Фатальное колесо. На все четыре стороны

Виктор Сиголаев

ФАТАЛЬНОЕ КОЛЕСО.

НА ВСЕ ЧЕТЫРЕ СТОРОНЫ

Глава 1

ТО, ЧТО НЕ УКРАШАЕТ НАСТОЯЩИХ МУЖЧИН

Шрам будет.

И снова на пятой точке.

Что же мне так не везет с местом размещения этих "мужских украшений"? Да и обстоятельства их приобретения в моем случае какие-то сомнительные. Не героические, я бы сказал. Ну, в первый раз я хоть от злодея отбивался, витрины стеклянные крушил в краеведческом музее, за что и получил "шрапнелью" в основание позвоночника. Это ещё куда ни шло.

Но сейчас!

Это всё зима виновата. И ослепительно солнечная январская погода, украсившая целую серию безумных снежных дней тысяча девятьсот семьдесят пятого года. В нашем городе зимы, как бы это выразиться точнее, своеобразные. Похожи на позднюю осень в Подмосковье, только небо гораздо чище. Нет этой унылой всепроникающей депрессионной хмари. А снег выпадает всего-навсего на десять-пятнадцать дней, это в самом лучшем случае, в самые что ни на есть "суровые" зимы. И я вам так скажу, нет в целом мире более ярых фанатов зимних развлечений, чем мои земляки. Как раз именно по ряду выше указанных причин.

В эти короткие снежные денечки лихорадочно задействуется весь имеющийся в наличии зимний развлекательный инвентарь. Весь и сразу. Тут вам и лыжи, и коньки, и клюшки с шайбами, и самые разнообразные средства для скоростных спусков ― от банальных санок до школьного портфеля. Не беда, что из-за острого дефицита снежного покрова порой приходится преодолевать "лысые" участки по асфальту и бетону. Зато в слаломных трассах нет недостатка, ― горок у нас хватает с избытком. Да практически каждая вторая улочка ― потенциальный горнолыжный спуск, вовсе и не обязательно выезжать далеко за город. Две недели кошмара для ни в чем не повинных прохожих, в ужасе шарахающихся от несущихся со всех сторон, ошалевших от мимолетного зимнего счастья малолеток.

Вот и я, несмотря на свой более чем солидный возраст, раздобыв у соседа санки, посвятил целых сорок минут собственного драгоценного времени дикому и оголтелому натурбану. Кто знает город ― на улице генерала Петрова, в той ее части, где она пересекает макушку "дачного" холма. На районе это самая монументальная ледяная горка, метров так двести свободного полёта. И проезжую часть нигде не пересекает, что крайне немаловажно. Улица Ломоносова не в счет, она не асфальтирована. А вот со следующего перекрестка, там, где поперек нарисовывается улица Щербака асфальт все же есть. И бордюры, соответственно, присутствуют, коварные твари.

В один из них я и въехал на излете, ознаменовав этим событием экстренное окончание своего нечаянного развлечения. Подо мной что-то глухо треснуло и острый обломок древесины с жутким чмоком глубоко вонзился под кожу в районе подъягодичной складки, если так можно так выразиться с точки зрения анатомии. Я даже боли толком не почувствовал. Замер как паук пришпиленный, настороженно прислушиваясь к новым и незнакомым ощущениям ― к состоянию присутствия инородного тела в собственном и горячо любимом организме.

А вокруг царило зимнее ликование.

Вакханалия праздника:

― Смотри! Смотри! Тут трамплин какой! Только чуть в сторону надо...

― А-а-а!... Гык!!!

― Та в другую сторону... надо было. Там... где дерева нет...

― Эй, малой! Давай уже! Спускайся!

― Не могу! У меня портфель порвался. Подожди! Я на дневнике... попробую! У него обложка... скользкая...

― Миша! А ну домой быстро! Михаил! Кому сказала!

― Еще разик, мама! Ну, мама! Ну, пожа-а-а-лста! Глянь, как могу...

― Черти оглашенные! Ой, батюшки! Куды? Куды летишь-то? А ну дай пройтить...

― Подожди, там бабка!

― Я тебе сейчас дам, "бабка"! Не воспитанный какой...

― А-а-а!... Гык-гык-гык!

― Та ваще не туда! Там... ступеньки...

― Булка! Ты чего там замер?

Заметили.

― Все в поряде, Губа! Ты иди-иди. Мне тут просто... посидеть надо...

Горка кричала, рычала, визжала и хохотала. Какой-то безумный карнавал радости и счастья. И только я, приконопаченный злодейкой-судьбой к финишной точке бобслейного заезда, стремительно терял восторженный запал. В одно мгновение стал лишним на этом празднике жизни.

И на помощь звать как-то неудобно ― не хотелось портить людям праздник своими неуместными проблемами. Да и... стыдно было, чего греха таить. Подобные раны мужчину не украшают. Встал кое-как, придерживая поврежденное транспортное средство у себя за спиной, ухватился поудобнее за полозья, хотя, какое тут к чертям удобство, да и похромал себе тихонько в сторону дома, благо мы недавно переехали на новую квартиру тут рядом.

Болевые ощущения все же пришли. С каждым шагом все чувствительней и неприятнее, но я что, не мужчина что ли? В свои восемь лет? С учетом еще сорока девяти, если принять во внимание, что полтора года назад в это детское тело вселилось сознание взрослого мужика из двадцать первого века.

Стало быть, большой уже мальчик!

И сразу же хочется задать естественным образом напрашивающийся вопрос, какие же бесы потащили этого "большого мальчика" на ледяную горку? Снова детство взыграло? В том месте, откуда сейчас рейка торчит? Тысячу раз зарекался не потакать своей "младшей половине"! Балуешь ты его...

Так и шел, шизофринируя своими двумя мозговыми составляющими ― взрослой и детской, не забывая при этом чутко и филигранно соизмерять покачивания санок с собственными шагами, все больше и больше погружаясь в уныние и печаль. Завтра днем планируется очередная тренировка и мне крайне проблематично будет сохранить в тайне от партнеров свои новоприобретенные увечья. Замордуют ведь своими комментариями.

Может простудиться? Зима ведь. А у меня вон, все ноги мокрые.

Вот только не болею я. То есть, абсолютно. Как раз с момента возвращения взрослой составляющей в свое собственное детство. Сопутствующая аномалия, так сказать. И заживает все на мне как на бешеной собаке. Выражаясь научно ― ускоренная регенерация тканей, на что наш начальник, Сергей Владимирович, давно уже обратил внимание, благо в избытке находились "добрые люди", пытающиеся неоднократно подпортить мне мою драгоценную шкурку.

