солнца.

— Смотри, все-таки дождались у моря погоды, — заметил Глеб.

Не выпуская друг друга из объятий, они встали в двери кабинки, любуясь на рябящую в лучах солнца воду.

На пляже возникло несколько фигур, но под навесом стояла тишина, а от взглядов они были защищены боковыми стенками. Славка опять почувствовал возбуждение, а Глеб, прижавшись к его спине и положив подбородок на плечо, приспустил ему сзади плавки и прижался твердым членом.

— Охальник, — восторженно проговорил Славка, — На пляже, при людях, средь бела дня...

Он пошире расставил ноги, чтобы тому было удобнее, и ощутил проникновение. От экстремальности происходящего у Славки захватило дух.

Напротив, у кромки воды, прогулочным шагом двигались две пожилые женщины. Они повернули на них голову, но не задержали взгляда, поскольку все, что они могли видеть — это стоящие в дверях кабинки два парня в плавках, один за спиной у другого, смотрящие вдаль.

— Давай бабулькам член покажем? — услышал Славка над ухом шепот Глеба.

— Какой? — так же тихо прошептал Славка.

— У нас сейчас один на двоих, который снаружи, — отозвался Глеб и спустил ему плавки.

— Бл.., ты что?!

Славка опешил от неожиданности и тут же нагнулся, чтобы их поднять, слыша приглушенный озорной смех Глеба. Все это время они не отрывали взгляда от ничего не подозревающих женщин.

— Ну, ты даешь! — восторженно сказал Славка, — Мне бы и в голову не пришло такое!

Они поплавали еще — и наперегонки, и просто отдыхая, резвились, подныривая друг под друга, а потом растянулись на песке, греясь в лучах уже вечернего солнца.

Народу на пляже прибавилось. Шли гуляющие из близлежащих санаториев и пансионатов. На нудистском пляже возникло несколько фигур, и дальше, за ним, где тусовались геи, тоже появились люди.

Заметив, что Глеб несколько раз пристально посмотрел в ту сторону, Славке захотелось увести его подальше.

— Пойдем вдоль берега, — предложил он.

— Куда?

— Да просто так. Куда придем. Я никогда дальше Солнечного не заходил.

— Можно и до Финляндии дойти, — улыбнулся Глеб, — Пошли, если хочешь.

Они побрели по берегу в одних плавках, закинув на спины рюкзак и сумку. Набегавшие волны приятно холодили их босые ноги, дул теплый ветерок, а клонящееся к закату солнце окрашивало все вокруг золотистым светом.

Они болтали о чем-то, шутили, смеялись, а иногда шли молча, и было хорошо просто идти рядом. Где-то в районе Репино уселись на поваленное дерево и долго смотрели на закат, пока малиновый шар солнца не скрылся за морским горизонтом.

— По домам? — спросил Глеб, вставая.

Сожаление так явно выразилось на Славкином лице, что Глеб предложил:

— Если хочешь, поедем в клуб.

— Не охота в клуб, — ответил Славка, поднимая на него взгляд, — Мне с тобой хорошо.

— Мне тоже, — улыбнулся Глеб, подходя вплотную к сидящему Славке.

Его плавки оказались на уровне Славкиного лица, и тот заметил возбуждение. Даже забыв посмотреть по сторонам, он обнял Глеба, прижимаясь лицом к промежности, и стянув зубами плавки, припал губами. Он опять забыл обо всем, утопая в своих чувствах и стремясь насладиться ими до изнеможения. Они повалились на песок и еще долго предавались страсти, пока, уставшие, не откинулись на спину, увидев над собой небо, на котором стали проступать звезды.

Уже почти в темноте они ополоснулись в заливе, и одевшись, зашагали к станции. Потом еще долго ждали электричку на пустынной платформе. Как выяснилось, она сегодня была последней, и Славка пожалел, что они не опоздали. Как бы они добирались до города и что бы делали, он не хотел думать. Главное — они бы не расстались.

В вагоне сначала тоже болтали, сидя друг против друга, а потом Глеб, пересев к Славке, положил голову ему на плечо и задремал.

Славка тоже прикрыл глаза, но не спал. В его сознании проносились моменты пережитого в этот день. В этот удивительный день счастья, выпавший, наконец, на его долю, и ему не хотелось верить, что он кончился.

На Финляндском они спустились в метро, обменявшись на эскалаторе телефонами. Ехать вместе было одну остановку — Глеб жил на Шпалерной.

— Позвонишь завтра? — спросил Славка.

Наверное, что-то было в его голосе такое, что заставило Глеба пристально посмотреть на него.

— Обещаю. Не грусти, — глядя глазами, которые сделались внимательными, серьезно ответил он.

— Только... Если подойдет женщина, положи трубку, — добавил Славка, глядя в пол вагона, — Когда я дома, я всегда подхожу сам.

— Понятно, — улыбнулся Глеб, — Конфликт поколений?

— Просто, мать оказалась в курсе, — поморщившись, пояснил Славка, — Она в каждом звонящем парне подозревает это. Может ляпнуть чего.

— Это будет нашей тайной, — подмигнув, сказал Глеб.

Поезд начал тормозить на Чернышевской. Они пожали друг другу руки, а потом, не стесняясь окружающих, крепко обнялись напоследок. Да никто и не придал этому значения. Наверное, со стороны они казались немного выпившими. Так можно было подумать, глядя на них. Только опьяняло их совсем другое.

Глеб вышел, остановился на платформе, с улыбкой смотря на Славку, и когда поезд тронулся, помахал рукой. Славка ответил, а потом сел и прикрыл глаза. Ему не хотелось никого и ничего видеть. В глазах стояла улыбка Глеба.

Он умышленно проехал свою остановку. Славка вышел на Фрунзенской и пошел вдоль Обводного канала, не чувствуя вдыхаемого затхлого запаха. Прохожих почти не было, шумели проносящиеся машины, ослепляя светом фар, но Славка не замечал их. Он слышал шум прибоя, видел лучи заходящего солнца, и казалось, чувствовал рядом стройное гибкое тело Глеба...

В квартире было темно и тихо. Светилась под дверью полоска света в комнате соседей, а в его комнате никого не было — мать ушла в ночную.

Славка вошел в ванную, встал под душ, обильно намазав тело гелем, и вспомнив Глеба, в несчетный раз за сегодняшний день начал предаваться страсти. Впечатления не отпускали его.

Закрыв воду и прислушавшись, он голышом проскользнул в комнату и упал на постель, даже не накрывшись одеялом. Да и зачем? Стояла теплая летняя ночь, и проникающий через незакрытое окно ветерок приятно охлаждал влажное тело.

— Глеб... — прошептал Славка, погружаясь в сладкую дрему.

8.

Глеб позвонил, как обещал, едва Славка успел умыться и позавтракать. Слышно было плохо — мешал шум улицы. Но даже через помехи Славка уловил радость в голосе друга.

— У меня приятная новость, — говорил Глеб, — Мои сегодня вечером все уезжают на дачу до понедельника. Хотели и меня с собой забрать, но я наврал про день рождения у одноклассника. Квартира будет свободной, можем встретиться по-человечески. Приедешь?

От такой перспективы у Славки часто забилось сердце.

— Конечно.

— Тогда договоримся так. Они уедут в пять часов. Надо дождаться звонка от мамы для страховки, что добрались — это будет часов в восемь. Приезжай к девяти на Чернышевскую, я тебя встречу. На ночь остаться сможешь?

— Конечно.

— Тогда — решили?

— Конечно.

— Если что изменится, я тебе перезвоню. Будешь дома?

— Конечно...

Славка, кажется, забыл все другие слова.

— Конечно, конечно... — засмеявшись, передразнил его Глеб, — Только проснулся, что ли?

— Конечно, — засмеялся в ответ Славка, — Договорились, железно.

— Ну все, до вечера, — завершил разговор Глеб, и очевидно, прикрыв ладонью трубку, добавил лукавым голосом, — Мой попку.

Славка сладостно потянулся и ринулся в ванную. Сразу возникло возбуждение, он сдержался, предвкушая вечер. Постояв под контрастным душем и растерев тело полотенцем, Славка вернулся в комнату, стараясь не шуметь — за шифоньером спала мать, вернувшаяся после ночной смены. Он включил компьютер, поставил диск с новым фильмом, выведя звук в наушники, и улегся на диван.

Славка смотрел на монитор, где что-то нескончаемо взрывалось, горело, тонуло и рушилось, где все друг в друга непрестанно стреляли, странным образом оставаясь при этом живы, а думал совсем о другом. Возбуждение, возникшее после разговора с Глебом, не проходило до сих пор. Славка смотрел на часы, отсчитывая каждый прошедший час. Уйти из дома он не мог, поскольку боялся пропустить звонок Глеба. Наверное, это ожидание было самым тягостным во всей его жизни.

Но вот стрелка перевалила за пятичасовую отметку, и зазвонил телефон.

— Все в порядке, — радостно возвестил Глеб, — уехали только что. Жду тебя в девять на выходе у эскалатора.

Не в силах больше сидеть дома, Славка пошел опять в ванную, принял душ, особенно тщательно помыв определенные места, и пшикнул туда дезодорантом. Вспомнив услышанный в клубе разговор, сделал себе, как умел, клизму при помощи душа, и пошел одеваться.

Из кухни выглянула мать:

— Ты куда?

— В гости, — ответил Славка, — Ночевать не приду.

— Опять? — с горечью спросила та.

— Я не могу пойти в гости к друзьям?

— Видно, к каким друзьям...

— Ну, почему именно к таким? У меня не может быть других?

Мать презрительно окинула его оценивающим взглядом:

— Вырядился, надушился как баба, штаны в обтяжку, все как есть выпирает...

Славка отвернулся, и чтобы не слышать дальнейшего, быстро вышел на лестницу. Настроение было испорчено, но едва он подумал о предстоящей встрече, как моментально обо всем забыл. Славка шел по городу, разглядывал свое отражение в витринах, и ему хотелось улыбаться всем встречным, несмотря на их хмурые неприветливые лица. Оставшееся время он скоротал в Таврическом саду, выпив, сидя на лавочке, две бутылки пива.

Половина девятого Славка направился к метро Чернышевская. Глеб уже ждал его, сидя на корточках у стены. Они пожали друг другу руки и обнялись.

— Укатили, — радостно возвестил Глеб, — Два дня наши.

Они вышли на улицу, и пошли по направлению к Шпалерной.

— Может, возьмем чего для настроения? — Славка кивнул на витрину магазина.

— Да я не пью вообще-то, — ответил Глеб, пожав плечами, — Если только бутылку легкого винца какого...

— Сам выберешь, пошли.

Видя, как уверенно рассматривает Глеб этикетки, Славка ощутил свою беспросветную серость в вопросах этикета. Глеб разбирался со знанием дела, хотя и не пил.

— Возьми Кьянти, — сказал Глеб, — Приятное итальянское вино. Я мясо на ужин сделал. Может, еще пирожные возьмем? Я заварю хороший кофе. Правда, не знаю, как они здесь? Мама всегда только в Норде покупает.

— Ты решил устроить мне прием?

— Ты же мой гость сегодня. Я хочу, чтобы тебе было приятно.

— Мне с тобой всегда приятно.

Славка невольно приблизился к Глебу. Они стояли между стеллажами торгового зала.

— Потерпи, — многообещающе улыбнулся Глеб, слегка отстраняясь.

Когда они вошли в квартиру, Славке показалось, что он попал в другой мир. Ковры на полу, старинная мебель, картины на стенах, да и сама квартира поражала размерами после его тесной комнатки, которую они делили с матерью. Однако, он не испытал ни зависти, ни унижения от того, что кто-то живет по-другому. Глеб был рядом, и они были одни — это было единственным, что волновало Славку.

— Проходи сразу в кухню, — сказал Глеб, сбрасывая кроссовки.

Славка последовал его примеру.

— Держи, — Глеб придвинул ему мягкие тапочки, оставшись босиком.

На нем были одни шорты и футболка. Славке вдруг так захотелось потормошить друга, что, не выдержав, попытался тут же обнять его за гибкую талию. Глеб увернулся, и вбежав в кухню, повалился на диван, выставив вперед согнутые в коленях ноги. Славка схватил его за ноги, разводя их и идя руками выше колен. Вот его правая рука залезла под шорты... Славка вздрогнул от неожиданности, почувствовав в ладони то, чему должны были предшествовать трусы, но их на Глебе не было.

— Охальник! — восхищенно воскликнул Славка, — Ты что, так и по улице шел?

— Нет, на лестнице снял, а ты не заметил...

Славка сдернул с Глеба шорты, футболку, попутно расстегивая одежду на себе, в чем ему Глеб охотно помогал. До стола они добрались не скоро...

— Я, кстати, часто летом без трусилей хожу, — говорил Глеб, сервируя стол, — Обдувает все так эротично...

Славка с улыбкой смотрел на тело друга, ходившего совершенно голым, да и самому ему одеваться не захотелось. Тело и душа пребывали в состоянии полного раскрепощения.

Они ели вкусно приготовленный Глебом ужин, прикладывались к бокалам с Кьянти — больше Славка, отчего слегка захмелел. Хотя, трудно было сказать, отчего больше — от вина или от близости с Глебом. Уснули в полном изнеможении, обняв друг друга, когда за окном уже взошло солнце нового дня.

Славка проснулся первым и долго разглядывал спящего, разметавшегося по широкой постели, Глеба.

'Просыпаться бы вот так каждый день, — мечтательно думал он, — Будить его поцелуем, приносить в постель кофе, провожать в институт, ждать вечером. Что бы мне еще было нужно?'

Славка наклонился и вдохнул запах Глеба. От вожделения у него закружилась голова, и он исполнил желание разбудить его поцелуем, что почти сразу же перешло в новое излияние страсти.

— Глебка, я люблю тебя, — нежно произнес Славка, когда они лежали рядом не спине, обняв друг друга, — Мне никто кроме тебя не нужен.

— Давай не будем разбрасываться такими словами, — ласково, но в тоже время серьезно ответил Глеб.

— Тебе со мной плохо?

Славка приподнялся на локте, посмотрев ему в глаза. Они были все так же лучисты, но и глубоко задумчивы одновременно.

— Хорошо, — ответил Глеб, — Но так говорят, когда уверены в своих чувствах, а мы с тобой второй раз в жизни вместе.

— Ну и что? Я уверен!

Глеб перевел взгляд на Славку и улыбнулся:

— Ты же сам говорил, я у тебя, по большому счету, первый.

— А что, не может быть так, чтобы первый — и один на всю жизнь?

— Так редко бывает, — серьезно ответил Глеб, — Давай не будем ничего говорить, время покажет.

В комнате заиграл мобильник.

— Да, — ответил Глеб, подойдя к столу, где он лежал, и взяв в руки.

Судя по разговору, звонила его мать. И по тому, как Глеб отвечал ей, Славка почувствовал, насколько между ними теплые отношения. Он даже на прощанье назвал ее мамочкой. Причем, безо всякой слащавости и слюнтяйства, добро и по-мужски.

— Покажи телефон, — попросил Славка, когда разговор закончился.

— Папин, — сказал Глеб, протягивая трубку, — Мне тоже обещали купить осенью, когда учиться начну.

— Дорого, наверное, — сказал Славка, с любопытством рассматривая.

— Да уже не очень, а дальше будет еще дешевле. Состоятельные все обзавелись. Чтобы развивать сеть, они будут вынуждены сделать ее доступной. Вот увидишь, скоро такие будут у каждого. И у тебя будет.

— Компьютер-то еле осилил, — ответил Славка, возвращая трубку.

— И это осилишь, не горюй.

Они уселись завтракать. Глеб заварил, наконец, свой кофе, до которого вчера дело не дошло, и который, в самом деле, оказался отменно вкусным.

— Глеб, а родители знают, что ты гей? — спросил Славка, когда они сидели за столом.

— Нет, — ответил тот серьезно, — Не поймут. Врать приходится.

— Но ведь может случайно открыться.

— Постараюсь, чтобы не открылось. И потом, думаешь, я вот так всех домой привожу? Ты первый, кстати.

— А говоришь, не любишь?

— Я просто не люблю, когда такие слова говорят походя. Их надо говорить один раз в жизни, или не говорить вообще.

— Почему ты решил, что у меня походя? — опустил голову Славка.

— Что ты обижаешься? — улыбнулся Глеб, — Если бы я к тебе ничего не испытывал, я бы тебя не пригласил. В это ты, надеюсь, веришь?

— Хочу верить, — ответил Славка, тоже слегка улыбнувшись.

День прошел совершенно незаметно. Они смотрели по монитору фильм, танцевали голышом, болтали, плескались в ванной, и несчетно предавались нахлынувшей страсти.

Под вечер Глеб предложил пойти вместе в клуб. Славке не хотелось, чтобы в их отношения вторгался еще кто-то, тем более из этого круга, и он ответил, что ему не хочется. Глеб, кажется, понял причину:

— Если придем вдвоем и будем вместе, никто не пристанет.

— Все равно, не хочу. Пойдем, просто погуляем, если хочешь.

— А ты ревнивый, — с улыбкой ответил Глеб, натягивая на голое тело шорты.

— Опять трусиля не надеваешь?

— Дразнить тебя буду в общественных местах.

— Ну, ты точно экстремал, — восторженно сказал Славка.

— Есть маленько. Я еще на троллейбус к тебе приду. На крыше прокатишь?

— Почему именно на крыше?

-С детства хотелось прокатиться на крыше, — признался Глеб чуть смущенно, — Я вообще любитель острых ощущений. Мама даже велосипед покупать мне не хочет. Говорит, точно убьется насмерть. Это после того, как я на даче с обрыва на велике в речку нырнул.

Они вышли и зашагали к Неве. Дойдя до Мойки, решили покататься на теплоходе по каналам. Они залезли на корму и уселись рядом, смотря на бурлящую позади воду. Глеб находил, что рассказать о том, мимо чего они проплывали, и Славка реально ощутил, насколько тот более развитый, по сравнению с ним.

Был теплый субботний вечер, по центру гуляло множество людей. Они бродили по Невскому, по набережным, и фоткали друг друга прихваченной Глебом фотокамерой.

— Возьми, когда на залив поедем, — сказал Славка, — там пофоткаемся.

— Обязательно. Экстрим-эротик запечатлеем, — улыбнулся Глеб.

— А не боишься, что мама увидит?

— Такие фотки я в зашифрованной папке храню. Да и не лазит никто по моему компу. Если только брат, но он разрешение спрашивает, а мама даже в спальню ко мне не заходит не постучавшись.

— У тебя брат есть? Младший?

— Старший. Он женился в прошлом году. Живут отдельно, но иногда приезжает.

Нагулявшись, они вернулись домой, и опять было, как прошлой ночью. Опять заснули лишь под утро, благодаря неуемным эротическим фантазиям Глеба.

Днем позвонила его мама, предупредив, что они вернутся вечером. Глеб, извинившись, сказал, что должен успеть до приезда родителей убрать квартиру, и насладившись напоследок друг другом, они расстались, условившись созвониться на следующий день.

Когда Славка вышел от Глеба, ему сделалось невыносимо грустно. Почему-то показалось, что это был всего лишь миг безоблачного счастья, невесть каким образом свалившийся на него, и теперь он прошел. Домой идти не хотелось. Славка опять до темноты бродил по улицам.

Дома мать смотрела телевизор. Она хмуро покосилась, когда Славка вошел, и молча отвернулась к экрану. Славке вспомнился разговор Глеба с матерью по телефону, рассказ Женьки, и горечь подступила к горлу. Ну, почему у него не так? Нигде он не ощущал себя таким одиноким, как рядом с матерью.

— Ты завтра работаешь? — спросил он.

— А тебе до меня много дела? — ворчливо отозвалась та, взглянув колючим взглядом, — Опять шляться пойдешь?

— Я не могу в гости сходить? Я в отпуске, в конце концов.

— В гости к нормальным людям по ночам не ходят, — отрезала мать, — Отольется тебе этот отпуск горючими слезами!

Славка прошел на свою половину, лег на диван и включил компьютер, натянув наушники. Он не подозревал тогда, насколько злые слова матери окажутся пророческими...

9.

Глеб позвонил на следующий день. Мать была дома, но Славка успел схватить трубку, и без лишних слов условился о встрече. Глеб предложил опять поехать на пляж в Дюнах, и он согласился.

На железной дороге, как всегда, были отмены, и первая после перерыва электричка пошла около четырех часов. На Удельной они едва втиснулись в тамбур. От мысли, что полчаса придется вот так простоять в духоте, стиснутым со всех сторон потными телами, Славке стало не по себе.

— На крышу бы сейчас в самый раз, — проговорил он, вспомнив их разговор.

— Сделаем не хуже, — улыбнулся Глеб и уперся ногой в дверь, не давая ей закрыться.

Славка помог, прижав другую половину. Он уже успел заразиться от Глеба способностью извлекать острые ощущения везде, где это было возможно.

Электричка неслась через леса и равнины, бил в лицо свежий ветер и не было за спиной спрессованных в духоте людей, было только ощущение свободной езды. Глеб далеко высовывался наружу и жмурился от ветра, а Славка с улыбкой глядел на него, ощущая ногой, упирающейся в дверную створку, его тело. На остановках они меняли затекшие ноги, и так доехали до Солнечной под неодобрительные взгляды стоящих рядом хмурых пассажиров, вслух, однако, неудовольствия не высказавших. Очевидно, перспектива оказаться в полной духоте была еще менее привлекательной.

В толпе припозднившихся из-за железной дороги отдыхающих, они дошли до пляжа.

— Навестим нашу кабинку? — спросил Глеб.

Перспектива оказаться рядом с геевским пляжем не вдохновляла Славку, но он согласился. Кажется, Глеб опять уловил его настроение.

-Да не пойдем дальше, — улыбнулся он, — Опять ревнуешь?

— Как ты обо всем догадываешься? — спросил Славка.

— Я же говорю тебе, чувствую людей. Врачу без этого нельзя.

— Хороший из тебя врач, наверное, получится.

— Разве это плохо — спасать людей?

— Все правильно. Ты молодец. И вообще, я по-хорошему завидую тебе.

-Чему конкретно?

-Вообще... что ты такой. Много знаешь, с родителями ладишь, имеешь цель в жизни. Вроде, самый обычный, живешь среди людей, а не такой, как они...

-Кто — они?

-Да все вокруг... или, почти все.

-Ну, насильно никого счастливее не сделаешь, — пожал плечами Глеб.

Они дошли до кабинки, где несколько дней назад состоялось их знакомство, и переглянувшись, рассмеялись.

— Ты чего? — спросил Глеб.

— А ты?

— Да вспомнил, как мы кувыркались тут на полу под дождем, — наклонившись к Славкиному уху, поскольку вокруг было много народа, сказал Глеб.

— А я — как мы член теткам показывали.

Они оба засмеялись в голос, а Славке вдруг неожиданно захотелось, чтобы опустел пляж, пошел дождь, и все было так, как тогда. Опять откуда-то возникло ощущение, что это никогда не повторится.

Они провалялись на пляже до позднего вечера, только лишь купаясь. Вокруг были люди, и заниматься чем-то еще было нельзя. Правда, разок отошли все-таки в лес за санаторием Дюны, рискнув оставить на берегу вещи, чтобы пофоткать друг друга.

Глеб опять начал резвиться, особенно, когда нашли поваленное дерево, лазая по нему, как обезьяна. Последовал его примеру и Славка. Дело закончилось тем, что, поставив камеру на автоспуск, они запечатлелись вдвоем, сидя в обнимку голышом верхом на дереве, с возбужденными членами.

— Это уже компромат, — заметил Славка.

— А кто увидит-то? — отмахнулся Глеб.

Пляж не опустел до самого заката. Сплавав последний раз, они побрели в лучах заката к Солнечному. Шли, как в прошлый раз — в одних плавках, неся вещи за спиной.

— Ты есть хочешь? — спросил Славка, когда до них донесся запах жареных шашлыков из летнего кафе.

— Не мешало бы, — согласился Глеб.

Они зашли в кафе и уселись на открытой веранде.

В общем зале гремела музыка, шумели нетрезвые люди, а здесь было относительно тихо. Рядом по шоссе проносились машины и автобусы, шли от пляжа запоздалые отдыхающие. Уже совсем стемнело, зажглись фонари, но ночь была по-летнему теплой и безветренной.

— А сколько времени, однако? — спросил Глеб.

Славка взглянул на часы:

— Без четверти двенадцать.

— Ты не помнишь, во сколько последняя электричка?

— Мы на ней и уезжали. Но это было значительно раньше.

— Что будем делать? На такси есть?

— А может, останемся? — предложил Славка, — Ночь совсем теплая. Вернемся на берег, дойдем до нашей сосны...

— Овладеем друг другом... — подхватил Глеб.

— Ну, — мечтательно улыбнулся Славка.

Глеб задумался, а потом полез в сумку за телефоном:

— Я только позвоню маме. Посиди. Я отойду, чтобы музыки не слышно было. Эх... Опять врать, — заключил он со вздохом, поднимаясь.

Глеб ушел, а у Славки возникло запоздалое сожаление:

'А может, и правда, лучше взять такси?'

Он подозвал официанта и расплатился, констатируя факт, что на такси теперь явно не хватает.

'Значит, судьба', — подумал он как-то обреченно, сам себе удивившись при этом.

Еще несколько минут назад он мечтал о ночи на берегу, а теперь вдруг затея показалась сомнительной.

Подошел Глеб, как всегда улыбнулся, но видно было, что он расстроен объяснением с матерью.

— Пошли, я расплатился, — сказал Славка, поднимаясь.

Они побрели обратно к заливу.

Шумели волны, доносились отдаленные всплески музыки и веселья из расположенных вдоль шоссе кафе и ресторанов. Невдалеке за деревьями сидела у костра шумная компания, и их звонкие возгласы разносились по округе. Романтично было брести в темноте, ощущая босыми ногами набегающие волны. Вот и их сосна. Они уселись на нее, как в прошлый раз, когда наблюдали отсюда закат.

— Ну что, поимею я тебя сегодня или нет? — спросил Славка, валя Глеба на траву.

Тот принял игру, и томимые целым днем ожидания, они предались вспыхнувшей страсти. А потом еще плавали голышом по лунной дорожке, и Славка был на седьмом небе, забыв про свои сомнения. Глеб, казалось, тоже пережил неприятность от разговора с матерью и стал таким, каким был всегда. И ни о чем не хотелось больше думать. Они опять были счастливы...

Короткая ночь пролетела совершенно незаметно. Едва посветлело небо, они оделись и направились к станции. Пришли слишком рано, до первой электрички было около часа, но это не огорчило их. Когда бы еще они так романтично встретили рассвет вдвоем на покрытой росой железнодорожной платформе под грохот проносящихся мимо грузовых составов?

Воздух был напоен утренним ароматом, шумели изредка машины, проезжавшие по шоссе, тянувшемуся параллельно железной дороге, да иногда доносились какие-то непонятные шорохи из лесочка, примыкавшего к выборгской платформе. Еще Славке показалось, что оттуда пахнуло запахом потухшего костра.

Если бы он догадался тогда придать этому значение...

Глеб запрыгнул и уселся на парапет платформы, расставив ноги. Плавок на нем не было и Славка, присев, увидел его принадлежности.

-Сфоткать тебя так? — улыбнулся он.

Глеб протянул сумку, Славка достал камеру, сделал несколько снимков, засунул ее обратно и встал между коленок Глеба, прижав его к себе сзади одной рукой, а другой — залезая в штанину. Губы их слились в жарком поцелуе...

Неожиданно из леска напротив, за линией железной дороги, раздался резкий свист.

-Пидоры! — послышался истошный возглас, и через рельсы запрыгали фигуры троих парней, моментально оказавшихся на платформе.

Все произошло так быстро, что Славка с Глебом растерялись. Бежать было поздно, парни окружили их полукольцом, а из леса бежали еще трое. На вид им было лет по двадцать — двадцать пять. Их тупые пьяные лица выражали беспощадную ненависть.

-Пидоров поймали! — заорал опять подбежавший самым первым, и ударил Глеба кулаком в челюсть. Славка успел заслонить собой друга, приняв основную силу удара на себя.

-Ребята, вы что? — спросил Глеб, — Что мы вам сделали?

Все дальнейшее произошло так стремительно, что они не успели опомниться.

-Мочи пидоров! — опять заорал во все горло их, очевидно, лидер, и шестеро остервенелых пьяных парней разом бросились на них.

Славка согнулся от сыпавшихся со всех сторон ударов. Он упал лицом на асфальт, потерял равновесие и Глеб, а удары продолжались. Они методично изо всех сил избивали их ногами, норовя попасть в пах и по голове, приговаривая:

-Пидоры...Суки... Б..ди.. Х..сосы... У...бки...

Сквозь заливающую глаза кровь, Славка видел, что Глебу удалось подняться, и он побежал по платформе. Двое кинулись за ним. Глеб бежал все быстрее, но один из преследователей догнал его и сделал подсечку. Глеб споткнулся, и падая, со всего разбега ударился головой в мачту освещения. Он осел на асфальт, и из-под его головы начала растекаться лужа темной крови.

— Глеб!!! — истошно закричал Славка и каким-то чудом поднялся, но тут же опять был сбит с ног, — Глеб!!!

И еще он увидел, как один из догнавших Глеба, рванул с его неподвижного тела шорты, и подняв валявшуюся рядом суковатую палку, со всего размаха, как в кучу песка, вонзил ему между ягодиц...

— Глеб!!! — опять закричал Славка, и уже не ощущая сыплющихся со всех сторон ударов, встал, снова упал и пополз по направлению к распростертому телу друга.

Он не слышал, как на шоссе взвизгнули тормоза, и избивающие разом куда-то скрылись, он не слышал и не видел прогремевшей в сторону Зеленогорска электрички, он все полз и полз. Потом привстал, припадая на обе ноги от боли, подбежал к Глебу и упал на колени. Лужа крови на глазах увеличивалась в размерах. Славка перевернул тело друга и увидел его глаза... Но сейчас они уже не были лучистыми... Они застыли и не выражали ничего, глядя мимо Славки куда-то в пустоту...

— Глеб... Глеб, милый... Глеб, ну не надо... Ну не надо, Глеб ... — говорил Славка, стоя на коленях над бездыханным телом и машинально тормоша его, — Глеб... Ну, пожалуйста... Ну, не надо, Глеб...

Сквозь слезы, текущие из глаз, он увидел прямо перед собой на асфальте две пары ног в милицейских ботинках. Славка замер на какое-то время, а потом медленно поднял окровавленное лицо.

— Ненавижу!!! — потряс утреннюю тишину исходящий откуда-то из глубины его груди истошный крик, — Ненавижу вас всех!!!

10.

За окном по-летнему светит солнце, а перед Славкиными глазами больничный потолок. Болит голова, ноет от ушибов тело, а на рассеченную бровь наложили швы. Шрам теперь, очевидно, останется на всю жизнь

— Счастливо отделались, молодой человек, — сказал сегодня во время обхода врач, строгий мужчина средних лет, внимательно посмотрев на него, — Судя по ушибам, даже удивительно, что не повреждены внутренние органы. Только сотрясение мозга...

Но еще тяжелее у Славки на душе. Он счастливо отделался, а Глеба больше нет. И все произошло на его глазах. Только несколько минут назад они держали друг друга в объятиях и — все. Как это просто и как непоправимо.

Славка вспоминает улыбку Глеба, его озорные проделки, его голос, его слова, и слезы обиды душат его. За что? Почему погиб этот добрый жизнерадостный парень, не сделавший никому ничего плохого, поставивший себе цель в жизни спасать людей?

В сознании всплывали тупые пьяные нечеловеческие лица, источающие только беспощадную ненависть и злобу. А они будут жить...

У Славки сжимались кулаки, он был преисполнен стремлением так же беспощадно бить всех, кто ненавидит их только за то, что они такие. Бить до смерти. Бить и видеть их страдания...

На второй день пришла мать. Превознемогая тошноту и головокружение, Славка вышел в коридор, чтобы соседи по палате не слышали разговора.

— Ну что, допрыгался? — со слезами в голосе спросила та, протягивая ему пакет с фруктами, — А того, второго, что? Насмерть?

Она, очевидно, уже была в курсе подробностей.

— Да, — ответил Славка, — Не надо об этом.

— Не надо? — всхлипнула мать, — Надо, чтобы и тебя тоже? Не жалко себя, обо мне бы подумал.

Славка приготовился перенести все дальнейшее молча. Что-то доказывать у него не было ни сил, ни желания. Да и зачем? Кому это нужно, если может быть вот так: раз — и человека нет?

— Сынок, — беря его за руку, заговорила мать, — покайся. Брось эту одержимость, этот дурман. Господь поможет тебе...

— Опять ты за свое, — не выдержал Славка, — Сколько раз тебе говорить, что я гей? Что, Он переродит меня заново, твой Господь?

— Нет. Неправда. Не может такого быть! Это бес тебя искушает!

— Тебя он искушает, — вздохнул Славка.

— У всех дети, как дети, — продолжала причитать мать, — У Валентины сын женился, Граня уже дважды бабка, спрашивают, как твой? А что мой? Из армии пришел, думала, за ум возьмется, а он...

Славка поморщился и поднялся:

— Плохо мне. Пойду, лягу. Спасибо, что пришла. Не болтай там ничего лишнего, если спрашивать будут.

Он, пошатываясь, добрел до койки и лег, зарывшись головой в подушку. Жить не хотелось. Впервые в жизни Славка так явственно почувствовал, что ему не хочется жить.

Через день, после утреннего обхода, в палату заглянул высокий мужчина со строгим лицом, в накинутом на плечи халате.

— Мурашев? — спросил он, глядя на Славку.

— Да, — ответил тот.

— Выйти можете? Мне надо побеседовать с вами.

Они уселись на диван в холле возле ординаторской.

— Я следователь, — человек махнул в воздухе корочками и полез в кейс, который лежал у него на коленях, доставая бумаги, — Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Скажите, их поймали? — спросил Славка.

— Кого?

— Убийц, — спокойно и жестко ответил он.

Следователь пристально взглянул на Славку.

— Пока нет. Электричку, что проходила в момент убийства мимо платформы, проверили в Зеленогорске, но никого не задержали. Очевидно, они сошли раньше. Ищем. Имейте в виду, я не обязан вам этого сообщать. Пока что, спрашивать буду я.

Вопросы следователя, которые он сыпал строгим безучастным голосом, касались внешности нападавших и обстоятельств происшедшего. Славка отвечал скупо. Что он мог сообщить, если не запомнил ни примет, ни деталей? Все произошло так стремительно, что он даже не успел их, как следует, разглядеть.

— На месте показать, как все происходило, сможете? — спросил следователь.

— Наверное.

— Скажите, в каких отношениях вы состояли с погибшим Введенским? — задал вопрос следователь, пристальнее, чем во время всего разговора, посмотрев на Славку.

— Ни в каких, — пожал плечами он, — Просто друзья... Были друзьями.

— Общих друзей назвать можете?

— Мы... Мы недавно познакомились, — ответил Славка, уставившись в пол.

— При каких обстоятельствах?

— На пляже.

— Где именно и как?

— Ну... просто на пляже, в Солнечном.

— Просто лежали на пляже, и ни с того, ни с сего заговорили друг с другом?

— Ну... примерно так. Вы же знаете, как знакомятся на пляжах...

Следователь опять внимательно посмотрел на Славку.

— Так на пляжах знакомятся с девушками. Введенский же ею не был. Он был моложе вас на четыре года, в одном доме с вами не жил, в троллейбусном парке не работал, а вы не учились в институте. Вам не кажется странным такой факт пляжного знакомства?

Славка молчал, не поднимая взгляда.

— В чем выражалась ваша дружба? Общих друзей у вас, как только что выяснилось, не было. Что было общего? Интересы?

— Да.

— Какие?

— Нам просто было интересно друг с другом проводить время.

— Как же вы его проводили?

— Гуляли по городу. Купались.

— И все?

— Я же сказал, мы очень мало были знакомы.

— В тот вечер Введенский сообщил матери по телефону, что остается ночевать у одноклассника на даче, в то время, когда на самом деле был с вами. Как вы объясните это?

— Я не знаю, — в конец смутился Славка, — Мы были на пляже, потом зашли в кафе поесть, опоздали на последнюю электричку. Он отошел позвонить матери. Я разговора не слышал. Потом вернулись на пляж...

— Ночью?

— Да.

— Чем вы занимались на пляже?

— Просто... сидели, ждали рассвета.

— Сидели рядом молча и глядели в темноту? Все шесть часов? Вы это хотите сказать?

Славка молчал, уставившись в пол.

— Кому первому пришла мысль провести ночь на пляже? Вам или Введенскому?

— Нам просто больше было некуда деться. Решили вместе.

— Вы даже не предприняли попытки добраться до города?

— У нас не было денег на такси.

Следователь порылся в кейсе и вытащил фотографию.

— В сумке Введенского была обнаружена фотокамера. Вам знаком этот предмет?

Он показал фотографию Славке.

— Да, — мучительно ответил он.

— Сохранились снимки, выполненные в тот день, где вы запечатлены с Введенским обнаженными и в довольно двусмысленных позах. Как вы можете это объяснить?

Теперь следователь задавал вопросы резко, не глядя на Славку.

— Никак... Просто дурачились. Выпили.

— Вскрытие не показало, что Введенский был пьян.

— Я не говорил, что мы были пьяные. Мы выпили по банке пива.

— И этого вам оказалось достаточно, чтобы вытворять такое, да еще снимая себя на фото?

Славка молчал.

— Вы способны на это с любым мужчиной после банки пива?

— Я вам ответил, мы просто дурачились, — глухо проговорил Славка.

Следователь бросил на него неприязненный взгляд.

— Вы ничего не хотите добавить к своим показаниям?

— Нет, — так же глухо ответил Славка.

— Прочтите и распишитесь на каждой странице, — приказал следователь, протягивая ему протокол.

Славка, не читая, расписался.

