Сшивающий время

Лет тридцати на вид, невысокого роста, но стройная и изящная. Тёмно-русые волосы, собранные под прелестным венецианским кружевным чепцом, и маленькое лицо с правильными чертами, которое, несмотря на легкую полноту щёк и подбородка, многие сочли бы красивым. Особенно меня поразили её руки с длинными тонкими пальцами и тщательно ухоженными ногтями. Обычно дамы этой эпохи прячут руки под перчатками, но только не в этом случае. Руки баронессы были её визитной карточкой, и окажись она в моём времени, агенты ювелирных домов и продюсеры телемагазинов выстраивались бы к ней в очередь для подписания контракта. Кисти рук были очаровательным творением природы, пальцы — идеальными и белыми, как молоко.

Не меньше удивили и её манеры. Я ожидал увидеть вульгарную грубость и провинциальную ограниченность, но она держалась с изысканным достоинством и имела уверенный вид особы, обладающей живым и критичным умом. Облик баронессы де Витре производил двойственное впечатление: тревожное и пленительное одновременно, благодаря своеобразной складке губ — один уголок приподнят, другой опущен, — словно изогнутых в постоянной полуулыбке, циничной и вместе с тем очаровательной. Казалось, будто она носит разделённую пополам маску — одна половина весёлая и приветливая, другая хмурая и недовольная, а обе вместе приводили наблюдателя в растерянность, заставляя гадать, какое же у неё настроение на самом деле. По крайней мере, в первый день краткого знакомства мне думалось именно так. Впоследствии я выяснил, что баронессе совершенно не свойственны прямота и определенность: все свои мысли она предпочитала держать при себе, а если и выражала, то только исподволь, туманными намёками и жестами. 'То, что Вам показалось моей скромностью в день нашей встречи, — говорила она, когда мы остались наедине на следующий день, — происходило немного от ошеломления. Меня давно никто не навещает. Я улыбалась самой себе, как та танцовщица, на которую смотрит вся публика театра и которая во что бы то ни стало хочет понравиться'.

— Вы клевещете на себя, — вежливо возразил я. — Впрочем, можете клеветать сколько Вам угодно. Вы не измените моего образа мыслей, а моё восхищение Вами достигло такой слепоты, что если бы по какому-нибудь невероятному волшебству Вы сделались противоположностью того, что Вы есть, я бы продолжал упрямо находить Вас совершенством.

— Это уже лишнее, — сказала, смеясь, баронесса. — Я иногда смотрюсь в зеркало.

— Увольте, я не отступлюсь от своих слов.

Мы вели беседу, сидя на софе с удобной спинкой и небольшим столиком перед нами, на котором стоял графин с вином и пара бокалов. Она протянула мне руку с очаровательной непринуждённостью и томно проворковала:

— Будь по-Вашему. Обожайте меня, если не можете иначе, несмотря на мои запрещения. Конечно, приятно быть любимой, иметь возле себя кого-нибудь, кто думает о вас, радуется вашим счастьем, печалится вашим горем. Но будьте рассудительны, не злоупотребляйте моей снисходительностью.

— Как можно? — несмело произнёс я, целуя руку. — Баронесса...

— Ах, приятно до мурашек. Слушайте меня постоянно, — подмигивая, произнесла она, — и никогда не мучьте меня глупыми предложениями. Так что Вы хотели от меня?

