Озерейка

— Узнаю морячков ! Сам еле ползет, но как ругаться не забыл!

— И ругалка не размокла в море!— добавил второй и заржал снова.

Вот крокодилы низколетающие, не учили вас, идолищ, караульной службе! Постояли бы в карауле с мое, так работали бы по уставу и не ржали!

Я попытался встать и не смог. Ноги совершенно не держали, и сил ни на что не было, даже на то, чтоб в сознании оставаться.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Очнулся я от теплого прикосновения к лицу. Что это было? Открыв глаза, я понял, что меня разбудило: солнечный зайчик, отразившийся от стекла форточки. Глянул вокруг: какое-то помещение вроде сельского дома, в комнате еще пяток кроватей, кроме моей . Пол чистый. А на кроватях спят трое. Ох, это явно больница, раз у вот этого парня на голове шапка бинтов, а у вон того из— под одеяла торчит гипсовый 'сапожок'. Значит, что— то с мной случилось. И правда,чувствую я себя отвратно, как тогда, когда у меня брюшной тиф был, и сейчас явно температура высокая. Как только глаза продрал, было все ничего, но прошла какая— то минута и вот, уже наваливается жар и слабость. Стоп, вот вчера я плавал через бухту и промерз при этом, как цуцик, но это вот было со мной или не со мной или вообще приснилось? Но тогда как же я попал в больницу— то , и больница явно сельского типа , вроде в Новороссийске такого уже нет, чтоб кровати были образца, что старше меня, да и таких хаток под больницу тоже не осталось. Вот в районе такое возможно. Но тогда как же я попал в районную или сельскую больницу из поезда, что прибыл на станцию Новороссийск? Пусть даже нечто со мной на станции случилось и отвезли меня куда, но не в какой то Глубокоболотский район?! Даже мне плавание через бухту в болезненном бреду привиделось, то лежать я должен в городской больнице. Или меня уже в какую -то краевую больницу доставили? Вот в КраснодЫре не лежал нигде. Может, это инфекционный барак какой— то или, не дай небеса, краевая больница для лиц со съехавшей крышей? Там я не был и не хочу быть. И пить— то не пью так, чтоб эти места из— за этого пития посещать. Хотя когда безумие придет, значит, это судьба. Может, все же я разумом подвинулся , оттого и в море полез, в нем плавал, и меня волна вынесла куда— то в Дивноморск или еще хуже, оттого вокруг и все такое ?

Я попытался встать и в этом не преуспел. Выжатый лимон— это сейчас про меня, .а выжатые лимоны лежат и ждут, когда их в мусор выкинут, ибо сами, как я сейчас, ничего не сделают. Вот я и могу только крутиться на месте. Может,.сейчас какая-то нянечка подойдет или как их сейчас называют младшая медсестра? И даже случиться это раньше , чем завтра? Не хватает персонала в больницах, а если это в глуши какой, то там, наверное, и еще хуже. Впрочем, этого сказать не могу, самая глубокорасположенная больница, куда я обращался, была в Севске. Но Севск это хоть и небольшой город, но тысяч двадцать там народу живет. Не самый маленький город в нашей губернии, есть и менее культурно продвинутые. Но в их больницах я не бывал. Там, в Севске и кусанул меня чей-то пес за руку когда я там на монтаже трудился.Это было еще в фирме Юрки Полыхаева. И ранка невеликая, будь она не от собачьего зуба, а от стамески или гвоздя, я даже бы и не перевязывал ее. Само пройдет. Но собака— и кто ее знает, вдруг еще и бешеная в довершение к тому, что дура . Пришлось тащиться в районную больницу. Или то была городская? В общем, больница и больница. где мне эту, с позволения сказать, рану помазали йодом, а в плечо вкатили прививку от бешенства. Хорошо хоть прогресс дошел и до прививок от бешенства, теперь их не колют в живот, и они не болючие до ужаса, да и всего надо привиться пять раз, а не десять. Я привился три раза. Прошло потом двадцать дней, воду я пить не перестал, значит, следующие две прививки уже не нужны. Поскольку за четыре года с тех пор не взбесился, то псина была не с вирусом в мозгах. Или это меня так с опозданием накрыло?

