Эпизоды, не вошедшие в окончательную редакцию "Изгнанника"

В его глазах, напротив, отразилась симпатия к приятной молодой девушке, и он на мгновение даже забыл, о чем идет речь. Ал нахмурился:

— Так вы — внук советника Корэя?

— О, да!

— Значит, это ваш дядя учился вместе с хозяином этого дома! А теперь вы, молодые люди, являетесь сюда с неблагородными целями, да еще и посреди ночи?

— Простите, но мы и в самом деле обознались, — смутился Дрэян. — Вы не так все поняли...

— Господин Дрэян, десять лет назад ваш дед вместе с тем, по чью душу вы явились, спасли мне жизнь в горах. О вашем младшем брате Фирэ мне с восхищением рассказывает Учитель, советник Паском, называя его Помнящим. Так что вы делаете в компании этих озлобленных националистов, Дрэян? — Ал нарочно избирал слова погрубее, так и хлеща взглядом четверых спутников собеседника. — Как шакалы, вы сбиваетесь в своры и травите людей, которые живут на Оритане всю жизнь, как и многие поколения их предков?

Визитеры униженно отступали, только самый младший угрюмо ворчал, точно щенок, потрепанный во взрослой драке. Дрэяну было откровенно стыдно перед Алом и его женой, однако он не хотел потерять лицо и в глазах своих приятелей.

— Довольно, мы уходим, ори Ал. Я буду завтра в Объединенном Ведомстве с самого утра и готов встретиться с вами.

— Буду надеяться, что вы не измените своего решения. Попрощайтесь с моей женой, господа, и извинитесь перед нею за то, что прервали ее сон.

Дрэян принес извинения и пожелал ей добрых снов, остальные же под тяжелым взором Ната лишь цыкнули что-то неразборчивое сквозь зубы. Это была только временная победа, и Нат знал это, и видел, что догадывается о том напуганная Танрэй. И только когда гвардейцы убрались, волк заметил, что ее трясет, будто листья тополя на ветру.

— Что они хотели?

Ал поднял ее на руки и понес в дом.

— Я уточню это завтра, в присутствии наблюдателя...

— Не надо, Ал! — взмолилась она. — Если ты вызовешь Дрэяна на Поединок, то поссоришься со всей его семьей, а ты ведь сам говоришь, что его родственники очень уважаемые хорошие люди? Неужели нужны такие крайности?

— Я хочу узнать еще кое-что — в курсе ли начальство гвардейцев об их ночных рейдах по домам горожан...

Танрэй обвила его шею руками и зажмурилась:

— О, Природа! Страшно представить, что было бы, найди они здесь не нас, а настоящих хозяев дома, за которыми пришли!

Ал рассмеялся:

— Эх, Танрэй, я даже слегка жалею, что они не нашли здесь Сетена с Ормоной. Хотел бы я посмотреть на этих парней, когда они высказали бы свои претензии им! Вернее, я хотел бы посмотреть на то, что раздует ветер по этой лужайке, наткнись они на моих друзей. Помнишь, я рассказывал тебе о смерче?..

Она вздохнула.

Нат заглянул в ее лицо. Танрэй все еще была бледна. Ал всего лишь разозлился и пылал праведным гневом, а она перепугалась, по-женски понимая все куда глубже, чем он, и оттого зная, что опасность куда серьезнее, чем видится мужу.

— Хочешь с нами в дом? — останавливаясь со своей ношей у лестницы, спросил хозяин, и Танрэй протянула руку к морде волка.

Нат проворно взбежал наверх, а в спальне супругов улегся возле самой кровати, чтобы Танрэй могла для самоуспокоения глажить его мохнатую шерсть. Здесь волку было еще жарче, но он чувствовал, что должен быть рядом с хозяевами.

— Неужели нам придется уехать из родной страны? — прошептала Танрэй.

— Спи. Зачем думать об этом сейчас?

— Этот мальчишка так на меня смотрел... с такой ненавистью... Я до конца жизни не позабуду этот взгляд, Ал!

Ал зевнул и потянулся:

— Думаю, безумие кончится и все будет по-старому. Может быть, не на Оритане, а на другом континенте.

