Фатальное колесо. На все четыре стороны

― То есть, если я правильно понял, в вашей сладкой парочке жертвенный баран уже назначен?

― Сам ты баран! ― взвился Сан-Саныч, хотя конкретно его, собственно, я этим чудным домашним животным и не называл. Взвился и... тут же стух обреченно. ― Да, впрочем... Скорей всего. Не знаю, как этот чертов зачет сдать. Старик, ты же вундеркинд, придумай чего-нибудь.

― Заболей.

― Да уж. Долго думал, "улыбка природы"?

― Тогда, на гауптвахту загреми.

― Ты с Луны свалился? Нет у нас гауптвахты. Только следственный изолятор. И если туда "загремишь", то выход только на восток. На северо-восток, если точнее.

― Ну, я не знаю. Сдашь со второго раза, если лажанешься, чего здесь страшного?

― Ты вообще дикий? А еще вундеркиндом называется. Не сдашь ― минус премия, второй раз ― под взыскание, третий ― несоответствие, четвертый...

― Хватит, хватит. Я понял. Запамятовал просто... масштабы вашего маразма.

― Вашего?

― Мальчики хватит, не ссорьтесь, ― вовремя вступилась Ирина. Она-то прекрасно знает, что я имел в виду.

― Во! Я придумал, Саныч. Надо дело какое-нибудь форс-мажорное замутить!

― Форс... чего? Мутить?

― Организовать! И чего-нибудь горящее! Острое. Резонансное. Супер-пупер важное. Чтобы не до зачетов стало начальству. Как с похитителями девушек было, помнишь? Из Москвы тогда проверяльщики сюда косяком шли.

― Ну, так-то так... Только, где такое дело взять?

― Слушай, тут старушки в поликлинике про групповое убийство чего-то сплетничали. На Северной. Нет информации?

― Не-а. А когда это было?

― Не доложили бабушки. Поставлю им на вид. Ирина, узнаешь?

― Легко. Только, было бы там что-то важное...

― Да это понятно. Просто... как-бы это объяснить...

Как сослаться на чутье?

Про мою "чуйку" в отделе ходят легенды.

Про то, что неприятности в форме интересующих Контору правонарушений тянутся к моей травмированной пятой точке, словно мухи на... мед. Пчелы, наверное, будет точнее, да не важно. Важно то, что в новой своей реинкарнации, в теле восьмилетнего школьника взрослое сознание притягивает к себе самые опасные злоключения.

Проверено опытом.

Необъяснимо, но факт. Очень нужный и полезный факт для нашего начальника. И он просчитал этот феномен с первых же минут нашего знакомства позапрошлым летом. Влет. Может быть наш Шеф тоже, того... какая-нибудь аномалия? Во всяком случае, в деле своем он зверь. И чутья это касается, и опыта, и навыков.

Так вот, подсказывает мне моя "чуйка", что убийство стариков, женщины и ребенка в селе Дальнее не так просто, как кажется. И не пьяный маргинал тут причастен, тут моя интуиция просто в истерике бьется. Не так все просто.

К тому же... собака...

Почему мне так не дает покоя расправа над животным?

Ребенок убит! Молодая женщина и старики! Где-то землю топчет нелюдь, воздух собой паскудит, а я уперся в собаку...

Неожиданно я заметил, что вокруг воцарилась напряженная тишина.

Затаив дыхание мои товарищи ждали, чего я там дальше буду оракульствовать.

Да что же это такое? Что это за культ моей личности? Может, мне с бубном в следующий раз приходить? Да с вороньими черепами на поясе тут пляски устраивать? Вокруг костра из учебников по истории партии? Как дети малые...

Я вздохнул.

― Не знаю. Мало информации. Ирин, узнай, а? Село Дальнее. Пожилой хозяин, его жена, взрослая дочь и внук. Зарублены топором. И собака... тоже. Вроде нашли подозреваемого, односельчанин-алкоголик.