Впрочем , вскоре все разъяснилось. На мое шевеление и шуршание пришел ко мне сопалатник, которого мои попытки сдвинуться с места отвлекли от прочистки мундштука.

— Очнулся, Андрюха ? Ну и славно, а то тут за тебя уж многие испереживались, и капитан из особого отдела, и ребята с твоей батареи, да и мы. Пить хочешь ?

— Ага,— еле выдавил из себя я .

Губы прямо посклеились. Э, значит, хорошо меня лихорадка трепала. К губам прикоснулась железная кружка. Ох,как это здорово, когда водичка по всему, что пересохло, потечет.

— А где я?

— В лазарете, вестимо. Я тут сам семь дён, а ты еще до меня попал. Так и лежишь, в жару весь пылаешь и что— то бормочешь. Петька вон первое время прислушивался и удивлялся, что ты там такое говоришь. И что с него взять, молодой он ищщо, мало что видел. А я вон сам два раза тифом болел, так что нагляделся, как люди в тифу бредят. И сыпняк у меня был, и этот,как его , развратный, тьфу, попутал, возвратный тиф, во как. Тогда меня послушать— тоже бы всякую ересь нес, все сорок бочек арестантов.

А особый отдел? Да ходил тут капитан из него, и не один раз. Ты сюда без документов попал поначалу, вот и подозрение вызвал, что за человек , откуда и пошто беспаспортный. И ишшо лежишь в беспамятстве, оттого и поЯснить не можешь, кто ты и откуда. Посидел он, послушал, что ты про какую-то Ирину рассказываешь, тем не удовольствовался и ушел, да наказал. ,чтоб его известили, как в себя придешь или что с тобой будет, потому как воспаление легких-это не фунт изюму.,всякое может случиться. А тут кладовщик нашел у тебя коробочку с твоими докУментами. Про то капитану сообщили, а он уже и пришел опять, да еще и где-то нашел ребят с твоей батареи. Явились политрук и еще один паренек и сказали, что да, это наш замковый со второго орудия, только он от болезни сильно с лица спал, а так узнаем его, и якорь на руке и шрам на животе от операции, мы его в пехоту проводили, когда германец стал подходить. Вот он и вернулся, хоть и в жару, но живой. Теперь с тобой все хорошо разъяснилось, что ты свой -признали тебя, и дезинтером назвать нельзя, потому как винтовку не бросил, а с ней через море переплыл. Так что мы с тобой здесь двое артиллеристов. А остальные прямо все пехотные, как в старину говорили, кобылки. Правда, я уже сейчас. старый, потом меня в обозные ездовые и взяли, а в германскую я в артиллерии служил, в мортирном дивизионе.. Против Колчака воевал на такой же должности, только батарея была отдельная....

Говорок убаюкивал,.убаюкивал, потому я снова и заснул. Но спать долго не пришлось. Зашла сестра,.ей сказали,что я очнулся. Она доктора привела, а когда меня осматривали,то и разбуркали. Стали осматривать, слушать, термометр ставить, давление мерить, потом вкатили укол под кожу (эх, и ощущения же были), дали какого-то порошка,еще раз напоили и я снова впал в забытье. Так что я не попал в желтый дом, не вернулся в свое время, а продолжал житье— бытье в чужом времени и в чужом теле. Об этом стоило подумать, но голова на такое еще не была способна. Вообще болеть— это зло. Еще на обследовании можно лежать и наслаждаться безделием, а серьезно болеть— ну его нафиг,такое счастье. Особенно тяжко болеть во времена, когда медицина не такая, как сегодня. В мое сегодня. Что бы там не нудили недовольные ею, могу сказать, что из-за развития медицины они вообще могут жить и нудить про несовершенство системы здравоохранения. И я не шучу. Они родились без родовых травм, потому что мамы их рожали не в поле у стога, а в роддоме, под присмотром врача и при операционной рядом. Треть их не умерла в первый год жизни, да и корь со скарлатиной это сейчас неприятный эпизод в детстве, а не приговор.