— Оритан гибнет, да?

— Ты же знаешь. Но ори начинали с такого же хаоса, но смогли подняться на высшую ступень. Тот катаклизм нарушил привычный ход событий, мы все запутались. Но ведь мы обладаем разумом!

— Ну... — задумчиво произнесла хозяйка, — я бы так не сказала... Почему же нас стало так много, Ал? Учитель сказал, что он узнаёт "куарт" лишь у четверти населения Эйсетти. Имен остальных нет на скрижалях Храма. Тогда откуда же они взялись, все эти люди? Почему так обозлились друг на друга? Ты не думал об этом?

— Думал, но моя специальность все же не предполагает ответов на такие вопросы. Иди ко мне, солнечный зайчик. Иди ко мне, нам завтра рано вставать, нужно заснуть.

Танрэй засмеялась, отпустила Ната и, отвернувшись, обняла мужа.

* * *

То, что произошло утром в здании Объединенного Ведомства, Нат впоследствии узнал лишь со слов Ала и его друга. С их слов и мыслей.

Хозяин отправил его стеречь дом, а сам повез жену на занятия в Новую Волну. Волк лениво слонялся по саду, гулял вокруг дома, забирался в прохладную воду пруда и шуршал камышами.

Тем временем Ал нагрянул в Совет и стал искать Учителя, который вместо преподавания сегодня должен был находиться тут. Он собирался просить Паскома участвовать в их с Дрэяном Поединке в качестве наблюдателя.

Объединенное Ведомство было целым городком внутри большого города. Выглядело оно как гигантская сфера, увитая множеством "орбит"-дорог, каждая из которых автономно вела на свой сектор и как дополнительная конструкция поддерживала здание.

К Ведомству вели два основных шоссе, прямых и широких. Между ними от Храма простирался водный канал, закованный в мрамор набережной. На одной стороне рукотворного озера стоял, опираясь на аллийский меч, мужчина, и его мраморные глаза взирали на далекую пятигранную пирамиду Храма. Так казалось. На самом же деле на противоположном берегу канала, спиной к колоссальному пятиграннику высилась мраморная фигура женщины. Если мысленно продолжить взгляд мужчины и взгляд женщины, становилось понятно, что смотрели они вовсе не на постройки, а друг на друга. Это были Тассатио и Танэ-Ра, любимые герои всех ори и аринорцев, прошедшие в древней аллийской легенде тысячи тысяч поколений. Они должны оставаться навеки разделенными — и вечно соединенными той странной причудой Природы, которую люди назвали любовью.

Каждая грань Храма символизировала одну из составляющих человеческого "куарт", личности, которая была неразрывна с памятью. Утрачивалась память — дробилась личность, дробилась личность — и тем сильнее утрачивалась и память о ней в каждом новом воплощении, оставляя лишь обрывки воспоминаний, похожих на несбывшиеся грезы, на оборвавшийся дальний мотив неведомой песни. Не оттого ли теперь медленно разрушался вечный Храм, призванный отражать собой небеса и земное? Две поверхности из пяти — дымчатая темно-серая и тусклая светло-золотистая — высились за спиной Танэ-Ра, обращенные к Ведомству в напоминание о бренности всего живого. Некогда они сверкали, отполированные подобно зеркалам. Когда-то в Храм приходили ради праздников и прогулок, и здесь все становились счастливыми — храм наполнял прикоснувшихся к нему жизнью и надеждами, которые, впрочем, осуществлялись всегда.

Теперь гигантский полукристалл служил лишь местом, где по традиции отмечали Теснауто, никто не ухаживал за ним, как в былые времена. И Храм остался посреди города, ветшающий, словно и сам недоумевая: зачем он тут нужен?

— Видишь?

Паском стоял у панорамного окна своего кабинета и даже не оглянулся, когда вошел тринадцатый его ученик. Ал приблизился и проследовал за взглядом кулаптра. Тот же смотрел на дальний Храм, залитый лучами застрявшего в зените светила. Оно и по ночам заходит теперь всего на час, когда наступает короткое приполярное лето.

— Пусть о вас думают только хорошее, Учитель.