— Учтите, ваша роль в гибели Введенского еще до конца не выяснена, — сказал следователь, пряча бумаги в кейс, и не попрощавшись, пошел по коридору.

Славка вернулся в палату. Вместо чувства мести за погибшего друга, им овладела полная апатия. Теперь ему даже не хотелось, чтобы тех выродков поймали. Ему не хотелось ничего. Ему хотелось туда, к Глебу. Ему казалось, что тот ждет его...

Через неделю Славку выписали. Побои постепенно зажили, только слегка кружилась голова, да пластырь над левой бровью прикрывал шрам. Он безучастно шел по городу, смотря только перед собой. Завтра предстоял выезд на место происшествия, и мысли опять возвращались к Глебу.

Сейчас, выйдя из больничных стен, он со всей остротой почувствовал утрату. Ему вспомнилось, как они ходили по городу вместе, катались на теплоходе. Никогда в жизни не ощущал Славка такого одиночества. Ему не нужен был никто, лишь бы Глеб был рядом. И главное, он даже не знает, где могила друга.

Славка остановился, огляделся по сторонам и зашагал к метро. Вот и Чернышевская, вот и то место, где сидел на корточках, дожидаясь его, в тот вечер Глеб. Вот магазин, где купили они бутылку Кьянти и пирожные. Как давно это было... В какой-то другой жизни.

Славка зашел в парадное, поднялся на второй этаж и с замиранием сердца нажал кнопку звонка. Дверь открыл парень лет тридцати с покрасневшими от слез глазами.

— Простите, — сказал Славка, — Я друг Глеба. Я знаю, что случилось...

Парень слегка кивнул и посторонился, пропуская его в прихожую.

— Вы из института? — спросил он.

— Нет. Я... Мы были просто друзьями.

Парень вопросительно посмотрел на него.

— Я не был на похоронах, — пояснил Славка, — Но я хотел у вас узнать, где похоронен Глеб?

— Женя, кто там? — послышался из комнаты слабый голос, и на пороге появилась женщина с настолько посеревшим от горя лицом, что трудно было определить ее возраст.

— Да вот, — ответил парень, — тут интересуются, где похоронили Глеба.

Женщина посмотрела на Славку. Их глаза встретились, и он заметил, что по мере того, как ее взгляд обретал осмысленность, глаза наполнялись страхом, а лицо искажалось злобной судорогой.

— Вы... — как бы выдохнула она хрипло, — Вы посмели придти в этот дом?

Славка невольно попятился, насколько страшным сделалось лицо женщины.

— Женя! — слабым голосом воскликнула она, — Это он! Я узнала его! Тот, что на фото...

Она осеклась на полуслове, и пошатнувшись, схватилась за сердце. Парень подхватил ее.

— Ты! — выкрикнула она, повиснув на парне и тыкая в лицо Славке дрожащим пальцем, — Ты погубил моего мальчика! Он таким не был! Не был!

Она забилась в истерике, а Славка повернулся и опрометью кинулся вон.

— Женя! Да что же это?! — донесся до него истошный вопль женщины, когда он сбегал по лестнице...

Вернувшаяся из магазина соседка застала Славку лежащим в ванной. Вода была окрашена кровью, хлеставшей из разрезанной у локтя вены, а на полу валялось окровавленное лезвие. Порезать вторую Славка не сумел.

11.

И опять перед его глазами больничный потолок. Он смотрит в одну точку целый день, поднимаясь только в туалет и в столовую. Соседи по палате сторонятся его.

— Самоубийца, — донесся до него приглушенный шепот со стороны сидящих на диване, когда он проходил по коридору.

Славке все равно. Ему вообще уже все равно. Он помнит, что на какой-то миг испытал непонятное чувство свободного полета. Он не знает, как его охарактеризовать и было ли оно вообще. Но осталось неясное ощущение, что было очень хорошо и хотелось туда вернуться...

В палате кроме него трое. Мужик средних лет, парень, немного старше Славки, и умирающий старик. Славка тоже похож на умирающего. Они вдвоем со стариком не выходят из палаты. Когда в приемные часы к больным приходят родственники, двое других стремятся уйти.

К старику приходит мужчина лет сорока. Он каждый раз приносит поесть и кормит его, как маленького. Они тихо о чем-то разговаривают, но Славка не слышит. Точнее, не прислушивается. Он ни к чему не прислушивается и никого не замечает. Иногда он ловит на себе внимательные взгляды мужчины.

'И этот, наверное, знает', — равнодушно подумал Славка.

Однако мужчина смотрит как-то особенно. Серьезно, участливо, но без унизительной жалости. Входя он здоровается, а уходя прощается со Славкой. Вчера Славка промолчал, а сегодня решил ответить.

Вечером зашли санитары и перенесли старика в другую палату. Славка услышал, как сосед мужик сказал молодому:

— В последний путь отправился.

— Что? — не понял тот.

— Я говорю, соседа нашего помирать понесли в отдельную палату, — пояснил мужик, — Я разговор врачей слышал — безнадежен. Хорошо хоть нас избавили от трупа под боком.

Мрачное предсказание соседа по палате оправдалось, и выходя утром в туалет, Славка видел, как старика вынесли из одиночной палаты вперед ногами, завернутого в темную материю.

После обхода Славку решили выписать.

— Учтите, молодой человек, ваша мать рожала вас не для смерти, — назидательно сказала врач, громкоголосая деловая женщина лет пятидесяти, — Если вы сами махнули на себя рукой, пощадите хотя бы тех, кому вы еще дороги.

"Что бы ты понимала", — подумал он про себя, и вежливо попрощавшись, ушел.

Славка вышел из больницы и сел на лавочку в сквере. Мучительно хотелось курить. Несколько дней, что провел в больнице, он терпел, не желая ни с кем заговаривать, чтобы попросить сигарету.

— У вас закурить не найдется? — спросил Славка сидевшего на соседней лавочке мужчину.

Тот обернулся, и он узнал его. Это был человек, приходивший к умершему сегодня старику.

— Найдется, — ответил человек, вставая и подходя к Славке.

Он тоже узнал его.

— Привет, — сказал человек, присаживаясь рядом и протягивая открытую пачку сигарет, — Гуляешь?

— Выписали, — ответил Славка, прикуривая.

— Это хорошо, — сказал мужчина, — А вот мой старик меня не дождался...

— Не известно еще, кому лучше, — обронил Славка.

Он не собирался затевать разговор и вступать в откровения с первым встречным. Фраза вылетела как-то сама собой. Однако неожиданный ответ человека, заставил Славку пристально взглянуть на него.

— Ты прав, — сказал он, — Только не нам это решать, и не может быть ничего, что мы бы не могли пережить.

Человек сказал это просто, без пафоса и назидательности, как само собой разумеющееся, и тоже закурил.

— Правда, не так просто это сделать, как сказать, — задумчиво добавил он.

Славка промолчал.

— Бананов хочешь? — спросил человек, доставая их из пакета, что держал в руке, — Старику нес, да ему ни к чему уже теперь.

— Сами и ешьте, — пожал плечами Славка.

Человек не обиделся. Он молча очистил банан и начал неторопливо жевать, откусывая между затяжками.

— Отец ваш? — спросил Славка.

— Кто? А, старик... Нет. Просто у него так сложилось, что рядом никого не оказалось в последний час. Хотя и дети, и внуки есть. Вот, как бывает. Если бы только у него одного...

Человек опять вздохнул и продолжил:

— И ведь знаешь, что самое интересное? С другими людьми общаются нормально, а ближние оказываются хуже врагов. Родители поносят детей, дети не признают родителей...

— Это мне знакомо, — отозвался Славка, — Вы только говорите, а сами к такому в больницу ходили.

— Так кто же к нему придет, если больше некому?

— Вот пусть бы он и думал в свое время об этом.

— А ты всегда думаешь? — усмехнувшись, спросил человек, — Или всегда можешь предугадать, как и что потом обернется? Упрекнуть всегда можно, но не та ли это самая нетерпимость, которую кто-то проявлял к другим? По-моему в этом и причина.

— В чем?

— В нетерпимости. Каждый считает себя во всем абсолютно правым, каждый хочет только убеждать, а не убеждаться.

— А если вас бьют ни за что, или даже убивают, тогда — что? Тоже терпеть?

— Если ни за что, надо пресекать, — рассудительно ответил человек, — Давая бить себя ни за что, ты невольно поощряешь обидчика к дальнейшему злу. Но ведь, возможно, это ты знаешь, что ни за что, а с его точки зрения, совсем иначе. Может, он не хочет смириться с тем, что все не так, как ему хочется, как, с его точки зрения, единственно правильно.

Славка опять внимательно посмотрел на человека.

— Дайте еще сигарету, — попросил он.

— Да кури, — мужчина положил пачку и зажигалку на лавочку, — Курить захотелось, значит, вернулся к жизни, — улыбнулся он, и эта улыбка напомнила чем-то Славке улыбку Глеба.

Он сидел, и не хотелось уходить. Человек невольно чем-то располагал к себе. Может тем, что в нем не чувствовалась этой самой нетерпимости?

И вдруг, озлобившемуся ожесточившемуся Славке, захотелось выговориться. Ему было наплевать, что подумает о нем человек, но жить и носить в себе переживания последних дней, он почувствовал больше просто не в силах.

— А вы... Вы знаете, почему я там лежал?— кивнул Славка на здание больницы.

— Знаю, — ответил человек, — Больница, что большая деревня. Да и людям, запертым поневоле в одних стенах, больше судачить не о чем. Тем более, неординарный случай...

— И не шарахаетесь от меня?

— На такое идут, как правило, когда либо совсем запутаются в жизни, либо случается большое горе. Мне показалось, что у тебя второе. Ну, а расспрашивать, лезть в душу, это, прости, признак дурного тона. Надо уважать себя, и в другом уважать человека, только потом требуя к себе того же. Впрочем, я повторяюсь.

— Да я... Я сам вам могу все рассказать... Хотите?

На Славку что-то нашло. Если бы ему час назад кто-то сказал, что он вот так, добровольно будет настолько откровенно разговаривать с незнакомым человеком, он бы плюнул в лицо. Ему тогда еще не хотелось жить. А может, и сейчас не хотелось, и терять уже было нечего?

Самое удивительное было то, что человек хотел. Славка чувствовал, что этот человек хотел его выслушать. Не из вежливости и не из любопытства.

Шумел за сквером проспект. Шли прохожие, проносились машины, грохотали трамваи. В больнице начался час посещений, и через сквер в обоих направлениях потянулись люди. А здесь, на лавочке, происходило что-то выходящее из ряда вон Славкиных представлений о жизни.

Он рассказывал все, не скрывая самых омерзительных подробностей. Человек преимущественно молчал, но Славка чувствовал, что он слушает его, пропуская все рассказанное через себя. Пачка сигарет, лежащая между ними, и пакет с фруктами, что был в руках у мужчины, давно опустели, а на город стали спускаться сумерки.

— Как тебя зовут? — тихо спросил человек, когда Славка, наконец, умолк.

— Славка, — ответил он.

— Николай.

Они обменялись рукопожатием.

— Ты, вот что, Слав, — сказал Николай, — Во-первых, я посоветовал бы тебе ничего не говорить о происшедшем на работе и не предъявлять никаких больничных. А то, как бы тебе не потерять ее с такими диагнозами. На транспорте медкомиссия строгая, истина кого-либо интересует мало, а для прикрытия своей филейной части всегда лучше перебдеть, чем недобдеть. Ты ведь еще в отпуске, как я понял?

Славка кивнул.

— Выходи из отпуска, как ни в чем не бывало, а если до них что-то дошло и будут задавать вопросы, не вдавайся в подробности. Во-вторых, живи спокойно. Горе матери понять можно, но доказать факт растления на основании этих фотоснимков, вряд ли удастся. В крайнем случае, стой на своем, как на первом допросе. И в-третьих, — Николай достал из кармана блокнот и ручку, — Скажи мне данные Глеба. Хотя бы фамилию, имя, отчество, год рождения и дату смерти.

— Введенский Глеб, отчества не знаю, на четыре года, как сказал следак, моложе меня...

— А сам-то ты с какого года?

— С семьдесят третьего. А дата смерти...— Славка задумался, и прикинув ход событий, припомнил, — Двадцать восьмое июля.

— Не обещаю, но постараюсь найти могилку твоего друга, — сказал Николай, записывая, — И самое главное, пойми одну вещь. Ты — человек. Такой, какой ты есть, но при этом человек. И все, что есть твое, это твое. И с этим надо жить. Как — это вопрос отдельный. Но — жить! И не смотреть на себя чужими глазами. Думаю, все происшедшее послужит тебе уроком. Как кто-то сказал, для того, чтобы начать жить, нужно сначала умереть. Считай, что ты умер. Теперь надо возвращаться к жизни.

Николай приобнял его за плечи, слегка встряхнув.

— Расстаемся — полувопросительно — полуутвердительно проговорил он, слегка улыбнувшись.

И Славка почувствовал, как впервые за все время, прошедшее с той ночи на берегу, уголки его губ тоже непроизвольно слегка приподнялись.

— Не знаю, — пожал он плечами.

Он и правда не знал, хочется ему еще раз увидеть этого человека, или пусть все рассказанное в этом непредсказуемом порыве умрет навсегда?

— Мы еще встретимся, — заверил его Николай, — Как узнаю про могилу, я тебе позвоню. И ты звони.

Они обменялись телефонами.

— Ну, до связи, — протянул он руку Славке, и пожимая протянутую в ответ, добавил напоследок, — И постарайся быть помягче с мамой, как бы тебе это не было трудно.

Николай пошел в больницу, а Славка направился к метро. Он шел, и не было почему-то того уныния и безысходности, как тогда, когда уходил из другой больницы пять дней назад. Славка шел, сторонясь прохожих, потому что по лицу его безудержно текли слезы. Он сам не понимал почему, но они текли, и Славке не хотелось, чтобы они переставали течь....

Николай позвонил через три дня. Все это время Славка практически не выходил из дома, чем порадовал мать. К счастью, и во время звонка она была на работе.

— Как жизнь, Слав? — спросил Николай.

— Помаленьку, а у вас?

— Да тоже все в норме, спасибо. Нашел я могилку. Сегодня можешь поехать?

— Конечно, — ответил Славка.

— Жду тебя в семь вечера. Метро Озерки, на выходе у эскалатора. Сможешь?

— Да.

— Тогда, до вечера.

Славке вспомнилось, как он коротал часы до встречи с Глебом, и вот опять он подгоняет время. Только теперь, чтобы попасть на его могилу.

Николай ждал Славку на условленном месте. Они вышли из метро и направились к Выборгскому шоссе.

Николай вскинул руку.

— Парголово, — сказал он остановившемуся бомбиле.

— Какое место в Парголово? — поинтересовался тот.

— Кладбище.

Они еще о чем-то потолковали коротко, наверное, о цене, потом сели, и машина рванула с места.

На кладбище в этот вечерний час было пустынно.

— Спросить не у кого, — сказал Николай, — Попробуем разобраться сами.

Они прошли немного по центральной аллее. Николай все время смотрел по сторонам. Славка шагал молча, стараясь не мешать ему ненужными советами. Дойдя до очередной поперечной аллеи, Николай очертил пальцем в воздухе квадрат и сказал:

— Пойдем по периметру — ты отсюда, я оттуда. Будем обходить все ряды, пока не встретимся в середине. Участок этот. Ищи свежее захоронение, они заметны.

Николай пошел дальше по аллее, а Славка отправился вглубь участка, прочесывая ряд за рядом. Свежие захоронения не попадались. Он прошел уже почти половину, как вдруг, неожиданно обернувшись, встретился глазами с Глебом. Он смотрел на него своей озорной лучезарной улыбкой, как всегда, когда они встречались. Но... это была только лишь фотография в черной рамке, врытая в свежий могильный холм.

— Глеб... — прошептал Славка, разом почувствовав головокружение, и что у него слабеют ноги.

— Глеб! — вырвалось у него, как тогда, на станции, во весь голос.

В сознании возникла вся картина происшедшего, и упав на могилу, он затрясся в рыданиях...

Когда Славка поднял глаза, рядом стоял Николай, скорбно склонив голову. Заметив, что Славка перестал плакать, он сильными руками бережно поднял его с земли.

— Я... — всхлипывая, говорил Славка, — Я виноват... Я нарочно повел его в кафе, чтобы мы опоздали на электричку... Если бы мы уехали вечером, он бы был жив.

— Не казни себя, — тихо, но твердо сказал Николай, — Это могло случиться в любой момент и в любом месте.

— Нет... Это я... я... я... — не мог успокоиться Славка.

— Запомни место, а сейчас пойдем.

Николай приобнял его, слегка поддерживая, и они направились к выходу.

В город вернулись на автобусе. Всю дорогу Славка молча глядел в окно. Молчал и Николай.

— Вам в какую сторону? — спросил Славка, когда они доехали до метро.

— На Веселый, — ответил Николай, — А тебе?

— К Техноложке.

— Значит, до Невского по пути, идем.

— Спасибо вам, — искренне поблагодарил Славка, — Сколько я вам должен за такси?

— Перестань, — поморщился Николай, — Я и думать забыл.

— Нет, так нельзя, — запротестовал он, — Вы для меня столько сделали...

— Все, — решительно перебил тот, — Идем, уже поздно.

Они зашагали к метро.

— Когда тебе на работу? — спросил Николай на эскалаторе.

— Через три дня уже. Отдохнул, — вздохнул Славка.

— Да, веселый получился у тебя отпуск... Как чувствуешь себя? Работать сможешь?

— Голова маленько кружится иногда ни с того, ни с сего, — признался Славка.

Они вошли в подошедший поезд и встали у противоположной двери лицом друг к другу, хотя было полно свободных мест.

— Это после сотрясения естественно, — продолжил разговор Николай, — Полежать бы тебе еще недельку хотя бы.

— Да справлюсь. Куда я денусь?

— Не скажи. Я представляю работу водителя. За руль сядешь — совсем другие нагрузки на организм. Ты хоть оставшиеся три дня полежи спокойно, не ходи никуда.

— Куда мне теперь ходить?

— Да ладно, — Николай слегка хлопнул его тыльной стороной ладони по животу, ободряюще улыбнувшись, — Крест на себе уже поставил? Жить надо, Славка! Жить и не сдаваться. Хочешь, вместе куда-нибудь сходим?

Славка поднял на него недоуменный взгляд:

— Охота вам со мной возиться? У вас же, небось, семья, свои дети есть.

Николай покачал головой:

— Нет, Слав, у меня семьи. Так сложилось. Свое, оно, кончено, ближе, но в твоем случае, как видишь, пошло на пользу. Теперь знаешь, где могила друга.

— Да, это без вас я вряд ли бы узнал.

— Узнать можно. Просто у тебя сейчас почва, что называется, из-под ног ушла. Обрушилось такое разом — любой сломается. Особенно, когда не понимает никто.

Славка поднял на него внимательный взгляд:

— А почему вы поняли? Поверили?

— Скорее почувствовал.

— Вы напоминаете мне Глеба, — проговорил Славка, — Он тоже вот так все чувствовал.

— Ты любил Глеба? — серьезно глядя ему в глаза, спросил Николай.

— Да. Теперь понимаю, что да. Хотя и тогда казалось.

— Почему, казалось?

— Глеб говорил, время должно показать. Теперь я понимаю, что он был прав.

— Еще что говорил тебе Глеб?

— Говорил, что такие слова надо говорить один раз в жизни.

— Это называется культурой чувств. Мало кому она сейчас свойственна, — задумчиво произнес Николай.

Незаметно доехали до Невского.

— Мне выходить, — сказал Николай.

Славка взглянул на него и вдруг ощутил горячее желание не расставаться с этим человеком. Именно сейчас, когда возникла между ними эта откровенность, протянулась незримая внутренняя нить. Ему показалось, что никто и никогда его так не понимал за всю прожитую жизнь.

Славка поднял голову, и на какой-то миг они замерли, глядя в глаза друг другу.

Поезд остановился, они вместе вышли на платформу.

— Проводить решил? Тебе же дальше... — с грустной нежностью проговорил Николай.

Славка стоял, глядя в пол, и не знал, что сказать. Николай, казалось, тоже был растерян.

— Поедешь со мной? — наконец, тихо спросил он.

Славка, не поднимая взгляда, нерешительно пожал плечами. Некоторое время они молчали. Наконец, Николай приобнял его за плечи и слегка встряхнул, как тогда, в сквере у больницы:

— Матери позвони, что задерживаешься.

. — Она не узнает. Она сегодня в ночную, — ответил Славка.

Они доехали на метро до улицы Дыбенко, и пройдя немного, вошли в белую шестнадцатиэтажную кирпичную башню.

Квартира Николая выглядела очень чистой. Не было ни одной брошенной, как попало, вещи. Одну из стен в комнате полностью занимали книжные полки. Вся обстановка состояла из мягкой тройки, журнального столика, компьютера и платяного шкафа. В углу висела икона, а все пространство пола покрывал ковер. Мебели было мало, и поэтому небольшая квартира выглядела просторной. Такой же просторной казалась и кухня, особенно за счет большого окна, полуэркером выходившего на лоджию.

— Разувайся, проходи, посмотрим, чем богаты, — сказал Николай.

Он прошел в кухню и начал рыться в холодильнике. Войдя, Славка с порога ощутил нечто такое, что, несмотря на простоту обстановки, называется уютом.

— Извини, гостей не ждал. На ужин могу предложить только пельмени, — с долей неловкости проговорил Николай, когда Славка появился на кухне, — Холостяцкое хозяйство.

— Не подумаешь, что холостяцкое, — сказал Славка, — Видел я такие.

— Что ты только в своей жизни не видел? — отозвался Николай, — На тот свет даже уже заглянул.

— А правда, — оживился Славка, — Вы, наверное, не поверите, но когда я ... Ну, короче, в ванной... У меня что-то такое было... Ну, как будто летаешь во сне. Так легко сразу стало. Или мне кажется?

— Не кажется, — односложно ответил Николай и перевел разговор, — Пить нам, пожалуй, не стоит. Мне завтра вставать, чем свет, а тебе вообще надо пока воздержаться.

— Ну, за знакомство можно было бы немного, если есть,— нерешительно возразил Славка.

— Искуситель, — покачал головой Николай, доставая с полки бокалы, — Только по бокалу красного вина, это не повредит, но не больше. Кстати, скажи спасибо, что тебя так просто из больницы выпустили. Раньше, насколько я знаю, после суицида на учет в психушку ставили. Так что на работе — ни одного лишнего слова. Понял?

— Да понял, — поморщился Славка, — Мать бы только не ляпнула чего.

— Поговори с ней. Не враг же она тебе.

— С ней поговоришь... Вот вы, посторонний человек, понимаете меня, а она... Да и поп ей какой-то голову заморочил.

— Слав, говори мне ты, ладно? — попросил Николай, посмотрев ему в глаза.

— Ладно, — неуверенно пожал плечами Славка, — Если вам... Если тебе так хочется...

— Просто мне показалось, что тебе больше всего не хватало в жизни старшего себя мужчины, которому ты бы мог сказать 'ты'.

Славка смущенно опустил взгляд, слегка покраснев.

— Без отца вырос?

Николай спросил это так, что обидеться было невозможно. Наоборот, у Славки возникло ощущение, что в их отношениях исчезла последняя недосказанность. Он чист перед этим человеком. Он такой, какой он есть, и человек понимает его.

— Я так и понял, — улыбнулся Николай.

И Славка, наверное, впервые за всю сознательную жизнь, так же непринужденно улыбнулся в ответ.

Это была не та улыбка, какой он отвечал приятелям, не та, когда просто смеялся, не та, когда улыбался сам себе. Это была улыбка свободного человека, исходящая из глубины его поруганной многострадальной души. Души человека, привыкшего постоянно скрывать свои чувства от окружающих.

Они сели за стол. Зазвенели, сомкнувшись, бокалы, и Славка забыл обо всем. Ему было хорошо. Это было даже не так, как с Глебом, когда им владела страсть. Сейчас ему было просто хорошо, как бывает, когда не надо лгать и что-то скрывать, и когда ощущаешь себя кому-то нужным.

О времени они вспомнили, когда стрелка часов перевалила за полночь.

— Ты говорил, тебе рано вставать, — опомнился Славка.

— Ничего. Не впервой, — спокойно ответил Николай.

— Я еще успею на метро... — негромко проговорил Славка, опуская глаза в пол.

— Ты можешь остаться... — так же тихо прозвучал в ответ голос Николая.

12.

— Поласкай меня...

Славка произносил эти слова уже третий раз, и Николай вновь откидывал одеяло и начинал водить руками по его телу. Славка ощущал прикосновения сильных мужских ладоней, сжимавших шею, бицепсы, колени и утопал в нахлынувших ощущениях. Его тело, испытывавшее почти всю жизнь только побои от таких желаний, получало ласку и отзывалось на нее каждой клеточкой.

Николай поворачивал его на живот, массировал спину, снова переворачивал, несколько раз прикасался и сжимал там, где давно уже было все твердо, но, не задерживаясь, шел дальше. И Славке вдруг не захотелось, чтобы происходило ЭТО. Он жаждал только ласки...

— Ты плачешь? — спросил Николай, заметив, что подушка под Славкиной головой влажная.

— Не знаю... Нет... Просто слезы почему-то текут. У меня уже один раз так было.

— Спи, малыш, — Николай поцеловал его в лоб и бережно укрыл одеялом.

Славка положил на него сверху руку, и уткнувшись в шею, стал впадать в сладкую дрему...

Сквозь сон он услышал, как заиграл мобильник, и ощутил пустоту рядом. Привыкший вставать на работу ночью, сейчас Славка почувствовал, что это выше его сил. Он раскинулся на постели и опять заснул. Разбудили его только сильные руки, поднявшие с постели и посадившие на край. Прямо перед ним, на журнальном столике, стояла чашка горячего кофе.

Николай был уже одетый.

— С добрым утром. Прости, Славеныш, но мне надо по делам.

Славка встал на ноги и сладко потянулся:

— А их нельзя перенести?

— Нельзя, — Николай шутливо потрепал его мужские принадлежности, — Одевайся, бесстыдник.

Славка улыбнулся, и усевшись на постель, принялся пить кофе.

— Впрочем, можешь остаться, — сказал Николай, — Только я приду поздно вечером.

— Тогда поеду лучше, пока мать с ночи не вернулась.

— Верное решение. И дай мне слово, что оставшиеся три дня проведешь в постели.

— Строгий папик. А у тебя, правда, нет своих детей?

— Нет.

— И ни разу не был женат?

— Нет, Славеныш. Слово даешь?

Как-то просто и душевно звучало у него это 'Славеныш'. Так Славку не называл никто. Только бабушка говорила Славенок. Но это было так давно...

— Даю, — улыбнулся Славка, ставя на столик пустую чашку.

— На, вот... — Николай порылся на полке и протянул ему несколько дисков, — Старые советские комедии. Полежишь, развлечешься. Они добрые и никогда не надоедают. А то, у тебя, небось, одни стрелялки да мочилки.

— Я не люблю их как раз. Мне приключения нравятся.

Славка оделся и они вышли.

— Колян, а у тебя, правда, никого нет? — задал мучивший его вопрос Славка, пока они шагали к метро.

— Что ты имеешь в виду?

— Что, что? То самое.

— Нет, — ответил Николай, — Хотя у меня много знакомых людей, которым я часто бываю нужен. Тебе придется с этим смириться.

— И парни есть?

— Есть и парни. Один из них часто ночует у меня. Бывает, со своей девчонкой. Со временем ты все поймешь, а пока придется мне поверить.

Славка взглянул на него.

— Трудно поверить.

— Почему?

— Ты красивый, хорошо сохранившийся мужик. Неужели никого не мог найти себе?

— Я тебя нашел, — серьезно ответил Николай, — И этого мне вполне достаточно.

Они остановились у метро.

— Мне на автобус, — сказал Николай, — Я тебе позвоню.

Они пожали друг другу руки и расстались.

Вернувшись домой, Славка первым делом позвонил в парк справиться о наряде. Диспетчер меланхолично назвала время явки, маршрут и номер выхода. Это успокоило его. Терять работу не хотелось. Славка принял контрастный душ, и растеревшись полотенцем, в самом деле, лег поверх одеяла, поставив на компьютер 'Кавказскую пленницу'. На душе было так спокойно, как не бывало, наверное, никогда. Он слышал, как вернулась мать и ушла за шифоньер отдыхать после ночной смены. Славка перевел звук в наушники, и незаметно задремал.

Телефонный звонок раздался ближе к вечеру. Славка чертыхнулся про себя, услышав, что мать опередила его.

"Сейчас начнется", — подумал он и не ошибся.

— А кто его спрашивает? — зычным голосом спросила мать, но услышала в ответ что-то такое, что заставило ее молча в растерянности передать вышедшему из комнаты Славке трубку.

— Да, — ответил он.

— Привет, Славеныш, — послышался спокойный голос Николая, — Как дела, как самочувствие?

— Нормально. Кино лежу смотрю весь день.

— Нравится?

— Да, вообще-то... Детство вспомнилось.

— Голова не кружится?

— Нет. Все нормально. В парк позвонил. Там все спокойно. Сказали, когда выходить на работу, ничего не спросили.

— Это хорошо. Помни, что я тебе говорил.

Славке хотелось многое сказать Николаю, но все услышит мать. Больше всего ему хотелось бы сейчас просто оказаться рядом. Кажется, Николай понял это.

— Мама сегодня опять в ночь уйдет на работу? — спросил он.

— Да, — односложно ответил Славка.

— Если, правда, себя нормально чувствуешь, можешь опять ко мне по-партизански.

— Конечно, — не в силах сдержать радость, отозвался он.

— Тогда до вечера, Славеныш.

— До свидания.

Славка повесил трубку.

— Есть будешь? — как-то особенно посмотрев на него, спросила мать.

— Можно, — ответил Славка, усаживаясь за стол, — В магазин сходить?

— Сама давно сходила, пока ты спал.

— Прости, ма...

Славка был до того счастлив, что забыл про их внутреннюю вражду, назвав ее, как в детстве.

— Прям светится весь, как из больницы вернулся, — проговорила мать, ставя перед ним тарелку с борщом.

— Как сказал один великий, чтобы начать жить, нужно сначала умереть, — ответил ей Славка.

13.

Прошло лето, настала осень. Славка вышел на работу, и жизнь вошла в свою колею. Мать после его попытки самоубийства смотрела на него иначе, перестала приставать с покаянием, но по глазам Славка видел, что все равно смотрит, как на пропащего. Однако перемены в поведении сына успокаивали ее.

К Николаю Славка ездил только тогда, когда она работала в ночь, и успевал вернуться до ее возвращения. Он невольно стал оберегать отношения с Николаем как что-то дорогое для себя. И вообще, с тех пор, как тот появился в его жизни, многое, что раньше мешало, отошло на второй план — опущенные глаза жильцов при встрече в парадном, недоброжелательность соседей, грубость пассажиров.

Они ездили несколько раз с Николаем за город. Один раз в лес под Вырицу, где жарили шашлыки на костре, другой — за грибами в Лемболово, а дважды просто погулять по паркам Павловска и Царского села.

С наступлением зимы решили кататься вместе на лыжах. Специально для этого, они купили их для Славки, и теперь они стояли в квартире Николая. Славке было приятно видеть в его доме принадлежащую ему вещь, но самым приятным сюрпризом был подаренный ему Николаем на день рождения мобильный телефон. Теперь они могли общаться постоянно, а не только в отсутствии дома матери, и звонили друг другу по несколько раз на дню.

Только одно омрачало отношения — занятость Николая. Ему все время звонили какие-то люди, он всегда кому-то что-то обещал, у него постоянно менялись планы. И хотя, судя по разговорам, речь шла не о каком-то интиме, Славке было неприятно. Кажется, Николай и сам почувствовал это.

— Трудно тебе со мной? — спросил он как-то Славку.

— Я только понять не могу, чем ты все время занят?

— Разным. Работа, потом я помогаю в детской больнице, да и по жизни есть люди, которым нужна моя помощь.

— Странный ты, — пожал плечами Славка, — всем готов помогать.

— Я понимаю, что тебе неприятно это, но принимай меня таким, какой я есть.

— Стараюсь... Лазил, кстати, у тебя по компу, — добавил мрачно Славка, — Мальчиков до фига на фотках, и письма тебе пишут.

— А ты читал эти письма?

— Хотел. А потом раздумал. Пусть уж я лучше ничего знать не буду.

— А ты почитай. Нехорошо, конечно, но у меня от тебя секретов нет.

Николай подошел к компьютеру и открыл какую-то папку. На мониторе возник красивый парень в приспущенных плавках.

— Это Миша. Познакомились на каком-то форуме, в жизни не встречались. А это, — он открыл другое фото, — теперь его друг. Я помог им найти друг друга. Показалось, что это именно то, что им нужно обоим. И не ошибся. Правда, это, наверное, единственный случай. Они сами хотели найти свою половину, а это бывает не часто. Почитай, если не веришь.

— Верю. Просто мне не хочется тебя ни с кем делить.

— Ты не делишь, будь уверен. Но, с другой стороны, не будь я таким, мы бы и с тобой тогда не познакомились.

Здесь Славке действительно было нечего возразить.

Николай открыл еще несколько снимков.

— Ты лучше это посмотри. Это из моей поездки по Израилю. А ты за границу ни разу не ездил?

Славка покачал головой.

— Поехали вместе. Делай загранпаспорт.

— Куда?

— Да мало ли куда, раз ты нигде не был? Теперь это стало доступно, надо пользоваться.

— Да как? Я и языка не знаю...

— Думаешь, я полиглот? А съездил, и ничего. В магазине можно все показать пальцем, а экскурсии заказать с русскоговорящим гидом.

— Если только потому, что с тобой, — сказал Славка.

Николай обнял и поцеловал его:

— Мне хочется, чтобы ты увидел мир...

Настала зима. В тот вечер они собрались сходить на гастрольный спектакль московского Ленкома. Славка мечтал посмотреть на живого Караченцова. Отдохнув немного после смены, он приехал к Николаю. Тот встретил его озабоченный:

— Проходи, раздевайся...

— Так чего раздеваться-то? Мы же сейчас пойдем, наверное?

— Понимаешь, Славеныш, — с долей неловкости сказал Николай, — у меня неожиданно изменились планы...

Славка помрачнел:

— Опять?

Николай обнял и поцеловал его.

— Прости. Мы сходим в театр в другой раз, я обещаю, а сейчас мне надо исчезнуть буквально на три часа. Я вернусь, и мы проведем вечер вместе...

— Кто-то умирает, да? Могут быть неотложные дела у врача, но ты же простой санитар. Тебя что, некем заменить?

— Я не только санитар...

— А кто ты? Где ты вообще работаешь? — вскинулся Славка, — Ты все рассказал про себя, про меня все знаешь, а это скрываешь!

— Слава, разве это имеет значение? Разве я больше или меньше любил бы тебя, работай ты не водителем, а еще кем-то?

— Для меня тоже не важно, но я не люблю, когда мне врут!

— В том-то и дело, что я не хочу врать, — потупил взгляд Николай, — Просто я не уверен, что ты адекватно это воспримешь...

— Что?! Что я не восприму? Ты киллер? Рэкетир? Криминальный авторитет? Тебя ищут?

— Ну, что ты говоришь такое?

— Я хочу знать, кем работает человек, которого я люблю и вижу голым в горизонтальном положении, — твердо сказал Славка, — Я имею на это право?

Николай вздохнул и на мгновение задумался.

— Пошли, — решительно сказал он.

— Куда?

— Со мной, если ты хочешь все знать. Наверное, так будет лучше.

Они вышли из дома и направились к автобусной остановке.

— Как мама? — спросил Николай.

— Нормально. Успокоилась последнее время.

— Познакомить нас не хочешь?

Славка нахмурился:

— Потом. Догадается.

— Ну, вот видишь, — мягко, но внушительно сказал Николай, — У каждого человека могут быть причины на необъяснимые поступки...

Они стояли на задней площадке автобуса, прислонившись к стенке у окна. На остановке вошли две старушки, и слегка улыбнувшись, поклонились Николаю. Он ответил им. То же произошло и на следующей.

— Уже интересно, — заметил Славка, — Откуда они тебя знают?

— Сейчас поймешь. Выходим.

Они вышли из автобуса. Напротив остановки находился храм.

— Нам туда, — сказал Николай, когда они переходили улицу.

— Куда? — не понял Славка.

— Туда, — указывая взглядом на храм, повторил Николай.

— В церковь? Ты что — поп?!

Николай твердо взял его под руку и провел мимо храма к примыкающему к соседнему дому скверу:

— Пойдем, поговорим немного...

Славка оторопело шагал рядом. Он предполагал все, но только не это. Хотя его шокировали иконы, когда он впервые пришел к Николаю домой, но он решил, что, возможно, это дань моде, и ничего не спросил. Он видел серебряный крестик на цепочке на его шее, но крестики тоже носят многие. А тот сам никогда не заводил разговора на эту тему. Скорее, даже уходил от нее, когда заговаривал Славка.

Они вошли в сквер и остановились у скамейки.

— Ну, вот ты и знаешь, где я работаю, — спокойно глядя ему в глаза, проговорил Николай, — Только я не поп, как ты выразился, а чтец-алтарник, церковнослужитель. Хотя, вряд ли тебе это о чем-то говорит...

— Да не хочу я знать ваших дел! — воскликнул Славка.

— Не кричи так, — попросил Николай, оглянувшись на улицу.

— Боишься? Ну, как же! Вдруг узнают, что ты гей?

— Бог все знает, Слава, — спокойно сказал Николай, — Надо пощадить людей, для которых это может стать шоком, как стало для тебя известие, что я церковнослужитель.

— Нет... Ну, это вообще, — истерически хохотнул Славка, — Вот все вы там такие!

— Какие?

— А такие! Двуличные, лживые, лицемерные! Говорите одно, а сами...

— Ты много с нами общался?

