Зря спящий проснулся

Никто.

ДЕНЬ -25

Любое действие в этом мире начинается со звука. Схема проста:

Звук — Действие — Последствие.

Истошный крик рождает ребенка. Визг шин приводит к аварии. Стук клавиш сочиняет стихи. Дверной звонок материализует свидетелей Иегова. Аплодисменты делают актера талантливым. Грохот выстрела убивает. Глухой стук закрывает крышку гроба навеки. Хруст ломает нос. Стон зачинает плод.

Если приглядеться, вернее — прислушаться — то любое действие, окружающее вас в вашем мире, можно ассоциироваться с каким-то определенным звуком. Если отвлечься от привычных средств восприятия и положиться только на слух, включив сознание, как записывающий механизм, и просто пройтись по собственному дому, то можно обнаружить интересные вещи.

Привычное становится гениальным.

Превращение.

Просто идешь по квартире и делаешь то, что делаешь всегда. Включаешь свет, проходишь по коридору, открываешь дверь, выходишь на кухню, наливаешь воду, открываешь, ставишь, закрываешь, запускаешь микроволновую печь. Все это — набор обыденного. Минимальная продуктовая корзина банальностей. Некоторые даже не замечают, совершая все эти действия изо дня в день, как все мы не замечаем, что наши легкие дышат

АААААХ

сердце бьется

ТУ-ТУК

веки моргают

ЦВИК-ЦВИРК

а кровь бежит по венам

ВВВВВВВ

Мы все настолько погрязли в плоском, неинтересном пространстве, что добровольно отбросили специальные очки, делающие трехмерное кино по-настоящему трехмерным. Нас запустили в кинозал, мы заплатили приличные деньги за билеты, но отказались от самого основного. Что будет, произойди это на самом деле, в реальности? Друзья покрутят пальцем у виска и скажут, что ты сумасшедший. И пойдут дальше, жуя попкорн. Не замечая, что они не столько жуют, сколько

ХРУМ-ХРУМ

Огромные деньги тратятся на рекламу. Известные личности, знаменитейшие люди, говорят нам с экранов телевизоров, что не нужно оставлять без внимания голодающих детей Африки. Что не стоит обходить стороной проблему больных СПИДом. Что в детских домах нет теплых пледов и развивающих игр. Что среди жертв онкологии слишком много малолетних пациентов. Что курение убивает. Что платить налоги это то же самое, что и качественно трахаться по три раза в день всю неделю, кроме воскресения, которое необходимо посвятить духовному очищению.

Двигающиеся картинки. Они говорят, бубнят, писклявят, басят. Потом смывают грим, забирают гонорар и уходят тратить его не на детей Африки, не на больных СПИДом и раком, не на несчастных младенцев, а на кого-то или что-то еще. Более важное и реальное.

Но что, если предложить им интересный фокус — пройтись по дому, отключив сознание и включив уши. Изменится ли их личность?

Что, если вместо дорогих актеров и капризных певцов, доносить до людей важные проблемы при помощи перворожденных звуков? Это ли не эффективно?

Изменится ли ваша личность?

Берем совсем небольшие деньги и тратим их на аппаратуру. Записываем нужные звуки на хорошие мохнатые микрофоны, которые не пропускают шипения и гула ветра. И вбрасываем в эфир. Надрывный плач черного ребенка-скелета. Паническое шарканье подошв убегающих прочь от ВИЧ-инфецированного. Стучащие зубы замерзшего до смерти. Звериный вой проходящего химиотерапию. Влажное чавканье изничтоженных смолами легких.

Что будет тогда? Все покривятся.

Реальность никому не нравится. Реальность состоит из перворожденных звуков. Именно поэтому их так старательно затирают и даже не пытаются использовать. Звуки преобладают. Если показать человеку фильм с рождающими звуками, с громкостью увеличенной в два раза по сравнению с остальным фоном, то в его памяти останется одна лишь звуковая дорожка. И после просмотра он начнет замечать то, что раньше от него пряталось за ушными шорами. Скрывалось.

Он выполнит привычный ритуал прохода по квартире. Но не сделает, а услышит:

Щелк, топ-топ, скрип, гул, всплеск, щелк, клац, бамц, ууууууууу.

Звуки идеально сохраняют образы в памяти. Они как елочные игрушки, оставленные на зиму в большой картонной коробке с плотными ячейками. Когда приходит время, все эти стеклянные шары осторожно вынимают, потянув за блестящие петли, сделанные из целлофанового дождика. Без петель игрушку можно не вынуть, не подцепить, можно залапать жирными пальцами, можно уронить и разбить.

Звуки — петельки восприятия. Они помогают нам выдергивать из глубин памяти то, что в них скрыто. Да, практически всегда скрытое лучше не трогать, но иногда происходят странные вещи.

ЦОК-ЦОК-ЦОК

Настя идет по больничному коридору. Халат ее соприкасается с джинсами. Это

ХЛОП-ХЛОП-ХЛОП

Грудь ее подпрыгивает в бюстгальтере и формирующие его косточки поскрипывают

КРИ-КРИ-КРИ

В кармане звонит телефон. Вибрирует

ВР-ВРР-ВРРР

Она берет трубку и начинает говорить, стоя напротив открытой двери палаты с переломанными. У каждого из них, находящихся в плену этой малоприятной комнаты с шаткими деревянными окнами и продавленными, чуть ли не до пола, панцирными сетками кроватей, что-то сломано внутри. Вы искренне считаете, что нет ничего более невыносимого, чем боль утраты от потерянной любви? Сломайте себе колено. Или пятку.

ХРУМ-ХРУМ

При падении с большой высоты, таранная кость врезается в пяточную, раскалывая ее на куски, прямо там, в жесткой кожаной полусфере, столь любящей отшелушивающие кремы и пемзу. Боль, возникающая при этом, позволяет спокойно смотреть красочные мультфильмы не закрывая глаз и без телевизора. Если вы вовремя попадаете к травмопункт на прием, то раздробленную кость сжимают со всех сторон, как в тисках, винтами, чтобы у нее появился шанс срастись. Затем три месяца в гипсе. Еще столько же — на разработку ноги и приветы всем симпатичным девушкам вы отдаете при помощи энергичного взмаха костылем.

Слава сел на койку. Рука у него прижата к груди, в свежем гипсе. Под толстой скорлупой из бинтов и застывшего раствора, сложный перелом, со смещениями и осколками, которые хирург вынимал из мяса щипцами, как будто прореживал брови.

Он нахально смотрел на стоящую напротив, буквально в двух шагах, симпатичную медсестру, скептически оглядывая ее с головы до ног. Туфли на каблуках, ажурные колготки или чулки, да короткий халат, не скрывающий упругой задницы, тонкой талии и большой груди. Для демонстрации последней (старики с инсультом в восторге) была даже расстегнута пара пуговиц. Он тихо свистнул соседу с койки напротив и указал на дверь.

Теперь на медсестру в упор смотрели двое.

Она по-прежнему разговаривала, улыбаясь и теребя мочку уха. Вертелась из стороны в сторону, как на подиуме, изучала то потолок, то собственные ногти, пока, наконец, не заметила два малость небритых и не причесанных лица. Скривила пухлые губы, но уходить не стала.

— Какая красавица! — громко сказал Слава. Сосед одобрительно цокнул языком.

Настя кинула в телефон последние слова, чмокнула воздух и деловитой походкой направилась к переломанным.

— Вы что-то хотели, больной? — холодно спросила она.

— Нет, только сказать, что вы очень сексуальная. — Слава подмигнул ей и сделал здоровой рукой волнообразное движение, будто гладит гитару.

— А вам никто не рассказывал о рамках приличия, принятых в обществе, учили в школе хотя бы? Про университет не спрашиваю, вас туда явно не пустили. И стоит ли напомнить, что вы — больной, а я — врач?

— Ты всего лишь самка с большими буферами. — Слава осклабился и засмеялся. — Тебе лет-то сколько, врач?

Настя вспыхнула. Гневный румянец в секунду залил щеки, сделав ее еще чуть более привлекательной, она отступила на шаг, уперев руки в крутые бока.

— Извиниться не хочешь? — срывающимся голосом спросила она. Злость не умеет обращаться на "вы". Либо это ненастоящая злость.

— Нет.

— Тогда тебе придется извиниться перед моим парнем.

— Правда? — Удивленные глаза были сыграны неплохо, а вот испуга в лице Славы явно не хватало. — И что он мне сделает, твой парень?

— Зубы выбьет.

Настя оглянулась назад, в поисках поддержки, уже пожалев, что ввязалась в эту перепалку, но и оставлять нахального пациента без возмездия тоже не хотелось. Никому не сойдет с рук оскорблять ее на публике. Да и к тому же, никто такого раньше и не делал.

— Если что — у меня есть щит! — Слава помахал загипсованной рукой и по палате пронесся тихий смех. — Но это на крайний случай. А так, если ты подошлешь ко мне своего хахаля, и он попытается меня, больного несчастного человека, изувечить, то не жди его на следующий день в своей кроватке, красавица. За избиение и телесные повреждения у нас положен срок.

Настя презрительно фыркнула, тут же ощутив сладкий вкус моральной победы:

— В полицию жаловаться побежишь? Какой же ты после этого мужик?

— Обычный. Среднестатистический. Или ты думаешь, что из-за какой-то незнакомой, абсолютно левой дамочки, я буду махаться на арене, словно гладиатор, с каким-то незнакомым, абсолютно левым мужичком? Ты где свой ум посеяла-то? В грудях?

— Я... — начала Настя, но запнулась, потому что увидела краем глаза большую делегацию, стремительно идущую шеренгой по коридору, со стороны входа. Свет из окон бил им в спины, поэтому трудно было разглядеть, кто есть кто, но по маленькому росту и походке в раскачку, она точно определила главврача, теряющегося на фоне крупных и высоких спутников. А вот кто были они, эти люди в штатском, без халатов и бахил? И что там делала Лиля.

Не обращая внимания на все еще вовлеченного в диалог Славу, она быстро прикрыла дверь палаты и прижалась к стене.

"Проверка? Санитарный надзор? Чиновники с самого верха?"

Они прошли мимо нее, обдав атмосферой отчуждения и целеустремленности, не обращая ни малейшего внимания, и даже Лиля не поздоровалась, не подняла сосредоточенного лица, не расслабила нахмуренных бровей. Это было, по крайней мере, странно, а так вообще-то и невежливо.

Настя еще раз посмотрела вслед удаляющимся спинам, потом обратно и, приняв решение, бросилась на пост, чтобы спросить дежурную медсестру, что здесь происходит.

* * *

Длинные ногти, одетые во французский маникюр, отплясывали на белой стойке краковяк. Старшая медсестра округляла глаза и все повторяла, как заевший граммофон:

— Не знаю я, Настенька, не знаю. Не знаю!

Иногда глаза разговаривают лучше голосовых связок. У них есть дар, плещущийся серебристым окунем на дне, и чем глубже оно, тем дар этот больше раскрыт. Поэтому от Насти требовалось лишь зыркать в нужное время без лишних слов, делая страшное выражение лица, и медсестра сама выкладывала абсолютно ненужную информацию:

— Пришли, господа, важные. Тут же к ним Федор Михайлович спустился. Летел, как оглашенный. Я уж подумала проверка, перепугалась. А они перекинулись словами и пошли, побежали. Лилечку с собой прихватили. Может, натворила она чего?

Слово "нет" длиннее "да". Зрачки Насти расширилась. Медсестра боязливо прикрыла рот толстыми пальцами.

— Никак вы, грешные, вдвоем чего-то перехитрили? Чего волнуешься то так за нее? Или сама чего не в курсе?

Зрачки сузились.

Старшая медсестра все поняла и отвернулась. Скептически посмотрела на телефон и философски изрекла:

— Не звонит, проклятый. Значит, пока все тихо. Живем!

Глаза Насти устало закрылись. Когда мы завершаем диалог, то отворачиваемся спиной и уходим. На спине нет рта.

* * *

— Вот он.

Лиля указала на койку, стоящую возле окна. На ней лежал тот самый. Красивый и богатый. Но пока что полумертвый и неизвестно, когда отпадет от него это "полу", когда отпадет от него "мертвый", и когда появится на свет "живой", "полноценный". Если появится вообще.

— Точно?

— Да. — Лиля запнулась и обвела всех испуганным взглядом исподлобья. — Я сначала думала, что мне это кажется. Ну, что от него меняется погода. Но каждый раз все повторялось и повторялось, пока я не привыкла.

— Почему мне не сообщила?! — зашипел Феми. — Почему?!

— А что бы я сказала? Что когда кормлю безымянного пациента, лежащего в коме, то всегда солнце ярко светит и дождь кончается? Попросила бы прописать от этого рецепт?

— Но...

— Без лишних слов, — перебил главврача крупный мужчина, представившийся полковником Гордановым. Его удостоверение резко пахло кожей. Его голос мог только вопрошать либо раздавать приказы. Его возможности, о которых главному врачу предварительно рассказали по телефону, были безграничными. — Вывозите всех из палаты, оставьте нас наедине с этим человеком.

— Вы серьезно? Они же стационарные, без сознания, им нужен покой и аппаратура, — Феми беспокойно завертел пуговицу на халате. — Да и куда мы их денем? У нас просто нет лишних мест!

Горданов не ответил. Он медленно шел по направлению к безмятежно лежащему безымянному мужчине. Натянутый на его мощной спине пиджак слегка морщился. Ступал он с пятки на носок, неожиданно грациозно для своего явно лишнего веса. Остановился. Склонился, всматриваясь в лицо спящего нездоровым сном, поводил рукой перед глазами, поднес к носу, пощупал пульс на шее.

— Вы думаете, что он притворяется? — насмешливо спросил главврач.

— Нет, я не думаю.

Полковник достал из-за лацкана пиджака булавку, открыл ее и неожиданно резко вонзил в плечо пациента, сквозь больничную рубаху.

Тот не шелохнулся.

Зато вздрогнули Лиля и Федор Михайлович. Последний, каким-то велением инстинктов, даже попытался подскочить к военному в штатском и остановить ненужное издевательство, но его слабая попытка была пресечена жесткими руками сопровождающих.

Горданов тем временем подошел к окну и открыл его нараспашку. Вытянул руку, ладонью вверх, и замер.

Послышался раскат грома. Слегка моросящий до этого дождь усилился, превратившись в тугой ливень. За пару секунд в чаше ладони, из крупных капель, как дом, кирпич за кирпичом, скопилась целая пригоршня дождевой воды. Полковник выплеснул ее, закрыл окно, повернулся ко всем и задумчиво сказал:

— Мда. Невероятно.

У него затрезвонил телефон. Пронзительная, примитивная мелодия, собранная из полифонических нот. Выслушав немногословного собеседника, он нахмурился еще больше и произнес:

— Была короткая и яркая вспышка активности. Они засекли ее только что.

Федор Михайлович покачал головой, Лиля же нервно грызла ноготь, поглядывая то на странного пациента, то на каменные лица вояк, не внушавшие ей никакого чувства безопасности.

— Значит так. — Горданов крепко взялся за металлический поручень кровати. — Коли мы обнаружили источник сигнала, замеченный нашими пеленгаторами, то решим проблему быстро. Мы забираем пациента у вас. Все необходимые бумаги будут предоставлены в кратчайшие сроки. Это дело государственной важности.

Говорил он тихо, но максимально доходчиво.

— Вы так же подпишите соответствующие документы о военной тайне, чтобы не было проблем в дальнейшем. И будете держать язык за зубами. Понятно?

— Да. — Синхронные кивки.

— Если кто-то из вас проболтается, то помните, что за десять лет, проведенных в тюрьме, мало кто выходил оттуда таким же, каким был изначально. Сейчас мы тихо, мирно, ждем нашу группу сопровождения с реанимобилем, даем показания, ставим подписи и расходимся, как ни в чем не бывало. Еще кто-то подозревал или догадывался о происходящих с данным гражданином странностях, кроме вас? — спросил полковник у Лили.