Истории, рассказанные в темноте

— Я уйду завтра, во всяком случае, он приказал именно так, — пробормотал Джексон. — Терпеть не могу брать на себя ответственность, но я крайне обеспокоен. Пойдем, глянем, как он там.

Они приоткрыли дверь библиотеки и осторожно заглянули.

— Воротник шевелится, — вполголоса отметила миссис Пелфрей. — Он спит.

— Как он выглядит? Мне бы не хотелось будить его. Клянусь, мне этого совсем не хочется.

— Лучше не надо. Поставь свечу на стол, в лампу; кашляни, как бы ненароком, как будто ты уходишь. Если он проснется, тем лучше. Если же нет, мы отправимся спать, а ты погасишь свет, как в старые добрые времена.

Джексон содрогнулся, однако в точности исполнил все, что ему было сказано. Кашлянул (будто случайно) убедился, что это бесполезно, и потушил свет. Только в библиотеке свет лампы падал на воротник рубашки, все еще подрагивавший. И только высокое зеркало на площадке дремало, полузакрыв глаза, готовое проснуться и отразить темную фигуру хозяина дома, когда он с зажженной свечой медленно проследует мимо него в спальню.

* * *

Он проснулся. Свеча в лампе догорела и погасла; рассвет, ранний рассвет середины лета, уже вступал в свои права, властно вторгаясь чрез задернутые уродливые жалюзи. Из сада и близлежащих окрестных рощ доносился ранний звонкий щебет бесчисленных птиц. Где-то на дальней дороге тяжело прогрохотала повозка с ранними рабочими. Нет, свечи больше не нужны; он будет спать днем, с тем приятным чувством успокоения, дающего твердую уверенность в том, что все будет хорошо, или, если не твердую уверенность, то хотя бы надежду.

Ах! как часто в этот самый час он поднимался по лестнице, с любопытством рассматривая свое отражение в зеркале. Как раз сейчас его голова должна была появиться на фоне закрытых дверей японской комнаты. В зеркале отражались позолоченное обрамление дверей, сине-белые восточные вазы, здесь было все, кроме... кроме темной фигуры. Александр Вайатт видел все, кроме самого себя. Зеркало, его зеркало, отражало все, кроме него самого! Назад! скорее назад, в библиотеку! Что-то случилось!

Здесь, в кресле, дух Александра Вайатта, который не могло показать зеркало, увидел неподвижное бездыханное тело, застывшее в кресле.

— Я умер, — прошептал Александр Вайатт, — и это... это... это все.

ПОКОРНАЯ ЛУНЕ

Даже в детстве, принцесса Виола не могла спокойно слышать танцевальную музыку; ритм движения ее крови сейчас же настраивался на ритм музыкальный, заставляя ее раскачиваться, подобно деревцу при порывах ветра, в высшей степени плавно и грациозно.

Она не считалась красавицей, но очень милой, с длинными, до колен, волосами, и если не танцевала — тогда она была самим воплощением изящества и огня — казалась вялой и апатичной. Сейчас ей было шестнадцать, и она была обручена с принцем Хьюго. Эта помолвка отвечала интересам государства. Для нее это событие было сопряжено с династическими вопросами; она подчинилась неизбежному; все решилось; Хьюго же в ее глазах был так себе — во всяком случае, не бог; впрочем, никакого значения это не имело. Что же касается самого Хьюго, его отношение к предстоявшему событию было иным — он любил принцессу.

В честь обручения был задан пир, а затем и танцы в большом зале дворца. Отсюда принцесса вскоре сбежала, недовольная и разочарованная, и направилась в дальнюю часть сада, раскинутого вокруг замка, где она уже не могла слышать музыку, призывавшую ее.

— Они умеют двигаться, — сказала она сама себе, когда убедилась, что ее никто не может услышать, — но танцевать они не умеют. Их движения правильны, они не допускают ошибок, но они — машины, повторяющие бесконечные раз-два-три. То, что они называют танцем, полностью лишено вдохновения. Разве так танцую я, когда остаюсь одна?