— Да моя мать общается! Мы с ней чужими людьми стали из-за того, что ей какой-то поп наплел.

— Какой-то, это еще не значит — все.

— Да? А другие лучше? Те, что с иконами пришли громить гей клуб в Москве? Те, что участвовали в разгоне гей-парада? Я сам выдел по телевизору, как они со своими е...нутыми фанатиками били нас крестами по голове!

— От имени церкви, если хочешь знать, может выступать только Святейший патриарх, — твердо ответил Николай, — А он никаких заявлений по этому поводу не делал и крестом по голове никого не бил. Если какой-то неадекватный священник проявляет своеволие, не имея на то благословения, это не повод судить о всей церкви. Я поэтому и не хотел раньше времени открывать тебе всего. Я знал, что ты это не воспримешь. Правда, не думал, что до такой степени...

Со стороны храма послышался колокольный звон.

— Слава, прости, у меня служба, — сказал Николай, — Приходи вечером, и спокойно обо всем поговорим. Я не изменил к тебе отношения.

Он повернулся и пошел по направлению к храму.

Оставшись один, Славка закурил и в волнении сделал несколько кругов по скверу. Такого он действительно не ожидал. Ему было горько. Единственный человек, которому он доверился во всем, к которому прикипел душой, и с которым делил постель, оказался из ненавидимых им церковников.

Он никогда не забудет глаза матери, когда она кричала ему в лицо:

'Батюшка сказал... Батюшка велел... Таким нельзя родиться, таким можно только стать...'

Чужие, одержимые глаза. Глаза, напоминающие те, что он видел в телерепортаже о разгоне гей-парада. И избиваемых ребят... Таких же, как он сам.

'И что теперь? — подумал Славка, — Опять на плешку?'

Славка почувствовал, что глаза его непроизвольно наполняются слезами. Он понимал, что по-прежнему относиться к Николаю уже не сможет, и чувство непоправимой утраты овладело им.

'Я люблю его... Его сильные руки... Его каждую клеточку... Его самого...'

Откуда это? Ну, да. Так говорил Женька про своего Руслана, когда они случайно встретились в Катином садике.

Неожиданно Славке показалось, что точно так же он мог бы сказать сам о своих чувствах к Николаю.

Он утер набежавшие слезы, закурил и сел на лавочку в раздумье. Что же делать? Придти вечером, как предлагал Николай, обо всем поговорить? А о чем? Что эти разговоры изменят? Стало быть, и приходить не стоит. Отрубить, так сразу. Меньше боли...

Славке вдруг так захотелось взглянуть на Николая в последний раз, хотя бы издалека, что, бросив сигарету и преодолев предубеждение, он направился к храму.

Шла всенощная под Введение. Когда Славка вошел, служилась лития, и духовенство стояло на середине храма. Прихожан было много. Стараясь никого не толкнуть, он протиснулся в сторону и встал у стены.

Что-то возгласили, запел хор, и из боковых дверей на возвышении, завершающем пространство храма, медленной походкой вышел Николай. На нем было голубое церковное облачение, а в руках он держал какой-то золоченый поднос с тремя горящими свечами и уложенными горкой булочками. Было столько торжественности в его походке и глазах, что Славка узнавал и не узнавал его.

Николай вышел на середину храма, поставил поднос на столик, медленно перекрестился на центральные врата, слегка поклонившись, после чего, полуобернувшись, сделал такой же поклон стоящему посередине всех попу в куполообразной шапке, который ответил ему легким наклоном головы.

Славка пристально смотрел в преображенное внутренним чувством лицо Николая и недоумевал. Он не видел наигранности, притворства, лицемерия. Это был его Колян, участливый, добрый, шутливый, ласковый. И это был не он.

Неожиданно их взгляды встретились. Славка заметил, как тот чуть вздрогнул, и глаза его осветились изнутри светом радости. Николай едва заметно кивнул ему и немного приподнял уголки губ в улыбке, а Славка почувствовал, что глаза его вновь наполняются слезами. Он не хотел его терять. Не хотел несмотря ни на что! С такой отчетливостью вдруг он это понял.

Спустя какое-то время, все священники ушли в алтарь. Вынесенный Николаем поднос, после того, как главный, судя по всему, поп что-то поговорил над ним и перекрестил, понес другой служитель в таком же облачении, как у Николая, дополненным свисающей через плечо лентой. В храме погасили свет, закрыли врата, а из боковых дверей опять вышел Николай, держа перед собой в руках книгу, и встал посреди храма. Какая-то бабка услужливо протянула ему свечку.

— Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение...— начал читать Николай громким и размеренным голосом, освещая свечой книгу, которую держал в руке. Он читал долго, выговаривая какие-то непонятные слова, но стоящие в храме люди благоговейно слушали его. Славка тоже слушал, ничего не понимая, и в душе его боролись противоречивые чувства.

Он достоял всю службу до конца, просто наблюдая со стороны за происходящим, и неожиданно ощутил, глядя на этих людей, что рядом с ним протекает какая-то совсем другая, неведомая ему жизнь. Он не знал, как к ней относиться. Там были озлобленные попы, была фанатичная мать, но были и эти люди, среди которых он заметил даже своих сверстников. Неожиданно он вспомнил, что бабушка его тоже ходила в церковь. Его добрая старенькая бабушка... Там был и его Колян.

После окончания службы, он подошел к Славке.

— Пойдем? — как ни в чем не бывало, спросил Николай.

Славка молча пошел рядом. Противоречивые чувства не оставляли его. Ему хотелось о многом спросить Николая, но он не знал с чего начать.

— И давно ты там? — наконец выговорил он.

— Семь лет без малого.

— Как угораздило-то?

А как, действительно, его угораздило?

Да можно сказать, случайно. Хотя, в каждой случайности всегда присутствует своя закономерность...

НЕТЕРПИМОСТЬ

ЧАСТЬ 2 НИКОЛАЙ

1.

Николай проснулся внезапно...

Сквозь открытую дверь балкона в комнату стремится напоенный утренней прохладой воздух, а небо за окном чистое и прозрачное. Он встает с постели и как есть, абсолютно голый, выходит на балкон. Трава на газонах серебрится от росы, переливаясь светом от восходящего над Дачей Долгорукого солнца. Он одевается, и сбежав вниз, выходит на влажный от росы асфальт.

Он бежит куда-то мимо спящих домов, припаркованных машин с запотевшими стеклами. Вокруг ни души. По улице Коллонтай мчится первый, еще пустой, трамвай. А он-то куда мчится по пустынным улицам? Остаются позади больница, железнодорожная ветка, заставленная товарными вагонами станция Заневский пост, переезд...

Лес. Он встречает его ароматом просыпающейся природы и пением птиц. Заросший пруд и спускающаяся к нему луговина. Он ложится на спину и смотрит в прозрачное небо.

Он видит его. Голубоглазого красивого юношу с длинными вьющимися волосами. Он ложится рядом и наклоняется лицом к нему...

'Тебе одиноко?' — участливо спрашивает юноша.

'Поцелуй меня',— просит он.

Юноша наклоняется ниже и ниже. Он уже чувствует его дыхание и аромат нежных губ.

'Поцелуй меня', — опять шепчет он.

'Эротик ты несчастный... Нализался в сиську', — раздается в ответ нетрезвый глумливый голос.

— Нет!!! Нет!!! — кричит в ужасе он и... просыпается.

Николай проснулся в своей постели. Один. Дверь на балкон открыта, и воздух слегка колышет занавеску. Вот только небо за окном хмурое, затянутое серыми тучами.

Горестно вздохнув и натянув на голое тело плавки, он вышел на балкон. Голова болела от выпитого накануне, и во всем теле ощущалась слабость.

— Эй, слышь? — донеслось снизу.

Под балконом стояла подвыпившая развязная девица.

— Слышь? Как к метро выйти?

— Туда, — кивком головы указав направление, ответил Николай и отвернулся в другую сторону.

— Эй, слышь? — не унималась та, — Ты даже поговорить со мной не хочешь?

— Там найдешь себе, — ответил он и вернулся в комнату.

Девица прокричала еще что-то, но Николай не расслышал. Войдя на кухню, он выпил залпом стакан холодной воды, закурил и опустился в кресло. Помимо мучавшего похмелья, на душе было гадко от воспоминаний.

Сегодня первое мая. Вчера их отпустили с работы раньше, устроив в честь праздника, непонятного уже никому свойства, фуршет. Продолжили они с Володей, молоденьким механиком из техотдела, в сквере у метро Горьковская.

Пошло, кажется, хорошо и разговор завязался душевный, и объятия уже начались. Возможно, Володю что-то насторожило. Сказав, что пойдет, возьмет еще пива, обратно не вернулся. Николай помнил, что его это сильно разозлило, хотя сейчас благодарил судьбу за то, что так произошло. Его уже повело на близость с симпатичным юношей, и чем это могло кончиться, если бы тот оказался не таким, как показалось изрядно уже пьяному Николаю, думать не хотелось.

Такое уже у него в жизни было. Тогда пришлось менять место работы и почти весь круг общения.

Сколько же накопилось в его памяти того, что вспоминать не хотелось бы никогда. Но он помнил...

Помнил и свою первую любовь. Это была девушка. И было ему тогда всего семнадцать лет...

Жила она не в Ленинграде. В тот город Коля попал случайно со своим закадычным дружком Антоном, с которым они подружились еще с третьего класса. Что их объединяло, сказать было трудно. Казалось, они были полной противоположностью друг другу. Николай — единственный ребенок из интеллигентной семьи, а у Антона насчитывалось пять сестер и братьев. По его собственному выражению в более позднем возрасте, его воспитала улица, поскольку мать он все детство видел у плиты, а отца спящим. Но, вопреки всему, Николая к нему тянуло. Тянуло с первого дня, когда шебутной и хулиганистый Антон появился в их третьем классе.

Многодетная семья получила четырехкомнатную квартиру в доме-новостройке и переехала туда из коммуналки в Автово.

Антон сразу стал пользоваться неприкосновенностью, поскольку достаточно было взглянуть на его братьев, учившихся в более старших классах, как пропадало всякое желание задевать его. Николаю он оказывал покровительство потому, что списывал у него уроки, и на всех контрольных использовал как "спасательный круг" от очередной двойки, а для того считаться корешем такой личности было выгодно, поскольку драчливостью он не отличался.

Но тянуло его к Антону не это, а то, чему он сам смог дать себе объяснение уже значительно позже. А тогда он восхищал его своей мальчишеской дерзостью, умопомрачительными проделками, на которые сам Коля никогда бы не решился.

Они лазали вместе по крышам многоэтажек, курили в подвалах, цеплялись за трамваи на Малой Охте. И Коле почему-то нравилось наблюдать за гибким телом приятеля. Особенно сладостное внутреннее возбуждение он испытывал, когда у того съезжали штаны, выбивалась майка, и из-под одежды выглядывали обнаженные части тела. Надо сказать, что у Антона проглядывали иногда прямо эксгибиционистские замашки. Несколько раз он показывал ради смеха в компании свой возбужденный член. После этих случаев Коля, глядя на него, рисовал в своем воображении невообразимые сцены их близости...

Вряд ли Антон догадывался, что испытывает к нему закадычный дружок — внешне Коля старался никак не проявлять своих желаний, услаждая себя только лишь в воображении. Родители Николая постепенно смирились с неугодным им приятелем сына, понимая, что своими препятствиями они только укрепят его тягу к нему. Так и росли они бок о бок все эти годы, дополняя друг друга своей непохожестью, а желания Николая оставались на уровне мечтаний.

После восьмого класса Антона отсеяли в ПТУ, но дружить они продолжали, не оправдав надежды родителей Николая, что сын отойдет от 'этого хулигана', как только тот уйдет из школы. Они продолжали общаться, даже когда Николай окончил десятилетку и поступил в институт. Тогда-то и предложил Антон поехать с ним на свадьбу двоюродного брата в Вологду.

Дома у Николая разразился скандал. Родители не хотели отпускать, но он настоял на своем, сказав, что все равно поедет, и им пришлось смириться, с сожалением констатировав факт, что ребенок вырос.

В дорогу отправились целой гурьбой в восемнадцать человек, заняв почти половину плацкартного вагона. Тут были и родители Антона, и братья с сестрами, и их мужья, жены, дети. Было несколько приглашенных, вроде Николая, с которыми он очень быстро нашел общий язык и усугубил это дело горячительными напитками.

В Вологду они прибыли уставшие, не выспавшиеся, но веселые. У Николая тогда было впервые в жизни, чтобы он оторвался от семьи с незнакомыми людьми. И то, что он так просто обрел себя среди них, наполнило его душу каким-то новым ощущением себя.

Два дня гуляли на свадьбе. И песни были, и веселье, и масса неведомых ранее впечатлений. Не смотря на то, что эти люди были явно не его круга и уровня, они покорили Николая тем, что были такие, как есть, и это было всего дороже.

Там-то и обратил он внимание на сероглазую улыбчивую девчонку, постоянно вертевшуюся возле него, и на любую его, даже самую примитивную шутку, заливавшуюся восторженным смехом. Это заметили и другие, а мать Светки, так звали девушку, стала поглядывать на Николая с интересом.

Они оказались вместе за столом, вместе танцевали, а потом удрали вдвоем гулять. Ночь напролет бродили они вдоль реки, кремля, любовались соборами, сидели на лавочке возле Каменного моста. Николай никогда не был так возбужден от общения с девушкой, да его и не тянуло к ним, но Светка была какой-то особенной — своей, простой, искренней, и ему с ней было легко. На Красном мосту он поцеловал ее...

Вернувшись в Ленинград, Николай часто вспоминал ночную прогулку. Напоминал и Антон — их внимание со Светкой друг к другу, а потом исчезновение на всю ночь не остались незамеченными.

— А что,— говорил Антон, — она девка хорошая, чего теряешься-то?

Сам он давно гулял с Веркой и собирался жениться на ней сразу же, как отслужит в армии.

— Тогда и поженимся вместе, — ответил Николай.

Однако армии они оба избежали. Николая отмазал отец, а с Антоном случилось несчастье — придавило обрушившимися стеллажами на складе, где он работал. Пролежав три дня в реанимации, он вышел инвалидом, хотя внешне этого заметить было нельзя. Разве пыла только поубавилось. Тем не менее, на Верке он женился и постоянно спрашивал Николая, когда он, наконец, решится внести ясность в отношения со Светкой:

— Ты мужик или нет? Ты можешь ее хотя бы раз прижать? Или ждешь, чтобы она тебе первая об этом сказала?

Основания так говорить были. На Николая вся родня уже смотрела, как на будущего родственника. Они много раз ездили с Антоном в Вологду, приезжала в Ленинград и Светка. Николай ждал каждой встречи, воспринимал ее как свою "половину", любил, но... как сестру, как дорогого по жизни человека. Преодолеть себя он не мог.

Николай поборол неловкость и даже обратился к сексопатологу, откровенно рассказав о себе.

Врач, женщина с отсутствием ярко выраженных возрастных и половых признаков, выслушав 'исповедь' и задав несколько вопросов, ответила, что медицинской коррекции такой случай не поддается, посоветовав обратиться к психологу.

Ему предложили курс аутотренинга, суть которого сводилась к тому, что нужно было постоянно внушать себе при появлении желаний относительно мужчины, что на самом деле хочется женщину.

Николай попробовал. На какое-то время даже показалось, что это стало приносить результат — он впервые в жизни увидел эротический сон, касающийся именно женщины. Но, чем дальше, тем больше стал он замечать, что эти проблемы вытесняют из его жизни все. Он уже ни о чем другом не мог думать, а идя по улице, постоянно ловил себя на мысли, что рассматривает окружающих, как предметы вожделения. Причем, и мужчин, и женщин. Возникла раздражительность, он стал плохо спать, но самое ужасное, в отношении Светки желанного влечения так и не появилось.

А делать было что-то надо. Антон вызвал его на откровенный разговор, сказав, что Светка ради него поссорилась с парнем, который у нее был, и постоянно плачет.

Не желая причинять горя любимому человеку, и так и не решившись открыть о себе правду, Николай решил молча порвать отношения. Он перестал встречаться с Антоном и отвечать на его телефонные звонки. Родители охотно помогали ему в этом. Не желая вникать в причины, они были безумно рады тому, что этот неподходящий, с их точки зрения, в друзья сыну парень, наконец, уйдет из его жизни.

Спустя месяц после разрыва, Антон встретил поздно вечером возвращающегося домой Николая. Он выступил из-за угла школьного здания на тропинку, по которой тот всегда ходил короткой дорогой от метро.

— Как дела? — спросил Антон, загораживая ему дорогу, а потом нанес сильный удар в подбородок, от которого Николай не удержался на ногах, повалившись навзничь.

Антон подошел, протянул руку, помогая подняться, и не оборачиваясь, молча пошел к метро. Больше они не виделись.

Так Николай получил первый удар за свою непохожесть. Надо признать, единственный физический за всю жизнь. Но были и другие, пострашнее этого.

Правда, это было потом. На какое-то время в жизнь вошли другие проблемы.

Не успел Николай окончить институт, как ушел из жизни отец. Он давно страдал лимфолейкозом, мужественно борясь со своим недугом. Однако болезнь брала свое, и все больше времени проводил он в больнице, а выходы до очередной госпитализации становились все короче. И наконец, настал такой день, когда обратно из больницы он не вышел...

Николай горько переживал этот первый в его жизни случай ухода из жизни близкого человека. Тогда-то он, пожалуй, впервые ощутил неясное желание очистить душу от невысказанной вины перед человеком, которую осознал лишь, когда того не стало.

С мамой было сложнее — она, неожиданно заболев, слегла в постель и два года до смерти не поднималась. Сначала она перестала выходить из дома, гуляя вечером у открытого окна, потом сил стало хватать лишь дойти до туалета, но скоро она не могла уже и этого. Вся тяжесть ухода за больной матерью легла на плечи Николая. Больше помочь было некому, и он с ужасом думал, что было бы с ней, если бы и его не оказалось рядом.

Смерть матери он воспринял уже спокойно, как закономерное завершение страданий, хладнокровно закрыв ей глаза после последнего хриплого вздоха.

Время шло, Николай окончил институт и начал трудиться в КБ. На работе его ценили, он стал подумывать о диссертации. Однако, покрутившись в омуте 'подводных течений', охладел. Конечно, это был путь к стабильности и относительному благополучию, но ему показалось, что лучше получать всю жизнь 130 рублей и не переступать через себя.

Стали напоминать о себе и утихшие страсти...

Поняв в истории со Светкой, что бороться со своей природой бесполезно, он стал поглядывать на парней. Не изведавший в юности и ранней молодости сладострастных утех, он начал испытывать в них непреодолимое желание. Случай подвернулся неожиданно.

Высокий стройный юноша по имени Александр приходил в КБ к лаборантке из отдела, где работал Николай. Он чем-то смахивал на эстрадного певца Николая Гнатюка. Они столкнулись на лестнице, одновременно выйдя покурить, и разговорились.

Рабочий день подходил к концу, вышла разговорчивая лаборантка, и возник вариант посидеть втроем в кафе. Как понял Николай, приглядевшись к отношениям Саши с Лидой, так звали лаборантку, они были приятельскими. Даже, как показалось ему, напоминали те, в которые он сам вступал с женщинами 'для прикрытия', чтобы окружающие думали, что у него тоже кто-то есть.

Они провели вечер в кафе, хорошо расслабились и поболтали. Причем Саша даже не поехал провожать подругу домой. Они проводили ее вместе до метро, после чего расставаться им не захотелось. Прихватив в магазине бутылку водки, они отправились к Николаю домой. Там-то и произошло то, что Николай до этого момента рисовал исключительно в своем воображении. Он и тогда не мог поверить до конца, что это все наяву, беспрепятственно разглядывая стройное обнаженное тело Саши, стоящего возле дивана и продолжающего что-то рассказывать, ни капли не стесняясь своей наготы.

Николай мог спокойно протянуть руку, чтобы потрогать ЭТО, и Саша, не переставая болтать, делал ему то же самое. Они кувыркались голые на диване, обнимались и целовались в разных позах, а потом по очереди сделали друг с другом то, о чем до этого дня Николай имел лишь умозрительное представление.

Придя на работу, Николай вспомнил, что не взял даже телефона у нового друга. Он пребывал в состоянии эйфории и готов был думать, что нашел человека, с которым теперь будет бок о бок всю жизнь. Но Саша исчез.

Единственной ниточкой, связывающей их, была Лида. Николай стал захаживать к ней, несколько раз спрашивал о Саше, когда он опять придет? Наверное, проявил излишнюю настойчивость, поскольку та поинтересовалась, почему ему так хочется, чтобы он пришел?

Саша не пришел ни через неделю, ни через месяц. Николай сначала переживал, а потом стал забывать. Он увидел его лишь спустя три месяца, уже зимой. Саша стоял у входа в КБ на улице, будучи явно нетрезвым. Думая, что он ждет Лиду, Николай хотел пройти мимо, но тот сам сделал ему навстречу несколько шагов и заключил в объятия. Впрочем, тут же отпрянул и приложил палец к губам.

— Тсс... Пойдем.

Они пошли по улице, свернули за угол, за другой. Саша все искал чего-то глазами по сторонам, и наконец, увлек Николая в темное парадное жилого дома. На площадке между этажами он, не глядя на Николая, порывистыми движениями расстегнул куртку, ремень и спустил до колен джинсы вместе с трусами. В свете тусклой лампочки, освещавшей лестничную клетку, возник его возбужденный член. Николай задрожал от желания, и разом забыв все обиды, обнял Сашу, сжимая руками его голые ягодицы. Тот раскачивался и лез руками ему под одежду.

— Сашка, ты что? — прошептал не теряющий присутствия духа Николай, — Я не буду вот так, прямо в парадном.

— А что же делать? — заплетающимся языком выговорил Саша, — Не к тебе же ехать?

— Поехали, — решительно сказал Николай.

Так было еще несколько раз. Саша всегда являлся неожиданно и всегда пьяный. Потом являться перестал, но Николая это уже мало беспокоило — у него появились другие парни. Лиха беда начало.

Тогда не было Интернета, гей клубов и других мест знакомств, но люди, подобные Николаю, все равно каким-то образом находили друг друга. Выделяли в кругу общения, определяли в толпе, знакомили с такими же, как сами. Николай впал в этот порочный круг и уже перестал заботиться о том, чтобы эта его сторона жизни не стала достоянием гласности, за что был сурово наказан.

Произошло это через ту самую лаборантку. Николай подружился с ней. Девчонка она была компанейская, любила выпить, и Николай несколько раз принимал участие в вечеринках у нее дома. Жила она в коммунальной квартире у Финляндского вокзала, соседи были тоже молодыми незамужними девчонками, так что обстановка благоприятствовала. Вот и в тот роковой вечер он заглянул на огонек, чтобы отвести душу.

У Лиды были гости — две подружки, одна из которых, Нинка, сразу же 'положила на него глаз'. Веселье затянулось, присоединились и соседки. Николай, поскольку был единственный мужчина среди присутствующих, дважды бегал за очередной порцией спиртного.

Тот парень появился неожиданно. Он возник вместе с еще одной подружкой, когда Николай отлучался в магазин.

Нинка беззастенчиво липла к Николаю, и наконец, сказала, что ей пора домой, намекая на то, что хорошо бы ее проводить. Жила она в Сосновой поляне — дорога предстояла не близкая, но Николай согласился.

Когда они вышли из дома, Нинка повисла у него на руке и смотрела таким вожделенным взглядом, что даже сквозь хмель до него дошло, что простым провожанием тут дело не обойдется.

Стремясь выкрутиться из ситуации, он начал балагурить, тянуть время, затащил ее на вокзал, где они в буфете еще выпили еще по бутылке пива, и своего добился — метро закрыли. Нинка была явно раздосадована и не скрывала этого. Она хотела остановить такси, но Николай настоял вернуться.

Пришли они уже не прикасаясь друг к другу и не разговаривая.

В квартире продолжалось веселье, но Нинка разогнала всех, заявив, что ей с утра на работу, и вообще, что 'надо знать меру'. Напоминание было явно неуместным, поскольку таковая у всех присутствующих уже давно осталась где-то далеко позади.

Он почувствовал это сквозь сон...

Его явно кто-то ласкал, спускаясь по спине к интимным местам. Николай открыл глаза, и в свете фонаря, проникавшего с улицы в темную комнату, узнал того парня, что пришел в конце вечера. Парень встретился с ним взглядом и подмигнул, не прерывая своего занятия.

Парень располагал к себе, движения рук его были уверенными и ласковыми, и Николай ответил взаимностью. Они расстегнули друг на друге одежду, приспустили джинсы и продолжали обоюдные ласки, прижимаясь друг к другу. До акта дело не дошло, поскольку очень быстро у обоих произошло завершение процесса.

Николай натянул джинсы и отвернулся к стене, намереваясь уснуть, когда послышался громкий возглас Нинки:

— А я все слышала!

Она вскочила с раскладушки и включила свет.

— Я все слышала, пидараст! — злорадно глядя в глаза растерянного Николая, закричала она.

Проснулись Лида и девчонка, пришедшая с парнем, жмурясь от света.

— Что случилось? — спросила Лида.

— Игорь его в ж... вые...л! — возвестила Нинка.

— Ты что? — опешил Николай.

— Что?! Ты еще будешь оправдываться, пидараст?!

Нинка выговаривала это слово именно так.

— Ах ты пидараст! — она, размахнувшись, ударила его ногой в пах, но Николай успел отвести удар, — А ну уе...ывай отсюда!

Самое любопытное было то, что гнев всех присутствующих был направлен на Николая, Игорь же спокойно стоял с индифферентным лицом, наблюдая за происходящим.

Эту ночь Николай провел на Финляндском вокзале. Состояние было ужасным, но еще ужаснее оказались последствия...

На работе он не мог поднять ни на кого глаза. Этот случай, с подачи Лиды, стал известен всему КБ. Даже у кое-кого из сотрудников института, что помещался этажом ниже, Николай стал улавливать любопытство во взглядах.

Нельзя сказать, что он стал гонимым, но друзья от него отвернулись. Да и вообще, ходить на работу, общаться с людьми зная, что они смотрят на него сквозь определенную призму, было противно. Каплей, переполнившей чашу, был отказ ехать с ним в командировку молодого сотрудника, который заявил открытым текстом, что жить с Николаем в одном номере не станет.

Выход подвернулся быстро. Николай случайно встретил в метро бывшего однокурсника. Тот был доволен жизнью, рассказывал о проектной организации, в которой работал. Попутно обмолвился, что ищут толкового инженера. Николай ухватился за это, и парень обещал поспособствовать, заметив:

— Профиль, правда, не твой, но я же въехал...

Договориться удалось. Переход был даже оправдан более высоким окладом на новом месте.

После этого Николай затаился. Он продолжал встречаться с парнями, кого знал раньше, но тщательно скрывал место работы и не расширял круга знакомств.

Изменения, что произошли после перестройки, он воспринял равнодушно, уклоняясь от высказываний в кипевших спорах вокруг отмены 121-й статьи, говоря, что его больше беспокоит отмена 97-й, за казнокрадство. Неожиданно для самого себя, он стал охладевать к этим проблемам. Больше того, его стал тяготить такой образ жизни, поскольку ничего, кроме удовлетворения животной страсти, он не получал. Николай начал замечать, как жизнь проходит мимо, как все интересы незаметно свелись к одному, и не видел выхода из этого порочного круга. Окончательно отрезвила его вчерашняя встреча...

Не дождавшись Володьки, он отравился к метро. На душе было неуютно. Он терялся в догадках, не открыл ли он себя ненароком и не станет ли это предметом разговоров в коллективе?

'Да ладно... Сошлюсь, в случае чего, что пьяный был, — успокоил он сам себя, — Он тоже хорош был. Мало ли что ему могло спьяну померещиться?'

Однако возбуждение, что уже возникло, требовало выхода, и дойдя до метро, он позвонил из автомата по одному из всегда имевшихся в памяти телефонов.

На том конце провода гремела музыка, слышались пьяные возгласы, и голос ответившего приятеля по кличке Дрончик не оставлял сомнений, что тот уже навеселе. Так бывало всегда, когда его родители уезжали на дачу. Получив приглашение присоединиться, он поехал на Ржевку-Пороховые.

Это была самая безбашенная компания изо всех, где ему доводилось бывать. Пары, ревновавшие друг друга, здесь не появлялись. Тут можно было все прямо с порога и на глазах у остальных. Причем, это вызывало только веселье, азарт и желание присоединиться. Как правило, в конечном счете, все заканчивалось групповой оргией.

Звонок в дверь раздался, когда она была уже в разгаре. Натянув на голое тело джинсы, Дрончик пошел открывать, и через незакрытую дверь комнаты, Николай разглядел вошедшего грязного человека неопределенного возраста. Один из присутствующих парней узнал его. Оторвавшись от минета, который усердно делал, лежа на полу, одновременно двум парням, он вскочил, и как был голый, устремился в прихожую, тряся руками свои половые принадлежности:

— Эй, Александрина, пососать хочешь?!

У вошедшего возникла вялая улыбка, глаза осветились желанием, но дразнивший неожиданно ударил его ногой в пах:

— Пошел на х.. отсюда, спидоносец!

Человек согнулся от удара, а голый парень вместе с Дрончиком вытолкали его на лестницу.

— Кто это? — спросил Николай, когда они вернулись в комнату.

— Урод один, — ответил парень, — Наркомик. Спидоносец с Московского вокзала. На х..я ты его пускаешь? — повернул он голову к Дрончику.

— Я зову его? — огрызнулся тот, — Сам лезет.

— Отп..дить его надо до отключки, чтоб запомнил, — вынес приговор парень и повалился на пол, возвращаясь к прерванному занятию.

Николай не мог отделаться от ощущения, что этот опустившийся человек был ему знаком. Причем, он даже вспомнил, откуда, но не мог до конца поверить, насколько чудовищными были перемены. Неужели это он?

Николай отстранил молоденького пацана, с которым предавался утехам, и стал одеваться.

— Ты куда? — обиделся пацан.

Недоуменно уставился на него и Дрончик.

— Пойду. Я вспомнил, мне надо до десяти часов ключи передать...

Он вышел из дома и огляделся. Человека нигде не было. Вспомнив о Московском вокзале, Николай направился к троллейбусной остановке.

Он заметил его возле универсама. Тот о чем-то пытался столковаться с алкашом, стоявшим у дверей винного отдела.

— Саша! — окликнул Николай, подходя.

Человек обернулся, недоуменно уставившись на него. Сомнений не было. Это был он. Но можно ли было узнать в этом грязном, бледном, бомжеватого вида сгорбившимся человеке с испитым лицом и синими кругами под глазами, стройного красивого парня, напоминавшего Гнатюка? Николай был в шоке. Он не мог даже поверить, что этот человек одного с ним возраста.

Тот, тем не менее, оправился от неожиданности.

— Привет, — заговорил он подрагивающими губами, — Слушай, выручи мелочишкой, не хватает.

— Ты хоть помнишь меня?

— Ну. Ты из овощного на Лиговке.

— Из какого овощного? Я Николай. Мы через Лиду с тобой познакомились, ты приезжал ко мне на Веселый поселок.

Саша взял его под локоть, увлекая в сторону от алкаша.

— Слушай, минет за червонец хочешь? Отсосу с проглотом...

Было видно, что он ничего не помнит, да и не пытается вспомнить. Очевидно, просто напоминание о том, что он к кому-то приезжал, было связано с определенными ассоциациями.

— ... Или по полной. Только с гандоном. Хочешь, пошли прям сейчас. Вон, в лесок, или в парадном... — продолжал торопливо бормотать тот, вцепившись в локоть.

Николай молча отстранил его и пошел по направлению проспекта Наставников. Разговаривать больше было не о чем.

И это был Саша. Его Саша, с которым всего лет пять назад состоялась его первая вожделенная ночь. Николай был в шоке.

И сейчас, сидя в кресле и вспоминая свою жизнь, он впадал в еще большее уныние:

'До каких же пор это будет продолжаться? Ну, неужели же нельзя найти того, кого полюбил бы по-настоящему?'

Все, кого он знал из тех, что образовывали на какое-то время пары, даже жили вместе, спустя какое-то время расставались, и все начиналось сначала.

'Я выхожу замуж...' — каждый раз возвещал по телефону один из приятелей, молоденький смазливый мальчик по имени Виталик, одержимый мыслью найти богатого мужчину, который всю жизнь будет носить его на руках.

Далее следовал рассказ о выдающихся возможностях того и океане чувств, который они испытывают друг к другу. Но, выслушивая восторженный лепет мальчика, Николай знал, что максимум через месяц, последует другой звонок со слезами в голосе и еще одной и той же постоянной фразой:

'Мне плохо...'

Так же было и у других.

Николай задавал себе вопрос — что дальше? Ведь ему уже давно за тридцать. Пройдет еще пять, десять лет и надеяться вообще станет не на что. Разве что, на слюнявые утехи с каким-нибудь дряхлеющим 'ветераном голубого движения' или коммерческое использование напрокат тощей задницы малолетней пидовки. И это будет все, к чему он пришел?

Николай вдруг со всей остротой осознал, что если он не оставит своего круга общения, то в его жизни ничего не изменится, а никакого другого у него нет. И все-таки надо оставлять. Окончательно и бесповоротно. Не может быть, чтобы не нашлось выхода.

Выход нашелся.

Хотя, если бы года три назад Николаю кто-нибудь сказал, что так изменится его жизнь, он бы не поверил, а если бы в ранней молодости кто предрек такое будущее, то, пожалуй, воспринял бы как насмешку или даже издевательство...

2.

Зима. Заснеженные берега речушки среднерусской полосы. Николай поднимается по откосу, таща два ведра почерпнутой из проруби воды. Руки стынут на ветру, устают ноги от крутого подъема. Он останавливается, преодолев откос, ставит на снег ведра и долго смотрит на зимний пейзаж.

Он вошел уже в этот размеренный образ жизни. Сейчас он войдет в обезображенную руину, некогда бывшую православным храмом, заберется на пошатывающиеся под его ногами грубо сколоченные из необструганных досок леса и продолжит побелку потолка. Штукатурка просохла еще на прошлой неделе, он постоянно топит помещение единственной, сложенной осенью полупьяным печником, печкой. Это первое, что они сделали с отцом Ильей, когда он приехал сюда на постоянное жительство, сдав ленинградскую квартиру...

Зимний день короток и Николай спешит до темна закончить намеченный с утра угол. Света в храме еще нет, а в деревне нет ни газа, ни водопровода.

Протарахтел за окнами автобус из Новгорода — значит, сумерки наступят через час. В жизни ему никогда не приходилось заниматься строительными работами, и делает он все без должной сноровки, больше известки выливая на себя, а руки уже давно покрылись незаживающими язвами.

Однако постепенно отгороженный придел преображается, и отец Илья сказал, что как только он закончит побелку над алтарем, можно будет отслужить молебен. А там недалеко уже и до первой литургии.

Работы предстоит непочатый край. Южный придел завален строительным хламом, а окна забиты досками. В центральном — еще не настелен пол и стоят списанные откуда-то бетономешалка и циркулярка, на которой в перерывах между запоями пилит лаги для пола приходящий заработать на стакан самогона неразговорчивый Василий, мужичонка из местных.

Заглядывали первое время и еще некоторые, предлагали помощь. Но платить у отца Ильи нечем, а во Славу Божию трудиться нашлось желание только у Николая, да еще нескольких, вроде Василия, которых нигде не возьмут на работу, а здесь хотя бы накормят. Кормит их тоже Николай, готовя немудреный обед из того, что пожертвовали немногочисленные прихожане, да сам нашел в подполе дома, хозяева которого живут в райцентре, и пустили его пожить, чтобы дом не был разграблен. Все другие, где никто не живет, уже постигла такая участь.

Тащат все, что попадется под руку, что можно хоть как-то продать или сдать в металлолом. Ничего ценного уже давно ни у кого не осталось.

Работать негде. Функционировавшие когда-то хозяйства заброшены, кругом царит запустение и разруха. Кто-то ездит на работу в райцентр или в тот же Новгород на вахтовый метод, поскольку, если ездить каждый день, то придется проездить всю зарплату. Вокруг некогда большого, а теперь почти опустевшего села, работают лишь две пилорамы, истребляя последнее, что осталось — лес. Но там свои люди. И молодым, кто не уехал, дорога одна: если пацан — к бандитам, а девчонка — не трассу. Эти промыслы здесь процветают.

Больше половины местных с судимостью. А то и не с одной. Подбор статей не поражает разнообразием — драка, кража, разбой, грабеж, убийство. Последнее тоже стало обыденностью.

Что привело сюда Николая, для большинства остается загадкой. Да и сам он не предполагал, что его судьба может сложиться так...

После того, как им овладело стремление изменить свою жизнь, он часто стал задумываться о вечных истинах. Подсознательно Николай чувствовал, что спасти его может только что-то настоящее, исходящее из самой природы человека. Он был уверен, что все, построенное на системе правил и условностей, недолговечно. Да и аутотренинг был пройденным этапом. Может быть, надо просто что-то понять, разобраться в себе самом?

Он вспоминал, как отказался от диссертации, как еще несколько раз совершал нетипичные поступки, когда внутренне согласие с самим собой было ему дороже, чем оценка и мнение окружающих. Да, прагматичные люди достигали большего, но были ли они счастливы при этом? Зная жизнь многих из них, Николай не мог утвердительно ответить на этот вопрос.

А что такое — счастье? Может, это действительно химера, придуманная слабаками в свое оправдание? Ну, а зачем тогда люди идут на подлости, интриги, даже убийства ради достижения своих целей? Не из желания быть счастливыми?

Однажды возле метро Василеостровская какая-то женщина сунула ему в руки большую черную книгу. Она раздавала ее всем прохожим, доставая из ящика, стоящего у ног. Это была Библия. Причем, на понятном русском языке, а не та том ритуальном, что слышал Николай, иногда по праздникам заходя в церковь. Тогда многие стали заглядывать туда, интересуясь, как чем-то для себя новым, чем можно стало интересоваться. Но любой поверхностный интерес быстро проходит. И его случай не составил исключения.