— Да будет "куарт" твой един, Ал. Как ты думаешь, догадывался ли Кронрэй, когда много тысяч лет назад возводил эту пирамиду в честь аллийцев, что жизнь ее закончится вот так? — Паском покосился на него, не более, но во взгляде сверкнуло что-то, позволившее Алу догадаться: Учитель испытывает его.

— Может быть, то, что я скажу, прозвучит кощунственно, но я иногда радуюсь за Кронрэя... и других... и за себя... В общем, я изредка думаю, что даже хорошо, что мы ничего не помним теперь о своем прошлом...

— Это не кощунственно. Это, скорее, малодушно, — усмехнулся старый кулаптр. — Но таково наказание, и оно закономерно. Кто нарушает ход событий, тот карает сам себя. Не кто-то накладывает на нас проклятие — мы сами проклинаем себя, вредя своему "куарт" и "куарт" своих учеников. Поврежденный дух-личность не может помнить, а если и помнит, то лишь какие-то бессвязные частички целого. Вот почему я так стремлюсь восстановить твою целостность и заставить тебя вспомнить. И, поверь, в точности так же бьются сейчас за своих учеников все Помнящие, кто еще остался на планете... Эти две грани, — он указал рукой в сторону пирамиды Храма, — они смотрят сюда... Ты же знаешь, что они символизируют...

Ал кивнул. Они символизировали начало и финал, а стояли рядом, поскольку окончание всегда тут же переходит в начало чего-то нового, но это новое — старо, оно обладает качествами того, что умерло, и стремится умереть на излете жизни, как и все смертное-живое. Эти грани были солидарны между собой.

— Они были солидарны, — упирая на прошедшее время, признал Паском. — Ты видел, какая трещина появилась там между гранями?

— Не обращал внимания. Наверное, землетрясения повредили фундамент...

— Она пролегла от вершины и стремится к основанию. Никто не ведает, как остановить разрушение Храма. Никогда прежде его не приходилось реставрировать...

— Учитель, простите, но у меня к вам важная просьба. Дело не терпит отлагательств.

Он объяснил, что хочет предложить Дрэяну Поединок, вкратце пояснил, из-за чего, и добавил, что почел бы за честь видеть в качестве своего наблюдателя Паскома.

— Ведомство ныне не дает санкций на Поединки, — ответил тот тринадцатому. — Кроме того, я кулаптр. Целители не имеют права бросать вызов, отвечать на вызов и принимать участие в Поединке в качестве наблюдателя.

Ал разочарованно вздохнул, полыхающий взор его погас:

— Я не знал... Жаль...

— Вы, молодые, мало знаете старые законы Оритана. Может быть, оно и хорошо, ведь Поединки — это архаика, жестокий атавизм, помещенный в красивую рамочку.

— Что ж, придется найти другого наблюдателя... А еще мне хотелось бы выяснить, с чьего молчаливого согласия ведется сейчас травля северян в Эйсетти.

— Ты слышал такое слово — "лицемерие"?

— Разумеется.

— Ну так добро пожаловать в современную политику, мой ученик. Теперь это два синонима. Я знаю этих людей наверняка, но могу сказать: их смещение, даже если его и получится добиться (что вряд ли), повлечет еще более дурные последствия и еще более дурных последователей.

Ал понимал, что за многие сотни лет этого своего воплощения Паском видит всех живущих сородичей буквально насквозь. И если он говорит, что все обстоит именно так, значит, все именно так и обстоит.

Уже выходя, он остановился у двери и спросил кулаптра:

— Паском, а зачем вы вообще заговорили со мной об этом Храме?

Учитель вздохнул:

— Видишь ли, Ал... Многие великие творения, равно как и созидатели, рождаются, чтобы убрать из этого мира столько скверны, сколько им это по силам, — и, махнув на прощание рукой, едва слышно добавил вслед уходящему Алу: — И вся боль, вся грязь этого мира обрушиваются на них безжалостным потоком... Но такова цена их жизни.

* * *

Ученик немедленно отправился на поиски господина Корэя, чтобы узнать о его внуке. Дед Дрэяна служил при Ведомстве, и найти его было проще, чем кого-то из вечно откомандированных куда-нибудь гвардейцев.

