До и после Победы. Книга 3. Перелом. Часть 3

С.В.Суханов

До и после Победы. Книга 3. Перелом. Часть 3.

ГЛАВА 1.

Собственно, основное тело Киева представляло собой овал, вытянутый вдоль западного берега Днепра, размерами 3,5 километра с запада на восток и 10 километров с севера на юг. Ворвавшиеся в город группы пронзили этот овал в разных направлениях, внося хаос и беспорядок, но успешность их дальнейших действий зависела не только от численности, но и от наличия боеприпасов. Киев стоял на месте впадения Десны в Днепр, и северная половина города была прикрыта с востока заболоченным межпойменным пространством этих рек, поэтому наша первая колонна, которая захватила два понтонных моста и по ним вошла в город, разделилась на три части. Первая после переправы через Днепр рванула на север, вторая — в центр города, а третья осталась на охране мостов.

Проще всего пришлось первой группе — она пошла на север, вдоль Днепра — там шла парковая зона, поэтому встречающиеся фрицы легко убивались, тем более что в первое время еще никто не ожидал появления тут наших войск. Пять километров были пройдены на одном дыхании, а там — Киевский речной порт, чьи причалы протянулись на четыре километра. С севера к порту подходила железная дорога и находилась грузо-пассажирская станция Киев-Петровка — немцы активно использовали этот транспортный узел для перегрузки грузов. Это-то богатство наши наскоком и отбили у охраны — пусть и многочисленной, но слабообученной противостоять энергичным атакам с массовым применением автоматического оружия и танковых пушек. За три часа северная группа прошла пять километров, оставляя по пути опорные пункты из десятка-другого бойцов — только чтобы отпугнуть первых фрицев, что попробуют отбить свои запасы. А с севера на товарную станцию зашла еще одна группа, которая переправилась через Десну и Днепр на своей технике — танков в ней не было, одни БМП и вездеходы, так что реки и поймы для нее не стали преградой.

Другая группа пошла в сам город на северо-восток двумя параллельными колоннами. Первая — по маршруту Старонаводницкая-Арсенальная-Госпитальная-Бассейная с выходом на Крещатик и перпендикулярный ему Бульвар Тараса Шевченко, уходивший на северо-запад. Вторая шла ближе к Днепру, по маршруту Новонаводницкая, Кловский спуск, 25го Октября, там вышла на Крещатик, только в километре севернее первой группы ... а и все — эта группа была самой малочисленной, поэтому она быстрее всех и растворилась в городе, распавшись на группы, ведущие отдельные бои. Первая-то еще успела выкинуть щупальца на запад — укрепилась на стадионе имени Хрущова (того самого, а до того назывался стадионом имени Троцкого — ну как тут не подумать, что Хрущов — троцкист ))) ) и в его окрестностях, оставила роту в окрестностях Ботанического сада, а, самое главное — дорвалась до железной дороги — и вокзала, и товарной станции Киев-Товарная, находившейся почти в четырех километрах на запад от Днепра.

Причем первые пять километров пути — до Крещатика — мы проделали всего за пятнадцать минут — были выброшены передовые группы из пары танков, пятка БМП и десятка вездеходов, которые промчались через город нигде не останавливаясь — пехотинцы, прикрытые броней, лишь поливали по встреченным немцам из личного оружия. Те же, выскакивая на еще непонятный шум, как правило гибли под пулями, мало кто успевал сделать хотя бы выстрел, как колонна уже проходила мимо — даже из гранатомета шмальнули всего раз и то не попали. Так что последующие группы шли по следу, составленному из лежавших трупов и раненных — потеряться было сложно.

Это первым группам потребовались проводники. Один такой шутник — дедок лет семидесяти, сказал:

— Ну давайте ребятки, проведу вам экскурсию.

— Дед, а немцев-то там много ?

— Мн-о-о-о-го, вам точно хватит.

— Ну смотри дед если наврал ! — и после небольшой паузы, чтобы слегка сбледнувшего с лица деда не хватил кондратий, добавили — Не хватит — будешь сам искать где хошь ! — и уже после этого заржали. У нас тоже шутников хватало, а дед на время зарекся шутить шутки с людьми, идущими на смерть.

Я-то и узнал об этом случае, когда в конце сентября прилетел в осажденный Киев вручать награды героям. Среди них оказался и дед — он усмотрел своих старых знакомых и спросил:

— Ну как сынки, хватило вам немцев ?

— Хватило, дед, спасибо тебе огромное !

— Да, славно мы с вами фрица порубали, прямо как в Империалистическую — аж приятно вспомнить молодость.

— Да ты и сейчас орел !

— А то !!!

Да, мы тогда неплохо поржали — а что ? все на нервах, фриц прет со всех сторон, как все обернется — непонятно. Вывод: надо поржать. Помню, Михалков в каком-то из своих фильмов — кажется, "Унесенные ветром — 2" — на этой теме попытался сделать лизинг кавказцам — сначала "суровый" кавказский парень внаглую пробирается к борту, а когда усаживается раздвигая своих же соратников, но из русских, твердо отрезает на возмущенные возгласы — "Все уже !" — ага, "проблема решена", так потом, когда наши ржали по какому-то поводу, он же попытался урезонить — типа "На войну же едем" — ну, понятное дело его высмеяли, так из глубины кузова вылез еще один со словами "Он прав" — типа своим уверенным тоном "все доказал". Высмеяли уже обоих. Нет, не воевали они так, как мы — вот и нет нужных навыков. А еще говорят, что русские — угрюмые и не улыбаются. Не угрюмые мы, и улыбаться умеем. Но по делу. И мало никому не покажется. А эти наши кадры из осажденного Киева — в виде кинохроники и фотографий — потом облетели весь мир, резко увеличив приток в коммунистические партии, а Черчилль раздраженно заметил — "Эти чертовы русские даже когда умирают — смеются. И как с ними потом воевать будем, а ?". Воевать с нами и не надо. Себе же хуже.

А дед провел неплохую "экскурсию" в стиле "Посмотрите направо — там СС, посмотрите налево — там тюрьма, а через две минуты будет полицейский участок". Мы-то в город входили даже без карт — ну не предполагали, что вообще до него доберемся, не говоря уж о том, чтобы его освобождать. Так что приходилось полагаться на местное население. Это потом, отобрав у немцев карты да найдя советские, вплоть до туристических брошюрок, мы начали как-то ориентироваться в городе, а до того — только по рассказам проводников, которые либо сами вели куда надо, либо помогали чертить планы от руки. Но, повторюсь, первые группы шли с проводниками, последующие — уже по цепочке сваленных на улицах трупов и по начерченным от руки планам с нужными объектами — мы высаживали десанты прежде всего на перекрестках для захвата комендатур и штабов. Основной целью было выбить начсостав и закрепиться, чтобы прервать сообщение немцам — то, что наше сообщение ими скоро будет прервано, в этом мы не сомневались, так хоть и им будет не так просто передвигаться по городу. Собственно, когда подбили наш первый танк — напрочь сбили ведущий каток — то мы доволокли его до пересечения бульвара Тараса Шевченко и Владимирской улицы и там он на полдня рассек город на четыре сектора, водя своими башней и крупнокалиберным пулеметом во все четыре стороны и пресекая всякое перемещение по этим магистралям, пока не стали заканчиваться боеприпасы — тогда уж он перешел в режим самообороны и поддержки баррикад, что мы выстроили на этом важном перекрестке к трем часам дня.

Забег истощился, но мы смогли побить весь город, не позволить немцам организовать сплошную оборону городских кварталов — ну, как минимум центра — а главное — захватить много, очень много боеприпасов — и на Киев-товарная, и в речном порту. Более того, те, кто зашел на товарную, заодно оседлали и заросшую лесом Батыеву гору (к Батыю не имеющую никакого отношения), находящуюся к западу от станции и откуда открывался замечательный вид для арткорректировщиков. На гору были тут же протянуты несколько километров телефонных проводов, прямо на станции вынуты из ящиков и расставлены три десятка немецких минометов, которыми и сдержали первый натиск, когда фрицы опомнились, собрали хоть какие-то крупные силы и через два часа после захвата станции пошли в атаку. Вот минометами их и глушили, а потом докашивали пулеметами — не только привезенными с собой, но и взятыми тут же — на складах.

В этом плане, хотя "товарняки" и оказались раньше всех отрезанными от остальных сил, им как минимум не грозил недостаток боеприпасов. Недостаток не грозил и "речникам". А вот те, кто вошел в центр города, находились в незавидном положении. Правда, с востока постоянно подходили небольшие колонны наших сил, но им требовалось быстро занимать другие ключевые пункты города. Так, одна мотострелковая рота с ротой танков захватили Лысую гору на юге Киева — возвышение, на котором в 19м веке были построены укрепления, а сама гора прорыта тоннелями и ходами. Немцы также забили все эти строения, ходы и потерны боеприпасами, амуницией и продуктами, так что вскоре на помощь этим стрелковой и танковой ротам были посланы еще две мотострелковые роты — сначала до конца отбить у охраны этот объект, а потом — его защитить. Усилили и охрану Киево-Печерской лавры — она находилась практически на пути северной группы, поэтому лавру сравнительно быстро захватили и оставили там только взвод — и к полудню было уже несколько попыток немцев отбить ее обратно. Пришлось отправить туда еще один взвод, а вечером — еще один. Бойцов катастрофически не хватало, распределялись они чуть-ли не поштучно — к полудню 31го августа — первый день боев за Киев — в городе было всего две тысячи бойцов, семьдесят БМП, тридцать вездеходов и восемнадцать танков. Тогда как по нашим расчетам, немцев и их помощников было не менее двадцати тысяч. К вечеру в городе и его окрестностях было примерно пять тысяч наших бойцов, сто семнадцать БМП, восемьдесят три вездехода, тридцать семь танков и сорок одна ЗСУ-23-2. И двадцать тысяч ополченцев — не только жителей города, но и с окрестностей, не только подпольщиков и партизан, но и гражданских. Даже с сырецких концлагерей, которые мы освободили к десяти часам утра всего одной мотострелковой ротой и двумя танками, и там набралось более двух сотен не только желающих, но и способных драться. Причем пусть не все были обучены, зато все было вооружены, одеты-обуты и накормлены — немцы "подарили" нам запасов еще на пять таких "народных масс". Да что там говорить ? К нам начали перебегать даже казаки Краснова, татары из волжских, да и из кавказских легионов, и из туркменских народа хватало. Причем многие говорили:

— Будь вы большевиками, мы бы к вам и не пошли, а так ...

— Да вы чо ? Мы же большевики !

— Вы — другие.

Вот так вот. Как говорили в мое время — "НКВД смотрит на нас с недоумением". Да, будут вопросы — "какие это вы не такие ?". Но — потом, потом.

Ладно, с этим действительно будем разбираться потом. Сейчас же самое главное было удержаться. А еще главнее — зачистить город — несколько наших анклавов, пусть и в ключевых точках города, были разделены морем застройки, все еще контролируемой фрицами.

Распределение территорий в первый день складывалось случайным образом — кто успел — того и тапки. Этот процесс можно проследить на примере восточной ветки центральной группировки наших войск, вошедших в Киев. Напомню, она двигалась по маршруту Новонаводницкая, Кловский спуск, 25го Октября, там вышла на Крещатик.

Кловский спуск длиной чуть более километра огибал с запада завод Арсенал, раскинувшийся на площади 400 на 800 метров — мы в него зашли, так как там были склады, плюс — оттуда по нам стреляли. Сами цеха и помещения наши при эвакуации в 41-42 вывезли полностью — сняли даже электропроводку и патроны для лампочек — ну и правильно — на новом месте не придется искать эту мелочевку. Гитлеровцы забили цеха боеприпасами и продовольствием, хотя некоторые приспособили и для ремонта своей техники — станки привезли из Западной Украины.

Далее Кловский спуск переходил в идущую на север улицу 25го Октября длиной также чуть более километра и уже та выходила на площадь имени Калинина — всесоюзного старосты (в моей истории это улицы Институтская и Небесной сотни, а площадь — тот самый Майдан Незалежности). Сама улица — неширокая — метров двадцать, поэтому организовать на ней какое-то сопротивление было достаточно сложно, если только из домов на перекрестках можно хоть как-то простреливать улицу вдоль — насколько видно из конкретных окон — ну так угловые здания мы в первую очередь и занимали, даже не целиком, а именно углы, чтобы держать улицы под нашим контролем. А из близкорасположенных друг напротив друга зданий можно обстреливать только небольшой сектор, видимый из окна — то есть для быстро проезжающего транспорта особой опасности нет, ну а пешим — да, надо сечь окна напротив.

Постреливать немцы и их приспешники, конечно же, пытались, так что мы по мере подтягивания новых сил начинали прочесывание и зачистку зданий. А в первые часы захватывали лишь подъездные входы, угловые квартиры, да и то не на каждом этаже — брали на втором или третьем, откуда самый удобный обстрел, остальные по-быстрому проверяли и выставляли в подъезде пост — только чтобы никто не заходил в эти квартиры. Ну и расставляли посты на крышах, чтобы оттуда ничего не кидали, так что наверху порой вспыхивали перестрелки, когда какой-нибудь ушлый фриц пытался выбраться на крышу. Так что пять-семь человек на дом — и двигаться дальше.

Разве что захватили четырехэтажное здание ГосБанка УССР из двух корпусов на улице 25го Октября — оно и само по себе красивое — в стиле итальянской готики, облицованное кирпичом и мрамором — и имеет выступающие портики, на которых можно организовать фланкирующие улицу огневые точки, чего нам не надо, ну и — "стреляли" (с) — выставленный перед зданием немецкий пост, увидев на улице наши танки, вместо того, чтобы разбегаться во все стороны, сбросил винтовки и начал по нам палить. Естественно, тут же получил осколочно-фугасным, ну и пришлось выделить на закрепление в здании десяток бойцов — остальным надо было спешить дальше и здание как следует зачищали уже после обеда. Причем наши — как Скрудж МакДак — устроили покатушки на горах из рейхсмарок и оккупационных марок. Ну как дети, а собственно им и было лет по 18-19. За что, конечно же, получили втык — ценности же. Но на вопрос "Да зачем эти ценности ? Скоро ведь Гитлера победим — бумагой станет" — контрразведчик не стал объяснять, что рейхсмарки пока еще имеют хождение в Германии, поэтому для выкупа и подкупа — самое то. Да и оккупационные марки еще принимаются населением и немецкой администрацией на оккупированных территориях. Тоже нелишне. Вместо всех этих объяснений безопасник для лучшего вразумления влепил еще по десять нарядов каждому — "Но, как и первые десять — после окончательного освобождения Киева" — чтобы не отвлекали от работы и не задавали дурацких вопросов — про золото и другие ценности вопросов ведь не задавали, и кататься на них в голову не приходило.

Другие дома с удобной для обороны архитектурой, конечно, тоже пришлось брать. Так, семь человек блокировали жилой дом комсостава КОВО — его центральная и боковые башни прямо-таки напрашивались на обустройство в нем мощного опорного пункта — его ломаный периметр мало того что позволял фланкировать собственные стены — хрен вам, а не мертвые зоны, так скошенные угловые подъезды позволяли простреливать противоположную сторону улицы чуть ли не на сто метров в обе стороны — то есть к дому еще и не так просто подобраться. К тому же он выходил на пересечения с Шелковичной и Садовой, то есть простирался на целый квартал длиной 100 метров и позволял держать под контролем три улицы. Выгодная позиция. Правда, когда минут через двадцать выяснилось, что помимо этого в доме полно майоров-полковников и даже один генерал, на его зачистку была срочно выделена еще почти рота бойцов — командиров надо изолировать в первую очередь, чтобы не вздумали по привычке организовывать сопротивление.

Так мы и шли по городу — передовые отряды прорывались как можно глубже, последующие занимали и блокировали удобные для обороны дома, а дома, которые просто стояли в ряд мы пока игнорировали — их можно было взять практически в любой момент — подобраться по улице или со дворов, загасить окна стрелковкой, закидать первые этажи гранатами — и врывайся, зачищай, убивай. Такие дома, без удобных секторов стрельбы на относительно большие расстояния — мы оставляли на закуску.

Правда, не всегда это оказывалось верным. Так, на улице имени Кирова, идущей параллельно 25го Октября в 200 метрах к северо-востоку, находилось здание Верховного Совета УССР — собственно, здание правительства Украины. Ну, надо брать — метнулись туда на трех БМП, подскочили к колоннаде, снесли несколькими выстрелами из пушек опорный пункт из мешков с песком у центрального входа, тем же путем снесли входные двери и проникли внутрь через центральный и один из боковых входов. А еще шесть бойцов таким же макаром закрепились в расположенном чуть далее Мариинском дворце — центральном здании паркового комплекса, постройки еще Екатерининских времен. Ну и дальше шла зачистка по коридорам — эти полтора десятка бойцов шли от кабинета к кабинету и шмаляли во все подряд, периодически выбегая к своим БМП за дополнительными боеприпасами — светошумовые гранаты, обычные гранаты, автоматическое оружие и бронежилеты отлично работали против немецких пистолетов и шмайсеров, да и немногочисленные винтовки охраны не могли ничего поделать с этой группкой наших бойцов — за четыре часа они прошли все три этажа здания, а на подвал подоспел еще один взвод бойцов. Кстати — за планировку этого здания, а особенно за его стеклянный купол — Альбер Шпеер — рейхсминистр вооружений и боеприпасов и сам архитектор — хотел разыскать и пригласить архитектора этого здания Ивана Александровича Фомина на работу в Германию, но тот умер в 1936 — через год после постройки здания. Да и кто бы его отдал ?

Таким же макаром было взято расположенное севернее здание СНК УССР — только это здание было побольше — общая длина вместе с крыльями превышала триста метров, и высотой оно было в десять этажей. Так что на его захват сразу отрядили роту бойцов и бои в здании шли до позднего вечера, когда группка оставшихся фрицев и ОУНовцев попыталась штурмом пробиться из окружения. Они еще не имели дела с нашими ПНВ, поэтому попали в подготовленную засаду из трех пулеметов и шести автоматов и полегли почти все — сдаться удалось лишь семерым. Но еще до освобождения этого здания на его крыше были организованы несколько наблюдательных постов и постов связи, через которые стала вестись координация действий в центре города, а также выполняться связь с подвижными отрядами — с такой высоты радио работало вполне неплохо. Само здание было мало того что огромным — его площадь составляла 235 тысяч квадратных метров, так еще его планировка предполагала возможную оборону здания — коридоры закруглены, что предполагает невозможность стрельбы из-за угла — но с автоматическим оружием это давало фору именно наступавшим — то есть нам. Более того — это здание было связано с соседними с помощью подземных ходов — часть фрицев пыталась по ним выбраться, но местные жители предупредили о такой возможности и уйти удалось не всем.

На параллельной улице 25го Октября как раз располагался захваченный нами госбанк, сразу южнее — дом комсостава КОВО и здания ВС УССР, ближе к Днепру — Мариинский дворец — этот квадрат со стороной примерно 400 метров стал одной из наших опорных баз в городе в первые дни — к северу от мариинского дворца мы еще прихватили стадион Динамо и прилегающую парковую зону. По стадиону мы и назвали эту группу "динамовцами" — "банкирами" и "мариинцами" они быть не захотели.

Южнее мы надежно закрепились в юго-западной и центральной части завода Арсенал — там были наши "арсенальцы".

А вот между ними свили гнездо фрицы. Во-первых, они удерживали северо-западный кусок Арсенала, во-вторых — расположенный севернее Дом Красной Армии и Флота — трехэтажное строение общей длиной 160 метров, причем более сотни из них шло вдоль Крепостного переулка, соединявшего улицу Кирова и улицу 25го Октября — ее-то они и перерезали своим огнем, так что два дня нам приходилось подбрасывать подкрепления в центр города в обход. Более того — к северу через дорогу от Дома КАиФ находился кооперативный дом работников завода Арсенал — длиннющее изломанное здание в пятнадцать подъездов, занимавшее почти целый квартал. И помимо изломов его фасада, и так неплохо обеспечивающих фланкирование, его углы были утоплены вглубь, в них находились окна квартир — и это давало дополнительное фланкирование. До кучи немцы устроили в этом здании казармы, так что мы как туда сунулись, так и выбежали, сопровождаемые слитными залпами немцев и бандеровцев. К полудню эта шобла начала организовывать вылазки в окрестности, и не только к центру города, где она как следует огребла, но и в сторону Днепра — до него было менее семисот метров парковой зоны, так что вскоре и ушедшая на север группа наших войск была отрезана от пополнений с юга — ну да к тому времени она их получала уже с севера. Вдобавок мы не успели выбить такую же орду из так называемого Дома-самолета — жилого дома того же завода Арсенал, построенного к востоку от завода — несколько корпусов изломанного в плане строения, да еще с эркерами в квартирах — там можно было держаться до посинения — все подходы удачно простреливались. Ну и севернее этого здания — Никольские ворота Новопечерской крепости — фортификационное сооружение, построенное еще в 19м веке — с длиной фасада в двести метров и выдающейся вперед также кирпичной пристройкой — вместе эти ворота и Дом-самолет обрамляли Арсенальную площадь. По площади и по заводу мы и называли эту группу фрицев "арсенальцами".

В двухста метрах к западу от занятого нами Госбанка обосновались "гастролеры" — в основном немцы. Название они получили по драмтеатру имени Ивана Франко, находившемуся практически в центре этого анклава. Сам драмтеатр был опасен своим фасадом, выходившим на площадь Спартака (сейчас — Ивана Франко) — штурмовать влоб не получится, тем более что на эту же площадь с востока выходил длинный фасад жилого здания с красиво оформленными подъездами, но эта красота для нас была смертельна — узкие окошки по бокам от дверей были отличными бойницами. С западной стороны площадь фланкировалась еще одним красиво оформленным зданием, которое к тому же имело портики и выступы для самообороны. Ну и с севера всю эту красоту обрамляло семиэтажное здание гостиницы Бристоль — тоже красивое строение. Вот только красота эта была для нас смертельна — и своими фасадами, и своими открытыми пространствами, и, самое главное — насыщенностью немецкими войсками — в гостинице и в жилом здании у них тут были казармы. А с юго-запада театр был прикрыт монументальным зданием ЦК КП(б)У — высотой шесть этажей метра по четыре каждый, да с толстенными стенами — они не пробивались даже из танковых пушек — мы попробовали шмальнуть пару раз — никакого видимого эффекта — тут у нас воевали еще старые танки, с нарезными орудиями, так что на пробу стреляли бронебойными болванками и осколочно-фугасными. Может, из новых танков с гладкоствольными пушками и кумулятивными снарядами стены бы и пробились, но эти танки в начале сентября работали на другом направлении. Так что стены здания оставались для нас непробиваемыми, а попасть в окна — тут надо подойти на нужный угол, что пока было опасно из-за фаустников. Крепость. Да еще это строение прикрывалось с юго-запада жилым домом в стиле то ли конструктивизма, то ли постконструктивизма — всего-то три этажа, но, блин, снова — изломы, углубления, выступы — палить можно во все стороны и тебе за это ничего не будет.

В трехста метрах к северу от госбанка находился еще один наш анклав — "высотка" — названный по Дому Гинзбурга — это был первый небоскреб на Украине — 12-этажное здание, построенное в 1912 году, да еще на холме — такую "высоту" мы также не могли пропустить — до 1928го года это было самое высокое жилое здание СССР. Причем в нем была интересная система доставки вещей и продуктов — прямо в квартиры были проведены короба с механическими тягами, по которым могли перемещаться корзины и ящики. Система, конечно, офигительная. Понятное дело, что с наступлением советских времен пользоваться ею стало некому — это при царизме аренда квартир тут стоила по тысяче-другой рублей, а с его свержением все стало попроще — организация коммунальных квартир из пяти-семи— и даже одиннадцатикомнатных квартир позволили выбраться из сырых промозглых подвалов в более здоровое жилье многим семьям рабочих — сотни человек улучшили свои жилищные условия вместо нескольких десятков "господ". И система доставки меня заинтересовала, так как я подумывал организовать торговлю по каталогам — хоть какой-то аналог привычной мне интернет-торговли — но необходимость забирать товары на почте меня малость напрягала, а тут — если даже и не доставку напрямую в квартиру, то хотя бы до подъезда, а там — организовать что-то типа ящиков, куда почтальон будет закладывать доставленный товар, а покупатель — забирать — и не потребуется ждать. Вот только проблема ключей пока не была мною решена — по идее ключи должны быть на одну закладку-выкладку, так как делать ящики на каждую квартиру — наверное расточительно по месту — не будет народ пользоваться массово этой системой, особенно поначалу... а может и нерасточительно ... навырост ... были бы уже цифровые технологии моего времени — и проблем бы не было — сгенерировал ключ и все дела ... а так ... пока была в мыслях только перфокарта — почтальон кладет в ящик товар, закрывает ящик перфокартой, а затем кидает ее в почтовый ящик покупателя. Как-то так ... В общем — надо будет показать этот дом нашим архитекторам, но когда освободим город — пока до этого момента было еще далеко.

А, возвращаясь к теме образования анклавов наших и немецких войск — к северу, наискосок от Дома Гинзубрга, находилось здание НКВД УССР — до Революции в нем располагался институт благородных девиц, и я вот все думал — нет ли тут какой связи — вон и в Питере был Смольный — может, революционеры просто хотели познакомиться с девушками, а их не пускали ... впрочем, эти крамольные шутки я держал глубоко в себе. А здание НКВД мы захватили наскоком, так как оно находилось по пути наших первых групп — это здание ЦК КП(б)У находилось на отшибе, поэтому его сразу не взяли, о чем потом долго жалели.

Ну и севернее уже начинался Крещатик. Мы заняли комплекс зданий на площади Калинина (ныне — Майдан, но тогда площадь была существенно меньше). Сам же Крещатик в плане возможностей для обороны не впечатлил — здания стояли зачастую впритык, с фасадами, выровненными словно по линейке — выступающих частей, из которых можно было бы вести огонь вдоль улицы, было немного, а с балконов — стремно — мы сковырнули танковыми выстрелами уже не один такой балкон, с которого по нам пытались стрелять на таких улицах. Единственный плюс — улица была широкой — более семидесяти метров, так что сектор стрельбы из окон поперек улицы получался приличный. Но все-равно, сразу после захвата Крещатика мы стали возводить на нем баррикады и укрепления, из которых можно было бы простреливать улицу вдоль — нельзя позволять немцам подбираться к нашим зданиям легким прогулочным шагом — путь шуруют через дворы и дома. Встретим.

(в РИ во время войны Крещатик был сильно разрушен советскими радиоуправляемыми минами — ТОС — техника особой секретности (изобретатели — Бекаурия, Миткевич). После захвата города в сентябре 41го немцы стали размещать там свои учреждения, казармы — и тут все это стало взлетать на воздух, причем безо всякой закономерности — бум! — и на месте здания — груда развалин. Сколько там погибло фрицев — не знают даже сами фрицы, но — тысячи. Все меньше немцев хотели получить наделы в СССР — слишком они были маленькими — всего два метра, да и то если повезет и найдут тушку. В АИ наши ничего не минировали, так как рассчитывали вскоре вернуться).

Так, испятнав город анклавами, мы и закончили 31е августа. Исходные позиции определились и сумбур первого дня сменился сумбуром последующих, когда анклавы начали войну друг с другом.

ГЛАВА 2.

Причем поначалу мы и не собирались ввязываться в бои за город — влететь, уничтожить запасы, вызволить узников из тюрем и концлагерей, набить фрица — и обратно, за Днепр. Но как-то поначалу уж очень неплохо пошло, потом казалось "еще чуть-чуть и город наш", потом надо было вызволять своих — вот и увязли.

Хорошо еще что все наши войска проходили обучение городскому бою — десять часов в рамках КМБ и минимум сто часов расширенного курса по городским боям, который части проходили после обкатки на передовой и в первом отводе на ротацию и дополнительное обучение. Тут было и передвижение по городской застройке, и бой в помещениях, и преодоление препятствий, в том числе изготовление лестниц, крюков, альпинистского оборудования из подручных материалов — веревок, гвоздей и стальных прутков — мы могли передвигаться не только по горизонтали, но и по вертикали. Так что вошедшие в город части были подготовлены гораздо лучше немцев, хотя и не дотягивали до наших же спецчастей, которые мы готовили специально к боям в городах — у тех подготовка к таким боям была на уровне двух тысяч часов, и спецснаряжение — что альпинистское, что взрывное — более легкое и удобное. Но и сто часов было неплохим подспорьем, а мы ведь обучали и инженерно-взрывному делу — это еще сто часов. Так что проделывание проходов в зданиях для наших бойцов тоже не было биномом Ньютона — вырезать в толовой шашке углубление, закрыть его конусом из жести — а нет ничего под рукой — и так сойдет, подорвать это кумулятивное изделие — и в образовавшийся шпур либо стрелять, либо вставить заряд помощнее, чтобы проделать более широкий проход. Мы могли проходить сквозь стены.

Так что на второй день — 1го сентября — бои распались на действия мелких групп с огневой поддержкой. Например, как мы отжали "Бристоль" у "гастролеров" ? Напомню, гостиница находилась на северо-западной стороне площади Ивана Франко и являлась частью квартала из составленных вплотную друг к другу домов, образовавших двор по типу "колодец". На обратной гостинице — северо-восточной — стороне этого колодца стоял дом с острым углом, смотревшим точно на север — если и атаковать, то только с него. Правда, подходы к этому углу фланкировались соседними домами, но они стояли достаточно близко, так что на рывок могло и проскочить — с других направлений все было еще хуже — слишком большие дистанции от укрытий до гостиницы давали фрицам больше времени среагировать.

Исходной точкой для атаки стала высотка Гинзбурга. К западу от нее находилась Консерватория имени Чайковского — ее мы походя щелкнули в стиле известного персонажа знаменитого композитора, когда двигались еще к Крещатику. К западу через улицу от консерватории — длиннющий пассаж — в его северо-западном конце, примыкавшем к Крещатику, находились мы, в юго-восточном, фланкировавшем своим восточным фасадом подходы к "углу" — немцы. Немцы же находились и в другом доме Гинзбурга, стоявшем через дорогу от пассажа — на той же стороне, что и консерватория — он фланкировал подходы своим западным фасадом, как и его стоявший впритык южный сосед, также занятый немцами. Эти три дома — пассаж, дом Гинзбурга и его сосед — фланкировали подходы к "углу". И бежать от консерватории до угла было далековато — более ста метров. Всех перестреляют.

Поэтому первой целью в операции стал именно дом Гинзбурга — пока его северо-западный и северо-восточный фасады обстреливались из двух танков, пяти БМП и десятка пулеметов, штурмовая группа прошла на северный угол здания и вломилась в торговые помещения первого этажа — от пассажа группа была прикрыта еще и зелеными деревьями. За ней, не останавливаясь, шли еще две группы — пока первая завязала бой за первый и второй этажи северной половины здания, эти группы прошли через него насквозь — одна стала отвоевывать этажи южного крыла, а вторая подождала, когда один танк и две БМП выйдут из-за угла дома Гинзбурга — несколькими выстрелами боевые машины разворотили входную дверь углового подъезда, который был нашей конечной целью, загасили его окна на более высоких этажах, и уже затем одна штурмовая группа выплюнула на перекресток несколько дымовых шашек и, даже не дожидаясь пока установится задымление — резким броском вломилась в угловой подъезд — от южного подъезда дома Гинзбурга до этого "угла" было менее тридцати метров, от пассажа группа была прикрыта деревьями и несколько развернутым положением самого здания — немцам пришлось бы высовываться из окон, к тому же "пассажисты" были заняты перестрелкой с бронетехникой, и непосредственную опасность представляли только окна западного фасада дома-соседа Гинзбурга, которые выходили как раз на перекресток с нужным угловым подъездом. Но тут уж немцы просто не успели среагировать на рывок штурмовой группы через перекресток — наверняка их внимание было приковано к бою в соседнем доме, да и растущее дерево закрывало часть обзора из второго и третьего этажей, а из четвертого, чтобы все разглядеть внизу, надо было слишком высовываться — дураков нет, ну а окна первого этажа были на секунды загашены заполошными очередями трех бойцов штурмовой группы, которые и были выставлены на левый фланг для этой цели.

Все — группа ворвалась в подъезд и, пока немцы не пришли в себя от обстрела из танковых пушек, быстренько взяла его под контроль — пятеро внизу, трое наверху, остальные — взламывают и зачищают квартиры. На всю операцию ушло не более десяти минут.