Но теперь он все-таки решил поинтересоваться всерьез, и открыл книгу. Про сотворение мира было интересно. Николай и сам понимал, что без высшего разума мир не был бы таким совершенным, миф про обезьяну его не устраивал, но дальше пошли 'дебри' и ему наскучило. Однако, а где же здесь про Христа?

'Услышим Святаго Евангелия...' — вспомнился ему церковный возглас, предшествующий чтению фрагмента из большой книги, торжественно выносимой из алтаря.

Он нашел Евангелие и начал читать.

Он старался читать внимательно, однако однозначного впечатления не создалось. Притчи, иносказательность — напоминало какую-то сказку. Многие места показались противоречащими друг другу. Тем не менее, отдельные моменты запали в душу. Николаю показалось, что впервые в жизни он прочитал то, что было у него в сознании, к чему он стремился, но не мог высказать. Он стал перечитывать эти места, отталкиваясь от своих чувств, своих желаний жить по совести, и удивлялся, как и другое, непонятное ранее, стало тоже находить объяснение.

Постепенно у него возникла потребность обращаться к Богу. Он купил молитвослов. Здесь повторилась та же история. Тексты показались многословными и непонятными. К тому же, мешал язык, на котором они были написаны. Помогла опять та же книга, изданная за рубежом. В конце там было изложение некоторых молитв в переводе на доступный язык. Теперь, читая молитвенное правило, Николай понимал, о чем молится, и чувствовал, что составлены эти тексты людьми, стяжавшими глубокое молитвенное состояние, передававшееся через них и ему. Он учился выражать этими словами свои чувства, как учится маленький ребенок выражать чувства словами, услышанными от взрослых.

Затем был прочитан Закон Божий, и стало понятно происходящее в храме, куда он стал ходить регулярно. Однако к исповеди и причастию пока не приступал. Желание было. Но было и сознание, что говорить надо либо все, либо это не имеет никакого смысла.

Николай ходил в разные храмы, но все же чаще ноги приводили в Александро-Невскую лавру. Здесь службы отличались торжественностью, участвовало много духовенства, особенно на праздники, часто служил митрополит и другие архиереи, и было много прихожан, а в толпе было легче затеряться.

У Николая почему-то не было желания знакомиться, входить в общение с окружающими. Обрывки разговоров, долетавшие до его слуха, не имели ничего общего с тем, как это открывалось ему.

Там больше было про чудеса, знамения, мироточения, пророчества каких-то старцев. Услышал он и про пресловутый ИНН. Как-то это не вязалось в его сознании с тем образом Христа, который он открыл в своем сердце. Правда, он быстро успокоился, прочтя на стенде у входа в собор разъяснение Святейшего патриарха и обращение наместника лавры по этому вопросу, уяснив, что все это не благословляется священноначалием, а стало быть, не достойно внимания.

Тем не менее, с одной прихожанкой у него завязались приятельские отношения. Женщину звали Верой. Они часто оказывались рядом на службах. Потом она исчезла на какое-то время и когда появилась вновь, Николай поинтересовался причиной долгого отсутствия. Та охотно вступила в разговор, и по дороге к метро успела рассказать, что уезжала в деревню в Новгородскую область. Заодно упомянула батюшку, недавно рукоположенного из простых прихожан, который собирается восстанавливать храм в соседнем селе.

— Вы говорите, из прихожан? Значит, в семинарии не учился? Как же его рукоположили? — поинтересовался Николай.

К этому времени он уже был воцерковленным человеком, регулярно причащался, выложив на первой исповеди без утайки все грехи. В том числе и тот, что беспокоил его больше других по части восприятия священником. Но готовился Николай серьезно, и грехов за всю жизнь набралось такое множество, что противоестественный блуд невольно прозвучал в общем контексте довольно обыденно.

— Да — как? Благочестивый, положительный. Там любой человек на вес золота. Служение в Москве, в Ленинграде и там — это разные вещи. Кстати, он приехать должен в следующем месяце. У него дела в Ленинграде, спрашивал, может ли остановиться на несколько дней? Я пригласила, — добавила Вера, прощаясь.

После этого разговора, Николай все больше задумывался о промыслительном, как ему тогда показалось, пути выхода из круга своей порочной жизни...

Отрубить все прошлое бесповоротно. Уехать в деревню, где его никто не знает, начать жизнь с чистого листа именно там, пройдя все трудности, подняв из руин оскверненный храм. Идея постепенно овладевала им настолько, что уже ни о чем другом не хотелось думать.

Батюшка, с которым познакомился Николай у Веры дома, получив приглашение на обед, понравился ему. Был он простоватый, средних лет, с типичным новгородским говором, глаза смотрели спокойно и внимательно. Именно с таким обликом и ассоциировался у Николая образ сельского священника.

Приехал он со всем семейством — матушкой и тремя детьми, старшему из которых было семь лет, и однокомнатная квартира Веры, которая сама была матерью двоих детей, напоминала Ноев ковчег.

Николай уделил внимание отцу Илье, поводил по питерским святыням — на Смоленское кладбище к часовне Блаженной Ксении, в лавру, в монастырь Иоанна Кронштадтского. Там отец Илья благоговейно поклонился мощам, заметив с негодованием, что находятся такие нечестивые, что утверждают, что их здесь нет.

Завершением стала поездка в Вырицу. И здесь, на обратном пути к станции, когда они вдвоем ушли вперед от толпы резвящихся детей и беседующей с Верой матушки, Николай предложил отцу Илье свою помощь в восстановлении храма.

— Приезжай, — охотно согласился тот, — А то, сам понимаешь — я то тут отпеваю, то там, а храм на замке. Будет постоянно живой человек, люди потянутся. А там, глядишь, и сам фелонь наденешь. В роду были священники?

— Прадед со стороны матери, — ответил Николай, — хотя в детстве это от меня скрывали.

— Вот за это нам и воздается. По грехам нашим, — назидательно проговорил отец Илья, — Это очень важно, что кто-то был. А теперь и тебя Господь призвал...

Был теплый августовский вечер, смеркалось, над проспектом Кирова в Вырице всходила полная луна, как показалось Николаю, заменившая собой путеводную звезду в его новую жизнь...

3.

Глухой полустанок поезд проходил поздно ночью. Николай не спал. Опасаясь проехать, они заранее изучил расписание. Местность была незнакомой, на проводницу он надеялся слабо, а поезд стоял там всего одну минуту. Да и вещей набралось порядочно, хотя и решил взять только самое необходимое. Но ведь не на месяц же ехал.

Вместе с ним выходила семья из пяти человек. Встречающие их родственники моментально подхватили вещи, и все вместе пошли по низкому перрону к видневшемуся в отдалении зданию вокзальчика, напоминавшему скорее павильон на остановке пригородной электрички.

Поезд, едва все успели сойти, тронулся дальше, и Николай остался один. Прошло десять минут, пятнадцать. Вокруг не было ни души. Николай представил себе, как должно быть, странно он выглядит, стоя здесь среди сумок и чемоданов, и не зная, что делать дальше. Накануне он дозвонился отцу Илье, тот обещал встретить, и вот...

Решив подождать еще минут десять, он приготовился перетаскивать вещи к вокзалу, чтобы хоть что-нибудь делать. Именно сейчас дошла до него вся нелепость ситуации. Куда ехать, он не знал, а обратно возвращаться было некуда, поскольку квартиру он сдал. Еще позавчера у него была работа, дом, сложившийся уклад жизни, и вот в одночасье он стал никем. Глухой полустанок, ночь, куча вещей и некуда приклонить голову...

Из невеселых мыслей Николая вывела показавшаяся со стороны вокзала фигура мужчины в кирзачах и фуфайке. Мужчина вышел на пустынный перрон, огляделся и направился в его сторону.

— Николай? — поинтересовался он, подходя.

— Да.

— Пойдемте. Машина заглохла по дороге, — сказал мужчина, поднимая сумки, — Еле завелся. Но, Бог даст, доедем...

— А сам батюшка где?

— Дома. К нему и поедем.

Они загрузили сумки в помятый и потрепанный всеми невзгодами российской деревенской жизни Москвич с проржавевшими крыльями. Стартер завизжал в ночи на всю округу, однако завести мотор удалось лишь многократно по очереди вращая ручку.

'Господи, хоть бы опять не заглохла', — взмолился вспотевший и перепачканный Николай, глядя на ухабистую разбитую дорогу, вырисовывающуюся под единственной фарой трясущегося и гремящего всеми своими частями автомобиля.

Ехали довольно долго, пока водитель не свернул, наконец, к приземистому покосившемуся дому на краю оврага. Окна были темными и вообще, кроме тусклой одинокой лампочки в отдалении, где проходила улица, не было видно ни единого огонька.

Человек в темноте подвел Николая к стоящему в глубине сада сараю и помог донести вещи.

— Ну вот, — сказал он, включая болтающуюся на проводе под потолком лампочку, осветившую помещение со столом и металлической поржавевшей кроватью с пружинным матрасом, застеленную, однако, чистым бельем, — Располагайтесь, отдыхайте. Батюшка утром придет. Прохладно, правда, здесь. Второе одеяло возьмите...

Человек вышел в сени и принес большое шерстяное одеяло.

— Потом подберем какое-никакое жилище, — заверил он, — В деревне брошенных домов много. Я типа старосты у батюшки, — наконец представился он, протягивая руку,— Степан.

— Николай, — протянул тот растерянно в ответ свою, — Хотя, вы уже знаете...

Степан ушел, а Николай помолился и лег, стараясь не думать о таком экстравагантном начале своей новой жизни.

Спать ему пришлось совсем немного, поскольку едва забрезжил за окошком хмурый осенний рассвет, послышался стук в дверь. На пороге стоял отец Илья.

— С приездом, — поприветствовал он Николая, благословляя, — Ну давай, умойся и пойдем. Я сейчас отпевать поеду, а ты со Степаном займись крышей. Шифер у дома сложен, он покажет, что и как.

— В храме? — спросил Николай, жмурясь спросонья.

— В доме. Того гляди, дожди начнутся, а у меня крыша течет. Потом поздно будет...

За забором уже стоял Степан, держа чемодан с инструментом.

До храма Николай добрался лишь на четвертый день, когда был закончен ремонт крыши. Все это время он работал с раннего утра до позднего вечера со Степаном, прерываясь лишь на обед, который готовила матушка, и приглашала их после того, как накормит детей. Когда темнело, находились дела в доме — перенавесить дверь, укрепить порог, натаскать воды из колодца.

Николай утешал себя, что трудится во славу Божию, помогает священнику, но, положа руку на сердце, представлял свою жизнь здесь, когда ехал, совсем не такой.

Отец Илья постоянно ездил по окрестным деревням, как он говорил 'на требы', в основном отпевая умерших. Только лишь в субботу и воскресенье он брал с собой Николая на службу, когда ездил райцентр сослужить благочинному. Там Николай попробовал читать богослужебные тексты, и через месяц его ввели в алтарь.

Все остальное время он работал физически — замешивал раствор, таскал доски, проводил электропроводку под руководством того же Степана. Кирзачи и фуфайка были единственной его одеждой, кроме тех дней, когда он уезжал на службу в райцентр.

— Молись, — напутствовал отец Илья, — и все получится. Скоро, Бог даст, в своем храме служить начнем.

И действительно, с Божьей помощью, один придел разрушенного храма к Рождеству восстановить удалось. Пусть иконостас был фанерным, а пол из неокрашенных досок, иконы разномастные, а подсвечники представляли собой ящики с насыпанным в них песком, но все-таки это был уже храм.

В Рождественскую ночь состоялась первая литургия.

Благочинный прислал две коробки с духовной литературой, и отец Илья благословил Николая выдавать книги для чтения прихожанам, а также проводить огласительные беседы с крещаемыми.

Общаться Николаю тут было не с кем, и все длинные зимние вечера он проводил за чтением. Блаженный Августин, Антоний Сурожский, Иоанн Крестьянкин — их слова согревали душу. Не забывал он перечитывать и Евангелие.

Прихожан было мало. Если на двунадесятый праздник набиралось десять — двенадцать причастников, это считалось много. Зато на Крещение выстроилась целая очередь за Святой водой. Люди приехали и пришли за много километров. Была ругань, как в очереди в магазине. Николай смотрел на них и недоумевал.

'Неужели,— думал он, — они всерьез верят, что это их спасет?'

Происходящее настолько повергло его в уныние, что он сказал на исповеди об этом отцу Илье.

— Не гоже так думать, — ответил тот, — В крещенской воде особая сила.

— Так спасение, батюшка, в молитве и покаянии...

— Святыни тоже надо чтить, — строго сказал священник, — Ты вот почему не искупался в проруби?

— Батюшка, я вместе с вами служил молебен и умылся там.

— Вот именно — умылся! А ты должен показывать пример. Мало еще веры в тебе...

С тех пор, как начались богослужения в их храме, Николай все чаще стал ловить себя на мысли, что взгляды отца Ильи все больше расходятся с тем, что открыл ему Господь.

В проповедях священника его временами смущала неуважительность к другим конфессиям, устрашающие разговоры о глобализации, о грядущих последних временах. И если, проповедуя с амвона, он еще придерживался Божьих заповедей, то на чаепитиях, которые устраивал в доме то одного, то другого прихожанина после воскресной литургии, говорил и вовсе выходящие из ряда вон, с точки зрения Николая, вещи.

Он молчал, проявляя смирение, но на душе после таких посиделок становилось плохо. И наконец, настал день, когда сдержаться Николай не смог.

Это случилось в первое воскресенье после Троицы..

— Ну вот, — начал отец Илья, стоя с крестом в руках на амвоне и многозначительно оглядывая паству, — прошли Пасха, Вознесение, Троица, начинается Петров пост. Пора нам возвращаться от праздничного ликования к делам нашим насущным и постоянно помнить о том, что враг человеческий подстерегает нас на каждом шагу. Даже там, где, казалось бы, и не подумаешь. Вот, например, предлагают нам принять ИНН...

Далее последовало о числе зверя, якобы там содержащимся, скором приходе Антихриста, который этим предваряется, и о последних временах, в которые мы живем. В храме стояла мертвая тишина. Все слушали, затаив дыхание.

Воодушевленный таким вниманием, отец Илья перешел к угрозам, которые несет в себе цивилизация и западное 'бездуховное общество потребления'. Досталось и компьютерам, и электронным паспортам, и банковским карточкам, и штрих-кодам. В заключении он призвал всех, кто уже успел принять номер, срочно от него отказаться, а оплачивая жировки, зачеркивать штрих код, предупредив, что ослушавшихся будет отлучать от причастия. Не переставая поносить Америку и все цивилизованные страны, отец Илья вынес из алтаря и начал раздавать отпечатанные на ксероксе бланки с текстом заявления об отказе от ИНН.

— Давайте бороться, чтобы превратить наш приход в закрытую зону для всей этой сатанинской мерзости. Да поможет нам Бог! — завершил он.

Николай слушал, глядя в пол, и душу его наполняла неприязнь ко всему происходящему. Едва дождавшись возгласа, он наскоро отчитал молитвы по причащению, и сняв стихарь, ушел. Разговаривать ни с кем не хотелось.

А прихожане, тем не менее, расходиться не торопились. Выйдя из храма, они собирались в кучки, толкуя об услышанном.

— А я давно говорила, — доносилось до слуха Николая, — В Успенском храме батюшка еще когда предупреждал...

— А паспорта эти новые ни за что брать нельзя...

— Ага, внесуть тебя в компотер, помолись тогда...

-Эти мириканцы проклятые уже весь мир захватили, все им мало...

-А что ты хочешь? Все секты к нам от их идуть......

Николай шел мимо, не поднимая головы.

— Коль, — остановила его бабка Татьяна, самая активная прихожанка, — Чего молчишь-то? Галька-то моя ведь приняла этот самый нэнэн. Что ж теперь будет-то?

— У вас батюшка есть, — ответил Николай, — его спрашивайте.

— А.... Сегодня к Настене пить чай идем, или к тебе?

— Не знаю. Что не ко мне, это точно.

— А у тебя этот нэнэн есть?— сощурив глаз, продолжала допрашивать Татьяна.

— Я сказал — по всем вопросам к батюшке...

Он отстранил назойливую бабку и вернулся домой.

Отец Илья постучался ближе к вечеру. Чаепитие у Настены, очевидно, затянулось дольше обычного.

— Почему не приходил? — внимательно глядя на него, спросил священник, усаживаясь за стол.

— Голова разболелась, батюшка, — уклончиво ответил Николай.

— Плохо. Только голова, или тема разговора не по душе пришлась?

— И тема, если как на исповеди, тоже.

— И мне трудно, — вздохнул отец Илья, — А говорить об этом надо. Ведь эти паспорта уже есть. И карточки везде вводят, скоро деньги наши по ветру полетят...

— Батюшка, — вежливо сказал Николай, — Может, мне Господь еще чего не открыл, но я не помню в Евангелии ни одного слова, где бы Спаситель сказал о чем-то подобном. Наоборот, Он говорил, воздайте Богу Богово, а кесарю кесарево. Он на проповедь не выходил до тридцати лет...

— А Апокалипсис ты читал? — перебил священник, — Тебе печать Антихриста на чело и на руку ставят, а ты рассуждаешь? Принимаешь это, и Антихриста встретишь с распростертыми объятиями...

— Да кто вам сказал, что карточки — это знак Антихриста? У вас сберкнижка была? Это такая же форма безналичного расчета, который существовал всегда. С покон веков люди почувствовали, что нужен товар, при помощи которого можно осуществлять взаиморасчеты, они изобрели деньги. Развивалось человечество, видоизменялись и деньги. Были металлические слитки, потом научились чеканить монеты. Они были неудобны в обращении — догадались сложить их в одно место и выпустить бумажные купюры. Так появились банки. Увеличивались объемы платежей — придумали безналичный расчет, построена международная банковская система. Благодаря электронным технологиям она стала доступна каждому. Причем здесь — деньги по ветру полетят? Это всего лишь одна из форм...

— А когда тебе электронный чип вживлять начнут, что скажешь? Еще удобнее? И карточку носить не надо?

Неожиданно Николаю в голову пришла мысль, заставившая даже улыбнуться.

— Да и не будет этого никогда, — сказал он, — Никаких чипов.

— Будет! Уже есть!

— Как взятки-то будем давать, батюшка? Пальчики приложим — здесь два ноля убавилось, а там прибавилось? Так сажать обоих надо. Без суда и следствия. Доказательство налицо.

Священник хмуро посмотрел на него.

— Спуститесь на землю, батюшка. К тому же, Святейший патриарх не благословляет то, что вы сделали сегодня. Я сам читал в ЖМП...

— Старцы благословляют, — твердо сказал тот, не отрывая от Николая взгляда, — Хранители истинной веры.

— А мнение священноначалия для вас что-нибудь значит? Хотя бы в порядке церковной дисциплины? Или, что? Раскол?

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Да, — проговорил отец Илья, вставая, — До священства тебе далеко.

Он пошел к выходу, и обернувшись у самой двери, сказал:

— Завтра в четыре часа креститься двое приедут. Ты их встреть и дождись меня. Я сам с ними побеседую.

— Как благословите, батюшка, — ответил Николай, закрывая за ним дверь.

'Ну, вот и все стало ясно, — подумалось ему, — Моя миссия исчерпана. Дальше будет больше...'

У него возникло желание сесть в поезд и вернуться в свою квартиру в Ленинград. Работать где-то как раньше, ходить в храм молиться, делать что-то полезное людям. С самого начала он чувствовал себя здесь инородным телом.

Но был храм. Он постепенно возрождался и уже не напоминал ту бесформенную руину, что возникла перед глазами Николая, когда он приехал сюда осенью, и крохотная доля в этом была его труда. Стало быть, не напрасно.

'А может, так надо? Может и через это надо пройти? Ведь Господь не посылает никому ничего больше того, что тот может осилить...'

Эту истину Николай уже усвоил не только по Евангелию, но и по жизни.

Он продолжал со смирением трудиться, прислуживать в алтаре, уклоняясь от лишних разговоров со священником. Тем более, что забот прибавилось. Выразил желание помочь художник, приехавший отдохнуть в соседнюю деревню, двое молодых ребят строителей взялись оштукатурить храм снаружи, и придел, в котором шли богослужения, обрел полностью подобающий вид.

Но отношения с отцом Ильей у Николая охлаждались все больше и больше. Тот привез партию литературы, в которой говорилось о ужасах глобализации, и брошюры с явно националистическим уклоном, благословив раздавать прихожанам. Николай и с этим смирился, скрепя сердце, делал, общими фразами уклоняясь от вопросов. Твердое решение уехать возникло у него после чаепития, где отец Илья стал превозносить героев-комсомольцев, приравняв их невольно чуть ли не к святым угодникам.

— Батюшка, а вам не кажется, что они были все-таки безбожниками? — не удержался Николай, когда они остались одни.

— Они жизнь свою положили за родину, за други своя, — безапелляционно ответил священник, — Читал, что в писании об этом сказано? Так прочти. И вспомни хотя бы ту же Зою Космодемьянскую...

— Но в писании сказано и то, что любой грех простится человеку, но не простится хула на Духа Святого, — как можно мягче возразил Николай.

— Время было такое.

— Время, батюшка, делают люди, а уже потом оно делает их. Бог сотворил человека свободным, и это был их осознанный выбор.

— Свободным? — мрачно проговорил отец Илья, — Много о свободе рассуждаешь. Начитался всяких модернистов... Откуда это у тебя?

Он схватил со стола и потряс в воздухе книгой Александра Меня.

— Здесь, в библиотеке было.

-Сам не проверишь... — проворчал тот и начал перебирать книги, отложив в сторону еще несколько, — Ересь это все, понял? Вливают яд в души, а запад их поддерживает... У России особый путь!

— Батюшка, благословите в Ленинград съездить? — смиренно спросил Николай, глядя в пол.

Священник внимательно посмотрел на него.

— Зачем?

— Квартиру надо проверить, плату с жильцов получить.

— Вернешься?

— Я подумаю, батюшка, — после небольшой паузы ответил он.

— Ну, ну. Подумай, — вздохнув, сказал отец Илья.— Не жаль начатое дело бросать? Хотя... Смотри сам. Мне старцы про тебя открыли кое-что. Похвально, конечно, что ты раскаялся, но ведь священный сан — это дело особое...

— Благословите в дорогу, батюшка, — сложил руки Николай, поднимая на него твердый взгляд.

Священник благословил, и забрав отложенные книги, вышел.

И вот опять полустанок, на котором Николай стоял ночью без малого год назад. Только сейчас раннее утро. Подвезти его не нашлось кому, и Николай отшагал восемнадцать километров по ночной дороге, отходя на всякий случай в сторону, если замечал издалека спереди или сзади движущийся свет фар. Да и не попался ему никто за всю ночь, кроме промчавшихся пару раз по ухабам пьяных подростков на мотоциклах со сбитыми номерами. На плече была одна сумка, все остальные вещи он бросил без сожаления. Год аскетичной жизни научил его этому. И настроение было бодрым, и вспоминалось сейчас все только хорошее.

Николай чувствовал, что уезжает с другим ощущением себя, а пережитые трудности не отдалили его от Бога. Скорее, наоборот, многому научили. Он утвердился в вере, он ощутил, что те чувства, что возникли у него, еще более окрепли в противовес мракобесию, и возникло желание, не смотря ни на что, не сходить с пути.

Его приезд оказался полной неожиданностью для квартирантов. Деньги за все прожитое время они отдать согласились, но попросили подождать до завтра, чтобы собрать довольно приличную сумму. Николай сказал, что у него изменились планы, и он намерен вернуться. Это известие не привело их в восторг, но хозяин — барин. Они опять только попросили дать им время, чтобы подобрать другое жилье.

Николай великодушно согласился, не устанавливая никаких сроков, сам не зная при этом, где будет жить, но почему-то не переживал. Он был уверен, что Господь не оставит его. Так оно и случилось.

Проходя мимо паломнической службы, он увидел объявление о поездке на Святую землю через два дня. Нашлось, как специально для него, одно место, деньги завтра у него должны были появиться, а загранпаспорт был оформлен на всякий случай еще давно.

Три ночи Николай провел в булочной, где по очереди работали сторожами его бывшие приятели, чтобы было куда приводить мальчиков, поскольку дома жили не одни. Помещений там было много, и их греховные утехи не мешали ему спокойно спать, не будучи свидетелем. После деревенского житья, это не показалось ему вопиющим дискомфортом.

На третий день с утра он сходил в баню, а вечером уже увидел под крылом самолета море разноцветных огней Тель-Авива.

Поездка оставила неизгладимое впечатление. Оказаться на земле, где ступали ноги Спасителя, пройти по тем же местам — подняться на Фавор, окунуться в воды Иордана, побывать в Гефсиманском саду, в горнице Тайной Вечери, в Канне Галилейской, пройти по крестному пути, где шел Он, неся на плече крест на Голгофу... И в завершении — литургия у гроба Господня.

Неожиданность поездки усугубляла впечатление. У Николая возникло ощущение, что он получил в утешение самый желанный подарок, котором не мог и мечтать.

Усугубил и контраст, который явно ощутил Николай, оказавшийся в цивилизованной стране после российской глубинки. И самое удивительное было то, что он не чувствовал, что попал в чужой, враждебный мир, к чему невольно подсознательно себя готовил под влиянием слышанного с детства. Чужим он ощущал себя там, в деревне, а здесь свободно ходил по улицам, как среди хорошо знакомых людей, и улыбался прохожим в ответ на их улыбки. К тому же, почти не ощущался языковый барьер. Даже в затруднительных ситуациях, сразу или чуть погодя, рядом оказывался русскоговорящий человек.

'Почему так живут одни, и так — другие? Это тот самый особый путь?— спрашивал он сам себя, — Как может человек, стремящийся к духовному совершенству не подтягиваться и во всем остальном? Ведь тогда это уже граничит с шизофренией...'

Квартира по его возвращении была уже свободна, и впервые за долгое время Николай уснул опять в своей постели с ощущением, что прошло, по крайней мере, десятилетие, насколько далеким показалось ему все то, чем он жил раньше...

4.

Все это вспомнилось Николаю, пока они ехали домой из храма. Славка преимущественно молчал, молчал и Николай, лишь изредка бросая ничего не значащие фразы, поскольку вообще молчать было противоестественным.

— Поужинаем? — спросил он Славку, когда они вошли.

Тот неопределенно пожал плечами, и пройдя в комнату, включил компьютер. Николай начал готовить ужин. Он решил вести себя, как ни в чем не бывало.

— Ну, что решил насчет заграницы? — спросил Николай, когда они сели за стол, — Поедем?

— Если с отпуском получится, — ответил Славка, — По графику у меня в сентябре.

— Тоже неплохо. Продлим лето. Я могу пойти в любой момент.

— У вас там анархия?

— Понимаешь, я там не в штате. Можно сказать, тружусь во Славу Божию за очень скромное пожертвование от настоятеля.

— Скромное? — скептически спросил Славка, — У каждого, конечно, свои представления об этом, но я посмотрел, сколько стоит у вас обвенчаться, покреститься. На одних только свечках сколько огребаете... Вы там все, небось, в золотых штанах уже ходите со своей скромностью.

— Ты ошибаешься, — спокойно сказал Николай, — К этим сборам имеет доступ только настоятель, а обычные священники получают вдвое меньше, чем ты. Правда, они имеют доход от треб...

— От чего? — не понял Славка.

— Так называется, когда священник отпевает кого-то, крестит, освящает жилище или машину. Все, что ему пожертвуют при этом, он берет себе. Но опять только то, что пожертвуют где-то, если пригласят. В храме он все делает за то же жалование. Вот многие и носятся с кадилом по городу, чтобы прокормить семью.

Славка недоверчиво смотрел на него.

-Ты, конечно, можешь мне не верить, — пожал плечами Николай, — но я не обманываю. И если есть из них такие, кто меняет машины каждый год, а такие есть, то это еще не значит, что так живут все. Кому удается найти щедрого спонсора, живут неплохо, согласен.

— А что, находятся?

— Представь себе. За их счет и восстанавливаются храмы. Ты думаешь, это епархия выделяет деньги? Епархия только налог берет с каждой проданной свечки. А так, каждый настоятель выкручивается сам, как может. И не всегда бывает, что праведно. Но это не главное.

— А что тогда — главное?

— А главное, Слав, что церковь ведет Бог, а Бога каждый должен открыть в себе, в своем сердце. Храм — это не место идолопоклонения, но и без него обойтись нельзя. Есть вещи, которые можно получить только там. Ты крещеный, кстати?

— Окрестили в детстве, — криво усмехнулся Славка, — Меня не спросили.

— Ну и что? Тебе это очень мешает?

— А зачем? Что мне это дает? Придумали себе какие-то несуществующие вещи для самоуспокоения и верите в них.

— Ну, тебе же никто не запрещает не верить. Только спроси любого — ты бездушный? И он воспримет это, как оскорбление. Потому, что у каждого есть какие-то чувства, и каждый может сказать, когда у него на душе плохо, а когда душа радуется. Может, это тоже придумали? И что все в природе так совершенно и взаимосвязано, тоже придумали?

— Нет, это даже интересно. Ты всерьез веришь, что вот кто-то так, — Славка с усмешкой сложил ладони и дунул в них, — раз, и сотворил все вокруг?

— Ну, во-первых, это было не так, а во-вторых, прости, но ты тоже веришь...

— Во что?

— Не знаю, наверное, в ту же обезьяну, даже не задаваясь вопросом, откуда она взялась?

— Да это научный факт...

— Это никогда не было фактом. Дарвин выдвигал только гипотезу. И сейчас она подвергается критике, поскольку научного материала, подтверждающего ее, не нашлось. И именно в переходном звене. Когда произвели анализ ДНК останков самого близкого к человеку существа — неандертальца, была получена совсем другая формула. Тогда таких методов исследования еще не было, а теперь, по крайней мере, то, что ты не от обезьяны, доказано научно.

Николай улыбнулся и продолжил:

— Кстати, если хочешь знать, сам Дарвин был человеком верующим и утверждал, что первое звено в его цепи эволюции — у престола Божия. Ты просто об этом не знал. Чтобы утверждать, надо иметь какой-то свой багаж осмысленной информации, а так -выходит, что именно у тебя слепая вера. Только такая вера не полезна для человека...

— Почему это? Я верю в себя, в свои силы, в свои возможности!

— Ну а сам-то ты кто? Само совершенство? Вот я знаю, что грешник, и у меня есть осознанная цель — стремиться стать лучше, чем бы в жизни я не занимался. Так и у любого, кто почувствовал и возлюбил Бога. Если ты кого-то любишь, разве ты не будешь хотеть делать постоянно что-то для него приятное? Вот я люблю тебя, и мне хочется, чтобы ты стал счастливее.

— Любишь... Моя мать тоже, наверное, меня любит, а говорит, что я одержимый. Хотя одержимой стала как раз она, после того, как сходила в церковь.

— Слав, а ты не хочешь ее простить? — спросил Николай, внимательно посмотрев ему в глаза.

— Она меня оскорбляет и мне же ее простить?

— Да, простить! В тебе говорит оскорбленное самолюбие, это понятно, но ты поставь себя на ее место. Она носила тебя под сердцем, растила без отца, не спала ночей возле твоей кроватки, и вот узнает про тебя такое. Она в полной растерянности идет в церковь, потому что настолько подавлена, что не знает, к кому обратиться еще, кроме Бога. Но узнала ли она при этом Бога? Ей заменил Его первый попавшийся, как ты выражаешься, поп и она поверила ему. Можно ли судить женщину, оказавшуюся в таком положении? Если бы ей было наплевать на тебя, она бы этого не сделала, верно ведь?

— Да я понимаю, — поморщился Славка.

— А раз понимаешь, то должен простить. Именно потому, что ты понимаешь, а она — нет. В этом и разница между правдой Божьей и правдой человеческой, к которой мы привыкли. Как видишь, это не одно и то же.

— Ну, поп-то знал, что говорил? Она и Библию мне подсовывала, пальцем тыкала, где об этом написано. И эти, что клуб громили, хоть и без благословения, как ты говоришь, но тоже, наверное, не так просто туда пришли. И я такого Бога должен полюбить?

— Ну, а ты сам-то читал, что там написано, куда она тебе тыкала?

— Нет. И не буду.

— Ну и о чем ты в таком случае можешь судить? Ведь, что бы что-то отрицать, надо хотя бы знать — что? Вот и твоя мать не захотела, поверив в то, что ей сказали. Ее осуждаешь, а сам?

— А там написано, что это нормально? — саркастически спросил Славка.

— Нет. И нормальным это считать нельзя, хотя бы потому, что Бог создал два пола и продление рода происходит путем их соития. Но ведь Он создал человека с двумя руками, ногами, наделил зрением, слухом, даром речи, и тем не менее, рождаются безногие, глухие, немые, слепые. Нормальным это не назовешь, но они рождаются. И Господь призывает быть милосердным к таким. Дело в том, что грешным людям свойственно иногда истолковывать некоторые вещи так, как хочется. И получается довольно логично. Но всегда, если разобраться без эмоций, можно найти отправной заведомо ошибочный момент. В конкретном случае, они отрицают факт, что таким можно родиться. Хотя, это уже давно признано наукой. Причины до конца неизвестны. Предполагали генетическую основу, это не подтвердилось, но то, что во все века около пяти процентов таких людей появлялось на свет — факт.

— Так что же я, по-твоему — урод от рождения?

— Ну, выходит, что и я такой же урод. Но и урод имеет право жить и быть счастливым. Я покажу тебе ролик про человека, который родился физическим уродом — без рук и без ног, но сумел стать миллионером, ведет здоровый образ жизни, ездит по всему миру и проповедует Слово Божье. Какой тебе еще нужен пример? Все дело в том, как мы будем жить со своим, если тебе так хочется, уродством? Станем действительно уродами, или попытаемся прожить жизнь, как достойные люди.

— Так зачем же ты спишь со мной, если такой идейный?

— Видишь ли, Слава, — вздохнул Николай, — я не только сплю с тобой. Я полюбил тебя.

— Да за что?! Я же урод, как ты считаешь!

— Обиделся? — улыбнулся Николай одними глазами, — Ершистый ты пацан. Любят не за что-то. Это не любовь. Расчет или эгоизм — да, но не любовь. Любят человека таким, какой он есть. Если любят.

Славка опустил глаза:

-Нечто подобное я раз уже слышал...

Они помолчали.

— Ну, что? Посмотрим ролик? — спросил Николай.

Они пошли в комнату, и Николай нашел на компьютере нужный файл.

— И как? Впечатляет? — спросил он, когда ролик закончился.

— Сильно. Ничего не скажешь. Только Бог-то тут при чем? Человек сам, своими силами, волей, упорством всего достиг.

— Ну, а почему другие не достигают? Кто помог ему стать таким? Чьими глазами, если на то пошло, он смотрел на себя всю жизнь? Окружающих людей, которые наверняка однозначно считали его уродом? Просто тебе трудно понять какие-то вещи, к которым ты еще не пришел. Придет время, поймешь. Если только захочешь разобраться и ершиться не будешь, считая себя всегда и во всем правым,— он приобнял Славку, — Начни хотя бы с отношения к матери. Ну, попытайся понять и простить ее, и сам увидишь, как все изменится.

— Как? Встать перед ней на колени и сказать — прости за то, что ты меня такого родила?

— Проще. Пожалей ее такую бестолковую, одинокую, несчастную, и все получится само собой.

— Скажи, — Славка внимательно посмотрел на него, — А ты до встречи со мной, что, ни с кем не трахался?

— Еще как в свое время, — вздохнул Николай, — но с тех пор, как стал соразмерять свои чувства с другим, как-то отошло само собой.

— Завязал?

— Да и не потребовалось завязывать. Просто ушло куда-то.

— Но ведь сейчас-то опять начал. Любишь ты меня или не любишь, но, по-вашему, это же все равно грех. Где же твоя вера?

— Скажи, а как по-вашему, когда мужчина насилует женщину или когда они предаются этому же процессу по любви — никакой разницы? Грех — это блуд, прелюбодеяние, плотская страсть, между кем бы и кем это не происходило. Потому, что это противоречит природе человека — эти чувства даны ему для счастья. Прочти те моменты в Библии, где говорится об этом — их, кстати, не так уж много на такую толстую книгу — только не вырывая из контекста отдельные фразы, а целиком хотя бы главу. Везде речь идет либо о насилии, либо о блудной страсти. Даже те самые Содом и Гоморра. Да, там прямо, недвусмысленно сказано, что мужчины хотели подвергнуть такому других мужчин. Унизить их тем самым, как это происходит в тюрьме, например. Но это был только один из грехов, которым были подвержены эти жители. Они были идолопоклонниками, они перестали почитать грех за грех. Прежде, чем истребить города, Господь спрашивает Лота — найдется столько-то праведников? Нет. Тогда столько? Столько? Все время понижая цифру. Но не нашлось ни одного. Поэтому эти города и постигла такая участь. А тут, видишь, даже термин изобрели — содомиты, и вешают его на всех подряд, даже не зная сути. Я был, кстати, там.

— Где?

— Там, где были эти города. Там сейчас Мертвое море. Оно действительно мертвое — нет никакой жизни. Вода настолько соленая, что даже лежать не получается, все время переворачиваешься. Можно только сидеть. А если случайно в глаз попадет, беги на берег — промывай, а то ожог получишь...

— Так ты что, хочешь сказать — все, что написано в Библии, было?

— А ты думал, что это сказка? Там описаны реальные события. Предметом веры является путь, который указал Спаситель и то, что Он Единосущный Богу.

Их беседу прервал телефонный звонок.

— Да, отче, — ответил Николай, увидев на определителе имя отца Валентина.

— Извини, что побеспокоил, — проговорил священник, — Ты завтра на ранней, на поздней?

— На ранней, с тобой.

