Тем не менее, Англия участвовала в очередном европейском дележе, и весьма активно. Не открыто, упаси боже, нет. Воевали, и довольно успешно, английские деньги, оседавшие в карманах тех или иных сановников разных стран. Была ли Англия за Лещинского или за Августа Третьего? Англия была за самоё себя. В данный момент Англии было выгодно ослабление Франции, а если ещё получится при том не допустить усиления других держав, то было бы вовсе замечательно. Потому симпатии лондонского кабинета, в общем-то, находились на стороне антифранцузской коалиции, но министры и полководцы стран, входивших в оную, частенько получали субсидии ...за неспешность. Логика в этом была железная: чем дольше континентальные державы выясняют меж собою отношения в жёсткой форме, тем больший политический вес у самой Англии, и тем скорее прибегнут к её посредническим услугам. А посредник всегда соблюдёт свою выгоду, примиряя стороны конфликта.

От субсидий из Лондона мало кто отказывался. Разве что самые преданные франкоманы, а таковых в Петербурге пока не наблюдалось. Были и такие, кто принципиально не брал и у англичан, к примеру, уроженец Ирландии генерал-аншеф Ласси. Мздоимство, впрочем, везде считалось не только не зазорным, но и даже желательным. Чиновники имели свой профит, а государи, точно зная, кто на чьём пенсионе сидит, строили свои расчёты. Более того, сами, порой, зависели от субсидий. Тот же Фридрих-Вильгельм прославился не только своей экономностью и стремлением привить подданным пресловутые "прусские добродетели", но и активным поиском дополнительных источников пополнения казны. Брал, откуда давали, не стесняясь, после чего не торопился исполнять то, за что плачено было. Исключение составляли лишь дела, кои шли на пользу Пруссии; тогда кайзер-зольдата было не узнать, настолько он преисполнялся благородного рвения. Гогенцоллерны давно точили зубы на северные польские земли, и им вовсе ни к чему был в соседях ставленник Франции, вот уже лет десять как заинтересованной в построении прочного "восточного барьера" между Россией и Австрией. Но, поскольку дела антифранцузского комплота шли вовсе даже неплохо, Фридрих-Вильгельм с превеликим удовольствием делал именно то, за что получил субсидии от своего английского родственника: а именно — ничего не делал, разводя бурную деятельность только в сфере дипломатии.

Франции нужен был "барьер", Пруссии нужны были земли, Австрии тоже нужны были земли и укрепление позиций в Европе, России нужно было спокойствие на западных границах. А тем, что нужно было Польше, никто не интересовался. Впрочем, польская знать точно знала, что ей нужно: вольности, бесконечные субсидии и возможность безнаказанно притеснять иноверцев — православных и протестантов. А от кого всё это проистечёт — вопрос десятый, лишь бы продолжался праздник жизни.

Альвы на своём долгом веку повидали немало, несмотря даже на то, что их мир менялся медленно. И они, ознакомившись с историей польского вопроса, давно поняли, что этому государству в его нынешнем виде осталось совсем недолго. Того же мнения придерживался и прусский кронпринц Карл-Фридрих. Но если Россия не отказалась бы вернуть некогда потерянные земли, Австрия желала округлить владения и пополнить казну за счёт богатых польских соляных копей, Фридрих-Вильгельм видел лишь Померанию, то его наследник рассуждал иначе.

— Польшу, — говорил он сестре, Вильгельмине Байрейтской, приехавшей навестить брата в Берлине, — мы сперва разорвём на кусочки и с удовольствием проглотим. А затем её, хорошенько поварившуюся в немецких желудках, мы отрыгнём обратно, и слепим из сей отрыжки новую Польшу, совершенно враждебную всему славянскому вообще и русскому в частности. Не бог весть какая штука выйдет, но чем больше собак вцепится в шкуру русского медведя, тем легче мы его завалим.

— Россия не так слаба, как ты думаешь, — отвечала ему любимая сестра, нисколько не смущавшаяся грубоватых оборотов братца. — Скажи, Фриц, ты ведь не собираешься поступать так, как говоришь?

— Разумеется, собираюсь, сестричка. Пруссии нужен простор, и этот простор я могу ей обеспечить только за счёт России.