Сейчас мужики в сорок лет не чувствуют себя отжившими свое(про женщин -не будем), а вот Пушкин, едва не дожив до сорока лет, ощущал себя старым, и не потому, что здоровье его было плохим. В его времена он вполне считался таковым .В тридцать восемь— то лет! И Геккерену , которому было чуть больше сорока, он писал,что посланник какой-то там нехороший старикашка! Облонского Лев Толстой называл старым в сорок два. Хотя реальный Пушкин и списанный с какого— то помешика Облонский— люди ,жившие весьма зажиточно даже по нынешним временам, то есть тяжелая жизнь их не состарила рано, это восприятие их возраста такое было. Раз пережил тридцать три года, значит, старый, и тут дело не в возрасте Христа . Столько именно жил в среднем человек в России, которую кто— то потерял.

А всеобщий кошмар— стоматология? Э, граждане, вы еще настоящего кошмара не видали. Могу рассказать. Генерал Раевский, то самый и сын того самого Раевского, который ребенком ходил в атаку вместе с отцом, и картечь остановилась на шеренге совсем рядом с Раевским -старшим.И от него самого тоже не далеко. А как он помер? От зуба. Сначала зуб болел, потом развился флюс, после флегмона лица.Далее гной прорвался внутрь черепа и генерал помер в (не побоюсь этого слова) в адских муках. Воевал в трех войнах. Ни пули горцев,ни французская картечь, ни персидские сабли его не взяли, а погубил нелеченный зуб. Такое и сейчас случается, но больше по тупому упрямству пациентов, которые перемогались и досиделись до близости адского пламени. А тогда это было нормой. Лечили богатого и известного генерала в общей сложности пять врачей, вокруг ходили, назначали каломель ( слабительное) в лошадиных дозах, от которых пациента много раз проносило. накладывали рядом с опасным гнойным воспалением искусственные гнойные раны. Так тогда был принято лечить. Пациент должен испражняться, и вот потому и слабительное в конской дозе, а то,что он уже неделю ничего не ест,а только пьет сладкую воду с вареньем— это ничего. Слабительное— наше все. Кровь пускали, чтоб лейкоциты не боролись со смертельным воспалением,а в тарелке плавали или миске,не помню уже, что для сбора крови тогда использовали.

Генерал от адских болей не спал ночами, только иногда забывался-. Но это ничего. Ни снотворного,ни обезболивающего ему не назначают. Генерал героически вынес усилия кучи врачей и двух фельдшеров и помер. История умалчивает, сколько докторам заплатили за самоотверженную борьбу с запором у больного гнойным воспалением лица . Это так было с богатым человеком, который мог вызвать сразу несколько докторов в довольно далекое от губернского города село и чтоб они при нем почти месяц сидели и безуспешно боролись с совсем другим недугом. А как было бы тоже самое с бедным? Так и было, что лучше бы ему сразу помереть и не мучиться. Как бы меня тяжко ни терзали стоматологи, а они меня терзали часто и много, ибо такова моя планида. Но все мои страдания с кончиной генерала Раевского не сравнишь. Потому не нойте, господа, бывает и куда хуже. Это я вам пересказал монолог моей бывшей пассии — стоматолога. Когда я ей не поверил, Марина приволокла дореволюционную книгу и ткнула носом. Уела,что уж. Я прочитал и проникся. С тех пор к стоматологам ходил не так чтобы и часто, но чуть раньше, чем от боли на стенку полезу. Когда зуб уже болит, но еще не грозит отправить в страну подземного пламени.