Свет свечей, неожиданно выявивший во внешности Мари что-то дьявольское, оказался для меня более благотворным, подчеркнув красоту её лица. Она улыбалась нерешительно, но с какой-то чарующей трогательностью. Мы сидели, окружённые таинственным свечением вечерних красок, и я, вдыхая аромат её невероятных, способных вскружить голову любому мужчине духов, понял: баронесса идеальный кандидат. Она способна очаровать до такой степени, что выбранный ею мужчина сам себе произнесёт: 'Я больше не одинок', и сила этого странного ощущения поразила меня. И я хотел её l'art de vivre ; да она сама научит, кого пожелает. Я стал рассматривать её, и эти большие глаза, которые были скорее миндалевидными, чем круглыми, обладали несравненной живостью. Они наверняка могли сердиться, но не таить зла. Они показались мне самыми сладкими и самыми жестокими инструментами пыток; кометами, приносящими смерть, жалящими стрелами Амура, способные ослепить самого зоркого человека. Тем не менее, не бессердечными, потому что таили в себе море нежности. Губы баронессы были ярко-кораллового цвета, и даже киноварь не могла бы сделать их прекраснее и ярче. Нос имел идеальные пропорции, а прелестная головка опиралась на стройный цоколь шеи, ниже которой выступали два чудесных изгиба ключиц, настоятельно рекомендовавших опустить взгляд ещё ниже, туда, где жили отдельной жизнью два яблока, скрывающиеся под тонким слоем материи. Парис, увидев сейчас баронессу, несомненно, сразу же объявил бы её богиней красоты. Движения всех частей её тела были настолько привлекательными, улыбка столь трогательной, голос таким приятным, что ею хотелось любоваться и обладать. Её жесты настолько соответствовали тому, что она говорила, что каждый, кто слышал её, даже не видя, нашёл бы в ней то, что непосредственно тронуло бы его сердце. Стряхнуть это морок было немыслимо, но...

— А хотите, я Вам погадаю?

— Вы гадаете? Какая прелесть! У меня как раз в столике есть колода.

Мари отодвинула потайной ящичек и достала перемешанную колоду старых карт, не иначе, как раскрашенных вручную.

— Ваши карты красивые, — сказал я, посмотрев на затёртого валета пик, — но я привык к своей колоде. У меня есть карты для особых случаев. Их подарил мне магистр одного неназываемого вслух ордена, и я повсюду ношу её с собой.

— Это для каких таких случаев? — игриво поинтересовалась баронесса, скидывая старые карты обратно.

Вместо ответа на вопрос, я загадочно улыбнулся.

— У этих карт есть свой язык, — тихо произнёс я, карту за картой раскладывая перед собой колоду. — И часто гадать на них нельзя. Потрогайте карты. Чувствуете этот несвойственный холод, словно они не из нашего мира.

Карты с голографическим эффектом оказались в руках баронессы.

— Какие гладкие и холодные, — сказала Мари, коснувшись пальцами колоды. — Если бы они были живыми, то я бы сказала, что они хладнокровные... Ой! Король пик мне подмигнул! Вы видели?

— Я же предупреждал, что это необычные карты.

— Погадайте! Что станет со всеми нами, пытающимися выжить в этом ужасном мире?

Я перетасовал колоду, раскладывая пластиковые карты веером и так, как это делают крупье, разделяя колоду напополам, отчего они с шелестом хлопали друг о дружку.

— Выберите три для себя и одну подайте мне.

Баронесса выбрала карты и положила их рубашками вверх, после чего вытянула из середины колоды четвёртую.

— Король червей, — произнёс я, переворачивая первую карту. — Черви — это хорошо. Черви — это великодушие. Парижане называют эту карту Шарлем. Король будет великодушен к Вам.

— Вы придумываете! — баронесса покраснела и застенчиво улыбнулась. — Однако продолжайте.

— А теперь, — я перевернул следующую карту, — тройка бубен. Ого! Это означает неожиданно возвращённый долг.

Мари намотала прядь волос на палец и с тоской вздохнула: — Знаете, мне бы это не помешало.

Тем временем я продолжил гадание и перевернул третью карту.

— Десятка бубен. Бубны почти всегда означают приятное. Десятка, например, это путешествие или даже новый дом. Шестёрка — преданный слуга и помощь.

Баронесса воздержалась от замечания, что она не хочет менять место жительства, но глаза говорили об обратном. Напротив меня осталась одна единственная карта, и я попросил Мари перевернуть её.

— Туз бубен, — с придыханием произнесла она.

— Только не это, — прошептал я.

— Но Вы же сами сказали, что бубны это хорошо.

— Кроме двойки и туза. Туз бубен — очень дурное предзнаменование. На моём пути повстречается могущественный враг.