— Понимаешь, какое дело... Офис пригласили завтра освятить. Двадцать четыре помещения. А у меня другая треба в час дня. Ведь если не останусь сослужить настоятелю на позднюю...

— Понятно, — улыбнувшись, завершил Николай, — Его преподобие будет недоволен. Помогу, не сомневайся. Закончишь — приезжай, я к тому времени все подготовлю, только чин совершишь. Даже на банкет время останется.

— Спасибо тебе.

— Договорились, отче. С Богом.

Николай внимательно посмотрел на Славку.

— Не получится у нас завтра на лыжах покататься, — неловко проговорил он.

— Да я уже привык, — отмахнулся тот.

— Правда, прости, Славеныш. Правильные слова говорю, а сам...

Николай опустил голову.

— Ладно, не парься. Я не в обиде. Теперь, по крайней мере, знаю, чем ты все время занят, а то, и правда, обидно было.

— Можем вечером на концерт сходить. Я вернусь около двух, а ты поспишь подольше. Завтра в Октябрьском будет...

— Слушай, а можно мне с тобой? — перебил его Славка.

— Куда?

— Ну, какой ты завтра чин там собрался совершать?

— Совершать будет батюшка, я только помогу.

— Я посмотреть хочу, как это делается.

Николай внимательно взглянул ему в глаза.

— Одно условие, Слав. Чтобы там никаких высказываний, подобных сегодняшним, не было. Ты свободный человек, но надо уважать чувства других.

— Буду молчать, как рыба в пироге.

— Тогда, пошли. И еще одно. Когда приедет отец Валентин, возьми у него благословение.

— Как это?

— Подойди и сложи руки вот так, слегка поклонившись.

Николай показал.

— Считай, что ты поздоровался. Священнику не принято жать руку, — завершил он.

— А если он спросит, кто я тебе?

— Скажешь правду. Друг. А все остальное касается только нас двоих и Господа Бога.

5.

Утром они вдвоем отправились к ранней литургии. Славка опять простоял всю службу, наблюдая за Николаем.

После службы тот вышел, держа в руках пакет, и поманил его взглядом.

Они сели в Мерседес владельца офиса и поехали на Охту.

Там Николай обошел помещения, поинтересовавшись с какой стороны восток, и начал прикреплять на стены привезенные наклейки с изображением креста, и свечи. Заметив в одной из комнат настенный календарь с обнаженной женской натурой, попросил снять.

— Что естественно, то не безобразно, — усмехнувшись, проговорил хозяин, выполняя, однако, просьбу, — Команда у меня молодая, мужская преимущественно...

— Естественно, по-моему, все-таки, за закрытой дверью с любимым человеком. Сорок раз и все по-разному, — в тон ему ответил Николай, тоже улыбнувшись, — Тогда и это не понадобится.

Едва приготовления были закончены, появился отец Валентин, привезенный охранником. Славка послушно подошел к нему, сложив руки.

— Два помощника, — улыбнулся священник, благословляя его, — Будущий дьякон?

— Далеко ему до дьякона, — ответил Николай, — Даже до пономаря. Хотя, мне кто скажи в юности, что буду в храме служить, я бы не знаю, что сделал...

Он покачал головой, подавая разожженное кадило.

— Да. Пути Господни неисповедимы, — сказал священник, — Начнем?

Благодаря тому, что все уже было подготовлено, чин не занял много времени.

В кабинете хозяина уже был накрыт стол. Отец Валентин прочитал молитву, благословил трапезу и все сели. За столом были хозяин офиса, его жена, двое сотрудников, отец Валентин и Николай со Славкой.

Славка почти ничего не ел, только слушал и недоумевал. Он видел перед собой абсолютно нормальных людей, которые выпивали, шутили, смеялись. Отец Валентин выпил, правда, только бокал вина, заметив, что у него еще требы, но так же улыбался, ничем не выделяясь среди остальных, кроме облачения и креста на груди. Не было только мата и непристойностей, да молчаливое уважение к сану сквозило в обращениях к священнику, несмотря на то, что по возрасту, он был, наверное, самым молодым после Славки.

Посидев с полчаса, отец Валентин поднялся, сказал короткое напутственное слово и хозяин отозвал его в сторону, очевидно, чтобы рассчитаться. После чего Славка заметил, как священник что-то незаметно передал из ладони в ладонь Николаю.

Отца Валентина хозяин вызвался отвезти, а Николай со Славкой пошли к метро Новочеркасская.

— Идем на концерт? — спросил Николай.

-Знаешь, пойдем к тебе лучше, кино на видике посмотрим. Ты мне обещал Бен-Гур показать.

-Тогда, на трамвай.

Всю дорогу в трамвае Славка молчал.

— Ну и как тебе батюшка? — спросил, наконец, Николай, когда они вышли.

— Человек, как человек, — пожал плечами тот, — Не был бы в рясе и не подумаешь, что священник.

— Он священник всего полгода. До этого дьяконом был. А когда я пришел в храм, мы оба пономарили.

— Поэтому ты с ним на ты?

— Только наедине. Сан есть сан. Но нас связывает не только совместная служба. Мы были и остались друзьями.

Славка бросил на него внимательный взгляд.

— Да не это, — поморщился Николай, — У него жена и уже двое детей, между прочим...

— А про тебя он знает?

— А про меня, до встречи с тобой, почти десяток лет знать было нечего.

— А сейчас на исповеди говоришь про это?

— Про то, что я люблю тебя? На исповеди надо говорить то, в чем действительно каешься, иначе это клятвопреступление. Бог рассудит нас, Слава.

— Но почему тогда в церкви такое отношение к геям? Нас же ненавидят там.

— Только там? Или мало таких, которые прожигают жизнь на гей-тусовках, ни о чем другом не думают, да еще кичатся этим?

— Лучше как ты, скрывать?

— Но и гордиться здесь нечем. В цивилизованном обществе вообще задавать вопросы, сколько ты зарабатываешь, с кем спишь, и веруешь ли в Бога, считается признаком дурного тона.

— В твоем цивилизованном обществе гей-парады не разгоняют, как в нашем.

— А что ты собрался выносить на парад? То, что у уважающих себя людей принято делать за закрытыми дверями?

— А там что выносят?

— Вот и поинтересуйся. Ты о Харви Милке что-нибудь знаешь? Там — это одна из форм борьбы за гражданские права. Ты можешь привести хоть одну статью в Конституции, дискриминирующую права геев? Это менталитет. И добиваться изменения отношения таким способом, все равно, что заставлять полюбить себя бешеную собаку, дразня ее. То общество и это — несопоставимые вещи. Прежде чем что-то перенимать, надо подумать о том, как это ляжет в сознание людей, у большинства из которых, основа мироощущения — нетерпимость к любому, кто хоть чем-то не похож на общую массу. Которым нравится жить, когда за них все решают. Некоторые и в церковь приходят за этим — найти строгого батюшку и повиснуть на его рясе. К тому же, церковь, если хочешь знать, только формально отделена от государства. На самом деле оно ее использует в своих интересах. Да и внутри там такая грязь, что лучше об этом не думать. Я могу показать тебе храм, где купола имеют зеленоватый оттенок, потому что покрыты не сусальным золотом, на которое были отпущены деньги, а сплавом. Зато настоятель приобрел себе квартиру. И продолжает служить. Могу рассказать такое, что ты не прочитаешь в Московском комсомольце и не услышишь от самых непримиримых воинствующих безбожников. Только не надо тебе этого знать. Даже на батюшку одного, когда ему открылась правда о церкви изнутри, это произвело такое впечатление, что он хотел сам извергнуть себя из сана. А я его отговаривал, убеждал, что он нужен там. Что нужны именно такие, как он. Долго спорили мы с ним тогда...

Славка приостановился.

— Это был отец Валентин? — пристально глядя в глаза, спросил он.

Николай тоже замедлил шаги и потупил взгляд.

— Прости, Господи... Не должен был я тебе этого говорить.

— Зачем же ты служишь в такой церкви?

— Затем, что другой не дано. Стало быть, такую заслужили. Я служу для тех, кто через нее спасает душу.

— Что же через такую церковь можно спасти?

— Можно. Там для этого все есть. — твердо ответил Николай, — Не через организацию, именуемую РПЦ, и не через младостарческую секту, а через церковь Христа, которую Он основал для нашего спасения. Нужно только научиться отделять ростки от плевел.

Славка смирился с образом жизни Николая. У него появились ключи от квартиры, и он ехал туда, как к себе домой. Постепенно стали приходить в норму отношения с матерью, и Славке вдруг действительно захотелось познакомить ее с Николаем. В то, что она воспримет их отношения, он, естественно, поверить не мог, но если представить просто как старшего друга, служащего в церкви?

— Слушай, а что ты тогда сказал матери, когда позвонил мне в самый первый раз, а она взяла трубку? — спросил он как-то у Николая.

— Не помню уже. Иногда бывает важно не что, а как скажешь... А что ты вдруг вспомнил?

— Да так. Просто она тогда в лице переменилась.

— Не пристает к тебе больше?

— Мы с ней на эти темы вообще не разговариваем. Как чувствую, сейчас начнет, сам говорю, что мне давно уже не в чем каяться. Да и правда, если не считать наших с тобой отношений, в этом смысле, больше не в чем.

— К нашим отношениям в разных конфессиях тоже отношение разное. Есть такие, что благословляют. Не блуд, конечно, а совместную жизнь. Да и в России существовал когда-то подобный чин. Он назывался братотворением. Чем-то напоминал венчание, только без молитв на рождение детей. Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что и намеков на интимную связь в нем тоже не было. Сейчас про него запрещено даже вспоминать.

— Почему?

— Возможно, чтобы это не выглядело своеобразным венчанием однополых пар. Да и внутри РПЦ, если хочешь знать все до конца, таких немало. Даже среди епископата. Не просто это все, Славеныш. И в любом случае, в конечном счете, Судья у нас один. Тот, что на небесах. Вот об этом и надо помнить.

— А вдруг мне захочется тоже пойти на исповедь? Ведь я должен буду об этом сказать?

— А ты совесть свою спроси. Она лучше всего подскажет, что нужно сказать.

— В смысле?

— В прямом. Тебе хотелось бы опять поступать так, как у тебя было в юности? Как в клубе? Думать об этом постоянно, дрочить в пустом троллейбусе, раздевать глазами мальчиков? Ведь то, в чем мы каемся на исповеди, мы должны действительно возненавидеть в себе. Исповедуясь, мы просим Господа помочь нам избавиться от этого.

— Ну, а по большому счету? Если я, может, понимаю, что должен возненавидеть, а не хочу терять?

— Разберись в своих чувствах, Славеныш.

— А ты разобрался?

— Да. И если ты не захочешь близости, не перестану любить тебя, если ты имел в виду это.

Славка молчал.

— А ты что, в самом деле, хочешь исповедоваться? — поинтересовался Николай.

— Не знаю, — пожал плечами Славка, — Если бы я действительно верил, что это поможет...

— Ну, тогда надо подождать, пока поверишь.

— Ты в этом так уверен?

— Так ведь задумался уже.

— Просто я узнал тебя, отца Валентина. Бабушка у меня была верующей...

— Постарайся еще все-таки сначала узнать Бога.

6.

Зима продолжалась. Они полюбили ездить за город кататься на лыжах. И с гор в Кавголово, и просто по лесу. Они то бежали на скорость по накатанной лыжне, то неторопливо брели рядом по снежной равнине, то уходили далеко в незнакомые места, испытывая чувство первооткрывателя.

Славке нравилось иногда проложить где-нибудь в живописном месте новую лыжню в никуда, а потом, спустя какое-то время, навестить это место и проверить, накатали или нет? И бывало, что кто-то проходил по ней до полянки за километр, где Славка аккуратно вычерчивал лыжами разворотное кольцо.

— Новый троллейбусный маршрут проложил? — смеялся Николай.

Особенно было хорошо, когда Славкин выходной выпадал на будний день. В лесу никого не было, и никто не мешал дать волю чувствам, если наступал такой момент. Новый год они тоже собрались провести вместе, но планы рухнули в связи с тем, что Славку поставили в наряд на новогоднюю ночь.

— Не расстраивайся, — сказал Николай, когда он сообщил ему об этом, — Все, что не делает Господь — к лучшему. Честно говоря, мне было неловко, что ради нашей встречи ты бросаешь маму в новогоднюю ночь одну.

— Да не была бы она одна, — отмахнулся Славка, — Пойдет к своим подругам по работе. Вон та же Граня всегда ее приглашает.

— Все равно лучше, если не надо будет лгать, и ты действительно не сможешь по работе. А придти и я к тебе могу.

— Куда? В троллейбус? Я закрываю движение.

— Закроем вместе, — улыбнулся Николай, — Я никогда не встречал новый год в троллейбусе.

И он действительно пришел.

Отправившись от Сортировки в первом часу ночи, Славка сразу заметил на остановке знакомую фигуру.

— С новым счастьем, Славеныш, — улыбнулся Николай, заходя в натопленную кабину и целуя его в губы.

— Привет. С новым счастьем! — ответил Славка, отвечая на поцелуй.

Бояться было некого — пустой салон и на остановке ни души. Славка что есть силы втопил ногой ходовую педаль, и на повороте троллейбус сильно занесло.

— Не лихачь, озорник, — предостерег его Николай, — Верю, что ты экстра класс.

— Я тебя сейчас так прокачу...— воскликнул Славка.

-...Что милиция остановит, — завершил Николай.

Но вошедшего в азарт Славку уже было трудно остановить. До последнего момента ему не верилось, что его Колян вот так будет стоять рядом с ним в кабине.

При повороте на Софийскую слетели штанги.

— Говорил же — не лихачь, — Николай встряхнул его за шею, — Пацан пацаном, как тебе доверяют людей возить?

— Да ладно, провода не провал, — ответил Славка, подбегая к троллейбусу сзади и хватаясь за веревки, — штангоуловители помогают...

Он поставил штанги и снова сел за руль.

Скоро попались первые пассажиры. Это были парень с девушкой. Они, очевидно, побывали уже в гостях — у девушки в руках был букет гвоздик, а теперь опять куда-то спешили. Заметив мчащийся по пустой улице троллейбус, они припустили бегом до ближайшей остановки, но Славка тормознул, едва догнал их, и гостеприимно распахнул дверь:

— Садитесь!

— Спасибо! С новым годом! — радостно воскликнули они вдвоем вразнобой.

— И вас с новым годом! — ответил Славка.

Троллейбус помчался дальше.

— Вам далеко? — крикнул им из кабины Славка.

— На углу у Бухарестской, — ответил парень.

— Экспресс? — улыбнулась девушка.

— Новогодняя стрела, — ответил Николай.

На светофоре у Белы Куна неожиданно на улицу высыпала из-за домов группа подвыпивших совсем молодых ребят. Они кричали что-то и размахивали российским флагом. Увидев одиноко стоящий троллейбус, кинулись к нему наперегонки.

— Не нравится мне это, — нахмурился Славка, нетерпеливо поглядывая на светофор, — От этих можно ждать чего угодно.

— Вроде не агрессивно настроены, — успокоил Николай, наблюдая за ребятами, — Просто адреналина в крови не хватает.

— Все равно не буду открывать.

Но парни и не стремились внутрь троллейбуса — они облепили его сзади, повиснув на лестнице, а двое самых смелых взобрались на крышу и развернули над головами флаг.

— Ну вот, — раздосадовано сказал Славка, — как всегда, кто-нибудь да обломает кайф.

— А ты сам им не обламывай, — посоветовал Николай, — Ребятам просто весело. Прокати.

— А сорвется кто?

— Не сорвется, — уверенно сказал Николай, — Прокати ради нового года.

Славка тронул троллейбус, чем вызвал бурю восторга ребят, выразившуюся в радостных криках. Славка с Николаем невольно засмеялись тоже, глядя на них: Славка в зеркала, а Николай из дверей кабины, повернувшись назад. Поглядывали с улыбкой и парень с девушкой, сидящие в салоне.

Троллейбус ехал по пустынной улице, но во дворах между домами уже видны были высыпавшие после встречи нового года люди. В основном это были такие же подростки, что висели сзади троллейбуса. Кто-то замечал ребят, едущих на крыше под развевающимся флагом. Некоторые махали им руками, на что те отвечали криками, сливающимися в восторженный рев.

Впереди, где-то за квартал, навстречу показалась милицейская машина.

— Тормози, — сказал Николай, издалека заметив ее.

— Сам вижу, — отозвался Славка, нажимая тормозную педаль.

— Открой мне дверь, — попросил Николай, и выскочив из троллейбуса, побежал назад.

— Парни, атас, милиция, — по-свойски крикнул он, — Слезайте, а то спалимся.

Машину заметили и те двое, что сидели на крыше.

— Палево! — заорал один, и они как горох посыпались с троллейбуса, отбегая на безопасное расстояние.

Николай вернулся к кабине.

— Мужик! — послышались крики вслед, — С новым годом! Удачи, мужик!

Парни махали ему руками и флагом, поднимая над головой указательный и средний пальцы.

Залезая в дверь, Николай обернулся и размашисто помахал им над головой рукой в ответ.

— Трогай, малыш, — сказал он Славке, проходя в салон, чтобы не стоять в дверях кабины на глазах у патрульных. Машина была уже совсем рядом, сидящие там милиционеры внимательно смотрели в их сторону, но Славка спокойно ехал, глядя на дорогу, и придраться было не к чему.

— Весело с вами, — сказал парень, подходя вместе с девушкой к двери, — даже выходить не хочется.

— Оставайтесь, — улыбнулся Славка.

— Нас ждут, а то остались бы.

Они вышли на остановке, еще раз поздравив их с новым годом.

От кольца Славке было уже ехать в парк. Он гнал троллейбус по пустой улице, взлетали то тут, то там огни фейерверков, слышались разрывы петард, и ему казалось, что это самый счастливый новый год в его жизни.

После того, как он заехал в парк, они отправились к Николаю, где уже был накрыт стол, и завершили встречу традиционно.

Рано утром Николай поднялся.

— С новым годом, Славеныш, — поздравил он, будя его поцелуем.

— С новым годом... — сонно потянулся Славка.

— Я ухожу, у меня служба, а потом детская больница. Надо с новым годом поздравить...

— Когда теперь?

— А когда у тебя выходной?

— Через два дня, только мать будет дома.

— Приезжай сегодня после смены. Поздно заезжаешь?

— В ноль сорок, кажется...

— Приезжай. Я завтра на утреннюю службу подменюсь, побудем вместе.

— Я и так на этой развозке, что на Веселый идет, своим человеком стал, — улыбнулся Славка, — Все спрашивают, к кому езжу?

— А ты?

— Прикалываюсь... Пусть думают, что к девушке.

Прошла зима. Все это время, насколько позволяли обстоятельства, они были вместе. К Славке привыкли соседи Николая, которых он иногда встречал в коридоре и в лифте, а с некоторыми уже здоровался. Несколько раз он пересекался с тем парнем, о котором его предупреждал в свое время Николай, что у него иногда ночует, поскольку живет в Назии и не всегда успевает на последнюю электричку.

Парень тоже смотрел на него просто и ни о чем не спрашивал. Звали его Витькой, он был одних со Славкой лет и был футбольным болельщиком, что их сразу объединило. Даже условились в будущем вместе поехать на матч в Москву. Один раз он приехал со своей девушкой, и Николай уступил им комнату, уведя Славку спать на диван в кухне, где они старались вести себя тихо, поскольку Витькина девушка ничего об их наклонностях не должна была знать.

— А Витька сам-то, правда, знает? — засомневался Славка.

— Про нас конкретно, если ты ему ничего не сказал, может только догадываться. А про меня знает.

— Но он абсолютно нормально с нами общается.

— Просто он адекватно относится к этому.

— Все бы так относились...

Славка начинал понимать, что действительно с этим можно нормально жить, если жизнь наполнена чем-то еще, и окружают адекватные люди. Он стал заходить в храм, все больше осваиваясь там, а отец Валентин уже узнавал его издалека, и благословляя, спрашивал, как жизнь? Славка стал почитывать книги, стоявшие на полках. Отношение к вере постепенно менялось.

Бывая в храме, он невольно приглядывался и прислушивался к прихожанам. В некоторых узнавал свою мать. Но, действительно, были и другие, с которыми ему даже хотелось познакомиться поближе. Их было не так много, но они были. Может, прав был его Колян, когда говорил о том, что кому-то Бога заменил кто-то другой или вообще — нечто другое?

Один раз Николай захватил его с собой, когда шел в детскую больницу.

— Только ты не удивляйся ничему, — напутствовал он, когда они переодевались.

— Мне ли удивляться? А то я в больницах не лежал, — горько усмехнулся Славка.

— Это не то. Дети — это во много раз печальнее. Веди себя естественно, это самое главное...

Первый, с кем они столкнулись в буквальном смысле слова, был мальчишка лет семи на инвалидной коляске, налетевший на них с разгона едва они вошли в дверь. За ним со смехом и воплями гнались еще двое.

— Дядя Коля! — закричали они, увидев входящего Николая.

— Привет, архаровцы, — ответил тот, — Что это за гонки тут у вас?

— А мы в салочки играем, — возвестил рыжий пацан, повиснув на Николае.

Другой последовал его примеру.

— Ну, хороши! Не больница, а спортзал, — улыбнулся Николай, — Сашок тоже с вами играет? Прямо на коляске?

— Его Игорян катает, фиг догонишь, — ответил рыжий.

По коридору шла миловидная женщина средних лет в белом халате.

— Здравствуйте, Николай Анатольевич, — поприветствовала она, и посмотрев на Славку, спросила, — Вашего полку прибыло? Новый волонтер?

— Здравствуйте. Пока интересующийся, — сказал Николай, — Что у нас нового?

— Сегодня все благополучно, — пожав плечами, ответила женщина, — К Маше только зайдите обязательно. К ней никто опять не пришел, третий день плачет.

— Матери звонили?

Женщина махнула рукой:

— В запое. Вторую неделю уже.

В другом конце коридора послышался шум чего-то падающего на пол, звон разбитой посуды и возбужденные голоса.

— Ну вот. У нас скучно не бывает, — улыбнулась женщина, заспешив туда, и опять посмотрев на Славку, добавила, — Имейте в виду, юноша.

— А... А можно, я с вами пойду? Помогу? — неожиданно сам для себя спросил Славка.

— Идемте. У нас не спрашивают о таких вещах, — ответила она уже на ходу, полуобернувшись.

— Потом зайдешь в четырнадцатую, — сказал вслед Николай.

Когда Славка туда зашел, в палате царил настоящий праздник. Пятеро мальчишек сгрудились возле койки, где лежал еще один, держащий в руках наполовину построенную модель корабля. Еще двое лежали, но взгляды тоже были устремлены туда. При этом все жевали принесенные Николаем бананы и наперебой разговаривали.

— Ну, вот, смотри, — говорил Николай, — шпангоуты-то у тебя гуляют, поэтому и борт ушел, видишь?

Лежащий кивал головой. Подойдя ближе, Славка разглядел, что модель собрана из спичек, приклеенных одна к одной.

— Видал? — спросил у него Николай, — Ты так сможешь?

— Это ж сколько возиться надо? — проговорил Славка, рассматривая модель.

— Марат у нас специалист, — подмигнул Николай, — Мы еще с ним Венецианский Галеас построим.

Лежащий мальчишка польщено улыбнулся.

— Что там было? — спросил Николай у Славки.

— Да пацана одного опрокинули, — ответил тот, — покатушки устроили, а у него капельница была привязана...

— Ну, артисты, — рассмеялся Николай, — Кстати, познакомьтесь, это Вячеслав.

Мальчишки наперебой заговорили, называя имена и протягивая руки.

— Чего-нибудь понять можно из вашего галдежа? — прикрикнул Николай, — Женя, Игорь, Леша, Мамед, Садриддин, по нашему — Саша, это Марат, там вот Бакыт в углу лежит, Андрей... Что не веселый сегодня, Андрюх?

Мальчик лет десяти, лежащий в углу на койке, отвернулся к стене.

— Андрюх, что случилось?

Мальчишка молчал. Примолкли и все остальные.

— Не нравится мне это, — сказал Николай, строго посмотрев каждому в глаза, — Кто-то обидел? Ну-ка, честно?

Мальчишки стояли, смотря в пол.

— Мамед, я тебе говорил, что ты, как старший брат, должен следить за порядком. Сколько у тебя братьев и сестер дома?

— Шестеро, — ответил плотный мальчишка кавказской внешности.

— Ну и что, у вас в семье тоже так? Или порядок?

— Порядок.

— Кто обидел Андрея? Пусть сам скажет. Или дружба врозь, — твердо проговорил Николай.

В палате повисла тишина и все исподлобья посматривали на Игоря.

— Молчите? А я уже знаю — кто. Игорь, твое слово, если ты считаешь себя мужчиной.

— Ну, я у него альбом порвал...

— Они из-за конфет подрались сначала, — вставил рыжий Женька.

Слово было сказано, и все разом загалдели.

— Так. Во-первых, Женя, как всегда, рад наябедничать, а во-вторых, и что самое главное, мои дорогие, если я еще раз услышу, что кто-то у кого-то чего-то отнял, я приносить ничего не буду. Понятно? Все, что мы приносим, мы делим поровну или разыгрываем, верно? Что еще не ясно? Почему ты считаешь себя лучше Андрея? — обратился Николай к Игорю.

— Я не считаю, — буркнул тот.

— Ты ходить можешь, а он лежит. Справился?

— Ну, мне хотелось, а он жмется.

— Тебе было дано столько же, сколько и ему. Почему ты считаешь вправе удовлетворять свои желания за счет другого? А если завтра я к вам без конфет приду? Скажете, не хотим вас видеть?

— Не... Приходите... Приходите, дядя Коля, — загалдели ребята.

— Попроси у Андрея прощения, и чтобы больше этого не было, — завершил разговор Николай таким тоном, как будто Игорь уже сделал это, и подошел к койке Бакыта.

— Бакыт, как твой автопарк? — спросил он, открывая тумбочку и рассматривая стоящие в три ряда машинки, — Так, так... Точно, Вольво еще нет.

Лежащий паренек поднял на него радостные глаза.

— Угадал. Будет, — подмигнул Николай, доставая из кармана подарок.

— Спасибо, дядь Коль, — радости пацана не было предела.

— Ну, что, архаровцы, в шашки с каждым по разочку? — спросил Николай, вызвав веселые возгласы, — Обставит меня кто-нибудь сегодня?

Николай сел играть, а Славку вдруг потянуло к лежащему Андрею.

— Покажи альбом, — сказал Славка.

— В тумбочке, — кивнул головой мальчик, — Что показывать, если он порван?

— Не так уж и порван, — ответил Славка, разглаживая помятые страницы, — Сам рисуешь?

— Да.

— Классно... — протянул Славка, разглядывая рисунки, — Футбол любишь?

— Сам играл, пока ходить мог, — как-то по-взрослому ответил тот.

— А за кого болеешь?

— За Зенит, — слегка улыбнулся Андрей.

— О! — Славка протянул ему руку, — Я тоже...

Найдя случайно тему для разговора, Славка не отходил от постели Андрея все время, пока длился организованный Николаем блиц турнир. У того от былой обиды не осталось и следа. Глаза Андрея смотрели доверчиво и сверкали живыми искорками.

— Николай Анатольевич, — позвала та самая женщина в белом халате, заглянув в палату, — Вы не поможете кефир развезти?

— Да, конечно, — отозвался тот, вставая, — Доиграй за меня, Женек...

— Ну, вот, — захныкал самый младший из всех, Лешка, — Как со мной, так всегда...

— Тогда сделаем так, — сказал Николай, — Кефир поможет развезти дядя Слава, а мы доиграем и я зайду к Маше. Принимается, Валерия Федоровна?

— Как знаете, — улыбнулась та и обратилась к Славке — Пойдемте, юноша.

— Ты еще придешь? — с надеждой в голосе спросил Андрей.

— С кефиром к тебе приедет, — заверила Валерия Федоровна.

— Не... Попрощаться?

— Приду, приду, — пообещал Славка, — Обязательно.

Развозка кефира заняла довольно долгое время, поскольку потом надо еще было собрать посуду, а там выяснилось, что и помыть ее некому. Николая Славка нашел в палате у девочек. Судя по их улыбающимся лицам, визит пошел на пользу. Увидев вошедшего Славку, он поднялся.

— Ну, не скучайте, красавицы, — сказал Николай, — Марине спасибо за подарок. Глянь, Слав...

Он протянул ему вышивку крестом, на которой можно было разглядеть забавного котенка.

— Видал, какая мастерица?

— Классно, — ответил Славка.

— Машка, не плакать! — прикрикнул Николай, обращаясь к самой некрасивой девочке на койке у умывальника, — Зайду, проверю. А мамка придет, как поправится, не волнуйся.

— Она у меня хорошая, — ответила та, — Вы не думайте. Она просто болеет часто.

— Ну, я и говорю, — бодро улыбнулся он — До встречи!

В коридоре Славка остановился:

— Я хочу к Андрею зайти, попрощаться.

— Иди. Я пока с Валерией Федоровной потолкую.

— А кто она такая?

— Дежурная сестра. Их здесь четверо. Эта самая душевная.

— По ней видно. Строгая только больно.

— Не переживай, ты ей понравился, — улыбнулся Николай.

— Это она тебе сказала?

— Сам знаю. Не первый день...

При виде входящего в палату Славки, глаза Андрея засветились радостью, и они оба непроизвольно улыбнулись.

— Ну, чего, брательник, пойду я?

— Еще придешь?

— Приду. Не знаю когда, но приду. Обещаю, — ответил Славка и неожиданно почувствовал горячее желание действительно придти.

— Пока, — протянул было руку мальчик, но вдруг полез в тумбочку и вытащил оттуда что-то, протягивая Славке, — На, вот. Это тебе. Ты помолишься за меня?

Славка взял картонный образок Николая Чудотворца. Это было так неожиданно, что он даже растерялся. И главное, это: 'Ты помолишься за меня?', сказанное с такой искренностью и надеждой.

-Да... Конечно, — поспешил заверить Славка непонятно отчего дрогнувшим голосом — Не сомневайся.

Они крепко пожали друг другу руки, и Славка вышел.

— Будете чморить друг друга, я с вами по-свойски поговорю, — обернувшись у двери, добавил он.

— Ну и как впечатления? — спросил Николай, когда они вышли из больницы.

— Жесть, — поморщился Славка, — Ты был прав. Взрослые — это совсем другое, а когда детей видишь в таких условиях и представляешь, что они там сидят месяцами...

— И больше, — вставил Николай, — Это онкология. Самое страшное, что может быть.

— Разве у детей это бывает?

— Редко. Но, как видишь, встречается. Сегодня у нас действительно получился экскурсионный визит. А так... Не только играть с ними приходится. Надо и неприятными вещами заниматься. К тому же — больше половины детей социальные. Из-под лежачих, случается, и горшки вынести некому. Поэтому Валерия так и обрадовалась, увидев тебя. Нас в этом отделении всего трое. Ходим по очереди, как правило — раз в неделю.

— А как ты попал туда?

— Сам предложил свои услуги. Нашел по Интернету сайт, списался.

— Это тоже от церкви?

— Группа милосердия из прихожан, но не нашего прихода.

Славка задумался.

— Надо же, — сказал он, наконец, — Все стремятся урвать от жизни как можно больше, каждый на себя одеяло тянет, и вдруг такое...

— Что именно?

— Да люди. Готовы идти в больницу к чужим детям, таскать горшки.

— А тебе хочется придти к Андрею еще раз?

— Да, — серьезно ответил Славка.

— Вот и мне хочется.

— Ну, а в самый первый раз, когда ты начал искать в Интернете сайт, зачем ты это делал?

— У меня это случилось после того, как к нам привели крестить группу детдомовцев. Совсем мелких — лет по шесть, по восемь. Зашел я в храм, а один пацан как кинется на меня и кричит — папа! И другие тоже за ним — папа, папа. А у меня... Прости, Слав, может не по-мужски, но как есть говорю — дыхание перехватило и чувствую, слезы сейчас потекут. И за этих несчастных детей, и за себя самого, что никто меня так в жизни не называл и не назовет уже...

Славка бросил на него внимательный взгляд.

— Зашел я в алтарь, облачился в стихарь, а выйти не могу, — продолжал Николай, — Слезы душат. Потом отец Валентин пришел. Я умылся, окрестили мы их. Крестным воспитателя сделали, а они все ко мне руки тянут. Так на меня это подействовало, что потом мы с отцом Валентином в кафе пошли, выпили немного, и я ему, как на духу, все свои переживания выложил. А он мне про больницу рассказал, где мы с тобой познакомились. Ему там отпевать пришлось. Такие места отцы между собой делят, им тоже семьи кормить надо, а здесь священник, который там отпевает, не смог и попросил его. Рассказал, как больница берет с родных отпеваемого круглую сумму, а священнику достается только ее треть. Рассказал, как привозят больного на скорой, а носилки вытащить некому. Тоже деньги дерут. А в конце он и говорит мне, что ты, мол, в алтаре кадило подаешь, раз рукополагаться не собираешься? Хочешь Богу служить — иди туда, где в тебе действительно нужда есть. И благословил меня. Из алтаря я не ушел все-таки, а вот светскую работу поменял на больничный приемный покой.

— Не жалеешь? — серьезно спросил Славка.

— Нет. Теперь могу так сказать, хотя в начале сомнения были. Не так легко переломить себя, преодолеть людское непонимание...

В трамвае, в автобусе они больше молчали, думая каждый о своем.

-Ты позвони мне, когда опять в больницу пойдешь, — попросил Славка, когда они расставались у метро.

7.

Иконку, что подарил ему мальчик, Славка повесил на стену над своей кроватью. Увидевшая мать буквально замерла сначала, а потом недоуменно перевела глаза на Славку. Он не стал ничего говорить и вышел из комнаты.

— Господи... — донеслось до него через дверь, — Господи, ты услышал мои молитвы...

Весной Николай предложил Славке поехать в паломническую поездку.

— А что это такое? — не понял он.

— Это только так называется, — ответил Николай, — По сути дела обыкновенный туризм, только религиозный. Поедем с группой на автобусе, посетим несколько монастырей недалеко от Ленинграда. Ничего утешительного ты там не увидишь, но все-таки святые места, где когда-то люди спасали душу.

— А чтобы ее спасти, нужно непременно уходить в монастырь?

— В монастырь вообще-то надо не уходить, а приходить. И то далеко не каждому. В том-то и дело, что у нас туда именно уходят. Причем, зачастую, просто запутавшись или не достигнув ничего в жизни. Мало надежды в таком случае, что человек достигнет что-то и в духовной, особенно, если окружают такие же, а уклад формируют люди, сами никогда не познавшие настоящей монастырской жизни. Да и монастыри, как правило, представляют из себя руины, которые надо еще приводить в подобающий вид.

Славка поехал исключительно ради любопытства.

Первое, что ему бросилось в глаза, были именно руины. Да и сами насельники производили впечатление замкнутых ожесточившихся людей, к тому же каких-то ненастоящих, он не знал, как это охарактеризовать. Их отвели на могилу какого-то местночтимого старца, и пожилой, не особо грамотный человек в застиранном подряснике, долго говорил что-то про чудеса и видения, что здесь бывают, и про исполнение того, что попросишь.

Николай отвел Славку в сторону:

— Интересно?

— Заслушаешься. Прям так и хочется попросить о чем-нибудь...

-...Как золотую рыбку. Здоровья и денег побольше, — завершил Николай, — Пойдем, побродим немного.

Они направились за территорию, но вдруг Николай сделал несколько шагов в сторону и остановился возле могилы на краю погоста, представлявшую собой аккуратный холмик, в который был врыт деревянный крест шатровой формы. Славке было непонятно, что его привлекло? Не было даже традиционной надписи с фамилией и именем.

— Как думаешь, кто здесь лежит? — спросил Николай.

— Тут же ничего не написано, как узнаешь?

— Ну, да. И видений, и чудес нет. А человек жил. И один Господь знает как, и что оставил после себя. Нам известно только, что лежит мужчина.

— Почему? — не понял Славка.

— Потому, что висит образок Спасителя. Если бы была погребена женщина, был бы — Богородицы.

Они помолчали немного, стоя над могилой, и Николай медленно перекрестился. И вдруг Славке захотелось последовать его примеру. Он сам не знал почему, но полуразрушенный монастырь, эта могила на самом краю, тишина вокруг и сама окружающая природа, наполнили его душу чем-то ранее не изведанным. Славка неумело осенил себя крестным знамением.

— А знаешь, Славеныш, ты только не смейся, — тихо проговорил Николай, — мне хотелось бы, чтобы моя могила выглядела точно так же.

— Ты что? Серьезно?

— Да.

— И чтобы так же никто не знал, кто похоронен?

— Господь знает. А только Его суд я признаю над собой. И знают те, кто приходит сюда. Значит, этот человек был им дорог.

— Ну, ты даешь, — покачал головой Славка, — другие памятники в полный рост ставят, награды всякие выбивают, а ты?

— Одна у нас награда. Что стяжали при жизни, с тем и останемся. И никакие памятники не компенсируют.

Николай сказал это просто, но так, что Славка не осмелился ничего возражать.

— Ты поимей в виду, ладно? — попросил Николай.

— Ты что, на тот свет собрался?

— Я на всякий случай. Пошли.

Они обошли монастырь и остановились, любуясь природой.

— Ты чувствуешь, какой здесь покой? — тихо спросил Николай, — Ведь монастыри не строили просто так, где попало.

— А как? Выбирали место?

— Как правило, Господь указывал через какого-нибудь угодника. Ну, виделось ему что-то на этом месте или происходило что-то знаменательное.

— Как на могиле этого старца?

— Другие это угодники были, Слав. Те, которых Господь выбирал, а не люди. Мы потому их так и называем, что они своей жизнью угодили Богу. Тебе здесь хорошо?

— Да. Но жить вот так все время... — Славка пожал плечами.