― Хорошо, узнаю. Только к вечеру. Поздно уже будет...

― И еще. Это не из-за зачетов. Просто... не спокойно мне что-то...

― Ага! Когда тебе "что-то не спокойно", у нас пуканы рваться начинают!

― Саша!

― То есть, я хотел сказать... э-э...

― Не напрягайся, Сан-Саныч. Все поняли. И... ты прав. Чувствую, опять мы на пороге грандиозного шухера. По крайней мере, в виде предстоящих ленинских зачетов, так это уж точно. Как минимум.

― Умеет же утешить... мама моя! Двадцать минут осталось. Чего еще почитать?

Черт. Козет явно в панике. Этот дядя с десятком головорезов справится походя, не напрягаясь ― даже пульс не участится. А здесь, перед простеньким экзаменом ― явно в предынфарктном состоянии.

― Саша, ничего не читай, нет смысла. И нового не запомнишь, и старое в голове перемешаешь в винегрет. Лучше расслабься и переведи дух, больше пользы будет. Медитируй.

― Тебе, Ирина, хорошо говорить. У тебя память как...

Не продолжит аналогию. Зная Козета с его "образным" мышлением все понимают, ― продолжения не будет. Тем более, что мой инструктор в трансе. Аж жалко мужика.

― Слушай, Саныч! Хочешь "козырь в рукаве"?

― Чего-чего?

― Есть одна информация, которая может тебе помочь на зачете.

― Ну?

― Какой съезд был последним?

― То же мне, вопрос. Двадцать четвертый ― на каждом углу транспаранты...

― Правильно. Про итоги съезда спрашивать не буду, их не каждый горкомовец сможет внятно перечислить. Но ты должен знать твердо ― резолюцию по отчетному докладу можно образно назвать... запомни, Саныч... Брежневской "Программой мира".

Опасная игра, вообще-то.

Нет пока еще в природе понятия "Программа мира", хотя резолюция принята аж четыре года назад. Лишь только в этом году Брежневские подхалимы станут называть стратегию царя Леонида пафосным словом "Программа...". По образу и подобию завсегдатая Мавзолея, питавшего слабость к этому словечку. И если Козет между делом вставит это креативное словосочетание в свое блеяние на зачете, это будет по-новаторски дерзко. И в десятку, так как искомые тенденции уже витают в воздухе.

Так пусть Саныч и будет первым!

― Саша, ты запомнил?

― Да, Ир. "Программа мира". Брежневская. Я ж не тупой. Разрядка, там. Ограничение ядерного вооружения, термоядерного, химического...

― Саныч, уважаю. Все правильно. Фишку придерживай напоследок. Сразу козырями не свети.

― Витек! Ты уж как маленькому мне не разжевывай.

― Все, молчу-молчу.

Вот и хорошо.

Оклемался вроде, раз огрызается.

А нам этого и надо.

Глава 4

ЖРЕБИЙ БРОШЕН, ГОСПОДА

Не помогла Сан-Санычу "Программа мира".

Видимо, не до конца ее продумал наш "дорогой Леонид Ильич". Либо Козет тормознул, впал по своему обыкновению в ступор когда не надо. На деталях, скорей всего, поплыл. Срезал его суровый партизан идеологического фронта на мелочах. На тонкостях и нюансах возмужания всеми нами любимой партии в годы Гражданской и Великой Отечественной войн.

Загнанный в угол Сан-Саныч все же решился использовать мой "козырь", вот только угрюмый инструктор культпропотдела даже бровью не повел на "хайповую" фишку ― или не слышал еще про новомодный термин, или... Козет был уже заранее приговорен. Обречен на заклание аки агнец невинный. "Режу каждого второго", ― помните? Тупой и беспощадный принцип аксакала идеологической юрты. Неумолимая децимация бойцов с поправкой на обстоятельства современной цивилизации.