— Простите, мне искренне жаль, что у Вас неприятности. Давайте оставим гадание и просто поговорим. Вы же не просто так заглянули в гости?

— Стоит ли об этом говорить?

— Стоит, стоит. Я как никто умею слушать.

— Спасибо, что Вы согласились выслушать меня, — с трудом произнёс я. — А хотел я сущий пустяк. Думаю, Вам надо вернуться в Париж.

— Я же просила не мучать... — немного раздражённо произнесла баронесса.

— Вернуться в Париж, — продолжал я, — и опекать одного молодого человека, брата виконтессы.

Баронесса смерила меня взглядом, словно впервые за всё время нашей беседы у неё появилась возможность увидеть, что прячется за маской респектабельности, вежливости и этикета. Не заметив признаков спасения от обыденности в куртуазных разговорах, она произнесла:

— Теперь мне понятен интерес Полины, когда она просила о нашей встрече. Вы не только астролог, но и интриган. Вы имели в виду Александра?

— Именно.

— Ну нет, я не согласна с Вашим предложением. Совсем не согласна, — возразила баронесса. — Похоронить себя в провинции в скромном уединении гораздо предпочтительнее для меня, нежели перейти на один день в город греха, к блестящей и роскошной жизни столицы.

— Всего пару лет, баронесса. С моей помощью Вы снимете достойные апартаменты на Луа или Вожирар, личный выезд, повар, лакеи, изящные драгоценности, деньги, наконец. Я не предлагаю Вам альковную интрижку. Вы же помните Дени де Креса, герцога?

— Как можно спрашивать женщину о разбитой любви? Дени... — баронесса прикусила губу. — Вы хоть имеете представление, во сколько мне обойдётся вернуться в Париж? И где я это всё по-Вашему возьму? Заложу не принадлежащее мне шато Флер?

— Если бы всё так было просто, — стал рассуждать я. — Бывший владелец, а именно граф Владислав де Диесбах, кем вам приходится?

— Почему бывший?

— Увы, это так.

— Господи, укрепи мою душу, — Мари пробормотала короткую молитву и, собравшись с силами, ответила на мой вопрос: — Владислав приходился мужем моей покойной тёти Мари-Клер-Жозеф де Бадегюн.

— А графиня?

— Тётя ушла двадцать лет назад, каждый год я заказываю мессу, и в моей памяти она осталась со мной. Графиня была очень добра ко мне, впрочем, как и граф, и я не виню его, что когда началось, он бежал заграницу. Я хорошо помню тот декабрьский день, в Опере состоялась премьера Гайдна 'Сотворение мира'. Вы знаете, что произошло в тот вечер, на улице Сен-Никез и какие события последовали после? — увидев мой кивок головы, баронесса продолжила: — Вскоре я получила от Владислава всего одно письмо с просьбой погостить. Его садовник, оставленный охранять дом, помнил меня с самого детства. Я же всю свою юность провела здесь и когда приехала сюда, меня приняли как хозяйку, а через месяц известие — моего мужа казнили. Так я стала вдовой, и уезжать оказалось некуда. Если бы Вы знали, — поднося платок к глазам, произнесла она, — что мне пришлось пережить за эти годы.

— Об остальном я догадываюсь. Мрачные были времена, синие выиграли, а белые уступили. Мой дядя, когда-то до этих событий, которые, как Вы сказали: начались, — был представлен вашему дедушке, Филиппу Андре и состоял в переписке с Владиславом. Вы знаете, что он поддерживал шуан ? Так что я повторю своё предложение, а дабы Вы воспринимали его всерьёз, позвольте преподнести маленький подарок. Жемчуг, который Вы, несомненно, узнаете.

Я вытащил из сумки бархатный мешочек и аккуратно, жемчужина за жемчужиной явил на стол украшение. Мари протянула к нему руку и замерла.

