Сознание словно раздвоилось, одна часть оставалось его, Шуркиной и пыталась понять, что происходит. Другая, слившаяся с космосом, знала, но ей было не до Сашки и его проблем, она делала свое дело. Он, космический, приблизился и заглянул в глаза себе земному, и взгляд этот сверкнул молниями, ударившими в самые сокровенные глубины его естества.

Яркая вспышка оглушила, а тело выгнулось пронзенное болью. Что-то чужое рвало и вламывалось в каждую клетку. Это было невыносимо и разум Сашки полностью перетек в свою космическую ипостась. Боль не пропала, он знал что она продолжает терзать и плющить его тело на части, но только знал, не чувствуя ее саму. Сашка извне наблюдал как жгутом скручивает его мышцы, как он корчится, словно в приступе падучей болезни, как судорожно сжимаются и разжимаются пальцы, как он пытается кричать, но сведенное судорогой горло не может издать никакого звука.

'Установка произведена успешно'.

Тело на скомканной перекрученной постели расслабляется, а вселенная схлопыватся в исчезающе малую точку, выкидывая Сашкино сознание в абсолютную пустоту сна без сновидений.

Дррр... дррр...

Будильник надрывался как бешеный. Сашка шлепнул несколько раз ладонью по тумбочке пытаясь успокоить надоедливый предмет, но не тут-то было. Под рукой всегда оказывалась ровная поверхность без признаков посторонних предметов. Пришлось открыть глаза, чтобы скорректировать точность своих движений. Трезвонящий надоеда оказался совсем в другом месте, а не там где его пыталась успокоить Сашкина рука. После того, как местоположение будильника было уточнено, дело пошло лучше. Он с первого раза попал по пипке-выключателю, и блаженная тишина наконец-то коснулась истерзанного слуха. Но теперь в дело вступили другие механизмы пробуждения. Во-первых голос разума, который настойчиво советовал не терять попусту времени, спать все равно уже не дадут, а побыстрее оторвать тело от постели, иначе потом придется напрягаться, чтобы не опоздать. Во-вторых из-за двери послышался голос матери:

— Сашка, вставай! Время.

— Встаю, встаю. — Недовольно буркнул он и сел.

Затем с чувством потянулся и бодро вскочил на ноги.

— Однако.

Сашка оторопело уставился на крученное-перекрученное, пропитанное потом постельное белье.

— Что это я тут ночью вытворял? Явно перезанимался.

Шла зимняя сессия, и он до трех часов зубрил математический анализ. К этому времени Сашкина голова от формул и теорем отупела окончательно, и он понял, что поговорка: 'Гляжу в книгу, вижу фигу', это не метафора, а реальное состояние студента после нескольких часов ночных занятий. 'А будь, что будет!', подумал Сашка и решил, что надо ложиться и поспать хотя бы часа четыре, иначе на экзамене он будет никакой, а лишний выученный вопрос все равно картины не сделает. Он помнил, что лег и довольно долго не мог уснуть, хотя чертовски устал и хотел спать. Перед глазами все крутился какой-то градиент, который представлялся в виде огромного заостренного кола, олицетворяющего вектор, воткнутого черте куда. Короче, полный бред и маразм, но его он помнил отчетливо, а потом провал и звонок будильника.

Было чувство, что ночью что-то произошло, что-то важное. Несколько мгновений ему казалось, что вот-вот, вот сейчас он вспомнит, какие-то смутные обрывки образов и ощущений кристаллизуются в ясные воспоминания. Но этого не произошло, наоборот чем больше он пытался ухватить за хвост ускользающие мысли, тем быстрее они исчезали без следа.

— А ладно. Мало ли какие кошмары могут сниться. — Сашка тряхнул головой, решительно собрал постель, чтобы по дороге в ванную бросить ее в бак с грязным бельем и решил не обращать на это больше внимания, других дел по горло, надо до экзамена успеть выяснить пару тонких мест, которые он вчера не понял и желательно пробежаться еще раз и по другим вопросам.