— Но папенька собирается женить тебя на русской принцессе.

— Для меня этот брак не имеет никакого значения. Разумеется, я выжму из него все возможные выгоды, но моя жена будет значить для Пруссии ещё меньше, чем ныне значит наша маменька.

— Боюсь, Фриц, ты делаешь ошибку...

Вильгельмина была старшей, и кронпринц всегда прислушивался к её мнению. Но не в этот раз. Просидевший два года в Шпандау, Фридрих ведал, кому обязан провалом своего заговора. Знай папенька все подробности, сынок наверняка лишился бы головы. Слава богу, удалось уничтожить наиболее опасные письма. Кронпринц, публично раскаявшись и повинившись перед родителем, и получивший прощение, сам никого не простил. Язык у него был злой, и он не уставал изощряться в остроумии в адрес России. Он представлял эту страну стойбищем варваров, а армию именовал не иначе, как ордой, которой командует самое низкое европейское отребье. А при малейшем намёке на русскую тайную службу, кою уже начали уважать и побаиваться, то мрачнел и замолкал, то впадал в ярость.

Впрочем, у кронпринца Фридриха были веские основания не любить это ведомство. Хотя бы потому, что доклады о его беседах с сестрою и друзьями ложились на стол русской императрицы-регента не позднее, чем через десять дней после самого события. Правда, принц этого не знал.

— Удивительный хам, — заключила императрица, перечитав и запомнив очередной такой доклад. — Принц умён, хитёр и беспринципен, и это может стать причиной множества проблем в будущем.

— Не желает ли ваше величество пересмотреть вопрос о помолвке цесаревны Натальи Петровны? — с тонкой усмешкой спросил Кузнецов, как раз подававший ей сии донесения.

— Увы, нет. Нам нужна союзная Пруссия.

— Но решимость принца Карла-Фридриха следует учитывать.

— Я учитываю, — альвийка слегка кивнула своему вице-канцлеру. — Наташа тоже непроста, принца ждёт масса сюрпризов... Что там наш канцлер?

— Как я и думал, прилагает все усилия, чтобы вывести Австрию из неловкого положения. Ничего опасного покуда не предпринимает, но не ручаюсь, что не задумывает.

— Он всегда что-то задумывает, Никита Степанович. Не спускайте с него глаз, но действуйте только при необходимости. Он нам пока нужен. Вот... насчёт светлейшего у меня стали вопросы возникать. Трёх месяцев не прошло, как жену схоронил, а уже вокруг меня вертится. Это становится опасным. Никита Степанович, у меня к вам дружеская просьба: окоротите его. Тихо, ненавязчиво, как вы умеете. Пускай лучше о стекольных мануфактурах думает, тем более, дело прибыльное... в отличие от иных затей.

Никите Степановичу не нужно было повторять дважды. Странно, но во времена, когда высокопоставленной даме неприлично не иметь любовника, а то и не одного, альвийка уже который год подавала пример удивительной верности. Чуждый всяческим нежным чувствам, Кузнецов прекрасно понимал опасность, исходящую от потенциальных "галантов" регентши. В особенности если на эту роль претендовал Меншиков, болезненно властолюбивый и охочий до денег. Пока императрице удавалось держать его на расстоянии, но что будет, если князь решится на штурм этой крепости? Ох, как бы головой не поплатился. А он, судя по оговоркам регентши, ещё нужен ей — как денежный мешок для входа в различные концессии и мануфактуры.

— Вы собирались доложить и о делах восточных, — напомнила альвийка. — Судя по депешам, не сегодня, так завтра Надир удавит маленького шаха Аббаса, и сам на престол усядется.

— В Персии сие дело лёгкое, никого не удивляющее, — пожал плечами вице-канцлер. — Однако, матушка государыня, не в том беда, что Надир шахом сделаться хочет, а в том, что стал он проявлять признаки безумия. Иной раз и казнить приказывает без всякой видимой причины, по единой прихоти своей. Собирал войско против турок, а обрушился на маленькое горское племя, только лишь потому, что те недостаточно уважили его персону. Правда, говорят, бывает сие с ним нечасто.

