| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Поэтому первой целью в операции стал именно дом Гинзбурга — пока его северо-западный и северо-восточный фасады обстреливались из двух танков, пяти БМП и десятка пулеметов, штурмовая группа прошла на северный угол здания и вломилась в торговые помещения первого этажа — от пассажа группа была прикрыта еще и зелеными деревьями. За ней, не останавливаясь, шли еще две группы — пока первая завязала бой за первый и второй этажи северной половины здания, эти группы прошли через него насквозь — одна стала отвоевывать этажи южного крыла, а вторая подождала, когда один танк и две БМП выйдут из-за угла дома Гинзбурга — несколькими выстрелами боевые машины разворотили входную дверь углового подъезда, который был нашей конечной целью, загасили его окна на более высоких этажах, и уже затем одна штурмовая группа выплюнула на перекресток несколько дымовых шашек и, даже не дожидаясь пока установится задымление — резким броском вломилась в угловой подъезд — от южного подъезда дома Гинзбурга до этого "угла" было менее тридцати метров, от пассажа группа была прикрыта деревьями и несколько развернутым положением самого здания — немцам пришлось бы высовываться из окон, к тому же "пассажисты" были заняты перестрелкой с бронетехникой, и непосредственную опасность представляли только окна западного фасада дома-соседа Гинзбурга, которые выходили как раз на перекресток с нужным угловым подъездом. Но тут уж немцы просто не успели среагировать на рывок штурмовой группы через перекресток — наверняка их внимание было приковано к бою в соседнем доме, да и растущее дерево закрывало часть обзора из второго и третьего этажей, а из четвертого, чтобы все разглядеть внизу, надо было слишком высовываться — дураков нет, ну а окна первого этажа были на секунды загашены заполошными очередями трех бойцов штурмовой группы, которые и были выставлены на левый фланг для этой цели.
Все — группа ворвалась в подъезд и, пока немцы не пришли в себя от обстрела из танковых пушек, быстренько взяла его под контроль — пятеро внизу, трое наверху, остальные — взламывают и зачищают квартиры. На всю операцию ушло не более десяти минут.
Но это еще не все. Пятерке, что сидела внизу подъезда, видимо, стало скучно. Ну еще бы — вокруг стрельба, цоканье и свист пуль, взрывы, крики, звуки бьющегося стекла, дымовуха — а они сидят и ничего не делают — сектора обстрела — только в направлении, откуда пришли, но там уже свои. Обидно. Так недолго думая, трое из этой пятерки — один взваливает себе на голову кресло в перевернутом виде, как будто домиком, другой — забирает в квартире плед и скатывает его бесформенным узлом, третий — подхватывает торшер — и с этим скарбом троица бежит через перекресток, уже к пассажу. Пассаж выходил на свежезахваченный угловой подъезд также углом, поэтому немецкий пост не мог как следует рассмотреть — что там происходит — ну стрельба, ну метались какие-то тени — почти как в песне Максима Леонидова — "то ли русские, а то ли виденье" — и вот к ним со стороны вроде бы еще своего подъезда бегут какие-то люди с каким-то барахлом. Ну кто в разгар боя в здравом уме будет бегать по простреливаемой улице с барахлом ? Да тем более в руки к немцам ? Да только свои же союзнички — последней фразой, произнесенной на немецком посту на немецком языке было "Смотри, Фриц, опять эти ukrainen что-то стянули". Далее было просто — пистолеты и многократное повторение намертво зазубренного приема "сначала входит граната, потом — ты" — восточное строение Пассажа было очищено троицей минут за десять — как раз закончилась и зачистка углового подъезда.