— Эх ты, дитя времени, — шутливо провел ему рукой по волосам Николай, слегка ероша их, — В монастыре не живут, а спасаются.

— Спасаются от чего?

— От мирской суеты. Укрепляются в молитве, в душеполезных делах. Это особый путь.

— Мне он точно не свойственен.

— Каждому свое, Славеныш. Только не зарекайся ни от чего. И не так он плох, этот путь, только не каждый на это способен.

Они вернулись в монастырь. Оказалось, что их группа уже в трапезной. Они присоединились и успели отведать монастырской пищи. Славка обратил внимание на то, как послушно и спокойно выполняли насельники свои обязанности. У дверей стояли металлические тарелки для пожертвований и Николай, выходя, положил туда деньги.

— Яйцо надо ложкой разбивать, а не об стол им стучать, — заметила ему одна из паломниц в платке, закрывающим лоб по самые брови.

— Спаси Господи, сестра, — индифферентно сказал Николай.

— Что? — не понял Славка.

— Ничего. Не обращай внимания, — ответил тот.

Путешествовать Славке понравилось, и они съездили еще в Новгород, а осенью твердо решили поехать за границу. Николай предложил Грецию.

— Увидишь страну, где православие является государственной религией. Там даже документы о рождении и браке выдает не государство, а церковь.

— И на Афон попадем? — спросил Славка.

— А ты откуда знаешь про Афон? — удивился Николай.

— Начитался, — чуть смущенно ответил Славка, — Книжек у тебя много.

— На Афон, пожалуй, не стоит. Туда надо ехать специально. Посетим Метеору. Горные монастыри. А потом просто отдохнем где-нибудь на острове денька четыре. Не возражаешь?

— С тобой, хоть на необитаемом, — улыбнулся Славка.

Греция встретила их ясной и солнечной погодой. В аэропорту Салоников ждал комфортабельный автобус. Славка вышел на площадь и огляделся. Вокруг все было обычно — ехали машины, шли люди. Прямо, как в Пулково... Только природа была другой. И люди другие. Вроде такие же, но другие.

— Ну и как тебе заграница? Первое впечатление?— спросил Николай.

— Ты знаешь, вот я все твердил себе — заграница, заграница, — ответил Славка, задумчиво глядя вокруг, — Вот, думал, выйду из самолета и вокруг будет все чужое. А ничего такого. Наоборот, скорее.

— Что — наоборот?

— Увидел то, что хотелось, что было. Хотя, откуда я знаю, что будет дальше?

— А дальше будут святые места. Программа напряженная, будем все время ездить, имей в виду. Зато потом у нас с тобой четыре дня на острове.

Помимо паломнического тура, Николай забронировал отель на одном из островов, чтобы отдохнуть со Славкой на море.

Они сели в автобус и путешествие началось.

Салоники ничем не поразили Славку. Он подсознательно ждал чего-то особенного, а вокруг были те же современные дома, разве что чистота и порядок.

— Греция своеобразная страна, — сказал Николай, когда Славка поделился впечатлением, — Почти все население живет в двух городах — Салониках и Афинах, где, честно говоря, кроме Акрополя, ничего интересного нет. Говорят, прелесть Греции в ее провинциальности. Горные серпантины, деревеньки, козочки. Надеюсь, у нас будет возможность это оценить.

Поездка началась с молебна у мощей Дмитрия Солунского, а потом они спустились в крипт, где тот принял мученическую смерть. Славка впервые попал в такое место. Он уже читал бегло некоторые жития, но всякий раз воспринимал, как какое-то иносказание, с трудом, а то и совсем не веря во всевозможные чудеса, красноречиво там описываемые. А тут вдруг сам неожиданно для себя почувствовал, что этот человек жил. Жил как все, и мог бы прожить иначе, но предпочел добровольно принять страдания и смерть. Ведь знал же, за что?

Было воскресенье, и храм был полон. Славка смотрел на прихожан и не верил, что попал в церковь, насколько отличались их лица от тех, которые он видел, приходя к Николаю. Не было ни колючих взглядов, ни согбенных поз, ни платков до бровей. Люди были красиво одеты, а их открытые лица создавали подлинное ощущение праздника. Пожалуй, только их группа и выделялась из общей массы.

После храма автобус повез их по извилистой дороге, и Славке открылась картина, о которой говорил Николай. Особенно романтичным показался обед в горной таверне, в зале, где горел настоящий камин.

Вечером, в лучах заходящего солнца, возникли перед ними очертания скал Метеоры.

— Классно, — проговорил Славка.

— Это еще не Метеора, — обернулся сидящий впереди них мужчина средних лет с короткой бородкой, — Завтра ахнете, если первый раз здесь.

— А вы не в первый? — спросил Николай.

— Я уже, наверное, в восьмой или девятый, — улыбнулся тот, — Заряжаться сюда езжу. Отдыхать от суеты и прагматизма.

— На Афоне бывали? — Славку почему-то очень заинтересовал Афон.

— Был один раз.

— Ну, и как там?

Человек внимательно посмотрел на Славку:

— Если вы верующий человек, надо самому побывать хотя бы раз, — ответил он, — И не как экскурсанту, а пожить в монастыре. Тогда поймете. Рассказать это нельзя. А то, что можно — не стоит. Безгрешен один Господь.

— Это уж точно, — подтвердил Николай.

Автобус остановился у гостиницы.

После ужина Николай со Славкой пошли погулять по городку. Уже стемнело, но было очень тепло, а обилие огней на улице манило к себе. Они просто шли, присаживались в скверах и у фонтанов, заходили в многочисленные магазинчики, которых тут было превеликое множество, и везде их встречали улыбками.

— А ты представляешь, когда в такое изобилие попадал советский человек? — горько усмехнулся Николай, — Хотя ты, наверное, не застал этих времен?

— Так вздыхают же некоторые по этим временам.

— И, тем не менее, я счастлив за тебя, что ты родился позже. Хотя... С какой стороны взглянуть. Мы осознавали нашу отсталость, но при этом к чему-то стремились. А сейчас многие верят в собственную исключительность и гордятся своим невежеством. Поневоле задумаешься, что лучше.

— Да ладно, — отмахнулся Славка, — Раз нравится, пусть живут, как в резервации.

— Ты смотри, как заговорил, — рассмеялся Николай, — Опьянил тебя воздух свободы.

Они заглянули в очередной магазин. У Николая сложилось впечатление, что Славка чего-то ищет.

— Матери подарок выбираешь?

— Да. И ей тоже.

— Не торопись, у нас еще выбор будет. Что хочешь привезти?

— Сам еще не знаю.

— Ты говорил, по твоей милости у нее золотые украшения пропали. Купи ей что-нибудь, золото здесь недорогое.

Без труда они нашли соответствующий магазин, и продавец, на их счастье, оказался русским. Он помог выбрать, и вообще, приятно было услышать за границей родную речь.

— Проникновенье наше по планете особенно заметно вдалеке, — усмехнулся Николай, когда они вышли с покупкой.

— В общественном парижском туалете есть надписи на русском языке, — завершил Славка, засмеявшись, — А мы в Париж поедем?

— Понравилось? — улыбнулся Николай, — Поедем на следующий год. Надо ценить, что живем в такое время, когда это стало возможным. Мог ли я помыслить об этом в молодости?

— А тебе не хочется здесь остаться? — вдруг серьезно посмотрев на него, спросил Славка.

-Хочется, — так же серьезно ответил он, — И не потому, что здесь много чего на витринах, здесь нормы жизни другие.

— А назад потом не потянет?

— На этот вопрос я мог бы ответить, прожив здесь хотя бы три года. Но, не думаю. К тому же, не хочу суесловить, но поверь, с Богом в сердце, человек никогда и нигде не чувствует себя одиноким.

— Так в чем же дело? Давно бы уехал.

— Тебя рядом не будет, — улыбнулся Николай.

— А если вместе?

— Хватит прикалываться, — Николай потрепал его по шее, слегка взъерошив волосы.

— Я не прикалываюсь, я серьезно. Кстати, я нашел Женьку в Интернете, он тоже мне говорит — уезжай.

— Что еще говорит?

— Ну, друг к нему переехал, живут вместе, учится, работает, всем доволен. Фотки мне шлет.

— Подумаем, Слав, — серьезно сказал Николай, — Просто, пока я на своем месте многим нужен...

— Кстати, пойдем еще куда-нибудь зайдем, — встрепенулся Славка, — Я пацану этому из больницы, Андрею, хочу чего-нибудь купить.

— Не торопись. Андрей мальчишка верующий, а мы будем у Андрея Первозванного. Привезешь ему настоящую святыню, освященную на мощах его небесного покровителя. Это будет лучшим подарком.

— Ну да, — кивнул Славка, — он же мне иконку подарил...

Утром перед ними предстали во всем своем величии скалы Метеоры. Автобус забирался туда по серпантинной дороге и у Славки, глядящего в окно, захватывало дух от увиденного.

— Эти скалы появились почти тридцать миллионов лет назад. Тогда они находились на дне океана, вода сбивала песок и предавала им формы, каких больше нет нигде в мире. Монахи пришли сюда в поисках места, где можно было найти надежную защиту во времена турецких завоеваний. Сначала жили в пещерах, затем стали образовываться монастыри. Вплоть до двадцатых годов прошлого века попасть в монастыри можно было только с помощью веревочных конструкций. Чаще всего использовали сетки или корзины, которые с помощью ручных блоков поднимали на вершины, — рассказывала девушка экскурсовод.

Они посетили один из монастырей, и Славка увидел своими глазами эти корзины и блоки, представив себе, как сюда поднимались люди, которые своими руками создали здесь самые настоящие рукотворные сады, храмы и жилища. Сколько же труда и любви они в это вложили, если здесь стало так? Опять в его голову стали закрадываться не ведомые ранее мысли.

— А ты тоже где-то храм строил? — спросил он у Николая, когда они сидели на площадке у входа в монастырь, ожидая, пока соберется группа.

— Я не строил, а помогал восстанавливать. В деревне, я тебе уже рассказывал.

— А что тебя понесло туда?

— Трудно объяснить, — ответил Николай, — Хотелось реально, а не на словах, своими руками сделать что-то стоящее. И еще... Была мысль священником стать, если уж, как на исповеди.

— А сейчас не хочешь?

— В РПЦ — нет. Однозначно. И благодарю Бога, что Он отвел меня.

— А здесь, например, хотел бы?

— Слав, нужно быть на том месте, что определил Господь, если ты хочешь действительно служить Ему. Если надо будет, Он приведет. Ты хотя бы открой Его в себе, для начала.

Славка задумался.

— Странно, — сказал он, наконец.

— Что странного?

— Мать, наоборот, твердит — иди в церковь, кайся, изгоняй беса, а ты... Как тормозишь все равно.

— Если бы я тормозил, я не повез бы тебя в эту поездку, — ответил Николай, — Мне тоже хочется, чтобы ты обрел Бога. Но именно обрел, а не принял на веру мертвую систему каких-то правил и ограничений. А это сразу не приходит. Веру надо выстрадать, если хочешь...

Поездка продолжалась, и каждый день приносил новые впечатления. В монастыре Мега Спилио Славка увидел икону из воска, созданную, как рассказала экскурсовод, самим евангелистом Лукой, а на следующий день, далеко в море, перед его глазами возник купол собора Андрея Первозванного.

Они увидели крест, на котором был распят апостол, приведший ко Христу множество людей и не отказавшийся от своей веры.

— А почему крест не такой формы? — поинтересовался Славка у экскурсовода, когда они были в храме.

— Апостол посчитал себя недостойным умереть на таком же кресте, на котором был распят Иисус, — ответил за нее сопровождающий группу отец Федор, — Такой крест называется Андреевский.

В магазине на площади возле собора Славка купил писаную икону апостола, а потом сам, один, вошел в храм, и перекрестившись, приложил ее к кресту, произнеся одними губами первую в своей жизни молитву:

— Господи, помоги Андрею.

И, припав губами к святыне, добавил мысленно:

'...И прости меня, грешного'.

Завершающим в поездке было посещение Корфу и литургия у мощей Спиридона Тримифунского. Накануне Славка попросил Николая рассказать о нем. Главным открытием для него стало именно то, что все святые были живыми людьми.

— Он был простым пастухом, — ответил тот, — известным благочестивой жизнью. Помогал бездомным, странникам, был по настоящему добрым человеком, за что пользовался уважением. Многих привел ко Христу, многих исцелил от болезней...

— Так значит, это возможно?

— А кто утверждает, что невозможно? Только не вера исходит от чуда, а чудо от веры.

— Слушай, а завтра, что, за литургией будут причащать?

— Ну, ты же слышал, отец Федор объявил, что в семь утра он исповедует всех желающих причаститься.

Славка задумался, и как бы преодолев что-то внутри себя, спросил:

— А мне можно?

Николай серьезно посмотрел на него:

— Действительно, хочешь?

— Нет, прикалываюсь, — резко ответил Славка.

— Не сердись, Славеныш, — Николай обнял его за плечи, — Бог тебя благословит. Но надо подготовиться. Сосредоточься и подумай, о чем будешь говорить на исповеди...

— Я знаю, о чем говорить, — перебил Славка, — Только побудь со мной. Пойдем куда-нибудь. Иди рядом и молчи, ладно? Если что, я сам спрошу...

Они вышли из отеля, и пошли на берег моря. Садилось солнце, шумели волны, а они молча шли, погруженные каждый в свои мысли.

— Ты тоже причастишься со мной? — спросил, наконец, Славка, внимательно взглянув на Николая.

— Причащусь, — пообещал Николай, — Все припомнил, многогрешник?

Славка улыбнулся и уткнулся лицом ему в плечо. Тот заметил, что глаза его слегка влажны.

— Все будет хорошо, малыш, — тихо сказал Николай, целуя его щеку, — Я уверен.

Солнце уже село, и на остров опустились сумерки.

— А где мы находимся, кстати? Ты дорогу запомнил? — спросил Николай, осматриваясь по сторонам.

— По берегу все время шли, — растерянно ответил Славка.

— Да, по берегу. А где мы на него вышли?

Они недоуменно посмотрели друг на друга.

— От храма дорогу знаю, — нерешительно сказал Славка.

— Ладно, пошли.

Николай повлек его по направлению к городу:

— А английский ты хотя бы немного знаешь?

Славка пожал плечами.

— Вот и я тоже, — усмехнулся Николай.

Они дошли до улицы, и Николай обратился к проходящему мужчине:

— Айм сорри, аск ми, плиз, уот... уи хав... гоинг... ту... Спиридоне... Храме...

Мужчина вежливо улыбался, но развел руками, что-то отвечая на своем языке.

— Экскьюз ми, — проговорил Николай и отошел.

— Вот нерадение чем оборачивается, — сказал он Славке, — Пеньком дремучим себя ощущаешь, стоит рот открыть.

— Не ты один такой, — успокоил Славка.

— Это в России. А здесь английский знают все. Как и в любой цивилизованной стране. И стыдно быть таким... Спросим у девушки.

Навстречу шла молодая гречанка.

— Айм сорри, — обратился к ней Николай.

Девушка остановилась и с приветливой улыбкой посмотрела на него. Николай начал опять нести несуразицу, больше полагаясь на мимику и жесты.

— Гот. Гот, — пришел на помощь Славка, изображая руками в воздухе купол и кланяясь, сложив лодочкой на груди руки.

Кажется, девушка, наконец, поняла и произнесла вопросительно:

— Спиридоне?

— Да...Ес... Я-я... Си, — закивали Николай и Славка.

Девушка, улыбаясь, начала оживленно жестикулировать, объясняя дорогу, но взглянув на их лица, прервалась, и поманив ладошкой за собой, быстро пошла по улице.

— Она проводить нас решила? — тихо спросил Славка.

Николай пожал плечами.

Шли они недолго, и девушка, неожиданно остановившись у припаркованной машины, щелкнула замком, открывая дверцу.

— Сит даун, плиз, — улыбаясь, сказала она.

Славка с Николаем недоуменно переглянулись.

— Сит даун, сит даун, — повторила девушка, усаживаясь за руль.

Они сели на заднее сидение и машина тронулась. Всю дорогу девушка что-то говорила, указывая рукой по сторонам и не переставая улыбаться. Совсем скоро показались знакомые купола.

— Саньк ю вери мач, — с чувством сказал Николай, вылезая из машины.

Он хотел сказать ей еще много-много хорошего, но будучи лишен такой возможности, просто смотрел благодарным взглядом. Девушка тоже улыбалась, и по интонациям произносимых слов было понятно, что желает им всего самого доброго.

'Спаси, сохрани и помилуй, Господи, рабу твою, ты веси имя...' — помолился про себя Николай.

Утром была литургия. Николай исповедовался одним из первых и теперь наблюдал, как у аналоя стоит Славка. Вечером он посоветовал ему сказать отцу Федору, что он первый раз на исповеди, чтобы тот помог, но Славка опять оборвал его, сказав, что все знает. И сейчас, видя, как он говорит что-то, глядя на крест со спокойным лицом, разве что с порозовевшими щеками, вдруг ощутил, что Славка осознанно пришел к этому.

Он увидел, как отец Федор что-то спросил у Славки, слегка по-доброму улыбнувшись, и повинно склоненную голову накрыла епитрахиль.

Причастились он вместе, и отойдя, поздравили друг друга, трижды по-монашески соприкоснувшись щеками. После службы предстояла дорога в Афины, откуда завтра утром группа улетала в Россию, а Николаю со Славкой предстояло еще четыре дня отдыха на острове.

8.

Вышли из отеля они вместе со всеми, и попрощавшись у автобуса, отправились на метро в Пирей, где купили билеты, умея произнести лишь название острова, и сели на паром.

Был субботний день, народа было много. Как они поняли, многие жители Афин проводят выходные, переплывая на острова, чтобы отдохнуть на море. Их остановка была вторая, и сойдя, они уже без труда нашли свой отель, поскольку экскурсовод обстоятельно объяснила дорогу. Она даже оставила номер своего мобильного телефона на случай затруднения, после того, как Николай рассказал о постигших их трудностях на Корфу.

— Звоните, даже если не сможете ужин заказать, всегда помогу, — заверила она.

В их распоряжении оказался номер с широкой кроватью и всем необходимым оборудованием, чтобы готовить.

— Давай устроим праздничный ужин, — сказал Славка, осмотрев хозяйство.

Магазин находился напротив.

— Может, сначала искупаемся, наконец, а оттуда — в магазин?— предложил Николай.

Через четверть часа они уже шагали, переодевшись в шорты и футболки, к пляжу, до которого было буквально триста метров. Они расположились прямо на песке под невысокой пальмой напротив своего отеля.

— Хеллоу! — поприветствовала их пожилая пара, отдыхающая неподалеку. Мужчине и женщине было уже далеко за шестьдесят, но выглядели они превосходно, а улыбки были открытыми и приветливыми.

— Хеллоу! — вразнобой ответили, тоже улыбнувшись, Николай со Славкой и устремились в морские волны.

Едва погрузились в ласковую теплую воду, как забыли обо всем. Они плавали вдоль берега и заплывали в море, веселились на мелководье и просто лежали на воде, раскинув руки и смотря в голубое прозрачное небо с плывущими по нему облаками. Опомнились лишь, когда солнце начало клониться к закату.

— Славеныш, ты в норме? — спросил Николай, заметив, что тело друга приобрело красный оттенок.

— Щиплет маленько, — поморщился тот, — Плечи особенно.

— Маленько? Мы обгорели с тобой!

Николай ощущал то же самое по всему телу.

— Собираемся, — решительно сказал он.

По пути все-таки зашли в магазин, не отказавшись от затеи с ужином. Только лишь войдя в номер и встав под душ, они ощутили последствия проведенного на жарком солнце дня. Дело было плохо. Николай оделся, и дойдя до аптеки, больше жестами, чем словами попросил жаропонижающее. Но продавец сам понял, в чем дело, предложив ему требуемое лекарство.

Вернувшись, Николай увидел, что Славка, тем не менее, колдует над плитой, и ужин все-таки состоялся со стонами и смехом одновременно. Они выходили на балкон, наблюдая, как берег моря погружается в сумерки, и наконец, оба заснули, даже не убрав следы пиршества.

Спалось им плохо. Славка несколько раз просыпался и шел в душ, откуда возвращался, стуча зубами, закутывался одеялом, которое тут же сбрасывал, поскольку его прикосновение к обожженной коже было нестерпимым. Не лучше было и Николаю. Заснули по настоящему только под утро, когда стихли звуки веселья, доносившиеся с улицы из располагавшихся внизу таверен.

Разбудило их шарканье метлы по асфальту. Славка поднялся, и закурив, вышел на балкон.

— Не врубился, — сказал он, возвращаясь, — Нас что, дворничиха вчера оформляла?

Николай тоже выглянул на улицу и увидел хозяйку отеля, подметавшую у входа.

— Это не дворничиха. Это хозяйка, которая, очевидно, не хочет платить дворнику и делает это сама, — пояснил он.

— Не фига себе, — улыбнулся Славка, — Я представил своего директора на ее месте...

— Тут другие понятия, Слав. Поэтому многие наши и не могут прижиться здесь.

Славка сладко потянулся и тут же поморщился.

— Больно? — участливо спросил Николай.

— Кожу, как панцирем, стянуло.

— Да. Сегодня мы с тобой день потеряли, — сказал Николай, — Придется валяться в номере. Иначе и последние два пропадут.

Они убрали остатки вчерашнего ужина и ополоснулись в душе.

— Кто идет в магазин? — спросил Славка, раскинувшись голышом на кровати.

— Дядя Коля, наверное, — ответил Николай, натягивая джинсы, — Чего тебе принести?

— Чего хочешь, — улыбнулся Славка, — Я всеядный...

Николай сходил за продуктами, они приготовили обед, поели, запив холодным сухим винцом, и опять впали в полудрему, завершившуюся сладким сном. К вечеру им полегчало, и Славка предложил пойти куда-нибудь, где весело.

— В гей клуб? — улыбнулся Николай, — Не уверен, что найдем.

— При чем здесь это? — поморщился Славка, — Откуда там всю ночь музыка играла?

Они оделись и спустились в таверну. Здесь действительно было весело. Звучала музыка, было много молодежи, но русскоговорящие, судя по всему, они были одни. Заказав ужин, а сделать это оказалось легко, поскольку каждое блюдо в меню было иллюстрировано картинкой, они наблюдали за происходящим вокруг. Говорили между собой во весь голос, как впрочем, и за соседними столиками, и почему-то не было никакой неловкости, что кто-то услышит. Каждый был увлечен своей беседой и если пересекался глазами с кем-то другим, то лишь с вежливой улыбкой.

— А ты замечаешь, как себя держат люди? — спросил Николай.

— Как?

— Ну, говорят громко, но не крикливо. Жесты свободные, но не размашистые. Раскованы, но не развязны, как у нас.

— Да. Люди здесь другие, это я сразу заметил, — согласился Славка.

— Вот и поучиться бы хоть немножко, а не отсталостью своей чваниться... Хотя, это не приходит сиюминутно.

— Что ты имеешь в виду?

— Анекдот такой слышал? Два француза встречаются, один у другого спрашивает, что нужно, чтобы стать интеллигентным человеком? Закончить Сорбону, отвечает тот. Так я закончил, перебивает его первый. Да не тебе, а твоему прадедушке...

Славка засмеялся.

— Пойди, потанцуй, если хочешь, — сказал Николай.

— Да ну, — улыбнулся Славка, — Я еще не освоился настолько.

— Расслабься, Славеныш! И поблагодари Бога, что Он подарил нам эту поездку и этот вечер.

— А ты знаешь, за что я Его поблагодарил сразу, как причастился? — посерьезнев, спросил Славка и сам же ответил, — За то, что мы встретились с тобой. Нет, Колян, правда. Я вспоминаю и сам не верю. Я тогда вообще видеть никого не хотел... А чтобы вот так взять и рассказать незнакомому человеку всю подноготную? Да со мной такого в жизни никогда не было. Как нашло что-то.

— Вот тебе и чудо, — улыбнулся Николай.

— Да ну тебя, я серьезно.

— И я серьезно, Славеныш. Я тоже благодарю Бога за это в каждой молитве.

Бутылка опустела, и они заказали еще одну. Шумело море, смеялись и веселились люди вокруг, играла музыка, и они пребывали в приподнятом состоянии духа, чувствуя себя вместе со всеми, и в то же время в чем-то наедине.

Николай отлучился в туалет, и вернувшись, застал Славку в компании двух девушек за соседним столиком. Они о чем-то оживленно беседовали. Как выяснилось, одна из девушек училась в России и говорила по-русски. Звали ее Элени, но слегка захмелевший Славка уже запросто называл Леной. Николай тоже подсел к ним, и они познакомились. Вторую девушку звали Георгия. Несмотря на то, что Николай выделялся из компании по возрасту, по духу он вошел в нее совершенно свободно. Вторую бутылку пили уже все вместе.

Осмелевший Славка отправился танцевать с Элени, а Николай остался за столиком с Георгией.

— Это ваш сын? — спросила она, улыбаясь и с трудом выговаривая русские слова.

— Племянник, — ответил Николай, и видя, что Георгия не поняла, начал объяснять, что это такое при помощи жестов и названий первой степени родства.

Этого хватило до возвращения Славки с Элени. Дальше беседа потекла через нее. Девушек интересовала Россия, особенно Элени, как и чем живет молодежь? Не в меру расслабившийся Славка немного грубовато охарактеризовал это в нескольких репликах, но Николай тактично сгладил впечатление, уверив, что молодежь стала свободнее, и это самое главное.

Потом они гуляли по берегу моря, и почти из каждой таверны их дружелюбно зазывали зайти.

— У нас сезон сейчас, — пояснила Элени, — Туристов мало, все стараются приглашать.

— А зимой что? — спросил Славка.

— Зимой туристов совсем нет.

— А на что же живут хозяева?

— Хозяева получат за это время... — она замялась, подбирая слово, — Зарплат.

— За что? — не понял он.

— Слав, у них государство оказывает поддержку, когда люди лишены возможности заработать сами, чтобы они могли нормально жить и не воровали, — тихо пояснил Николай, и улыбнувшись Элени, сказал — Если бы с визами было проще, туристов бы у вас было больше.

— Да. Это есть так. А вам понравилась Греция?

— Очень! Да, Слав?

— Да, — улыбнулся тот.

— Ну, он за границей вообще впервые.

— А вы?

— Был в Израиле один раз.

— Так мало? Вы не любите путешествовать?

— Любим. Это не последняя поездка.

— Приезжайте еще раз Греция. Вы еще не были Олимпия, Пелопонес, Мистра. У нас много есть интересно...

Утром девушки уезжали в Афины. Николай со Славкой проводили их до отеля и на прощанье обменялись телефонами.

— Ну вот, у тебя подруга появилась в Греции, — сказал Николай, когда они шли к себе.

— Да ладно, — отмахнулся Славка, — Не был бы я геем...

— Не отчаивайся, Славеныш, — приобнял его Николай, — адекватный человек и это поймет.

— Да, поймет, — грустно сказал Славка, — Ты первый, кто понял. И то потому, что сам такой.

— А Витька?

— Ну, еще один. До сих пор не понимаю, почему?

— Найдутся и другие. А может, здесь еще и с геем познакомимся.

— Зачем? — резко спросил Славка.

— Просто, как с девчонками, для общения.

— Не надо мне такого общения.

— Я пошутил, Славеныш, не сердись, — нежно сказал Николай,.

На следующий день они проснулись поздно. Николай опять сходил в магазин. Позавтракав и пообедав одновременно, они отправились бродить по острову. Он оказался совсем небольшим. Помимо двух населенных пунктов, в одном из которых помещался их отель, остров был покрыт сосновым лесом. Дышалось тут удивительно легко, а неожиданно открывавшиеся морские пейзажи завораживали своей красотой.

Они присели в глухом месте на крутом обрыве и смотрели вдаль, где бороздили просторы суденышки, казавшиеся отсюда совсем маленькими. Вот показался паром, на котором они приплыли два дня назад.

— Завтра у нас последний день, а следующий, который послезавтра — наш, — кивнув на него, сказал Николай.

— Да... — с сожалением протянул Славка.

— Жаль уезжать?

— Не то слово. Как подумаешь, из такой красоты — в такую мерзлоту... — он даже передернул плечами.

— Не грусти, поездим еще, — сказал Николай, обнимая и прижимая его к себе.

Славка тоже приник к нему, и их объятия перешли в поцелуи. Вокруг никого не было, лишь шумели сосны, да плескалось под крутым обрывом море...

— Колян... — тихо попросил Славка, чувствуя, как руки Николая залезают ему под шорты, — Этого не надо сейчас, ладно? Поласкай меня, как тогда... в первый раз.

Да Николаю и самому хотелось именно этого — обнимать и ласкать своего Славеныша, ощущать в руках трепет его жизни и слышать биение сердца... Они лежали и предавались ласкам долго, забыв обо всем. Лишь заходящее за горизонт солнце напомнило об окончании дня.

Ужинали они в той же таверне и вспоминали девушек.

— А позвони Элени, — предложил Николай.

— Сколько это будет стоить? — спросил Славка.

— Сколько бы не стоило. Скажи хоть пару слов, попрощайся. На вот, — он протянул ему свой телефон, — У меня еще есть деньги.

Славка набрал номер, и ему ответили. Николай слушал обрывки разговора, следил за выражением Славкиных глаз, и больше всего ему хотелось в этот момент, чтобы это знакомство переросло в чувство, и его Славеныш обрел здесь вторую родину и любимого человека. Он мечтал об этом понимая, что тогда потеряет его, но желание счастья другу было сильнее.

— Тебе привет, — сказал Славка, закончив разговор, — Приглашала еще приезжать. Даже конкретно, просила позвонить и предлагала повозить по Греции.

— Бог даст, позвоним, — улыбнулся Николай.

— Нет, Колян, я решил — все деньги буду откладывать на поездки. Не нужно мне никакого шмотья, хлама. Я хочу увидеть как можно больше.

— Я — только за.

Последний день они провели на пляже, а вечером обоих потянуло на вчерашнее место.

— Ну, вот, — сказал Николай, когда они шагали по лесной тропинке, — у нас уже появились в Греции ностальгические места.

По дороге сделали еще одно открытие. Оказывается, их пляж на острове был не единственным. Неожиданно они наткнулись на нудистов. Правда, не выгляни Славка с обрыва, они, как вчера, прошли бы мимо, насколько трудно было его заметить.

Пляж помещался между двумя скалами далеко внизу, и спускаться туда надо было по тропинкам. Очевидно, сюда приходили только те, кто про него знал. Рассмотреть отсюда что-то можно было только лишь при помощи бинокля.

— Спустимся? — предложил Николай.

— Спускайся, — буркнул Славка, — Я тебя здесь подожду.

Николай рассмеялся, потормошив его за шею:

— Я пошутил, Славеныш.

— Дебильные у тебя шутки.

— Ладно, прости. Просто место хорошее. И заметь, случайный человек на него не попадет.

— Зато у нас в Дюнах ходят, мотней трясут на глазах у старух.

— Ты прав. Вот это и говорит об отсутствии культуры чувств.

— Свобода зато.

— Это не свобода, а вседозволенность. На самом деле, свобода — это порядок. В цивилизованном обществе твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. У нас так, к сожалению, не будет никогда.

— Не патриот ты, — чуть иронически заметил Славка.

— Как посмотреть. Вот наши девчонки, может, сейчас вспоминают нас и говорят: Странные русские. Не хамы, не жлобы, не алкоголики, не агрессоры. Пусть это и будет выражением нашего патриотизма.

— Язык бы еще, хоть немного, выучить, — добавил Славка.

— А давай, как вернемся.

— Да мне уже долбить надо... Отвык учиться.

— Что же тогда обо мне говорить? Попробуем?

— Давай, — усмехнулся Славка.

Они дошли до своего места и уселись, как вчера, на краю обрыва.

— Смеркается. Дорогу обратно найдем? — побеспокоился Николай.

— На ощупь полезем, — улыбнулся Славка, наваливаясь на него и залезая ладонью по ноге под шорты...

Они предавались ласкам, смотрели на море, погружающееся в темноту, и ушли, когда уже с трудом можно было рассмотреть дорогу.

Наутро они попрощались с хозяйкой отеля, и паром повез их обратно в Афины. Потом был самолет, пересадка в Москве, и наконец, знакомое Пулково, встретившее дождем с холодным ветром.

— Вернулись на родину, — проворчал Славка, ежась.

— Не грусти, малыш, — подбодрил его Николай, — Еще будут теплые деньки, погуляем. А потом — зима, будем опять кататься на лыжах.

— Ты когда — в больницу? — спросил Славка.

— Послезавтра собирался.

— Я с тобой. Созвонимся?

— Договорились. Сейчас домой, ко мне?

— Домой заеду. Обрадую мать возвращением.

— Расстались нормально?

— Да. Она, кстати, о тебе очень хорошего мнения.

— Рассказал про меня?

— Рассказал про больницу и сказал, что познакомился с тобой в церкви. Подействовало. По крайней мере, когда сказал, что еду с тобой, сказала, что спокойна за меня.

— Ну, что же, — вздохнул Николай, — Пусть она действительно будет спокойна.

На Пушкинской они попрощались, условившись созвониться завтра.

На следующий день Николай заехал к крестнику, вручив заграничные подарки, а вечером уже прислуживал на всенощной. Отдых кончился, начались будни.

Со Славкой они виделись каждый день, гуляли, ходили в кино, съездили в Павловск, где успели еще покататься на лодке. Потом Славка вышел на работу и встречи стали реже, но по телефону общались постоянно. Они вместе причастились на Покров, вместе ходили к детям в больницу. Они вошли в этот привычный мир своей жизни, и казалось, что нет уже ничего такого, что могло бы омрачить его. Они с нетерпением ждали зимы, сулившей им лыжные походы.

Но зима принесла совсем другое...

9.

В тот день Николай проснулся рано. Он открыл глаза и заметил, что в комнате светлее обычного. Николай поднялся с постели, подошел к окну, посмотрел наружу и все понял. Пожухлую траву и асфальт покрывала ровная пелена выпавшего снега. Снег продолжал идти, падая крупными хлопьями.

'Вот оно что... — подумал Николай, — Вот и до зимы дожили...'

Он поежился. Николай не любил этого времени года. Как ни привык он не впадать в уныние, но наступавшая пора невольно подвергала искушению. Темные дни, холод, промозглость... Николай ловил себя на мысли, что с удовольствием впадал бы в спячку до теплых времен, если бы не жаль было бесцельно упущенных дней такой короткой человеческой жизни.

Однако сейчас картина за окном очаровала его. Он вспомнил, что в раннем детстве любил именно зиму. Снег прикрывал мусор и грязь на улицах, и казалось, что так же чисто и бело на всем белом свете. Тогда ему не приходилось толкаться по магазинам, ездить в переполненном транспорте, замерзая в ожидании на остановках, спотыкаться, идя в толпе по наледи на тротуарах, покупать зимние вещи. Для него зима была: лыжи, санки, каток, новогодняя елка и длинные зимние каникулы. Как приятно было прибежать раскрасневшемуся с морозца в теплый дом, сбросить тяжелую одежду, бултыхнуться в ванну, напиться горячего чаю.

Потом, когда стало нужно ходить на работу, уходя и возвращаясь затемно, а на лыжи и каток перестало хватать времени, любовь к зиме заметно поостыла. А как поездил по теплым странам, и появилась возможность кое-что сравнить, вовсе стал Николай теплолюбивым человеком. А особенности ленинградского климата стали, пожалуй, самой большой для него неприятностью в жизни. Не зря же говорят — все познается в сравнении.

Но сейчас, завороженный красотой первой в этом году зимней ночи, он вдруг ощутил такое желание оказаться там, за окном, причем именно сейчас, когда еще улицы пустынны, что, помолившись, начал собираться в храм.

Улица встретила его влажной прохладой и безветрием. Снежинки кружились в воздухе, и хотелось, как в детстве, ловить их налету губами.

Николай вспомнил, как когда-то давно, лет в шесть, наверное, он впервые увидел снег...

Конечно, он видел его и раньше, но в тот вечер действительно УВИДЕЛ. Это бывает у каждого. У кого-то это был зимний лес, у кого-то заснеженные горы. Пусть у него это был Каменноостровский проспект, называвшийся тогда Кировским, вереница снегочистелок и купающиеся под летящими из под их металлических метелок струями снега двое маленьких сорванцов — Колька и Димка. А потом дорога домой под порхающими в воздухе снежинками. Как сейчас...

Николай вдруг ощутил горячее желание исповедоваться, придя в храм. Вокруг было все так чисто, что невольно хотелось очистить душу.

Он пришел очень рано и двери были на замке. Николай позвонил и довольно долго ждал, пока пожилая сторожиха Елена откроет.

— Принесло тебя такую рань, — проворчала она заспанным голосом.

— Елена, с зимой тебя, — улыбнулся в ответ Николай, — Посмотри, какая красота вокруг.

Старуха выглянула в дверь.

— Вот те на, — протянула она, — То-то всю ночь спину ломило.

— Ладно, не ворчи, — сказал Николай, заходя в храм, — Иди, досыпай, если хочешь, я пригляжу.

— Доспишь тут. Олег отпросился на два дня. Хоть сказал бы кто. А теперь двое суток дежурить. Завтра Витька придет за него, а сегодня придется мне.

— Значит, с тобой весь день будем, — Николай приобнял ее, — а ты не рада!

— Да ну тебя, Коль, — улыбнулась та, — Чайник поставить?

— Одна попьешь, я причащаюсь.

Решение пришло спонтанно, но Николай решил, что успеет подготовиться — до службы еще было два часа.

Он разделся, вошел в алтарь, сотворил поклоны перед престолом, привычно посмотрел чтения, заложил Апостол, зажег семисвечник и лампады на солее, приготовил жертвенник, и встав лицом к горнему месту, стал читать каноны. Состояние духа, возникшее, когда он выглянул в окно и увидел первый снег, не покидало его.