Чувствовал он себя великолепно и на удивление бодро. Как будто спал не четыре с половиной часа, а полноценные восемь-девять. Он с наслаждением постоял под душем, попеременно делая его то холодным, то горячим. Контрастный душ нравился ему давно, но сегодня чтобы добиться привычных ощущений ему пришлось существенно усилить контрастность, открывая то только холодную, то практически одну горячую воду. 'Странно', подумал Сашка: 'или я здорово закалился, или горячая вода сегодня не так горяча как всегда, а холодная соответственно не так холодна'. Он выключил воду, растерся полотенцем, надел халат, причесался и вышел в коридор.

Из кухни ароматно тянуло жареной колбасой и кофе, мать готовила завтрак. Рот Сашки моментально наполнился слюной и он ощутил страшный голод, как будто неделю постился.

— Мать, есть хочу сил нет! — Крикнул он.

— Иди, завтрак готов.

Сидя за столом он за обе щеки уплетал не хитрую домашнюю еду, а мать с улыбкой подкладывала ему еще.

— Наконец то ты стал с утра нормально есть, а то только кофе попьет и все. Ну разве так можно, ноги таскать не сможешь, голова с голодухи совсем варить не будет. Посмотри как похудел, тебе сейчас есть надо побольше, ты еще и вырасти можешь. Это у нас, после сорока, все в жир.

Сашка особо не слушал, он прикидывал, что лучше одеть на экзамен, чтобы сподручнее было разместить, а если приспичит, то и попользоваться, шпаргалками. Принятые им решения не блистали оригинальностью, но были надежны и проверены временем.

После завтрака, он быстро почистил зубы, оделся, рассовал по карманам шпаргалки, покидал в сумку учебники и конспекты и чмокнув на прощание мать в щечку, двинул на экзамен.

— Не пуха не пера тебе. — Крикнула она ему вдогонку, когда он не дожидаясь лифта уже сбегал по лестнице.

— К черту мама! Все будет отлично.

На самом деле никакой уверенности в предстоящем ему испытании он не испытывал. Сессия шла тяжело, он вкалывал как лошадь, вертелся как угорь на сковородке и умудрился пока не получить еще ни одной тройки, но каждый раз все весело на волоске, и чего стоили получаемые им четверки, знал только он.

По натуре Сашка был сибарит и жизнелюб. Во время семестра он не очень нагружал себя учебой и если бы не сессия, кейфовал бы до сих пор. Но у сессии был скверный тяжелый характер, она грубо и безжалостно, как дубиной по хрусталю огрела бедного студента по хребту, разбила и сломала легкую, приятную и беззаботную жизнь и безжалостно вышвырнула в жестокий мир бессонных ночей, нечеловеческого напряжения и нервотрепки.

Да жизнь устроена так, что за все приходится платить. Дважды в год студенты вынуждены хвататься как ненормальные за науку и заглатывать ее огромными непрожеванными кусками. Надеясь, что к экзамену хоть что-то будет переварено и понято. Последний месяц Сашка вкалывал больше чем рабы на строительстве пирамид и регулярно давал себе клятвенные зароки, что учиться теперь будет с самого начала семестра, только бы дожить до него, и в гробу он видел такие запарки.

По дороге в институт он, пользуясь любым подвернувшимся случаем, листал взятый на прокат в соседней группе чужой конспект и пытался понять и запомнить, то в чем не смог разобраться вчера, а точнее сегодня, ночью. Особых иллюзий насчет продуктивности изучения высшей математики в общественном транспорте он не испытывал, но жизнь заставляла использовать все, какие только есть, даже самые эфемерные возможности и он ими не пренебрегал.