Короче, не видать Сан-Санычу премии, как собственных ушей. И неделя сроку на пересдачу зачета. Без надежды на благополучное разрешение этой проблемы. Если только...

― Сергей Владимирович, ― обратился я к Шефу, ― какие у вас ассоциации вызывает факт убийства домашних животных после зверского уничтожения хозяев?

― Услышал про резню в Дальнем? ― в секунду расшифровал меня начальник. ― Откуда?

― Старушки судачили в больнице.

― Старушки? Любопытно. И двух месяцев не прошло, а уже... судачат.

― Я удивляюсь, почему вообще весь город на ушах не стоит.

― Потому и не стоит, ― многозначительно поджал губы начальник. ― Вовремя меры приняты. Только, я смотрю, у некоторых память девичья. Не по годам...

― Засекретили, что ли?

― А ты как думал?

― Да я ничего и не думал. Просто странно, как это можно засекретить? Всю деревню на подписку?

― А что, думаешь, трудно?

― Да, действительно, чегой-то я... и все же... про собаку. Вы как-то ушли от темы.

― А что собака? Между прочим, если бы ее подозреваемый не зарубил, то и следов бы не было. А так ― от дома до дома. И в конце цепочки отпечатков ― валенки на крыльце, прямо перед дверью. А на них ― кровь и собаки, и всех остальных жертв. И топор рядышком, к стеночке приставленный.

― А разве топор не в руках у убийцы нашли?

― То же старушки напели?

― Ну да. Чего-то я не подумал. Недооценил глубину творческой фантазии пенсионеров. Точнее... переоценил.

― Топор аккуратно прислонили к стенке около дверного откоса.

― Аккуратно? ― я внимательно посмотрел на Шефа, ни на секунду не подозревая его в наивности.

Глаз он не отвел. Гляделок своих, наглых и бесстыжих.

― Это не наше дело, ― буркнул, раздражаясь неизвестно на что, ― и подозреваемый... найден уже.

― Долго искали? Не вспотели?

― Чего ты от меня хочешь? ― вспылил начальник. ― Где тут угроза государственной безопасности?

Вообще-то он у нас выдержанный мужчина. С холодной головой и... слегка подогретым сердцем. И руки... моет часто. И ноги... наверное.

― Я хочу понять, что меня беспокоит по поводу этой собаки. Кроме того, что ее специально зарубили для фальсификации следов.

― Наглец ты, ― устало вздохнул Шеф. ― Упрямый и настырный. Скачешь опять впереди паровоза.

― На том и стоим... вернее, скачем...

― Между прочим, с фальсификацией следов ты озвучиваешь одну из версий, как неоспоримый и состоявшийся факт. А это, душа моя, непрофессионально как минимум.

― Знаю. Только ничего поделать с собой не могу.

― А вообще... убивать живность вместе с хозяевами ― это бандеровские прихватки. Со времен войны...

Есть!

Вот, что меня мучило.

Ай, молодец, начальник. Шевельнул в моей голове самый нужный камушек. Да так, что плотина рухнула и меня прорвало.

И я ему все вывалил. Сбивчиво и сумбурно, не успевая за собственной мыслью ― так много информации поперло из кладовых памяти.

Историк я или нет?

Их называли "шуцманы" ― полицаи охранных команд.

Шуцманшафт, "шума", шума-батальоны СД, набираемые из представителей населения оккупированных территорий. Или из военнопленных солдат Красной Армии, если те не евреи, не цыгане и не коммунисты. Вот только пленные красноармейцы очень редко шли в полицаи, большинство из них предпочитало трагическую долю узников лагерей смерти. Предателями становились единицы.

Основной состав шума-батальонов был представлен из местные кадров.