Дома меня без церемоний уложили на живот, распороли до задницы старенькие лыжные штаны и одним махом извлекли из тела все посторонние предметы. Я даже не почувствовал ничего. Мама моя ― медсестра от Бога. Чтоб сильно не радовался исцелению, тут же антисептировали рану йодом, сопровождая этот поучительный процесс обильными нравоучениями, суть которых заключался в сожалении о кратковременности сих оздоровляющих процедур. И в надежде, что когда-нибудь я уже проткну себе, наконец, свою бестолковую голову, не дающей покоя, согласно общепринятым постулатам, и ногам, и всем многострадальным конструкциям выше. Звучит, конечно, шокирующе, но не стоит беспокоиться. Это мама не со зла. Для убедительности, так сказать. Для гиперболизации педагогического акта йодотерапии.

Зато младший братик порадовался от души, солнышко наше.

Ему родители по малолетству на горки ходить не разрешают, вот он и тоскует дома один. А тут нате, какой неожиданный подарок ― целые потоки йода на зловредную задницу. Мелочь, а приятно. Ну да, священной "братской" дружбы у нас с ним как-то не вытанцовывается. По многим причинам, не хочется углубляться. Те, у кого в семье есть младшие братья и сестры, меня наверное поймут.

― Иди, иди, Василий в комнату. Не мешай.

― Ма-ам! Я посмотреть хочу.

― Нечего тут смотреть. Щепка в попе. Обычное дело для твоего брата. Вон, смотри, здесь тоже шрам, здесь рубец. Летопись! Этапы боевого пути.

― Эй! Я вообще-то еще здесь. Или вы только одну мою задницу замечаете?

― Не тяни штаны! Не высохло еще. Полежи еще на животе. Десять минут тебе так лежать. В наказание. А будешь много говорить, соседку приглашу. Тетю Свету. И дочек ее, близняшек. Они в медицинский собрались поступать, так пускай полюбуются... на перспективного больного.

Маму хлебом не корми, дай "понаказывать" с креативом.

Вот чувствую, что она педагогически не права, только с ней спорить, что против ветра... бодаться.

― Все, молчу. Васька! Пошел вон. Нечего пальцем тыкать.

― Василий!

― Там кровь у него! Смотри!

― А что еще должно быть? Компот?

― Хи-хи.

― И завтра в поликлинику пойдем.

― Зачем?!! Ты же все обработала?

― Положено так! А вдруг столбняк? Пусть врачи посмотрят.

Страшилка про "столбняк" меня преследует всю жизнь.

Еще ужаснее ― это перспективы "уколов в живот", если вдруг собака укусит. Или "уколов в спину", "уколов в плечо", да куда угодно, лишь бы не в... "летопись". Считается, что все эти кошмарные инъекции жутко болезненные. Поучительно болезненные! Чтоб, значится, знал, как шкодить! Дешевые страшилки, но Васька, к примеру, ведется.

― Мама! Он санки сломал! А они, между прочим, не наши. А соседские!

― Василий, сколько раз тебе говорить, что ябедничать не хорошо? Чужие, говоришь, санки?

― Да! Чужие, я знаю. Это дядя-Петины.

― Так не говорят. Надо ― "санки дяди Пети". Ладно. Папа с работы придет, починит. Ни своих вещей не бережет, ни чужих!

Сейчас опять будут воспитывать. Креативно. Или нет?

― А еще он...

― Василий!

― А я и не ябедничаю вовсе...

― Да? Тогда ладно. Ну что он еще натворил?

Нормально? Как у них от такой логики голова еще не квадратная?

― А еще он монеты без разрешения брал!

У нас, точнее, у матери есть небольшая коллекция иностранных монет. В основном ― немецкие. Находили их в развалинах домов сразу после освобождения города в 1944 году. Плюс монетки стран социалистического лагеря ― бабушка работала вахтером на стадионе КЧФ и общалась с иностранцами. Есть даже, упаси Боже, один доллар! Бумажный. Серо-зеленый, невзрачный и... жутко опасный. Поэтому он хранится в отдельной железной коробочке, как в изоляторе строгого режима.

― Виктор! Это правда?

― Чего правда?

― Монеты брал?

― Ничего я не брал. Я даже не знаю, где они лежат.

Вру, конечно.

― Ага! Он знает, знает! В спальне на шкафу. За швейной машинкой.

― Так это Василий знает, а не я. Теперь, правда и я в курсе. На шкафу, говоришь, Вася?

― Василий! Так это ты монеты брал?

Как-то само-собой стрелки перевелись. Без особых усилий с моей стороны.

Все, теперь начнутся разборки. Следственно-педагогическое дознание Давайте-ка без меня.

― Мам, я посплю. Чего-то в сон клонит. Это от ранения, наверное...

В конце концов, кто сегодня здесь пуп Земли?

― Температуры нет? Дай лоб. Вроде нет. Поспи. Завтра в поликлинику.

― Да слышал я, слышал.

― Василий! А ну иди сюда...

Успехов.

Так. Поликлиника, это даже хорошо. Это отмазка от тренировок, хотя заниматься я люблю. Мои инструкторы ― Сан-Саныч и Ирина соскучиться не дадут никогда. Всегда что-то интересное показывают. К примеру, как безболезненно задержать дыхание почти аж на три минуты. Или как пробить противнику кожу имея под рукой только лист бумаги. Или, скажем, способы бесследного нанесения побоев негодяю. Очень болезненных. Гораздо болезненней, чем "уколы в спину".

Знала бы мама, чем я там занимаюсь в этом "шахматном кружке"... не пугала бы уколами раненного героя. Веселенькие такие у нас тренировки. Полезные и познавательные. Вот только... "летопись" пока болит. Не стоит ее перегружать.

― Мам!

― Ты почему не спишь?

― Передумал. А во сколько завтра в поликлинику? У меня же школа.

― К восьми. Сейчас сходу за талончиком. Опоздаешь на первый урок, ничего страшного. Что у тебя первым, кстати?

― Русский...

― Вот и хорошо. Перепишешь потом задание на дом. А я тебе еще и дополнительно дам упражнение...

― Чегой-то?!

― А не будешь... Осторожнее будешь на этих ваших горках сумасшедших! Что тебе, Василий?

― А чому Витьке на горки можно, а мне нельзя?

― Сколько тебе говорить, не "чому", а "почему". Научишься говорить как следует, тогда и посмотрим.

― Я уже умею, умею! Гля ― По! Че! Му! Почему-почему-почему!!!