— Без Персии нам нелегко будет турок бить, — задумчиво проговорила Раннэиль. — Австрийцы-то в лужу сели. Но от такого союзничка вреда получим более, чем пользы... Пусть наш посол, дождавшись, когда у Надира в голове просветление наступит, сделает деликатный намёк. Дескать, будем рады видеть его на престоле шахиншахов, но при условии сохранения дружбы меж нашими державами, ибо врагам мы оружие своё продавать не станем. И следует подумать, что противопоставить Надиру, ежели он вовсе из ума выйдет. Нам беспокойство на южных границах ни к чему.

— В Персии принцев разных достаточно. Найти среди них толкового нетрудно. Трудно будет сберечь его голову на плечах.

— Как раз для вас задачка, Никита Степанович, — тень улыбки коснулась губ императрицы. — Что ещё?

— Докладная записка о состоянии инока Ионы, — Кузнецов положил на стол распечатанное письмо. — Соловки, ясное дело, не райские кущи, но парень на удивление здоров. Братии там немного, и они следят, чтоб к нему из мира никто не прилепился... Опасно сие, матушка. Претендент на престол, пусть и отрекшийся, и схиму принявший... Как бы не вздумал на Петра Петровича умышлять.

— Кто? Петруша? — тихонечко рассмеялась Раннэиль. — Этот телок послушный? Он опасен лишь когда подле него некто хитрый трётся, да мысли его на заговоры направляет. В монастыре все его помыслы к богу обращены, о том и ранее игумен вам отписывал. Пройдёт немного времени, и Петруша до того сроднится с нынешним своим состоянием, что, глядишь, новый святой у нас будет. Ещё за благословением к нему ездить станем.

— Царская кровь, матушка, штука странная, — снова пожал плечами Кузнецов. — Голос подать может, когда и не ждёшь уже.

— А я, друг мой Никита Степанович, никогда не убиваю без нужды, — в голосе альвийки среди серебристых ноток едва слышно прозвенела сталь. — Возникнет нужда — отдам приказ без раздумий. Потребуется — так и самолично голову сниму. Но, покуда с той стороны опасности нет, пачкаться кровью не стану. Советую вам уяснить это раз и навсегда.

Императрица, лощёная аристократка, прирождённая принцесса. В этой ипостаси вице-канцлер видел свою госпожу чаще всего. Жесты изящны, голос мягок и редко повышается даже в гневе, слов худых от неё никогда не слышали. Полная противоположность покойному супругу, что мог и на большом приёме по матушке обложить. Но временами Кузнецова пробирало до костного мозга. Иной раз при разговоре с царицей-регентшей не оставляло явственное и пугающее ощущение, будто говоришь ...с ним, с Петром Алексеевичем. Такие штуки Никите Степановичу не нравились. Муж и жена суть единая плоть, но чтобы и душою так сродниться, слепиться в один ком — извините, со стороны сие выглядит страшновато. Впрочем, то не его, вице-канцлера, забота. Главное, что царица безусловно предана делу, и Россию видит не местом для развлечений, а новым отечеством. Остальное можно и потерпеть. Тем более, что дел ещё невпроворот, а работать, словно ломовая лошадь, альвийка умеет.

В его папке ещё лежал доклад об астраханской торговле, и он собирался его представить, но из приёмной, где собрались дожидавшиеся аудиенции вельможи, послышался шум. Сперва быстрые тяжёлые шаги, затем голоса, и, наконец, приоткрылась одна створка двери. В кабинет серой мышью прошмыгнул неказистый молодой человек — Василий Ермолов, новый обер-секретарь канцелярии его императорского величества. До кабинет-секретаря ему ещё расти и расти, но дело своё он знал, и в бумагах ориентировался ничуть не хуже Макарова.

— Ваше императорское величество, — взгляд у него, независимо от обстоятельств, всегда был немножко удивлённый. — Спешное донесение от фельдмаршала Миниха.

Альвийка встала из-за стола — словно перетекла из сидячего положения в стоячее.

— Пусть войдёт, — проговорила она.

Курьер от Миниха, да ещё спешный? За последний месяц ни из Очакова, ни из Тавриды плохих новостей не поступало. Значит, случилось нечто неприятное.

