Часть вторая. Искусство вязать узлы

— О-о-о, — проговорил он, поцокал языком и сделал паузу, — очень сильное впечатление...

Почему бы, в конце концов, и не сделать людям приятное? Тем более, если при этом всего-навсего говоришь людям правду.

— Тебе выпала редкая честь, джутт. Он мало кого удостаивает сколько-нибудь продолжительного разговора, чаще вообще ограничивается рыком или этаким звериным ворчанием, а с тобой проговорил аж чуть ли не целых двадцать минут... Интересно, о чем он мог беседовать столько времени с джуттом, хотя джуттов ненавидит больше всего на свете и чует их за версту?

— Вот об этом самом и говорили. Вообще наш разговор носил, если так можно выразиться, — военно— этнографический характер... Я заметил, что вы говорите о нем, будто он и не человек вовсе, а какая— то достопримечательность.

— Можно и так сказать, джутт. Самый старый действующий пилот— истребитель, самый старый действующий пилот-инструктор, и чуть ли не самый старый полусотник во всей армии. Родом он из Лудной Пущи, родители за всю жизнь носа из лесу не казали, — говоривший бросил вслед полусотнику быстрый взгляд, и продолжил, — и сам он — волк, чудовище, нечисть лесная. Говорят, что от него ничего нельзя скрыть, что его не обманешь и не обведешь, потому что он — нюхом чует. Надежнее людей не бывает, но враждовать с ним — так лучше сразу сдохнуть. Теперь таких людей не выпускают, джутт.

В своей недолгой жизни ему уже приходилось видеть, как люди относятся к со своего рода боязливым восхищением к таким вот первобытным чудищам с непонятными для них побуждениями.

— Это точно, — согласно кивнул он, — по крайней мере, — очень на то похоже.

Тем временем люди и роботы постепенно слезали и тянулись прочь от Пенетрантной Системы, а последние десять— двенадцать человек сноровисто и дружно смотали красные канаты, собрали пластиковые подставки и погрузили их на за— держанную роботизированную тележку. Когда последний из них вышел за границы Периметра, начался обратный отсчет времени, и против воли, вопреки всему что— то трепетало у него внутри от волнения. Потом Система медленно сдвинулась с места и покатилась куда прочь, тяжеловесно, но неудержимо набирая скорость, и камеры, расположенные вдоль всего Шляха, передавали объект друг другу, как в эстафете, но изображение все— таки каждый раз вздрагивало при этом, пропадая на неуловимый миг. Видно было даже, как тяжко двинулись рули и могучие под— ставки шасси расслабились, лишенные необходимости выдерживать неподъемный груз Системы. Когда вся эта масса абсолютно непостижимым образом поднялась в воздух, где— то пообок Зала прошло звено Гржим — 888р "Сгляд", специально предназначенные для ведения съемок в воздухе, и на экране снова возникло, вполне-вполне качественное изображение неукоснительно разгоняющейся, безглазой туши Системы, что прямолинейно и напролом перла сквозь несчастное небо нынешнего дня. Потом наступил момент, когда даже скоростные разведчики начали отставать, и тогда началась последняя стадия операции по сопровождению:

— Господа, — произнес в микрофон человек, сидевший за одним из пультов, за— чем— то хлопнув в ладоши, — в настоящий момент вы являетесь свидетелями того, как База достигает первой пороговой скорости, превосходящей скорость истребителей сопровождения. Помимо этого начало второго этапа разгона исключает присутствие в непосредственной близости пилотируемых устройств из соображений безопасности. Теперь пилоты передают эстафету гиперзвуковым беспилотным устройствам типа "Ябиру", выпущенным с их собственных самолетов...

Изображение на экране снова приблизилось и почти сразу же характер выхлопа из дюз изменился, превратившись в факел ослепительного прозрачного пламени, и Система сразу же с необыкновенной мощью устремилась вперед, но гиперзвуковые устройства, созданные пару лет назад на базе того сорта крылатых ракет, что в свое время подпали под действия Договора, пока что не отставали. Потом факел выхлопа вдруг как— то сразу погас, и собравшиеся увидели, как между Базой и ее захребетником как-то очень обыденно появился просвет. Гигантский самолет начал безмолвно, как мертвый, валится вниз а окрыленный контейнер некоторое время летел по инерции с чуть задранным носом. Потом у его хвостовых дюз вспыхнуло, экран побелел, залитый ослепительным светом, а потом разом померк.