― Хватит! Я тебе сейчас ремнем покажу, где у тебя такое "гля"!

― Ы-ы-ы!

― Мне тут дадут поспать когда-нибудь? Больному человеку?

― Ы-ы-ы-ы!!!

― Васька! Скоти... то есть, братик, дорогой! Заткнись, пожалуйста!

― Виктор!

― ...

Обычный семейный вечер. Теплый и задушевный.

Типовой.

Глава 2

ПРЕЛЕСТИ БЕСПЛАТНОЙ МЕДИЦИНЫ

Не все так просто! Здесь вам не тут.

В сказку что-ли попали?

Талонов к доктору с записью на следующий день не было. Кончились, и что-то мне подсказывает, что и не начинались особо. Пришлось матери с раннего утра лететь в регистратуру ― к открытию, к семи часам. А точнее ― к половине седьмого, чтобы зазорчик был ефрейторский небольшой... с поправкой на пенсионеров, страдающих перманентной бессонницей.

Ничего не напоминает? Хоть что-то в этом мире остается незыблемым.

Мама ― за талончиком, я ― из дома вон, хотя точно знаю, что братиком родненьким буду вложен с потрохами. Главное ― успеть до маминого возвращения из больницы. Тогда Васькин "стук" можно списать на издержки буйной дошкольной фантазии. И рвение подрастающей ябеды, отягощенное необходимостью снова идти в опостылевший детский садик.

Коварно? Не буду спорить. Не мы такие, жизнь такая...

На первом этаже нашей жилой пятиэтажки по улице Батумская ― проектное бюро, и вход туда по центру противоположного фасада. Но самое главное ― рядом с крыльцом этой конторы, которая в такую рань пока еще не работает, есть чудесная телефонная будка. Без стекол по бокам, о чем я заведомо предусмотрительно позаботился. Это, чтобы ногами становиться на ребра проемов и комфортно коннектиться с кем угодно. Роста мне не хватает, да я уже рассказывал...

Надо думать, автомат здесь специально поставили, чтобы инженера-чертежники не злоупотребляли служебным телефоном внутри конторы. Видимо, какой-то из начальников считает себя жутко предусмотрительным. Поборник трудовой дисциплины во славу социализма, впрочем, спасибо ему...

― Але! Дежурный? Мой код ― ... Ага. Да-да, он самый. Чего? Да, сам ты... такой. Короче! Веня! Не балуйся на службе. У меня для Пятого сообщение. Записываешь? Знаю, что итак положено. Я просто напоминаю тебе, что-то больно игривое у тебя настроение спозаранку. Открывай кавычки: "Вторник, четырнадцатое января семьдесят пятого. Взял отгул по семейным. Подробности в среду. Старик". Есть? Что? Ну, вот тебе какое дело? Чего? Чего-чего? Вы там все что, с дуба рухнули? Какие зачеты? Мне восемь лет! Какая история партии? Веня! Ты прикалываешься что ли? Все! Все, я сказал. Не знаю ни про какой марксизм-ленинизм. Да! И про него тоже ничего не знаю. И про Мавзолей не помню. Беги, стучи! Все! Конец связи.

Хотел врезать трубкой по рычагам, да чуть сам не рухнул вниз ― забыл сгоряча, что стою тут враскоряку в канонических пропорциях. Как идеал витрувианский.

Идиот этот Веня. И тоже ― канонический.

Хотя, скорей всего, это шутка юмора. Веня всегда хохмит с очень серьезным видом и замороженным голосом. А поскольку, большей частью хохмит тупо, то уровень его сарказма вообще не поддается измерению. Может быть, наши и сдают зачеты по идеологическим нормам, только с какой такой пьяной радости и я должен корячиться?

Дебилы! Так и норовят испортить настроение с утра пораньше.

Не стану утверждать, что и мать вернулась в чудесном расположении духа ― в регистратуре явно была очередь. Многим, наверное, не спалось. Минут пятнадцать еще впустую ушло на размазывание подрастающей ябеды по стенам родных пенатов ― здесь мой тонкий расчет оказался верен ― и только потом мы выдвинулись в сторону поликлиники. Здесь, на мое счастье, идти не далеко ― до площади Восставших. Минут десять ходу. "На счастье", потому что с недавнего времени мне булками лишний раз шевелить стало как-то не в кайф. Может нерв зацепил? Тянет чего-то в ягодице. И если приходится сидеть, то совершенно без удовольствия.

Как, например, в этой долбаной очереди в поликлинике.

Я и не сидел особо. Слонялся по выцветшим линолеумным квадратикам коридора, пытаясь установить закономерность их расцветки, и рассматривал посетителей.

― Витя! Далеко не ходи! Скоро наша очередь.

Ага! Знаю, как "скоро".

Зачем, спрашивается, вообще талоны дают? За которыми нужно ни свет ни заря еще и очередь отстоять в регистратуре. А на нашем талоне, прикол, еще и время указано ― "восемь-четырнадцать". Не "пятнадцать", и не "десять". Четырнадцать! Какое тонкое глумление. Глава иезуитского ордена, наверное, прыщами изошел бы от зависти.

В четырнадцать минут наша очередь, разумеется, не подошла. И даже не собиралась. Мы даже не были "следующими", как предполагалось: впереди маячили еще две персоны на прием ― две пожилые бабули без видимых повреждений. Впрочем, мои увечья тоже особо в глаза не бросались. Кстати, непонятно ― начало приема в восемь, у нас назначено на четырнадцать минут, а перед нами ― трое! И все с талончиками. Прием по четыре с половиной минуты? Чудеса бесплатной медицины.

Непостижимо!

― Это ведь ужас какой, ― убеждала старушка, та, что "перед нами", ту счастливую бабулю, чей заход к эскулапу должен был вот-вот состояться. Тон рассказчицы явно рисковал вот-вот сорваться с менторских интонаций на завывающие. ― Скоро из дому во двор нельзя выйти будет. Куда участковый смотрит-то? Безобразие!

― Нет таперича милиции. Такой как раньше. И не видно, и не слышно. Беда!

― А ведь прежде на каждом перекрестке стояли! В белой форме! В ремнях!

― Ага! Герб на шлеме. Револьвер. И эвон как руками машет ― туда, мол, езжай. А туда, стало быть, нельзя. Никак не можно.

Шлем? Это же сколько лет бабушке? Точно знаю, с двадцать пятого года у представителей рабоче-крестьянской милиции были предусмотрены фуражки с околышами. Или еще раньше?

― А сейчас? Сейчас-то как? Говорю ж, безобразие!