Так брела она, пока не оказалась перед входом в старый заброшенный лабиринт. Он был построен при ком-то из ее предков. Окружали его полуразрушенные высокие стены, густо поросшие наперстянкой. Сам лабиринт представлял собой хитросплетение высоких живых изгородей; в самом его центре имелось открытое пространство, окруженное могучими соснами. Много лет назад ключ от лабиринта был утерян, и теперь находилось мало желающих проникнуть в него. Дорожки, некогда посыпанные гравием, скрылись обилием трав, в некоторых местах живые изгороди, распространившись за отведенное им пространство, почти полностью блокировали проходы.

Минуту или две Виола неподвижно стояла перед воротами, глядя сквозь кованые решетки ворот с геральдическими фигурами. Затем, охваченная внезапным приступом любопытства, вдруг решилась войти в лабиринт и прогуляться до самого его центра. Она толкнула двери и вошла.

Снаружи, в свете полной луны, все казалось необычным, здесь, в темноте аллей, безраздельно царила ночь. Вскоре она позабыла о своем намерении и бродила бесцельно, иногда сворачивая, когда ежевика причудливыми переплетениями преграждала ей путь, или вздрагивая, когда из массы вьюнков на ее щеку вдруг проливалась прохладная влага. Внезапно она остановилась, обнаружив, что перед ней открытое пространство, окруженное высокими соснами; она достигла своей цели — центра лабиринта. Она была здесь, и она радовалась этому. Земля здесь оказалась усыпана белым песком, мелким, и, казалось, плотно утрамбованным. С ночного неба щедро лился лунный свет, превращая площадку в некое подобие сцены.

Виола подумала о танцах. И не успела подумать, как ее атласные туфельки заскользили над сухим мягким песком, и она, легко переступая, скользя, кружась и поводя руками, напевая мелодию, проследовала в центр площадки. Здесь она остановилась и обвела взором окружающие ее темные деревья, залитый серебром песок и луну в небесах.

— Мой прекрасный, лунный, уединенный танцевальный зал, почему я не нашла тебя прежде? — воскликнула она, и тут же добавила: — Но, мне ведь нужна музыка.. Здесь обязательно должна звучать музыка!..

Она сложила руки и молитвенным жестом протянула их к луне.

— Милая луна, — взмолилась она, — пусть твои серебряные лучи принесут мне музыку, сюда, в этот дивный зал, чтобы я могла танцевать, танцевать для тебя одной.

Она откинула голову назад, руки ее опустились. Она закрыла глаза и послала в небо воздушный поцелуй.

— Луна, милая луна! — прошептала она. — Сделай это для меня, и я стану твоей рабыней; я буду делать все, что ты захочешь!

Неожиданно воздух наполнился чарующими звуками невидимого оркестра. Виола не удивилась, и не замерла. Под медленную музыку сарабанды, она принялась покачивалась и перемещаться. Ритм музыке задавали маленькие барабаны и протяжные звуки волынки. Воздух наполнился пряными, дурманящими ароматами. Виоле казалось, что она видит отблески пастушеских костров и слышит отдаленный рев диких зверей, обитателей пустыни. Она повела руками по волосам и позволила им рассыпаться по плечам, двигаясь в такт музыке. Ее тело медленно плавно покачивалось из стороны в сторону, ее атласные туфельки скользили над серебристым песком...

Зазвенели тарелки, и музыка внезапно прервалась. Виола широко открыла глаза. Грациозным жестом она поправила волосы, и властным движением вскинула голову.

— Музыку! Еще музыку! — повелительным тоном произнесла она.

Вновь зазвучала музыка. На этот раз это был танец-каприз, с ведущей партией скрипок, веселый, легкомысленный, живой. И опять ее глазам предстало видение. Старый король пристально смотрел на нее, король, на чьем сморщенном лице были заметны следы распутно проведенной жизни. Придворный, с большим носом, суетился вокруг него и бормотал: "О великий! Если бы вам вернулась ваша молодость!" Это было странное видение. Музыкальный темп все ускорялся и ускорялся; она кружилась, передвигалась, совершая различные па; и танец ее был легок, как свет, обжигающим, как огонь, плавным, как речной поток.