— Сейчас вы были свидетелем, как на высоте тридцать две тысячи семьсот метров при скорости две тысячи семьсот метров в секунду произошло штатное отделение контейнера, содержащего орбитальный блок. Масса контейнера — сорок три тысячи пятьсот тридцать килограммов...

А он — шлангуется здесь, как двойник самого себя и наблюдает за делом, относительно которого ему сказали, что оно каким-то боком связано с целью его пребывания в Империи. Еще бы знать эту цель... Хотя, с другой стороны, — может, оно и лучше — не знать. Поскольку все то же шестое-седьмое а может быть даже и седьмое-восьмое чувство настойчиво твердит ему, что это всенепременно будет какая-нибудь пакость... Ну и чого? Шо ж мы, в конце концов, пакостей не видали и ни разу не мерли што ли? Даже интересно вспомнить було бы...

Было у него подозрение, что сглазит. Такое свойство, сглазить, а по совместительству еще и накликать, за ним, вообще говоря, водилось. Вот и на этот раз, не прошло и пяти минут с того момента, как он предался столь вдохновляющим мыслям о Вечном, о Смерти и о Посмертных Воспоминаниях, потому что Коннал Леоннах, все эти дни бывший почти неразлучным с десятитысяцким Яремой Протопом, с многообещающей улыбкой подозвал его к себе:

— Фьян, вот тут господин Дважды Доктор приглашает тебя быть сегодня его гостем. Ему вдруг померещилось, что могут понадобиться твои услуги по толмаческой части. Ты как, а? Я бы на твоем месте не отказывался. На собственном опыте говорю...

Сердце его захолонуло от предчувствия Накликанного События, и он словно со стороны услыхал свой собственный голос:

— Когда?

— А незадолгим, мой свет, незадолгим. Вот господин Протоп удостоверится, что все действительно в порядке, а модуль сбросил оболочку, лег на орбиту и развернул все, что ему надлежит развернуть, да и тронемся с молитовкой. Часа полтора пройдет, никак не больше...