И богатый мимический пассаж на тему ― "да чего там говорить и так все ясно".

― Да уж, ― гримаса понимания и солидарности в претензиях. ― А давеча в Поворотном?

― Господи, страсти Христовы! Кошмар на яву! Беда бедовая, Не в Поворотном, только. В Дальнем.

― В Дальнем? А мне говорили в Поворотном.

― Так это одно село, почитай. Через дорогу.

― И то верно...

Я от нечего делать навострил уши ― все равно заняться нечем.

Ну, что там у вас за ужастики?

― А что у вас говорят?

― Так, почитай то же, что и у вас ― убили всех. Почитай, всю семью ― четыре человека. Бабку, деда, дочку, мать она одиночка, и внука. И ребенка, изверги, жизни лишили! Не пожалели.

― Говорят, кровищи-то, кровищи!

― И ведь терпит на Земле Господь, зверей этих.

Да уж. Ну и новости у старушек! Я думал, кости сейчас станут перетирать какой-нибудь "шалаве", юбку ей заочно измерять, а тут...

Село Дальнее? На Северной стороне, кажется. Надо спросить у начальника.

― ...Топором, известное дело. Покуда спали. Прямо в постелях. И домик обчистили подчистую, ― продолжала выдавать информацию первая старушка.

― Так что там грабить у пожилых людей-то? На похороны, разве что, ― со знанием дела отвечала вторая. ― Так и не нашли кто?

― Нашли, знамо дело. На следующее утро и отыскали душегуба.

Еле заметная пауза. Бабке не чужда теория драматургии момента.

― Ну, ну! Кто же это?

Мне самому стало интересно.

― Так алкаш местный. С той же деревни.

― Выпить, что ли не на что было?

― Вестимо дело.

― А как нашли?

Толковая какая старушка! Я сам бы точно же такой вопрос задал бы на этом этапе. Не дооцениваем мы старость...

― Так ведь, по следам! Изувер этот выходил ужо из дому, так и собаку старую да глухую зарубил. Та даже и не тявкнула ни разу. А он в раж вошел, остановиться не мог. И пятна кровавые по снегу до его дому и тянулись. Через всю деревню. А утром, как нашли его, он пьяный и оказался. В одной руке бутылка, что в доме у убитых взял, а в другой ― топор в крови.

Странный какой-то убийца. Тоже театрально-демонстративный.

― А говорил что?

― Так, поди ж знай! Мне не докладывают. Только понятно и так, трубы горели.

Со знанием дела говорит, бабуля. Знакома не понаслышке. Дед, что ли бухает?

― Моего старого, почитай, как прижмет раз в месяц, так лучше самой дать, ― подтвердила мою догадку рассказчица. ― Рука у него... ух, тяжелая. Так неделю и пьет беспробудно. Тихо и культурно. Только и успевай подносить, чтобы не осерчал. Говорит ― "я в Адлер уехал". Запой, стало быть. А как вернется, снова, считай "из Адлера" ― душа-человек!

Это понятно. Хотя и не так интересно.

Что же это за убийство такое кошмарное? И Пятый ничего до нас не доводил. Впрочем, почему я решил, что он должен? Если в преступлениях нет перспективы нашего участия, никто и не будет нам про них рассказывать. Тем более, в этом случае фигурант найден. Хотя, странный какой-то фигурант. Может, больной на голову?

И собака.

Собаку зачем изничтожил? Пьяница не достаточно удовлетворил свои кровожадные потребности, убивая людей? Зверски, надо заметить, убивая! Скрытый супер садист? Или, испытывая смутное желание все-таки быть задержанным (из книжек мы знаем, что все маньяки об этом мечтают) специально извел животину, чтобы кровавый след от собачей будки тянулся до самого его дома? Ерунда какая-то.

Что-то здесь другое.

Я почувствовал, что мысленно вхожу в состояние, похожее на охотничью стойку. Что тот сеттер на дичь. Не бьют показания у старушек. Не ложатся ровно. А с другой стороны, разве это надежный источник информации ― бабушки в поликлинике? Чего я взъелся вообще? Свербит в одной известной точке? Так она, на минутку у тебя травмирована, должна свербеть. Чешется, значит заживает, как компетентно заверяет меня моя мама.

И все-же...

С недавнего времени я как-то по-другому стал относится к подобным смутным ощущениям. К тем, что на гране эзотерики, хотя и не верю я во всю эту мистику. У любого явления существуют удобоваримые объяснения. У следствий есть причины, качество всегда появляется из количества, а без борьбы противоположностей не будет движения вперед. Прогресса не будет, разве не так нас учили?

Значит и собаку убили не просто так.

И это "не просто так" что-то мне отдаленно напоминает. Что-то из глубины истории.

Я не говорил, что до переноса в детское тело из две тысячи пятнадцатого в тысяча девятьсот семьдесят третий я был историком? И преподавать начал еще в армии ― солдатам-срочникам в девяностые годы.

А историков, как и офицеров бывших не бывает.

Собака...

Опричники? Собачьи головы, притороченные к лукам седел? Да нет. Что-то ближе. Что-то из современности. Из времен...

― Пошли! ― азартно шепнула мне в ухо мать, прерывая на взлете почти готовую уже родиться мысль. ― Тихонько только!

Я с недоумением оглянулся. А старушки?

А старушки так самозабвенно обсуждали деревенскую трагедию, что не заметили, как подошла их очередь ― из кабинета врача вышел текущий клиент. А мама заметила. Она у меня никогда в облаках не витает.

Стараясь не демонстрировать избыточную торопливость, мы степенно продефилировали к заветной двери и неожиданным для окружающей очереди рывком преодолели последнее препятствие. За спиной многоголосно вякнули и... остались за дверью. В прошлом. На задворках истории.

А перед нами ― вот она, заветная цель!

Пора снимать штаны.

Глава 3

ЛИКБЕЗ НА ЗЛОБУ ДНЯ

― Я все равно не понял. Почему на втором? Почему не на первом?

― Сан-Саныч! Не позорь мои седины. Это каждый ребенок знает... у нас... кх-гм... в Советском Союзе.

― И я знаю! Я только понять не могу.

― Вот смотри, к примеру, ты какого числа родился?

― Двадцать девятого.

― Ну. Месяца какого? Сан-Саныч. Не тормози!

― Так этого... февраля...

― Ничего себе. Вон оно все откуда... Оригинально. То-то я и смотрю...

― А в бубен?