— Братишка! — вдруг послышался в коридоре за спиной знакомый тенор.

Ал круто обернулся. В арке главной галереи сектора стоял Тессетен, закутанный в осенний плащ, как будто снаружи стояли холода.

— Да ты никак ищешь приключений, братишка? Я не ошибся?

Ал обрадовано вскрикнул, побежал к нему навстречу, и они обнялись.

— Откуда ты, Сетен? Какими судьбами?

Сетен был загорел, и оттого его въедливые голубые глаза на грубом лице смотрелись еще ярче. Но что-то в нем неуловимо изменилось.

— Разве же мог я пропустить праздник Теснауто? Ну так что ты затеял, братишка? Какого гвардейца ты ищешь и зачем?

— Ну коли уж Паском сообщил тебе это, то должен был сообщить и имя, и причину.

— А причем тут Учитель? — удивился Тессетен.

Ал не понял, шутка это или правда. Не Нат же ему все рассказал, в самом деле!

— Нам с Дрэяном надо поговорить, — и, подумав, что это удачный случай и что Сетен как нельзя лучше подойдет на роль наблюдателя в этом Поединке, молодой человек ухватил друга за рукав: — Идем, идем! Слушай-ка, а что ты так закутался?

— Да холодно здесь что-то... — поморщился Сетен, увлекаемый Алом по коридору. — Мерзну.

— Холодно?! Да это самое теплое лето за последние лет десять!

Сетен не стал с ним спорить, но угрюмо насупился и ускорил шаг.

Какой-то чиновник, узнав Ала, счел своей обязанностью проводить гостей до кабинета господина Корэя и услужливо предупредить того о визите.

Советник поднялся из-за стола, а стоявший перед ним юноша оборотился, и все замерли в безмолвии. Этим юношей был Дрэян.

— Как раз о вас мы и говорили, — объявил господин Корэй, кивая посетителям. — Да будут "куарт" ваши едины, господа... Я хотел бы... э-э-э... принести вам...

— Дрэян! — вдруг выходя из-за спины Ала, вскричал Тессетен и бросился навстречу Дрэяну, лицо которого вытянулось от недоумения. — Зима тебя заморозь! Я же сообщил, что приеду не раньше Теснауто — так чего ты поперся ко мне заранее?

— Я?! — изумился Дрэян. — Э... я...

— О чем вы? — озадаченно уточнил господин Корэй, переводя взгляд с внука на Сетена и обратно.

Не менее растерянным чувствовал себя и Ал.

Тессетен повернулся к деду Дрэяна:

— Господин Корэй, ваш внук изъявил желание войти в состав исследовательской группы на Рэйсатру. В качестве военизированной охраны, вестимо, — он лучезарно улыбнулся гвардейцу, выставив свои крупные белые зубы, которым тесновато было во рту, и они налезали друг на друга, как гагары у кормушки. К тому времени Дрэян уже опомнился и подобрал отвисшую челюсть. — Но, похоже, у Дрэяна плохо с математикой, и он ошибся на день, без предупреждения нагрянув сотоварищи к моему дому, где временно живет семья господина Ала. Между прочим, своей мужланской выходкой они переполошили моих друзей, в связи с чем я требую, чтобы гвардеец сейчас же принес извинения.

Дрэян соорудил некое подобие покаянной речи и смолк, уже перестав понимать хоть что-либо.

— На Рэйсатру? — улыбнулся дед. — Ну что ж, похвальное намерение. Во всяком случае, это отвлечет тебя от дурных дружков с их уродливыми убеждениями...

Юноша беспрекословно кивнул.

Раскланявшись с господином Корэем, Ал и Тессетен покинули его огромный — раза в полтора больший, чем у Паскома — кабинет.

— Что за спектакль? — отойдя подальше от дверей, дал волю удивлению Ал. — К чему ты кинулся выгораживать этого парня?

— Этот парень, идиот ты этакий, сделал бы из тебя фарш через пару мгновений после начала Поединка, — с неподдельной злобой прошипел вдруг Сетен. — Когда-нибудь ты все-таки нарвешься со своей самонадеянностью!