Как не странно, но учеба в транспорте оказалась весьма эффективной. Едва он уткнулся взглядом в тетрадку и попытался сосредоточиться, как в мозгах словно что-то щелкнуло: 'Форсирование мыслительных способностей'. Сашке даже некогда было удивляться с чего бы это он сам себе отдает команды. Было не до этого, он разобрался в тех тонкостях, которые не понял, раньше. Голова работала на редкость здорово. Сашка просто глотал страницу за страницей, при этом все понимая и запоминая. Неожиданно даже для себя он понял глобальную логику начитанного на лекциях материала, как можно применять и для чего нужен тот математический аппарат который они изучали. Уже выйдя из метро на улицу и бодро шагая знакомой дорогой, он, повторяя про себя определения и формулировки, вдруг, поймал себя на мысли, что сейчас, та огромная гора знаний, которыми за полтора года напичкали его голову вдруг как-то утряслась и сложилась в стройную картину мира. Разрозненные факты сцепились друг с другом, стало ясно, что, почему, и из чего следует и какие это имеет следствия. Многие моменты, тупо зазубренные, но так до конца и не понятые, стали очевидными и ясными как таблица умножения или теорема Пифагора. Он даже засмеялся, настолько было сильно удовольствие от осознания приоткрывшейся ему истины.

— Шурик, что с тобой, никак перезанимался. — Тяжелая рука с размаху хлопнула Сашку по плечу.

Тот оторопело, еще не соображая, что к чему повернулся. Рассеянный взгляд сфокусировался на крупном, на голову выше и существенно шире в плечах лохматом парне. Сашкино сознание, неохотно покинув сияющие вершины чистого знания, подсказало, что простецкая улыбающаяся физиономия принадлежит его одногруппнику, Ивану Тимошину.

— А, Вань, привет.

— Привет. Ты чего, я увидел тебя, стою, жду, а ты проходишь, как мимо столба и не замечаешь. Не хорошо.

— Извини, задумался что-то.

— Да ладно, это я так. Со мной перед экзаменами и не такое бывает. Я тут в сортир конспект с собой взял, ну чтобы время зря не терять. Так, сижу, читаю, а потом на автомате вырываю лист и начинаю мять. Газетный рефлекс. Хорошо вовремя спохватился, а то Ирка бы меня убила, конспект то ее. Вот так. Совсем от этих экзаменов дурной стал. Ты как, все выучил?

— Издеваешься что ли?

— Да, я тоже считаю, что все вызубрить не возможно. Кстати, знаешь, что Шедлов будет у нас на экзамене?

— Да ты что, правда?

Про профессора Георгия Семеновича Шедлова в институте ходили легенды. Он был из той когорты преподавателей которые считают, что на пять знает только господь бог, на четверку они сами, а студент выше чем на трояк знать не может по определению. Двойки на экзамене он ставил только так, когда ему отвечали очень любил ковыряться во всех мелочах, часто повторяя свой любимый афоризм: 'Очевидно, это то, что легко доказать. Но что еще хуже, в его присутствии, как уже было неоднократно замечено, и другие преподаватели спрашивали гораздо строже. Бесстрастная статистика свидетельствовала, при присутствии профессора Шедлова на экзамене, количество двоек увеличивается в среднем на тридцать процентов. По слухам, его даже пытались вразумить в деканате, что мол нельзя же быть таким бескомпромиссным, надо иногда и в положение студента, которому задают столько, что вздохнуть некогда, войти, и быть по снисходительнее, и успеваемость очень уж сильно ронять нельзя. Но профессор был научной величиной мирового масштаба, и приказать ему в деканате не решались, могли только советовать, а на советы он не обращал внимания. Поэтому, хотя он и ценился у студентов как великолепный лектор, на экзаменах его предпочитали не видеть, расценивая его приход как стихийное бедствие.

— Ленка Стенчук сказала, она случайно разговор на кафедре слышала.

— Вот это не повезло, так не повезло.

— Это точно. Урожай бананов будет как никогда обилен. Ладно, фигня, прорвемся.

Перешибить Иванов оптимизм было невозможно ничем.