― Понял, коллега, не акцентирую. Продолжаю мысль. Двадцать девятого февраля ты родился, значит, зачали тебя... э-э... двенадцать минус девять... плюс два... в мае. В самом конце, если ты не семимесячный.

― Все-таки в бубен?

― Не отвлекайтесь, уважаемый. На мелочи. Если расценивать все эти события строго с точки зрения физиологии, то ты родился не в феврале, а... в конце мая. Не буду уточнять, в каком конкретно папином органе. Не надо краснеть, взрослый уже мальчик. Ирина, хватит ржать! Мешаешь формулировать.

― Об этом как-то не принято...

― Отставить, поручик. Тут вам не институт благородных девиц. История партии ― это тебе... не хухры-мухры... не мелочь по карманам тырить!

Кто не верит своим ушам ― я действительно консультирую своего боевого товарища по курсу истории Коммунистической партии Советского Союза. Факультативно. И не без креатива, разумеется.

― Ну, продолжай...

― Итак, выработали... кх-гм... тебя когда? В конце мая. Но свет Божий ты увидел только в конце февраля. И это ― твой официальный день рождения. Формально-традиционный. По паспорту. Так и с партией ― на первом съезде в Минске произошло, образно говоря, за-ча-ти-е! Всего девять делегатов со всей России! Ни программы, ни устава, один только манифест... подмахнули. Да резолюцию об образовании РСДРП. Здесь понятно?

― Ну.

― Баранки гну! Запомни, первый съезд партии, это только демонстрация желания. Совокупление. Коитус. Впрыск. Чик, и... побежал сперматозоид по трубам...

― Мне так и рассказывать на парткомиссии? Про сперматозоид?

― Если хочешь,... чтобы в комсомольцы разжаловали. И служить любишь не на Черном море, а возле Берингова пролива. Так вот. Первый съезд прошел себе, всех делегатов благополучно арестовали и забыли себе. Власть в России даже и не напряглась особо. Вовочки Ульянова в Минске, кстати, и не было вовсе. Он в это время в Шушенском рябчиков постреливал.

― Как-то... неуважительно...

― Переживет. А вот на втором съезде в Лондоне Ленин уже присутствовал. Вот тогда революционеры и разработали устав, программу, а заодно и раскололись до кучи ― на большевиков и меньшевиков. С одной стороны Ленин, с другой Плеханов. Запомни хоть это. Партия была фактически уч-реж-де-на. И это слово запомни. Гораздо полезнее будет, чем сперматозоидами себе голову забивать... в обоих смыслах этой метафоры.

― Фу-ух. Вот оно мне надо?

А я даже соглашусь.

Вот оно ему надо?

На лицо ― вакханалия идеологического кретинизма. Зачем Козету разбираться в этих мудреностях, перекрученных до безобразия? Ладно я, историк. Еще что-то смутно помню о всех этих "ненужностях", со студенческой скамьи. Но Сан-Санычу-то это зачем? Мало вам того, что он и так ― гений оперативной работы? Профессионал с большой буквы? Или есть опасения, что дрогнет у профессионала одна из его идеологических подпорок, и крен пойдет куда-нибудь... на запад.

Бред полнейший.

Веня кстати не шутил ― вся Контора в течение этой недели сдает внеплановые Ленинские зачеты. Обливаясь слезами и чернилами красочно оформляет конспекты "первоисточников" ― тупо переписывает ленинские статьи из 55-томного популярного издания в общие тетради, которые должны быть не меньше, чем в девяносто шесть листов. А что, вы спросите, бывает больше? Нет, господа, то есть... товарищи, больше и... дальше уже некуда.

Мы сидим в нарядной Ленинской комнате в красивом здании на улице, кстати, все того же дедушки Ленина. Здесь у нас Главный штаб ― административный корпус городского подразделения. И сюда сегодня согнали целую кучу оперативников, накачали жути и рассадили по кабинетам расслабляться. В смысле, готовиться.

Я ― внештатник, поэтому надо мной никто измываться не собирается. К счастью.

Но ведь я и не железный! Сочувствую, понимаешь, коллегам ― помогаю, чем могу (хорошо, что у меня почерк корявый, уже бы припахали "товарищи"), морально большей частью.

― Не надо эту статью конспектировать, Ирина. У нее только название короткое ― "Что делать?", на самом деле... потом замахаешься ее защищать. Переписывай "Апрельские тезисы", там все коротко и понятно ― вооруженное восстание, захват власти и вперед! Наша тема.

― Старик, ты откуда все это знаешь?

Это она по инерции.

На самом деле, в нашей группе только одна Ирина и в курсе, что мое сознание из двадцать первого века ― я ей сам про это рассказал полтора года назад в пароксизме истеричного откровения. И если кто и сможет объяснить мою компетентность в вопросах идеологической демагогии, так это только Ирина. Ну, еще и начальник, Сергей Владимирович, позывной Пятый ― Ирина ему сто пудов все обо мне доложила. Хотя он виду и не показывает. Держит наши отношения в тонусе недосказанности, так сказать. Чтобы не расслаблялись паршивцы.

Вот так все сложно.

― Вундеркинд я просто, ― озвучиваю я официальную версию собственной "гениальности". ― Улыбка природы. Вы бы не отвлекались, студенты, час остался до Голгофы. Вы, кстати, узнали, кто у вас зачет принимать будет? Разведчики.

― А то! Обижаешь, начальник, ― щерится Сан-Саныч, он же Козет, он же Ромео великовозрастный, так как сохнет по Ирине, полагая, что этого никто не замечает. ― Нашим экзаменатором назначен некто Полищук Сергей Михайлович. Двадцать третьего года рождения. Инструктор культпропотдела горкома КПСС. Инвалид войны. Ветеран, герой партизанского движения. Кавалер орденов и все такое прочее. Суровый мужик, говорят. Режет каждого второго. Принципиально ― через одного.

― То есть, если я правильно понял, в вашей сладкой парочке жертвенный баран уже назначен?

― Сам ты баран! ― взвился Сан-Саныч, хотя конкретно его, собственно, я этим чудным домашним животным и не называл. Взвился и... тут же стух обреченно. ― Да, впрочем... Скорей всего. Не знаю, как этот чертов зачет сдать. Старик, ты же вундеркинд, придумай чего-нибудь.

― Заболей.

― Да уж. Долго думал, "улыбка природы"?

― Тогда, на гауптвахту загреми.

― Ты с Луны свалился? Нет у нас гауптвахты. Только следственный изолятор. И если туда "загремишь", то выход только на восток. На северо-восток, если точнее.

― Ну, я не знаю. Сдашь со второго раза, если лажанешься, чего здесь страшного?