"Круги", поместье Яремы Протопа и гнездо родовитейших аристократов Протопов, не было особенно старым, оно и не могло быть особенно старым, как не был по— настоящему древним сам Роруг. Это был модерн, изо всех сил притворяющийся не то чтобы древностью, — а неким вневременным стилем, как люди обычно его себе представляют. Когда щуру Яремы в ознаменование особых заслуг перед отечеством (и чтобы, с одной стороны, заручившись поддержкой богатейших и влиятельнейших Протопов из Збанибора, держать их, с другой стороны, под присмотром) предложили на выбор несколько участков в Заповедном Ремне, он по совету умницы архитектора выбрал этот. С дубом "Седый", шестисот лет (и паспорт есть от специалистов из Императорской Академии Наук и Искусств!). С бором из громадных двухсотпятидесятилетних сосен, украшенным группой из четырех уж совершенно чудовищных деревьев, родительниц этого бора, лет по триста пятьдесят от роду и называемых, вместе, — "Навеи". Дом, сложенный из гранитного бруса, на вид вообще не имел возраста, но, размещенный как раз по соседству с "Седым", выглядел стоящим на этом месте испокон веку, вроде бы как аж со времен, предшествующих Згону и Броду. Черное озеро в самом сердце бора, окруженное безмолвными, неподвижными гигантскими деревьями, истинное средоточие тишины. Ближе к дому, чуть повыше, где хвойных почти не было, в тенистых местах вдруг вспыхивал белым огнем жасмин, бывший, очевидно, пристрастием уже нынешнего хозяина. А там, где расчетливо-дикие заросли парка расступались, на веселые лужайки выбегали причудливо— изломанные красные стволы деревьев со сладко пахнущими, плотными шаровидными соцветиями желтовато— белого цвета, — Карлея Медоносная. Нет, что ни говори, — неплохо живут в Империи Дважды Доктора. Особенно те из них, которые носят фамилию Протоп. Впрочем, — остановил себя Дубтах, — это он уже со злости: было дело, беднела эта ветвь, ветшала и разорялась, но Ярема стал чем-то вроде имперского Окулиничича, Дважды Доктором и профессором Императорской Авиационно-технической Академии ВВС, крупным акционером как минимум двух авиаконцернов и крайне высокооплачиваемым консультантом. Выкупил и это, и еще два перезаложенных поместья. И вообще все у них, за что ни схватись — не иначе как: "Императорское" да: "Его Величества". Благо еще, что у нынешнего монарха хватает такта не лепить на что ни попадя Императорский Герб: были, говорят, времена, когда он красовался, как клеймо на щеке каторжника, куда ни кинь взгляд, буквально на всем, начиная от лепных барельефов присутственных мест, кончая упаковками презервативов с Его Императорского Величества Заводов Резинотехнических Изделий. Теперь только титулировка дурацкая осталась. Прогресс однако. Обстановка дома вполне соответствовала характеру парка: все чрезвычайно просторное, массивное, до крайности удобное, но с некой претензией на внешнюю грубость. Даже светильники гигантского электротехнического концерна "Драбко Дунич и Компания" были вделаны в канделябры и люстры, чуть ли ни в ручную кованые из прутьев черного металла. После "скромного холостяцкого ужина" (Боже ж ты мой! Как же у него, проклятого, тогда выглядит Торжественный Банкет? ), за которым Дубтах из некоего предчувствия принципиально ничего не пил, Коннал с хозяином сели играть в тавлеи по полю девятнадцать на девятнадцать в малом кабинете, а ему, чтоб не отсвечивал, предложили посетить библиотеку. И тут тоже все было, как положено: шкафы красновато-черного дерева, очевидно — под пятью-шестью слоями бесцветного лака, массивные кресла под черную кожу с чернеными гвоздями под бронзу. И нет нужды, что в инкрустированных шкафах помимо фолиантов позапрошлого века и книг Императорской Типографии с миниатюрами Яна Бондаря и гравюрами Цетанты Изгнанника находились тысячи лазерных дисков под оптическим лейкосапфиром... Да что там диски, — информационный комбайн Библиотеки, — производства "Киклас Логика" между прочим! — и тот был заделан в корпус из черного дерева. С инкрустацией. Старинная вещь, понимаешь. Поди — аж в прошлом году выпущена и по мощности — вроде суперкомпьютера пятилетней давности... Ну да ладно, нас пригласили, и потому будем догуливать последние нынешние часочки... Потому что пахнет именно что часочками и никак не больше. Он отыскал по каталогу "Путь Ночного Солнца" и впал в созерцание ни с чем, по его мнению, не сравнимых, за предел человеческого выходящих гравюр Шиссанских мистиков позапрошлого-прошлого веков. Нет, надо будет так или иначе выпросить копию, потому что не владеть этим диском — просто выше его сил. Вопреки опасениям, "Киклас" оказался системой доступной и благожелательной, ни капельки не мешая его пиршеству духа. Конструктора, помимо монументальной доски и шкатулок с фишками, поставили перед собой бугристого, мутного стекла литровку "Троды", и потихоньку хлестали ее из бокалов, вырезанных из горного хрусталя и извлеченных дедом Яремы из кургана Красная Могила, разрытого им в предгорьях Цебеста, на границе Ганчинги: было им по меньшей мере несколько тысяч лет и богатейшие коллекционеры предлагали за них старому Лавру ЛЮБЫЕ деньги — ан нет. Он был аристократом еще старой закалки и не поддавался ни на соблазны огромных денег, ни даже на тонкие намеки некоторых членов августейшей фамилии. Время от времени почтенные инженеры начинали хрипло орать друг на друга, поскольку "Трода" была весьма специфическим вином, нигде, кроме Империи не делавшимся: продукт совместного брожения сока черного винограда сорта "Сал Сол", актинидии и ягод жовтянки, гашеный и крепленый настойкой аира и водяного каштана. И слышно было, как хозяин призывает какого-то Тригоспода в свидетели того, что он пошел во-от сюда, и обещался выкинуть Коннала в окно и сожалел при этом только о том, что здесь первый этаж, а гость неизреченно-ядовитым голосом отвечал, что при таком выраженном склерозе у ведущих конструкторов Империи он свято верит в неизбежное превосходство машин своей фирмы. "Фирмы Отступника! Фирмы Изгоя!" — взревел збан Ярема, но тут же отступил перед невнятной угрозой: "А вот приедешь ко мне, — ни за что свои муцы не покажу..."

— А, ладно, — живи, — махнул мясистой ладонью хозяин, — все равно первый этаж. Давай-ка лучше мы с тобой еще... Нет, но тебе — нравится?

— О!

— Ну, я рад. Трескай...