Большей частью ― из уголовников всех мастей, бандитов, дезертиров, просто отбросов общества: подонков или паталогических садистов. В полицаи шли целые подразделения украинских националистов, готовые убивать все живое, не укладывающееся в идею "возрождения Украинского государства". На конкурентной основе с украинцами в полицаи рвались и "АКовцы", бойцы польской подпольной "Армии Краевой", коварно предполагая рано или поздно развернуть оружие против своих же новоявленных хозяев. Только все их "хитрости" для немцев были шиты белыми нитками. Они просто методично стравливали друг другом своих хитромудрых помощников, тем самым обезопасив себя до поры до времени.

"Аскари", как называли своих наивных подопечных брезгливые арийцы, что означает "туземные солдаты", которым доверять можно лишь второстепенные задачи.

Карательные, например. Чтобы самим не мараться.

Тем более, что убийство гражданских лиц, как было принято считать командованием вермахта, пагубно влияет на боевой дух немецкого солдата. А убивать, как завещал любимый фюрер хошь не хошь, а надо... твари...

Вот и поручали цивилизованные европейцы грязную миссию недалеким туземцам ― малоросы жгли польские Кресы, а поляки стирали с лица земли украинские хутора. Хотя... разные были варианты. Трудно что ли облапошить этих тупых и кровожадных "аскари"? Главное ― "разделяй и властвуй". Украинцы, к слову, в этом сатанинском соревновании преуспели больше. Настрадались в свое время от польских "осаднюков"... да и силы враждующих сторон не были равными. Впрочем, речь пока не об этом.

Вот, за что зацепилась моя память:

Собак, именно собак уничтожали шуцманы во время карательных зачисток неблагонадежных сел и деревень. Причем, убивали их уже после ликвидации гражданского населения ― всю домашнюю живность, скот, птицу, все, что не могли забрать с собой. "Що не з'їм, то понадкушую" ― подходит? Старательно сводили на нет все живое, что находили во дворе. Зачем? Трудно сказать. Как вариант ― полицаи, "аскари" пытались приобщиться, так сказать, к немецкой пунктуальности. Старались подражать своим аккуратным хозяевам. С целью получения дополнительных бонусов одобрения от господина. Сказано им было "зачистить" населенный пункт, вот и "зачищали"... всех, без конкретики и разбору.

А поскольку, как правило, во время совместных карательных операций немцы полицаям выдавали только по одному боевому патрону, уж не знаю по каким таким своим соображениям, "зачистка" осуществлялась исключительно холодным оружием. Штыками, ножами и прикладами. Топорами, как вариант...

Происходил этот кошмар приблизительно так:

Группа карателей врывалась в дома и выгоняла людей на улицу ― взрослых, детей, стариков. Всех, кто мог передвигаться. Там их конвоировали до центральной площади, где и планировалась основная расправа ― или сами немцы методично всех расстреливали из пулеметов, или шуцманы сжигали людей в амбарах. В целях экономии боеприпасов.

Вторая группа, состоящая уже полностью из коллаборационистов, проходила следом за первой — выгоняла скот на улицу и отправляла его туда, куда укажут немецкие интенданты.

А вот третья группа, в которую как правило стремились самые отъявленные отморозки, производила окончательную зачистку населенного пункта. Нелюди демонстративно жестоко расправлялись с уцелевшими людьми, если таковые находились ― это или обездвиженные старики, больные, или те, кто наивно попытался спрятаться от расправы. Потом грабили имущество и поджигали дома. Прибыльная была операция, всегда с наваром. И чистоплюев в третьей группе не держали, в отличие от "скотоводов". У всех были руки в крови. По ноздри.

Именно эта группа палачей и убивала оставшихся в живых собак.

Тем более, что эти животные во времена войны были огромной редкостью. Роскошью, которую необходимо было растереть в прах, как и всех живущих рядом.

Надпись на нарукавной повязке полицая ― "TREU TAPFER GEHORSAM": "Верный, храбрый, послушный". Так и убивали ― верно, храбро и послушно. Не тратя патронов и эмоций.