― Ты вообще дикий? А еще вундеркиндом называется. Не сдашь ― минус премия, второй раз ― под взыскание, третий ― несоответствие, четвертый...

― Хватит, хватит. Я понял. Запамятовал просто... масштабы вашего маразма.

― Вашего?

― Мальчики хватит, не ссорьтесь, ― вовремя вступилась Ирина. Она-то прекрасно знает, что я имел в виду.

― Во! Я придумал, Саныч. Надо дело какое-нибудь форс-мажорное замутить!

― Форс... чего? Мутить?

― Организовать! И чего-нибудь горящее! Острое. Резонансное. Супер-пупер важное. Чтобы не до зачетов стало начальству. Как с похитителями девушек было, помнишь? Из Москвы тогда проверяльщики сюда косяком шли.

― Ну, так-то так... Только, где такое дело взять?

― Слушай, тут старушки в поликлинике про групповое убийство чего-то сплетничали. На Северной. Нет информации?

― Не-а. А когда это было?

― Не доложили бабушки. Поставлю им на вид. Ирина, узнаешь?

― Легко. Только, было бы там что-то важное...

― Да это понятно. Просто... как-бы это объяснить...

Как сослаться на чутье?

Про мою "чуйку" в отделе ходят легенды.

Про то, что неприятности в форме интересующих Контору правонарушений тянутся к моей травмированной пятой точке, словно мухи на... мед. Пчелы, наверное, будет точнее, да не важно. Важно то, что в новой своей реинкарнации, в теле восьмилетнего школьника взрослое сознание притягивает к себе самые опасные злоключения.

Проверено опытом.

Необъяснимо, но факт. Очень нужный и полезный факт для нашего начальника. И он просчитал этот феномен с первых же минут нашего знакомства позапрошлым летом. Влет. Может быть наш Шеф тоже, того... какая-нибудь аномалия? Во всяком случае, в деле своем он зверь. И чутья это касается, и опыта, и навыков.

Так вот, подсказывает мне моя "чуйка", что убийство стариков, женщины и ребенка в селе Дальнее не так просто, как кажется. И не пьяный маргинал тут причастен, тут моя интуиция просто в истерике бьется. Не так все просто.

К тому же... собака...

Почему мне так не дает покоя расправа над животным?

Ребенок убит! Молодая женщина и старики! Где-то землю топчет нелюдь, воздух собой паскудит, а я уперся в собаку...

Неожиданно я заметил, что вокруг воцарилась напряженная тишина.

Затаив дыхание мои товарищи ждали, чего я там дальше буду оракульствовать.

Да что же это такое? Что это за культ моей личности? Может, мне с бубном в следующий раз приходить? Да с вороньими черепами на поясе тут пляски устраивать? Вокруг костра из учебников по истории партии? Как дети малые...

Я вздохнул.

― Не знаю. Мало информации. Ирин, узнай, а? Село Дальнее. Пожилой хозяин, его жена, взрослая дочь и внук. Зарублены топором. И собака... тоже. Вроде нашли подозреваемого, односельчанин-алкоголик.

― Хорошо, узнаю. Только к вечеру. Поздно уже будет...

― И еще. Это не из-за зачетов. Просто... не спокойно мне что-то...

― Ага! Когда тебе "что-то не спокойно", у нас пуканы рваться начинают!

― Саша!

― То есть, я хотел сказать... э-э...

― Не напрягайся, Сан-Саныч. Все поняли. И... ты прав. Чувствую, опять мы на пороге грандиозного шухера. По крайней мере, в виде предстоящих ленинских зачетов, так это уж точно. Как минимум.

― Умеет же утешить... мама моя! Двадцать минут осталось. Чего еще почитать?

Черт. Козет явно в панике. Этот дядя с десятком головорезов справится походя, не напрягаясь ― даже пульс не участится. А здесь, перед простеньким экзаменом ― явно в предынфарктном состоянии.

― Саша, ничего не читай, нет смысла. И нового не запомнишь, и старое в голове перемешаешь в винегрет. Лучше расслабься и переведи дух, больше пользы будет. Медитируй.

― Тебе, Ирина, хорошо говорить. У тебя память как...

Не продолжит аналогию. Зная Козета с его "образным" мышлением все понимают, ― продолжения не будет. Тем более, что мой инструктор в трансе. Аж жалко мужика.

― Слушай, Саныч! Хочешь "козырь в рукаве"?

― Чего-чего?

― Есть одна информация, которая может тебе помочь на зачете.

― Ну?

― Какой съезд был последним?

― То же мне, вопрос. Двадцать четвертый ― на каждом углу транспаранты...

― Правильно. Про итоги съезда спрашивать не буду, их не каждый горкомовец сможет внятно перечислить. Но ты должен знать твердо ― резолюцию по отчетному докладу можно образно назвать... запомни, Саныч... Брежневской "Программой мира".

Опасная игра, вообще-то.

Нет пока еще в природе понятия "Программа мира", хотя резолюция принята аж четыре года назад. Лишь только в этом году Брежневские подхалимы станут называть стратегию царя Леонида пафосным словом "Программа...". По образу и подобию завсегдатая Мавзолея, питавшего слабость к этому словечку. И если Козет между делом вставит это креативное словосочетание в свое блеяние на зачете, это будет по-новаторски дерзко. И в десятку, так как искомые тенденции уже витают в воздухе.

Так пусть Саныч и будет первым!

― Саша, ты запомнил?

― Да, Ир. "Программа мира". Брежневская. Я ж не тупой. Разрядка, там. Ограничение ядерного вооружения, термоядерного, химического...

― Саныч, уважаю. Все правильно. Фишку придерживай напоследок. Сразу козырями не свети.

― Витек! Ты уж как маленькому мне не разжевывай.

― Все, молчу-молчу.

Вот и хорошо.

Оклемался вроде, раз огрызается.

А нам этого и надо.

Глава 4

ЖРЕБИЙ БРОШЕН, ГОСПОДА

Не помогла Сан-Санычу "Программа мира".

Видимо, не до конца ее продумал наш "дорогой Леонид Ильич". Либо Козет тормознул, впал по своему обыкновению в ступор когда не надо. На деталях, скорей всего, поплыл. Срезал его суровый партизан идеологического фронта на мелочах. На тонкостях и нюансах возмужания всеми нами любимой партии в годы Гражданской и Великой Отечественной войн.