В храме стояла тишина, нарушаемая лишь шаркающими шагами Елены, да слабым шумом от проезжающих машин с улицы. Николай молился, а его душу наполнял сладостный покой и утешение.

'Что, какие светские радости и удовольствия могут заменить это состояние духа? — подумал он, — Как ты милостив ко мне, Господи'.

Скоро в алтаре появился отец Валентин.

Николай прервался после очередной молитвы и подошел за благословением:

— Поисповедуешь меня, отче?

— Конечно, — улыбнулся тот.

К исповеди Николай не готовился, но это не смущало его.

'А надо ли вообще превращать это в ритуал? — неожиданно подумалось ему, — Разве Господь не видит, какие мы есть?'

К жертвеннику подошел отец Валентин, положил на край крест и Евангелие, и прочтя молитву, склонил голову, приготовившись слушать.

Николай не перечислял грехи, как всегда, а просто рассказывал... Об унынии, навеянном жизненными обстоятельствами, о своем неумении противостоять обидам, о невнимании к ближнему, о том, сколько времени растратил впустую. Он говорил и говорил, никого не обвиняя, ничего не обобщая и не стремясь оправдать себя. Он просто говорил о том, без чего бы его жизнь не была омраченной, что в его собственных силах было не делать.

Отец Валентин бросил на Николая внимательный взгляд. В том, что исповедь была искренней, он не сомневался, но она была непохожей. Это был именно голос совести, и он остро почувствовал это.

Ему приходилось несколько раз принимать у Николая исповеди, хотя тот предпочитал причащаться не в своем храме. У них был когда-то разговор об этом.

'Отче, ты живой человек, мы бок о бок с тобой каждый день, зачем мне тебя искушать? Я очень грешный, — с улыбкой сказал тогда Николай и добавил серьезно, — Мы же Господу исповедуемся, а не священнику. Пусть это будет другой, который меня не знает. И мне будет легче и ему. К тому же, когда участвуешь в службе, нет возможности сосредоточиться на молитве, ты сам знаешь'.

Отец Валентин сам часто думал об этом и вспоминал слова Иоанна Кронштадтского, что у священника практически нет шансов на спасение.

Он накрыл голову Николая епитрахилью и прочитал разрешительную молитву.

— Экспромтом решил? — спросил он, благословив Николая.

— Да. По наитию, — улыбнулся тот.

— Будешь причащаться?

— Благословляешь? Хотелось бы.

— Да, конечно, — улыбнулся в ответ священник, — Взгляни, много там исповедников?

Николай выглянул из алтаря.

— Двенадцать человек, если еще не набегут. Я тринадцатый. Мое любимое число.

— Серьезно? — опять улыбнувшись, спросил отец Валентин, — Почему?

— Не знаю, — пожал плечами Николай, — Наверное, в пику суевериям.

Он разогрел кадило, постоял у жертвенника, прихватив его рукавом стихаря, чтобы не обжигало руку, пока отец Валентин покрывал дары, и приняв после каждения, спросил:

— Начнем, помолясь?

— Да, иди, читай, — ответил тот, беря в руки крест и Евангелие, — Пойду выслушивать блудные страсти.

Николай сотворил поклон на горнем месте, вышел на солею, подождал, пока отец Валентин прочтет молитвы к исповеди, и после возгласа начал читать.

За много лет служения, тексты он знал на память. Поглядывая в часослов, чтобы ненароком не сбиться, Николай окидывал взглядом храм, с которым успел сродниться душой, выделял знакомых прихожан. Он любил эти будничные службы, когда народу мало, но казалось, приходили именно те, кто ощущал потребность в каждодневном общении с Богом, а не только 'ради праздника'. Встречаясь глазами с некоторыми, он обменивался короткими поклонами, не отрываясь от чтения. Матрена, Клавдея, Василий, Тамара... Одна сегодня, а где же неразлучная Анна? Неожиданно он вспомнил, что давно не звонила Надежда Сергеевна.

'Позвоню ей после службы, — подумал он, — и к крестнику зайти вторую неделю обещаю. Валентина хотела посоветоваться о чем-то...'

У Николая вдруг возникло ощущение, что он может чего-то не успеть. Кстати, сегодня пятница, нужно в больницу заглянуть. Он вспомнил глаза детей, озарявшихся при его появлении, и невольно заулыбался предстоящей встрече. Это даже отразилось на дикции. Николай поднял взгляд на хор и встретился улыбкой с певчей Ниной. Она, как всегда, пришла раньше всех...

Вот и молитва шестого часа. Отец Валентин, исповедовав последнего, вошел в алтарь.

— Благословенно царство Отца и Сына и Святого духа...

Начиналась литургия.

Служба прошла четко и усердно, как бывало всегда, когда они служили с отцом Валентином. За годы, проведенные рядом, они научились понимать друг друга с полуслова. На его службах Николай делал все четко и никогда не допускал погрешностей, как бывало всякий раз, когда прислуживал настоятелю, вызывая постоянные нарекания.

Отслужили молебен, панихиду. После службы было отпевание. Как ни странно, Николай из всех треб любил именно отпевание. На крещении его донимал плач младенцев, не понимающих, зачем их сюда принесли, зачем проделывают какие-то манипуляции и подвергают окунанию в воду? Тем неприятнее было оттого, что, зачастую, вряд ли это понимали и взрослые, принесшие их. Один раз, на слова батюшки о том, что завтра младенца надо причастить, крестная задала вопрос, а где это можно сделать, сколько будет стоить и можно ли прямо сейчас записаться? Прибегала восприемница к этому хоть раз в жизни сама? Возникало ощущение бесполезности всего происходящего, даже глумления над святым. То же чувство бывало у Николая и на венчаниях, когда он шел со свечой под вспышками фотокамер и перед толпой гостей, взирающих на все происходящее, как на театральное действо. На отпевании этого не было. Перед лицом смерти все становятся серьезными. Николай читал апостол, стоя над усопшим и остро чувствовал душой каждое слово. Он верил в то, что читал. Верил бесконечно и непоколебимо.

После службы Николай прибрался в алтаре, пропылесосил коврики, сожалея, что опять не дошли руки соскрести со ступеней на солее капли воска — отец Валентин приглашал пообедать.

Они пообедали, обсудив, как всегда, церковные новости. Подошли певчие, и в трапезной сразу стало оживленно. Хор был молодой, и отец Валентин был их всеобщим любимцем.

Николай оставил их, поблагодарив хлопотавшую на кухне Серафиму. До вечерней службы предстояло еще много дел, но сначала он позвонил на мобильник Славке.

— Да.. Привет.. — послышался его отрывистый голос.

'В пути, наверное', — догадался Николай.

Когда тот отвечал за рулем, он всегда говорил так.

— Привет, Славеныш. Едешь?

— Да.. В пробке проторчал у Московской... Разворот получил... Погода — мрак...

— Для тебя — конечно. Придешь сегодня?

— В четыре откатать должен... Ты — как всегда?

— После службы. На ужин купим чего?

— Я забегу... Поваляюсь до твоего прихода.

— Отдыхай. Я приду — приготовлю.

— Вместе приготовим... Ну давай, до вечера...

В трубке послышался отбой.

Несмотря на отрывистость фраз, голос Славки был радостным.

'Ангела хранителя тебе', — мысленно произнес Николай.

Он представил сейчас Славку. Не выспавшегося, рулящего по пробкам на скользких мостовых на своем троллейбусе, принимающего брань и за погоду, и за долгое ожидание, и за свое собственное существование в придачу, от раздраженных пассажиров. Своего худенького, столько выстрадавшего любимого Славку... И его сердце сжалось.

Николай набрал другой номер:

— Надежда Сергеевна?

— Коленька, — отозвалась та.

— Как ваши дела, как здоровье?

— Да хорошо, дорогой, спасибо тебе. Приболела вот только малость...

— А говорите — хорошо. Что с вами? Простудились? Давление?

— Да не знаю, Коля. Ломит все тело и температура. Грипп, похоже. Кто сейчас разберет, чем мы болеем?

— Скорее всего, грипп. Лечитесь чем?

— Лечусь. Малинки попила на ночь...

— Ну, какая малинка, Надежда Сергеевна? — перебил Николай, — Лекарства у вас есть?

— Да... Есть.

— Надежда Сергеевна, — твердо сказал Николай, уловив замешательство в голосе, — говорите, что вам нужно из продуктов, из дому ни ногой, а я привезу вам лекарство.

— Коленька, не надо, у меня все есть, — запричитала та, — Заразишься еще...

— Перестаньте, — не терпящим возражений голосом сказал Николай, — Я записываю. Хлеб, молоко, как всегда, сыр ваш любимый, творог. Что еще? Первое есть у вас?

— Коля, я прошу — не надо... — попыталась опять возразить Надежда Сергеевна.

— Это я вас прошу, — перебил Николай, — Значит, борщ сварим, что еще?

— Ох, Коля, Коля... — протянула она потеплевшим голосом, — Ну откуда ты такой?

— Надежда Сергеевна, теряем время...

Он записал требуемые продукты, и перекрестившись на алтарь, вышел из храма.

Погода и впрямь была отвратной. Падавший ночью снег начал таять, перейдя в мелкий дождь, к тому же подул холодный ветер, и на дорогах образовалась наледь. Николай вспомнил сказочное очарование ночи и вздохнул.

'И не подумаешь, что это было всего несколько часов назад... Хотя, в Питере погода меняется моментально...'

Путь ему предстоял не близкий. Сначала на автобусе, которого, как всегда, пришлось долго ждать, потом на метро с пересадкой, плюс аптека, магазины. Но вот, наконец, и Московский вокзал. Гончарная, почти пришел...

— В постель, в постель, горите вся, — по-хозяйски сказал Николай, открывшей дверь Надежде Сергеевне, — Я выложу продукты, поставлю борщ и приду к вам. Вот вам амиксин, кстати.

— Ой, Коленька, милый, целую сумку притащил. Я рассчитаюсь сейчас с тобой.

— Рассчитаетесь и за все отблагодарите, я знаю, а сейчас — в постель, и никаких разговоров.

Николай мягко, но решительно развернул ее и направил в комнату.

Он вошел в кухню, налил в кастрюлю воды, положил вариться мясо и начал строгать овощи. Пока закипало, Николай успел почистить мойку и разложить в холодильнике продукты.

— Ну, вот и я, — сказал он, входя в комнату.

Надежда Сергеевна лежала, укрывшись одеялом до подбородка. В углу работал телевизор.

— Увлекаетесь все? — неодобрительно спросил Николай, кивнув на него.

— Да я сериалы только смотрю и новости, чтобы в курсе быть...

— Когда-то и я новостями увлекался, — вздохнул Николай, — В перестроечное время. Оторваться не мог. Казалось, наконец, правду показывать стали. 'Взгляд', 'Вид', '600 секунд', 'До и после полуночи', чего там еще? А на самом деле, указание было дано такие передачи делать. Горбачев отменил глушение западных радиостанций. Вот, чтобы люди их не слушали, и предложили им другую жвачку для глаз.

— Да не пугай так, Коленька. Что же я, не понимаю ничего?

— Так там еще более понимающие сидят. Вчера с одним молодым разговаривал. Умный парень, институт закончил. Так вы бы послушали, как он Сталина защищает. А все цивилизованное человечество, в особенности американцы — враги, они мир к погибели ведут. Спрашиваю — ты своими глазами видел их жизнь хотя бы из окна туристического автобуса? Как ты можешь судить, что об одном, что о другом, если сам не жил, сам не видел? Откуда в нем такая непоколебимая уверенность в том, о чем сам имеет чисто умозрительное представление? Вывод напрашивается сам собой. И это, — Николай опять кивнул на телевизор, — их главное оружие.

— Так может, Коля, так надо? Как Россию-то уберечь?

— Уберечь от кого? От самих себя? Уже уберегли. Одним выгодно, чтобы она такой оставалась, а других научили гордиться своей отсталостью и невежеством. Давайте лучше друг друга беречь будем. Это самое большее, что мы можем реально.

Николай улыбнулся.

Он взял стул, придвинул к постели больной и присел.

— Как Лена поживает? Не поминает меня больше недобрым словом?

— Что ты! После истории с квартирой, о тебе ни одного дурного слова. Только... — Надежда Сергеевна запнулась, — Меня совесть мучает, Коленька. Ведь твоя она по полному праву. Если б не ты, не отстояла бы я ее. А для кого? Вот ты приехал, а ей позвонила...

— Не надо об этом, Бог ей судья, — спокойно сказал Николай, — А что касается квартиры, я свою-то церкви завещал, а Лена вам все-таки родная.

— Родная! Хоть бы спросила, что со мной? Я работаю, как смогу — приеду. Вот весь ответ был.

— Ну, ведь у нее семья, муж непутевый, ребенок. С работы тоже не везде отпроситься можно, — примирительно сказал Николай.

— Да пенсии она моей ждет! — воскликнула Надежда Сергеевна, — Вот увидишь, четвертого, как штык, заявится. Только...

Она зашевелилась, пытаясь подняться.

— Куда вы? Лежите, что вам подать? — спросил Николай.

— Подожди, Коля. Помоги-ка мне лучше.

Она поднялась с постели, сунула ноги в тапочки, и подойдя к стенке, отодвинула нижний ящик.

— Вот там, — сказала она, указывая на открывшуюся щель, — в самой глубине. Ленка не найдет. Это твое, Коля, если со мной что случится. И не говори ничего. Это моя воля. Хватит с нее! И так, лишь обирать приезжает. Проследи только, чтобы похоронила по-христиански.

Женщина смахнула слезу.

Николай взял ее под руку, довел до постели и сказал:

— Не будем о грустном. Я пойду, посмотрю, что там на кухне.

Он, попробовав, выключил сварившийся борщ и вернулся в комнату.

— Возьми вон там, на столе, — женщина указала взглядом на приготовленные для него деньги.

— Это много.

— Возьми все! — с учительскими интонациями в голосе потребовала Надежда Сергеевна, — Ленка все равно отберет. Я хочу, чтобы это тебе досталось.

— Надежда Сергеевна, — мягко сказал Николай, — нам больше надо думать, с чем мы останемся, когда это нам уже не нужно будет...

Он осекся, сообразив, что это звучит, как упрек и напоминание о неминуемом. К тому же, опять поймал себя на суесловии.

Надежда Сергеевна потупила взгляд.

— Знаете что? — улыбнулся Николай, — Я от вас еду в больницу, можно я куплю на эти деньги от вас фруктов малышам? Они очень рады будут. Особенно, когда скажу им, что вы учительница.

— Делай, как знаешь, Коля, — ответила женщина.

— Борщ готов, на второе я вам пельменей купил, они в морозилке, все остальное в холодильнике. Примите лекарство и отдыхайте. Не обижайтесь на меня, ладно? Я позвоню вам завтра.

— Спасибо, Коленька, — сказала Надежда Сергеевна, — Какие обиды? О чем ты?

Он вышел на улицу и посмотрел на часы. Пора было ехать в больницу. Уходя, он опять почувствовал, что чего-то не успел, не доделал, недосказал.

И эта история с квартирой вспомнилась некстати во всех подробностях...

10.

Познакомился он с Надеждой Сергеевной случайно. Это произошло в храме. Она покупала свечи, когда он подошел во время вечерней службы к ящику:

— Катюш, что у нас завтра по требам?

Свечница ответила, Николай хотел отойти, но Надежда Сергеевна остановила его:

— Простите, можно у вас спросить?

— Да, пожалуйста.

Он остановился, наклонив голову, чтобы лучше слышать. Шла служба, и говорить они могли только шепотом.

— У меня сын погиб два года назад, а недавно сестра умерла. Завтра сорок дней. Куда надо свечку поставить и что сделать, чтобы... — она осеклась и как-то неловко, как бы стыдясь выговариваемых слов, завершила фразу — Чтобы ей хорошо там было?

— За упокой всегда свечи ставятся к распятию,— мягко беря ее под руку и подводя, ответил Николай. — И главное, помолитесь за усопшую при этом.

Женщина смутилась еще больше.

— Я не знаю, как надо молиться. Не осуждайте меня. У нас время было другое.

— Осуждать никого не надо, — улыбнувшись одними глазами, сказал Николай, — Сестра верующей была?

— Какие мы верующие? — вздохнула женщина, — Комсомолки сороковых годов.

— Но крещеные?

— Это — да. И в Пасху на кладбище всегда ездили, и признавали все в душе, а вот в церковь...

— Ну, привел же вас Господь и в церковь, наконец, — улыбнулся Николай уже открыто, — Она для того и существует, чтобы мы воздавали Ему здесь то, что у нас в душе.

— Понимаете, — продолжала женщина, — она мне снится каждую ночь. Причем, мне кажется, что ей плохо. Я виноватой чувствую себя перед ней, и попросить прощения не успела. Даже спать боюсь, вдруг опять приснится?

— Вы отпевали ее? Сорокоуст заказывали?

— Я не знаю, племянница в церковь ходила, говорит, отпели заочно.

— Вот, что сделаем, — сказал Николай, — Я запишу сорокоуст, а вы поставьте свечу, и хорошо бы завтра придти отслужить панихиду. Если не можете, подайте записку сейчас. А в своей вине перед покойной, лучше покаяться на исповеди. Сами почувствуете, как вам станет легче.

— Спасибо вам, — проникновенно глядя ему в глаза, сказала женщина, — Сколько я вам должна за скоро... сорок... Как вы сказали?

— Сорокоуст, — опять улыбнулся Николай одними глазами, — Это значит, сорок дней будем вашу сестру поминать за каждой службой. И сына можем, раз погиб. Как его имя?

— Анатолий, — с готовностью ответила она, — а мужа покойного Владимир.

— Я запомню. Денег не надо. И запомните — единственное, что от нас нужно усопшим — это добрая память и молитва. Помолитесь сейчас, когда будете свечу ставить, как можете, своими словами. Дело не в многословии, а в искренности. Господь услышит.

— Какой вы... — начала было женщина, но Николай перебил ее.

— Простите, у меня служба. Если что-то еще захотите спросить, приходите.

— Вы батюшка? — спросила женщина.

— Нет. Я чтец. Чтец — алтарник. Но то, что я вам сказал, не обязательно спрашивать у батюшки. Спаси вас Господь.

Он слегка поклонился ей и вернулся в алтарь.

Когда Николай вышел на солею читать Первый час, он заметил, что женщина не ушла, а внимательно смотрит на него. Их взгляды встретились, она опустила глаза и пошла к выходу.

Прошла неделя, и он вновь увидел ее на вечерней службе. Дождавшись свободного момента, Николай вышел из алтаря и поманил ее взглядом в боковой придел.

Они поздоровались.

— Как у вас дела? Были на исповеди? — поинтересовался Николай.

— Да, — ответила женщина, — Я специально пришла поговорить с вами. Я пошла в лавру, чтобы исповедоваться, как вы говорили, но... там попался такой батюшка... Я не получила облегчения от этого.

— Что же вас смутило? — как можно мягче спросил Николай.

— Да он начал про всякие правила... И живу я не так, и без церкви спасения нет... Я понимаю, может, это все и так, но...

— Что же благословил вас делать батюшка?

— Он мне столько наговорил, что я не поняла половину. И слушайте, говорит, обязательно, православное радио Санкт-Петербурга. Я специально нашла, послушала, но как-то оно мне... Там про политику больше.

— Понятно, — сказал Николай,

Он подвел ее к свечному ящику и снял с полки Закон Божий.

— Купите эту книгу. Тут нет про политику, а на вопросы о вере вы найдете все ответы.

— Спасибо, — поблагодарила женщина, — А вы не могли бы мне уделить какое-то время? Хоть вы и не батюшка, но я почему-то верю вам, и потом... Вы мне очень напоминаете погибшего сына.

— Конечно, но не во время службы, — улыбнулся Николай, — оставьте мне телефон, я позвоню вам.

Они созвонились на следующий день, и Надежда Сергеевна пригласила его на обед. Она рассказывала ему про семью, про умершего мужа и погибшего в автокатастрофе сына, показывала альбомы. Николай почувствовал, что помимо возраста и слабого здоровья, больше всего Надежда Сергеевна страдает от одиночества. Из близких родственников у нее осталась одна племянница, но отношения у них, как он понял, были далеки от сердечности.

Долго говорили о вере. Разговор перешел на эту тему как-то сам собой. Николай старался не делать упор на правила, а подвести к мысли, что Бога надо открыть в себе, в своем сердце, и тогда выполнение традиций станет потребностью.

— Почему вы не батюшка? — спросила его Надежда Сергеевна, — Ведь это вам нужно им быть, а не тому, у которого я была.

— Не судите, да не судимы будете, — напомнил ей Николай, — Может, это тоже промыслительно, что Господь вас привел именно к такому батюшке, но не оттолкнул от Себя. Вы же пришли ко мне второй раз?

— Я потому и пришла, что мне показалось, вы мне все сможете объяснить все, как надо.

— А как надо, знает один Господь, — сказал Николай, — Молитесь, просите Его, и Он все вам откроет, а когда надо, и к батюшке приведет подобающему. Будем считать, с первым искушением вы справились.

Он стал приезжать в гости к Надежде Сергеевне, ощутив, что она действительно нуждается в общении с ним. Чтобы была реальная помощь от его приездов, не забывал захватить продукты, а приготовить и угостить его Надежда Сергеевна стремилась сама, и было видно, что это доставляет ей радость.

Однако такая идиллия в их отношениях продолжалась не долго. Однажды вечером в квартире у Николая зазвонил телефон.

'Кто бы это мог быть?' — подумал он.

С тех пор, как он обзавелся мобильным, все переговоры сами собой перешли на него, поскольку застать Николая дома было делом нелегким, а нужда в связи была постоянной. Он даже стал подумывать, не отказаться ли в целях экономии от домашнего телефона вообще?

— Я слушаю вас, добрый вечер, — сказал Николай, беря трубку.

— Это Николай? — послышался незнакомый женский голос, явно выражающий неприязнь.

— Да. Вы не ошиблись.

— Который из церкви? — последовал вопрос в том же тоне.

— Да, а с кем имею честь?

— Сомневаюсь, что вы ее имеете, — последовал язвительный ответ.

— В чем дело? Объясните, пожалуйста, — спокойно попросил Николай.

— Это я должна у вас спросить — в чем дело? — голос в трубке начал набирать силу, — Что вам нужно от посторонней женщины?!

— Кого вы имеете в виду? — не теряя самообладания, спросил он.

— Понятно. У вас, очевидно, не одна такая? Церковный бизнес...

— Простите, либо вы представитесь и начнете излагать конкретно, либо я буду вынужден положить трубку. Разговаривать в такой манере я с вами не буду, — Николай придал интонации твердость.

— Я племянница Надежды Сергеевны, — после некоторого замешательства ответила женщина.

— Слышал о вашем существовании, но лично не приходилось знать до настоящего момента...

— Так придется узнать! — буквально выкрикнула та, — Что вам нужно от моей тетки?! Пользуетесь тем, что она из ума выжила?! Дурочек старых ищете, чтобы квартиры оттяпать?!

— Почему вы так решили? — горько вздохнул он.

— Вы из меня только дурочку не делайте! Я вам не тетка! И знайте — ничего у вас не выйдет! Квартира завещана мне, и я вам дарить ее не собираюсь!

— Может, вы успокоитесь, и поговорим спокойно? — предложил Николай.

В трубке послышался шорох, нечленораздельные звуки — похоже на том конце провода кто-то вырывал ее друг у друга из рук.

— Але! — послышался, наконец, резкий мужской, явно не трезвый голос, — Слушай, ты, попяра вонючий! Если ты еще раз сунешься туда, я тебя встречу, гад, и урою на х..! Понял?! Вас давить надо, б..., там всех пачками! Наживаетесь на старых дурах! Сгинь, гнида поповская, гандон штопаный, чтобы я о тебе больше не слышал, б...!

Николай не стал слушать брань и положил трубку. Телефон зазвонил вновь. Он не стал отвечать, но звонки продолжались. Наконец, Николай взял трубку и молча поднес к уху.

— Коля, Коленька! — послышался взволнованный голос Надежды Сергеевны.

— Да, добрый вечер, — приветливо ответил он.

— Я звонила тебе днем, но не дозвонилась...

— Звоните на мобильный. Я же вас предупреждал, что меня трудно застать. Что у вас случилось?

— Да уж, случилось. Даже про мобильный из головы вылетело... Ленка ко мне сегодня приезжала, Коля! Если бы ты слышал, какой скандал мне устроила.

— Я, кажется, догадываюсь, о чем идет речь.

— Как?

— Имел честь только что пообщаться. И не только с ней. Там еще мужчина присутствовал. Судя по всему, муж.

— Что они тебе наговорили, Коля? — в голосе Надежды Сергеевны послышались слезы.

— Да трудно было понять. Очевидно, они решили, что я посягаю на вашу квартиру.

— Ей соседка насплетничала, она и мне всю плешь проела, прости, Господи! И в церковь ходить отговаривала, говорит, жулики там все, во всех газетах пишут...

— Ну, вы-то, надеюсь, не думаете так? — перебил ее Николай, — Успокойтесь, в наших отношениях ничего не изменится, а относительно встреч, решите сами. Я не хочу, чтобы у вас были неприятности на этой почве...

Он говорил ей что-то еще, уверял, что все понимает и не держит никаких обид, и старался перевести разговор с больной темы. Похоже, это удалось, и Николай пожелал ей спокойной ночи.

Надежда Сергеевна пришла на следующий день в храм. Николай, в знак верности, проводил ее потом до дома. Она показала ему окна соседки, что поставила в известность племянницу. Ее квартира располагалась этажом выше прямо над квартирой Надежды Сергеевны.

— Так если со стороны Староневского зайти через проходной двор, она и не заметит, — улыбнулся Николай, — Не будет же она прислушиваться к каждому шороху в парадном?

— Если бы ты знал, Коля, что за человек эта Екатерина, — вздохнула Надежда Сергеевна.

— А зачем вы допускаете ее к себе? Откуда она Лену знает?

— Она все про всех знает и во все дела лезет. У нее другого ничего в жизни нет — детей разогнала, мужа похоронила...

— Бог ей судья. Вы-то, зачем с ней общаетесь?

— С такими людьми, Коля, не знаешь, как лучше себя вести. Ты не пережил того, что мы, в молодости.

— Надежда Сергеевна, сейчас другие времена.

— Времена-то другие, а люди... люди ее слушают. Да и страшно все-таки одной. Ведь иной раз давление поднимется — в лежку лежу. От Ленки толку никакого, а Екатерина тут, как тут. И не зову ее, сама приходит. И вот вроде благодарна ей быть должна, а не лежит сердце. Двуличная она, злая, хитрая. Всегда во всем свой интерес имела.

Разговор происходил под аркой, выходящей на Тележную. Уже почти стемнело.

— Пойду я, Надежда Сергеевна, — сказал Николай, — Не будем искушать Екатерину, если она на посту. А заболеете — звоните. Прокрадусь так, что никто не заметит.

Он улыбнулся и легонько приобнял ее.

— Спасибо тебе, Коленька. Благодарю Бога, что тебя встретила.

— Ангела хранителя. Звоните.

— Коля, а знаешь, — добавила она, — ведь и вправду в нашем доме двумя квартирами завладели нечестные люди. Все знают и молчат. Жить страшно.

— Господь сохранит, — ответил Николай, улыбнувшись на прощанье.

Прошло несколько месяцев. Николай продолжал бывать у Надежды Сергеевны. Правда, каждый раз, подходя к дому, принимал меры предосторожности: делал крюк по Староневскому проспекту, чтобы войти через проходной двор, и поднимался на второй этаж бесшумно. Подходя к дому, он звонил по мобильному, и Надежда Сергеевна уже встречала его у открытой двери квартиры. За все время он не столкнулся ни с кем ни разу. Звонков от Лены тоже больше не было, и создалось впечатление, что гроза прошла.

Однажды, приехав, Николай застал Надежду Сергеевну больной. Она лежала с давлением. Продукты были на исходе, и ему пришлось идти в магазин.

— Коленька, на обратном пути загляни в почтовый ящик, — попросила Надежда Сергеевна, — Я почту уже почти неделю не вынимала.

Вернувшись, Николай протянул ей газеты, среди которых лежала квитанция на уплату коммунальных услуг.

— Как рано в этот раз прислали, — заметила та, — Коля, я привыкла к порядку, может, если тебя не затруднит, зайдешь в сберкассу?

— Да, конечно, — согласился Николай, раскладывая в холодильнике продукты.

— Тогда, я сейчас за свет выпишу. Ты не возвращайся — пусть будут у тебя. Или в следующий раз принесешь, или я, когда поправлюсь, к тебе в храм приду.

— Конечно, а заплачу сегодня же, не сомневайтесь.

Николай присел за стол, ожидая, когда Надежда Сергеевна выпишет счет. От нечего делать он то поглядывал за окно, то перебирал лежащие перед ним бумаги.

Неожиданно Николай ощутил неясное беспокойство. Он не мог понять причину. Как всегда в таких случаях, он пробежал взглядом предметы, на которые только что смотрел. Часть двора за окном, газета, другая, квитанция... Николай внутренне вздрогнул.

"В.И.! Не Н.С., а В.И.!"

— Надежда, Сергеевна, как ваша фамилия?

— Королева, — растерянно протянула та, — поднимая на него слегка испуганный взгляд.

— А кто такая Семенова?

— Какая Семенова?

— Счет за квартиру выписан на Семенову В.И.!

Николай встал, и обойдя стол, положил перед ней квитанцию.

— Видите — адрес ваш, а фамилия владельца квартиры Семенова В.И.!

Некоторое время они оба в недоумении ее рассматривали.

— Коленька, я ничего не понимаю, — заговорила Надежда Сергеевна дрожащим голосом, — Какая Семенова? Я тут одна прописана. Я всегда все плачу день в день...

— Достаньте старые квитки. Посмотрите, какая там фамилия, — перебил ее Николай.

— Господи... Господи, да что же это такое?

Николай взял ее под руку и отвел в комнату. Надежда Сергеевна достала папку, куда аккуратно складывала оплаченные квитанции, и дрожащими руками стала перебирать их.

— Вы видите? И здесь Семенова! — сказал Николай, беря из ее рук пачку, — И здесь... Уже три месяца квитанции приходят на Семенову. Как же вы раньше не заметили?

— Коленька, я не обращала внимания, — растерянно лепетала Надежда Сергеевна, — Я только платила всегда вовремя, да и Екатерина мне помогала. Я только сумму проверяла...

— Екатерина? Как она вам помогала?

— Ну, как? Заходила, говорит, я иду платить, вам не надо заодно? Я сейчас ей позвоню, — она схватила телефонную трубку и дрожащими пальцами стала крутить диск.

Николай решительным жестом положил руку на клавиши:

— Не надо. Звонить будем в милицию.

11.

В храм Николай приехал за пятнадцать минут до службы, в очередной раз вызвав недовольство настоятеля. Это была всенощная под воскресный день, и все духовенство было уже в алтаре.

— Алтарник у нас в арьергарде, — строго заметил тот, благословляя Николаю стихарь.

— Простите, батюшка, так получилось, — смиренно ответил Николай, целуя благословляющую десницу, и опрометью бросаясь разжигать кадило.

— Слава Святей Единосущной и Животворящей Троице... — послышался возглас настоятеля.

Николай успел-таки в последний момент подать дьякону кадило и свечи, другой рукой открывая катапитасму, заметив, что до времени начала службы еще четыре минуты. Но сейчас это не волновало его. Идя перед дьяконом, чтобы очистить проход для каждения храма, как он делал всегда, когда бывало много прихожан, Николай выглядывал из их толпы нужное ему лицо.

Этот человек приходил на службы не часто. Но он появлялся в храме утром каждого рабочего дня, покупал дорогую свечу, ставил ее к иконе Николая Чудотворца и некоторое время стоял молча. Несколько раз он приезжал раньше времени, и Николай специально для него открывал дверь. После этого они стали обмениваться легкими поклонами. Возле ограды, во время утренних визитов, его всегда ожидала черная волга с номером Большого дома на Литейном. Это все, что Николай знал. И теперь этот человек был его надеждой.

'Хоть бы он пришел, — повторял он про себя, как заклинание, — Хоть бы пришел...'

Человек стоял в боковом приделе слева от алтаря. Николай заметил его уже с солеи, когда завершал обход храма. Всю службу он выглядывал из дьяконских врат, опасаясь, что человек уйдет, и из-за этого опоздал на чтение канона, не успев вовремя его заложить. И, хотя он сумел довольно быстро найти требуемые чтения, опять заработал замечание от настоятеля.

— Наезжает? — подмигнул ему с улыбкой отец Валентин.

-Значит, любит, — в тон ему ответил Николай.

Отчитав первый час, и не успев даже разоблачиться, он поймал человека на выходе из храма.

— Простите, — дотрагиваясь до локтя, обратился к нему Николай, — Вы не могли бы уделить мне несколько минут? Мне очень нужно поговорить с вами.

Человек внимательно взглянул на него:

— Какие проблемы?

Они отошли вглубь придела, и присели на скамью.

— Я хочу обратиться к вам с просьбой, — заговорил Николай, — Скажу сразу, речь идет не о моих родственниках или нужных людях и мне нечем вас отблагодарить. Я просто обращаюсь к вам, как к верующему человеку, и ни на чем не настаиваю. Если вам это будет затруднительно...

— В чем суть дела? — перебил тот.

Николай, как можно короче, по-деловому изложил происшедшее с Надеждой Сергеевной.

— Какой адрес? — спросил человек.

Николай назвал.

— Запишите.

Человек достал из кармана блокнот, и вырвав страницу, протянул ему вместе с солидной ручкой.

— В этом доме было уже два случая, когда люди лишались квартир. Одна пожилая женщина уехала к сестре в Смоленскую область на лето, а вернувшись, застала новых жильцов, которые предъявили оформленные по всем правилам документы о покупке квартиры у третьего лица. Она ничего не смогла доказать и ей пришлось уехать доживать к той же сестре...— рассказывал Николай, записывая адрес.

— Я разберусь и поставлю вас в известность, — опять перебил человек, поднимаясь, — С Богом.

Прошло два дня. Все это время он навещал Надежду Сергеевну, которая слегла уже не только с давлением, но и с сердцем. Один раз пришлось вызывать неотложку. На ночь к ней приезжала Лена. Она вежливо здоровалась с Николаем, не поднимая глаз, и он стремился сразу же уйти, чтобы не смущать ее.

Ходил он теперь короткой дорогой, никого не остерегаясь, и несколько раз видел в окне на третьем этаже силуэт с ненавистью глядящей на него Екатерины. Однажды ему показалось, что рядом с ней стоит еще кто-то. Он поднял взгляд еще раз — в окне уже никого не было, но в сознании почему-то ярко запечатлелся силуэт высокого парня лет тридцати с гладко зачесанными назад волосами.

Подходя на третий день к храму перед утренней службой, Николай заметил возле ограды знакомую Волгу. Он невольно убыстрил шаги и столкнулся в притворе с выходящим человеком из Большого дома. Тот поманил его взглядом на улицу.

— Кем вам приходится эта женщина? — спросил человек после обмена короткими поклонами.

— Никем. Просто прихожанка.

Человек внимательно посмотрел на него.

— Можете ее успокоить. Пусть напишет заявление с просьбой прописать племянницу и обратится в паспортный стол своего отделения.

— Но, ведь... — начал было Николай, но человек перебил его:

— Проблем не будет.

— А как же остальные?

На непроницаемом лице человека отразилась легкая досада:

— Какие — остальные?

— Я вам говорил, это третий случай в этом доме. И эта Екатерина...

— Вы обращались ко мне с конкретной просьбой? — опять перебил человек уже совсем другим, твердым голосом.

— Спаси вас Господи, — вежливо ответил Николай, потупив взгляд.

— С Богом, — ответил человек и направился к машине, но приостановившись, обернулся.

Николай подошел к нему.

— Я посоветовал бы вам, больше не вмешиваться в это дело, — с долей отеческого участия тихо проговорил человек и сел в машину.

Сразу после службы Николай позвонил Надежде Сергеевне. К телефону никто не подошел. Он убрал алтарь, сходил в трапезную и позвонил еще раз. Опять ответом были длинные гудки.

'Что могло случиться?' — встревожился он и начал набирать снова.

На третий раз трубку подняли.

— Але... — послышался нерешительный, скорее даже испуганный голос Надежды Сергеевны.

— Это Коля, здравствуйте. Я не мог вам дозвониться. С вами все в порядке?

Возникла пауза.

— Да. Все в порядке, — отрешенно ответила она.

— Надежда Сергеевна, я переговорил с компетентным человеком. Вам нужно срочно, немедленно поехать в отделение и прописать к себе Лену. Если вы в силах это сделать сейчас, я готов вас проводить...

— Коля... — каким-то чужим усталым голосом перебила его женщина, — Я никуда не поеду. Я прошу, не тревожь меня.

В трубке послышался отбой.

Николай оторопело смотрел на телефон в руке и не знал, что делать. В том, что что-то произошло, сомнений не было. Но что?

Он попробовал позвонить еще раз и убедился, что это бесполезно.

'Надо ехать', — решил он.

Николай оделся и направился было к метро, но остановился и вернулся на автобусную остановку. Он ехал домой.

Придя, Николай кинулся к телефонному аппарату. С того памятного звонка прошло уже больше трех месяцев, но он надеялся, что номер сохранился в памяти определителя, благо домашним телефоном он пользовался редко. Надежда не обманула его.

— Да, — послышался в трубке резкий мужской голос.

— Лену попросите, пожалуйста.

— Кого? Лену?! — голос был явно не трезвый, — А ты кто такой?!

— У меня к ней дело, а не к вам, — твердо ответил Николай, стараясь сохранять спокойствие.

— А я ее муж! Понял, ты?! Что тебе надо от моей жены?! Я тебя не знаю...

— А ну, позови жену!!! — неожиданно сам для себя, грубо рявкнул в трубку Николай, — С тобой я разговаривать не буду!!!

