Но мы, Миароны и Окоши, получили иные знания. В большем объеме, за всем тем преимущество нашей обучающей программы было отдано населению зеленого мира. Особенности менталитетов людей из разных стран, основы вероисповедания, формы правления — все, что могло стать стратегически и тактически важным. Облегчить подавление сопротивления и свести к минимуму потери. Разве могло прийти в головы обучающим, что тринадцатому Императорскому Миарону вздумается заплутать в лесу? Без войска, без отряда и даже без верного узаши в сопровождении? Нет, мой случай не смог бы предвидеть и самый изощренный ум.

Если бы только сквозь колючие ветви мне увидеть небо... Тогда (теоретически) я сумел бы определить хотя бы примерное направление. Но еловые ветви сомкнулись над головой плотным куполом. Лишь редкие солнечные лучики умудрялись пробить дорогу сквозь густой слой игольчатых листьев. Здесь, в чаще, не зеленели кустарники, не цвели цветы, не жужжали насекомые и даже для вездесущей травы не хватило света. Мягкий ковер опавшей хвои, гниющие сучья, прелые шишки и сырость. Неприятная, затхлая сырость, затрудняющая дыхание и упорно лезущая под одежду. Не слышно возни мелких грызунов, молчат птицы. Что не так с этим лесом? Или же просто я никогда еще не бывал в настоящем лесу?

Еще несколько минут я стоял на месте, не решаясь сдвинуться ни в одну из сторон. Тщательно переворошил все пыльные уголки своего мозга в поисках каких-либо сведений по ориентированию на местности. Не найдя ничего полезного, пытался применить логический подход и изобрести правила с нуля. В итоге тяжело вздохнул и отдался на милость интуиции, которая советовала не стоять статуей, а заняться делом. Для начала разыскать воду, так как после обильной кровопотери меня терзала сильная жажда. Сосредоточившись и призвав на помощь ветер, я скептически поджал губы. Было бы глупо надеяться, что сегодня стихия мне отзовется. Ветер зеленого мира молчал последние пол года, не собирался он заговаривать и сейчас. Что ж, я уже почти смирился со своей глухотой...

Привалившись спиной к пахнущему смолой стволу, вымотавшийся и опустошенный, я сполз на хвойную подстилку. Сколько времени прошло в бесплотных скитаниях? Час или сутки? По моим ощущениям минула целая вечность. Здоровая нога гудела от усталости, больная разрывалась пульсирующей болью, а в грудь при каждом вздохе впивались десятки острых кольев. Вдобавок последнее время я начал замечать неладное со зрением: однообразный пейзаж из древесных стволов и мрачных теней стал раскачиваться из стороны в сторону и расплываться серыми пятнами. Ко всему во рту поселился устойчивый металлический привкус, а в ушах звенело и бухало.

За всю свою продолжительную прогулку я не встретил и крохотной лужицы, чтобы приглушить терзающую нутро жажду. В неглубоком овраге мне встретилось несколько кустов странных, угольно-черных, сладковатых на вкус ягод. Мысль о том, что они могут быть ядовитыми, пришла после того, как внутри возникли крайне неприятные ощущения. Чтобы предотвратить последствия необдуманной трапезы, мне пришлось опорожнить желудок, — большего для себя я все одно сделать не мог. Часть зловредных соков все же успела усвоиться, и ко всем неприятностям добавилось сильнейшее расстройство живота.

Судя по тому, что вокруг стремительно сгущались тени, близилась долгая осенняя ночь. Воздух стал заметно прохладнее, кончики пальцев озябли до бесчувствия. С ужасом представляя себе грядущую ночевку, я благодарил Отоля за то, что вокруг меня не лежат полуметровые снежные сугробы. Ночевать на снегу — худшее из возможных бедствий. Подышав на сжатые в замок руки, я невольно подумал о северной части Евразии — крупнейшего континента голубого мира. А вернее о людях, которые отважились там поселиться. Нужно быть сумасшедшим, чтобы добровольно согласиться жить в месте, где за пятнадцать минут на улице можно заполучить серьезные обморожения. Где воздух настолько холодный, что больно дышать, а лицо при выдохе моментально обрастает колючим белым инеем. Нужно быть очень отважным, упорным и гениальным, чтобы суметь выжить в подобных условиях. Да не просто выжить, а радоваться жизни...