А в паре десятков метров — еще не закончились бои за дом Гинзбурга — наши уже втекали в соседний дом и вскоре перекресток был полностью свободен от фланкирующего огня — и в угловой подъезд дома-колодца потекли все новые и новые группы наших воинов. Дальше было дело техники — чердак, пистолеты с глушителями, проходы взрывчаткой, очередной чердак — когда немцы через час сообразили, что русские уже контролируют чердак и верхние этажи всего квартала, включая гостиницу "Бристоль", они так поспешно драпанули, что наши открыли огонь по беглецам с большим запозданием, так что под пули попало не более сотни человек, да и то половина из них смогла нырнуть в переулки или в подъезды еще "немецких" домов. В оборону немецкого анклава был вбит клин, хотя для полной зачистки было еще далеко. А троица смелых получила по ГСС каждый, внимание корреспондентов, потом — сценаристов — поиск таких смелых и решительных действий был у нас поставлен на поток, а уж если в подвиге присутствовала и курьезная составляющая — все, кандидат как минимум на сцену в очередном фильме.
Так наши группы и вбивали все новые и новые клинья.
Одни дома брали с предварительным обстрелом из танковых орудий, БМП, пулеметов — после его окончания есть две-три минуты, пока враг не высунет головы и не начнет осматриваться. Другие дома брали тихо — подкрались по скрытому проходу — водосточной канаве, либо за заборчиком — затем гранаты внутрь, а следом, после взрывов — бойцы — либо подбрасываемые на сцепке рук, либо взбирающиеся по приставленной лестнице, либо взбегающие по бревну с перекладинами — тут самое главное — тюфяк. Или матрас. Или еще что-то мягкое, что можно набросить на верх рам, иначе порежешься об остатки стекол. Если дома стояли вплотную друг к другу, то могли пробраться к интересующему дому и по крышам, взломать чердак, ну и там уж загнать фрицев в подвал и закидать гранатами, если не успевают сдаться.
Мелкие группы пехоты, которые и выполняли основную работу, были тем не менее сведены в более крупные единицы, которыми и оперировал командир при взятии отдельных домов либо кварталов. Он перебрасывал эти группы с фланга на фланг — одна — идет в атаку, остальные — отсекают огнем и подавляют близстоящие здания и местность, а потом перетекают в атакуемое здание, а после зачистки здание занимают вспомогательные подразделения из ополченцев — просто чтобы немец не смог спокойно в него зайти.
Но все продвигалось медленно, очень медленно — в сутки мы брали десяток-другой домов, и хорошо хоть пока не потеряли ни одного своего — немцев было слишком много. Хорошо хоть у них не было орудийных стволов — три пушки, из которых по нам стреляли в первый день, к вечеру были выбиты, так что мы могли сравнительно свободно проскакивать на БМП через простреливаемые участки — из центра — чтобы вывезти раненных, в центр — подбросить боеприпасы и пополнения. Немцы пытались этому препятствовать — и строили баррикады, и стреляли из гранатометов. Но последних у них было немного, а БМП неслись под огневым прикрытием и быстро, так что за первые пять дней было всего два попадания, а потом стрелять их гранатометов немцы перестали — кончились то ли гранатометы, то ли отчаянные головы, которые пытались из них стрелять — "снайпер на крыше" был для нас законом. С баррикадами было сложнее — немцы их начали строить практически с первых же дней, так что вскоре переулки вне основных магистралей были как следует перегорожены, даже несмотря на то, что мы их периодически разбирали выстрелами из танковых пушек. Но основные магистрали были еще свободны — по ним-то и носилась наша бронетехника, да и наши подразделения, поддержанные ее огнем, на первых порах работали прежде всего вдоль основных улиц, так что уже через неделю можно было ездить относительно спокойно — на проспектах — мы, во дворах — немец.
Бои переходили в затянувшуюся стадию, и мы всячески пытались побыстрее их проскочить. Но не получалось — все больше сил приходилось отводить на удержание внешнего периметра — немцы постоянно подтягивали свежие части, которые стремились прорваться в город. Так что мы пусть и медленно, но пока переваривали "городских" фрицев. Этому способствовали ряд тактических приемов и технических средств, позволявших эти приемы проводить.