И снова все затихало за полуприкрытой, тяжелой, бесшумной дверью, застекленной чуть золотистым стеклом. Партия в классические тавлеи — дело небыстрое и тонкое, не только в нынешний меркантильный век, но и в добрые старые времена знаменитые игроки жили небедно. Было в доме как— то пустовато, это чувствовалось. Да, хозяин был вдов, да сынки— зятья были вроде как на службе, а снохи— дочки вроде как при них, — но сегодня в доме было меньше людей, чем бывало обычно, — это точно. Слуги в темных костюмах (Разумеется, никаких ливрей! Мы же с вами современные люди!) появлялись и исчезали бесшумно, как тени. И нечасто. Потом один из них так же бесшумно прошел в библиотеку и шелестящим голосом проговорил Дубтаху замысловатую фразу на паалти. Он ответил фразой столь же заковыристой, и слуга, согнувшись в полупоклоне сделал некий намек на движение в сторону от двери. Референт поднялся и молча проследовал через "малый" (семьдесят квадратных метров, не больше) кабинет. Маститые мужи, оторвавшись от игры, с любопытством подняли покрасневшие физиономии, и он, на миг остановившись у двери, улыбнулся и помахал на прощание рукой. Уходя, Дубтах еще успел услыхать слова Яремы Протопа, и не подумавшего сдерживать голос:

— Нет, ты погляди, до чего у них все всерьез: не стали присылать постороннего человека, соглядатая своего, ко мне приставленного не пожалели... Это понимать надо! Во конспирация!

Леоннах ответил какой— то короткой фразой, не расслышанной Дубтахом, но зато вызвавшей раскатистый смех хозяина.

Ему не удалось прокатиться на хозяйском "Грбытиче", на который он запал по прибытию в Империю, но альтернатива оказалась, в своем роде, не худшей: его провожатый, доставив пилота в темный угол парка, раскрыл перед ним дверцу дорогой модели "Бродник— Комета", спортивной, но отличающейся повышенной проходимостью. Уже сидя за рулем, лакей напялил на себя очки, пристегнул к ним какой— то тонкий кабель и щелкнул выключателем. Потом завелся, издавая только едва слышное посвистывание, мотор и машина выскользнула через загодя открытые ворота. На превосходном шоссе Заповедного Ремня, со всех сторон укрытом деревьями, было уже совсем сумрачно, день пролетел, как и не было его. Не больше недели тому назад миновали Серебряные Ночи, темное время было коротким, как счастливый миг, но за последних несколько часов небо заволокли тяжелые тучи, поэтому стемнело уже как следует, но его водитель не зажигал фар, потому что при своих очках, соединенных с "накопительными" телекамерами, видел лучше, чем в самый солнечный день. Жизнь его сделала очередной круг, и он снова летел по темному шоссе в неизвестность, и снова деревья по сторонам от везущего его автомобиля сливались в темные пульсирующие ленты, потому что воистину — ничто не ново под этим, всякого повидавшим небом. Шоссе вело их, как он сумел сообразить, на северо-запад, а отвилка его, на которую они свернули приблизительно через сорок минут беспомешной езды со скоростью сто шестьдесят, вела уже на северо— северо запад. Пост у въезда на это боковое ответвление про— пустил их беспрепятственно: очевидно, — у здешних служб были свои методы идентификации своих и они не разменивались на мелочи вроде проверки документов. Очень скоро они миновали последние, все более редкие, все более растрепанные и метелкообразные деревца, и теперь мимо них по сторонам шоссе несся только песок. Желтый песок, чистый песок без всяких признаков растительности и даже самые настоящие дюны, вроде как и не на севере. Тучи, угрожающе громоздившиеся над головой, решили от угроз перейти к делу: зловещий голубоватый свет разлил— ся вдоль темных извивающихся прожилок в грузных тучах, чуть помедлив — небо раскололось надвое громадным, от одного его края и до другого, зигзагом молнии и на бескрайний пляж обрушился ливень. И видно было, как темнел, оседая, песок, как сползали с полотна дороги "ветровые" песчаные языки, смытые ливнем, и лениво вползали новые, "водяные". За водяной завесой он не сразу заметил, как им навстречу вылетела из гущи дождя гигантская бетонная стена, в которую, собственно, и упиралось это странное шоссе. Громадные ворота выглядели столь же приветливо, как врата Ада, но делать нечего, — по всем признакам им было именно сюда.