Солдат выглядел именно так, как должен был выглядеть после двух недель скачки по осенним дорогам. Весь в грязи, глаза впалые, и на ногах едва держится.

— Матушка государыня, — выдохнул он, стаскивая с головы мокрую мятую треуголку. — Турки числом двадцать тыщ вышли из Бессарабии и осадили Очаков.

— Что гарнизон? — напряжённо прозвенел голос регентши.

— Четыре тыщи. Когда я выезжал, держались, — он вынул из видавшей виды кожаной сумки толстый, запечатанный сургучом, пакет. — Едва выскочил. Лошадь загнал. Спасибо запорожцам, подсобили мне, не то бы и через месяц не добрался... Фельдмаршал велел, кроме донесения, на словах передать, что живота не пожалеет, а крепость отстоит. Пушки у турок худые, сказал, и стрелять, как мы по весне стреляли, они не смогут.

— Спасибо, братец, — императрица приняла у него пакет. — Ступай, отдохни. Скажи, чтоб накормили тебя как следует, да положенную награду выдали.

— Мне б сперва выспаться, матушка. Двое дён последних без сна, спешил...

За успешно доставленные донесения особой важности военные курьеры получали награду — рубль серебром. За доставленную весть из неспокойных приграничных губерний — три рубля. Солидная прибавка к жалованью для солдата. Доставившие донесение из осаждённой крепости получали целое состояние — десять рублей и отпуск. Оттого в курьерской службе, несмотря на крайнюю её опасность, редко случались незанятые вакансии. Впрочем, Кузнецов давно убедился, что не только в награде было дело. Что-то ещё гнало этих парней исполнять приказ, способный стоить им жизни.

Может статься, то же самое, что заставило и заставляет его, кузнецова сына из захудалой деревеньки, служить отечеству?

— Пушки худые, говорит... — императрица, отпустив курьера вкушать заслуженный отдых, с хрустом распечатала пакет и прочла донесение Миниха. — Значит, это не румелийская армия, а валахи и молдаване под началом турок. Вояки из них... Что ж, думаю, Христофор Антонович Очаков удержит. Но курьера в Тавриду к Сенявину стоит направить, чтобы был во всеоружии и готовился отражать атаку турецкого флота. Сколько он за полгода кораблей на воду спустил? Два? Маловато, ну, хоть сколько-то... Зато теперь мы точно знаем, где будет разворачиваться кампания будущего года. Пора бы Бессарабию и Валахию у султана отобрать.

— Не удержим, матушка, — возразил Кузнецов. — А волю им дай, так тут же кесарь венский туда сунется, и ту волю вмиг отберёт.

— А мы помудрим, как сделать, чтоб не сунулся, — Раннэиль с трудом скрывала раздражение, это вице-канцлер чувствовал всей кожей. — Или сунулся, но не скоро и не успешно. Ступайте, Никита Степанович. Доклады ваши, что ещё мной не читаны, оставьте, я просмотрю и составлю ответную записку. И скажите Василию Васильевичу, что я сейчас выйду.

Нововведение императрицы — предварительная запись на аудиенцию — внесло порядок в тот хаос, что творился в приёмной при Петре Алексеевиче. Теперь она не только точно знала, кто и когда к ней напрашивается, но и могла решить, принимать кого-либо, или отказать в приёме. А то и посоветоваться на этот счёт с вице-канцлером. С ним, то бишь, с Кузнецовым. Приватно она принимала только по особо важным вопросам и весьма немногих. К остальным выходила в приёмную, и выслушивала по очереди. С его колокольни — нововведение было полезнейшее, давно бы так. Ранее бывало, приёмная государева превращалась то в проходной двор, то в бедлам. А сейчас благолепие, да и только... Несмотря на тревожную весть об осаде Очакова турками, Кузнецов покидал приёмную в недурном настроении. План Петра Алексеевича завершился блестяще: после него у штурвала страны оказалась не случайная особа, а государыня. Пусть она всего лишь регент, и уступит власть старшему сыну, едва тому исполнится восемнадцать. Но штурвал держит крепко, и да помилует господь того, кто решится до срока её от оного оттолкнуть.