На том конце провода возникло замешательство — там явно были шокированы такой резкой переменой интонаций. Как в прошлый раз, возник какой-то шорох и в трубке послышался голос Лены:

— Я слушаю. Кто это?

— Лена, выслушайте меня спокойно, — твердо заговорил Николай, — Это Николай из церкви. Если хотите сохранить квартиру тетки и ее жизнь, немедленно оставьте все дела, берите такси, захватите паспорт и поезжайте к ней. Я не знаю, что там произошло, со мной она разговаривать не хочет, но вам надлежит, как угодно уговорить ее прописать вас к себе. Я говорил с одним человеком, он дал гарантии, что это удастся, но это надо сделать сейчас. Или будет поздно.

— А какое вы имеете отношение к нашим делам?! — воскликнула Лена, — И почему я должна вам верить?! С вашего появления там началась вся эта история! Ей угрожают, нам звонят, а вы...

— Лена, я вам все сказал и сделал все от меня зависящее, — твердо перебил ее Николай, — Решайте сами. В конце концов, я действительно не имею к вам никакого отношения.

Он положил трубку. На душе была горечь. Не хотелось ни видеть, ни слышать никого. Хотелось все забыть...

Неожиданно задребезжал мобильник. Николай взглянул на определитель. Номер звонившего не выявлялся.

— Я слушаю вас, добрый день, — ответил он машинально.

— Николай?

Мужской голос в трубке был незнакомым.

— Да.

— Ты жить хочешь? — последовал вопрос.

— Не пугайте, я не из пугливых, — спокойно ответил он.

— Я тебя не пугаю, а предупреждаю, — лениво растягивая слова, заговорил голос, — Если не прекратишь своей деятельности вокруг квартиры — тебе не жить. Понял?

— Не много берете на себя? — все так же спокойно спросил Николай, — Или вам дано право свыше решать, кому жить, а кому нет?

— Ты дебил на всю голову или вчера родился? — после небольшой паузы поинтересовался голос.

— Позавчера. Спасибо за беспокойство.

— Если бы ты знал, недоумок, на кого замахнулся.

— Замахнулись вы, но в данном случае вряд ли что у вас выйдет, — ответил Николай.

В трубке послышались гудки отбоя.

Он постоял в задумчивости какое-то время, а потом решительно стал одеваться.

Вот и знакомый двор. Николай зашел в парадное, поднялся на второй этаж и позвонил. За дверью стояла тишина. Он стал звонить еще и еще. Сквозь дверь послышался слабый шорох.

— Надежда Сергеевна, откройте. Я знаю, что вы дома, — сказал Николай.

Дверь приоткрылась, и в щель он увидел искаженное страхом лицо женщины. Одновременно Николай уловил краем уха какой-то шорох на площадке этажом выше.

Решительным жестом распахнув дверь, он шагнул в квартиру, потеснив хозяйку, и закрыл ее за собой.

— Коля... — дрожащими губами проговорила женщина.

— Пойдемте, там поговорим.

Он взял ее под руку и буквально силой втащил в комнату. Надежда Сергеевна опустилась на стул.

— Зачем ты приехал? — спросила она, — Ты погубить меня хочешь? Я же просила тебя оставить меня в покое...

— Как вы можете так распускаться?! — воскликнул Николай, — Мне тоже сегодня звонили и угрожали, если хотите знать. И что? Сами полезем в петлю, если они прикажут?

— Если... Если со мной что случится, знай, я тебя не звала, ни о чем не просила... — поднимая на него гневный взгляд полных слез глаз, сказала Надежда Сергеевна.

Николай вздохнул, и стараясь придать голосу спокойствие, сказал:

— Давайте попьем чаю и спокойно поговорим. После этого я уйду и никогда больше вас не потревожу без вашей на то воли.

Оставив плачущую Надежду Сергеевну на стуле, он вышел на кухню и поставил чайник. За окном было хмуро. Сыпал мелкий дождь, и все казалось спокойным, умиротворенным, незыблемым.

'Вот так, — подумалось ему, — живет человек, уйдет человек, а за окном будет то же самое, из года в год целую вечность...'

Он налил в чашки чай и вернулся в комнату. Надежда Сергеевна продолжала сидеть на стуле в той же позе, уставившись взглядом в стол. Она даже не пошевелилась, когда он поставил перед ней чашку.

— Надежда Сергеевна, — заговорил Николай, — я переговорил с человеком из Большого дома, рассказал вашу историю, и он обещал разобраться. После этого они начали звонить вам, мне и Лене, и угрожать. Человек сегодня утром сказал мне, что вам следует немедленно прописать к себе Лену. Причем заверил, что трудностей не будет. Вам надо это сделать. Раз они начали проявлять беспокойство, значит, он что-то предпринял. Что и как нас не касается, но обратного хода теперь нет. Поймите это.

— Я хочу умереть своей смертью, — глухо сказала женщина, — Мне все равно, что будет с квартирой, с имуществом... Я хочу умереть своей смертью!

— Так не умрете вы своей смертью! — воскликнул Николай, — Неужели вы не понимаете, что раз они решили завладеть вашей квартирой, они не будут дожидаться вашей смерти десять, пятнадцать или сколько там лет, что вы еще проживете? Они помогут вам! Эти люди ждать не любят. У них там, — он сделал жест рукой в сторону сердца, — ничего лишнего. Они привыкли к своей безнаказанности, у них везде свои купленные люди и их ничего не остановит. Вы же сами рассказывали про присвоенные квартиры в вашем доме. Одна хозяйка поехала доживать в деревню, а другая пропала без вести. Пятьдесят тысяч человек в России каждый год пропадают без вести! Вы хотите стать еще одной?

Надежда Сергеевна молчала.

Николай прихлебнул чай и сказал:

— Единственный выход, чтобы они оставили вас в покое, это сделать так, как посоветовал этот человек. Я не знаю кто он, но судя по номеру служебной машины, не рядовой милиционер. Зачем же вы сами обрекаете себя на верную гибель?

В прихожей послышался звонок. Надежда Сергеевна вздрогнула и испуганно уставилась на Николая.

— Сидите, — приказал он, — я сам открою.

За дверью стояла Лена.

— Проходите, — сказал Николай, пропуская ее в прихожую, — Я пойду. Думаю, вы сами обо всем договоритесь...

12.

Николай вспомнил все это, идя по растаявшему снежному месиву и прикидывая дальнейшие планы. Надо было сходить еще в больницу и к крестнику. Он зашел было в магазин, чтобы купить фруктов, но, вытащив и пересчитав деньги, полученные от Надежды Сергеевны, вышел на Староневский и направился к троллейбусной остановке.

В ДЛТ он купил мягких игрушек. На большие денег не хватало, но ему почему-то вдруг захотелось, чтобы у каждого ребенка осталась от него что-то на память. Маленькие котята и собачата заворожили его. Было в их облике что-то неуловимо доброе. Отдельно купил еще довольно большого слоника, думая порадовать крестника.

Тот тоже, можно сказать, возник в его жизни случайно...

Так получилось, что в тот день крестил сам настоятель, как правило, перекладывавший исполнение треб, кроме исключительных случаев, на подчиненных священников.

Две женщины — одна молодая, другая постарше, появились в храме раньше назначенного времени.

— Батюшка, — обратилась к Николаю пожилая, — у нас крестного нет. Можно будет как-то помочь нам?

Николай покачал головой.

— Видите ли, крестный — это не простая формальность. Господь не навязывает Себя никому насильно, а у младенчика мы спросить согласия не можем. Мы крестим по вере родителей, но должен быть восприемник, который возьмет на себя ответственность перед Богом, что воспитает его таким образом, что когда тот вырастет, то не отвергнет Бога. Как же мы можем пренебрегать этим?

Женщины потупили взгляд.

— Вы понимаете, у нас нет достойного человека, а кого попало, мы не хотим приглашать, — вступила в разговор молодая.

— Я могу быть крестной? Я бабушка. — спросила пожилая.

— Нет. Была бы девочка — можно, но у вас мальчик, а крестный должен быть одного пола с ребенком.

На лицах женщин отразилась неподдельная печаль, и Николаю стало искренне жаль их. Видно было, что решение крестить младенца они принимали исходя не из фольклорных соображений.

— Подождите, я поговорю с батюшкой, — обнадежил их Николай, — может быть, он согласится стать крестным? Вы живете недалеко?

— Совсем рядом, — заверила пожилая женщина, — Мы ходим к вам...

Настоятеля Николай нашел в трапезной.

— Готово все? — спросил он, увидев входящего Николая.

— Да, но у них крестного нет.

— Молодцы, — хмыкнул он, — О чем они думали, собираясь крестить? Как стакан поднимать будут?

— Батюшка, это все-таки наши прихожане, — сказал Николай примирительно, — Они говорят, что не смогли подобрать достойного...

— Ну, а при чем? — перебил настоятель.

— А вы бы не согласились стать восприемником?

— Что?! — он даже поперхнулся, — Ты знаешь, сколько у меня таких могло бы быть? Отправляй их домой. Пусть подготовятся, как положено, а потом приходят. Окрестим в любое время.

Николай посмотрел в лицо священнику, вспомнил глаза ожидающих его с надеждой женщин, и неожиданно сам для себя, сказал твердо:

— Все готово, батюшка. Восприемником буду я. Мы ждем вас.

— Смотри, перед Богом ответ будешь держать, — строго посмотрев на него, сказал тот.

— Отвечу, отче, и постараюсь справиться достойно, — завершил разговор Николай и вышел из трапезной...

Теперь малышу уже шел пятый год и его радостный возглас: 'Папа крестный пришел!' радовал сердце Николая всякий раз, как он звонил в дверь ставшего для него чем-то уже родным дома. Радовалась и мать, Валентина. Растила она сына без мужа, и иногда Николай ловил на себе по-женски нежный взгляд. И душой он ощущал себя здесь дома, и Ольга Владимировна, бабушка, была с ним приветлива, а один раз даже намекнула, что они очень подходят друг другу с Валентиной. Что мог ответить Николай? Он сам это чувствовал и был бы рад обрести, наконец, свою семью. Только правду, что мешала осуществлению этих замыслов, он открыть о себе не мог, так и оставшись, наверное, для них в чем-то загадкой...

Но были зажигавшиеся радостью при его появлении глаза мальчишки, были и другие глаза, к которым он сейчас спешил, и это было самое главное в его жизни. Николай не чувствовал себя отверженным или чем-то в жизни обделенным.

Когда Николай вышел, наконец, из больницы, стало смеркаться. Сегодня пришлось потрудиться по полной программе, даже на традиционный турнир по шашкам не хватило времени.

'Ну вот, — подумал он, взглянув на часы, — к крестнику уже не попадаю...'

Николай с сожалением посмотрел на завернутого в целлофановый пакет плюшевого слоника.

'Видел бы Славка, чем сегодня мне пришлось заниматься', — подумал он.

При воспоминании о Славке, у него опять сжалось сердце:

'Бедный мой малыш. Как, должно быть, трудно любить такого, как я. Меньше всего уделяю ему внимания...'

Николай вытащил на ходу мобильник и позвонил.

— Да, Колян, — послышался желанный голос.

— Разбудил?

— Придавил маленько после смены. Все равно уже вставать пора. Я рыбы купил. Пожарю к твоему приходу.

— Ты завтра работаешь?

— Нет. Послезавтра в вечерку.

— Слушай, давай проведем, в конце концов, весь день вместе, а?

— Я-то с радостью...

По интонациям голоса чувствовалось, что Славка заулыбался.

— Нет, правда, Славеныш, — Николай тоже невольно улыбнулся, — обещаю, все дела отменю, на вечернюю службу заменюсь...

— Поедем куда?

— Решим. Главное — побудем вместе.

— Давай. Жду.

— До вечера. Не скучай.

— Пойду рыбу жарить...

Николай положил телефон в карман, и повеселевший от неожиданно принятого решения, стал спускаться в метро.

Вот и храм. Вечером он служил с неразговорчивым отцом Петром.

'Быстро освобожусь', — подумал Николай, зная, что тот любит, когда служит без настоятеля, подсократить службу. К тому же, она была рядовой. Ни праздника завтра не было, ни особо почитаемых святых.

-В темпе читай, — сказал отец Петр, благословляя стихарь, — в храме полторы калеки.

Николай сотворил поклон на горнем месте, взял часослов и вышел на солею, бросив взгляд на прихожан. В храме стояло восемь человек. Мария, Клавдея, Анна — этих он знал по именам. Три женщины и пожилой мужчина были ему не знакомы. Да еще один, кажется, незнакомый — высокий парень лет тридцати... Его он рассмотреть не успел, поскольку тот сразу же отступил в сумрак бокового придела.

Отец Петр дал возглас и Николай начал читать. Все было, как всегда...

Первый раз Николай ощутил неясное беспокойство, когда вышел на середину храма читать шестопсалмие. Он не мог понять почему, но ему вдруг стало неуютно. Как будто холодом повеяло. Он оттолкнул неприятное ощущение, но оно возникло опять, когда читал канон. Казалось, что на него кто-то пристально смотрит.

Николай окинул взглядом прихожан. Все стояли, как всегда, с серьезными лицами. Прибавилось еще три человека, да продолжал маячить в сумраке придела силуэт высокого парня. Николай заметил, что его взгляд все чаще и чаще обращается к нему. Даже на какой-то момент показалось, что он уже видел его когда-то. Даже не его, а именно этот выделяющийся на фоне слабого света от горящих свечей, силуэт...

Выходя читать 'Благо есть...', Николай бросил взгляд в придел, но парня там уже не было.

Служба закончилась быстро. Проповедовать отец Петр не стал, и объявив время начала завтрашних богослужений, благословил прихожан.

Николай приготовил жертвенник, налил воду для завтрашнего молебна и выложил синодики. Храм уже опустел, ушла свечница, Елена закрыла двери. За окнами опять пошел снег. Почти, как утром...

Николай окинул взглядом алтарь. Только что он спешил, предвкушая, что дома ждет Славка, пожаривший уже, наверное, рыбу, а тут вдруг почему-то ему расхотелось торопиться.

'Я же собирался отчистить, наконец, капли воска с солеи', — вспомнил он.

Николай взял скребок и вышел на солею. Елена ходила по храму, гася лампады и свечи.

— Ну, вот, — сказала она, подходя, — Все по домам, а ты за работу. Вот, что значит, дома никто не ждет.

— Откуда ты знаешь? — улыбнулся Николай, — А может, ждет?

— Кто? Эх, Коля, Коля. Смотрю я на тебя — трудолюбивый, обходительный. Какой бы из тебя отец мог получиться, муж. Почему ты всю жизнь один?

— Один, когда никому не нужен. А у меня сама знаешь...

— То-то и дело, что ты любому помочь готов. А семья должна быть одна, своя. Род-то свой продолжать надо?

— Все в свое время делать надо, — уклончиво ответил Николай, орудуя скребком, — Ты вон ругаешь меня, а друг один сказал недавно, что завидует. Второй раз женат уже и дети есть там и там, а говорит, что никому не нужен. И такое бывает.

— Верующий, друг-то? — поинтересовалась Елена.

— В душе, как многие говорят. Да что мы привыкли делить всех на верующих и неверующих? Кино такое смотрела в свое время? 'Берегись автомобиля' называется. Помнишь, что Банионис Смоктуновскому отвечает, когда тот спросил, верует ли он в Бога? В Него верят все. Одни верят в то, что Он есть, другие верят в то, что Его нет, и то и другое недоказуемо. Так оно и есть. Бога надо чувствовать. Сердцем. Разумом осмыслить невозможно. Мне своего друга насильно в храм привести? Ну, привел. И что дальше? Если ему Бог Себя не открыл, что я-то, грешный, ему открою?

— Ну, а что делать?

— Серафим Саровский говорил, что делать. Спаси себя, и вокруг тебя спасутся. На себя больше смотреть надо, каяться, а мы других судить привыкли, учить, как надо жить, наставлять, как будто сами уже с крылышками.

— Складно говоришь, Коль. Лучше иного батюшки. А не женишься, что монахом не станешь? Вот и проповедовал бы.

— Надо будет, Господь приведет, не переживай. Устала, небось, второй день подряд дежурить?

— Ой, правда, Коль. Молодая была, кирпичи на стройке таскала на пятый этаж — и ничего. За Автово мы строили, когда я в Ленинград приехала, — охотно переключилась Елена на другую тему, — В общежитии жили. Что у нас у кого было? А весело жили. Свадьбу, помню, играли, столы из комнату в комнату составили через коридор. Гуляли всю ночь, а на следующий день — опять на работу. И сил хватало. А сейчас? Что я делала-то тут? Свечи тушила? А уже, до подушки лишь бы дотронуться... Чай-то пить будешь?

— Да нет, пей одна. Помою сейчас солею, и домой.

Елена ушла, а Николай завершил уборку и вошел в алтарь. Он сотворил поклоны перед престолом и неожиданно, стоя на коленях, начал молиться, прося у Господа прощения за все лукавство, ложь, нечистоту, коими осквернял себя в жизни...

Послышались шаркающие шаги Елены. Николай поднялся и пошел одеваться.

— Ну, счастливо, — сказал он ей у дверей храма, — Помощи тебе Божией.

— С Богом, Коля, — ответила та, закрывая за ним дверь.

Улица была совершенно пуста. На автобусной остановке маячила лишь одинокая фигура сильно подвыпившего здорового детины с бутылкой пива в руке.

'Наверное, автобус только ушел, — подумал Николай, направляясь к остановке, — Теперь не дождешься...'

Детина, заметив приближающегося со стороны храма Николая, перестал раскачиваться, отхлебнул из бутылки и уставился на него. Николай встал поодаль и глянул в сторону, откуда должен был показаться автобус. Детина, тем не менее, сделал несколько шагов и оказался с ним лицом к лицу. Не заметить уже было невозможно, и Николай поднял на него взгляд.

— В церкви работаешь? — прохрипел пьяный, дохнув на него перегаром.

— Работают на заводе, в церкви служат, — спокойно ответил Николай.

— Батюшка? — опять прохрипел детина, с ненавистью глядя на него.

— Нет.

— Ну, твое счастье...

— Почему? — спросил Николай, посмотрев в его мутные озлобленные глаза.

— А потому, что если бы был батюшка, я бы тебя убил, — с трудом ворочая языком, выговорил тот, и рука его крепко сжала бутылочное горлышко.

— А ты убей. Это самое большее, что ты можешь для меня сделать, если я через тебя мученическую смерть за Христа приму. С моими грехами меня только это и спасет.

Николай сказал это спокойно, без патетики и восклицаний, глядя прямо в глаза, но так, что детина невольно попятился.

— Е..нутый, — выговорил он в замешательстве и отошел на прежнее место.

Он видел, как человек из церкви опять посмотрел на пустынную улицу, как неожиданно выступил из темноты высокий парень лет тридцати, стоявший в тени заколоченного дверного проема дома возле остановки. В свете фонаря мелькнули гладко зачесанные назад волосы...

Парень подошел к человеку вплотную — казалось, что встретились друзья. Детина уловил короткий взмах локтя парня, после чего тот резко развернулся и быстро пошел по улице. Затрещали под ногами ветки кустарника в сквере, что начинался за домом...

Детина вдруг заметил, что стоящий человек начал медленно оседать на землю. Вот он уже лежал в неловкой позе на асфальте... Пьяный сделал несколько шагов к распростертому мужчине и увидел, как свежевыпавший снег окрашивается под ним в бурое в свете фонаря, растекающееся пятно...

Он в ужасе поднял голову, оглядел пустынную улицу и опрометью бросился в противоположную сторону...

Закрыв за Николаем дверь, Елена спустилась в подклеть храма, где помещалась трапезная, прихватив пакет с пряниками. Чайник уже вскипел. Она, не спеша, попила чаю, помолилась, вымыла чашку и поднялась в храм. Все было тихо. Мерцали в свете дежурной лампочки лики святых на иконах, да кружились белыми звездочками за окнами падающие снежинки.

На всякий случай, Елена обошла храм, заглядывая в самые темные уголки, и уже собралась отправиться в свою каморку в боковом приделе, чтобы прилечь, как вдруг ей почудился шорох у входных дверей. Перекрестившись, она подошла к ним, и стукнув в дверь, громко спросила:

— Есть там кто?

Шум из-за двери послышался более явственно, до ее слуха донесся слабый стон.

— Господи, спаси и сохрани... — прошептала Елена, и перекрестившись, приоткрыла дверь.

На ступенях храма что-то чернело. Приглядевшись, Елена разглядела лежащего человека. Человек медленно поднял голову, и она узнала Николая. Лицо его было белее снега, а пристальный, даже какой-то пронзительный взгляд был устремлен в открывшуюся щель на алтарь.

— Коля...— холодея внутри, прошептала Елена.

— П.. прости... — прошептал мертвеющими губами Николай, не отводя взгляда от алтаря, и уронил голову на ступени.

Посмотрев наружу, Елена увидела тянущийся за ним по свежевыпавшему снегу от самой остановки кровавый след...

— Коля!!! — истошно закричала она, бросаясь к свечному ящику и хватая телефонную трубку.

13.

Весть о произошедшей трагедии облетела округу, и утром, несмотря на будничный день, к храму стали стягиваться прихожане, да и просто любопытствующие. Последних было большинство. Они подходили к кучкам судачивших прихожан, прислушивались к разговорам, и некоторые уже сами начинали передавать другим подробности происшедшего.

Милиция опросила служителей храма, попыталась найти свидетелей из ближайших домов и еще ночью обработала два свежих следа, тянувшихся от места происшествия. Один обрывался за сквером, примыкавшим к соседнему от остановки дому, где очевидно, оставивший его сел в машину, другой привел к трамвайной остановке на соседней улице.

Явился настоятель.

— Отслужи панихиду, — бросил он, войдя в алтарь, отцу Петру и поманил за собой подавленного известием отца Валентина.

— Вот что, — сказал настоятель, когда они отошли в южный придел, — Усопший был человеком открытым, не весть у кого могут быть ключи от его квартиры. Завещана она все равно нам, близких у него не было, оспаривать вряд ли кто будет. Поезжай сейчас туда и посмотри, что есть ценного, пока там не прошелся кто-то предприимчивый. Книги посмотри, он говорил, что у него собрана библиотека, пригодится для воскресной школы. Я после литургии пришлю алтарников на машине. Я звонил туда, там сейчас этот, как его... Ну, парень, что возле него крутился все последнее время. Отбери у него ключи.

— Может, не стоит пока ничего трогать, — попробовал возразить отец Валентин, — До сорока дней хотя бы.

— Не гоже святому иерею выступать поборником народных суеверий, — строго сказал настоятель, — Все. Поезжай.

Отец Валентин молча вышел.

На квартире сидел заплаканный Славка. Когда отец Валентин вошел, он сложил руки для благословения, а потом, не выдержав, уткнулся ему в грудь и зарыдал в голос. Отец Валентин не утешал его. Он только обнял за плечи и стоял, чувствуя, как у самого по щекам безудержно текут слезы.

— Батюшка, я пойду... — заговорил, наконец, Славка, — Тяжело мне здесь. Я не могу поверить, что этот человек сюда больше никогда не придет. Я ждал его... Рыбу пожарил... Звоню, никто не отвечает, а потом трубку взяла милиция...

— Да, конечно, иди с Богом, — ответил отец Валентин, — Только... Ты, как я знаю, был близким человеком Коле. Я хочу, чтобы личные и ценные вещи остались у тебя.

— Да что у него было ценного...

Славка подошел к письменному столу и выдвинул ящик:

— Здесь все. Вон письма какие-то, бумаги, документы. Денег немного.

— Как ты думаешь, кто? — спросил отец Валентин.

— Ума не приложу, батюшка. Он никому не делал зла, помогал всем только.

— Помогать, не делая зла, трудно, — задумчиво проговорил священник, — тем же злоумышленникам хотя бы... Он с тобой не делился? Может, ему угрожал кто? Преследовал?

— Он был очень скрытным в этом отношении, батюшка, — ответил Славка, — Он был открытым, искренним, но... Всегда говорил, что у него все хорошо. И любил повторять, что грузить другого человека своими трудностями — признак дурного тона.

Отец Валентин взял пакет, переложил все содержимое ящика в него, включая деньги, и протянул Славке.

— Это твое. И посмотри, нет ли в чего бумагах, проливающего свет на его смерть.

— Я понял, — ответил Славка.

Он взял пакет, благословился, и протянув отцу Валентину ключи от квартиры, вышел.

Оставшись один, священник оглядел жилище погибшего друга. Николай действительно был ему другом, одним из немногих, о ком он мог, не кривя душой, так сказать. И именно сейчас отец Валентин со всей остротой почувствовал это. И еще почувствовал, как облик жилища соответствует хозяину. В квартире не было ничего лишнего, но каждая вещь была действительно нужна хозяину при жизни.

Самое ценное, что могло пригодиться в храме, были, пожалуй, книги. Библиотека занимала всю стену в комнате, завешанную от пола до потолка полками. Было много детской литературы, альбомов, которые Николай привозил из паломнических поездок, хороший подбор художественной литературы, где преобладала классика — Достоевский, Гоголь, Толстой, Диккенс. Пробежав взглядом по святоотеческой, отец Валентин засомневался, что Александр Мень, Александр Шмеман и Антоний Сурожский будут угодны настоятелю, и решил оставить их на месте, пожалев, что не предложил взять Славке.

Зазвонил телефон. Отец Валентин снял трубку. Это беспокоился настоятель.

— Ну, что там? Посмотрел?

— Да, — коротко ответил священник, — Ничего ценного, кроме книг.

— Служба закончилась, сейчас панихиду отслужим, и они приедут. Отбери подходящие и сложи в одно место. Еще чего? Посуда приличная? Ковры есть?

— Да, — поморщившись, нехотя выговорил отец Валентин, — ковер в спальне и минимум обеденной посуды...

— Тоже собери, пригодится. Компьютер?

— Есть.

— Пусть заберут. Пойдет для помощника старосты. Ключи отобрал у этого парня?

— Он мне их сам отдал, — ответил священник.

— Жди. Передашь все старосте.

Отец Валентин подержал в задумчивости некоторое время трубку, из которой доносились короткие гудки, глубоко вздохнув, перекрестился на иконы, и включил компьютер.

На высветившемся мониторе возник силуэт знакомого храма. Отец Валентин кликнул по папке 'Альбомы' и встретился глазами с улыбающимся Николаем. Он смотрел на него, как живой, со своей жизнеутверждающей улыбкой.

'Ну, вот и я...' — как бы услышал священник привычную фразу Николая.

Он перелистывал старые, еще черно-белые фотографии, где Николай был ребенком, юношей, взрослым, и понял, что объединяло все эти снимки. Улыбка, которую погибший сумел пронести с детства, и которая почти не утратила своей искренности за все прожитые годы.

Закрыв альбом, священник хотел выключить компьютер, но в задумчивости случайно кликнул еще по одной папке. Появившееся изображение обнаженного юноши заставило его вздрогнуть. Он даже зажмурился, не поверив своим глазам. Отец Валентин стал кликать еще и еще, просмотрев весь альбом. Потом перешел в почту. Чем больше он читал, тем лицо его становилось бледнее, а лоб покрывался испариной...

Приехавшие после панихиды староста с двумя алтарниками, застали аккуратно уложенные на столе стопки книг, составленную посуду, свернутый ковер у стены и стоящего, упершись взглядом в пол, отца Валентина. Он, молча, взглядом указал им на стол и стоящий в углу выключенный компьютер, выложил на угол стола ключи, и не проронив ни слова, вышел.

Утром следующего дня в храм нагрянула милиция. Возмущенный молодой следователь бесцеремонно разбудил почивавшего в своих покоях настоятеля:

— По какому праву вы стали вывозить из квартиры погибшего вещи?

— Я ничего не вывозил, — оправдывался тот, — Я забрал только книги для воскресной школы и кухонную посуду. Квартира и все имущество погибшим было завещано церкви, у меня есть нотариально оформленное завещание, и я посчитал своим долгом...

— Во-первых — церкви, а не лично вам. Во-вторых, ваш долг был вообще не входить туда до окончания следствия, а не пользоваться тем, что квартира не была своевременно опечатана. Вам не известно как решается вопрос о наследовании имущества? Предъявите немедленно все, что вы оттуда вывезли!

— Да, пожалуйста, пожалуйста... — ошеломленный таким натиском, пробормотал настоятель, — Все сложено в воскресной школе, ключ только у меня, никто ни к чему не прикасался.

— Вы ответите за свое самоуправство, — пообещал следователь, — Если это не большее.

— Что вы имеете в виду? — багровея, спросил настоятель.

— Разберемся.

Вещи были подвергнуты осмотру. Включить компьютер не представилось возможным, поскольку в системном блоке отсутствовал жесткий диск. Вызванные для допроса староста и алтарники клятвенно заверяли, что они только упаковали и доставили вещи в храм, и ключ от помещения сразу же передали настоятелю. Отец Валентин показал, что отобрал по указанию настоятеля вещи, передал ключи от квартиры старосте, и больше ни к чему не прикасался.

— К компьютеру тоже? — не унимался дотошный следователь.

Устремивший взгляд в пол отец Валентин молча покачал головой...

Отпевали Николая на третий день. Настоятель вызвался это сделать сам, торжественно и красиво проведя службу. В конце напутственного слова пустил слезу. Плакали и присутствовавшие. Хотя Николай был простым алтарником, проводить его пришли многие.

Когда стали забивать гроб, Славка не выдержал, и рыдая, упал на колени, обняв его.

— Кто это? — послышалось в толпе любопытствующих.

— Сын, наверное...

В боковом приделе, ото всех в стороне, стоял отец Валентин. Его лицо выглядело сосредоточенным и не выражало никаких чувств, кроме скорби. Он подошел попрощаться с Николаем, приложившись к иконке и венчику на лбу, и ни на кого не глядя, вышел из храма. Он не поехал на кладбище и отказался участвовать в поминальной трапезе. Не переоблачаясь, только надев черное длиннополое пальто, он пошел по городу. Прохожие провожали его любопытными взглядами, насколько необычной была бредущая в толпе скорбная фигура в подряснике и пальто нараспашку, с виднеющимся из-под него крестом.

Отец Валентин шел долго. Он вышел на Неву, прошел Малую Охту, свернул на Дачу Долгорукого и остановился на маленьком мостике через речушку Оккервиль. Вокруг не было ни души. Священник порылся под подрясником и вытащил таинственно исчезнувший жесткий диск. С минуту он смотрел на него, держа перед собой и о чем-то размышляя, а потом разжал ладони, и диск, бултыхнувшись, скрылся в мутном и грязном водовороте.

14.

Уже стало смеркаться, в кафе входили и выходили люди. Стало шумно, в воздухе повисла пелена табачного дыма, а Алексей со Славкой все сидели за столиком. Славка рассказывал не спеша, с подробностями, как бы мысля вслух. Когда он улыбался, Алексею вспоминалась та улыбка, которую он когда-то увидел в метро. Славка тоже сумел пронести ее сквозь невзгоды, выпавшие на его долю...

— Ну, а что было потом? — спросил Алексей.

— Ничего, — пожал плечами Славка, — Убийцу не нашли, дело замяли, а могилу ты видел. Я позаботился о том, чтобы она выглядела, как хотел Николай. Спорить было не с кем, хоронили за счет храма. Настоятелю было чем проще, тем лучше, а отец Валентин меня поддержал.

В кармане у Алексея зазвонил телефон. Это было уже в третий раз за все время, что они сидели здесь. Опять звонила жена.

— Прости, зай, — ответил Алексей, — теперь уже точно скоро... Не сердись, так получилось... Встретил старого друга, не виделись двадцать лет... Нет, зай, не мог... Дело в том, что я очень виноват перед ним...

Славка смотрел за окно в сгущающиеся сумерки, и под влиянием всего, что вспомнил, почувствовал незримое присутствие Николая. Он как бы видел его, смотрящего сейчас на него со своей улыбкой с привычной фразой:

'Ну, вот и я...'

— Ну, а у тебя как сложилось после его гибели?

— А никак, — просто ответил Славка, — После Коли у меня никого не было. Такое бывает в жизни один раз, если бывает. Мы действительно любили друг друга. Не ищу я больше никого. Некогда об этом думать. Самое главное, что у меня есть, для кого и для чего жить, и я знаю, что Господь любит меня. Ты прости меня за тот вечер...

— Это ты меня прости, — искренне попросил Алексей.

Они помолчали.

— Через шесть лет похоронил я маму, — продолжал Славка, — добили ее фабрика да непутевый сын. Были мысли уехать, и Женька предлагал помощь, но я так до сих пор и не собрался. В гости к нему ездил два раза. Живет с Русланом — гей семья. Там это в порядке вещей. Отношение разное, но бить, издеваться никому в голову не приходит. И вообще, я поражен, как там спокойно и мирно уживаются люди разных взглядов, вероисповеданий и цвета кожи. И все уважают закон. Это действительно настолько цивилизованное общество, что с нашим лучше не сравнивать.

— Раз ты один и тебе там нравится, что тебя удерживает?

— Понимаешь... После гибели Коли постепенно все перешло ко мне.

— Что именно?

— Ну, все, что он делал. Все, кому он помогал по жизни. Год назад я ушел из троллейбусного парка и тоже стал прислуживать в алтаре. У отца Валентина. Он теперь протоиерей и получил свой приход.

— А тот настоятель?

— Все там же. Говорят, совсем постарел, все на самотек пустил, только пьет и кружки каждое воскресенье выгребать приезжает. Да Бог ему судья. А в детской больнице у нас теперь братство. Четырнадцать человек ходят, помогают за детьми ухаживать. Храмик оборудовали в одной из комнат, отец Валентин молебны служит. Нас называют между собой николаевцами, в память о Николае. Хотя, официально у братства другое имя... Ладно, утомил я тебя, наверное, — Славка улыбнулся, — Иди, жена заждалась.

— Неужели так вот просто расстанемся? — спросил Алексей, глядя в глаза Славке, — После стольких лет?

— А что? — пожал плечами тот, — Мы странно встретились когда-то... А так — у тебя своя жизнь, у меня своя. Главное, мы поняли друг друга и не держим друг на друга обиды. Верно ведь?

И Алексей опять увидел его искреннюю улыбку.

Они вышли из кафе.

— Ну, прощай, — протянул руку Славка.

Алексей подал свою и от души пожал теплую ладонь.

— Ты... молись за меня, ладно? — неловко попросил он.

— Хорошо, — ответил тот, — Как имена жены и детей?

— Антонина, Борис и Александр. Все крещеные, не сомневайся.

— При чем тут это? Господь все равно слышит, если от сердца молишься, — сказал, Славка, и махнув на прощанье рукой, зашагал к метро.

Алексей посмотрел ему вслед и пошел к троллейбусной остановке. Все, что он узнал и пережил за этот день, не переставало владеть его сознанием. Он никак не мог осмыслить вещей, о которых у него были совсем другие понятия. Они были основаны тоже на чувствах и каком-то опыте, но рассказанное Славкой, открывало их совершенно с другой стороны.

Всю дорогу до дома он пребывал в глубокой задумчивости.

Жена встретила его укоризненным взглядом.

— Не сердись, зай, — сказал он, войдя на кухню и поцеловав ее.

— Я надеялась, ты хоть Сашку из сада заберешь, — обронила та.

— Прости еще раз, — мягко беря ее за руку, сказал Алексей, — Завтра заберу обязательно.

— Есть будешь?

— Да нет... Весь вечер ел. Чем ребята занимаются?

— Борька с секции пришел, уроки делает, а Сашка все тебя дожидался. Как не услышал, не знаю. Наверное, мультики свои смотрит.

Алексей умылся и вошел в комнату.

— Папка! — послышался радостный возглас, и малыш, подпрыгнув, повис у него на шее.

— Привет, герой, — Алексей подбросил его на вытянутых руках, и поймав налету, слегка чмокнул в щеку, — Как жизнь?

Борис оторвался от уроков и посмотрел на него:

— Как учили.

— Усвоил достойный ответ, — усмехнулся Алексей, — Как в школе дела?

— Нормально... К завучу тебя пока не вызывают, — ответил сын, — Послезавтра соревнования.

— Поболеть за тебя можно будет придти?

Борька удивленно вскинул брови:

— Так ты же занят, наверное, как всегда.

Алексей подошел и шутливо взял его двумя пальцами за шею.

— Не подкалывай. Сказал — приду, значит приду. Посмотрю, какой ты там смелый будешь. Уроки сделал?

— Почти... — протянул тот, внимательно глядя на отца и не зная, как объяснить такое неожиданное внимание к себе.

— Доделывай, и сгоняем партию в шахматишки, — подмигнул ему Алексей.

— Запросто, — улыбнулся Борька, — Вот увидишь, как я тебя сделаю!

Он уткнулся в тетрадь, очевидно, стремясь поскорее разделаться с задачей, а Сашка затеял с отцом борьбу на диване.

Вошедшая через какое-то время в комнату, Антонина застала полную идиллию семейного вечера — Алексей играл с Борисом в шахматы, другой рукой не прекращая борьбы с Сашкой, на мониторе компьютера мелькали кадры Чебурашки и негромко звучала песня про голубой вагон.

Они обменялись с Алексеем взглядами и улыбнулись друг другу.

Алексея не оставляли мысли о Славке.

'Самое главное, есть, для кого и для чего жить, и я знаю, что Господь любит меня' — вспомнилась ему его фраза и то, как она была сказана.

Так мог говорить только человек, бесконечно уверенный в этом.

'Наверное, это действительно так, если все-таки Он есть, — подумал Алексей,— Разве я могу не любить своих детей?'

Он посмотрел на сыновей и неожиданно задался вопросом:

'А что, если пройдет еще несколько лет и выяснится, что кто-то из них — гей?'

Алексей даже поморщился и внутренне содрогнулся, насколько это показалось ему чудовищным...

'Ну, а если все-таки такое произойдет? — спросил он сам себя, — Неужели он из-за этого станет мне меньше дорог?'

2010