Но это еще не все. Пятерке, что сидела внизу подъезда, видимо, стало скучно. Ну еще бы — вокруг стрельба, цоканье и свист пуль, взрывы, крики, звуки бьющегося стекла, дымовуха — а они сидят и ничего не делают — сектора обстрела — только в направлении, откуда пришли, но там уже свои. Обидно. Так недолго думая, трое из этой пятерки — один взваливает себе на голову кресло в перевернутом виде, как будто домиком, другой — забирает в квартире плед и скатывает его бесформенным узлом, третий — подхватывает торшер — и с этим скарбом троица бежит через перекресток, уже к пассажу. Пассаж выходил на свежезахваченный угловой подъезд также углом, поэтому немецкий пост не мог как следует рассмотреть — что там происходит — ну стрельба, ну метались какие-то тени — почти как в песне Максима Леонидова — "то ли русские, а то ли виденье" — и вот к ним со стороны вроде бы еще своего подъезда бегут какие-то люди с каким-то барахлом. Ну кто в разгар боя в здравом уме будет бегать по простреливаемой улице с барахлом ? Да тем более в руки к немцам ? Да только свои же союзнички — последней фразой, произнесенной на немецком посту на немецком языке было "Смотри, Фриц, опять эти ukrainen что-то стянули". Далее было просто — пистолеты и многократное повторение намертво зазубренного приема "сначала входит граната, потом — ты" — восточное строение Пассажа было очищено троицей минут за десять — как раз закончилась и зачистка углового подъезда.

А в паре десятков метров — еще не закончились бои за дом Гинзбурга — наши уже втекали в соседний дом и вскоре перекресток был полностью свободен от фланкирующего огня — и в угловой подъезд дома-колодца потекли все новые и новые группы наших воинов. Дальше было дело техники — чердак, пистолеты с глушителями, проходы взрывчаткой, очередной чердак — когда немцы через час сообразили, что русские уже контролируют чердак и верхние этажи всего квартала, включая гостиницу "Бристоль", они так поспешно драпанули, что наши открыли огонь по беглецам с большим запозданием, так что под пули попало не более сотни человек, да и то половина из них смогла нырнуть в переулки или в подъезды еще "немецких" домов. В оборону немецкого анклава был вбит клин, хотя для полной зачистки было еще далеко. А троица смелых получила по ГСС каждый, внимание корреспондентов, потом — сценаристов — поиск таких смелых и решительных действий был у нас поставлен на поток, а уж если в подвиге присутствовала и курьезная составляющая — все, кандидат как минимум на сцену в очередном фильме.

Так наши группы и вбивали все новые и новые клинья.

Одни дома брали с предварительным обстрелом из танковых орудий, БМП, пулеметов — после его окончания есть две-три минуты, пока враг не высунет головы и не начнет осматриваться. Другие дома брали тихо — подкрались по скрытому проходу — водосточной канаве, либо за заборчиком — затем гранаты внутрь, а следом, после взрывов — бойцы — либо подбрасываемые на сцепке рук, либо взбирающиеся по приставленной лестнице, либо взбегающие по бревну с перекладинами — тут самое главное — тюфяк. Или матрас. Или еще что-то мягкое, что можно набросить на верх рам, иначе порежешься об остатки стекол. Если дома стояли вплотную друг к другу, то могли пробраться к интересующему дому и по крышам, взломать чердак, ну и там уж загнать фрицев в подвал и закидать гранатами, если не успевают сдаться.

Мелкие группы пехоты, которые и выполняли основную работу, были тем не менее сведены в более крупные единицы, которыми и оперировал командир при взятии отдельных домов либо кварталов. Он перебрасывал эти группы с фланга на фланг — одна — идет в атаку, остальные — отсекают огнем и подавляют близстоящие здания и местность, а потом перетекают в атакуемое здание, а после зачистки здание занимают вспомогательные подразделения из ополченцев — просто чтобы немец не смог спокойно в него зайти.

Но все продвигалось медленно, очень медленно — в сутки мы брали десяток-другой домов, и хорошо хоть пока не потеряли ни одного своего — немцев было слишком много. Хорошо хоть у них не было орудийных стволов — три пушки, из которых по нам стреляли в первый день, к вечеру были выбиты, так что мы могли сравнительно свободно проскакивать на БМП через простреливаемые участки — из центра — чтобы вывезти раненных, в центр — подбросить боеприпасы и пополнения. Немцы пытались этому препятствовать — и строили баррикады, и стреляли из гранатометов. Но последних у них было немного, а БМП неслись под огневым прикрытием и быстро, так что за первые пять дней было всего два попадания, а потом стрелять их гранатометов немцы перестали — кончились то ли гранатометы, то ли отчаянные головы, которые пытались из них стрелять — "снайпер на крыше" был для нас законом. С баррикадами было сложнее — немцы их начали строить практически с первых же дней, так что вскоре переулки вне основных магистралей были как следует перегорожены, даже несмотря на то, что мы их периодически разбирали выстрелами из танковых пушек. Но основные магистрали были еще свободны — по ним-то и носилась наша бронетехника, да и наши подразделения, поддержанные ее огнем, на первых порах работали прежде всего вдоль основных улиц, так что уже через неделю можно было ездить относительно спокойно — на проспектах — мы, во дворах — немец.

Бои переходили в затянувшуюся стадию, и мы всячески пытались побыстрее их проскочить. Но не получалось — все больше сил приходилось отводить на удержание внешнего периметра — немцы постоянно подтягивали свежие части, которые стремились прорваться в город. Так что мы пусть и медленно, но пока переваривали "городских" фрицев. Этому способствовали ряд тактических приемов и технических средств, позволявших эти приемы проводить.

Так, третьего сентября мы закинули в город шесть тысяч свето-шумовых гранат для подствольников. Это сразу же ускорило продвижение наших штурмовых групп в жилых домах — если в общественных зданиях наши бойцы довольно легко вбрасывали внутрь помещений гранаты, так как никого кроме врага в них обнаружить скорее всего было нельзя, то зачищать таким образом жилые комнаты у многих не поднималась рука — ну а вдруг там обычный советский человек или, того хуже — дети ? И народ рисковал, осматривая такие помещения без предварительной зачистки. Напарывались на выстрелы, и хорошо если из пистолетов или пистолетов-пулеметов — эти патроны наши броники выдерживали на любых дистанциях. А если автоматный или винтовочный патрон — тут уж как повезет, но в любом случае как минимум обширная контузия, а может и перелом ребер. Со свето-шумовыми гранатами дело пошло быстрее — их, как нелетальное оружие, применяли смелее в любых помещениях, хотя, например, для старого человека внезапный громкий шум и ослепляющий свет могут стать последним, что он видел и чувствовал. Да и детей так можно сделать заиками. Но — тут уже приходилось выбирать — либо беречь всех и каждого, но медлить с освобождением города, либо все-таки продвигаться быстрее, соответственно, быстрее же высвободить войска для борьбы на внешнем обводе города, то есть убить еще больше фрицев и, соответственно, спасти дополнительные жизни — не эти, так другие.

В общем, светошумовые гранаты существенно снижали психологический барьер применения силовых способов зачистки помещений, тем более что и в жилых домах мирные граждане порой начинали стрелять по нам. До войны в Киеве проживало под девятьсот тысяч человек, из них более трехсот тысяч ушло на фронт, еще полмиллиона к весне сорок второго было эвакуировано — в составе предприятий либо в рамках гражданской эвакуации, и к приходу немцев тут оставалось не более ста тысяч — кто-то просто не успел, кто-то не мог по состоянию здоровья, кто-то оставался ухаживать за престарелыми родителями или родственниками, некоторые — для организации подполья, а кто-то — и в ожидании немца-освободителя. За последующий год оккупации численность населения возросла до трехсот тысяч — с запада Украины приехало много бандеровцев с семьями — они-то и защищали от нас "свою" столицу — но в таких случаях мы не церемонились и до этого — прозвучит "кляты москали" или, того чище — выстрел — а на-ка гранату ! Но порой было непонятно — что за человек оказался в комнате, и уже были случаи выстрелов в спину, попыток нападения с ножом или топором — даже в свободных от немца комнатах надо было стеречься.

Еще одним эффективным средством стали самоходки с орудиями калибра 160 миллиметров. У нас пока их было всего четыре штуки — опытная партия для обкатки в боях — их-то мы и натравили на Киев. Правда, их стволы было сложно назвать орудиями — это были по сути минометы — гладкоствольные, тонкостенные, с дальностью прямого выстрела по цели высотой два метра всего триста метров — низкая баллистика большего не позволяла. Но и такие возможности, да в городе — их было выше крыши. Семь килограммов взрывчатки, да заброшенные на сотню-другую метров, так что гранатометами уже и сложновато достать, да из-под брони, так что и пули не страшны — эти самоходки стали палочкой-выручалочкой в уличных боях. Ведь такое количество взрывчатки дает радиус разрушения кирпичной кладки почти два метра, а железобетона — более метра. Ну или воронку в грунте диаметром пять и глубиной два метра. Вот и говорили командиры — "Обвали нам тот угол, а дальше мы сами" — и самоходка за один-два выстрела разрушала угол здания, а затем бойцы под прикрытием пулеметов врывались в проломы и дальше шла зачистка.

Насчет наличия населения тут, понятное дело, никто уже не заботился, и оставалось только надеяться, что если люди там и жили, то догадались спуститься в подвал. Правда, и подвалы были небезопасны, особенно если оттуда по нам начинали стрелять — даже при близком взрыве эти снаряды могли поразить фрица и другую живую душу в укрытиях — безопасное расстояние начиналось с восемнадцати метров, а если при взрыве кто находился ближе, пусть и в укрытии — тут уже шли повреждения от ударной волны — начиная от легкой контузии и вплоть до размазывания по противоположной стенке.

Так эти самоходки и работали по городу — готовилась операция по освобождению здания или квартала, командиры обговаривали порядок обрушения углов зданий или их фасадов, а то и подавления какой-то территории, где могли засесть фрицы — и затем самоходка выезжала и начинала работать по поставленным задачам — а пехота не только ее прикрывала от фаустников, но и продвигалась вперед, пока немцы, оглушенные мощными взрывами или засыпанные обвалившимися стенами, не пришли в себя.

Хорошее получилось средство. За свои способности разваливать довольно крепкие дома и стены войска прозвали их "Соловушками" — в честь былинного злодея. Немцы, правда, фигели с таких ласковых прозвищ такой убойной техники, а наши — наоборот, говорили с умилением — "вот сейчас Соловушка поработает — а следом и мы пойдем". А у нас в разработке были уже орудия калибром в 240 миллиметров — при общем весе мины за сотню килограммов непосредственно взрывчатки там было аж в четыре раза больше — уже тридцать килограммов — а это разрушение кирпичной кладки толщиной более трех метров, бетона — двух метров, воронка в грунте — диаметром 10 метров, и подавление живой силы в укрытиях в радиусе почти тридцати метров. Это просто зверь и монстр. Войска прозвали их уже уважительно — "Соловей Иваныч". Я помнил что минометы таких калибров были и в моей истории, поэтому инициировал работы по этим системам — не зря же их ввели. Правда, у нас они были пока в виде таких штурмовых орудий — для обычного навесного огня у нас по прежнему не хватило бы взрывчатки. А так — более-менее прямым огнем, работой по конкретным целям — это нашей промышленности было по силам.

Несмотря на то, что их берегли как зеницу ока, за две недели боев они подбивались не один раз — всего было семнадцать возвратов из ремонта — от заварки пробитой брони до замены пробитых двигателей. К концу этого срока из строя была окончательно выведена последняя самоходка. За это время самоходки поменяли по два-три двигателя, по пять-шесть экипажей — при семи убитых было более сотни ранений, причем легкораненые оставались в строю. Но на их счету было триста семьдесят организованных проломов в зданиях, семьдесят восемь задавленных подвалов — и каждый такой факт — это удачная атака.

Позднее мы узнали, что сведения о новом советском оружии ушли на самый верх — Гитлеру — под грифом "Совершенно секретно" — секретили, видимо, от своих войск, чтобы не вгонять их в еще большую тоску. Хотя слухи-то уже начинали расходиться. И еще во время боев это оружие уже становилось предлогом драпа с занимаемых позиций. Конечно, когда рядом начинают падать такие дуры — поневоле подумаешь — "А что я тут делаю ?". Вобщем-то мысли — верные — против такого средства ты бессилен и остается лишь надеяться, что его снаряды будут падать достаточно далеко от тебя. В принципе, это уже просчет командования противника, что оно допустило применение таких средств по своим войскам — для устойчивости войск надо чтобы средства поражения были все-таки сопоставимы с бойцом и его оружием — ну ладно — танк — от него можно спрятаться в окопе, да и снарядом солдата сложно достать. И уж тем более вражеская пехота — тут как бы индивидуальная перестрелка, результаты которой зависят от индивидуального оружия, а более всего — от применяемой тактики — так что бойцу не на кого пенять в случае своих косяков, ну разве что немного на руководство, что оно не доучило как следует и отправило в окопы. А снаряды калибра 160 миллиметров ... им просто нечего противопоставить.

Вот немцы порой и говорили себе "Это наши командиры виноваты" — и давали деру с позиций. Если было куда. Или выбрасывали белые флаги. В общем — начинали поступать мудро, особенно по мере распространения слухов о русских колотушках. Мы, правда, этот момент совершенно не продумали и в первое время гвоздили немецкие позиции по разработанному плану. И только когда то с одного направления, то с другого стали приходить сообщения что "фрицы сдались", или "фрицы оставили позиции" — командование начало смекать — "ага ... а не предлагать ли немцам сначала сдаться ?". И такие предложения пошли, правда, не всегда — порой по парламентерам начинали стрелять, ну тогда уж последующие крики "Мы передумали !!!" не влияли ни на что — вырезали всех подчистую. Но сдачи — чем дальше, тем больше — шли, и зачастую сдавались как раз немецкие подразделения, особенно если это были тыловики, да еще если кто-то из них уже побывал в нашем плену или поговорил с побывавшим — получалось, что плен — дело привычное и не страшное ... вот немецкие союзнички предпочитали давать деру, если только ОУНовцы — те тоже могли сдаваться, особенно из тех, кто привез сюда и свою семью — на ПМЖ. Тут уж шли сказки в стиле "Меня заставили", "Меня обманули" — самые-то отпетые все-таки не сдавались, да и из этих еще неизвестно кто чего натворил. Так что пока они попадали под арест "до выяснения".

В общем, машинка получилась хорошая. Жаль только, что не поспели кумулятивные 160мм выстрелы — вообще-то они были, но для авиационных реактивных снарядов — мы уже давно все малоскоростные снаряды делали универсальными — 60 миллиметров, 82, 120, а вот теперь и 160, 240 — боевая часть могла применяться и для гладкоствольных орудий на БМП, и для минометов, и для реактивных снарядов, и гранатометных выстрелов, и СПГ — менялась только хвостовая часть, которая навинчивалась в зависимости от задач. Ну и для выстрелов из малоскоростных орудий дополнительно к хвостовику применялись короткие гильзы, так как требовалась обтюрация, чтобы пороховые газы не проникали в боевое отделение через зазоры между деталями затвора. Так вот — в кумулятивных выстрелах калибра 160 миллиметров было недостаточно прочное крепление этой сложной начинки, и если при выстрелах реактивными снарядами все было нормально, то при выстреле из пушки там все съезжало — начальная скорость была уже не 70, а 240 метров в секунду — вот кумулятивная требуха и не выдерживала нагрузок — воронка сдвигалась, проводки от пьезоэлектрического взрывателя рвались — мы с подобным уже сталкивались на выстрелах 120 миллиметров, так что опыт исследования был — палили выстрелами без взрывчатки вдоль длинного сарая, заполненного сырым торфом — и потом выискивали снаряд и смотрели — что там с ним произошло сразу после выстрела.

Да и бронированность надо было бы повысить, а то если в городе, да под прикрытием танков и автоматчиков еще куда ни шло, то на поле, с его открытыми пространствами — подобьют только так. Но тут уже были проблемы. В принципе, можно было бы ставить орудие в башню наших танков — место бы нашлось, мы все делали немного навырост. И боекомплект выстрелов в десять, может — двадцать. Но сами выстрелы были тяжелыми — сорок килограммов — и ворочать такой груз в стесненном пространстве было бы сложно. Сейчас-то мы поставили орудия в бронетехнику на базе БМП — башня, понятное дело, была побольше, но погон был тот же самый, да еще унифицированный по размеру с танковым, разве что полегче — мы делали все погоны на одном и том же оборудовании, и в теории башню от танка можно было ставить на БМП и наоборот. А объем десантного отделения был заполнен боекомплектом в шестьдесят выстрелов и, самое главное — заряжающим механизмом — вот эту-то механику в танке пихать было особо уже некуда, а без заряжающего тоже не обойтись — если подачу снаряда делала механика, то снаряжение гильзы пороховым зарядом пока приходилось делать вручную — могли ведь стрелять разными зарядами. Правда, по результатам испытаний боем выяснилось, что почти всегда стреляли одним и тем же зарядом, так что от заряжающего по идее можно и отказаться. Ну или возложить эту работу на командира или наводчика — предполагалось, что эти машины будут использоваться под прикрытием другой техники, для подавления огневых точек, где интенсивность боя будет меньше.

Впрочем, сейчас заряжающий следил и за работой механизма — мы вроде бы избавились от явных косяков — за последний год опытные механизмы провели несколько десятков тысяч заряжаний, так что все что клинило мы изменили, все что изнашивалось — упрочнили, а все что ломалось — усилили, но в боевой обстановке могло вылезти что угодно — вот отдельный человек и следил за работой механизмов. В общем, забронировать пока не удастся, но работу продолжим, хотя практика боев показала, что надо применять пневматическую систему, так как гидравлическая менее надежна и более опасна своими жидкостями — пробьет кумулятивная струя или даже бронебойный патрон из ПТР какой-нибудь шланг — и пошла горячая гидравлическая жидкость струячить по всему внутреннему объему, а пневматика малость пообъемнее. Правда, конструктора пока использовали готовые системы, взятые из промышленности — компрессорную систему пневматики — от дорожно-строительной техники для работы тех же отбойных молотков — с них, кстати, были взяты пневмодвигатели, а гидравлические системы были почти полностью взяты с экскаваторов — так что резерв по уменьшению габаритов механизмов был, хотя их и придется делать специализированными под бронетехнику, как минимум частично.

ГЛАВА 3.

Но это ничего, отладим и переделаем. Тем более что кумулятивные снаряды мы все-таки применили, но со штурмовиков. А еще новинку — напалм. Нас достали "арсенальцы", что засели в северной части завода "Арсенал" и в Доме Красной Армии и Флота — напомню — это трехэтажное строение, очень длинное — оно так и просилось, чтобы вдоль него прошлись штурмовкой. Так и вышло — сначала по нему прошли штурмовики и своими кумулятивами вскрыли крышу и перекрытия верхних этажей, а следом прошли штурмовики с реактивными снарядами, начиненными напалмом. Горело жарко. Да еще я при просмотре отснятой кинопленки невовремя вспомнил про группу "Napalm Death" и упомянул это название мимоходом, даже попытался что-то пролаять в их стиле, но быстро заткнулся под непонимающими взглядами, хотя так и подмывало произнести фразу из "Назад в будущее" — "А вашим детишкам это понравится". Как бы то ни было, это название так и приклеилось к новым снарядам, отчего потом западные историки всех убеждали, что Советы опять все украли у Запада. Да и хорошо — вылез, подставился — наш "клиент" — мы на этом потом подлавливали таких недоброжелателей пачками — раньше найдешь — меньше навредит, а "собака лает — ветер носит", потом сам же и будет опровергать свои "гнустные пасквили" (tm). Так что этот Дом выгорел дотла, и мне его было как-то даже не жалко — со своими фасадами в стиле какого-то классицизма, да еще с фальшивыми колоннами оно было настолько невзрачным и безликим, что пусть уж сгорит — за него мы нашу кровь точно проливать не будем. Впрочем, как и за остальные дома, хотя некоторые из них перед тем, как нанести им разрушения, мы пытались фотографировать — покажем архитекторам, чтобы сделали также.

А горело и рушилось в Киеве много чего. Помню, как пятого сентября я прибыл в город, чтобы посмотреть что там творится и как вообще с обстановкой — доклады докладами, а посмотреть глазами всегда нелишне — сразу проникаешься атмосферой действа, а может что в голову придет, пока глаз не замылился, как у непосредственных участников событий — такое бывало не раз. Но в данном случае все шло относительно неплохо — медленно, но в целом тенденция пока устраивала, учитывая то, что мы вообще тут не собирались воевать. В любом случае — пока тут справлялись своими силами, а то я уж подумывал было перекидывать сюда спецчасти, натасканные на городские бои — но нет, можно было пока оставить все как есть, а спецов все-таки задействовать на других направлениях, не меняя планов, которые, правда, были сверстаны еще в середине августа, когда о прорывах к Полтаве и Киеву даже мыслей не было. Поэтому-то, оставив уже запущенные процессы двигаться по своим рельсам, на южном фланге приходилось все верстать на живую нитку.

Так вот, возвращаясь к теме огня — в этот визит мне особо запомнился ночной бой. Наши штурмовали очередной дом, и все эти сполохи огня в ночи, нитки трассеров — очень все это мне навеяло мысли о борьбе с чудовищами, про которых любили рассказывать наши сказки. В последних сумерках дом, из которого отстреливались фашисты, был похож на изрыгающего огонь дракона — яркие вспышки пулеметных выстрелов, пунктиры трассеров, вырывающееся из окон пламя пожаров — дракон стремился уничтожить вокруг все живое. Да и сама темная громада дома, выделяющаяся на фоне быстро темнеющего неба — она кажется огромным чудовищем, и неровное мерцающее освещение его стен сполохами, пробегающие по стенам тени от элементов декора — лишь придает ощущение движущейся драконьей чешуи. Ну, русские витязи с древних времен были привычны к уничтожению летающих тварей, изрыгающих огонь, и современные богатыри ничем не уступали своим славным пращурам — те вполне могли гордиться своими потомками. Дракон временно ослеплялся стрельбой по его глазам-окнам, стрельбой по крышам его заставляли прятать жала стволов — и под этим стальным прикрытием к его ногам проскакивали трудолюбивые и опасные муравьи.

Я даже немного поучаствовал в том бое — меня поставили в качестве стрелка прикрытия залповой стрельбы из гранатометов — это когда засекали огневую точку, расставляли стрелков и по сигналу те высовывались и начинали садить — как по уничтожаемой точке так и по тем, которые могли бы открыть огонь по гранатометчикам. А те, собранные в максимально укрытом месте, через пять секунд после открытия массированного огня выходили на позицию, откуда открывалась директриса стрельбы — и садили по стенам и окну огневой точки — одна-две реактивные гранаты влетали в окно и взрывались внутри помещения, а еще одна-две попадали в стены — все-таки разброс и неточности прицеливания не гарантировали попаданий — но и они, пробивая своими кумулятивными струями стены здания, врывались внутрь, пронизывали тела немцев, отламывали куски стен и били ими тех, кому не досталось металла и ударной волны. После такого залпа точка на время замолкала. Пять-шесть подавленных точек — и гарнизон дома как минимум половинился — не могут же немцы размещать в каждом доме по роте. Вот в очередном таком огневом налете я и высадил два рожка — вспомнил молодость двухлетней давности. Ух. Я бы еще пострелял, но сопровождающие начали меня тянуть в тыл — "Товарищ "Иванов", сейчас немцы устроят минометный налет — пойдемте". Заботятся.

Впрочем, основное время боя уходило не на саму стрельбу, а на перемещения — командиры старались так расставить бойцов, чтобы стрельба шла с максимально возможного количества направлений — ведь чем с большего количества направлений будет идти стрельба по фрицу — тем быстрее он умрет. Да и чем ближе подберешься к немцу — тем точнее в него выстрелишь, тем быстрее он умрет. Поэтому бойцы старались максимально сблизиться с врагом — все из-за гадского рассеивания пуль и ошибок прицеливания — садишь-садишь на триста-четыреста метров, а из сотни попадает хорошо если одна — фриц-то почти полностью прикрыт стенами, это не по наступающему в поле стрелять, где можно надеяться уже на десять процентов попаданий. Так что на дистанциях в сотню и более метров обычно работали только снайпера и гранатометчики — первые брали точностью, вторые — осколками. А остальные на таких дистанциях работали только на подавление, когда надо прикрыть штурмовые группы — они-то и подбирались к зверю, чтобы надежно его добыть — гранатами, пулей, штыком, саперной лопаткой, ножом, кулаком — охотничьих средств хватало. Для этого-то и пробирались группы из двух-пяти бойцов по канавам, за заборами, а то и через подземные ходы, канализацию, пробивали стены, крыши — и крались, ползли, поднимались и спускались. И только потом, расставив бойцов, начинался непосредственно штурм.

Но и после его завершения требовалось обеспечить оборону, поэтому после захвата здания группы выносили огневые точки — пулемет или просто два-три стрелка — вбок, в стороны, вперед — чтобы перекрыть как можно больше директрис на подходах к зданию — и тогда фрицу будет негде спрятаться — он думает, что удачно спрятался за тумбой, а его — бац! — и убили сбоку. Ну а занять средние и верхние этажи — это святое, и не только для обзора и стрельбы на дальние дистанции, но и при стрельбе на ближних подступах, особенно — на них — чем выше сидишь, тем мельче становятся укрытия перед тобой, тем сложнее фрицу спрятаться за ними, а уж стрелять — и подавно — чтобы выстрелить вверх, ему придется открывать тело почти по грудь, тогда как тебе, чтобы стрелять вниз — только часть головы. Тут главное сечь, чтобы тебя самого не подстрелили издали — все-таки, чтобы стрелять вниз, приходится высовываться из-за парапетов и подоконников. "Следи за собой, будь осторожен" — эти слова Цоевской песни, что мы тут запустили в начале сорок третьего, были лейтмотивом всех действий бойцов и командиров. Впрочем, эти же факторы работали и против нас, но те сотня часов обучения городским боям давали о себе знать — бойцы в основном четко секли, откуда по ним будут стрелять — "Вон то чердачное окно далековато, достанет только снайпер или если пулеметом, надо беречься, но в принципе неопасно, а вот тот балкончик — его надо будет подавить, когда будем перебегать открытое пространство — может, там никого и не будет, но надо подстраховаться". Фрицы так тоже порой действовали, но далеко не все, далеко.

К середине сентября мы освободили только северную половину города, да и то там еще оставались кварталы, занятые немцами. А в южной — наоборот — наши вклинения находились среди немецкой территории. Сначала не хватало войск, а потом немцы начали подводить подкрепления из кого только можно. Мы не пробились. Помимо занятых кварталов, в наших руках был лес к северо-западу — между Днепром и Ирпенем — по берегам последнего как раз шли укрепления Киевского УРа — эту северную ветку мы и захватили, и начали на ней закрепляться, заодно восстановив дамбу на Ирпене, за счет чего ширина подзаболоченного участка возросла до километра — танкам тут точно не пройти. В итоге мы успели укрепить западный фас протяженностью в сорок километров — от выходящего из Киева Брест-Литовского шоссе до Дымера, так что на западном берегу Днепра в районе Киева у нас в руках оказался клин со сторонами 20 километров по южной стороне и 40 километров по западной, в него, кстати, попал и знаменитый Бабий Яр — немцы и в этой истории проводили расстрелы, но, как я понимаю, гораздо меньше, чем в моей истории — все-таки наши успели вывезти гораздо больше народа. Рядом располагался Сырецкий концлагерь, на левом берегу Днепра — Дарницкий концлагерь. После их освобождения узники устроили нам целую демонстрацию, требуя выдать им оружие — чтобы как-то успокоить людей, мы отобрали более-менее крепких, остальных же стали готовить к эвакуации, но не успели. Хорошо хоть в городе было захвачено много складов с продовольствием, поэтому было чем восстановить людей, многие из которых находились уже на грани смерти, а истощены были все поголовно. Вообще, немцы устроили в Киеве крупный перевалочный пункт, и на этих захваченных складах с продовольствием, боеприпасами, топливом и прочим снаряжением мы и продержались последующие недели после того, как были отрезаны в Киеве.

А отрезали нас буквально через несколько дней после захода в Киев. Этот удар к северу от города мы откровенно проморгали — все наши силы разведки, особенно высотных бомбардировщиков, в начале сентября были направлены на юг — мы пытались сдержать постепенно нараставшую лавину немецких войск, что катились на нас со стороны Черного моря. В принципе, две-три недели — и начнутся дожди, а в распутицу немцы наступать не умеют. Поэтому наш расчет был на то, чтобы продержаться хотя бы это время. А правый фланг мы считали обеспеченным — прежде всего Днепром — выше киевского УРа наша оборона шла уже по восточному берегу и выходила на западный уже под Гомелем, в двухста километрах к северу от Киева. Вот в этот промежуток и ударили с запада новые танковые дивизии Вермахта. Они били на Чернигов, даже на пять дней его окружили, но дальше на восток пройти не смогли, завернули на юг — и отрезали нашу киевскую группировку от основных сил. Я еще раньше подумывал, что Киев нам не удержать, но все мое окружение было так решительно настроено на окончательное освобождение города, что я даже не стал заикаться о том, чтобы его оставить, пусть и на время. Да и в переговорах со Сталиным этот город будет серьезным аргументом. Вот только расплачиваться за все эти политические многоходовки пришлось нашим бойцам, и единственное что я мог сделать — это как можно сильнее накачать группировку.

В начале сентября, пока она не была отрезана, мы смогли пропихнуть туда около шестидесяти эшелонов с войсками и боеприпасами, а аэродром в Броварах работал вообще круглосуточно — помимо перемещенных туда сотни штурмовиков и тридцати истребителей он принимал транспортные самолеты, которые доставляли туда бойцов и боеприпасы, а обратно вывозили раненных и местных жителей. Бровары располагались в пятнадцати километрах на восток-северо-восток от Киева, если считать от самого Днепра, и вокруг них на расстоянии в пятнадцать-двадцать километров мы создавали мощный оборонительный рубеж — чтобы аэродром не был доступен для артиллерийского обстрела. Ну еще оборудовали временные аэродромы в лесном массиве к северу от Киева — и как запасной вариант, и как база для штурмовиков, которые будут поддерживать оборону киевского УРа — мы завезли туда комплекты аэродромного покрытия из металлических полос, поэтому распутица не должна будет помешать работе этих аэродромов. Будем драться.

Немцы же перли в "последний и решительный" со страшной силой, благо с захватом Северной Африки, Малой Азии и Кавказа с топливом у них все было хорошо. Да и раньше не сказать чтобы было все так уж плохо.

В 1933 году в Германии было примерно полтора миллиона автомобилей и сто тысяч тракторов, которым было достаточно трех миллионов тонн нефти. В самой Германии добывалось пятьсот тысяч тонн на месторождениях под Ганновером, остальное импортировалось в основном из Америки. Кстати — в СССР в 1934 было добыто 24,2 миллиона тонн, экспортировано 0,46 миллиона тонн нефти и 3,9 миллиона тонн нефтепродуктов, но топлива почему-то не хватало, что для меня было странно. Причем не хватало вплоть до того, что для транспорта, перевозящего нефть к НПЗ, не было топлива, да и заводы массово вставали, как-то выходили из положения "за счет переадресовок, оценок путевого нефтетоплива, за счет использования в качестве нефтетоплива других, также крайне дефицитных нефтепродуктов: смеси гудронов с керосиновым дистиллятом, черной солярки, веретенных и других масел, смазочного мазута". Возможно, такая ситуация была из-за низкого выхода светлых фракций на наших НПЗ — бензина и керосина получалось процентов пятнадцать, остальное — мазут да гудрон.

К 1939му году потребность Германии в топливе составляла уже 6 миллионов тонн, в 1942 — 12 миллионов — это несмотря на то, что транспорт активно переводился на газогенераторные установки. С началом Второй Мировой войны официальные поставки из-за океана прекратились, остался только канал через Испанию, и немцы в основном рассчитывали только на собственную добычу да на синтетической бензин, вырабатывавшийся из угля — к началу войны в Германии было 14 заводов синтетического топлива и за год было построено еще шесть — с них немцы получали 4 миллиона тонн топлива в год. К 1942 производительность заводов составляла уже 6,3 миллиона тонн, добыча нефти в Германии и Австрии — 1,7 миллиона, поставки из Румынии и Венгрии — 2,8 миллиона, добыча в Польше — 1 миллион, Дания-Франция-Бельгия-Югославия-Греция дали еще 0,5 миллиона тонн — да, не шибко нефтяные страны, но и эта мелочевка была нелишней, захваченные карпатские месторождения СССР — еще 0,3 миллиона тонн — итого — 12,6 миллиона тонн — получался даже некоторый профицит, к тому же при оккупации Дании-Бельгии-Франции немцы захватили 8 миллионов тонн нефтепродуктов, так что могли поделиться с Италией — на собственной территории она добывала всего 13 тысяч тонн, из Албании получала 0,4 миллиона тонн, из Румынии — 1 миллион, а также активно использовала спирт из свеклы и винограда — 0,3 миллиона тонн. Кстати, Германия тоже "спаивала" свои двигатели — только в 1938 на эти цели ушло более 200 тысяч тонн спирта. В общем, в 1942м году у немцев не было особых проблем с топливом.