Загнанный в угол Сан-Саныч все же решился использовать мой "козырь", вот только угрюмый инструктор культпропотдела даже бровью не повел на "хайповую" фишку ― или не слышал еще про новомодный термин, или... Козет был уже заранее приговорен. Обречен на заклание аки агнец невинный. "Режу каждого второго", ― помните? Тупой и беспощадный принцип аксакала идеологической юрты. Неумолимая децимация бойцов с поправкой на обстоятельства современной цивилизации.

Короче, не видать Сан-Санычу премии, как собственных ушей. И неделя сроку на пересдачу зачета. Без надежды на благополучное разрешение этой проблемы. Если только...

― Сергей Владимирович, ― обратился я к Шефу, ― какие у вас ассоциации вызывает факт убийства домашних животных после зверского уничтожения хозяев?

― Услышал про резню в Дальнем? ― в секунду расшифровал меня начальник. ― Откуда?

― Старушки судачили в больнице.

― Старушки? Любопытно. И двух месяцев не прошло, а уже... судачат.

― Я удивляюсь, почему вообще весь город на ушах не стоит.

― Потому и не стоит, ― многозначительно поджал губы начальник. ― Вовремя меры приняты. Только, я смотрю, у некоторых память девичья. Не по годам...

― Засекретили, что ли?

― А ты как думал?

― Да я ничего и не думал. Просто странно, как это можно засекретить? Всю деревню на подписку?

― А что, думаешь, трудно?

― Да, действительно, чегой-то я... и все же... про собаку. Вы как-то ушли от темы.

― А что собака? Между прочим, если бы ее подозреваемый не зарубил, то и следов бы не было. А так ― от дома до дома. И в конце цепочки отпечатков ― валенки на крыльце, прямо перед дверью. А на них ― кровь и собаки, и всех остальных жертв. И топор рядышком, к стеночке приставленный.

― А разве топор не в руках у убийцы нашли?

― То же старушки напели?

― Ну да. Чего-то я не подумал. Недооценил глубину творческой фантазии пенсионеров. Точнее... переоценил.

― Топор аккуратно прислонили к стенке около дверного откоса.

― Аккуратно? ― я внимательно посмотрел на Шефа, ни на секунду не подозревая его в наивности.

Глаз он не отвел. Гляделок своих, наглых и бесстыжих.

― Это не наше дело, ― буркнул, раздражаясь неизвестно на что, ― и подозреваемый... найден уже.

― Долго искали? Не вспотели?

― Чего ты от меня хочешь? ― вспылил начальник. ― Где тут угроза государственной безопасности?

Вообще-то он у нас выдержанный мужчина. С холодной головой и... слегка подогретым сердцем. И руки... моет часто. И ноги... наверное.

― Я хочу понять, что меня беспокоит по поводу этой собаки. Кроме того, что ее специально зарубили для фальсификации следов.

― Наглец ты, ― устало вздохнул Шеф. ― Упрямый и настырный. Скачешь опять впереди паровоза.

― На том и стоим... вернее, скачем...

― Между прочим, с фальсификацией следов ты озвучиваешь одну из версий, как неоспоримый и состоявшийся факт. А это, душа моя, непрофессионально как минимум.

― Знаю. Только ничего поделать с собой не могу.

― А вообще... убивать живность вместе с хозяевами ― это бандеровские прихватки. Со времен войны...

Есть!

Вот, что меня мучило.

Ай, молодец, начальник. Шевельнул в моей голове самый нужный камушек. Да так, что плотина рухнула и меня прорвало.

И я ему все вывалил. Сбивчиво и сумбурно, не успевая за собственной мыслью ― так много информации поперло из кладовых памяти.

Историк я или нет?

Их называли "шуцманы" ― полицаи охранных команд.

Шуцманшафт, "шума", шума-батальоны СД, набираемые из представителей населения оккупированных территорий. Или из военнопленных солдат Красной Армии, если те не евреи, не цыгане и не коммунисты. Вот только пленные красноармейцы очень редко шли в полицаи, большинство из них предпочитало трагическую долю узников лагерей смерти. Предателями становились единицы.

Основной состав шума-батальонов был представлен из местные кадров.

Большей частью ― из уголовников всех мастей, бандитов, дезертиров, просто отбросов общества: подонков или паталогических садистов. В полицаи шли целые подразделения украинских националистов, готовые убивать все живое, не укладывающееся в идею "возрождения Украинского государства". На конкурентной основе с украинцами в полицаи рвались и "АКовцы", бойцы польской подпольной "Армии Краевой", коварно предполагая рано или поздно развернуть оружие против своих же новоявленных хозяев. Только все их "хитрости" для немцев были шиты белыми нитками. Они просто методично стравливали друг другом своих хитромудрых помощников, тем самым обезопасив себя до поры до времени.

"Аскари", как называли своих наивных подопечных брезгливые арийцы, что означает "туземные солдаты", которым доверять можно лишь второстепенные задачи.

Карательные, например. Чтобы самим не мараться.

Тем более, что убийство гражданских лиц, как было принято считать командованием вермахта, пагубно влияет на боевой дух немецкого солдата. А убивать, как завещал любимый фюрер хошь не хошь, а надо... твари...

Вот и поручали цивилизованные европейцы грязную миссию недалеким туземцам ― малоросы жгли польские Кресы, а поляки стирали с лица земли украинские хутора. Хотя... разные были варианты. Трудно что ли облапошить этих тупых и кровожадных "аскари"? Главное ― "разделяй и властвуй". Украинцы, к слову, в этом сатанинском соревновании преуспели больше. Настрадались в свое время от польских "осаднюков"... да и силы враждующих сторон не были равными. Впрочем, речь пока не об этом.

Вот, за что зацепилась моя память:

Собак, именно собак уничтожали шуцманы во время карательных зачисток неблагонадежных сел и деревень. Причем, убивали их уже после ликвидации гражданского населения ― всю домашнюю живность, скот, птицу, все, что не могли забрать с собой. "Що не з'їм, то понадкушую" ― подходит? Старательно сводили на нет все живое, что находили во дворе. Зачем? Трудно сказать. Как вариант ― полицаи, "аскари" пытались приобщиться, так сказать, к немецкой пунктуальности. Старались подражать своим аккуратным хозяевам. С целью получения дополнительных бонусов одобрения от господина. Сказано им было "зачистить" населенный пункт, вот и "зачищали"... всех, без конкретики и разбору.

А поскольку, как правило, во время совместных карательных операций немцы полицаям выдавали только по одному боевому патрону, уж не знаю по каким таким своим соображениям, "зачистка" осуществлялась исключительно холодным оружием. Штыками, ножами и прикладами. Топорами, как вариант...