Так, третьего сентября мы закинули в город шесть тысяч свето-шумовых гранат для подствольников. Это сразу же ускорило продвижение наших штурмовых групп в жилых домах — если в общественных зданиях наши бойцы довольно легко вбрасывали внутрь помещений гранаты, так как никого кроме врага в них обнаружить скорее всего было нельзя, то зачищать таким образом жилые комнаты у многих не поднималась рука — ну а вдруг там обычный советский человек или, того хуже — дети ? И народ рисковал, осматривая такие помещения без предварительной зачистки. Напарывались на выстрелы, и хорошо если из пистолетов или пистолетов-пулеметов — эти патроны наши броники выдерживали на любых дистанциях. А если автоматный или винтовочный патрон — тут уж как повезет, но в любом случае как минимум обширная контузия, а может и перелом ребер. Со свето-шумовыми гранатами дело пошло быстрее — их, как нелетальное оружие, применяли смелее в любых помещениях, хотя, например, для старого человека внезапный громкий шум и ослепляющий свет могут стать последним, что он видел и чувствовал. Да и детей так можно сделать заиками. Но — тут уже приходилось выбирать — либо беречь всех и каждого, но медлить с освобождением города, либо все-таки продвигаться быстрее, соответственно, быстрее же высвободить войска для борьбы на внешнем обводе города, то есть убить еще больше фрицев и, соответственно, спасти дополнительные жизни — не эти, так другие.
В общем, светошумовые гранаты существенно снижали психологический барьер применения силовых способов зачистки помещений, тем более что и в жилых домах мирные граждане порой начинали стрелять по нам. До войны в Киеве проживало под девятьсот тысяч человек, из них более трехсот тысяч ушло на фронт, еще полмиллиона к весне сорок второго было эвакуировано — в составе предприятий либо в рамках гражданской эвакуации, и к приходу немцев тут оставалось не более ста тысяч — кто-то просто не успел, кто-то не мог по состоянию здоровья, кто-то оставался ухаживать за престарелыми родителями или родственниками, некоторые — для организации подполья, а кто-то — и в ожидании немца-освободителя. За последующий год оккупации численность населения возросла до трехсот тысяч — с запада Украины приехало много бандеровцев с семьями — они-то и защищали от нас "свою" столицу — но в таких случаях мы не церемонились и до этого — прозвучит "кляты москали" или, того чище — выстрел — а на-ка гранату ! Но порой было непонятно — что за человек оказался в комнате, и уже были случаи выстрелов в спину, попыток нападения с ножом или топором — даже в свободных от немца комнатах надо было стеречься.
Еще одним эффективным средством стали самоходки с орудиями калибра 160 миллиметров. У нас пока их было всего четыре штуки — опытная партия для обкатки в боях — их-то мы и натравили на Киев. Правда, их стволы было сложно назвать орудиями — это были по сути минометы — гладкоствольные, тонкостенные, с дальностью прямого выстрела по цели высотой два метра всего триста метров — низкая баллистика большего не позволяла. Но и такие возможности, да в городе — их было выше крыши. Семь килограммов взрывчатки, да заброшенные на сотню-другую метров, так что гранатометами уже и сложновато достать, да из-под брони, так что и пули не страшны — эти самоходки стали палочкой-выручалочкой в уличных боях. Ведь такое количество взрывчатки дает радиус разрушения кирпичной кладки почти два метра, а железобетона — более метра. Ну или воронку в грунте диаметром пять и глубиной два метра. Вот и говорили командиры — "Обвали нам тот угол, а дальше мы сами" — и самоходка за один-два выстрела разрушала угол здания, а затем бойцы под прикрытием пулеметов врывались в проломы и дальше шла зачистка.