С продвижением вермахта по Африке доступная нефть все время увеличивалась. О больших запасах нефти в Ливии тут еще не было известно, и я подумывал — как бы нам туда пробраться — на 1943й она еще была итальянской колонией (в РИ — до 1942, когда был разгромлен Роммель с итальянцами), а с Италией мы воевали и единственным препятствием, кроме немцев, было расстояние — где мы и где Ливия — от Минска до ливийского берега более 2500 километров почти точно на юг. В общем, Ливия не давала немцам нефти, Алжир — и тот со своими несколькими десятками тысяч тонн в год на ее фоне смотрелся гораздо привлекательнее, вдобавок к своему свинцу-цинку-меди и железу. А вот, например, в Египте нефть начали добывать в промышленных масштабах еще в 1912 году — тогда добыли 27,5 тысяч тонн. В 1930 — уже 280 тысяч. В конце 30х открыли нефтяные поля в бассейне Суэцкого залива, и в 1940м добыли уже 900 тысяч тонн, а по 41му уверенно перевалили за миллион. Захват немцами Мальты, дополнительные пятьсот самолетов и три дивизии, переданные Роммелю, позволили ему додавить англичан — теперь не требовалось тратить основную часть топлива на переброску припасов на сотни километров на грузовиках — все нужное пробрасывалось к сдвигавшемуся на восток фронту морским транспортом. Ну а потом в Суэце был захвачен НПЗ — англичане так быстро "отступали", что оставили неповрежденным и его, и трубопроводы, и нефтяные вышки — немецко-итальянские войска получили живительный пинок, причем не только топливом, но и запасами продовольствия, вооружений, боеприпасов и амуниции, оставленных англичанами.

Бросок в Сирию был победоносным — сирийцы встречали немцев как освободителей от французского колониализма — пусть осенью 1941го тут и появились англичане — вместе со "Свободной Францией" они выбили отсюда вишистские войска. Впереди лежали Ирак с его годовой добычей в 3 миллиона тонн и Иран — еще 9 миллионов тонн. Заодно немцы, точнее — итальянцы — захватили Аравийский полуостров, где добывалось еще 1 миллион тонн — в основном американскими компаниями, так как англичане банально профукали возможность там закрепиться — нефти типа у них было овердофига, так что девать некуда, надежды на аравийскую нефть были призрачными, да и по деньгам для местных англичане пожадничали. Американцы тоже влезали неохотно, но тут помогла нефть, найденная рядом — в Бахрейне — вот американцы с середины тридцатых и пытались искать нефть на Аравийском полуострове, но нашли ее чуть ли не через три года — еще бы немного, и терпение истощилось, а затраченные на бурение разведочных скважин деньги просто списали бы в расходы. Но — терпения и денег хватило, нефть пошла, да еще как. А сейчас она досталась итальянцам — немцы подкормили своего союзника, тем более что его флот был самой большой силой на Средиземном море, а аравийская нефть находилась на южном берегу Персидского залива — несколько в стороне от столбового направления немцев — к Индии. И на Кавказ — персы, обиженные плохим отношением СССР и Англии — попросту говоря — оккупацией в августе 1941го, тоже неровно дышали в сторону немцев, поэтому вслед за сирийцами и иракцами подняли восстание, так что нашим и англичанам пришлось отходить на север и на восток соответственно. Ну а немцы с турками прорвались к Кавказу с его нефтью.

Причем многое из инфраструктуры досталось немцам и туркам в целости и сохранности не только в Азии, но и на Кавказе. Так, из Баку к Батуми шли два нефтепровода — один, длиной 835 километров и мощностью в 900 тысяч тонн в год, был построен в 1906 году и в 1931 переведен с перекачки керосина на перекачку нефти. Второй был построен в 1930 году и имел мощность в 2,6 миллиона тонн в год (в РИ оба трубопровода были демонтированы весной 42го, когда стало понятно, что Севастополь не удержим). В 1928 — трубопровод Грозный-Туапсе длиной 618 километров и мощностью 2 миллиона тонн. В 1932 — Армавир-Ейск на Азовском море — 454 километра и 1,5 миллиона тонн. Вся эта инфраструктура и сотни километров более мелких трубопроводов в общем остались в целости — небольшие подрывы на отдельных участках можно было легко ликвидировать.

Впрочем, с НПЗ и со скважинами была та же проблема — сравнительно удачная для РККА кампания 41-42 годов привела к тому, что Кавказские заводы не эвакуировались, поэтому многие из них были захвачены фашистами. Так, с Краснодарского НПЗ успели вывезти только цех толуола и трубчатку вторичной переработки нефти — для установки прямой перегонки, из Грозного — только часть оборудования с НПЗ номер 1 и 85. При подходе немцев оборудование было частично взорвано, но к осени 1943го немцы уже восстановили и запустили часть установок. Также при отступлении наши заглушили более половины скважин — в Майкопнефти — 400 из 850, в Грознефти — 1500 из 2328. Причем к нашим приезжали с консультациями английские специалисты, которые занимались глушением скважин на Борнео — там они кидали в скважины металлолом, мешки с цементом и заливали все это водой в расчете на то, что мешки разорвутся о железки, цемент смешается с водой и надежно схватится. Наши, прежде чем принять этот способ, все-таки сначала его попробовали на нескольких скважинах. Фиг. Вода проливалась вниз и цемент практически не схватывался. Англичане схватились за головы — ведь они "подарили" японцам почти готовые к эксплуатации скважины. Так что наши заливали скважины уже готовой цементной смесью. Ну, где успели — как вспоминал Байбаков, замнаркома нефтяной промышленности:

"В один из тех жарких июльских дней меня вызвал в Кремль Сталин. Взглянул спокойно и тихим, почти будничным голосом проговорил:

— Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Он объявил, с захватом Кавказа СССР падет (в РИ — "если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну"). Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам. Имейте в виду, если это случится, то будет очень плохо для нас. Поэтому я вас предупреждаю, если вы оставите хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем. Но, если вы уничтожите промыслы, а немец не придет и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем.

Набравшись смелости, я спросил:

— Товарищ Сталин, а какая альтернатива?

— Вы молодой человек... У вас есть? — Сталин при этом показал пальцем на висок. — Летите и с Буденным решайте этот вопрос на месте."

Уж не знаю, так ли был на самом деле или это уже послесталинские придумки, но Байбакова не расстреляли, хотя далеко не все успели уничтожить — сначала ждали, что враг будет остановлен, а затем — слишком уж быстрым было падение Кавказа (в РИ немцы практически ничего оттуда не получили — все успели залить, причем так качественно, что потом пришлось бурить новые скважины, но Байбакова и за это не расстреляли).

Из НПЗ немцам тоже досталось немало. Туапсинский НПЗ был захвачен немцами полностью (в РИ его эвакуацию несколько раз откладывали и вывезли только в июле 42го, когда немцы рвались к Кавказу). Краснодарский и Грозненский — частично, но уже через два месяца немцы начали получать с них нефтепродукты. А ведь в горозненском нефтедобывающем районе были сорта нефти, особенно пригодные для выработки авиационного бензина Б-74 и Б-78, которых и так-то вечно не хватало, но с началом войны выпуск авиабензина там был увеличен в 2,5 раза, и я пока не понял за счет чего — может, как зачастую и бывало во время войны, просто отринули догмы "раньше так не делали". Были захвачены и бакинские НПЗ, выдававшие до войны чуть менее половины авиабензина.

С авиабензином в СССР все время была напряженка. Так, в 1940м году было произведено почти 900 тысяч тонн авиабензина, но в основном марок Б-70 (октановое число 70, в присадками — от 80 до 88 в зависимости от количества антидетонационных присадок — 1..4 кубических сантиметра на литр) и Б-74 (октановое число — 74, с присадками — 85..92). Бензина Б-78 (октановое число 78, с присадками — 87..95) — всего 36 тысяч тонн — а именно он требуется для новых самолетов. Этого количества хватало на 80 тысяч самолето-вылетов, скажем, МиГ-3 — по 220 самолето-вылетов в день на всех фронтах. Ну или на 70 тысяч вылетов Ил-2 — 190 вылетов в день. А если учесть, что до войны было выпущено чуть менее четырех тысяч самолетов новых типов, то на каждый приходилось всего по девять тонн топлива в год — даже если принять, что и бомбардировщики брали по полтонны топлива на вылет, получим всего восемнадцать вылетов на самолет. В год. Ну пусть тридцать, если недалеко и брать не полную заправку. Это только хоть как-то научиться на них летать. А ведь надо было еще и воевать. Со старыми-то самолетами, летавшими на бензине с меньшим октановым числом, проблема была менее острой. Да и с автомобильным бензином было не ахти, вплоть до того, что "имеет место применение суррогатов и заменителей бензина — главным образом бензола, пиробензола, лигроина, бутиловой смеси, метанола, керосина, отходов синтетического каучука, сивушных масел, анилокрасочных и сульфатного скипидара" — неудивительно, что двигатели убивались со страшной силой.

В 1941м авиабензина выпустили больше — 1269 тысяч тонн, в 42м — еще больше — 1500 (в РИ — 912 — эвакуировались грозненские заводы, с перебоями работали бакинские). Способы повышения октанового числа искали где только возможно. Так, уже 17 июля 1941 года ГКО принимает постановление "Об использовании коксобензола в смеси с авиабензином для нужд авиации". А 21 июля 1941 г. следует новое решение — "О снабжении Красной Армии этиловой жидкостью". Почему эти возможности не использовали до войны — загадка. "Не положено" ?

С топливом как-то помогали союзники, причем особо важной эта помощь была в 41м, когда происходила эвакуация НПЗ с Украины. До октября 1941го США поставили в СССР 156 тысяч тонн авиабензина — в основном с октановым числом 87..99 — эти поставки шли еще не по ленд-лизу и оплачивались золотом. Всего же до декабря включительно было поставлено 200 тысяч тонн нефтепродуктов (включая авиабензин). Ну и до кучи — к 1 января 1942го было завезено в СССР 95 самолетов, 182 танка, 0 (ноль) тонн взрывчатки из обещанных 10 000 тонн, 1565 грузовиков. В 1942м поставки шли так же вяло, а в 43м вообще прекратились (в РИ более-менее пошли как раз с 43го, и особенно с 44го). С сентября 1942го пару месяцев шли поставки изооктана — по 6 тысяч тонн в месяц (в РИ — продолжались и дальше).

ГЛАВА 4.

Уже в рамках ленд-лиза в ноябре 1941 года СССР и США заключили договор на поставку в СССР 180 тысяч тонн высокооктанового бензина — по 20 тысяч тонн каждый месяц — это в дополнение к тем, что были куплены за золото в первые месяцы войны. К середине лета 1942го года заключили новый договор на такую же поставку, но с начала 1943го поставки прекратились (АИ). Причем по факту было поставлено — в 1941 — 100 тысяч тонн, в 1942 — 44 тысячи тонн (РИ). И еще компоненты авиабензинов — изооктан, алкилбензин, изопентан и прочее, необходимое для повышения октанового числа советских бензинов — в 1941 — 7 тысяч тонн, в 1942 — 28 тысяч тонн. Причем эти компоненты "сыпались" в наш бензин в количествах 20-40 процентов, то есть из тех 28 тысяч тонн, поставленных в 1942, СССР мог дополнительно получить порядка 70 тысяч тонн высокооктанового бензина.

(в РИ поставки продолжались до конца войны — бензина поставлено — в 1943 — 139 тысяч тонн, в 1944 — 486, в 1945 — 411, а компонентов для производства бензина — 179, 319 и 208 тысяч тонн соответственно (в 1943 с их помощью изготовлено 190 тысяч тонн высокооктанового бензина). То есть действительно существенные поставки пошли с 1944го года. Впрочем, например, по автомобилям была такая же картина — в 1943 иностранный автопарк (трофейные + ленд-лиз) составлял всего 5,4%, в 1944 — 19%, в 1945 — 42% (из них трофейных — 9,1%, поставленных по ленд-лизу — 32,8%).

Всего по ленд-лизу и за золото было получено 2,5 миллиона тонн высокооктанового бензина и светлых фракций, использовавшихся для производства такого бензина, к концу войны СССР возвратил более 1 миллиона тонн этих продуктов, остальное в основном оплатил золотом. Для сравнения — за годы войны РККА израсходовала 4,4 миллиона тонн авиабензина, из них почти 3 миллиона — высокооктанового. То есть поставки союзников покрыли как минимум 30% потребностей в высокооктановом бензине (непосредственно бензином или использованием их светлых фракций для собственного производства; использование антидетонационных присадок требует дополнительного исследования — с ними процент высокооктанового бензина должен быть повыше). По автомобильному топливу зависимость была гораздо ниже — произведено в СССР 11 миллионов тонн, поставлено от союзников 250 тысяч тонн

).

А "октан" был нужен — чем выше, тем лучше. Что двигатели АМ-38 для Ил-2 и МиГ-3, что АШ-82Ф и затем -Н для Ла-5, что М-105 для яков и пешек — все требовали бензина с октановым числом не ниже 95 — для этого применяли бензин Б-78 (начальное октановое число — 78) с добавлением четырех кубиков антидетонационной присадки — этиловой жидкости Р-9 — потому марка бензина полностью называлась 4Б-78. Как отзывались про эту присадку механики: "Ох, и намучались мы тогда с этой Р-9, содержавшей тетраэтилсвинец! Мало того, что из-за неё прогорали клапана и образовывался нагар, а свечей хватало часов на 15, так это была сущая отрава. Работали с Р-9 только в противогазах и резиновых перчатках.". И это несмотря на то, что в этиловой жидкости Р-9 помимо тетраэтилсвинца содержалась собственно жидкость Р-9 — этилбромид — при сгорании в цилиндрах она образовывала со свинцом бромид свинца, у которого была ниже температура плавления и свинец легче уходил из двигателя. Впрочем, картина с прогоранием клапанов может говорить о слишком позднем выставлении зажигания — это для низкооктановых его надо выставлять попозже, а бензин с высоким октаном сгорает дольше, соответственно, если выставить позднее зажигание, то часть топлива еще не успеет сгореть и будет догорать на выходе из цилиндра — как раз проходя мимо клапанов и далее. Так что может привыкли к старым самолетам, вот и выставляли позднее зажигание, а может и действительно во всем виновата Р-9.

Как бы то ни было, тетраэтилсвинец и жидкость Р-9 производились в СССР еще до войны. Так, в 1938 году был запущен завод "Ока" — в Дзержинске Горьковской области, к началу войны заработал еще один завод в посёлке Усолье-Сибирское Иркутской области. Но одними добавками сыт не будешь — ими можно "разогнать" октановое число единиц на десять, может на двадцать — тут еще все зависело от приемистости конкретного бензина к этим присадкам, так как многое зависело и от исходного сырья, и от технологии изготовления бензина. Но — если изначальный бензин плох, то уже ничто не поможет. И чтобы улучшить бензин — без крекинга тут было никак.

Причем советское руководство это отлично понимало. Так, из-за недостаточности крекинг-мощностей баланс нефтепродуктов перед войной был смещен в сторону тяжелых фракций — керосина и мазута. В 1940 году на советских НПЗ было переработано 29,4 миллиона тонн нефти, из которой получили 0,9 миллиона тонн авиационного бензина (напомню — из них только 36 тысяч тонн Б-78), 3,4 миллиона тонн автомобильного бензина, 5,6 миллиона тонн керосина, 1,2 миллиона тонн лигроина, 1,4 миллиона тонн дизельного топлива, 0,4 миллиона тонн флотского мазута, 9,8 миллиона тонн топочного мазута, а также 1,5 миллиона тонн различных масел.

И руководство СССР намеревалось справить эту ситуацию. На 1941 год планировалось нарастить мощности по крекингу на 600 тысяч тонн, по изооктановым установкам — на 87 тысяч тонн, по алкибензиновым установкам — на 65 тысяч тонн. Было запланировано завершение строительства третьей и четвёртой очередей Уфимского НПЗ, второй и третьей — Московского НПЗ, второй — Херсонского НПЗ, а также сооружение нефтеперерабатывающих заводов в Сызрани, Комсомольске-на-Амуре, Воронеже, Молотове, Армавире, Красноводске и Бугуруслане. Намечалось и создание новых установок термического риформинга и сернокислого алкилирования в Баку и Грозном — такие установки давали 100-октановый бензин. А чтобы все это обеспечить оборудованием, в план капитального строительства на 1941 год было включено возведение завода по производству крекинг-оборудования в Сталинграде.

Также проводились исследования различных процессов крекинга, которые кое-где уже были в стадии опытной эксплуатации, а на ряде НПЗ так и вообще — в процессе переоборудования под новые процессы. В Ленинграде приступили к монтажу опытной установки для отработки технологии каталитического крекинга, по которому можно было получить бензин с октановым числом 80, а добавив 2 кубика присадки — и все 100. В Ярославской области на Константиновском заводе им. Д. И. Менделеева к началу 1941 года была построена опытная установка парофазного окислительного крекинг-процесса — октановое число получалось повыше — 81-82, но вот присадки действовали менее эффективно — три кубика поднимали октановое число всего до 87. Работы по термическому реформингу — а это бензин с "октаном" 75-78, и это без присадок — велись в Грозном и Баку. Кроме того, в Грозном перед войной началось переоборудование одной из прямогонных установок в установку каталитического крекинга — до 80 "октана". В Уфе, Саратовом и Грозном строились установки каталитической полимеризации для преобразования крекинг-газа в бензин. Страна насыщалась "октаном", и с началом войны эти процессы только ускорились.

Причем этот вопрос попытались решить в том числе и с помощью союзников. В феврале 1943го было принято постановление ГКО "О строительстве импортных нефтеперерабатывающих заводов", согласно которому предполагалось за счет оборудования, переданного по ленд-лизу, построить четыре завода. Но американское правительство всячески затягивало этот процесс и дело заглохло.

(

В РИ оно тоже шло ни шатко ни валко. Первый завод — в Куйбышеве — предполагалось запустить только к 1му декабря 1944 года — то есть почти через два года после принятия постановления. Но и в эти сроки уложиться не удалось. Первое оборудование начало поступать только в сентябре 1943го, но проволочки случались из-за всяческих накладок — то США что-то недопоставят, то наши направят оборудование не туда куда следует. Хотя американские консультанты, работавшие в СССР на строительстве этих заводов, отмечали:

"Завод N1, хотя строительные работы там только что начались, произвел очень хорошее впечатление. Планирование и проведение предварительных работ, таких как строительство дорог, ж.д. веток, рабо-чих поселков и т.д., было очень хорошо выполнено. Стоит специально отметить прекрасное обращение с материалом и оборудованием... Материал и оборудование содержатся в прекрасном порядке и заботятся о нем больше, чем на какой-либо работе, какие мне приходилось до сих пор видеть".

В июле 1944го тот же специалист отмечал:

"Как и прежде, работа на всех заводах, независимо от состояния готовности, тормозится от-сутствием оборудования, не пришедшего прошлой зимой"

На 25 января 1945 г. строительные ра-боты были завершены по отдельным заводам в следующем объеме: по заводу N1 (Гурьев) — на 56%, заводу N2 (Орск) — на 13%, заводу N3 (Куйбышев) — 56%, заводу N4 (Красноводск) — на 25%, а на 31 марта 1945 г. процент готовности заводов составлял: завод N1 — 69%, N2 — 16%, N3 — 72%, N4 41%.

Первый бензин из установки каталитического крекинга "Гудри" был получен в Куйбышеве на заводе N443 8 сентября 1945. Остальные заводы дожали в 45-46 годах, но от строительства вторых очередей заводов американцы отказались — начиналась Холодная война.

Так что поставки НПЗ из США не сыграли никакой роли в Великой Отечественной Войне, разве что советские специалисты получили опыт работы с новым оборудованием, ну и СССР все-таки получил современные НПЗ, которые пригодились в послевоенное время.

).

Впрочем, даже несмотря на это, советское руководство вполне оптимистично смотрело в будущее — все-таки работы по развитию крекинга шли в СССР уже более двадцати лет, был накоплен опыт, кадры, оборудование, технологии — рывок был близок.

Сам по себе смысл крекинга, как и других технологий глубокой переработки нефти — расщепить молекулы тяжелого нефтяного продукта на более мелкие и получить более легкий нефтяной продукт. Так как исходные продукты могут быть разными, то применяют и разные виды крекинга — как обычный нагрев сырья, так и риформинг, пиролиз, а если заодно присоединяют водород — гидрогенизация. Например, из лигроина бензин получают риформингом, из керосина — пиролизом, из газойля, мазута — крекингом, из крекинг-остатка — гидрогенизацией. Причем в любом из этих процессов помимо бензина получается еще газ и более тяжелый остаток. Так вот из газа тоже могут получать бензин — абсорбцией или полимеризацией.

Крекинг — разложение тяжелых продуктов под воздействием температуры. Причем разные исходные вещества устойчивы к температуре только до некоторого предела — так называемой критической температуры распада, а затем начинают разлагаться — запускается крекинг, то есть распад. Причем температура, при которой производится крекинг, влияет на конечный состав продуктов и время процесса — если процесс протекает слишком долго, увеличиваются реакции конденсации расщепленных продуктов, повышается количество остатка, увеличивается количество асфальтенов, смол, коксообразование — количество бензина на выходе падает. Так, при нагреве в 538 градусов 40% бензина и газа выходят за 15 секунд, а при 480 — за 180. При нагреве до 426 выход составляет чуть более трех процентов при продолжительности нагрева в пять минут, а сорока процентов достигает за 14 000 секунд (четырнадцать тысяч секунд). Температура влияла не только на скорость, но и на состав продуктов реакции. Так, при 450 градусах получается 4 процента газа, 25 бензина, остальное — мазут, при 500 — 6 и 35, при 550 — 25 и 26, при 600 — 42 и 22, да еще начинает образовываться кокс. При 950 почти все переходит в газ и в 10 процентов кокса.

На ход и результаты крекинга можно влиять не только температурой, но и давлением. Если в камере крекинга повысить давление, то продукт не будет испаряться и процессы будут протекать в жидкой, а не в газообразной фазе. И, так как жидкость лучше передает тепло, тепловой КПД процесса возрастает. Но при этом возрастает дегидрогенизация — водород отщепляется и затем присоединяется к непредельным продуктам — гидрогенизирует их (вскользь отмечу про сложности иностранных терминов, которые я так до конца не поборол, а именно — в слове "гидрогенизировать" внимание надо обращать не на "гидро", а на "гидроген" — то бишь не "вода", а "водород" — а то меня все путала, особенно поначалу, эта приставка "гидро", я подсознательно думал, что там что-то связано с водой, так как эта часть обычно используется чтобы показать какое-то отношение к воде — "гидростанция", "гидрозатвор" и так далее. Но нет — такое название связано именно с водородом, так что по русски "гидрогенизировать" звучало бы как "наводороживать").

Бензин из парофазных установок нестабилен и легко образует смолы, тогда как жидкофазные установки дают стабильный бензин, но требуют давлений обычно в 40-60 атмосфер, а в качестве граничных — и вообще от 12 до 70. Впрочем, жидкофазные установки разрабатывались еще с начала двадцатых, так что на текущий момент многие установки были жидкофазными. Тем более что они были гораздо компактнее парофазных — ведь жидкость гораздо плотнее, поэтому та же масса сырья занимает гораздо меньший объем при том же выходе — можно даже повысить количество готовых продуктов путем сравнительно небольшого увеличения установок. На круг — с учетом размеров аппаратуры, качества продуктов — парофазный бензин получался в полтора раза дороже жидкофазного. Единственное его преимущество — он не требует аппаратуры, выдерживающей высокие давления и, кроме того, дает бензин с более высоким октановым числом. Так, на парофазных установках Джайро из сырой нефти отгоняют 60 процентов бензина с октановым числом 90, из отбензиненной нефти — то есть нефти, подвергнувшейся прямой перегонке — 50 процентов с октановым числом 75-70, из мазута выгоняют 60 процентов с октановым числом 72-76. Причем печи типа Джайро вышли удачными — даже при температуре крекинга в 600 градусов закоксовывания труб не происходит, а выход с таких установок достигает 80 тонн бензина в сутки. Но такой бензин содержит много ненасыщенных углеводородов и быстро осмоляется, поэтому требует очистки, что снижает итоговый выход.

Для получения более высоких октановых чисел переходят на риформинг, пиролиз и полимеризацию газов.

Для риформинга — разновидности крекинга — используют легкие фракции — бензин прямой гонки, лигроин, керосин, редко — мазут. Сам процесс протекает как и жидкофазный крекинг при давлениях 40-70 атмосфер и температурах 450-520 градусов. Сырье нагревается, затем выдерживается при нужной температуре в реакционной камере и поступает на аппаратуру разделения на фракции. Причем существуют разные процессы и, соответственно, разная аппаратура. Так, по процессу Кросса обработка происходит при давлениях 40-60 атмосфер и температуре 450-480 градусов. При этом если сырьем является керосин, получают 80 процентов бензина, из газойля — до 70, из мазута — до 55. Процесс Даббса протекает при гораздо более низких давлениях — 10-17 атмосфер — и более высоких температурах — 480-510 градусов. Из-за более низкого давления необходим больший объем камеры, чтобы получить сравнительный выход продукта — диаметр доходит до трех метров, а высота — до 12, тогда как в процессе Кросса диаметр камеры не превышает метра. А рабочий цикл Даббса может достигать сорока дней. Выход бензина — до 70 процентов. Преимущество — более низкие давления позволяют делать более тонкие стенки камер, а большой объем позволяет не опасаться коксообразования — кокса там поместится много, прежде чем он существенно повлияет на производительность, тогда как у Кросса небольшой объем может быстро забиться коксом — поэтому там и температура ниже.

Процесс Винклер-Коха не требует реакционной камеры — только нагреватель и ректификационная колонна. Но и выход бензина меньше — до 60 процентов из газойля, а из мазута — так и вообще до 35 процентов. Система двухпечного крекинга, разработанная Нефтепроектом, повышает выход на 10-15 процентов за счет раздельного крекирования тяжелого и легкого сырья — предварительное разделение фракций позволяет проводить более жесткий, то есть более глубокий крекинг при более высоких температурах, не опасаясь интенсивного образования кокса. Сами нагревательные камеры представляют собой печи, в которых проходят десятки труб диаметром 76-127 миллиметров длиной от четырех до девяти, а в последнее время и до двенадцати и даже пятнадцати метров и с толщиной стенок 12 и более миллиметров — почти что орудийные стволы — недаром ряд советских предприятий по производству нефтеперерабатывающего оборудования с началом войны переключился на изготовление стволов для артиллерии, как минимум — минометов. И вот, по этим трубам, установленным внутри печи многоколенной змейкой, и текла нефть, попутно подвергаясь крекингу. Длина отдельных труб, а следовательно и всей змейки, определяла производительность установок — так, в последних моделях печей Алко-Луммус длина труб была пятнадцать метров, что обеспечивало пропускную способность до трех тысяч тонн в сутки. Так что если установки двадцатых-начала тридцатых годов были еще сравнительно компактными — размером с комнату, то в последнее время они все больше напоминали немаленькие сараи. Которые к тому же дополнялись рекуператорами для подогрева воздуха за счет топочных газов, что позволяло сэкономить до шестидесяти процентов топлива — а последние установки и так могли израсходовать до тонны мазута в час. Интересен способ очистки труб от кокса. Раз в 20-40 дней крекинговые установки останавливают и очищают от кокса — с перемычек, которыми соединяются образующие змеевики трубы, снимаются заглушки и внутрь трубы загоняют пневматическую шарошку, которая своими вращающимися фрезами срезает накопившийся кокс.

Комбинированные крекинг-установки сочетают в себе установки прямой гонки нефти и установки риформинга — тепло от риформинга используется для прямой гонки, в результате повышается экономичность процессов. В СССР к началу войны уже использовались такие установки типа Луммус, дававшие бензин с октановым числом 70 и способными обработать три тысячи тонн нефти в сутки.

Есть и другие виды крекинга. Так, в присутствии 5-10 процентов хлористого алюминия крекинг происходит уже при 280 градусах, правда, октановое число такого бензина не превышает 60. Это помимо множества технических неудобств данного процесса — периодичности, большого коксообразования, дороговизны хлористого алюминия. Каталитический крекинг по методу Хоудри (Гудри) происходит при 380 градусах и выдает до 60 процентов бензина высокого октанового числа. Правда, на катализаторе — алюмосиликате — активно образуется кокс, что требует периодической продувки горячим — 500-550 градусов — воздухом для его выжигания. А в остальном — низкие температуры, низкое — чуть ли не одна атмосфера — давление — по сравнению с другими методами выглядели просто сказочно.

Пиролиз применяется не только для получения высокооктанового бензина. Так, при температуре пиролиза в 700 градусов выход толуола составляет 3,5 процента, при 750 — менее трех, но там уже бензола получается почти 9 процентов, а толуола — менее трех, при 800 выход нафталина доходит до 2,5 процентов, но выход толуола снижается до менее одного, бензола — до восьми. Лучшим сырьем является лигроин, но он сам по себе ценный продукт. Поэтому для пиролиза используют керосин или газойль, последний, правда, дает очень много кокса. Мазут для пиролиза не применяют, так как он не испаряется без разложения. Заодно получают много газа — водорода, метана, этана, этилена, пропилена, бутилена — также ценного сырья — как раз пропилен и этилен потом используются для производства синтетического бензина путем полимеризации — мы эти газы получали пиролизом торфа, но дальнейшая схема получения бензина была такой же. А амилены после гидрирования — то есть присоединения водорода — давали стооктановый бензин. Единственная проблема с процессом пиролиза — прерывность и небольшие объемы. При выполнении пиролиза в газогенераторах сначала топливом разогревается форсунка, и уже затем внутрь пускаются газы исходного сырья — соприкасаясь с горячей форсункой, они разлагаются — происходит пиролиз. Форсунка при этом остывает, так что через некоторое время надо остановить подачу сырья и снова ее нагревать. Да и по мере остывания меняются условия пиролиза — температура. В итоге на одном квадратном метре сечения газогенератора можно обработать 3-5 килограммов сырья в час — очень мало. С помощью реторт — 5-7 килограммов — ненамного больше. Полимеризация газов в бензин происходит при температуре 500-550 градусов и давлении 50-70 атмосфер — то есть при тех же условиях, что и крекинг. Применение катализаторов — фосфорной кислоты — снижает эти значения до 230-250 градусов и 15 атмосфер. Но октановые числа — 85-95 — не могут не радовать, поэтому по СССР установили сотни таких установок, получая с них тысячи тонн высокооктанового бензина в месяц, благо что с газогенераторами и вообще пиролизом было знакомо много народа — кадры были. А в 1942 запустили первую установку, сделанную по схеме американской фирмы с характерным названием Полимеризейшен процесс корпорэйшен — 150 кубометров бензина в сутки с октановым числом 80-100, и даже до 105 — когда появились первые признаки, что по ленд-лизу топлива не дождаться, руководство СССР настпрополило конструкторов на разработку такой установки по этой схеме, благо что большинство компонентов — компрессоры, холодильники, насосы, трубчатая печь с реакционным змеевиком, редукционные клапаны, смесители, они же — аррестеры, смолоотделители, газосепараторы и прочее — все это использовалось на советских НПЗ и, более того — изготавливалось на советских заводах по производству оборудования для нефтепереработки. Так что за год собрали и отладили первую ласточку — и каждый день стали получать почти двести тонн высокооктанового бензина — по сорок заправок — вылет истребительного или штурмового полка в полном составе и еще останется чтобы подучить новичков. Причем сырьем мог выступать не только крекинг-газ, который образовывался в результате крекинга нефти вместе с другими продуктами — советские ученые работали над применением синтез-газа, получавшегося на многочисленных промышленных газогенераторах, работавших на дровах, угле или торфе. Так что штука обещала быть очень интересной — мы себе уже попросили чертежи и консультации — тоже будем такие строить.

ГЛАВА 5.