Шикары не любят холод. Мне никогда не понять землян, а в особенности жителей бывшей России. Они купаются в реках, когда кругом от лютого мороза трещат деревья. Просто вскрывают полуметровый лед и с криками восторга бросаются в воду. Они выстругивают длинные плоские дощечки и скатываются на них с заснеженных холмов. Даже человеческие дети, изолированные от сумасшедших родителей в воспитательных питомниках Виялилах, и те при любой возможности стараются поваляться в снегу. Это так...необычно. Для нас, жителей песчаного мира, такая любовь к холоду выглядит ненормальной, противоестественной. Снег прекрасен. Зрелище падающих с неба хлопьев и выбеленных улиц завораживает, восхищает. Но только лишь при одном крохотном условии — любоваться на него стоит через окно хорошо натопленной комнаты.

Интересно, любит ли зиму маленькая беглянка? Резко тряхнув спутанными волосами, я нахмурился. Снова мысли непроизвольно свернули в сторону земной девчонки, что загадочным образом умудрилась оставить глубокий след в моей душе. Следуя давней привычке, я тут же предпринял попытку если не выбросить их вон, то хотя бы приглушить. Но вдруг мне подумалось: почему бы и нет? А если приятная теплота, которая неминуемо разгорается в груди вместе с воспоминаниями, сможет согреть озябшие члены? Хоть ненадолго отвлечь, изолировать от неприглядной реальности? Сделать чуть ярче мои, скорее всего, последние часы? Подавив саркастический смешок, я откинулся спиной на шершавый еловый ствол и прикрыл глаза. Снаружи остались неутихающая боль, тошнота и холод, когда как внутри наглая, бесстрашная и очень смелая землянка ловила крошечными ладошками кружащиеся в небе снежинки...

* * *

Глава 3

Против ожиданий ночь в лесу прошла спокойно. Даже слишком. Никто не побеспокоил меня. Ни один хищник (если таковые здесь все же имеются) не пришел поинтересоваться полуживым чужаком, что порцией желе растекся под еловыми ветвями. Лес словно вымер: ни звука, ни мелькнувшего во тьме силуэта. Поначалу эта громкая тишина нервировала меня, заставляла беспрестанно озираться, всматриваться в густую, непроглядную черноту до рези в глазах. Я едва не научился вращать ушными раковинами по примеру узаши. Но, не смотря на все мои усилия, лес не желал пробуждаться и наполняться обычными звуками живой природы.

Мало— помалу я устал от тревог. Мне надоело каждый миг ждать подвоха и готовиться к нападению. Вымотанный дневными приключениями, я, наконец, позволил себе полностью расслабиться. Ну, почти полностью... Я смог примириться с болью, стерпелся с действием зловредных ягод, из-за которых был вынужден по понятным причинам каждые пол часа посещать соседние кусты, но зубодробильный холод едва не доконал меня. Ледяной воздух проникал в остатки испорченной одежды, кусал и пощипывал задубевшую кожу, заставлял ежиться и трястись словно в лихорадке, звонко выстукивать зубами. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками, которые моментально растворялись во тьме, унося с собой такое нужное мне тепло.

Десятки раз за эту долгую ночь я взывал к огню силился выжать из себя хотя бы крошечную магическую искру, более всего на свете мечтая о жарком костре. Но зелёный мир не откликался, оставаясь безразличным к стенаниям приемного дитя. Угодив в неисправный портал, я многое услышал и понял. Липкий, неуправляемый страх поселился глубоко в темном уголке души. Неистово гонимое вон подозрение, что в этот раз магическая 'глухота' одолела меня надолго. Вслед же за страхами и догадками явилось ощущение незащищенности. Понимание того, что отныне у меня больше нет преимуществ.