Происходил этот кошмар приблизительно так:

Группа карателей врывалась в дома и выгоняла людей на улицу ― взрослых, детей, стариков. Всех, кто мог передвигаться. Там их конвоировали до центральной площади, где и планировалась основная расправа ― или сами немцы методично всех расстреливали из пулеметов, или шуцманы сжигали людей в амбарах. В целях экономии боеприпасов.

Вторая группа, состоящая уже полностью из коллаборационистов, проходила следом за первой — выгоняла скот на улицу и отправляла его туда, куда укажут немецкие интенданты.

А вот третья группа, в которую как правило стремились самые отъявленные отморозки, производила окончательную зачистку населенного пункта. Нелюди демонстративно жестоко расправлялись с уцелевшими людьми, если таковые находились ― это или обездвиженные старики, больные, или те, кто наивно попытался спрятаться от расправы. Потом грабили имущество и поджигали дома. Прибыльная была операция, всегда с наваром. И чистоплюев в третьей группе не держали, в отличие от "скотоводов". У всех были руки в крови. По ноздри.

Именно эта группа палачей и убивала оставшихся в живых собак.

Тем более, что эти животные во времена войны были огромной редкостью. Роскошью, которую необходимо было растереть в прах, как и всех живущих рядом.

Надпись на нарукавной повязке полицая ― "TREU TAPFER GEHORSAM": "Верный, храбрый, послушный". Так и убивали ― верно, храбро и послушно. Не тратя патронов и эмоций.

Страшный расклад.

И страшные дела, которым, на мой взгляд, нет прощения.

Без учета срока давности и мнений современных "примирителей".

Сергей Владимирович все это внимательно выслушал, ни разу меня не перебив.

Сомневаюсь, что в моих словах он черпнул для себя что-то новое. Все эти чудовищные факты общеизвестны, задокументированы и среди здравомыслящих людей сомнению не подлежат. По крайней мере, в середине семидесятых, покуда живы еще непосредственные очевидцы, несостоявшиеся жертвы и чудом уцелевшие свидетели цивилизованного европейского зверства.

― А какой возраст у того пьяницы, подозреваемого в убийстве? ― спросил я Пятого, смутно ощущая реальную значимость выбранного направления мысли. ― Он войну застал в сознательном возрасте?

Начальник пару секунд задумчиво побарабанил по столешнице пальцами. Будто возвращаясь из ему одному известных далей.

― В сознательном, ― подтвердил он. ― Вполне мог быть полицаем. Правда, очень юным, лет шестнадцать ему было всего в сорок втором, но...

Да-да, знаю.

Эту тему в советской идеологии предпочитали умалчивать. Дабы не разжигать лишний раз межнациональную неприязнь. Среди украинских полицаев действительно было очень много подростков ― неоперившихся, легко поддающихся психологической обработке и по-юношески яростно цепляющихся за жизнь. И если про погибших молодогвардейцев знала вся страна, про юных "шуцманов" знать было совсем необязательно. Вредно даже...

Что касается моего мнения ― такой расклад был в корне ошибочным. Достаточно вспомнить нетленный образ гайдаровского Плохиша, который в качестве антагониста создал неповторимый фон для всеми любимого детского героя ― Мальчиша-Кибальчиша.

Без тьмы нет света.

Мир без теней ― плоский и невыразительный. Нужны Инь и Ян. Два независимых и несводимых друг к другу начала. Что будет, если долго прятать одно от другого? Печальная судьба Советского Союза показывает, что ничего хорошего.

К примеру, о существовании в нашей истории бандеровского феномена я узнал лишь только в зрелом возрасте. Фильм "Государственная граница" помните? Шестая серия, "За порогом Победы". И после просмотра все стало на свои места, заполнились досадно свербящие лакуны среднего образования. Лишь одно резануло тогда по неокрепшему сознанию ― НЕУЖЕЛИ? Больно так резануло, до сукровицы...

Это, что, правда? Да не может быть. Это же наши братья! Родные, советские...

И окончательное понимание, словно холодный душ среди теплого благополучного дня ― да, правда! Так все это и было. И от этой правды заботливо нас защищало наше собственное государство. Трудно сказать, правильно оно делало или нет. Наверное, нет. Потому что чуть позже очень многие оказались не готовы к возвращению в реальность средневекового варварства...

И в числе современных приверженцев зла снова оказались... пацаны и девчонки. С жидкими мозгами, не оформившейся психикой и яростным стремлением к сытой жизни. К тем самым пресловутым "кружевным трусикам". На пути к которым снова оказались, как учили патриархи, жиды, цыгане и москали...

А мы все это легкомысленно просра... просрочили.

Опоздали, короче. Поздно врубились в тему. Сняли нужное кино лишь в восьмидесятых, перед самым крахом. А снимать нужно было раньше, лет на двадцать. И крутить его ежеквартально, напоминать, комментировать. И вбивать нужные выводы в растущие головы акселератов, которые так и норовили крутнуться в сторону заманчивых "Битлов" и мятного "Ригли Сперминта".

М-да.

― ...но только он всю войну просидел в Ташкенте, в детском доме, ― закончил свою мысль Сергей Владимирович.

Чего?

Кажется, я отвлекся.

― Кто просидел?

Шеф коротко глянул в мою сторону с легким налетом недоумения.

― А! ― вспомнил я нить разговора. ― Подозреваемый?

Начальник, не отвечая, разглядывал меня со слегка улавливаемым скепсисом.

Ах так? Изволим свысока к сотруднику относиться?

― Знаете что, Сергей Владимирович? Попробуйте проверить ― был ли погибший старик причастен к партизанскому движению. Не просто к службе в армии или к какому-нибудь "трудовому фронту", а именно к партизанам!

Скепсиса поубавилось. Даже мелькнула искорка заинтересованности.

― Я вам так скажу, ― продолжал я умничать, ― если зарубленный дед ― партизан, концы нужно искать среди фашистских прихвостней. Бывших, разумеется, и тщательно сегодня замаскированных. Легализовавшихся в нашем времени. Их еще "недобитками" в нашей прессе называют...

Жалкая попытка подколоть начальника.

Он даже ухом не повел. "Аквила нон каптат мускас" ― мух орел ловить не станет.

Тем не менее, коли уж пошел "высокий штиль" ― жребий брошен, господа, "алеа якта эст"! И назад дороги нет ― Шеф явно заинтересовался этим делом. Определенно! Знаю я это задумчивое выражение физиономии и бессознательное постукивание пальцами по крышке стола.

"Пробатум эст".

Принято.