В общем, нефтепереработка во время войны развивалась еще на довоенных дрожжах — именно тогда она взяла разбег и, похоже, не собиралась останавливаться. И это несмотря на все перипетии того периода. Взять хотя бы спецеедство и репрессии — они ведь существенно подкосили и нефтедобычу, и нефтепереработку, причем не только в плане посадок, но и в плане бегства специалистов. Так, академик Владимир Николаевич Ипатьев, крупнейший специалист в области химии высоких давлений и промышленного катализа, отказался возвращаться на родину в 1930 году — почитал в зарубежной прессе о развернувшихся против спецов репрессиях, о расстреле ряда ученых и инженеров — и решил что ну их всех нафиг. И это в возрасте уже 63 года. Суровый и разумный мужик. Так мало того, через шесть лет — в 1936 — он открывает каталитический крекинг — видимо, руководству СССР не нужны специалисты, способные совершать такие открытия, а вот в США они пригодились — потом нашей стране пришлось тратить золото на покупку этих технологий. Впрочем, "внутренняя эмиграция" была тоже распространенным явлением — к нам, в ЗРССР, с начала войны прибилось несколько десятков нефтяников и нефтехимиков, которых либо уволили в тридцатых но почему-то забыли посадить, либо они сами свалили со своей работы и ныкались завскладами или лаборантами там, где их никто не знает. И это в одной только нефтянке — по остальным областям подобных бегунов тоже хватало. В общем, если кто захочет искать вредителей — пусть начинает высшего руководства. Впрочем, в течение тридцатых годов там их "нашлось" столько, что хватило бы заполнить правительства нескольких немалых государств. Да и в плане науки и техники, не будь этих потерь, смогли бы во многом заполнить тот кадровый голод, что постоянно испытывала наука и промышленность СССР. Испытывала, и несмотря на это продолжала развиваться. Хотя порой прецеденты доходили до абсурда.

Так, в первую пятилетку сначала планировалось довести годовую нефтедобычу к 1932 году до 21,7 миллионов тонн. Потом руководство подумало и через три месяца увеличило планы до 26 миллионов. Ну хорошо — как говорилось в частушке брежневских времен — "Передайте Ильичу — нам и это по плечу". В 1930м руководство СССР продолжало "думать" — так, летом 16й съезд ВКП(б) решил увеличить планы по годовой добыче до 40 миллионов тонн, а в ноябре ЦК ВКП(б) подумало еще раз и план подрос до 46 миллионов тонн, правда, это уже план на 1933й год, то есть на первый год следующей — Второй — пятилетки. Это с 11 миллионов добычи в 1928м. Прямо как в мультфильме "Падал прошлогодний снег" — "Маловато будет ! Ма-ло-ва-то !!!". Как писал Сталин — "Могут сказать, что, меняя так основательно намётки пятилетнего плана, ЦК нарушает принцип планирования и роняет авторитет планирующих органов." (а так и было !!!), и далее — "Но так могут говорить только безнадёжные бюрократы." (ну да — навесить клеймо — первое правило манипулятора и лакмусовая бумажка для него же) — "Для нас, большевиков, пятилетний план есть лишь план, принятый в порядке первого приближения, который надо уточнять, изменять и совершенствовать на основании опыта мест, на основании опыта исполнения плана" (а вот этого "на основании опыта" и не наблюдалось). Он же говорил "Люди, болтающие о темпах развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов". В общем, атмосфера была обозначена более чем ясно, лучше было не болтать что это невозможно, а брать под козырек и надеяться, что "либо шах, либо ишак".

Тем более что к осени 1930го порядка 50 нефтяников уже были под следствием о вредительстве и прочем — шло "Дело промпартии". Академик Губкин по этому поводу написал в Правде — "Сорвать строительство нефтяной промышленности вредителям не удалось". Ну и отлично. По всем признакам, излучаемым советской прессой получалось, что планы-то выполнимы, тем более что от нефтяников-вредителей избавились — "в течение длительного периода часть руководящих кадров специалистов нефтяной промышленности вели вредительскую работу" — так что теперь нефть попрет. И она поперла ! Причем не как в анекдоте "Ну ты же коммунист ! и пулемет снова застрочил" — нет, реально поперла — в 1930м план был выполнен почти на 100%, в первые месяцы 1931го добыча нарастала, правда, за счет фонтанной добычи — бурили все что только можно, лишь бы получить фонтан. А дальше пошел анекдот.

1 апреля 1931 года в газете "Правда" на первой странице было напечатано приветствие генерального секретаря ЦК: "Приветствую рабочих и административно-технический персонал Азнефти и Грознефти с выполнением пятилетки за два с половиной года. С победой, товарищи!".

Вот что значит вовремя избавиться от вредителей ! И это не было первоапрельской шуткой.

Ну то есть Сталин поздравлял нефтяников с тем, что к апрелю 1931го они вышли на объемы годовой добычи в 40 миллионов тонн, что были запланированы только на 1932й. И эта цифра действительно была озвучена в справке ВСНХ, вот только там это была не годовая добыча, а совокупная добыча за первые годы первой пятилетки, то есть за 1928-1930й. Как уж и в каком звене эта цифра превратилась в объемы годовой добычи — неведомо, но оставшиеся пока нерепрессированными нефтяники с радостью приняли пролившийся на них дождь наград, да и друг друга не забыли понаграждать. Видимо, решили погулять напоследок — сказать уже ничего нельзя, так как "говорят" только враги, а за ошибку руководства надо будет кому-то отвечать. В общем, терять было уже нечего. Орденами Ленина были награждены и сами объединения — Азнефть, Грознефть, и их работники — орденами Ленина и Трудового Красного Знамени — 90 человек, включая руководителей объединений — Михаила Баринова и Сергея Ганшина. 1937й оба не пережили и были расстреляны по стандартным обвинениям во вредительстве и участии в контрреволюционной деятельности — уж не знаю что там насчет контрреволюции, а про эти события начала тридцатых им наверняка припомнили, хотя сами они если и были в чем виноваты в данном эпизоде, так только в ошибке в верхах и что потом не поправили руководство или не смогли достучаться.

Как и Орджоникидзе, который в качестве главы ВСНХ вообще-то и допустил ошибку в своем ведомстве, так мало того что не приложил усилий, чтобы ее исправить, сам же потом пенял нефтяникам, что те якобы похвастались своими достижениями, а потом "разучились" добывать нефть. Хотя, учитывая что с начала тридцатых отношения Сталина и Орджоникидзе начинали портиться все сильнее, не исключено, что именно Орджоникидзе и приказал выдать эту цифру за годовую добычу — вот мол как я хорошо умею вести дела. А может, и зря наговариваю на человека и это действительно была досадная ошибка, если не учитывать дальнейшего поведения Орджоникидзе — проверить справки и узнать — кто и что там отрапортовал для него не составляло труда — многочисленные подобные примеры с подставами все чаще заставляли меня придерживаться позиций презумпции виновности в отношении начальства и прочего руководства — клубок змей по сравнению с этой стаей товарищей выглядел сборищем бабочек-семихвосток. А приписки в СССР были ничуть не меньше, чем, скажем, в США моего времени — те любили это дело на всех уровнях, и чем выше — тем больше — особо мне вспоминались их "вольные" обращения со статистикой — по окончании, скажем, квартала, рапортуют об отличном развитии американской экономики, "даже лучше прогнозов". Естественно, рынок растет, на него на фоне таких радужных отчетов устремляются деньги всего мира — а потом проходит какое-то время — "ой, мы чего-то не того посчитали — вот новые результаты по тому периоду" — и оказывается, что все было не так уж радужно. Вот только пришедшие тогда деньги исправили ситуацию и не дали провалиться фондовому рынку. Типа "да забудьте что было тогда — посмотрите как все замечательно сейчас — мы вот посчитали уже за новый период" — а потом будет новый приток денег, через некоторе время — очередное "ой" и очередное "но зато уж в этом периоде все просто замечательно". И так — из раза в раз.

Впрочем, дальнейший план по нефти не был выполнен — вскоре фонтаны начали массово иссякать — если, скажем, в 1932 таким способом в Грознефти добыли 80 процентов нефти, то в 1933 — только 18. Насосов было еще мало, а ручным тартанием можно доставать нефть с глубин не более полукилометра — а этим способом в 1933 добывали более половины нефти в стране. Собственно, тартание — это когда нефть поднимают тросом на поверхность с помощью желонки — ведра с открывающимся и закрывающимся дном.

Тут накладывалось и недостаточное производство насосов, и бурового оборудования, ну и уже прокатившиеся репрессии, конечно, сыграли свою роль. А ведь они прокатывались и в дальнейшем, и не один раз — мы с моей подачи пытались разобраться, что там происходило на самом деле, но это было непросто — все-таки агентурная сеть у нас была еще недостаточно развита, так что ко многим документам мы не имели доступа, чтобы проверить — кто, что и кому сообщал в плане той же добычи нефти, да и многих действующих лиц уже не было, и хорошо если только на своих местах, а то ведь многих не было уже и на этом свете — эта легкость убийств меня поражала больше всего — ну ладно, даже если человек действительно участвовал в контрреволюции — его что, нельзя было поставить хоть на какую-то должность хоть в какой-нибудь шарашке ? где он не сможет нанести вреда, но будет хоть чем-то полезен — да пусть даже рубить лес. Нет, расстреливали только так, и скорость исполнения приговоров наводила на мысли о заметании следов, а не о простом наказании — прямо урки какие-то. Это я по прошествии более двух лет все пытался ответить на вопрос — правильно ли я поступил, что не пошел к руководству СССР и не открылся кто я есть на самом деле ? И подобные примеры спешных расстрелов каждый раз убеждали меня — да, я поступил правильно. Ведь даже во время войны, когда, казалось бы, надо беречь каждого мало-мальски понимающего специалиста, все норовили толковать факты против людей. Например, в Башкирии в 1942 пробурили разведочную скважину, оттуда шла только соленая вода, нефти нет — ну ясно, пустая, бывает. А обсадочные трубы — дефицит, пусть даже сваренные из водопроводных. Решили их вытащить — поместили в скважине заряд динамита, чтобы он оторвал обсадную колонну, подорвали — и из скважины поперла нефть, да так, что быстро загадила реку Тайрук — выход был до двух тысяч тонн в сутки — скважина оказалась очень богатой. Пять дней пытались остановить нефть, справились, а потом "в награду" геологам и буровикам попытались пришить дело "попытка сокрытия месторождения от народа". "Бдят", ага. Хорошо, Байбаков отмазал — а ну как не успеет или просто не узнает ?

Впрочем, если кто-то попадал под репрессии раньше и не успел откинуться к 1937му, тот как правило оставался жить. Например — Иван Николаевич Стрижов — занимался нефтью с конца 19го века. Был арестован в 1929 по делу Промпартии, осужден на 10 лет и работал по специальности в Коми АССР. "Повезло". Прежде всего тем, что попал под молот в сравнительно человечные времена — позднее его бы наверняка расстреляли, а так — выпал из-под взгляда "Красного Профессора" Губкина и тот его не засадил в более людоедские времена — он и по делу-то Промпартии пошел из-за разногласий с Губкиным. Нисколько не пытаясь обелить исход дела для Стрижова, надо заметить, что правда в его научном споре с Губкиным была все-таки на стороне последнего — Губкин уже давно ратовал за то, что на Волге и Урале есть огромные запасы нефти — вот только "светила" его и слушать не хотели — ну еще бы — тот же Стрижов работал в геологии уже с 1894 года, тогда как Губкин — всего на год старше Стрижова — закончил Горный институт только в 1910, в возрасте сорока лет (человек-гора !), а до того шел по учительской стезе. Но прав оказался именно менее опытный коллега, и, по иронии судьбы, первую пермскую нефть пронесли на демонстрации 1 мая 1929 года, а Стрижова арестовали через месяц — 1 июня 1929, в 1931 его приговорили к высшей мере наказания, но, повторю, времена были еще не такие людоедские, так что пошел он сначала в ссылку, а через три месяца — начал батрачить за пайку на чекистов — в Ухтинской экспедиции ОГПУ, искал нефть. И находил.

Другой оппонент Губкина — Казимир Петрович Калицкий — подпал под репрессии уже в 1938. В их споре Губкин также был прав, утверждая, что нефть надо искать в осадочных породах, на краю древних морей, тогда как Калицкий считал, что нефть надо искать прежде всего там, где раньше были залежи морской травы. А ведь по книгам Калицкого учились поколения нефтяников. Более того, даже после того, как Калицкий был арестован и сослан, книги "вредителя нефтяной промышленности" продолжали издаваться. А сослали его — уже в возрасте 60 лет — в Воркуту, потом — в Ухту — не самые лучшие места для человека в возрасте. Но потом, видимо, передумали и вернули обратно — на начало войны он находился в Ленинграде и оттуда отправился в Среднюю Азию, где еще в двадцатых нашел несколько месторождений нефти (в РИ умер в блокадном Ленинграде 28 декабря 1941 от воспаления легких; в АИ блокады не было).

В общем, в сообществе ученых-нефтяников кипели те еще страсти, а уж разгромные статьи Губкина по политическому накалу порой ничем не уступали творениям Вышинского — его противники "стремились вредить и вовлекали в это поганое дело", были "злобствующими профессорами" и так далее — вес в стиле той эпохи. Справедливости ради надо отметить, что до этого многие годы Иван Михайлович боролся с высказываниями типа "одного желания новых месторождений мало, нужны сами месторождения, одного наличия антиклиналей и куполов в осадочных породах еще недостаточно для получения нефти", а то и вообще "Нефть на Урале... Это даже не утопия! Это очередная авантюра Губкина, как и его курское железо!" (а я-то думал — почему в СССР так вяло ковыряли КМА ... вот поневоле задумаешься о вредительстве). Так что люди говорили про Губкина разное — и гонитель, и светило науки. Истина лежала не то чтобы посередине — нет, она занимала весь спектр, тем более что по итогам получалось, что гонителем-то он был по делу, разве что методы были не очень человечными, в духе времени, а уж результаты их применения могли быть для его оппонентов самыми губительными. Да и с остальными еще надо разбираться, и мы не будем говорить о них только хорошее — высказывание "о мертвых либо хорошо либо ничего" обычно любят те, кто наворотил дел, а потом хочет уйти в историю чистенькими. Не выйдет. Это как с Лысенко — наряду с гонениями на разделы науки типа генетики (что было однозначно плохим делом), он принес и пользу — вспомнить те же каучуконосы, что выращивались в БССР — мы воспользовались его результатами по полной, восстановив и расширив те совхозы и колхозы по выращиванию каучуконосов, что были организованы в БССР еще до войны, и в первый год эти урожаи были для нас спасением, да и сейчас натуральный каучук составлял более половины нашей резины, а с учетом того, что мы его добавляли в нашу искусственную резину, его роль была еще выше. Так что Лысенко был для нас героем, как бы это дико ни звучало для меня, привыкшего к другому тону статей в демократической прессе моего времени. А Губкин, наоборот — оказался не таким уж героем, как его рисовали в мое время. Да и вообще — многое оказывалось не таким, как я себе представлял.

В общем, репрессии сильно подкосили нефтянку (а что они не подкосили ... ?), да еще возник побочный эффект — на их фоне только в 1929 году из-за границы не вернулось более семидесяти нефтяников, посланных туда в командировки для изучения опыта и закупки оборудования. Ну и правильно — береженого бог бережет. Причем эти невозвращенцы продолжали содействовать советской нефтяной промышленности — так, тот же Ипатьев продолжал отсылать в СССР результаты своих исследований и открытий, более того — покупал на свои деньги лабораторное и промышленное оборудование и отправлял его в СССР. Это просто офигеть не встать. Мы сейчас вели переговоры о его возвращении — надеюсь, сможем обеспечить крышу ему и еще сотням таких невозвращенцев, тем более что первые десятки "ласточек" уже вернулись — не только из советских невозвращенцев, но и из белоэмигрантов. Конкретно по Ипатьеву попробуем что-то сделать даже с восстановлением его звания Академика АН СССР, которого тот все-таки был лишен в 1937 — через семь лет после его невозвращенчества — если не в АН СССР, то хотя бы в нашей (в РИ Ипатьеву было в очередной раз отказано в возвращении в СССР в 1951 году и вскоре после этого он скончался).

А советская промышленность продолжала развиваться.

До войны СССР активно закупал оборудование для НПЗ, в том числе и крекинговые установки — еще в конце двадцатых — у американских компаний "Foster-Wheeler Corporation", "BadgerandSons", английской "Vickers", немецких "Borman", "Dobbs", "Heckmann". Правда, не всегда оборудование использовалось эффективно, а то и вообще не использовалось — как отмечали еще в 1931 — "...только по 183 предприятиям имеется на 9900 тыс. руб. оборудования, неиспользованного свыше года, по 184 предприятиям совершенно не нужного им оборудования на 4200 тыс. руб.". К тому же ряд решений о закупке оборудования принимался по политическим причинам. Так, нефтяники говорили о том, что американская нефтепереработка была в двадцатых самой передовой среди капиталистических стран. Тем не менее, закупили установку английского концерна "Виккерс", что продавили дипломаты — якобы эта фирма была влиятельной в правительственных кругах Англии и с ней надо поддерживать тесные контакты в том числе подкармливая ее советскими заказами — ну да, а потом из-за подобных решений приходится проводить коллективизацию. Установки оказались неудачными, и советские инженеры докручивали их в течение двух лет. Впрочем, закупленные в США установки Винклер-Коха также докручивались — в печах установили боковые экраны для нагрева мазута, увеличили число тарелок в ректификационной колонне, установили сокинг-секцию, то есть обогреваемый змеевик — в итоге увеличили производительность одной печи с 500 до 650 тонн мазута в сутки. Всего же выход бензина из того же самого сырья повысился на 8%, а общий выпуск крекинг-бензина в Баку был увеличен с 80 тысяч тонн в 1929 до 490 тысяч тонн в 1931. И если в 1929 это составляло 100% советского крекинг-бензина, то в 1931 — только 17% — появилось много других крекинг-установок, а доля крекинг-бензина в общем производстве бензинов возросла с 1,2% в 1930 до 45% в 1936. Для сравнения — в США в 1931 году действовало 207 крекинг-установок, работавших по более чем двум десяткам крекинг-процессов, которые выпускали почти 300 тысяч тонн в сутки. Не в год, а именно в сутки. Было на что равняться.

Правда, автомобилей в СССР в 1929 было 24 тысячи, в США — тоже 24, но миллиона, причем четыре пятых были легковыми автомобилями — борьба автопроизводителей США против трамвая увенчалась полным успехом — трамвай был побежден всего за десять лет и бабло потекло автопромышленникам и нефтяникам, пусть и в ущерб американскому обществу. А ведь еще в 1921 90% всех городских поездок совершались на трамвае, в отрасли работало 300 тысяч человек, было перевезено 15 миллиардов пассажиров при численности населения США чуть более 100 миллионов, длина трамвайных линий составляла 44 тысячи миль — почти 80 тысяч километров — хватило бы чтобы дважды обвить земной шар. Именно в 1921 General Motors понесла убытки в 65 миллиона долларов, наняла Альфреда Слоуна, и тот выразил мысль — "все, кто хотел купить автомобиль, это уже сделали" — то есть рынок достиг своего верха. Виноватым во всем назначили именно трамвай, и неспроста — трамвайные линии были практически в каждом городе с населением более 2,5 тысяч человек — то есть даже в самых захолустных городишках. И заработала "невидимая рука рынка". Железнодорожников, которые владели и трамвайными линиями, заставили заменять трамваи на автобусы — иначе автопроизводители отдадут заказы на перевозки автомобилей другим железным дорогам. Банки, что финансировали трамвайные компании, подкупали размещением крупных вкладов, чтобы те отказались от такого финансирования. А то и просто скупали трамвайные компании и тупо закрывали их несмотря на приносимую ими прибыль, причем не чурались подкупа должностных лиц, продвижения своих чиновников, а то и откровенно гангстерских методов давления на владельцев трамвайных линий. К делу борьбы с электротранспортом подключились и нефтяники. Капиталисты буквально выкрутили руки американскому народу.

В СССР проблема автомобиля стояла менее остро, так как была сделана ставка на общественный транспорт, но и для существующего автопарка бензина было недостаточно — так, в 1928 году из 850 тысяч тонн произведенного бензина на экспорт было отправлено почти 95%, и на те 24 тысячи автомобилей осталось всего 70 тысяч тонн — менее трех тонн на автомобиль, а ведь были и другие потребители бензина — например, авиация. Так что СССР продолжал активно развивать нефтепереработку — не только закупками за рубежом, но и изготовлением установок собственной конструкции. Конечно, американских объемов производства бензина нам просто не требовалось, так как руководители смотрели на проблему транспорта в комплексе, а не через призму своего кошелька, но повысить производство бензина все-таки не помешало бы. Так что если одной рукой репрессировали и пугали специалистов вплоть до отказа возвращаться в СССР, то другой рукой все-таки максимально поддерживали тех, кто еще не попал в лапы ретивых шпиономанов. А уж кто в какую категорию попадет — наверное, дело слепого случая — четкой зависимости я пока не выявил.

Так, в 1930 году на бакинских промыслах заработала и первая советская крекинг-установка Шухова-Капелюшникова — до этого тут с 1925го года работали опытно-экспериментальные установки советских инженеров — наша металлургия не поспевала за теоретическими исследованиями нефтяников, но постепенно их догоняла, выдавая все больше жаростойких труб и других конструкций, необходимых для переработки нефти. Установка Шухова-Капелюшникова гонялась в хвост и в гриву — завод, на котором она была установлена, с 1931 был переведен в разряд экспериментальных — на ней попробовали и парофазный крекинг, и риформинг, и производство синтетического амилового спирта, необходимого для нитроцеллюлозных лаков, прежде всего для автопрома. Установки фирмы "Виккерс" были выведены из эксплуатации в Баку к 1933му году, но к этому времени там функционировало уже несколько советских установок крекинга — к концу второй пятилетки их мощность достигала 1,2 миллиона тонн сырья в год — а уж что из него будут получать — зависело от режимов работы, но в среднем выход бензина сократился с 40% до 30% — за счет повышения выхода других продуктов — прежде всего спиртов для синтетического каучука.

Всего же за 1928-32 год в СССР было построено 23 установки термокрекинга, которые переработали за этот период чуть более трех миллионов тонн сырья — нефти, солярки и так далее — в зависимости от процесса. За период до 1940 года количество установок возросло до 63, на них переработали за 29-40 годы более 11 миллионов тонн сырья. В США крекинг-установки только в 1931 переработали 101 миллион тонн сырья.

СССР закупал крекинг-установки за границей — в 1932 было поставлено 20 установок для заводов в Хабаровске, Армавире, Саратове, Коканде, Баку, Грозном — то есть в городах, где была близко расположена нефтедобыча. Развивали и свое производство оборудования — так, с 1929 начали выпускать нефтеперерабатывающее оборудование в Грозном — на механическом заводе "Грознефти", на "Красном молоте" — к 1940му последний выпускал 1,5 тысячи тонн нефтеоборудования, 531 насос, 406 тысяч звеньев ролико-втулочных цепей для качалок, в Таганроге — Котлотурбина, в Баку — завод имени Монтина, в Туапсе — завод "ЮРМЕЗ", завод имени Октябрьской Революции. В начале 1930-х годов в Подольске завод "Пароремонт" был переориентирован на выпуск крекинг-установок, пусть и для термического, а не более эффективного каталитического, который, правда, на тот момент еще был в стадии опытных разработок даже в США, трубчаток и прочего оборудования для переработки нефти — да, перейти от производства паровозов к производству нефтеперегонного оборудования можно было сравнительно легко — и там, и там — трубы, высокая температура. Оборудование закупили за границей и в 1932 завод получил заказ на 12 крекинг-установок. Эти установки были поставлены в 1934 и перерабатывали 3500 баррелей нефти в сутки — почти 500 тонн. Также начали производство установок для вторичной перегонки крекинг-бензина, установок для непрерывной очистки крекинг-бензина. За первые четыре года Подольский завод выпустил 3,5 тысячи тонн нефтеаппаратуры, во второй пятилетке — уже 14,2 тысячи тонн (это помимо 1036 рудничных электровозов, 505 узкоколейных паровозов, тюбингов для Московского метро, танковых корпусов и прочей продукции), на третью пятилетку, в связи с развитием "Второго Баку" планировалось утроить выпуск нефтеаппаратуры. Все эти и не только эти усилия привели к тому, что к началу третьей пятилетки доля импорта по всему машиностроению сократилась с 30% в 1928 до 0,9% в 1937 — импортозамещение по советски.

А оборудования требовалось все больше. Скажем, Уфимский НПЗ. Нефть на Урале начали добывать еще в средние века, а в 18м веке Берг-коллегией было выдано разрешение на возведение завода для производства осветительных масел. К 1932 году в Ишимбаево уже действовал крупный нефтяной промысел и работал небольшой завод по переработке нефти. Но его мощностей не хватало, и в 1935 было принято решение о строительстве Уфимского НПЗ. В 1935м туда было направлено 27 инженеров, в 1936 — еще 49 инженеров и техников, к 1 сентября 1936 на стройке работало 3008 рабочих, помимо указанных инженеров и техников. Работа велась практически вручную — лом, лопата, тачка. Пробный пуск первой очереди завода выявил множество недостатков, и в 1937 исправлялись недочеты на атмосферно-вакуумной трубчатке, риформинге, крекинге второй переработки, очистных установках — то есть несмотря на преобладание ручного труда, завод возводился довольно быстро. 20 июня 1938 года атмосферно-вакуумная трубчатка (АВТ) дала первые 117 тонн уфимского бензина. В июле заработала риформинг-установка, а всего за 1938 год завод переработал 182,7 тысяч тонн нефти — для ее подачи от ишимбайского месторождения протянули трубопровод. В 1939 началось строительство второй и третьей очереди завода — комбинированной установки фирмы "Луммус", которая несмотря на свою компактность обеспечивала переработку миллиона тонн нефти в год, цеха высокооктанового бензина, водородный завод, ТЭЦ. К концу 1940 полностью сдана установка АВТ, установка термического крекинга, риформинга, сернокислой очистки, вторичной перегонки. В этом году УНПЗ переработал 620 тысяч тонн нефти. В 1941 заработало производство изооктана, который давал топливо вплоть до стооктанового. В итоге мощности Уфимского НПЗ составляли 1 миллион тонн первичной переработки в год и крекинг-переработка мощностью 900 тысяч тонн. В Хабаровске в эти же годы сдан крекинг-завод на 130 тысяч тонн, строились и вводились в эксплуатацию заводы в Сызрани, Херсоне, Осипенко (Бердянске) и Орске. В 1940 году началось строительство установок алкилбензина на крекинг-заводах в Грозном, Баку, Херсоне, Осипенко, на НПЗ в Сызрани, Саратове и Уфе. Тогда же приступили к монтажу импортных установок по новой технологии — каталитического крекинга системы "Гудри" в Армавире, Орске, Уфе. Планировалось создать "Гудри" отечественного производства в Комсомольске-на-Амуре. Гидрогенизационные установки начали сооружать в Баку, Грозном, Сызрани, Осипенко; диизобутиленовые — в Грозном, Баку, Саратове, Херсоне, Сызрани. Но в начале 1941 года каталитического крекинга (дающего бензин с октановым числом хотя бы 75-85) в СССР ещё не было — ставилась задача в ближайшее время внедрить этот метод на НПЗ в Комсомольске-на-Амуре, Стерлитамаке, Сызрани, Баку и Грозном. На 1942 год — год окончания третьей пятилетки — наметили пуск трех очередей Орского НПЗ, второй и третьей очереди Уфимского, НПЗ в Комсомольске-на-Амуре, новых установок на Хабаровском, Туапсинском и Краснодарском НПЗ.

Все эти стройки и планы по нефтепереработке подкреплялись дальнейшим расширением производства нефтеперерабатывающего оборудования. В декабре 1940 года было принято постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР, намечавшее сооружение 12 машиностроительных заводов, способных производить сложную технику. Планировалось, что самым крупным из них станет завод тяжелого крекингового оборудования в Сталинграде, завершение его строительства предполагалось в 1942 году. В 1939 году началось сооружение завода буровых инструментов в Куйбышеве, в 1940 — арматурно-насосного завода в Уфе, с 1938 года велась реконструкция завода имени Орджоникидзе в Подольске, с 1940 — завода "Металлист" в Свердловске, с 1938 г. — Верхне-Сергинского завода. Данные работы планировалось закончить в 1942 году. В 1941 году начали строительство завода турбобуров с редукторным цехом в Сарапуле, завода передвижных станков и эксплуатационного оборудования в Актюбинске, расширение и реконструкция Кунгурского завода нефтяного машиностроения. Велось также сооружение предприятий по выпуску тяжёлого бурового оборудования в Уфе, газомотокомпрессорного в Махачкале, реконструировались старейшие заводы нефтяного машиностроения — "Красный молот" в Грозном и "Имени Шмидта" в Баку. Сталин неспроста старался максимально отсрочить войну — каждый мирный месяц много значил для набравшей ход промышленности — к этому времени рабочие с четырьмя классами образования, массово пошедшие на заводы в конце двадцатых, стали уже мастерами своего дела, а всеобщее образование, включая профессионально-техническое, выдавало на гора сотни тысяч начинающих специалистов ежегодно. Еще бы чуть-чуть — и немцы бы просто не рискнули.

ГЛАВА 6.

С началом же войны ситуация стала двоякой — с одной стороны, на нас напали, надо защищаться, все силы — фронту. С другой стороны — если дожать то, что близко к завершению, потом станет легче. Первые недели войны сильно повлияли на работу нефтянки — многие нефтяники шли в военкоматы и записывались добровольцами, многие попадали в армию по призыву — военные массово гребли всех, чтобы наполнить вновь формирующиеся дивизии штатной численностью, а наркоматы и директора заводов не всегда успевали отследить, что какой-то работник ушел в РККА. Да и не до того было — немец пер, в июле уже казалось, что еще чуть-чуть — и он дойдет до Москвы. Но затягивавшееся Смоленское сражение показало, что ситуация не настоль критична. А вытянутые из мешков Белоруссии (АИ) орудийные стволы существенно проредили танковые армады Второй, Третьей, а затем и Четвертой танковых групп, а осенняя неудача немецкой попытки окружить Киев (АИ) уменьшила и Первую танковую группу. Всем стало понятно, что немецкое наступление захлебнулось, и из армии стали спешно выдергивать ценных специалистов — по фронтам, тыловым частям и учебкам мотались десятки людей из разных наркоматов, разыскивая ушедших в армию специалистов (АИ). В результате, если в 1941 в Башкирии план по бурению выполнили только на 71%, то уже в 1942 пробурили в два раза больше, чем в 1941 — ремонт бурового оборудования и изготовление нового практически не просели. Тем более что за счет сравнительно небольших потерь орудийных и минометных стволов в первые месяцы войны (АИ) потребовалось меньше переориентировать заводы на производство вооружения, поэтому многие заводы по производству нефтяного оборудования продолжали его выпуск, хотя и начали изготовление вооружений и боеприпасов — ведь нефтянка, что и артиллерия с минометами — это те же трубы. Например, на Благовещенском машиностроительном заводе в Башкирии начали выпускать мины и ружейные противотанковые гранаты. Да и на самих НПЗ было оборудование, которое позволяло выпускать в том числе и оружие — ведь оборудование для переработки нефти тоже надо ремонтировать. Так, на Саратовском нефтеперерабатывающем заводе в 1941 запустили изготовление минометов, треног для противотанковых ружей. В 1942 это производство частично свернули в пользу нефтеперерабатывающего и нефтедобывающего оборудования (АИ).

Существенную роль в наращивании выпуска бензина в Волго-Уральском регионе сыграла эвакуация заводов из западных областей страны. Так, крекинг-заводы из Херсона и Одессы были эвакуированы в 1941 в Сызрань — там уже был завод по переработке сланцевой нефти — в конце 1942 в Сызрани стал выпускаться авиабензин Б-70 и автомобильный бензин, всего же завод стал перерабатывать 5 тысяч тонн нефти в сутки. Рядом, в Саратове, еще в 1934 построили НПЗ для ишимбайской нефти — первой ласточки "Второго Баку", где также были построены свои НПЗ — Ишимбайский, Уфимский — последний в 1941 освоил выпуск бензинов Б-70 и Б-78, а также изооктана для повышения октанового числа бензинов — скажем, смесь из 60% бензина Б-70 с 20% изооктана и 20% неогексана даст октановое число 95. В подмогу Уфимскому НПЗ был эвакуирован с побережья Азовского моря Бердянский крекинг-завод. В 1942 в Уфе начали выпуск толуола. В целом за счет эвакуированных заводов мощность Уфимского НПЗ возросла на три четверти, примерно такая же картина была и по другим заводам. Наращивать выпуск бензина помогало и другое мероприятие — уже в 1942 НПЗ сократили номенклатуру выпускаемых продуктов с 72 до 35.