Я прожил долгую жизнь и никогда не стоял на месте. Без перерывов совершенствовал себя и улучшал владение собственным телом. Сфаи стали неотъемлемым продолжением моих рук. Мало кто способен выстоять против меня в честном поединке. За всем тем, служба императорским Миароном научила меня смотреть на вещи реально. Что значат клинки в искусных руках, когда ноги не могут держать тебя прямо, а мир перед глазами плывет и ежесекундно меняет очертания? Что я могу противопоставить вооруженному варварским огнестрельным орудием землянину? Поможет ли мне бесшумная маньефа здесь, в дремучем ночном лесу, где сопротивленцы дадут фору даже неутомимому узаши с его легендарным чутьем? Как ни горько признавать, но без возможности пользоваться энергией мира я теряю всю свою исключительность. Отныне я не один из лучших воинов-магов, а обыкновенный замерзший, голодный, терзаемый жаждой калека, неспособный постоять за себя и, как никогда раньше, нуждающийся в помощи.

Во второй половине ночи мне удалось забыться беспокойным сном. Тело вконец окоченело от холода, что немного притупило боль в искалеченной ноге. Это сомнительное благо и позволило мне чуть отдохнуть. А разбудили меня тяжелые дождевые капли, срывавшиеся с зеленых иголок и падающие на разгоряченное лихорадкой лицо. С трудом разомкнув веки, я понял, что за время сна самочувствие сильно усугубилось. Очертания древесных стволов плясали перед мутным взором, тонули в густой серой дымке. Дыхание вырывалось из саднящей груди с хрипом и присвистом, сердце билось в рваном, бешеном ритме. Руки ослабли, превратившись в мягкое сдобное тесто. И речи не шло о том, чтобы подняться и продолжить путь. В воспаленном, затуманенном болезнью мозгу вспыхнуло осознание — это конец. Не думал, что погибну так: в одиночестве сидя под дождем среди земного хвойного леса. Где никто и никогда не станет искать мое тело.

Забавно, но как только мысль о близком конце удобно улеглась и из гипотетической переросла во вполне очевидную, мне сразу стало легче. Не нужно больше заставлять себя бороться, насиловать истерзанный, вымотанный до крайности организм, изыскивать скрытые возможности, выдавливать несуществующие силы. Можно просто откинуть голову вот так, разомкнуть потрескавшиеся губы и ловить прохладные дождевые капли. Просто смотреть, как они медленно растут. Как миниатюрные брызги напитываются влагой и, обратившись полновесной каплей, скатываются с печатьюострых еловых иголок. Слушать, как вода мягко ударяется о толстый хвойный матрас. Представлять, как высоко в небе, там, наверху, деревья прокалывают макушками низко нависшие темные тучи. И как ярится свободный осенний ветер, пытаясь пригнуть к земле этих непокорных, гордых лесных гигантов. Как скрипят и качаются хвойные пики: вправо-влево...вправо-влево...

— Эй! Аккуратней своими сапожищами!

— А ты шевели живее поршнями!

— Тебе глаза-то на что? Не видишь, куда прешь?!

— Да ты..!

— Живо маски на морды, пока зубы целы!

Сперва я счел приглушенные расстоянием голоса шуткой разыгравшегося воображения. Мало ли, что может пригрезиться в предсмертном бреду? К тому же и стих разговор так же внезапно, как зазвучал. Однако же мягкий шелест ног по скрадывающей звуки лесной подстилке никуда не делся. Более того, шаги явно приближались. Волевым усилием я заставил себя сесть прямо. У этой неожиданной встречи может быть только два финала, но в любом из них я хочу выглядеть достойно. Что ждет меня? Спасение или быстрый конец без мучений? Я буду рад любому из них. А тревожный шелест хвои был уже совсем рядом. Сплетя на груди немощные руки, я стал ждать решающего вердикта судьбы.