— Бог мой! — только и вымолвила баронесса. — Бог мой! Это же жемчуг Медичи. Тётя показывала его мне. На шестой каплевидной жемчужине, от самой большой есть крохотный дефект. Едва заметный скол. Когда она получала его в подарок, то король пошутил, что жемчужина не выдержала сравнения с её красотой и лопнула от зависти.

Дав несколько минут полюбоваться дорогим подарком, я достал ещё одно украшение с жемчугом и, держа его в руках, произнёс:

— Не хлебом единым жив человек — это непреложная истина. Человеку надобно и то, что едят с хлебом, и я не устану это повторять. Когда наш уговор закончится, я пришлю эту брошь Вам, как знак нашей дружбы. Вряд ли тётя показывала Вам её, но она изготовлена одним мастером и в одно время с Вашим прекрасным жемчугом. Не могу обещать, что Его Величество произнесёт шутку, но то, что тот, кто постоянно находится подле короля, будет помнить Вас...

— А это не опасно?

— А что может быть опасней опреснённой жизни? — парировал я. — Я предлагаю Вам опасность, действительную опасность, которая требует в одно время осторожности, женского коварства и хладнокровия. Опасность, которую я не могу Вам указать, потому что сам не представляю, где её следует ожидать. Но кое в чём я Вам помогу.

— Не хлебом единым... — баронесса повторила мою фразу, явно соглашаясь со своим внутренним мнением и произнесла: — Чем я конкретно могу быть полезна? И не забывайте, у меня много долгов.

— В духе времени, сейчас, среди новой аристократии стало модно держать руку на пульсе торговли. Как вариант, я рассматривал одно коммерческое предложение по поставкам крепкого алкоголя в Новую Францию. Из Бордо в Квебек регулярно отправляют тысячи бочек и сотня-другая не окажутся невостребованными. Вы можете создать с Александром новое предприятие и получать неплохой доход с продаж кальвадоса дома де Дрё. Граф остро нуждается в инвестициях и с распростёртыми объятиями примет предложение, подкреплённое сотней тысяч франков. С управляющим его делами я уже имел беседу. Вам стоит отправить в Сен-Бриё своего представителя. Такой найдётся?

— Да, найдётся, — осмысливая предложение, ответила Мари. — Но я уже начинаю беспокоиться только об одной мысли, что мне придётся...

— Просто отблагодарить, — произнёс я. — И помочь человеку, который покажет Вам ту самую брошь. А что же касается долгов, то продайте мне, скажем, Вашего самого лучшего коня, или ещё что-нибудь. Обещаю, больше меня Вам никто не заплатит. Свои пожелания я оставлю в нескольких письмах.

* * *

Благодарность может обернуться горечью, думала Мари, укладывая последний предмет одежды, и украдкой посмотрела на небольшое письмо из желтоватой бумаги. Она всё чаще ловила себя на том, что с её губ хочет сорваться какое-нибудь проклятье, уж так ей хотелось его прочесть. Прошло очень много времени с тех пор, когда она в последний раз заглядывала в длинную узкую комнату под самым свесом крыши дома. Она любила ходить туда, когда была ребёнком, открывать старые сундуки, рассматривать уложенные в них затхлые, давно не современные платья, и устраивать игрушечные кареты из старых стульев, драпируя их материей юбок. В своём воображении она могла себе позволить представить любую детскую мечту. Но кареты со временем превращались в потрескавшуюся мебель, а сундуки захлопывали свои тяжёлые крышки, возвращая её к действительности. И сейчас она сравнивала свои детские мечты с неистребимым желанием ознакомиться с содержимым послания. Все эти самокопания привели её к выводу, что она ведёт весьма бесцветную жизнь и пора всё кардинально менять, и будь что будет. Набравшись смелости, она вернулась в комнату с игральным столом, сломала печать и, открыв письмо, прочла:

'С большой долей вероятности 20 марта 1811 года, в 8 часов утра у Наполеона и Марии-Луизы родится сын. Роды будут проходить очень тяжело. Воспользуйтесь этой информацией с умом. Карты и нескромный подарок я оставил в Вашем столике. Я знал, что всё произойдёт именно так. Теперь ты сивилла'.