Срабатывали и организационные мероприятия. Так, на Ишимбайском НПЗ во второй половине 1941 года, то есть еще до получения эвакуированного оборудования, производство авиационных бензинов возросло в полтора раза, и это несмотря на то, что многие рабочие ушли на фронт — за счет увеличения продолжительности рабочего дня до 12 часов и перераспределения работ, уплотнения рабочего дня за счет уменьшения перерывов завод с меньшим чем до войны количеством людей увеличивал выпуск нефтепродуктов. Например, в ремонтном цехе вместо 25 работало только 13 слесарей, в электроцехе из четырех дежурных мастеров остался один. Выпуск автобензина составил 110% от плана, керосина — 147 %, дизельного топлива — 157%, мазута — 114%. С возвращением части мастеров из армии, а также за счет эвакуированных из западных частей СССР выработка только возрастала, к тому же быстро готовилась новая рабочая сила — в основном из женщин и детей. Выработка возрастала и за счет изменения технологических режимов работы агрегатов — температуры, давления, времени нахождения продуктов в реакционных камерах. Так, уже в октябре 1942 года отбор светлых нефтепродуктов превышал плановый почти на 40%, при увеличении переработанной нефти всего на 4 % — прирост по отдельным продуктам составил от 12 до 90 процентов, а экономия топлива — более 4 тысяч тонн за год. А все это — дополнительные сотни и тысячи танко-километров и самолето-часов.

В Баку также меняли техпроцессы — так, с началом войны были реконструированы установки солярового крекинга с переводом на риформинг низкооктановых топлив для получения авиационных бензинов — то есть брали бензин прямой гонки или солярку и переводили их в высокооктановые бензины. В итоге до 70% мощности бакинских установок крекинга были использованы для риформинга и получения бензина РБ-70, выработка которого увеличилась сразу до 25 тысяч тонн в месяц и далее только возрастала. Благодаря этому резко поднялся выпуск авиационного бензина Б-70, который изготавливался компаундированием РБ-70 с компонентами прямой гонки, получаемыми от вторичной перегонки лигроина. Как результат, в 1941 бакинцы произвели 147 тысяч тонн РБ-70, а в 1942 — уже 382 тысяч тонн, причем сырья было затрачено меньше — 992 тысяч тонн в 1942 против 1194 тысяч тонн в 1941 — за счет увеличения глубины крекирования. Ну а уж подмешиванием к Б-70 разных присадок и добавок получали бензин с более высоким октановым числом, хотя в 1941, да и в 1942 и Б-70 еще пользовался огромным спросом — самолетов со старыми движками было еще много, да и позднее, скажем, те же У-2 выпускались в больших количествах — не только для обучения, но и в качестве ночных бомбардировщиков, арткорректировщиков и так далее. Начиная с 1942го этот метод внедрялся и на других НПЗ.

Со Вторым Баку была своя проблема — нефти этого региона были высокосернистыми. Так, если содержание серы в разрабатывавшихся в это время бакинских нефтях колебалось от 0,04 до 0,2 % и в грозненских — от 0,2 до 0,25 %, то сызранская нефть содержала 2,1%, ишимбаевская — до 3 % серы. Если смотреть по миру, то больше серы было на этот момент только в мексиканской нефти — до 4,3%, а также в нефти некоторых месторождений США и Египта. А сера — это враг всего высокотемпературного оборудования — не только перегонной аппаратуры, но и двигателей — из соединений серы при высокой температуре образуется серная кислота, которая разъедает металлические конструкции, происходит смолообразование в нефтепродуктах, что приводит к нагару и засорению. Да и сама по себе сера может прореагировать с металлом конструкций, образуя сульфиты или сульфаты или как там их — но уже не монолитный металл. Так что от серы надо максимально избавляться. Правда, сера присутствует не только в чистом виде, но и в виде соединений — сероводорода, сульфидов, дисульфидов, меркаптанов, тиофенов и прочих сложных соединений, вредоносность которых различна из-за различной способности к разложению, но избавляться надо по максимуму. Во второй половине тридцатых было закуплено американское оборудование, а реагенты Второе Баку получало из Первого. Но из-за сокращения номенклатуры Баку перестал выпускать деэмульгаторы (привет "плановой" экономике !), вплоть до того, что во второй половине 1941 года Уфимский НПЗ работал с перебоями и в феврале 1942 года он вообще тупо встал — ждали, что проблему решат "крупнейшие ученые Советского Союза" и дождались. Ну, когда горит план, надо решать проблему как угодно, но быстро — на НПЗ Поволжья в качестве отхода был кислый гудрон, так после нейтрализации его органическая часть оказалась отличным деэмульгатором. В марте завод снова заработал.

Добыча и переработка нефти во Втором Баку росли и из-за увеличения производства оборудования. Долота выпускались на Верхне-Сергинском заводе, на заводе в Куйбышеве, глубинные насосы, качалки, установки для разведочного бурения — на заводе "Металлист" в Свердловске, лебедки, роторы, крюки, талевые блоки — на Красноярском машиностроительном заводе, газомоторные компрессоры — в Куйбышеве. С началом войны в Поволжье было эвакуировано около 200 промышленных предприятий, из которых 60 было восстановлено в 1941 г. и 123 — в 1942 г. В Башкирию было эвакуировано 86 предприятий, а вместе с отдельными цехами и установками из прифронтовой зоны прибыло 172 промышленных объекта. В Ишимбай было направлено оборудование завода грязевых насосов и 996 человек, прибывших с ним из Азербайджана. Весной 1942 года вступил в строй Ишимбайский завод нефтяного машиностроения — он выпускал станки СБ-1 для бурения глубоких скважин. Из Баку также эвакуировали много заводов, выпускавших нефтеоборудование — "Красный пролетарий" — в Стерлитамак, машиностроительный имени Мясникова — в Пермскую область — там он подкрепил завод, выпускавший промышленные термосы, все вместе стало называться Павловским заводом имени Мясникова и завод начал выпускать в том числе турбобуры — за 1942 он выпустил 48 турбобуров, так нужных на твердых породах Второго Баку. Завод имени Сталина переместился в Ишимбай — а это ремонт грязевых насосов и изготовление ловильного инструмента, завод имени Дзержинского — в Сарапул — а этот завод уже в 1930м изготовил 11 тысяч глубинных насосов.

Из Туапсе в Благовещенск эвакуировали оборудование завода нефтяного машиностроения имени XI годовщины Октябрьской революции, переименованного в Благовещенский машиностроительный завод им. П. В. Точисского — этот завод действовал в Благовещенске с 1755 года и на начало войны выпускал банно-прачечное оборудование — бучильные установки, стиральные машины, гладильные катки, центрифуги, сушильные кулисы, отжималки, чаны для щелока — то есть габаритное тонкостенное оборудование — самое то для нефтянки. С началом войны он начал выпускать запалы для гранат, корпуса 120-мм мин, гранат, а с прибытием оборудования из Туапсе в 1942 осваивает производство нефтяного оборудования — прежде всего — трубопроводную аппаратуру — фланцевые вентили, вентили высокого давления, предохранительные клапана, муфтовые вентили, позднее осваивает насосы, ключи для труб, форсунки, паровые установки — всего под сотню изделий. Из Донбасса в Гурьев был полностью эвакуирован завод имени Петровского.

Но те заводы, что были заложены восточнее, не подвергались эвакуации. Так, в 1942м достроили Сталинградский завод тяжелого крекинг-оборудования (АИ), и в 1943 первые изготовленные на нем установки уже начали производство бензина. Подольский завод крекинг-оборудования также продолжал гнать крекинг-установки (в РИ — эвакуирован в ноябре 1941) — немцев остановили за 200-300 километров от Москвы (АИ), поэтому как таковой эвакуации и не было и все московские заводы продолжали работать в штатном режиме, если не учитывать изменения в коллективах — уход на фронт квалифицированных мастеров, прием малоквалифицированных работников, их обучение, возврат высококвалифицированных из тех, кого смогли найти. Промышленность и нефтепереработка развивались семимильными шагами.

Правда, не обходилось и без сложностей. Например, построенные в 1942 установки алкилирования изобутана бутиленами были несовершенны. Так, их охлаждение выполнялось обычным испарением перерабатываемого сырья с откачкой паров, что не позволяло точно контролировать температуру процесса, а отвод тепла был важен, так как алкилирование — экзотермическая реакция, и чем выше температура, тем хуже она идет. К тому же неудачный подвод сырья и отвод продуктов не позволял быстро закачать и откачать продукт, что повышало время контакта с одного часа до восьми, а изготовленные из обычной стали задвижки ломались от частого открывания и закрывания. Недостаточная точность измерительной аппаратуры, а то и простое отсутствие пара и электроэнергии также не способствовали повышению выхода готовых продуктов. Но зато народ учился. Аппараты перевели на непрерывную обработку — это позволило избавиться от многочисленных задвижек, точнее, не открывать-закрывать их так часто, а также на закрытое охлаждение, когда отвод тепла выполнялся отдельным теплоносителем — аммиаком — циркулировавшим по опущенному в реакционную камеру змеевику. Одновременно это повысило стабильность эмульсии — теперь из ее верхних слоев не было испарения и состав был более постоянный — управляемость процессов резко повысилась. Повышение степени очистки катализатора — серной кислоты — также положительно отразилось на работе аппаратов и выходе продукта. Так, всего 0,2% двухвалентного железа замедляло время реакции с 68 до 155 минут, а трехвалентного — наоборот — ее ускоряло, так что тщательная очистка от железа играла важную роль в регулируемости процессов — теперь было точно известно, с какой скоростью надо подавать эмульсию и отводить продукты, чтобы получить максимальный выход.

Да и нефти порой не хватало, хорошо хоть в в 1942 году в Саратовской области был найден природный газ, который стали применять на предприятиях вместо нефтепродуктов — газопровод длиной 18,6 километров был построен всего за 35 дней — мобилизовали на предприятиях 200 рабочих и они, перевыполняя план в два раза, провели вручную все земляные работы — только за первые два дня было прорыто три с половиной километра траншей. (в РИ осенью 1942го, когда немцы вышли к Волге, прекратился подвоз мазута из Баку, да и с заготовкой местного топлива для ГРЭС были недочеты, так что многие предприятия простаивали из-за нехватки электроэнергии — и этот газопровод позволил как-то решить проблемы с электроэнергией. К тому же в РИ много народа было отвлечено на строительство оборонительных сооружений под Саратовом (на случай, если немец прорвется дальше), так что в АИ эти люди могли бы также поучаствовать в строительстве газопровода — но тут возможно не хватило бы сварочного оборудования, поэтому сроки сооружения газопровода — те же). Уже 22 октября первый котел Саратовской ГРЭС заработал на газе, экономия составила 130 тонн угля в сутки. В 1943 году был построен газопровод Бугуруслан-Куйбышев. В итоге газовое топливо заменило такое количество жидкого и твердого топлива, для перевозки которого потребовалось бы 19 тысяч железнодорожных вагонов в год, большое количество автотранспорта и рабочих.

Так что все больше нефти уходило не в топки промышленных печей и на электростанции, а на нефтеперерабатывающие заводы — росло производство топлива для двигателей. Росло оно и из-за роста добычи нефти во Втором Баку. Большой задел в разведке был сделан еще до войны. После XVII съезда ВКП(б) в широких масштабах были развернуты геологопоисковые и буровые работы на огромной территории: в Ишимбаевском, Стерлитамакском и Туймазинском районах Башкирской АССР, Свердловской, Пермской, Чкаловской и Куйбышевской областях.

Во втором полугодии 1940 года техническое снабжение отрасли — поставки труб, леса, цемента и прочего — резко улучшилось. Так, наркомат получил за этот период свыше 700 тракторов против 114 за первые шесть месяцев года. Количество бурильных станков увеличилось с 344 единиц на 1 января 1940 года до 427 на 1 января 1941. В результате общая проходка эксплуатационным и разведочным бурением в регионе возросла с 800 тысяч метров в первом полугодии до 1023 тысяч во втором. Резко возросли объёмы наиболее прогрессивного на тот момент турбинного бурения — до 48 тысяч метров в 1940 году против 20,7 тысяч годом ранее. Кроме того, в третьей пятилетке было организовано 28 механических мастерских, 10 трубных баз, 500 км шоссейных дорог, а также жилых поселков и городов, школ, клубов, больниц, амбулаторий. Руководство усиленно готовило страну к большой войне.

Но все-равно промышленная разведка резко отставала от геологической, особенно плохо были изучены восточные районы, в том числе "Второе Баку". В результате приходилось разрабатывать малодебитные месторождения, что влекло за собой большие удельные затраты. Руководство СССР старалось максимально интенсифицировать работы, даже НКВД было дано задание увеличить объём разведочного бурения с 8,4 тысяч метров в 1939 году до 172 тысяч метров в 1941. Неудивительно, что ряд следователей "шил" дела направо и налево — откуда еще брать рабочую силу, как не из гражданских, что еще на свободе — пользуясь служебным положением, людей перекидывали из "гражданской" нефтянки в "зековскую", предварительно потрепав нервы — и ладно если по ходу дела не расстреляли — но за это и самих следователей не погладили бы по голове — в конце концов, нужны рабочие руки, а не просто список выявленных "врагов народа" — начав с относительно благой цели "воспитанием трудом", все скатилось в псевдорыночные отношения, когда людей через приговоры "переманивают" на другое место работы. Ну, какие ориентиры "эффективные менеджеры" задали подчиненным — по таким те и работали — сказано что "ГУЛАГ — это хозяйственная организация" — обеспечим рабсилой, а на остальное наплевать.

Впрочем, гражданская нефтянка все-равно продолжала развиваться. Еще до войны вводились новые методы бурения и новое оборудование. Так, деревянные вышки все чаще заменялись более прочными и долговечными металлическими. Сами вышки начали собирать методом "сверху вниз" — на площадке подъемника собирали "макушку" вышки, поднимали площадку на высоту очередной секции, прикрепляли снизу к "макушке" элементы ног очередной секции, опускали подъемник — теперь верхняя часть вышки стояла на земле — подхватывали эту часть, снова поднимали ее на высоту очередной секции, снова крепили снизу новые элементы, снова опускали подъемник, снова поднимали, снова крепили — вышка как бы росла из земли — сначала на земле появлялась макушка, затем она поднималась все выше и выше. Это позволяло все сборочные работы вести на уровне грунта, тогда как раньше вышки собирались снизу вверх — сначала монтировалась нижняя часть, на ней — другая, сверху — третья — и так далее вплоть до макушки — это требовало поднимать элементы конструкций все выше и выше и собирать из них конструкцию вышки не на уровне земли, а на высоте очередного сегмента — сложно, долго, опасно.

Внедряли и другие способы строительства вышек — вплоть до того, что после бурения очередной скважины вышку не разбирали-перевозили-собирали на новом месте, а перетаскивали ее волоком — как правило при разбуривании площадок скважины находились недалеко — сотни метров — поэтому такой способ резко сокращал межбуровой срок и буровое оборудование использовалось более эффективно — оно тупо меньше простаивало в ожидании, пока вышку снова соберут. С деревянными вышками такое бы не прокатило, а со стальными — вполне — ставили вышку на полозья — и тянули тракторами, штук по восемь.

Были учтены ошибки первых пятилеток, когда разведочные работы распылялись на больших пространствах, что заставляло строить много промысловых сооружений, которые использовались лишь ограниченное время — скажем, сарай для хранения труб был нужен всего месяц, а потом буровая перемещалась слишком далеко и там требовался свой сарай. Боролись и с бесхозяйственностью, когда многие руководители вместо того, чтобы отремонтировать скважину, просто ее забрасывали и начинали бурить новую, а там, может, всего-то образовалась песчаная пробка, которую можно вычерпать желонкой а то и просто размыть водой под напором. Да и такая штука, как герметизация скважин значительно уменьшила потерю легких фракций нефти.

С началом войны бурение в Башкирии просело — вместо плановых 111 скважин было пробурено всего 62, что в скором времени означало снижение добычи нефти по мере исчерпания существующих скважин без ввода новых. Тут сказались и призыв в армию многих буровиков и вообще нефтяников, и нехватка труб, которые ранее поставлялись с Мариупольских и Днепропетровских заводов. К тому же породы Второго Баку были более твердыми, чем в Первом — так, если в Баку бурение на глубину 2260 метров выполнялось за 65 долблений, то в тресте Прикамнефть бурение на 990 метров — за 98 долблений — все это создавало значительные напряжения в бурильных трубах, что ускоряло их срабатываемость, разбалтывало их муфтовые соединения — техника быстрее изнашивалась и ее требовалось чаще ремонтировать, а многие ремонтные мощности начинали переводиться в мобилизационный режим.

Постепенно ситуация выправлялась. Было принято решение не проводить буровые работы в бакинском и северо-кавказском нефтяных районах, а только эксплуатировать уже пробуренные скважины, а все буровые тресты переместить к востоку — в Башкирию, Фергану. Это, конечно же, сказалось и на объемах добычи нефти — так, если в 41 в Баку было добыто 22 миллиона тонн, то в 42 — только 15. В Поволжье эвакуировались Майкопнефть, Грознефть, Старогрознефть, механические мастерские Майкопнефтекомбината, три турбогенератора на 3000 кВт каждый с котлами Апшеронской паротурбогенераторной электростанции, строительно-монтажная контора Майкопнефтегазстроя, Крымгазнефть, и Укрнефтепромразведка — советское руководство активно наращивало разведку и добычу во "Втором Баку", из одного только Азербайджана в Поволжье было перебазировано более десяти тысяч нефтяников, а также конторы бурения трестов Азнефтеразведка, Азизбековнефть, Карадагнефть, Орджоникидзенефть, Карачухурнефть, Азнефтегазстрой — каждая такая контора была слаженным организмом, способным пробуривать сотни метров в месяц. К тому же осенью 1941го Академия Наук СССР отправила в Башкирию свыше ста специалистов-нефтяников, что также дало результаты — в 1941 году было открыто Карлинское месторождение, в 1942 — Куганакское, в начале 1943 — Кизенбулатовское (в РИ — в сентябре) с начальным дебетом 130 тонн в сутки. Постепенно демобилизовывались из армии призванные туда нефтяники и буровики — добыча нефти во Втором Баку постоянно наращивалась.

В ноябре 1942 (в РИ — в феврале 1943) была пробурена первая наклонно-направленная скважина — советские специалисты отладили технологию наклонного бурения в твердых породах Второго Баку, что позволило разрабатывать месторождения кустовым методом, что было особенно важно в условиях болотистой местности Поволжья, Урала и Западной Сибири, где обширные площади были "защищены" от доступа по вертикали болотами. Да и в Куйбышевской области некоторые месторождения были прикрыты Жигулевскими горами.

ГЛАВА 7.

Для бурения наклонных скважин применяли турбинный способ бурения — для турбобуров была создана специальная резиновая опора, разработана технология направленного бурения, которая позволила бурить наклонные скважины кустами с максимальной кривизной ствола до 34 градусов. Уже в 1941 году, например, в конторе бурения треста "Ишимбайнефть" работало 35 буровых установок, из них на 10 применяли турбобуры, которые обеспечивали до 50% общей проходки. Помимо более высокой производительности турбинное бурение существенно снизило потребности в трубах. Да и обсадные трубы стали заменяться сварными водопроводными.

Развивалась обработка скважин. Так, закачка в пласт газа повышало выход нефти из частично выработанных скважин. Правда, ранее газ, наоборот, вышел из эксплуатировавшихся неизолированными скважин, что снижало фонтанную добычу — газ из пласта выходил в атмосферу, давление в пласте снижалось и нефть переставала подниматься наверх. Поэтому герметизация скважин была важным делом не только для улавливания легких фракций самой нефти, но и для поддержания пластового давления. За счет химической обработки призабойного пространства кислотой дебет повышался с двух до шести тонн в сутки, а некоторые участки увеличивали выход до 30 раз. В карбонатные породы загоняли соляную кислоту, она разъедала породы, в них образовывались каналы и трещины, повышая выход нефти со скважины — примерно на 230 тонн на одну такую обработку, а потом повторяли, чтобы добраться до новых участков призабойного массива.

Вообще, народное творчество росло невиданными темпами — резко снизилось количество тормозов "как бы чего не вышло". Например, перетаскивание вышек с помощью якоря уменьшило количество потребных тракторов с восьми до одного-двух. Все шире начинали применять бесколонное бурение, только на Бугурусланских промыслах за счет этого в 1942 сэкономили 315 тонн труб и 150 тонн тампонажного цемента. Освоили очистку забоев фонтанирующих скважин продувкой природным газом, что сократило эту операцию на 12 часов. Упрощалась технология обустройства скважин. Так, если ранее сначала выкапывали шахту глубиной до десяти метров, затем ее стенки цементировали и только потом начинали бурить, то с началом войны попробовали новый способ — шахту рыли на глубину не более полутора метров, бурили сразу широким долотом, спускали широкую направляющую трубу и далее бурили уже через нее.

Развилось движение многостаночников, скоростников, соцсоревнования, все шире распространялось совмещение профессий, росло количество молодежно-комсомольских бригад — многое делалось в разы быстрее, чем до войны. Например, если в мирное время строительство вышки занимало 11 дней, то летом 1942 — всего 2. При плановом задании на бурение 500 метров в месяц бригады делали по 1000 метров и более, нередким было выполнение плана на 500 и даже на 700 процентов. За счет совмещения профессий буровые бригады сокращались с 14 до 6 человек при одновременном перевыполнении норм на треть, на половину, а то и в два раза. За счет наложения работ скважины быстрее вводились в строй — например, задолго до окончания бурения начинали готовить арматуру, трубы, инструмент.

Правда, еще и в сорок третьем хватало недочетов — так, в начале 1943 скважины в Башкирии простаивали в среднем 30 часов — не выполнялся график ремонтных работ (в РИ — 100 часов). И народ как мог совершенствовал ремонтное оборудование и технологии. Для изготовления кабеля сделали специальный станок, а пайку серебряным припоем заменили электросваркой. Прибор для намагничивания магнето, метод восстановления коленвалов, комбинированный агрегат для ремонта скважин, мачта для ремонта скважин, изготовление плашек на строгальном станке методом копирования, приспособление токарного станка для фрезерования направляющих перьев клапанов — каждое такое рацпредложение либо увеличивало добычу нефти либо сокращало время работ. Да и в плане замены дефицитных материалов голь на выдумки хитра — мешки из-под цемента после пропитки особым составом стали использовать для изоляции вместо электрокартона, начали изготавливать солидол, который ранее возили из Азербайджана, даже изготовление шлакоблоков из местного сырья и соответственно экономия миллиона кирпичей — все шло в копилку Победы.

Сменялась и технология разведки — раньше на основе геофизических методов определяли небольшой район, который считали перспективным на нефть, и бурили на нем три-пять скважин. А так как расстояния между такими районами великоваты, то связность подземных структур выявить по таким бурениям сложно, поэтому снова приходится гадать — где бурить дальше. Дело осложнялось тем, что известная в Башкирии нефть залегала в рифовых структурах — сравнительно небольших и прихотливо извивающихся — нефть постоянно играла в прятки, могла показаться в небольших количествах и тут же спрятаться, да и бурение недалеко от уже известных месторождений могло дать только "сухие" скважины, то есть пусть и с водой, но без нефти. Главный геолог треста "Ишимбайнефть" Андрей Алексеевич Трофимук настаивал на другом методе — разбуривать территорию широкими шагами и на основе полученных данных проводить уточняющие бурения. Именно так было открыто кизенбулатовское месторождение — двумя скважинами обнаружили поднимающуюся структуру — во второй скважине пласт залегал на глубине 1400 метров, в третьей — уже на 700 — пласт явно круто поднимался, а в породах были обнаружены следы газа и даже нефти — явно "наступили на хвост" какому-то месторождению. Где бурить дальше — было в общем понятно — и вскоре из земли бил мощный фонтан с выходом почти две тысячи тонн нефти в сутки.

Огромным подспорьем стало обнаружение нефти Девона — то есть нефти, залегающей в девонских пластах. До этого в Башкирии добывали нефть из менее глубоких пластов, и, хотя специалисты, включая Губкина, постоянно предлагали бурить на девонскую нефть, им отвечал "Зачем нам нефть девона, неизвестно, будет она или нет, когда мы можем из пласта, который уже прошли этой же скважиной, получать 10-12 тонн нефти в сутки", а то и "С равным успехом можете вертеть дырку на Северном полюсе. Приснилась вам эта нефть! Государственные деньги на ненужные разведки разбазариваете. Больше не гроша не получите!" — и бурение на более глубокие горизонты останавливали в приказном порядке — что-то идет с мелких скважин — и ладно. Тем более было известно, что в Америке нефть из девонских пластов добывают с середины 19го века, а в Ухте, где девонские пласты выходили на поверхность, "горное масло" выковыривали с давних времен — чуть ли не с 17го века, а в советское время наладили более промышленную добычу, но количества совершенно не впечатляли. Повод для скепсиса был.

Попытки добраться до девона Волжско-Уральского региона предпринимались еще в первую пятилетку. В 1931 начали бурить такую скважину в Башкирии, но породы из известняков с кремнистыми прослоями требовали бурить долотами с алмазными коронками. И так как буквально рядом нефть добывали с глубины семисот метров, дело не доводят до конца и скважину забрасывают. В 1938 пробурили другую скважину — до полутора километров — еще бы двести метров — и "здравствуй, девон !". Но рядом снова мешается более мелкая нефть, снова раздаются голоса "Зачем нам лезть куда-то на полтора-два километра, когда нефть есть на глубине нескольких сотен метров?". Бросили. В очередной раз закинули невод уже в декабре 1941го. К апрелю 1942го прошли километр, тут главный геолог говорит "В военное время нет смысла бурить такую глубокую скважину", но его поправляют — "Раз уж начали — бурите" (в РИ бурение было остановлено и скважину перевели на эксплуатацию неглубоких горизонтов, в АИ нефтедобывающее оборудование производится в существенных объемах, меньше специалистов призвано в армию). И вот — дошли до кристаллического фундамента, каротажем выяснили профиль пластов — вода проводит электричество хорошо, нефть — плохо, поэтому можно определить, где залегают нефтяные пласты. Затем опустили и зацементировали колонну, опустили в скважину электро-перфоратор на глубину нефтяного пласта согласно каротажной диаграмме, тот прострелил своими пулями сталь, цемент и окружающую породу — осталось только вычерпать из скважины промывочную жидкость, иначе она не даст подняться нефти на поверхность. Свабировали скважину всю ночь — внутри нее ходил сваб — длинный узкий поршень который опускается вниз в воду, закрывается его клапан — и сваб поднимают наверх, а он тянет очередную порцию воды — чем больше вычерпали, тем глубже надо заходить в следующий раз — под конец ход туда-обратно занимал уже пять минут. Наконец вода становится все более темной, и после очередного "черпка" 27го июля 1942 года из скважины забил фонтан девонской нефти (в РИ это случилось 26 сентября 1944 — сначала главным геологом стал Трофимук, который долгое время был сторонником бурения на девон, затем согласовывали само бурение, выполняли его — на это ушло почти два года). После этого нефть девона разбуривалась ударными темпами, был открыт еще более богатый нефтью горизонт. Во многом этому способствовало увеличение разведочного бурения — так, если в 1939м году в Башкирии было пробурено 113 километров нефтяных скважин, то в 1942 году — уже 180 (в РИ — лишь 82 км).

Благодаря всем этим мероприятиям удельный вес Урало-Поволжья в добыче нефти возрос с 6% в 1940 году до 15% в 1942 (в РИ — до 8,1%, и это с учетом снижения добычи в Башкирии с 1,6 миллиона тонн до 1 миллиона), а вес всех восточных районов возрос до 27% (в РИ — до 18,3%). Так, в одной только Башкирии добыча увеличилась с 1,6 миллиона тонн в 1940 до 3,8 миллиона тонн, немного не дотянув до довоенного плана на 1942 в 4,4 миллиона тонн, причем этот довоенный план составлялся без учета найденной девонской нефти — проседание в добыче "мелкой" нефти было частично скомпенсировано как раз "глубокой" нефтью девона — на конец 1942го ее добыча была порядка пятисот тонн в сутки (в РИ этого также достигли через полгода после обнаружения девонской нефти), но к середине 1943го пробурили более двух десятков скважин и добыча возросла уже до 15 тысяч тонн в сутки — это существенно превысило выбытие добывающих мощностей на старых скважинах, а обнаружение новых "мелких" — не девонских — месторождений (РИ) обещало выход по итогам 1943 года на уровень 5,2 миллиона тонн в год — и это только в Урало-Поволжском регионе.

(

в РИ общая добыча СССР была порядка 17 миллионов тонн, и в одной только Башкирии в 1943 добыли 779 тысяч тонн, в 1944 — 835, в 1945 — 1333 — это с учетом того, что много специалистов и оборудования было изъято в 1943 году для восстановления промыслов Северного Кавказа, а в 1944 — Кубани; в АИ все эти специалисты продолжают работать в Поволжье и на Урале. В РИ в 1945 добыча составила 19 миллионов тонн, из них в РСФСР — 5,7 миллионов

)

Причем девонская нефть была замечательна не только своим количеством — в ней присутствовало до 50% светлых фракций — бензина, керосина — что увеличивало выход в том числе и авиатоплива. Более того, нефть девона была удобной — ее месторождения были многопластовыми, когда несколько нефтеносных пластов находились один под другим. При таком залегании было достаточно пробурить одну скважину, отперфорировать их напротив пластов — и выход нефти на одно бурение существенно повышался. До нахождения девонской нефти в этом регионе были известны только однопластовые месторождения, что требовало бурить много скважин — в этом плане Волго-Уральский регион до войны проигрывал месторождениям Северного Кавказа или Баку, где встречались месторождения, в которых было до двадцати пластов. Впрочем, и там эта возможность не всегда использовалась — до некоторых пластов просто не добуривались.

Примерно такая же ситуация была и в Казахстане — с началом войны резко возросла добыча с нескольких горизонтов — при этом выход с одной скважины повышался, например, с одной-двух до девяти-десяти тонн в сутки — вроде и немного по сравнению с сотней тонн девонской нефти, но эта нефть шла с самого начала войны, а к концу 1941го года в Казахстане добыча с нескольких горизонтов велась уже на 61 скважине. Вообще в Казахстане нефть усиленно искали еще до войны — так, за 1923-27 года пробурили 24 километра в основном разведочных скважин, а в 1929-32 — уже 160 километров, в 1936-40 — 420 километров, из них 154 километров — разведочных скважин — объемы буровых работ все нарастали и нарастали — в одном только 1940м году пробурили 100 километров — именно в эти годы открыли шесть новых месторождений. В 1937 в Казахстане добыли 1,9 миллиона тонн нефти, а для ее доставки построили железнодорожную линию Кандагач — Гурьев (длиной 517 километров) и магистральный нефтепровод Гурьев — Кандагач — Орск (длиной 900 километров). К 1940 добыча снизилась до 700 тысяч тонн при плане в 13 миллионов тонн — набурили много, а добывающих мощностей и рабочей силы не хватало. И, похоже, руководство СССР несколько охладело к Казахской нефти, бросив все силы на Уральскую — в 1941 в Казахстане добыли 864 тысячи тонн нефти, в 1942 — 866 — то есть прирост был незначительным, хотя в 1943 выходили уже на миллион тонн, но тут, возможно, помешают налеты немецкой авиации — она теперь сможет доставать через Каспий до западных районов Казахстана. Морским путем немцы добраться до восточного берега смогут не скоро — наши отогнали все хоть сколько-то плавающее к восточному и северному берегу Каспия, так что немцам придется тащить свои морские средства, а сил Ирана явно не хватит, чтобы преодолеть каспийскую флотилию. Ну или идти через Иран сухопутным путем. А Баку-2 по сравнению с Казахстаном был и поближе к населенным районам, да и с водой там было значительно лучше — чтобы обеспечить буровые работы и население водой, в Казахстане в 1938 был введен в строй водопровод длиной 300 километров.

Помимо этой Казахской нефти была добыча в Туркмении — 629 тысяч тонн в год, в Узбекистане — 250 тысяч тонн, в Ухте — 700 тысяч.