Еще мгновение — и музыка смолкла. Виолу охватил ужас. Она бросилась бежать с освещенной лунным светом площадки, сквозь деревья, по темным проходам лабиринта, не понимая, куда бежит, и неожиданно для самой себя оказалась перед железными воротами. Она снова побежала, через сад, почти не останавливаясь, чтобы перевести дыхание, пока, наконец, не достигла дворца. Восточная сторона неба уже начинала светлеть; празднество во дворце заканчивалось. Как только она вошла в залу, к ней направился принц Хьюго.

— Где ты была, Виола? — строго спросил он. — Что заставило тебя покинуть праздник?

Она топнула изящной ножкой.

— Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы, — заявила она.

— Мне кажется, у меня есть право услышать ответ, — сказал принц.

Она рассмеялась.

— Впервые в жизни... — и ответила: — Я танцевала.

Принц отвернулся и безнадежно вздохнул.

* * *

Шли месяцы. Постепенно Виолу охватывал все больший и больший страх, что случившееся не отпустит ее. Каждый месяц, как только наступало полнолуние, хотела принцесса того или нет, она находила себя в лабиринте, окруженная его таинственными стенами, на странной танцевальной площадке. И когда она оказывалась там, снова звучала музыка, и она снова танцевала, глядя на луну. Когда это случилось во второй раз, она подумала, что поступила так по своей собственной прихоти, а музыка всего лишь плод ее воображения. В третий раз она испугалась, она поняла, что сила, приходящая к луне по мере ее роста, имеет над ней неодолимую власть. Страх за год, возрастая с каждым месяцем, превратился в ужас, каждый раз музыка играла все дольше и дольше — и с каждым разом все меньшее и меньшее удовольствие получала принцесса от танцев. Холодной зимней ночью луна позвала ее, и она пришла, несмотря на пар ее дыхания, замерзавший в воздухе, несмотря на то, что окружавшие ее танцевальную площадку деревья выглядели черными голыми скелетами. Она никому не смела ничего рассказать, хотя скрывать отлучки становилось все труднее. Но, казалось, что-то оберегает ее, и она всегда возвращалась в свою комнату после полуночных танцев не будучи никем замеченной. С каждым месяцем зов становился все более властным. Однажды, когда она стояла, коленопреклоненная, перед алтарем в своей маленькой часовне во дворце, то вдруг осознала, что слова молитвы, знакомые с детства, уходят из ее памяти. Он поднялась и зарыдала, но ее звали, и она не могла противиться этому зову. Принцесса вышла из часовни и пошла вниз по дворцовому саду. Как безумная, танцевала она в эту ночь!

Свадьба должна была состояться весной. Но уже сейчас она становилась все нежней и нежней с Хьюго. У нее возникла ничем не обоснованная надежда, что, как только они поженятся, она все ему расскажет, и он сможет защитить ее, потому что — она всегда это знала, — он был бесстрашен. Она так и не смогла полюбить его, но старалась скрывать это, уверяя себя, что в будущем все изменится. Однажды он признался ей, что как-то раз попытался найти путь к центру лабиринта, но потерпел неудачу. Она ответила слабой улыбкой. Если бы только она смогла не подчиниться зову! Но ей никогда не удавалось этого сделать.

В ночь перед бракосочетанием она отправилась спать и спокойно уснула, подумав, что это ее последняя ночь без Хьюго. На небо взошла полная луна и Виола вдруг проснулась, с неодолимым желанием сию же секунду бежать, лететь на танцевальную площадку. Казалось, кто-то нашептывает ей: "Быстрее, быстрее!" Она накинула плащ, сунула ноги в атласные туфельки и поспешила на зов. Никто не видел и не слышал ее ни на мраморной лестнице дворца, ни на террасе, ни в саду; она бежала так быстро, как только могла. Колючки впивались в ее плащ, но она резкими движениями высвобождалась, разрывая материю; острый камень порвал туфельку, нога ее окрасилась кровью, но она не останавливалась. Как камень, сорвавшись с утеса, все падает и падает вниз, пока не достигнет прибоя, как мотылек, покидающий свое пристанище в уютной прохладной темноте ночи летит, чтобы найти свою смерть в огне лампы, при свете которой вы читаете поздним вечером, — так и у Виолы не было выбора. Луна требовала ее. Луна безжалостно влекла ее в жестокий круг блестящего песка и неумолимой музыки.