Насчет наличия населения тут, понятное дело, никто уже не заботился, и оставалось только надеяться, что если люди там и жили, то догадались спуститься в подвал. Правда, и подвалы были небезопасны, особенно если оттуда по нам начинали стрелять — даже при близком взрыве эти снаряды могли поразить фрица и другую живую душу в укрытиях — безопасное расстояние начиналось с восемнадцати метров, а если при взрыве кто находился ближе, пусть и в укрытии — тут уже шли повреждения от ударной волны — начиная от легкой контузии и вплоть до размазывания по противоположной стенке.
Так эти самоходки и работали по городу — готовилась операция по освобождению здания или квартала, командиры обговаривали порядок обрушения углов зданий или их фасадов, а то и подавления какой-то территории, где могли засесть фрицы — и затем самоходка выезжала и начинала работать по поставленным задачам — а пехота не только ее прикрывала от фаустников, но и продвигалась вперед, пока немцы, оглушенные мощными взрывами или засыпанные обвалившимися стенами, не пришли в себя.
Хорошее получилось средство. За свои способности разваливать довольно крепкие дома и стены войска прозвали их "Соловушками" — в честь былинного злодея. Немцы, правда, фигели с таких ласковых прозвищ такой убойной техники, а наши — наоборот, говорили с умилением — "вот сейчас Соловушка поработает — а следом и мы пойдем". А у нас в разработке были уже орудия калибром в 240 миллиметров — при общем весе мины за сотню килограммов непосредственно взрывчатки там было аж в четыре раза больше — уже тридцать килограммов — а это разрушение кирпичной кладки толщиной более трех метров, бетона — двух метров, воронка в грунте — диаметром 10 метров, и подавление живой силы в укрытиях в радиусе почти тридцати метров. Это просто зверь и монстр. Войска прозвали их уже уважительно — "Соловей Иваныч". Я помнил что минометы таких калибров были и в моей истории, поэтому инициировал работы по этим системам — не зря же их ввели. Правда, у нас они были пока в виде таких штурмовых орудий — для обычного навесного огня у нас по прежнему не хватило бы взрывчатки. А так — более-менее прямым огнем, работой по конкретным целям — это нашей промышленности было по силам.
Несмотря на то, что их берегли как зеницу ока, за две недели боев они подбивались не один раз — всего было семнадцать возвратов из ремонта — от заварки пробитой брони до замены пробитых двигателей. К концу этого срока из строя была окончательно выведена последняя самоходка. За это время самоходки поменяли по два-три двигателя, по пять-шесть экипажей — при семи убитых было более сотни ранений, причем легкораненые оставались в строю. Но на их счету было триста семьдесят организованных проломов в зданиях, семьдесят восемь задавленных подвалов — и каждый такой факт — это удачная атака.
Позднее мы узнали, что сведения о новом советском оружии ушли на самый верх — Гитлеру — под грифом "Совершенно секретно" — секретили, видимо, от своих войск, чтобы не вгонять их в еще большую тоску. Хотя слухи-то уже начинали расходиться. И еще во время боев это оружие уже становилось предлогом драпа с занимаемых позиций. Конечно, когда рядом начинают падать такие дуры — поневоле подумаешь — "А что я тут делаю ?". Вобщем-то мысли — верные — против такого средства ты бессилен и остается лишь надеяться, что его снаряды будут падать достаточно далеко от тебя. В принципе, это уже просчет командования противника, что оно допустило применение таких средств по своим войскам — для устойчивости войск надо чтобы средства поражения были все-таки сопоставимы с бойцом и его оружием — ну ладно — танк — от него можно спрятаться в окопе, да и снарядом солдата сложно достать. И уж тем более вражеская пехота — тут как бы индивидуальная перестрелка, результаты которой зависят от индивидуального оружия, а более всего — от применяемой тактики — так что бойцу не на кого пенять в случае своих косяков, ну разве что немного на руководство, что оно не доучило как следует и отправило в окопы. А снаряды калибра 160 миллиметров ... им просто нечего противопоставить.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