Да и во Втором Баку помимо Башкирской АССР нефть добывали и в других районах. Сызранское месторождение давало нефть с 1937 года, когда с глубины километр одна из скважин стала выдавать 60 тонн в сутки. Бугурусланская нефть Оренбуржья также пошла начиная с 1937 года. Только за 1941 год добыча нефти возросла в четыре раза, в 1942 здесь действовало уже 300 сквжин (в РИ — 270) со среднесуточной добычей в 2 тысячи тонн (в РИ — 1650), в 1943 выходили на рост добычи еще в 2,5 раза (в РИ по факту был рост в 2,2 раза) — этому способствовал рост буровых работ — объем бурения только в 1941 вырос в полтора раза (РИ). Всего же к весне 1939 года в районе между Волгой и Уралом было открыто 12 нефтяных месторождений, а с началом войны открыто еще 15 месторождений (в РИ за 1941-45 открыто 21 месторождение). В Татарской АССР нефть еще не нашли, и где она там находится — я подсказать не мог поэтому и не лез — народ и без меня понимал, что "надо искать" (в РИ первое месторождение открыто в 1946 году).

На востоке СССР нефть добвалась прежде всего на Сахалине — примерно 1 миллион тонн в год (в РИ-1945 — 1,2 миллиона тонн). В 1942 был проложен подводный нефтепровод Сахалин — Комсомольск-на-Амуре (где был достроен НПЗ) — общей длиной 388 километров — морская часть укладывалась под воду со льда. Самое интересное, что до объявления Японией войны СССР японцы имели концессию на нашей половине Сахалина и вполне так добывали там нефть — несмотря на то, что воевали с нашим союзником — США (в РИ концессия действовала до 1944 года, правда, наши выживали оттуда японцев как могли и в 1942 добыча составила всего 17 тонн — не "тысяч", просто "тонн", но в качестве компенсации за оборудование и строения СССР должен был выплатить Японии 5 миллионов рублей и поставлять ежегодно 50 тысяч тонн нефти — дружба-дружбой, а табачок врозь).

Итого в оставшихся районах на круг без Сахалина выходило порядка 8 миллионов тонн в год с перспективой роста, так что потеря 13 миллионов тонн Баку и Северного Кавказа была неприятна, но еще некритична (в Грузии, кстати, тоже добывали нефть — 36 тысяч тонн в год).

И эту нефть было где перерабатывать — руководство СССР дополняло новыми установками построенные до войны НПЗ и дожимало постройку НПЗ, которые планировалось построить в третьей пятилетке — так, в Туймазах и Ишимбае построили два крупных крекинг-завода, каждый из которых мог перерабатывать по одному миллиону тонн нефти в год (в РИ не построили) — только в Баку-2 до войны было построено 5 НПЗ из 12 построенных по СССР.

Во второй половине 1942 г. вне Кавказа самые большие мощности по нефтепереработке были в Саратове — 2,5 миллиона тонн в год (в РИ — 2,2), в Уфе — 2 миллиона (в РИ — 1,5), в Орске — 0,8 миллиона (в РИ — 0,6), в Москве — 0,5 миллиона, в Ишимбае — 1,6 миллиона (в РИ — 0,6), в Ярославле — 0,2 миллиона, в Горьком — 0,125 миллиона — уже в 1942 на круг выходило почти 8 миллионов тонн нефтепереработки. В 1943 подходило уже к десяти — Подольский и Сталинградский заводы крекинг-оборудования продолжали выдавать на гора все новые и новые агрегаты. Вот только нефти уже не хватало, так что с июня 1943 советские специалисты начали эксперименты по углублению переработки нефти — из мазута можно было еще много чего выжать.

В результате только в 1942 в СССР было произведено 1,7 миллиона тонн автобензина (в РИ столько сделали в 1943), в 1943 эти показатели просядут примерно на половину из-за потери НПЗ Баку и Кавказа — оттуда много оборудования вывезли с началом войны, но немало осталось.

По авиабензину ситуация тоже пока будет не слишком хороша — если в 1942 произвели 1,5 миллиона тонн авиабензина (в РИ — 912 тысяч тонн), то в Баку и на Кавказе производилась примерно треть от этого количества (в РИ — половина). Но по высокооктановому бензину было не так уж и плохо — все новые крекинг-установки шли в Поволжье, где его производство и так-то повышалось стремительными темпами, а в 1942 в Баку профессор Юсиф Мамедалиев — ученик выдающегося русского химика Николая Зелинского — открыл оригинальную и недорогую технологию производства изооктана с использованием вторсырья, за что получил Сталинскую премию и орден Ленина. С начала 1943 года эту технологию активно внедряли на НПЗ Баку-2, так что по высокооктановому бензину производство просядет примерно на треть — до 800 тысяч тонн — а это примерно 1,6 миллиона самолето-вылетов новых истребителей и штурмовиков с полной заправкой, или более 4 тысяч вылетов в сутки каждый день, а если с неполной заправкой — так и все семь тысяч вылетов. А ведь еще и низкооктанового авиабензина остается примерно 200 тысяч тонн — для тех же ночных бомбардировщиков У-2, тем более что сейчас на них активно навешивали реактивные снаряды по нашей технологии — а это считай что штурмовик по типу нашего легкого. Должны справиться. Хватит уж садить по полям и лесам с "больших" бомбардировщиков — взрывчатки все-равно не хватит.

(

в РИ один только Уфимский НПЗ в январе 1943го выпустил более 8 тысяч тонн авиабензина, в том числе 7 тысяч тонн высокооктанового Б-78. Общее производство авиабензина в СССР в военный период составляло в среднем около миллиона тонн в год, из них в Уфе вырабатывалось примерно 10-15 процентов, и при этом такой выпуск обеспечивал заправку трети истребителей, самих истребителей было 40 процентов от всей авиации.

Для сравнения, в 1942 году в США суточный выпуск авиабензинов составлял 126 тысяч баррелей (в том числе 79 тысяч баррелей 100-октанового), или 20 тысяч тонн — более 7 миллионов тонн в годовом исчислении.

)

К тому же нефти новых районов не уступали по качеству бакинским и грозненским. Так, например, нефти Эмбинского района являлись на это время лучшими по содержанию высококачественных масел, урало-волжские нефти содержали высокий процент светлых нефтепродуктов — а следовательно возрастет и выход моторного топлива. И это еще не все резервы — чем дальше, тем все больше автомобильного бензина переделывали в авиационный — прогоняли через крекинг прямогонку и даже бензин, полученный уже крекингом — автобензина было более чем завались, тем более что более половины автотранспорта РККА уже ходило на газогенераторах. В этом была и наша заслуга — ежемесячно мы поставляли для РККА шестнадцать тысяч газогенераторных установок, выделывая их на своих заводах. Да и восточные заводы также массово выпускали газогенераторы — чуть ли не вдвое против нашего — еще в 1942 мы поставили им несколько станков для гибки стального листа на котлы, автоматических сварочных аппаратов и небольшой заводик по производству стекловолокна, из которого делали фильтры — воздушные и газовые. А уж на основе этой техники и наших чертежей там тоже начали выпускать это оборудование.

(

В РИ за годы войны РККА израсходовали 16,4 миллиона тонн горючего.

За период с 5 декабря 1941 года по 8 января 1942 года расход горючего составил 1,9 тысяч тонн в сутки. За весь период битвы под Москвой советским войскам потребовалось 294 тыс. т ГСМ, из них на наступательный период пришлось 76 %.

В 1942 г. советская военная техника ежедневно потребляла 4 — 6 тыс. т горючего, а в 1945 г. — до 40 тыс. т.

Во время Сталинградского сражения с 17 июля 1942 г. по 2 февраля 1943 г. было израсходовано 148,8 тыс. т горючего — в среднем 820 тонн в сутки, на этапе контрнаступления — 980 тонн. Авиация израсходовала 72 заправки, автотранспорт — 48 заправок

Во время оборонительной фазы Курской битвы 5-23 июля в сутки расходовалось 1367 тонн — в основном авиационного, автомобильного бензина и тракторами. В наступательной фазе 12 июля-23 августа расход составлял уже 2,3 тысяч тонн в сутки — всего почти 100 тысяч тонн — расход автомобильного горючего увеличился в три раза, а танкового — в 2,7 раза, каждый фронт получал полтора-два состава с топливом ежедневно, доставкой в войска фронта занимались полторы тысячи автомобилей.

)

ГЛАВА 8.

Вдобавок, в СССР развивалось производство искусственного жидкого топлива, не только у нас, но и в остальной части страны.

Первые опыты по ожижению твердого топлива проводил еще Бертело в 1868 году — он обрабатывал угольный порошок йодисто-водородной кислотой при температуре 270 градусов и получал 60% жидких углеводородов и остальное — гудрон. Понятное дело, эта технология была интересна только с научной точки зрения а также тем, что показывала, что твердое топливо можно в принципе перевести в жидкое. Попытки получить промышленные технологии жидкого топлива пошли только с начала 20го века в разных странах, в том числе и в России — все распробовали двигатели внутреннего сгорания, а запасы нефти тогда считались ограниченными — вот и ринулись искать новые способы получения бензина. У нас по этой теме работал Зелинский, а Ипатьев в 1908 году показал возможность гидрирования угля.

Но наибольших успехов достигли немецкие ученые — для Германии, у которой не было собственных больших источников нефти (добыча нефти — всего 100 тысяч тонн в год), получение жидкого топлива было жизненно важным вопросом. В 1913-17 годах немецким ученым Бергиусом был запатентован процесс "бергинизации" (позднее — в 1931 году — он получил Нобелевскую премию за развитие методов высокотемпературной химической обработки) — при температуре 450 градусов, давлении 200 атмосфер и расходе водорода в 5% от массы угля он построил установку с суточной переработкой 80 тонн угля — уголь подавался в реакционную камеру в виде пасты из угольного порошка и масляных остатков с добавлением катализатора — красного шлама, отхода бокситного производства. На выходе получалось 40% жидких нефтяных фракций, а остальное — вода, газ, пек, непрореагировавший уголь, зола и полпроцента аммиака.

После войны большие работы проводились обществом Фабериндустри — они также применяли каталитические методы, но по методу Фишера-Тропша, при котором топливо получалось из синтез-газа при меньших давлениях и температурах — для кобальтовых катализаторов всего 1 атмосфера и 190-240 градусов, для железных — до 30 атмосфер и до 350 градусов. Первая полупромышленная установка заработала в 1922, а в 1926 году заработала первая промышленная установка каталитической гидрогенизации бурого угля — через десять лет ее производительность была 2,5 тысячи тонн жидкого топлива в сутки.

И Германия продолжала наращивать мощности по производству искусственного жидкого топлива. В 1936 году построен завод мощностью 300 тысяч тонн в год — он делал топливо при давлении 300 атмосфер из смолы, легкого масла и полукокса путем гидрирования. В 1938 построен завод мощностью всего 34 тысячи тонн в год — он выделывал топливо из кокса и коксового газа путем синтеза, зато при очень низком давлении — всего 10 атмосфер. В 1940 запущен завод мощностью 600 тысяч тонн в год — он делал топливо из каменного угля путем гидрирования при давлениях 300-700 атмосфер. Были и другие заводы, работавшие как по методу гидрогенизации, так и по методу Фишера-Тропша — уже в 1941 они произвели 4,1 миллион тонн жидкого топлива. В итоге 85% потребностей Люфтваффе в топливе покрывалось за счет синтетического бензина. Да и 600 тысяч тонн в год дизтоплива — тоже неплохой приварок немецкому транспорту и в особенности подводным лодкам.

Англосаксы, имевшие большие запасы нефти, тоже решили попробовать новую технологию, но широко производство не разворачивали. Так, американцы купили немецкий патент и запустили свою установку в Батон-Руж — она была рассчитана на переработку 1600 кубометров сырья в сутки — примерно на 400 тонн бензина. В ней было три реакционные камеры диаметром 90 сантиметров и высотой 12 метров каждая — объемом менее четырех кубометров. В Англии была своя опытная установка, производившая также 410 тонн в сутки или 150 тысяч тонн в год, но работавшая по двухстадийному процессу — сначала гидрогенизировали уголь до среднего масла и затем это масло догидрогенизировали либо до бензина, либо до керосина.

В Советском Союзе опытные работы по ожижению угля производились с 1928 года. До войны в Москве работал Всесоюзный научно-исследовательский институт газов и искусственного жидкого топлива. Было запланировано строительство восьми заводов искусственного жидкого топлива общей производительностью 200 тысяч тонн бензина в год. Война помешала этим планам, но что-то построили — в 1942 году работало небольшое предприятие по производству жидкого топлива на базе сланцев из Кашпира (в 12 км от Сызрани) — порядка 30 тонн топлива в сутки. В этом же году был возведен также небольшой Усольский завод (Иркутская область), перерабатывавший сапропелиты и дававший 5 т моторного топлива в сутки. В июле 1943 года в Госплане СССР был организован сектор искусственного топлива и газа (в составе отдела топливной промышленности). В том же году при Совнаркоме было создано специальное Главное управление — Главгазтоппром, на которое и возлагалась организация проектных и научно-исследовательских работ в области создания синтетических моторных топлив, масел и смазок. Правда, забегая вперед, отмечу, что с работами по жидкому топливу сильно подкузьмила девонская нефть Второго Баку — к концу 1943го года дебет девонских скважин составлял уже 300-400 тысяч тонн в сутки. Возникла ощутимая нехватка перерабатывающих мощностей, особенно тяжелых фракций — как отмечал Байбаков, "Мы стали задыхаться от большого количества мазута" (в РИ он это сказал в 1950 году, в АИ стали задыхаться раньше, так как было меньше перерабатывающих мощностей и девонскую нефть также нашли раньше и активнее ее разрабатывали). Поэтому все мощности, что предполагалось направить на выработку искусственного топлива, были направлены на переработку мазута. Ведь гидрировать можно не только угли, но и любые продукты, содержащие углерод — смолы, тяжелые масла, парафины и так далее — в том числе и мазут. Вот советское руководство и пустило все гидрогенизационные установки, что начали производиться на советских заводах, на выработку топлива из мазута.

Поэтому мы — ЗРССР — в части выработки искусственного жидкого топлива оказались в первых рядах, пусть и не по своей воле — просто своей нефти у нас сначала не было, а отбитое у немцев в 1941 топливо советских складов быстро бы закончилось. Именно поэтому я запустил исследования в этой области уже осенью 1941го года, благо тогда уже подобрались команды химиков и технологов, знакомых с процессами высокотемпературной переработки твердого топлива. Они, правда, работали над транспортными и промышленными газогенераторами, ну так производство жидкого топлива отличается от этой работы только давлением, особенно если по процессу Фишера-Тропша — это та же перегонка твердого топлива в газ, только потом он не сжигается в топках и цилиндрах, а перерабатывается в жидкое топливо. Но наши спецы почему-то ратовали за гидрогенизацию угля — точнее, нефтяного кокса. Ну а кто я такой, чтобы спорить со спецами, тем более что они предоставили выкладки, из которых все так и следовало.

Естественно, как и прочие вещи, производство жидкого топлива мы начинали с малого — практически на коленке лабали агрегаты и на них отлаживали процессы. Так, первый аппарат поначалу выдавал всего десять килограммов бензина или керосина в сутки — в качестве реакционной камеры мы взяли кусок ствола от гаубицы, для теплообменников использовали трубки паровоза, сепаратор — газовый фильтр от газогенераторного двигателя трактора, ну и остальное оборудование получили примерно также — раздербаниванием более-менее подходящего по требующимся функциям, хотя немного поточить на станках все-таки пришлось, чтобы состыковать все это между собой. Уже через три месяца та же установка выдавала пятьдесят килограммов топлива в сутки — народ учился все лучше управлять процессами. Через полгода — восемьдесят килограммов — и это был уже предел данной конструкции. Но в дополнение к ней работало уже десять таких установок — и восемьсот килограммов горючего давали либо почти тысячу километров пробега бронетехнике, либо полет в семьсот километров. Причем агрегаты высокого давления по прежнему изготавливались из орудийных стволов, а теплообменники, колонны, фильтры — тут мы использовали уже большие, объемные конструкции — раздербанили три паровода, поставили их котлы на попа, набили нужной требухой — и все аппараты работали на эту связку.

Потом уже пошли агрегаты высокого давления нашего собственного изготовления — сначала того же объема, так как процессы были отлажены, затем мы его стали наращивать. Поначалу делали трубы по той же технологии, что и артиллерийские стволы — прокатывали стальное бревно и вырезали в нем сердцевину. Тупо, долго и сложно, зато надежно. А потом, когда овладели электрошлаковой сваркой — стали сваривать нужные объемы из прокатанных и изогнутых отдельных листов толщиной десять сантиметров — на тот момент у нас не было достаточного количества легирующих добавок и мы использовали обычную конструкционную сталь — в принципе, по сопротивляемости нагрузкам под температурой она была сравнима со сталью с 4-6 процентами хрома, и только добавление 0,5 процента молибдена увеличивало ее стойкость в два раза. Так, для удлинения на 1% при температуре 500 градусов стали в 0,2% углерода было достаточно усилия в 3,7 килограмма на квадратный миллиметр — примерно 370 атмосфер — в течение 100 000 часов, а на 10% — 5,3 кг на квадратный миллиметр — 530 атмосфер. Мы, впрочем, и не рассчитывали на такие сроки эксплуатации, и то, что наша техника проработает 100 000 часов — более 11 лет — было лишь приятным бонусом, не более — мы ее все-равно собирались постоянно модернизировать.

Да и водородная коррозия не давала спокойно жить. При больших давлениях и температурах, характерных для гидрогенизации, водород диссоциирует на атомы. А размер каждого атома — 0,1 нанометра, так что водород вполне свободно проходит через кристаллическую решетку железа и межкристальное пространство стали — стальные конструкции напитываются водородом. Казалось бы — да и черт-то с ним ! Но этот вредитель не только просачивается внутрь казалось бы такого крепкого материала, как сталь — нет, он там накапливается, причем до таких пределов, что может создавать давления, превышающие предел прочности металла — кристаллы начинают раздвигаться, в металле образуются микрополости, микротрещины, водород проникает в металл все активнее — процесс нарастает. Но и это еще не все. В стали содержится углерод, и при тех высоких температурах, что присутствуют в процессах гидрогенизации, он реагирует с просочившимся водородом — внутри стали образуется метан. В принципе, это снижает давление водорода, так как одна молекула метана вбирает из окружающего пространства четыре атома водорода — объем газа падает. Правда, этот метан тоже может перемещаться по межкристалльному пространству, накапливаться и разрывать металл. Но и это еще не все — сам-то углерод уходит из стали, отчего та превращается в обычное железо и ее прочность снижается — при этом снижается не только общая конструкционная прочность агрегатов, но и микроскопическая — водороду легче разорвать обезуглероженную сталь, то есть проще образуются микропоры и микротрещины, соответственно, водороду становится еще проще проникнуть вглубь, к новым слоям металла — история повторяется все снова и снова. Причем этот процесс — сравнительно быстрый. Так, Сталь 35 при температуре 500 градусов обезуглероживается на глубину 5 миллиметров всего за 100 часов. При 400 градусах — на 2 миллиметра. В общем, с этим водородом сплошное расстройство.

(кстати — этот эффект был известен еще в 1935, но и в 1965 инженеры НАСА с удивлением наблюдали за разрушением емкости для хранения водорода на давлениях, существенно ниже расчетных — с такими "кадрами" неудивительно, что первым человеком в космосе стал Гагарин, а не какой-нибудь Алан Шепард — впрочем, без фон Брауна и других немецких спецов Шепард, пожалуй, не стал бы и десятым человеком, побывавшим в космосе (путь даже по суборбиталке))

Так вот — водород. К счастью, есть методы, позволяющие с ним бороться. Например — легирование хромом. Два процента хрома сводят обезуглероживание до десятых долей миллиметра на каждые триста часов при 500 градусах. Впрочем, другие карбидообразующие легирующие добавки — вольфрам, молибден, ванадий — также защищают сталь, образуя устойчивые карбиды. К тому же хром образует с железом хромистый феррит, устойчивый при высоких температурах и давлениях, а молибден существенно замедляет реакцию образования метана, то есть соединения углерода стали с проникшим в нее водородом — водород дольше остается в атомарном состоянии, его давление нарастает и уже он не пускает следующие порции водорода внутрь. Так что способы борьбы были. Мы столкнулись с этим не только при гидрогенизации, но и при производстве аммиака из азота воздуха, так что результаты борьбы с водородной коррозией работали сразу по нескольким направлениям. Правда, в 1942 мы ограничивались газопламенным напылением покрытий, укрепляя прежде всего наружные слои внутренних стенок химических аппаратов, и полностью легированную сталь мы начали использовать уже в 1943 — с середины 1942го мы начали получать значимые количества легирующих добавок — и со своих горных разработок, и с востока — да потом еще полгода учились варить-прокатывать-сваривать такую легированную сталь — но дело понемногу двигалось — в итоге вдобавок к напылению мы вставляли внутрь рабочего толстостенного цилиндра из обычной стали тонкостенный цилиндр из хромомолибденовой стали — собственно, использовали мировой опыт. Да еще в пространство между этими цилиндрами запускали холодный водород, который охлаждал внешний цилиндр и заодно предохранял его и от серной коррозии, когда сера, присутствующая в сырье, соединяется с железом и образует сернистое железо. Ну вот, а ведь я хотел позднее предложить охлаждать стенки ракетного сопла, пропуская через проделанные в них отверстия жидкий кислород — типа внести очередное "рацпредложение". Оказывается, все придумано до нас.

Как бы то ни было, по сути, с электрошлаковой сваркой нам стали доступны агрегаты любого объема. Мы даже начали сваривать подобным образом затворы танковых пушек — вместо сложного выпиливания затвора из цельного куска железа — вытачивали несколько отдельных деталей — нижнияя и верхняя, боковые стенки, детали для паза затвора — и потом все это сваривали. Объем и сложность станочных работ уменьшились как минимум на половину, хотя первые тридцать затворов трескались от выстрелов, да и сейчас примерно половина сварных швов имела дефекты, так что затворы отправлялись на доработку — вырезать паз и проварить заново — а то и на переплавку. Но постепенно отладим.

С реакторными камерами мы также не форсировали события, так как каждое увеличение объема — это по сути овладение новой технологией — технологический слой сырья растет, повышается неоднородность тепловых полей — и чтобы учиться ими управлять — нужно время. Которое у нас было — к зиме 1941/42 еще оставались запасы на отжатых нами у немцев складах РККА или на складах, отжатых уже у немцев, к тому же мы массово применяли суррогаты в виде спирта, ацетона и прочей гадости, да и наши мини-установки синтетического топлива прирастали числом — где-то по десять-двадцать штук в месяц — если первые тридцать штук были сделаны из гаубичных стволов, то последующие шли уже полностью нашего изготовления. К началу лета 1942го мы выпускали двадцать тонн горючего в сутки, с учетом суррогатов — спирта, ацетона — сорок. К осени мы выпускали уже пятьдесят тонн в сутки, вместе с суррогатами — восемьдесят. К тому же летом, когда шли активные бои в Восточной Пруссии, мы смогли очень хорошо разжиться захваченным у немцев топливом — Вильно, Кенигсберг и другие города дали нам более двух миллионов тонн топлива. Так что время на эксперименты было.

Первый цилиндр, выполненный электрошлаковой сваркой, мы сделали в сентябре 1942 года — еще из обычной стали с напылением. И стали тренироваться на новой аппаратуре — если предыдущие реакционные цилиндры были диаметром 15 сантиметров и длиной метр, то новый был диаметром уже 30 сантиметров и такой же длины. С этих 0,035 кубометра реакционного объема мы стали снимать в сутки уже 300 килограммов масляной жижи, из которой потом получали 200 килограммов бензина, 50 — солярки и лигроина, несколько килограммов масел и густой остаток, который шел на замешивание коксовой пыли в пасту для следующих порций сырья. До американцев нам было еще далеко — те с одного кубометра снимали тридцать тонн искусственного бензина в сутки. Так что нам было куда расти — даже с такой установки в теории можно было снять 1,1 тонны топлива.

И мы росли. Уширяли диаметр подводящих патрубков, меняли конструкцию подающих насосов, уплотнений, экспериментировали с составом смеси, температурой — до февраля 1943го года было проведено порядка восьмисот экспериментов и введено сорок семь изменений в конструкцию. Прежде всего — в уплотнения — наши первые варианты были недостаточно плотными и нам все не удавалось создать нужное давление — вот и получались на выходе какие-то замасленные коксовые ошметки, и это помимо постоянных возгораний прорывавшегося водорода, было даже пара взрывов, после чего мы поставили у соединений горелки, которые дожигали выходящий через уплотнения водород. И это при том, что чертежи были взяты из книг, так что по конструкциям мы по сути ничего и не придумывали. Но вот по допускам, термической обработке металла — тут требовалось думать и экспериментировать. Расширяющийся от нагревания металл сминал уплотнения, недостаточно закаленные поверхности проминались — и все это требовалось отрабатывать изменениями конструкции, чтобы, например, для расширения оставить зазор, который, тем не менее, не давал бы газам выходить через уплотнения — а это изменение конструкции и даже принципов работы самих уплотнений.

Но и в процессе экспериментов выход топлива понемногу рос — примерно на сотню килограммов каждый месяц. К началу 1943го мы снимали в среднем уже 500 килограммов топлива, то есть почти половину из максимально возможного. Причем работало уже шесть установок, все — в экспериментальных режимах, и на лучшей выходило уже под тонну — почти идеал. А с декабря пошли новые установки — пять штук того же диаметра 30 сантиметров и длиной уже два метра — объемом 0,07 кубометра, и две — диаметром 50 сантиметров и длиной два метра, объемом уже 0,2 кубометра — если с первых в теории можно было снять две тонны топлива в сутки, то со вторых — уже шесть тонн. К марту 1943го выходило всего полторы и три тонны соответственно — если первая была просто длиннее, то вторая — еще и толще — новые объемы — новые проблемы.

Но скорость освоения новых объемов увеличивалась — если на первых установках половину теоретически возможного объема бензина мы научились снимать за полгода, то на вторых — уже за два месяца — народ набирался опыта и уже начинал "нюхом чуять", в чем заключаются проблемы. К началу сорок третьего над проблемой работало порядка сотни экспериментаторов, ну и аппаратуру им делали на заводах. Причем, если первые установки сделали чуть ли не на глазок и потом их допиливали, то новые — еще более объемные установки — проектировали уже на основе каких-то расчетов — диаметры отверстий, мощности насосов, канавки для уплотнений — для порядка двадцати узлов экспериментаторы вывели уравнения приближенного расчета.

И продолжали их уточнять, но, скажем, сделанная в апреле реакционная камера диаметром семьдесят сантиметров и длиной три метра, то есть внутренним объемом 0,57 кубометра, сразу выдала половину от возможного топлива — девять тонн в сутки. А за месяц, что подбирали режимы температуры и давлений это количество выросло до 15 тонн топлива в сутки.

К этому времени самые первые установки на основе гаубичных стволов уже были выведены из промышленной эксплуатации и на них ставили эксперименты по обработке сырья под высоким давлением и температурой, а также обучались новые техники. Вместо тех установок работали пятнадцать установок объемом 0,07 кубометра, выдавая по 800 килограммов топлива в сутки — 12 тонн, десять установок объемом 0,2 кубометра с производительностью по пять тонн каждая, 50 тонн на всех, и семь установок объемом 0,57 кубометра — они выдавали 15 тонн каждая — почти сто тонн в сутки на круг, и строились установки с реакционными камерами диаметром также 70 сантиметров, но длиной уже шесть метров, то есть в два раза длиннее — мы решили пока не наращивать диаметр, а только увеличивать длину, так как она меньше влияла на параметры работы, и раз мы вполне освоили этот диаметр, то пока решили не гнать дальше. Одна такая установка объемом 1,15 кубометра в идеале даст 35 тонн топлива в сутки, по результатам, когда мы их достроили в конце мая, то почти сразу получили 30 тонн — просто отличный результат.

В итоге к началу лета мы получали 250 тонн синтетического топлива в сутки. К тому же мы отладили оснастку и автоматы для производства этого оборудования — реакционных камер, труб, насосов, фланцев, уплотнений и прочего, так что смогли вводить по однокубовой установке в неделю — к концу лета мы производили уже 600 тонн искусственного топлива в сутки, затрачивая на него 2 000 тонн торфяного полукокса в качестве сырья и еще 4 000 тонн — в качестве топлива — добыча торфа и изготовление из него кокса шли круглые сутки — ведь только для получения искусственного топлива было необходимо добывать 20 000 тонн торфа, а ведь торф использовался нами и для других целей — по этому показателю мы почти приблизились к довоенной добыче, когда в БССР добывали 30 000 тонн в сутки.

Помимо искусственного жидкого топлива у нас были и другие виды и источники топлива — спирт, бензол, ацетона, скипидар, горючие сланцы, нефть. Кстати, проблему потребления топливного спирта не по назначению, то есть вовнутрь, решили просто — стали добавлять вещество, вызывающее рвоту — сначала это были просто отвары на основе чабреца, баранца и других народных средств, а потом из них выделили нужные вещества, сейчас уже начали их синтезировать. Ну и наркомовские сто грамм, чтобы не оставлять народ без естественного релаксанта.

Но постепенно мы отходили от всех этих суррогатных видов топлив — спирт слишком набирал воду, что было особенно опасно зимой, когда она могла замерзнуть в самых неподходящих местах, ацетон, скипидар — просто опасны для человека, к тому же это ценные химические продукты, как и бензол.

И у нас было чем их заменить. Как я уже упоминал ранее, к началу 43го мы добывали 120 тонн нефти в сутки — на шатилковском месторождении — сто километров на северо-запад от Гомеля. К концу лета 1943го мы добывали там уже 500 тонн нефти в сутки — Могилевский труболитейный завод поставлял ежемесячно десятки километров труб, так что поиск новых залежей шел постоянно. Ну а Речицкое месторождение, обнаруженное в сорока километрах на запад от Гомеля, сразу стало давать еще сто тонн в сутки — там был близко фронт, а нефть залегала почти на километр глубже, хотя там ее было больше. Итого по нефти у нас была добыча 600 тонн в сутки, или чуть более двухсот тысяч тонн в пересчете на год с перспективой дальнейшего роста — пока это был всего один процент от добычи СССР перед тем, как был потерян Кавказ — впрочем, на нужды РККА по нашим сведениям шло порядка двадцати процентов выработанных нефтепродуктов.

Для ее переработки мы вводили в строй небольшие НПЗ, которые вырабатывали топливо уже из нефти, причем нам очень пригодился опыт по производству синтетического топлива, благо технологии и оборудование у нас были теми же самыми. Мы могли перерабатывать нефть в топливо светлых фракций на 80% (СССР — максимум половину) — даже мазут, даже гудрон и даже битум — повторю, для гидрогенизации главное — это чтобы был хоть какой-то углерод, а уж соединить его с водородом, чтобы образовались более легкие топливные фракции — это вопрос достаточности топлива для подогрева и устойчивости аппаратуры к высоким давлениям и температурам. В принципе, могли бы перерабатывать и все 100% добываемой нефти, но там уже становилось слишком сложно выдавливать последние крохи. Так что к концу лета производство топлива из нефти почти догнало производство синтетического топлива — четыреста тонн в сутки против шестисот. И дальше эти объемы будут только расти.

ГЛАВА 9.

Пока же мы производили порядка тысячи тонн авиатоплива — бензина, спирта, бензола и прочих продуктов — чуть более четырехсот тысяч тонн в годовом исчислении — не сравнить с почти двумя миллионами тонн, что производились восточнее — и это только бензин, без учета суррогатов — по авиабензину у нас было в десять раз меньшее производство, мы много летали на спирте и бензоле. И этого количества хватало только на одну полную заправку нашего авиапарка в сутки — всего-то три тысячи самолетов, включая учебные. Так что приходилось повертеться. К счастью, интенсивные боевые действия велись не каждый день, поэтому за периоды затишья топливо накапливалось на базах — к летним боям 1943го года мы накопили топлива на три месяца боев исходя из двух заправок каждый день, что с учетом ежедневного производства давало три заправки.

Но и эти крохи мы растягивали как могли — наши самолеты вылетали как правило с неполными заправками. Штурмовики обычно работали по конкретным целям, выслеженным нашей разведкой — наземной и воздушной, причем чем дальше, тем чаще мы использовали малые штурмовики на базе дооборудованных Аистов — за один вылет они могли совершить только пять-шесть ударов по целям, в отличие от "взрослых", которые могли сделать до пятнадцати ударов, но зато Аисты требовали в три раза меньше топлива, а практика показывала, что в среднем бою штурмовик и совершает порядка пяти ударов — три удара приходится на тот период, пока атакующие по земле подразделения доберутся до немецких позиций, и еще два-три — на отражение контратак и по подходящим резервам.