У дверей аудитории, где принимали экзамен, толпился народ. Сашка и Иван смешались с широкими студенческими массами и узнали последние новости, их было немного и были они не радостны. Слух о том, что принимать экзамен будет сам Шедлов подтвердился на все сто процентов. Профессор уже в аудитории и ждет первую жертву. Несколько самых смелых или отчаянных уже зашли пытать судьбу и тянут билеты.

Дверь неожиданно открылась и в коридор выглянул доцент Марков.

— Есть еще одно место, давайте кто-нибудь.

На его лице угадывалась садистская, инквизиторская усмешка, а может это просто воспаленное воображение рисовало то чего нет и был доцент белый и пушистый. Тем не менее народ испуганно отшатнулся, он больше верил своему воображению. Сашка тоже было шагнул назад, чтобы затеряться в массах, но вредный Иван, как бы случайно преградил пути отхода своим могучим необъятным телом и Сашка столкнувшись с превосходящей массой, по всем законам физики отлетел обратно и угодил прямо в широко раскрытые объятия Маркова.

— А-а, Колесников решился. Давай Александр заходи, — и он широко распахнул перед Сашкой дверь.

Деваться было не куда. Незаметно показав, радостно скалящемуся Тимошину, кулак, Сашка шагнул на Голгофу.

По сравнению с гулом коридора в аудитории было тихо, слышался только скрип ручек да изредка шуршание бумаги. Атмосфера экзамена. Сашка положил перед преподавателем зачетку.

— Так, Колесников. — Он сделал пометку в ведомости, — Берите билет.

— Билет номер двадцать семь.

— Возьмите бумагу и идите, готовьтесь.

Сашка взял несколько листов из пачки приготовленной для экзамена и огляделся. Все удобные места были уже заняты, зашедшими раньше его. 'Хуже нет, чем быть последним', подумал он и сел за первый стол. Списать на этом месте было практически не реально, оставалось уповать только на свою удачу и неожиданное просветление в мозгах, прихватившее его по дороге в институт и вроде бы еще не покинувшее.

Он внимательно прочитал вопросы. Первый он знал точно, со вторым было похуже, формулировку и принцип доказательства он знал, но в деталях не разбирался, не хватило времени. Ладно попробуем вывести доказательство самостоятельно, главное не попасть к Шедлову, а то он может закопать в мелких нюансах, особенно если не уверен и сомневаешься. Задача. На первый взгляд вполне решабельная, если нет каких-нибудь подводных камней все не так уж и плохо.

Сашка уселся поудобнее, достал ручку и начал писать. Мысли были четкие и ясные как никогда. На вопросы билета он ответил на редкость легко. Нужные формулы писались, будто он не бегло просмотрел материал перед экзаменом, а разобрался и повторил доказательства раз двадцать. Задача тоже решилась на раз. Он, удивленный ее простотой, дважды проверил получившийся результат, нет все было верно. Он еще раз прошелся по билету и по своим ответам, вроде все четко. Сашка нигде не видел ошибок или неясностей.

Идти отвечать пока было не к кому, все трое преподавателей были заняты и уже принимали экзамен у получивших билеты раньше его. Редкие минуты блаженного простоя. Сашка проникнувшись уверенностью в подготовленных им ответах наблюдал за ответами других. У профессора Шедлова мучился Петр Рыжов. Он был круглый отличник и большой зубрила. Они с Сашкой недолюбливали друг друга, хотя и не были, конечно, врагами. Просто слишком уж разный у них был подход к жизни. Судя по всему Рыжов переоценил свои возможности пойдя сдавать к Шедлову, хотя четверка, не говоря уж о пятерке, полученные у Георгия Семеновича навсегда и железно доказали бы всем, что свои пятерки он зарабатывает головой, а не усидчивой задницей. Сейчас ему приходилось нелегко, билет он наверняка знал, но профессор хотел большего. Он докапывался до сути и Петруха с какого-то момента поплыл.