Продолжая тему старого и нового лечения, могу сказать, чть теперь у меня был опыт лечения пневмонии в свое время и в это. Естественно, вывод будет не в пользу не моего, а Андреева времени. Не могу ничего плохого сказать про здешних медиков— но им бы хоть половину лекарств ,что были при мне. Когда меня продул ветерок в Керченском проливе, то лечили меня дома, не в больнице. Колоть ничего не кололи, давали только антибиотик в капсулах, а периодически я ездил в поликлинику па физпроцедуры . УВЧ, диатермия, еще что— то. Возможно, у меня тогда была легкая форма, легче даже, чем сейчас, оттого и дома был и читал собрание сочинений Константина Симонова. Ну да, чувствовал я себя неплохо, и температура была очень небольшая. Единственным серьезным беспокоящим моментом был эффект от капсул с антибиотиком. Положено глотать их перед едой. Заглотаешь,капсула доходит до желудка и сразу идет позыв в туалет по большому. Никогда на меня так лекарства не действовали, но этот 'незнаюкакцин' я больше и не ел. Его подбирали по чувствительности бактерий, вот на кучу антибиотиков мои бактерии плевали, а на него уже нет. Так вот они и передохли и унеслись в Черное море. Сейчас же антибиотиков мне не давали, ибо их и быть— то не должно было. Вроде как советский вариант пенициллина был только создан, а ,может, и еще не совсем готов . Порошки какие— то мне давали, и назывались они 'красный стрептоцид'. Отчего его так обзывали— ей— ей, не знаю, Наверное,потому,что он,зараза ,мочу окрашивал в неприятно красный цвет, да еще и горчил преизрядно. Еще меня регулярно терзали камфорой, горчичниками, банками . Когда температура круто лезла вверх, то растирали уксусом и завертывали в мокрую простыню. Проходило время, и лихорадка снижалась. И еще давали тогда пирамидон. Я про него читал в книгах, но до моего времени он не дожил, по крайней мере, под этим названием. Удовольствие от всего этого был невелико. Пирамидон был просто невкусным, камфара болючей, банки и горчичники тоже нерадостными, лихорадке тоже радоваться сложно. Когда жар зашкаливал, я погружался в какое то полузабытье. Вроде был тут, но и не тут, лежишь себе, как пыльным мешком из— за угла ушибленный. Соседи по палате говорили, что, бывало, я тогда и бредил. Но что я говорил под влиянием внутреннего жара про то я не спрашивал. Незачем спрашивать,раз бредил.Слово говорит само за себя.

Раненые и больные прибывали и убывали. Бывало, очнешься после очередного. пика лихорадки, а соседа уже нет. А где это он делся? Дальше отправили. А Коля из Астрахани ? Ответом станет неловкое молчание. А вроде вечером был ничего, или это было уже не вчера? Не всегда мог понять, сколько провалялся вне времени и места. Так длилось недели две, пока после приступа жуткого жара, от которого я чуть не расплавился, температура очень резко упала. У меня тогда чуть не зашкалило сердце, кололи камфару и еще что— то, кажется , кофеин, и т все же откачали. С тех пор я пошел на поправку. Вечером температура повышалась всегда, а днем уже редко, но сорокаградусного жара уже совсем не было даже вечером. Конечно, и тогда был не сладко, но вроде не угрожал уже печальный конец.

Я даже стал думать о будущем здесь. Пока мне было тяжко, я себя такими размышлениями не терзал. Что толку думать о дальнейшей службе, когда не знаешь, сколько тебе еще удастся протянуть. А вот теперь пришла пора подумать о будущем. Выглядел я , конечно, не здорово, был бледным, как простыня и наволочка, лицо аж прозрачным стало и другое тоже не радовало. Но голова в основном работала хорошо. Оттого я и думал, как мне дальше быть в чужом времени и чужом теле. Про чужое тело я старался не думать. Что сделалось с душой прежнего владельца его , я не ведал, поэтому успокаивал себя тем, что ,если даже и душа второго Андрея пострадала, то я в этом не виноват. Я ничего лично от него не просил, ничего специально не предпринимал, чтоб попасть в его тело и хуже для него не делал. Теперь это тело по мере возможности буду беречь, ибо пользуюсь и я им, а представится случай освободить квартиру от постоя— не буду упираться. Конечно, сейчас я как бы имею возможность считаться своим, никто меня не сочтет психом (по крайней мере внешне) есть документы, но о здешней жизни у меня только самые общие представления.