Истребители в основном вылетали по целям, обнаруженным радиолокаторами, и только сопровождение штурмовиков или транспортников требовало полной заправки — долететь, при необходимости — отогнать и отбиться. Как такового постоянного дежурства истребителями в небе, в отличие от РККА, практически не было — только над районами интенсивных боевых действий, когда в воздухе постоянно висели штурмовики, работавшие по земле, и прикрывавшие их истребители. Впрочем, и в РККА в последнее время все чаще переходили на нашу тактику, и также из-за увеличения количества РЛС — что наших, что собственной разработки. Из-за этого отсутствия постоянного дежурства немцы все-таки могли наносить удары по нашим наземным войскам, если летели на низкой высоте, где их не видели локаторы. Но тут уже срабатывала моя паранойя по поводу войсковой ПВО — установленные чуть ли не на каждой телеге крупнокалиберные пулеметы, бронированные ЗСУ-23-2 — все эти средства постоянно бдили за выделенными им секторами неба и чуть что начинали палить по каждой тени — только за лето мы таким образом сбили семьдесят два немецких истребителя-штурмовика, а уж сколько их было повреждено, сколько атак сорвано — и не посчитать. Правда, сбили и четыре своих самолета — народ нервный и порой начинал стрелять раньше, чем разберется в обстановке.

В общем, по авиатопливу мы с трудом, но как-то вытягивали, да еще у немцев было захвачено порядка двадцати тысяч тонн авиационного бензина — пятая часть нашего годового производства. К тому же с уничтожением и захватом немецких аэроузлов потребности в вылетах истребителей существенно снизились, пусть и на время — снова экономия топлива. Так что до зимы как-нибудь дотянем, а зимой немец летает менее охотно, да и сейчас уже начинались затяжные осенние дожди, поэтому интенсивность полетов явно снизится. Справимся.

К этой тысяче тонн авиатоплива добавлялось производство еще тысячи тонн тонн топлива в сутки для гусеничной техники — танков, самоходок, БМП, вездеходов, ЗСУ — по 30 килограммов в сутки на одну единицу — это проехать 30 километров. По сути, мы испытывали жуткий топливный голод. Хотя, с другой стороны, даже в интенсивных оборонительных боях средний наезд бронетехники составлял пять-десять километров в сутки — в основном в виде маневров между близкорасположенными позициями да выезды в контратаки — мы и форсировали-то производство только гусеничных машин для того, чтобы снизить необходимость в перебрасывании техники на большие расстояния — когда в пределах пяти-десяти-пятнадцати километров всегда оказывается десять-двадцать противотанковых стволов, можно не бросаться на каждый прорыв немецких танков, а спокойно подлавливать их при отступлении — в засадах или коротких ударах по флангам.

В рейдах, наоборот, тратилось и сто, и двести килограммов на одну единицу. И особенно много топлива тратилось вездеходами — с ними мы явно переборщили, выпустив за два года почти тридцать тысяч штук. Тут сказалась моя паранойя насчет плохих дорог, когда автомобили вязли в непролазной грязи. Вот и штамповали их тысячами, выйдя к лету 1943го на уровень производства в пятьдесят шасси в сутки. Ну, часть шасси шла на производство БМП, но как минимум тридцать штук уходило на вездеходы. Ежедневно. Летом мы приостановили было это производство, но тут уже руководство СССР включило нам в планы поставку тысячи вездеходов в месяц, так что сейчас их производство снова работало на полную мощность. А там ведь одних дисков для катков требуется почти тысяча штук в сутки — по два диска на каждый из шести катков каждой стороны вездехода. Десять бандажных автоматов, три штамповочных и шестьдесят сварочных работали сутки напролет. А еще втулки, которые отливались по моделям и потом обтачивались начисто учениками на спецстанках, детали рычажных механизмов, торсионы — для всего было сделано по несколько спецстанков и приспособлений, чтобы ускорить выполнение операций. Этим же целям служили и двадцать сварочных стапелей, на которых будущие корпуса подставляли еще несоединенные листы под автоматы электрошлаковой сварки. Причем половина сваренных "ванн" — низа корпуса вездехода/БМП — проходила дальнейшую термообработку уже с помощью индукционных нагревателей и местной теплоизоляции, тогда как раньше, чтобы убрать области закалки, перегрева, разупрочнения в самом шве и околошовной области, мы помещали "ванны" в большие печи — по две-три ванны, которые занимали большую площадь, но были невысокими — только чтобы помещались катковые устройства. Эти-то печи и были еще одним узким местом нашего производства, так что частично расшив его с помощью индукционного нагрева, мы смогли увеличить выпуск шасси на тех же производственных площадях.

Так что план мы будем выполнять — мы и ранее уже поставили в РККА более десяти тысяч вездеходов, народ их распробовал и теперь требовал еще и побольше. Штука действительно была очень удобной — подвоз боеприпасов и подкреплений перестал зависеть от дорог и мог выполняться по направлениям. Да даже повышение подвижности артиллерии — противотанковой и крупнокалиберной — давало существенное преимущество нашим соратникам. У них было еще много буксируемой артиллерии, поэтому польза вездеходов была очевидной — по сравнению с буксировкой грузовиками вездеходы могли пробираться через такие дребеня, что немцы порой просто фигели — как туда вообще можно было пробраться.

Впрочем, в последнее время в РККА появлялось все больше самоходок — конечно, до танков с их подвижной башней, а, следовательно, большим набором тактических маневров, самоходкам было далеко, но по сравнению с практически открытой всем осколкам буксируемой артиллерией — просто небо и земля. Мы-то так воевали с самого начала, но наш фронт был несравним с основным — была возможность развернуться.

Но особенно активно наши вездеходы стали использоваться в реактивной артиллерии. Если установки для снарядов М-8 или М-13 еще вполне можно было возить на советских грузовиках, пикапах и даже тянуть конными упряжками, то для снарядов М-31 требовались более грузоподъемные шасси — несколько дивизионов установок М-31-12 ездило на американских грузовиках, но большинство до начала 1943го работали с примитивных пусковых рам — установят на земле что-то типа птичьих клеток, только открытых, засунут снаряды в их направляющие — и делают залп. Подготовка к стрельбе, смена позиции — эти операции требовали нескольких часов. Вот для таких-то снарядов и стали использовать в качестве шасси вездеходы — установили 12 направляющих в два ряда, с них и выстреливали снаряды — и если заряжание практически ничем не отличалось от предыдущего варианта, то занятие позиции и смена выполнялись очень быстро, буквально за минуты, а это в условиях современного боя было очень важным — ведь дымовые следы пуска реактивных снарядов отлично демаскировали позиции, и немцы старались сразу же ответить артиллерийским огнем и налетами авиации.

А снаряды М-31 и особенно М-31УК — улучшенной кучности — были отличным средством уничтожения опорных пунктов. Еще бы — почти тридцать килограммов взрывчатки при взрыве оставляли воронку диаметром до восьми и глубиной до двух с половиной метров. А это — гарантированное уничтожение — не подавление, а именно уничтожение — ДЗОТа, орудийной позиции, да и танкам не поздоровится. Даже если попадание было не прямым, а легло рядом, то разрушения окопов и дзотов распространялись до десяти метров, а ударной волной от взрыва фрицев глушило на расстояниях до пятнадцати метров, а уж если они сидели не в окопах, а шли, скажем, в колоннах или в наступлении, то есть были так называемыми открытыми целями — то и до двадцати двух метров. Мощь. Залпа одного дивизиона из 12 машин — то есть всего 144 снаряда — хватало для уничтожения опорного пункта, так что наступающим советским подразделениям оставалось добраться до разрушенных окопов и добить тех, кто выжил — потери в людях после такой обработки немецких опорников были очень незначительными. Для надежного поражения живой силы в укрытиях было достаточно 30 снарядов на гектар. Вот такой жутью и гасили фрица. (в РИ установки М-31-12 на базе Студебеккера появились только летом 1944го). Мы тоже к ним присматривались, но уж больно высоким был расход взрывчатки — те же задачи штурмовиками можно было выполнить с расходом взрывчатых веществ в десять, а то и двадцать раз ниже — тут все как обычно — чем дальше стрельба, тем менее точным будет оружие и тем более мощным оно должно быть, чтобы все-таки достать фрица.

Так что даже несмотря на то, что много вездеходов мы передали в РККА, с топливом для наземной техники было совсем плохо, нас сильно выручала железнодорожная техника, а также то, что что весной мы также смогли поднакопить топлива, да захваченное у немцев тоже явилось неплохим довеском, но если расход топлива будет такой же и далее, то бронетехника встанет к ноябрю. Впрочем, критичным расход был во время броска на юг, когда двести-триста километров приходилось неоднократно проходить туда-обратно, прокидывая войска, боеприпасы и топливо. С постепенной зачисткой местности и наладкой железнодорожного сообщения потребности в топливе должны были снизиться — десять-двадцать-пятьдесят километров на рейс от пунктов выгрузки до позиций — это уже не сотни километров.

Тем более что по мере сдвига фронта на юг мы ремонтировали и дорожное полотно, поэтому появлялась возможность массово использовать автотранспорт. Да и сухой погоды этим летом хватало, так что как минимум половину рейсов выполнили не вездеходы, а грузовики. К этому времени почти весь наш автотранспорт работал на газогенераторах — сто тысяч грузовиков и пять тысяч легковушек. Даже карьерные самосвалы, экскаваторы и грейдеры работали на древесном или торфяном газе, пусть это и снижало эффективность их использования. Жидким топливом заправлялся только армейский транспорт, который ходил в рейды — даже колонны снабжения работали на газогенераторах. То же самое было и с промышленностью — она вся была переведена с мазута на газогенераторы — за два года мы построили около двух тысяч газогенераторных печей, ну а к ним — около семиста емкостей для выравнивания состава газа, десятки километров местных газопроводов из кирпича, цементных труб. Это в дополнение к уже построенному до войны — мы лишь продолжали начатое.

Тем не менее, в сутки мы расходовали почти три тысячи тонн горючего. Для сравнения — РККА сжигала десять тысяч тонн (В РИ в 1942 году РККА потребляла 5 тысяч тонн горючего в сутки, в 1945 году — 40 тысяч тонн). Немцы — 20 тысяч тонн.

Впрочем, у нас появлялись и другие источники топлива. Например — диметилэфир, ДМЭ. Мы уже давно получали древесный — то есть метиловый — спирт перегонкой древесины и торфа, используя этот спирт в качестве топлива наряду с другими спиртами. Но на этом не останавливались, а постоянно исследовали процессы перегонки, так как таким образом можно было получать множество продуктов, не только спирты. Собственно, при перегонке образуется в том числе так называемый синтез-газ — смесь угарного газа и водорода, ну и азотистые соединения, так как азот присутствует как в самом сырье — древесине и торфе — так и в воздухе, который и используется для горения при перегонке. Угарный газ содержит углерод и кислород, так что прибавляя к ним водород, можно получать различные органические соединения — например, тот же синтез бензина по методу Фишера-Тропша использует именно синтез-газ. Мы этот метод использовали не очень активно, предпочитая гидрогенизацию — то есть наводороживание — перемолотого кокса, но сам синтез-газ был одним из первейших предметов исследований. Вот при его исследовании мы и получили диметилэфир — небольшие количества очень интересного вещества.

Сам по себе ДМЭ — бесцветный газ с характерным запахом эфира, обладает легким наркотическим эффектом, кипит при температуре минус двадцать восемь градусов по цельсию — когда я прочитал о нем в еженедельной сводке по исследованиям веществ в лабораториях, я сразу подумал, что его можно применять для холодильников и кондиционеров. Кондиционеры мы пока не выпускали, а вот несколько промышленных холодильников на этом газе к середине сорок второго года уже работали — безо всяких фреонов и аммиаков — газ сжимается на несколько атмосфер, отчего превращается в жидкость, по трубкам подается к охлаждаемому объему, там нагревается через стенки трубок, испаряется, забирая тепло, затем уже в виде газа переносится снова к компрессору, сжимается до состояния жидкости, охлаждается наружным воздухом, возвращается обратно к охлаждающему объему — и так по кругу — с помощью этого газа мы влегкую получали температуры до минус двадцати градусов.

Но простота превращения в жидкость под небольшим давлением не давала мне покоя, и я наконец-то вспомнил, что вроде бы автомобили на газовом топливе в моем времени ездят на таких же газах — смутно вспоминались названия пропан-бутановые смеси. И — да, мне подтвердили, что пропан сжижается вообще при -42 градусах, а при +20 он сжижается при давлении 8,5 атмосфер. Ну то есть ДМЭ будет сжижаться где-то при 5-6 атмосферах. И, раз в моем времени на газе вполне нормально ездили, то весной 1942го я и запустил темки по диметилэфиру — чем черт не шутит, вдруг получится что-то полезное — тогда я хватался за любую возможность получить хоть сколько-то топлива.

И дело пошло. Теплотворность ДМЭ была примерно на треть ниже чем у дизельного топлива — 29 МДж на килограмм против 42, то есть диметила потребуется заправлять примерно в полтора раза больше — и это минус. Но и плюсов хватало. Цетановое число ДМЭ было выше — 55-60 против 40-55 для дизельного топлива — то есть диметил раньше загорался в цилиндрах и сгорал более плавно — а это напрямую влияло на испытываемые двигателем нагрузки, то есть повышалась надежность и долговечность техники, и, как приятный бонус — двигатель работал гораздо тише. Температура испарения и температура воспламенения также были ниже, что облегчает запуск двигателя в холодное время года. А наличие атома кислорода в молекуле диметила хотя и снижало теплотворность, но одновременно делало выхлоп двигателя на ДМЭ очень чистым — практически без сажи и окислов азота, и, хотя пока экология стояла даже не на десятом месте в списке наших приоритетов, думаю, в будущем это будет серьезным аргументом за применение диметилэфира в качестве топлива. Впрочем, экологи наверняка будут рады и тому, что мы использовали бензин в основном только с примесью метилового или этилового спирта — от десяти до девяноста процентов в зависимости от двигателя и качества бензина — правда, тут мы убивали не только экологического, но и других зайцев — помимо существенной экономии бензина, мы тем самым повышали и октановое число топливной смеси, а следовательно и мощность двигателя — чистый спирт допускал сжатие в цилиндрах в 16 раз, мы работали при меньших значениях — семь, восемь, начиная с сорок третьего — девять, что повышало удельную мощность авиадвигателей, и сэкономленный вес можно было направить либо на повышение мощности двигателя либо на дополнительную экономию топлива. Так что диметилэфир мог стать еще одной заменой нефтяного топлива.

Поначалу ДМЭ мы получали из метанола, в производстве которого тоже произошли существенные сдвиги. Изначально мы получали его обычной сухой перегонкой древесины или торфа — при этом распадались длинные органические молекулы древесины, и распадались они либо на более мелкие молекулы, фактически готовые продукты, либо совсем уж на мелкие кирпичики — угарный газ и водород, которые уже затем соединялись в разнообразные органические вещества, среди которых были и метанол, и даже диметилэфир. А кроме того — уксусная кислота, фенол и десятки других веществ, так что потом все эти смеси газов и жидкостей мы долго и кропотливо разделяли — к маю 1942 года только на очистке и разделении продуктов работали порядка шестидесяти тысяч человек. Да, именно столько — там требовалось для очистки и разделения, так как поначалу нам не были доступны промышленные установки с их крупными баками и теплообменниками. Поэтому все эти работы мы выполняли по-лабораторному — мензурки, змеевики, колбы, спиртовки, градусники — благо стекольные заводы могли поставлять тысячи единиц такого оборудования в месяц — мы внедрили несколько аппаратов выдувки стеклянной посуды с помощью металлических форм и сжатого воздуха, так что производство аппаратуры теперь не требовало множества человеческих легких. Да и понемногу развивавшаяся отработка технологии штамповки из разогретого стекла также увеличивала производство стеклянных изделий — тут мы также ничего нового не придумывали, а развивали технологии довоенного СССР. Так что эти десятки тысяч лаборантов, точнее — лаборанток — в четыре смены колдовали за столами, перегоняя, отцеживая и охлаждая по килограмму-другому жидкостей или паре кубометров газов, которые складывались в тонны сравнительно чистых веществ в сутки, благо сама технология была невесть какой сложной, от работницы требовались в основном внимание и усидчивость.

Понятное дело, что такой порядок вещей нас не устраивал — экстенсивное развитие мало того что забирало много трудовых ресурсов, так еще было просто не в русле строительства коммунизма. Так что параллельно с разворачиванием таких "технологий" мы разрабатывали аппаратуру для более массовой обработки — так, уже в августе 1942го нам удалось высвободить с очистки десять тысяч лаборанток — начиная с февраля 1942го года мы разрезали несколько паровозных котлов, так как много листового металла поначалу брать было неоткуда, и из этого металла делали все более производительные перегонные кубы и ректификационные колонны. Ну а "осиротевшие" паровозные шасси послужили базой для разработки тепловозов.

Но мы пытались изменить и сами принципы получения нужных веществ. Основой проблемой с прямой перегонкой было то, что она давала смесь самых разных веществ. Да, с помощью температуры, влажности можно было сдвинуть их соотношение в ту или иную сторону, и мы этим активно пользовались — скажем, надо получить побольше взрывчатки — и перегонные печи и кубы начинают работать на повышение выхода материалов для производства толуола — за полгода мы построили под три тысячи небольших перегонных печей и обучили почти пять тысяч специалистов по высокотемпературной обработке древесины — приводили к готовому — "довоенному" — специалисту с десяток учеников и тот их гонял сутками напролет — месяц — и парень уже мог выжигать уголь, три месяца — и был способен подобрать температуру под конкретное сырье из ограниченного перечня самых необходимых, например, повысить выход аммиака или того же метанола; шесть месяцев — и мог обучать других — ну а дальше, как только вырастил себе смену — для него начиналось настоящее обучение — с учебниками, конспектами, лабораторными работами. Так что, хотя мы таким экстенсивным путем и вывели производство на вполне приличные уровни, все-таки в дальнейшем мы видели только интенсификацию химического производства.

И первейшим делом тут было повышение контролируемости процессов. А чтобы повысить контролируемость, надо получать сырье максимальной однородности. А максимальной однородностью по идее обладают те самые "кирпичики" — угарный газ и водород, то есть "синтез-газ". А газификацией твердого топлива тут много занимались и до войны, и особенно с ее началом — прекращение подвоза мазута и угля заставило нас переводить промышленные печи на газогенераторы, так что опыт в получении синтез-газа у нас был, и немалый. От этого и мы и исходили, когда намечали дальнейшие работы.

Тем более что целью газогенераторов было выдать как можно больше топливного газа — то что нам и требовалось для дальнейшего синтеза. Ну, многие-то газогенераторы часто работали и на получение химических продуктов — фенолов, толуолов, аммиака и прочего, и на получение древесного угля или торфяного кокса для металлургии. Но они же могли почти все твердое и уж тем более жидкое вещество переводить в синтез-газ — ведь чем выше температура, тем на более элементарные молекулы разложится древесина, а если еще поддать парку — в прямом смысле этого слова — то и вода разложится на кислород и водород, которые соединятся с еще твердым углеродом древесины и тоже переведут его в газ. Собственно, в идеале при высокотемпературной обработке почти вся древесина перейдет в смесь угарного газа и водорода, ну еще в ней будет пришедший из воздуха азот и его окислы, которые обедняют смесь, занимая объем под свои бесполезные для синтеза молекулы. Но и без этого можно обойтись, если древесину — точнее, древесный уголь или торфяной кокс — калить внешним подогревом в закрытой емкости и в ней же обрабатывать паром — тогда получим уже "богатый" синтез-газ, из которого можно синтезировать нужные вещества. То есть в данном случае мы подходим к синтезу веществ с другой стороны — если при перегонке эти вещества выделялись из сырья или синтезировались из множества промежуточных соединений, то из синтез-газа мы можем получать их соединением совсем простых веществ — угарного газа и водорода, что должно быть проще и более контролируемо, главное — знать и выдерживать параметры синтеза. По идее. Реальность, конечно же, была далека от идеала.

ГЛАВА 10.

Мы выбрали метиловый спирт в качестве целевого вещества потому, что он мог использоваться, помимо топлива, для синтеза многих других веществ — формальдегида, уксусной кислоты, других спиртов, каучуков, а при реакции с бензолом он дает толуол — в общем, чрезвычайно полезное вещество. Проблема в том, что при атмосферном давлении из синтез-газа получается не более двух процентов метилового спирта. К счастью, в 1921 году во Франции, а в 1923 — в Германии были разработаны более продуктивные методы получения метилового спирта из синтез-газа, но они требовали высоких давлений и температур — при 680 атмосферах и 300 градусах выход спирта составляет почти 100% — давление и температура сдвигали реакции в нужную сторону. Но высокие давления и температуры нас уже не пугали — мы занимались этим направлением в рамках гидрогенизации твердого топлива, так что какие-то навыки у нас были. К тому же если применять катализаторы, то их значения можно снизить. Тем более что были примеры и в нашей стране — первое производство метилового спирта в СССР по этой технологии было запущено в 1934, так что публикаций с технической литературе хватало. Не боги горшки обжигают.

К началу войны использовались процессы именно с применением катализаторов — катализаторы на оксидах цинка и хрома снижают потребные давления в два-три раза — до 250-350 атмосфер, хотя температуры процессов становятся выше — 350-400 градусов. Но сам процесс образования метанола — экзотермический, соответственно тепло надо отводить. Мы и так синтез-газ, полученный обработкой раскаленного кокса паром, охлаждали, сжимали, снова охлаждали — и сравнительно холодным подавали в реакционную камеру — стальную трубу, заполненную таблетками катализатора. Первая как-то работающая установка выдавала пять килограммов метанола в час, но уже вторая, заработавшая в августе 1942го — 100 килограммов, к тому же мы смогли утилизировать часть тепла — с его помощью получали пар, подогревали кокс в одной из двух камер, хотя много еще терялось с охлаждающей водой — к сентябрю народ даже сделал себе на дармовом тепле душевую, кайфовал.

Еще больше снизить давление удалось добавлением в катализаторы меди — оказывается, в мире не применяли медь из-за отравления серой — сера, присутствующая в сырье, соединялась с медью, образуя сульфиды. Но у них сырье было грязным — уголь, нефть, тогда как у нас использовался торф и древесный уголь — в них серы было гораздо меньше. Так что мы начали применять цинк-хром-медные катализаторы, и давление процесса снизилось до 40-100 атмосфер, а температура — до 230-260 градусов — при таких параметрах мы могли строить уже более объемные установки, поэтому к концу 1942 года мы производили уже пять тонн метилового спирта в час, сто тонн в сутки — это двести вылетов истребителей или штурмовиков с полной заправкой или четыреста — с половинной. Неплохой приварок. К лету 1943го выходило уже двадцать пять тонн в час, пятьсот тонн в сутки, к осени — семьсот — метиловый спирт становился основным авиационным топливом для полетов на высотах до двух километров, где в теплое время ниже риск образования ледяных пробок из-за набранной спиртом воды. Правда, была опасность паровых пробок, поэтому мы начинали добавлять более высокие спирты — этиловый, пропиловый, бутиловый.

Причем эти спирты можно было изготавливать одновременно с производством метилового спирта, просто добавив в катализатор немного щелочных или щелочноземельных металлов, точнее — их оксидов. С катализаторами мы, правда, намучались — слишком много там тонкостей. Их назначение — предоставить активные центры, на которых будет происходить нужная реакция. В принципе, получение метанола из синтез-газа возможно и на голом цинке, без хрома, и на других металлах — но именно сочетание цинка и хрома дает наибольший выход продукта — хром выступает в качестве активатора для цинка, то есть вещества, усиливающего активность катализатора. До конца мы еще в этой схеме не разобрались, но пока все выглядело следующим образом. Водород и оксид углерода адсорбируются на поверхности кристаллов цинка, то есть сближаются друг к другу и получают возможность поскорее вступить в реакцию. То есть и без катализатора реакции бы состоялись, что мы и наблюдали, но с катализатором они проходили чаще, интенсивнее — выход продукта за единицу времени существенно повышался. И хром препятствовал росту кристаллов цинка, то есть делал их более мелкими, увеличивал поверхность, на которой могли собраться реагенты — в этом, скорее всего, и заключалась роль хрома.

Активность катализаторов зависела и от способа их приготовления. Например, по "сухому" методу окись цинка и хромовый ангидрид измельчались, смачивались и формовались в таблетки диаметром пять-десять миллиметров. При "мокром" методе к суспензии оксида цинка добавляют раствор хромового ангидрида и потом сушат, то есть получается более однородная смесь, к тому же последующее высушивание оставляет множество пор и поверхность катализатора увеличивается — так, если для сухих внутренняя поверхность одного грамма катализатора была порядка ста квадратных метров (да, "огородная" сотка), то в мокрых — почти двести. В результате активность "мокрых" катализаторов становится на 10-15% выше, чем "сухих". Мы начинали сразу с мокрых — не хотелось измельчать еще и ангидрид. А с начала 1943го перешли уже на следующий способ изготовления — осаждением из азотнокислых солей цинка и хрома и последующим прокаливанием в атмосфере водорода. Преимуществом этого метода было то, что резко снижались потребные количества катализатора — его пленка крепилась на подложке, которая и обеспечивала механическую прочность. А за счет более мелких кристаллов активность была довольно высокой — примерно посередине между сухими и мокрыми. К такому способу пришли по аналогии с одним из способов изготовления активных пленок для ИК-техники, поэтому решили попробовать этот метод и в производстве катализаторов.

Пленочные катализаторы были лучше таблетированных прежде всего тем, что подложку можно было сделать полой и пропускать через нее охлаждающую жидкость — для нас первый год бичом была невозможность точного и быстрого контроля температуры в реакционной камере, катализаторы перегревались и получались локальные спекания кристаллов — активность резко падала. Так что подложки избавили нас хотя бы от этой напасти, хотя забивание внутренних полостей и поверхности водой и углеродом — одними из продуктов реакций — все так же продолжалось — тут уж приходилось регенерировать катализаторы — либо вытаскивать из камеры и прокаливать в водороде, либо продувать горячим водородом саму камеру. Исследовали и метод повышенной подачи водорода через определенные промежутки времени в ходе самого синтеза — предполагалось, что это не позволит вредным продуктам накапливаться в порах. А то если не делать регенерацию, поверхность грамма могла снизиться и в десять раз — до 10-15 квадратных метров. И это при том, что производительность катализаторов и так была не слишком высокой — если говорить о таблетированных катализаторах, то не больше двух литров метанола на литр катализатора в час.

То есть катализаторов требовалось много, точнее — дофига. Мы в том числе поэтому-то и перешли на цинк-хром-медные катализаторы, что для них требовалось гораздо меньше хрома, а то в цинк-хромовых самого хрома было как минимум 20%, и чтобы получать те самые тридцать пять тонн метилового спирта в час, чего мы достигли к осени сорок третьего, нам бы потребовалось как минимум двадцать пять тонн катализаторов, в которых должно было быть пять тонн хрома. А так потребность снижалась минимум в три раза, к тому же уже половина аппаратов у нас работала не на насыпных катализаторах, когда тысячи таблеток засыпаются в емкость и через эту кучу потом прогоняется синтез-газ, а на планарных — площадь катализатора мы сохранили ту же самую, а его массу уменьшили в пять раз. Правда, тут потребовалось организовывать вихревые потоки, чтобы повысить вероятность столкновения молекул синтез-газа с поверхностью катализатора, тогда как в насыпных аппаратах это происходило естественным путем — продираясь в промежутки между таблетками, газ постоянно сталкивался с их поверхностью, менял направление, завихрялся. Так что с планарными катализаторами были свои сложности, но хрома требовалось раз в двадцать меньше.

Мне, кстати, потом между делом рассказали, почему не использовали синтез бензина по методу Фишера-Тропша — для синтеза при низком давлении требуются кобальто-магниевые катализаторы, а кобальта у нас в сорок втором практически не было — привезли с большой земли на самолете несколько десятков килограммов, но мы их использовали для напыления на поверхности — прежде всего в ДВС. А с железными катализаторами потребные давления уже приближаются к давлениям гидрогенизации, так что выгода в плане производства аппаратуры теряется. Да и регулировать температуру сложнее. Впрочем, были и другие причины. Все дело в этой дурацкой молекуле кислорода, что присутствует в угарном газе. Ведь в бензине ее нет, следовательно, ее надо куда-то девать — вот она и уходит либо в воду, либо в спирты — то есть у бензина крадется водород, который вообще-то не так-то просто добыть — надо пыхать паром на раскаленный уголь, а это — затраты топлива. Так что немцы и сами не очень-то использовали этот метод — так, позднее мы узнали, что из шести миллионов тонн синтетического бензина в 1942 они произвели этим методом всего шестьсот тысяч тонн (в РИ — данные по 1943 году), то есть десять процентов, а остальные девяносто процентов пришлись на другие методы — в частности — ту же гидрогенизацию — в этом методе также есть этап получения синтез-газа, но потом эта смесь проходит через колонны с поглотителями угарного газа — собственно, через оксиды щелочных металлов — и дальше к сырью идет практически чистый водород.

Но и по метанольным катализаторам работы у нас продолжались — мы испытывали разные вещества. Для этого были созданы автоматизированные устройства по работе с высокими давлениями и температурами — стальные цилиндры, вентили, насосы — почти то же самое, что и в промышленных установках, но гораздо меньше размерами. С помощью этих устройств и ставились десятки опытов — не только по метанолу, но и по крегингу, риформингу — мы нарабатывали статистику взаимодействия катализаторов с сырьем при разных значениях давлений, температур, скорости потока. Кстати, именно в этих исследованиях и стала наконец вырисовываться компьютеризированная система управления экспериментом. Ранее я уже рассказывал, что наши лабораторные устройства имели простецкий командоаппарат с управлением от перфоленты, который позволял ввести "многостаночную" работу, когда один оператор мог обслуживать несколько устройств, на каждом из которых проводились однотипные эксперименты со своими параметрами. Отслеживание хода эксперимента — открытие заслонок, запуск и остановка двигателей, отслеживание температуры — все это управлялось автоматикой, построенной на схеме из операционных усилителей и дискретной схемы, которая управляла всем этим оркестром. Так вот экспериментаторы, набравшись опыта, стали приходить к мысли, что и каждым из этих оркестров тоже можно управлять. Народ понемногу дозревал. Более того — раз дискретные схемы управления однотипны, а различаются только схемы включения датчиков и операционных усилителей, то в принципе дискретную схему можно бы вынести и вовне — и она будет считывать с перфолент нужные команды и параметры температур, давлений и что там еще — для каждого аппарата своя перфолента — и управлять несколькими устройствами. Надо "всего-лишь" добавить схему выбора того устройства, с которого в данный момент принимаются сигналы датчиков и которому передаются параметры очередного шага.

Тут-то я и подсунул им идею управляющей ЭВМ, и даже выделил одну машину для экспериментов — она была из первых восьмибитных экземпляров и уже была старовата для выполнения расчетов (а ведь ей весной сорок третьего было всего полгода !), но для экспериментов ее пятьсот операций пересылки, сложения-вычитания и условных переходов в секунду должно было хватить — все-таки процессы сравнительно медленные, мы оценивали потребности в управляющих сигналах как десять проверок датчиков и десять пересылок данных в минуту на один аппарат. И это максимум.

— Зато — представляете ! — в управляющую последовательность можно будет легко вводить условные переходы, циклы по счетчику, даже выделять отдельные блоки !!! — это мне, программисту с чуть ли не тридцатилетним стажем, взахлеб рассказывали молодые лаборанты.

— Ну да — подпрогаммы.

— Ну да — подпрогаммы ... А точно ! Отличное название !!! А ведь на них можно генерировать и графики изменения сигналов, и тогда операционные усилители вообще не понадобятся ! Только машину бы надо помощнее ...

— Посмотрим. Вы сначала эту освойте. — слова лаборантов были для меня истинным елеем, но и размякать я не собирался, а то расслабишься, надаешь вырванных обещаний — потом ведь придется выполнять. Ставить более мощные машины, конечно, все-равно будем, но уже под соусом заботы руководства. Политика.