Они появились все вместе, вынырнули из-за шершавых стволов, не потревожив ни одной ветки. На миг замерли, увидев меня, и тут же рассредоточились, ощетинившись оружием. Шесть расплывчатых фигур с уродливыми мордами вместо человеческих лиц. Тот, что стоял посередине, что-то приглушенно пробормотал и красноречиво дернул рукой с зажатым оружием. Затем сообразил, что речь звучит невнятно, и быстро сорвал с лица уродующую его маску. Теперь я, наконец, понял — передо мной обычные земляне, по какой-то причине решившие закрыть лица. Тем временем мужчина выругался и с великим подозрением в звучном голосе вопросил:

— Ты кто такой и что тут делаешь?!

Они не могли не узнать во мне шикара — у моего народа слишком приметная внешность. Да и несмотря на плачевный вид, форма все еще сохранила часть знаков отличия. Нужно срочно что-то придумать...что-то сказать... Мысли заметались в голове, периодически сталкиваясь друг с другом. К горлу поднялась тошнота, язык отнялся. Остатками свободного еще разума я отметил, что меня вот-вот поглотит самая настоящая паника. Чувство омерзения к себе и своей слабости отрезвляющей волной прокатилось по жилам, на корню удушив зачатки надвигающейся истерики. Вот ведь! Как же мне перебороть этот постыдный, рефлекторный страх, что поднимается в душе при малейшей угрозе неволи? Неужели после того случая я так никогда и не научусь контролировать свою главную, позорящую звание Миарона слабость? Впору попросить отставки, обратиться к Лекарям Душ, забиться в тихий отдаленный уголок Отольда и с головой уйти в сельское хозяйство, чередуя это полезное занятие с упражнениями по укреплению силы духа....

— Я задал вопрос! — ворчливо напомнил о себе человек. Меньше всего я ожидал услышать в его голосе сочувствие. Однако мое молчание против ожиданий не разгневало его и не оскорбило. Человек хотел, чтобы слова звучали сурово и веско, но рвущаяся наружу, неприятная жалость портила желаемое впечатление.

Нужно было что-то сказать, дать знать, что я его слышу и понимаю... Часть меня, измученная и все еще хорошо помнящая неприятные впечатления от того незабываемого, двухмесячного общения с людьми, молила просить о немедленной смерти, не желая снова познать всю гамму их гостеприимства. Но вторая половина, часть именуемая здравым смыслом, твердила о жизни. Укоряла соседку за недостойную слабость и трусость, припоминала о недопустимости судить землян по худшим представителям их расы. Здравый смысл советовал просить помощи и обещать вознаграждение. Материальное или правовое поощрение. В моей власти наградить шестерку сопротивленцев особым статусом, невзирая на классовый уровень метки, если только та не перешагнула смертный порог. Посодействовать с помощью родственникам, ведь среди землян очень ценятся кровные связи. И проще всего отблагодарить золотом или провизией... Передо мной обычные люди: оголодавшие, одичавшие, гонимые режимом. Я же могу предложить им стабильность в обмен на крошечную услугу — помочь раненному Императорскому Миарону добраться до ближайшего нейтрального поселения. Разве найдут они силы отказать? Ведь все перечисленное — исключительно в их интересах.

Похоже, сомнения терзали меня слишком долго, так как человеку надоело стоять и ждать. Приблизившись, он присел на корточки в шаге от меня и больше не старался скрыть жалости за мнимой угрозой:

— Дружище, сколько ж времени ты тут уже бродишь?

С трудом разомкнув губы, я изготовился к ответу, но меня снова опередили. От пятерки оставшихся поодаль людей отделился еще один крупный мужчина. Его мутный силуэт тягуче приблизился и замер, нависнув прямо надо мной:

— Слышь, капитан... Это ж Миарон...

Чужие пальцы бесцеремонно пробежались по отвороту воротника. Я хотел перехватить наглую руку, возмутиться, пригрозить, но изо рта вырвался только сиплый хрип. Сидеть прямо уже было подвигом, потому мне осталось лишь униженно сносить все, что задумали эти люди.