Музыка звучала в ночи, легкая, искристая. Виола сбросила плащ и стала танцевать. И как только она сделала это, то заметила тень, появившуюся на краю Луны. Эта ночь была ночью затмения. Она не знала этого. Танец пьянил ее. Она все была в белом, и лицо ее также казалось белым в лунном свете. Каждое мгновение было наполнено поэзией и грацией.

Музыка звучала, не прекращаясь ни на мгновение. Она устала, смертельно устала. Ей казалось, что прошли часы; тень почти совсем скрыла лик Луны, стало темно. Она едва различала окружающие площадку деревья. Но она все танцевала, кружилась, подпрыгивала, переступала, увлекаемая беспощадной музыкой.

Наконец, она остановилась, остановилась тогда, когда Луна совершенно скрылась в тени, и вокруг стало совершенно темно. Но остановилась всего лишь на мгновение, а потом началось все сначала. На этот раз зазвучала медленная, напоенная страстью мелодия вальса. Она не могла сопротивляться, и вновь принялась танцевать. Но стоило ей сделать движение, как крик ужаса вырвался из уст ее, потому что в беспросветной мгле, окутавшей принцессу, ее подхватили и закружили горячие руки невидимого партнера...

* * *

Поиски пропавшей принцессы продолжались весь следующий день. Лишь вечером принц Хьюго, с лица которого не сходила мрачная тень беспокойства, в своих поисках достиг железных ворот лабиринта и приметил на камне рядом с ними капли крови. На воротах также было кровавое пятно. Так, следуя этим указаниям, оставленным пораненной ногой Виолы, он оказался в центре лабиринта на площадке, служившей ей ареной. Здесь было пусто. Однако песок по краям площадки был взрыхлен, словно кто-то перемещался по нему длительное время. Но ему долго не удавалось найти отдельного следа. Наконец, ему это удалось — два четко отпечатавшихся следа — крошечной атласной туфельки и большого раздвоенного копыта.

ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ

Мужчина взглянул на женскую фигуру, лежащую на диване. Маленькие серебряные часы на камине принялись отбивать время; он терпеть не мог этого звука. Он подскочил, как сумасшедший, схватил часы, бросил их на пол и растоптал. Затем опустил шторы, открыл дверь и прислушался; на лестнице никого не было. Тишина казалась ему невыносимой, столь же невыносимой как и звук мгновениями раньше. Он попробовал свистнуть, но во рту пересохло, и все, что ему удалось — издать смешной шипящий звук. Закрыв за собой дверь, он сбежал по лестнице и вышел на улицу. Женщина на диване не двигалась и не издавала ни звука. День клонился к вечеру; лучи заходящего солнца проникли сквозь зеленые шторы и окрасились ужасным цветом, который, казалось, имело лицо женщины на диване. Из темных уголков помещения выбрались мухи и принялись суетиться, ползать и жужжать. Одна, очень маленькая, подлетела к обнаженной полоске женской руки; теперь казалось, что по руке ее движется маленькое черное пятнышко.

На улице, мужчина шагнул с тротуара на проезжую часть; послышался крик и проклятия кебмена, кто-то подхватил мужчину под руки и втащил обратно на тротуар, не очень любезно посоветовав быть внимательнее. Мужчина постоял с минуту, отер рукой лоб. Нет, этого он делать не будет. Настал критический момент, момент, когда, в первую очередь, ему необходимо абсолютное спокойствие и ясность мысли; но сейчас, едва он пытался прийти в себя, перед его мысленным взором вставала картина — белое лицо и отблески зеленого света на нем. Его сердце рвалось из груди, ему казалось, что биение его разносится далеко по улице. Он чувствовал биение пульса, он считал вслух его удары, стоя на тротуаре, и лишь спустя время осознал, что несколько зевак, среди них двое-трое мальчишек, смотрят на него с ухмылкой. Кто-то подал ему шляпу, она свалилась в тот момент, когда его втащили обратно на тротуар; он этого не заметил. Он взял шляпу и нащупал несколько монет, чтобы дать их своему благодетелю. Он нашел полкроны и полпенни, он держал их в руке и смотрел на них, не понимая, зачем их достал. Потом вдруг вспомнил, и протянул мальчишке. Тот расхохотался, затем бросился бежать; его товарищи помчались за ним, и он слышал, как они кричали на бегу: