Я, Цезарь

То был пожар, или, по крайней мере, его пугающее начало.

— Вилла горит! — воскликнул Эномай гулким голосом, одновременно догадавшись о том же самом.

Брут-младший вспомнил слова Сервилии о возможном нападении помпеянцев, но не мог поверить, что это случилось, едва он покинул отеческий дом. Они с Эномаем выехали из поместья по направлению к югу всего час назад. Рим был на севере, в противоположной стороне дороги, и это значило только одно...

Подстегнув лошадь, Брут развернул ее в сторону виллы. Дорогу преградил гладиатор.

— Господин! — воскликнул раб еще громче, чем раньше, — нам нужно бежать на юг! Вы помните наказ матери? Вам велено спасти свою жизнь!

Но Брут оттолкнул невольника в сторону и резко дернул поводья. Ударить господина или выбить его из седла германец не смел.

— Хороший я буду сын, если оставлю ее одну! — зарычал Брут сквозь зубы.

На вилле проживало примерно две сотни рабов, обслуживающих семью, и еще около двух тысяч обитало на каторгах , раскиданных по прилегающим землям, — всего две тысячи двести или две тысячи триста невольников (Бруты являлись небогатой семьей). Из этих двух тысяч душ, только пятьдесят мужчин являлись гладиаторами-охранниками. Защищать госпожу с оружием могли только они!

Не приходилось сомневаться, что крепкий отряд легионеров, присланных из города, сможет перерезать на вилле всех до последнего человека.

Не было сомнений и в том, что двое вооруженных мужчин, вернувшихся вовремя и оказавших поддержку, могли всех спасти.

Ударив коней, Брут с Эномаем помчались обратно к родовому поместью.

Путь, который был пройден в одну сторону за час с небольшим, обратно преодолели в два раза быстрее. Взмыленные лошади надрывались и грызли удила, их шкура покрылась испариной, и хотя юноше было жаль несчастных животных, он не смел проявить к ним жалость. На чаше весов лежала слишком большая мера — жизнь его матери и отца.

Подскакав к вилле тридцать минут спустя, всадники подняли взмыленных коней на дыбы. Перед парадным подъездом, оставленным так недавно, юноша лихо спрыгнул с седла и, вытащив гладий, бросился в ворота родного дома. Телохранитель не отставал.

Миновав узкую привратную колоннаду, они выбежали на широкий двор, служивший летом для семейных застолий. Двор украшал большой бассейн для сбора дождевых вод, мраморные скамейки и искусная мозаика на стенах. Но они вовсе не занимали внимание молодого аристократа.

Во дворе находилось десять легионеров, полная пехотная контуберния . Напротив них, закрывая мать и лежащего на носилках отца, выстроились тридцать гладиаторов, вооруженных своим привычным оружием — длинными галльскими спатами, кривыми фракийскими саблями, шипастыми тевтонскими дубинами и гигантскими египетскими секирами, больше напоминающими крылья птиц, нежели топоры.

Повсюду валялись трупы, разбросанные в хаотическом беспорядке: в узких коридорах, ведущих в дальние комнаты, на порогах многочисленных дверей, открывающихся в атриум из открытых спален, и даже в бассейне, в котором дождевая вода постепенно приобретала алый оттенок.

Десять-пятнадцать тел принадлежало телохранителям госпожи Сервилии. Схватка началась не так давно, и Брут с Эномаем, возможно, успели к самому пику.

Вопреки россказням о долгих сражениях на арене, большинство кровавых столкновений небольших отрядов, вооруженных холодным оружием, проходят коротко и стремительно. Долгое противостояние можно ожидать от большого войска, либо от гладиаторов, группы которых специально подбирают так, чтобы были равны друг другу по выучке. В реальных же схватках мечников все происходит иначе.

На глазах Брута декурион контубернии дал сигнал, и десять легионеров, сомкнув щиты, с мрачными лицами, но совершено спокойно и хладнокровно двинулись на рабов.

Каждый гладиатор фамильного лудуса считался мастером в обращении с оружием. По мнению юноши, каждый фамильный гладиатор стоил двух или трех бойцов. Брут видел, как они сражаются на арене. Он знал, что телохранители матери тренированы и отважны. Он верил, что рабы будут беспощадны к врагам благородной семьи. Но вместо того, чтобы играючи отбросить нападающих, гладиаторы неожиданно стали гибнуть один за другим. А ведь их заставляла драться не только преданность, но и желание выжить!

Не веря своим глазам, Брут-младший помотал головой.

Гладиаторы Брутов набирались из крупных человеческих особей. Среди атакующих римлян не имелось ни одного, способного сравниться, например, с Эномаем. А Эномаю не уступал ни один из прочих телохранителей. По сравнению с гигантами-рабами легионеры казались мелкими железными тараканами. Но эти тараканы давили и резали своих рослых, мускулистых противников!

Железные щиты и доспехи, а главное умение драться организованной массой давало убийцам-римлянам несоразмерное преимущество. В течение нескольких мгновений, машина из десяти молчаливых головорезов прошла от края бассейна к стене, у которой стояла Сервилия и пара прислужников, державших носилки с телом ее супруга. Их защищали тридцать лучших телохранителей. Но гладиаторов смело как волной.

Щиты легионеров, а главное, щиты их товарищей, шагавших плечом к плечу, надежно защищали солдат Республики от бросков полуголых невольников. Гладии римлян жалили обнаженные тела неумолимо и точно. Спустя мгновения, партия была сыграна.

В живых не оставалось ни одного гладиатора, в то время как из десяти солдат легиона убитых оказалось лишь четверо — на тридцать мертвых врагов. Возможно, как римлянин Брут мог бы радоваться мастерству соотечественников. Но как сын женщины, которую защищали погибшие гладиаторы, сделал лишь то, что сделал.

Взмахнув гладием, он бросился на врага!

* * *

На домашних тренировках под руководством отца Брут-младший успешно демонстрировал умение обращаться с оружием, не смотря на свой нежный шестнадцатилетний возраст. Надо сказать, римское искусство военного фехтования, существенно отличалось от того бессмысленного тыканья оружием, что культивировали в те годы греки, финикийцы, мидяне, а уж тем более кельты и прочие европейские варвары. Римское фехтование по большому счету являлось не фехтованием вовсе, но умением драться в строю, искусством поддерживать товарища и действовать совместно, поражая противника слаженностью и четкостью. По этой причине в Риме никогда не существовало дуэлей или ордалий , но всегда ценилась армейская дисциплина.

Более или менее сильными оставались методики работы мечом внутри лудусов, то есть гладиаторских школ. Но там, преимущественно, культивировалось обращение с нетрадиционным оружием, например, самнитским кривым мечом, опасным только для обнаженного тела, либо трезубцем и сеткой ретиария, бесполезными в настоящем бою.

Немногие свободные римляне, которые тянулись к искусству мечной рубки, тоже использовали для этого нетрадиционное оружие. В частности, кельтские мечи, более длинные и, соответственно, более пригодные для самообороны. Отец Брута к поклонникам иностранных мечей по счастью не относился, во всяком случае, пока был здоров.

— Мой маленький квирит! — часто говорил он сыну, показывая гладий. — Римское оружие является наиболее совершенным из всех когда-либо созданных смертными. Оно почти не годится для фехтования, которое так любят дикари, но незаменимо при столкновении армий. С одним гладием в руках ты не устоишь против иберийца с дротиком, против кельта с длинным мечом, и против парфянина с луком. Но когда в твоих руках щит и меч, а на голове шлем, ты справишься с любым из них как с ребенком! Римское фехтование, прежде всего, это владение щитом, использование доспеха и плеча твоего товарища. Гладий — лишь дополнение. Научись обращаться с ним в комплексе с остальной амуницией, и ты станешь непобедим!

Исполняя завет отца, Брут взял в руки гладий в первый раз, когда ему стукнуло девять лет. С тех пор, за долгие годы упражнений, тренируясь с гладиаторами под руководством придирчивого наставника, он понял, что римское боевое искусство в качестве важнейшего элемента включало в себя умение сочетать оружие нападения с защитным вооружением.

Гигантский скутум, в отличие от круглых греческих щитов или широко распространенных овальных поделок варваров, не был плоским, но представлял собой как бы элемент цилиндра — он защищал своего владельца практически с трех сторон.

В сочетании со шлемом, наручем на правой руке, поножью на правой ноге, а также наплечником, закрывающим плечо, он делал легионера военной машиной, способной справится при определенных обстоятельствах почти с десятком физически равных, лучше подготовленных, более сильных, но хуже вооруженных противников.

Проблема Эномая и Брута состояла в том, что защитного вооружения у них не было, за исключением легких кавалерийских щитов.

И все же первого из своих врагов Брут сразил почти походя — разрубив ему позвоночник у основания шеи, ибо стоял он, как можно догадаться, спиной к Бруту и совершенно не ожидал предательского удара!

Эномай оказался еще более удачлив, поскольку двумя мастерскими взмахами меча поразил открытые шеи еще двоих, стоящих рядом легионеров. Это была не драка. Брут с Эномаем просто рубили выстроившихся строем легионеров как молодые дубки в лесу, одного за другим, охаживая железом незащищенные затылки. Та скорость, с которой все было проделано, могла бы вызвать удивление, но на самом деле была легко объяснима. В горячке боя легионеры концентрировались на приказах офицера, на равнении строя, на прикрытии товарища, на механической работе своего оружия. Чтобы отвлечься от всего этого требовалась как минимум пара секунд. Брут с Эномаем оказались слишком хороши после уроков в лудусе, и использовали эти секунды с толком: мечи нападающих прошли по шеям, затылкам и спинам легионеров как ураган!

Трое нападавших пали, не успев развернуть свой строй и сплоченные цилиндрические щиты. Один был ранен, но, истекая кровью, продолжал стоять на ногах.

Но мгновения удачи прошли. Четверо уцелевших солдат развернулись к безумной паре. В их глазах читалось удивление. Легионеры без труда расправились с тремя десятками гладиаторов, и урон, нанесенный всего двумя ничтожными противниками, поражал. К чести бойцов, удивленное выражение на лицах быстро сменилось желанием отомстить!

Самый правый из уцелевших носил шлем центуриона. То, что он не простой десятник, Брут мог догадаться и раньше, ибо задача разграбления большого поместья была не под силу заурядному декуриону. Яркий плюмаж, красовавшийся на голове этого человека, говорил за себя .

Остальные трое, очевидно, являлись рядовыми легионерами, поскольку дорогих украшений и знаков отличия на доспехах Брут не заметил.

Отогнав нападавших на пару шагов, четверо легионеров застыли. Затем, быстро сориентировавшись, распределились по парам. Двое встали напротив Брута, двое — развернулись в сторону Эномая. Как назло, безусому юноше достался центурион!

Поигрывая мечами и прикрываясь щитами, бойцы расползлись по атриуму.

Брут не сомневался: если бы он и его верный германец оказались среди телохранителей матери, легионеры смели бы их с общей кучей, не почувствовав разницы. Однако сейчас их было только двое против одного.

Из двоих невозможно составить в линию.

Двоих невозможно поставить в строй.

Из маленького подобия большой битвы, схватка в родительском доме, неожиданно превратилась в гладиаторский поединок!

Искусство Эномая, мастерски владеющего длинным галльским мечом, могло сослужить отличную службу, поскольку именно на такие маневренные схватки его натаскивали долгие годы. В строю Эномай был ничем. Но сейчас, глядя на танцующего возле бассейна германца, его врагам можно было только сочувствовать.

Совсем иначе обстояли дела у молодого Брута. Юношеский кураж позволял ему считать себя равным в мечном искусстве взрослому гладиатору, но, разумеется, это было совсем не так. Перед юношей перекатывались с ноги на ногу два опытных бойца, каждый из которых был сильнее его физически, значительно более опытен и умел, а кроме того, носил щит и доспехи.

Шансов у юноши было мало.

Брут-младший сосредоточился на своем мече и скутумах своих противников. Он забыл обо всем на свете — об Эномае, о доме, о юных наложницах и даже, признаемся откровенно, о матери, тело которой, возможно, сейчас истекало кровью за спинами легионеров-убийц.

Во время боя, легионер фехтует, выставив левую ногу вперед. На колено этой ноги он кладет под углом свой гигантский щит, закрывая коленную чашечку и оставляя незащищенным лишь пальцы стопы. Верхний край щита при этом он упирает в плечо. За центр щита, где крепится железная ручка и кожаный ремень, он держится рукой. Ладонь лишь корректирует движения скутума, вся тяжесть которого все же приходится на плечо и колено. Отбивая удар, римлянин всего лишь поднимает локоть, упирая щит в локтевой сустав. В остальное время положение щита корректируется движением всего тела, позволяя руке отдыхать.

Соответственно, корпус легионера всегда развернут к противнику боком, а меч отведен назад. Это — позиция кобры. В любое мгновение, легионер распрямляется, клинок вылетает из-за щита и вонзается в плоть противника. Всего на несколько дюймов. Чтобы пронзить легкие или достать до сердца.

Во время удара римлянин не должен раскрываться, ибо жизнь солдата для его армии, дороже, чем жизнь врага. Нескольких дюймов хватит, чтобы убить. Лишний дюйм выпада — может убить тебя.

Думай о защите — таково правило легионного строя.

Драться холодно. Драться точно. Это песня римских орлов.

Все это Брут вспомнил за доли мгновения, отделавшие его от смерти или спасения. На плечах его не было железных доспехов, а на локте висел легкий щит. Как уже было сказано, в правой руке юноша сжимал гладий, или 'гладиус хиспаникус' , узкий у основания и более широкий к смертоносному острию. По сути, римский гладий представлял собой здоровый тесак, только изготовленный из более добротной стали, чем дешевые кухонные ножи. Длина клинка гладия равнялась примерно длине руки взрослого человека, и если Брут держал рукоять у пояса, острие доставало ему примерно до уровня лба. Тяжесть и форма клинка придавали оружию мощь при ударе, однако их явно не хватало, чтобы разрубить огромный, деревянный скутум или достать кого-то из противостоящих Бруту солдат.

Осознав этот факт, и словно подчиняясь наитию, юноша неожиданно резво вспрыгнул на высокий бордюр бассейна и одним прыжком перемахнул на противоположный край. Не допрыгнул, утопил правую ногу в воде, но тут же вскочил, поднимая в воздух тысячи брызг!

Оба легионера, ускорив движения, бросились за противником.

Ни один из них, по счастью для юноши, не рискнул повторить дерзкий прыжок. Учитывая, что Брут был без доспехов и легче каждого из солдат, наверное, в полтора раза, это было правильное решение. Первый боец бросился обегать бассейн справа, второй слева, покачивая огромным щитом.

Бассейн представлял собой прямоугольник шириной около трех метров и глубиной приблизительно один метр. Утонуть в нем было проблематично, но прыгать через него в доспехах — невозможно по определению, ибо амуниция легионеров весила прилично.