Да, "устаревшая" восьмибитная машина уже довольно сильно отстала от последующих поколений — они у нас появлялись каждый квартал — как по расписанию. Причем мы пока законсервировали систему команд центрального процессора — RISC на тридцать команд — а и хватит — сложение-вычитание, умножение-деление, битовые и-или-исключающее или-не, сдвиги вправо-влево, загрузка-выгрузка пользовательских регистров (РОН) — их было 16 штук, и системных — этих было также 16 — для симметрии, но пока использовалось только три — счетчик команд, указатель стека и регистр признаков — там пока использовался только младший бит — он и больше-меньше, он и переполнение — потом будем все разносить, ну в последних версиях появился регистр маски прерываний. И еще команды управления — безусловные и условные переходы — прямые или через регистр. Вызов подпрограмм и возврат был реализован программно, несколькими командами — сохранить нужные пользовательские регистры (нужность решалась по разному — программистом в вызывающей программе либо в вызываемой подпрограмме), счетчик команд, и выполнить безусловный переход — по прямому адресу, если процедура находилась в самой программе, или через регистр, если в общей библиотеке, а возврат — восстановить регистры и счетчик команд — все сохранения — с изменением указателя стека — такого же системного регистра — отдельными командами — то есть программисту надо было очень внимательно считать — на сколько его изменять — отдельных команд сохранения в стек и вытаскивания из него, как например в х86 с его push/pop, не было. Но это позволяло не дергать лишний раз сумматор — нарастить регистр один раз на все сохранения — и все. Подобными способами мы экономили транзисторы на схему управления.

Правда, эти команды — общего уровня, а так — у некоторых были и разновидности. Возможно, в ближайшие лет двадцать больше и не будет. Хотя — нет, в ближайшие несколько лет будет расширение системы команд — тут и нормальный вызов подпрограмм, чтобы сохранение счетчика и переход выполнялись за одну команду, и групповое сохранение-восстановление регистров — это будет и в качестве отдельной команды. Да и сами регистры предполагалось пометить тегами с типом содержимого — чтобы не таскать эти данные в командах — сложение так и останется со своим опкодом, а типы будут его дополнять — причем в тегах будут либо типы, либо ссылки на типы — например, для индексного доступа или наращивания индекса на размер элементов типа, на который он ссылается, а может и совместим использование с наращиванием в одной команде — еще будем думать. Тут уже потребуется дополнять операции загрузки — добавлять в них типы загружаемых значений — откуда-то ведь они должны появляться. Но места в байте, выделенном под опкод, было более чем достаточно — при общей длине команды 16-24 бита — я решил не жаться, под предполагаемое увеличение производства чипов памяти.

Ну и прочего хватало — мы пока определились с вычислительным ядром и переключились на эксперименты с обвязкой — как вычислительного ядра, так и самого процессора — переключение процессов, виртуальная память, конвейеризация (пока без внеочередного исполнения команд — постараемся переложить это на компилятор "псевдо-VLIW"), регистр признаков, кэш, прямой доступ к памяти, система прерываний, часы реального времени, терминалы, сетевые дела, принтеры и сканеры — всего над исследованиями работало порядка тридцати команд численностью пять-десять-пятнадцать человек, ну а я, как самый продвинутый в вычислительной технике в это время, был консультантом и координатором.

Пока же основные усилия были направлены на вспомогательные вычислители — шесть конвейерных вычислителей для чисел с фиксированной точкой уже активно участвовали в экспериментах, прежде всего по цифровой обработке сигналов для гидроакустики и радиолокации, а один вместе с шестью программистами даже плавал в Балтике на одной из подводных лодок, что мы захватили в Кенигсберге — отлаживались. Причем, несмотря на приказ не рисковать и вообще быть тише травы ниже воды, они утопили-таки какой-то крупный транспорт, шедший в Ригу, и потом полдня отбивались от насевших на них миноносцев и прочей мелочи — пару посудин потопили вертикальными торпедами, а потом смогли выставить антенну, вызвать авиацию и уже она отогнала остальных. Но уже появился первый конвейерный числогрыз для операций с плавающей точкой — шкафчик объемом с кубометр. Аппетиты насчет вычислительных мощностей росли с каждым днем, так что это направление у нас сейчас было важнейшим.

Причем набор дискретных микросхем был пока старым — с малой степенью интеграции, как и в другой вычислительной технике, но быстродействие за полгода выросло почти на порядок. И дальнейший рост пока не предвиделся — мы уперлись в технологические проблемы. Да, в экспериментальных образцах делались элементы с нормами порядка десяти микрометров — а это уже начало семидесятых. Но выход годных был очень мал — процент, не более. Все из-за дефектов полупроводниковых пластин и отсутствия чистых комнат. Первую проблемы мы решали проведением десятков экспериментов по выращиванию кристаллов, а по второй пытались сделать что-то типа закрытого конвейера — там основная сложность была в установке и перемещении пластин — насколько я понимал, большие чистые комнаты и были нужны из-за того, что эти действия выполнял человек. И если его изъять из процесса, то необходимый чистый объем существенно уменьшится. Заодно нарабатывали факты для построения теории полупроводников. До этого-то действовали чуть ли не методом тыка — нанести пасту с легирующим веществом, подержать в печи десять минут и измерить электрические параметры. Нанести пасту на другой образец и подержать двадцать минут. Измерить. Увеличить содержание примеси в пасте, нанести на третий образец, подержать в печи, измерить — и так сотни раз.

А еще то же самое, но с ионными пучками — тут шли двумя путями — и легирование широким пучком через маску, и попытки рисовать узким пучком уже сами элементы. Первый способ давал обнадеживающие результаты — возможность управления разгоном ионов позволяла регулировать глубину их проникновения — а это важно даже не столько для полевых транзисторов (хотя и для них тоже — если делать скрытые каналы с высоким легированием), сколько для биполярных — высокоскоростным пуском загнать вглубь эмиттер, менее скоростным — базу, и еще менее скоростным — сформировать коллектор у самой поверхности, ну и к базе и эмиттеру пробить легированные проходы, к которым паять электроды — технологических операций много, но с биполярными по другому наверное и не получится. А вот второй способ пока не радовал — сложности с фокусировкой пучков давали слишком размытое пятно — ведь пучок состоит из положительно заряженных частиц, а они все норовят оттолкнуться друг от друга — трудно удержать их в одной упряжке. Да и долго это — вырисовывать каждый элемент каждого транзистора.

Тут, кстати, больше надежд было на рисование электронным лучом на фоторезисте и дальнейшим смывом и легированием обычным способом — с электронными пучками были те же сложности с фокусировкой, но меньший размер и заряд частиц все-таки обеспечивал узкое пятно — порядка ста нанометров — а это в тысячу раз меньше, чем наши текущие технологические нормы. Мне смутно вспоминалось, что DECовская Alpha на чуть более "толстом" техпроцессе выдавала более полутора гигагерц рабочей частоты, а интеловские Пентиумы с не к ночи будь помянутой NetBurst — и до двух с половиной гигагерц, пусть еще и с другими технологическими хитростями. Ну а нам для конвейерных числогрызов такое и надо — конвейер все-равно сбрасывать не придется, так как не будет неудачных предсказаний, а все ветвление будет выполняться с помощью отдельного вектора с битовыми масками — "выполнять или не выполнять операцию".

Проблемой были эти чертовы дефекты на пластинах. Наши исследователи, правда, пошли на хитрость — протравили пластину, чтобы выявить дефекты, дополнительно не один раз просветили ее рентгеном, и на хороших участках нарисовали по частям умножитель 52х52 вместе со всеми сдвигателями, сумматорами и регистрами — как раз для чисел с плавающей точкой двойной точности. Куски умножителя связывали между собой на той же пластине длинными дорожками, причем пластину прогоняли через цикл три раза — даже на хороших участках не все сразу получалось. Хорошо хоть легировали "холодным" способом — широкими ионными пучками по нужным участкам, а не нагревом, поэтому проводники, сделанные на предыдущих проходах, оставались в целости — только сточить электронным лучом лишнее — и можно заполнять новые куски схемы и соединять их с уже существующими. Франкенштейн.

Сейчас именно эта микросхема работала в нашем конвейерном числогрызе, правда, на частоте всего пятьдесят мегагерц — тут и длинные внутренние соединения, и входные-выходные емкости, да и умножение выполнялось кусками 8х8. Но умножение стало самой быстрой операцией этого устройства. Правда, сам способ был неповторяем — сейчас таким образом "рисовали" уже третью схему, и она все также была "ручной работой". И пытались как-то автоматизировать процесс для последовательно-параллельных схем — я предполагал, что все связи с периферией у нас будут по типу USB (RS-232 — в топку, пусть он тоже последовательный, но с кучей лишних проводов), а там быстрое преобразование из последовательного представления в параллельное и обратно очень даже не помешает. Правда, сами соединения были по типу точка-точка, безо всяких хабов и прочих наворотов, как минимум на первое время — в протоколе зарезервировали поля под адрес устройства и номер протокола, да в схемы заложили возможность ответа как минимум на протокол. Зато — соединение делали сразу же с горячим подключением — удлиненные выводы земли и питания в разъемах и входы-выходы с тремя состояниями — пока на отдельных микросхемах, чтобы не пихать в одну микросхему транзисторы с каналами разной проводимости — это ведь почти что двойное количество техпроцессов — сначала пролегируй каналы n-типа, затем — p-типа, затем — то же со стоком и истоком — каждая лишняя операция — это снижение выхода годных микросхем, а у нас и так с этим напряженка. Ничего, нам миниатюрность пока не существенна.

Впрочем, я подозревал, что эти микросхемы пойдут вовсе не на медленную периферию типа принтеров — те обойдутся и обычными, пусть и более медленными, схемами. А вот "быстрые" пойдут на сетевые карты — тут я рассчитывал, что дифференциальная передача сигналов и витая пара помогут решить проблему последней мили (да и не последней, если снизить скорость и ставить промежуточные усилители) — безо всяких там коаксиалов, модемов и прочей лабуды (эх, не видать мне ностальгии по свистящему модему). В общем, Наполеон "отдыхает".

ГЛАВА 11.

И вот, чтобы все это хоть когда-то заработало, мы и проводили сотни экспериментов. И строили графики, пытались вывести уравнения — работы лет на десяток ... да больше ! Гораздо. Но даже с эмпирическими методами все более-менее работало, разве что каналы были пошире минимально возможных — микрометров пятьдесят, сто — у нас уже получались кристаллы, в которых дефекты на таких размерностях не играли особой роли и выход схем был процентов пятьдесят.

Собственно, уже такие схемы обеспечивали рабочие частоты до мегагерца — а это снова семидесятые годы. Ну, если только нагрузка на выход конкретных схем была не многовата — иначе приходилось снижать рабочие частоты, чтобы все емкости успели зарядиться за такт, или ставить несколько двойных элементов НЕ, чтобы выход микросхемы работал на меньшее число входов, а уж эти вспомогательные элементы доносили бы сигнал на меньшее число своих входов — например, если какой-то выход идет на шестнадцать входов следующих каскадов, ставим, например, четыре пары НЕ — и вот этот прежде нагруженный выход начинает работать уже только на четыре входа — емкости существенно уменьшаются — четыре вместо шестнадцати. А уж каждые из этих четырех элементов работают на свои четыре входа. Но такое разнесение нагрузки вносит дополнительные задержки. И это мы еще пошли на микросхемотехническую хитрость — ввели в микросхемы выходные транзисторы с длинным каналом — при ширине 50-100 микрометров его длина достигала пяти миллиметров — чтобы он мог выдавать достаточно тока для зарядки емкостей, образованных выходными ножками самой микросхемы, проводниками к соседним микросхемам и входными ножками потребителей сигнала. Попытки устанавливать несколько кристаллов на одной подложке, чтобы уменьшить длину и емкость межсоединений, я пока пресек — мы только-только отладили автоматизированную пайку проволочных переходников между кристаллом и ножками микросхемы, и заново все это отлаживать не хотелось — ведь потребуется несколько типоразмеров таких составных микросхем, а была надежда, что кристалльщики смогут выдавать слитки со все меньшим количеством дефектов и те же схемы удастся уместить на одном кристалле. Овчинка выделки не стоила.

Но и с такими широкими каналами и подобранными опытным путем параметрами легирования схемы работали. Я так вообще видел в интернете ролики, где народ дома в подвале делал вполне рабочие транзисторы — отламывали кусок от кремниевой пластины (вот она была покупная), наклеивали поперек полоску скотча шириной примерно полсантиметра — делали "маску" для затвора, опускали в плавиковую кислоту, чтобы получить на открытых поверхностях фторид кремния, затем грели в печи — проводили диффузию фтора, то есть легировали кремний в глубину — и транзистор работал ! Собственно, почти так же — на коленке — появился в моей истории и первый биполярный транзистор в конце сороковых — там он вообще состоял из кристалла германия и двух металлических иголок — американцы ведь исследовали работу диода, пытаясь найти на поверхности кристалла наилучшие точки, где будет лучше всего идти полупроводниковый эффект, ну и естественным образом подумали, что два контакта могут быть лучше чем один — вот и додвигались до того, что контакты стали настолько близкими, что между ними потек ток.

Про то, что полевые транзисторы известны еще до войны, в двадцать шестом, а в тридцать пятом был запатентован транзистор с изолированным затвором — об этом я писал ранее. И, насколько я понимаю, они "не взлетели" лишь потому, что всем требовались усилительные элементы, а в качестве усилителей эти приборы работали плохо, гораздо хуже проверенных ламп — тут и малое усиление, и нестабильность параметров. А работа в режиме ключа никого пока не интересовала, тогда как для нас — и прежде всего для меня — именно этот режим был интересен — ведь мы делали вычислительную технику.

А по биполярным у нас работал сам Олег Лосев (в РИ умер в блокадном Ленинграде в начале 1942го), который еще в двадцатых исследовал полупроводники, а перед войной приступил и к трехэлектродным схемам — глядишь, если бы он не умер в моей истории, лавры открывателя транзистора стали бы его — а потом злые языки еще говорят, что Россия и СССР не могли придумывать разные вещи, все тянули с запада — так лезли всякие уроды — либо с войной, либо просто проходимцы на теплые места — поправить свои дела. Сейчас мы вытянули Лосева к себе, а уж он подсказал, кто бы еще мог помочь по этим работам — отдали нам далеко не всех, но полтора десятка опытных советских ученых у нас по полупроводникам работали. Заодно мы уже начали выпуск светодиодов — Лосев и их исследовал, получал свечение на контактах металла с полупроводниками, только не знал как эта штука называется. А я — знал — и как они называются, и для чего их можно применять — замена в электронной технике лампочек накаливания для индикации и подсветки экономила немало энергии и трудоемкости изготовления.

На повышенную секретность новых элементов мы забили — наши агенты в Германии сообщали, что к фрицам попали некоторые образцы наших микросхем, так они попытались искать в них резисторы и конденсаторы, даже что-то нашли, но распределение легирования не проверяли — так у них это и прошло под пометкой "русские пытаются задешево въехать в рай". Думаю, еще лет пять такое продлится — "ну не могут русские что-то придумать, а если и придумают, то сделать". Мы вообще-то и не рассчитывали на глупость врага — не догадались сейчас, догадаются позднее, так что утечку любых секретов мы считали лишь вопросом времени, а результат данного инцидента был всего-лишь приятным бонусом. И так на попытках выкрасть микросхемы попалось несколько шпионов — не только немецких, но и английских, польских, румынских, американских — советские к этому времени уже поугомонились, так как мы объяснили руководству суть наших работ и причины нашего нежелания раньше времени раскрывать их широкому кругу людей — Сталин и сам понимал, что в их структурах есть шпионы, причем не только в плане "надо хоть в чем-то обвинить, чтобы публично не раскрывать истинные причины ареста", но и настоящие. Но из-за этого нам постоянно пеняли на недостаток секретности у нас — слишком много народа знало и пользовалось цифровыми схемами — "Ви жэ нэ думаете, что шпионы есть только у нас ?". Нет, мы так не думали, но и вводить повышенную секретность — значит застопорить работы. А я рассчитывал сейчас получить приличную фору в несколько лет — все-равно, пока на западе поймут что тут делается, пока сообразят полезность новой техники, пока запустят исследования, потом — производства, да еще сколько будут примеряться, проектировать, да пока все расползется в массы — мы шагнем далеко вперед, и при этом нам не придется тыкаться впотемках — мы будем делать "сразу правильно" — ведь главным консультантом буду я, который уже видел, что работает, а что нет, и что вообще может быть — тоже важный момент. Ну, насчет "сразу" — тут уж как получится, как позволят ресурсы.

Так что изготовить хоть какие-то транзисторы — это было не проблемой, проблемой было понять, что они вообще существуют и очень полезны — а такое понимание в это время было, пожалуй, только у меня. Для нас проблемой было улучшение характеристик и техпроцессов — после первых грандиозных успехов пошла долгая и кропотливая работа. Тут и борьба с металлизацией, и биполярные транзисторы, которые у нас пока получались хорошо если один из десятка. Надо было и дальше уменьшать размеры радиостанций — если полупроводниковые диоды применялись уже более года, то в качестве активных элементов у нас пока были лампы — их-то и надо было заменить биполярными транзисторами. Или полевыми — но они у нас стабильно работали только в режиме ключа, а в режимах усиления — раз на раз не приходится, хотя уже отлаживались схемы, где они используются в тракте УНЧ — усиливать радио— или промежуточные частоты они пока не могли, но и это было немалым подспорьем — по сравнению с конструкциями других радиостанций экономия составляла до трех вакуумных приборов, а с учетом больших объемов выпуска — уже десятки, а то и сотни тысяч ламп в год. Да и в ракетах уже испытывались полупроводники — снова и экономия производственных ресурсов, и облегчение конструкции ракет. Советские ученые — прежде всего "наши", но с привлечением и ученых большой земли — как раз и занимались больше разработкой теории полупроводников.

Но и то, чего мы достигли, частично перекрывало возможности машин шестидесятых, а может и первой половины семидесятых годов, так что задел был обеспечен на несколько лет вперед — можно и наукой позаниматься, и поэкспериментировать в практическом применении вычислительной техники для задач управления производствами и лабораторными исследованиями.

Вот под эти работы я и выделил еще одну ЭВМ, уже для лаборатории высоких давлений. По моим расчетам, ее должно было хватить на обслуживание пары десятков устройств — если на них выполнялись однотипные эксперименты, то программа — одна на всех, а параметров-то и надо десяток-другой — так что должно было хватить 256 байт, что были на ней установлены — еще на дискретных конденсаторах. Потом подумали и добавили еще один такой блок. Работа закипела, разве что я в самом начале подкорректировал связку с устройствами, а то экспериментаторы начали было вести к каждому устройству и датчику отдельные пучки проводов. Они и сами уже начинали понимать что "что-то тут не то", так что моя идея шины легла на благодатную почву. Ну а потом я еще раз их подправил, когда предложил использовать не параллельную, а последовательную шину, и не на потенциальных сигналах, а на токовой петле — по своему времени я помнил, что на такие сигналы в моем времени переводилось все что только можно — тут и помехоустойчивость, и скорость работы. Так что к началу мая на компьютере крутился бесконечный цикл, который опрашивал устройства, точнее — регистры их датчиков, отсылал нужные значения в регистры и на исполнительные устройства, и переходил на ту ветку команд, которая требовалась для конкретного устройства в зависимости от его текущего состояния и значений датчиков — тут главное было следить, чтобы время выполнения веток не мешало вовремя опрашивать последующие устройства, чтобы опрос до них добирался не позднее некоторой величины — эдакая реал-тайм псевдо-операционка, построенная на большом цикле.

Причем то, что этот компьютер был собран на рассыпухе, давало и свои плюсы. Так, исследователи добавили блок аппаратного умножения-деления — до этого эти операции выполнялись подпрограммами, а сам процессор был настолько "старым", что даже не имел проверки опкодов, поэтому любые подпрограммы, что исследователи брали из уже напрограммированных библиотек, требовалось проверять на наличие операций умножения и деления и заменять их на вызовы подпрограмм. В новых-то процессорах, даже если какая-то операция не была реализована аппаратно, выдавалось прерывание, так что компьютер мог сэмулировать ее программным путем — собственно, подобным образом мы в дальнейшем и обеспечивали совместимость сверху-вниз — с выпуском новых команд в новых процессорах для старых процессоров писались подпрограммы эмуляции этих команд. Да, работало медленнее, но работало. Хотя такое требовалось и нечасто — как правило библиотеки и программы компилировались под конкретные процессоры и программная эмуляция выстреливала только в случаях, когда что-то упустят при конфигурировании библиотек конкретной машины.

Тем более что в первые годы типов машин было немного, и поддерживать старые процессоры можно было сравнительно легко, к тому же с появлением специализированных вычислителей компиляция все-равно шла под конкретные конфигурации аппаратуры — в первые годы у нас практически не было кода, позволявшего автоматически определить набор вычислителей и раскидать по ним куски вычислений — эта работа выполнялась программистом. Скажем, написана программа моделирования тепловых потоков конкретного двигателя. В ней есть циклы интенсивных вычислений. И в программе они написаны из расчета работы на обычном процессоре. А тут — получат новую ЭВМ с двумя конвейерными вычислителями — и программисты меняют код — вместо циклов вставляют куски пересылки данных в векторные регистры каждого из вычислителей, затем — заполнение их регистров и запуск вычислений конкретного куска. А после — вставляют команды опроса регистров статуса этих вычислителей — отлавливают окончание работы, и затем — отправку новых кусков данных. Позднее перешли на прерывания, чтобы не тратить время основного процессора — а это снова перепрограммирование, причем уже на асинхронку, что всегда сложнее, так как требует разрисовки и отслеживания графа состояний и переходов.

Но в любом случае переход на вычислители означает, что из цикла расчета по каждому элементу делают цикл расчета по группе элементов — в данном случае — по двум группам. Причем если количество элементов в массиве не кратно размеру векторных регистров вычислителя, то добавляют обработку и такой ситуации — либо неполным заполнением регистров, когда в них отправляется меньше элементов, либо дополнением массива данных до размера, кратного размеру векторов. А если вычислителей будет, скажем, три, то этот же цикл будет переписан — он будет разбивать массивы на тройные куски и отправлять их в те три вычислителя, которые имеются в наличии — снова перепрограммирование циклов. Присутствует некоторая морока, но зато оборудование используется наиболее полно и "прямо сейчас", а не "когда все будет идеально".

В дальнейшем у нас так и шло — при появлении новых видов оборудования программирование под него сначала шло в таком ручном режиме, но постепенно выявляли закономерности, которые и перекладывались в код, все больше автоматизирующий перепрограммирование одних и тех же программ. А через некоторое время появились вычислители, способные брать данные сразу из памяти и туда же их возвращать — и снова было перепрограммирование — теперь основной код задавал в регистрах только начальные адреса векторов — с данными и с маской условий, количество элементов, а также адрес, куда надо помещать результат — и вычислитель сам все забирал, вычислял, помещал в память и выдавал прерывание "все готово". Причем адреса надо было указывать физические, а не виртуальные — первые вычислители не работали с виртуальной памятью, соответственно, и операционке надо было следить, чтобы ненароком не отсвопить эти блоки из памяти на жесткий диск — а это снова дополнительное программирование — на этот раз — закрепление участков памяти. Но это было делом будущего.

Так вот — разработчикам надоело проверять библиотеки на наличие операций умножения-деления и они добавили новый блок на отдельной плате, врезались проводами в схему, а плата первый месяц вообще лежала сверху на бумажке — для изоляции от металлического каркаса корпуса. Потом привели в более приличный вид — просверлили отверстия, прикрутили плату внутри корпуса и наконец закрыли его крышкой.

А месяц держали потому, что дорабатывали счетчик команд. В этом процессоре наращивание счетчика до следующей команды, а также обработка переходов выполнялись на том же сумматоре, что и обычные вычисления. То есть если в опкоде первый бит был нулем — это означало короткую команду длиной два байта — значит, после ее выполнения надо будет нарастить счетчик команд на два, а если один-ноль — это была длинная команда, и наращивать требовалось на три байта. Само значение инкремента — два или три — определялось логической схемкой на три элемента — тут никакой сложности не было, но затем, после того как выполнится сама команда, схема управления переключала входные шины сумматора с блока регистров общего назначения на блок системных регистров, выдавала на шину значение из регистра счетчика команд и вычисленную константу, складывала их и результат помещала обратно в регистр счетчика команд.

То есть по сути для выполнения одной команды требовалось выполнить две — ну, за исключением команд перехода — там счетчик команд складывался со смещением и результат помещался в счетчик команд. Работа шла почти в два раза медленнее. Вот это узкое место и расшили добавлением отдельного сумматора — теперь выполнение операций в АЛУ и вычисление адреса следующей команды шло параллельно — обработка команд АЛУ и загрузка-выгрузка регистров ускорились в два раза, а выполнение программ — минимум в полтора — все-таки некоторое количество команд было переходами. Загрузка-выгрузка также ускорились потому что теперь для инкремента счетчика команд не требовалась шина РОН-АЛУ, тогда как ранее сначала по ней шли данные в или из регистров, и только затем — вычисление адреса следующей команды. Причем этот сумматор использовался из той же схемы, что и новый блок умножения-деления — его и делали-то на сдвиговом регистре и на том самом сумматоре — если в очередном разряде множителя стоит единица — множимое и сдвинутый множитель суммируются, а если ноль — множитель просто сдвигается — мы такие схемки, помнится, рисовали в институте на третьем курсе. Работало почти так же, как и в программной реализации умножения, выигрыш был в отсутствии затрат времени на дешифрацию команд сдвига, проверки бита на ноль, суммирования с переполнением, проверки на ноль всего множителя и перехода в начало цикла, если он не ноль — все это делалось теперь аппаратно и скорость умножения многократно возросла даже при отсутствии матричного умножения. Да и деление стало работать тоже быстрее. Вот на этом сумматоре и сделали программный счетчик — при этом если выполнялась операция умножения или деления, то выигрыша от такого переноса не было, но сами эти операции были медленными, так что не страшно. А вот для остальных операций вычисление адреса и выполнялось параллельно с самой операцией.

И резервы для ускорения работы были — так, даже после введения программного счетчика операции обычно занимали четыре такта из-за общей шины регистров — сначала по ней передавался первый операнд, с следующем такте — второй, в третьем (и порой четвертом, пятом — если суммирование было без схемы быстрого переноса) шло выполнение самой операции, в четвертом (или еще большем) результат передавался по шине в один из регистров. В новых-то процессорах поступление данных из РОН на АЛУ выполнялось одновременно, так как было две шины и два набора дешифраторов адреса регистра, ну а запись обратно в регистры — на следующем такте по одной из шин — мы по мере поступления все большего количества микросхем понемногу расшивали такие узкие места. Причем эти места проистекали и из структуры команд. Так, мы применяли команды с двумя регистрами — результат всегда помещался в первый регистр-источник, то есть перезаписывал один из операндов. Если бы мы применили трехоперандную схему — с отдельным указанием регистра, в который помещать результат, то в принципе можно было бы сделать отдельную шину для записи результата. Но это, во-первых, заставило бы перейти на более длинные команды (а это потребует больше памяти) или уменьшить количество регистров (а это уменьшит возможности по оптимизации программ), а во-вторых, в дальнейшем все это можно будет развести по промежуточным регистрам, что все-равно потребуется делать с прицелом на конвейеризацию. Разрулим. В крайнем случае — сделаем как Интел — внешние команды перетранслируются во внутренние, а уж их можно делать какими угодно.

И, замечу, все эти улучшения были бы невозможны, возведи мы предельный уровень секретности по вычислительной технике. Нет, и сейчас все было строго — микросхемы получали только работники с нужным допуском, безопасники записывали типы и номера микросхем в журнал выдачи/возврата, а после установки в аппаратуру — в журнал установки микросхем. Сами шкафы с микросхемами опечатывались, а если работы шли на "открытом теле", как в данном случае — выполнялась ежедневная сверка микросхем с журналом, да и корпуса периодически инспектировались. Но "главными" в этом процессе были работники, а не безопасники — последние занимались только регистрацией и проверками, но не решали — кому что можно, а кому — нельзя — это решал только допуск, который также был поделен на несколько уровней — в зависимости от степени интеграции и вида микросхем — но тут мы наверное несколько перемудрили — пока ввели это на всякий случай и возможно позднее отменим. Или нет — посмотрим. У безопасников была мысль ввести безопасные комнаты, в которые работники могли входить только после переодевания, а выходить — только после сдачи одежды и внешнего осмотра. Но тут уже я воспротивился — выломать чип и сунуть под язык не так уж и сложно, а ковыряться пальцами во рту — тоже не поможет — в крайнем случае можно и проглотить. Так что такие строгости только обозлят работников, но ни от чего не уберегут.

В общем, подобными дополнениями скорость работы управляющей ЭВМ повысилась. Но были и другие доработки. Например — сетевая шина. Вначале, когда только примеривались к цифровому управлению лабораторным оборудованием, все исследовали и отлаживали на одной установке, и времени на опрос и установку регистров устройства хватало. Когда же начали работы с несколькими установками, стали возникать проблемы — если опрашивать еще как-то получалось, то на расчеты — сравнения, подгрузку данных с перфоленты — времени уже стало не хватать. Тогда разработали отдельную схему опроса устройств — процессор заносил в его регистры номер устройства, количество регистров и адрес в памяти, по которому размещались данные, и уже это устройство отправляло их последовательно в лабораторную установку. Почти сразу добавили начальный регистр, а то оказалось, что далеко не всегда требовалось заносить значения во все регистры лабораторной установки. Потом добавили битовую маску, чтобы можно было пропускать какие-то регистры — скажем, занести значения только в первый, третий и четвертый регистры. Потом добавили флаг окончания обработки пакетной передачи, а то высчитывать по тактам время передачи оказалось не очень удобным. То же самое — и в обратном направлении.

Так что шина связи с установками развивалась — собственно, это была почти что сеть, только с мастер-хостом, который и управлял всей деятельностью сети — лабораторные установки могли выдать данные в сеть только после получения от хоста своего номера и команды "выдать данные". И это был не предел улучшений. Так, в августе начали мудрить с прерываниями от таймера, а то высчитывать время по количеству исполненных команд — это сложновато, приходилось и вставлять пустые циклы (а при этом надо учесть и количество тактов на выполнение команд для расчета длительности самого цикла !), и прерывать расчетные циклы (а при этом часть времени цикла приходилось тратить на проверку — а не пора ли его прервать, чтобы успеть опросить очередное устройство !). Так что с таймером была надежда, что как минимум от этих расчетов удастся избавиться — занес в регистры таймера адрес для перехода, количество тиков, запустил таймер — и спокойно считай что там надо или выводи на печать, а когда таймер дотикает — он сохранит текущий адрес операций и поместит в регистр команд сохраненный в таймере адрес — и начнется обработка прерывания по таймеру — тут еще требовался флаг с признаком, что находимся в обработчике прерывания, чтобы при возврате из него восстановить предыдущую последовательность — а это снова команды восстановления регистров и передачи управления. Да и с вложенными таймерами надо было что-то делать — но тут я полет мысли уже остановил — получалась сложная схема управления прерываниями, а над ней работал отдельный коллектив. Так что пока просто ограничим количество одновременно поддерживаемых установок — и все, для того, чтобы попробовать новые технологии этого вполне хватит. И так уже память нарастили до двух килобайт, заменив блоки памяти на дискретных конденсаторах блоками памяти уже на микросхемах по 64 бита каждая. И по расчетам, если ограничиться только операциями считывания с перфоленты, отправки данных в установки, считывания оттуда показателей, сравнение и отправку других показателей при необходимости, а также вывод на перфоленту или на цифровое печатающее устройство, то даже эта ЭВМ могла поддерживать более тридцати установок, пусть и без расчета графиков изменения значений — этим пока могут заниматься и аналоговые вычислители самих установок. Ну а если с расчетом графиков — то штук пять, не более. Но вот если поставить ЭВМ хотя бы следующего поколения, то она сможет рассчитывать графики уже для двадцати лабораторных установок. И, наверное, уже зимой исследователи получат новую машину.

ГЛАВА 12.

Причем это была не единственная вычислительная машина, что работала на управляющих задачах. Так, у нас уже эксплуатировалась в тестовом режиме УВМ токарного станка — она днями и ночами вытачивала разные оси и болты — мы отлаживали способы управления с помощью вычислительной техники, а то автоматы и полуавтоматы, работающие по шаблонам и механическим блокам управления, были, конечно, классной штукой, но уж слишком часто их приходилось налаживать — подсточился резец — переналадка, расширился металл от нагрева — снова переналадка, а уж если промялся шаблон, или поверхности деталей в механизме отслеживания траектории — совсем труба — ведь траекторию, снимаемую с шаблона, надо передавать на резец, а на нем действуют большие нагрузки резания — следовательно, эти нагрузки должны выдерживаться и всей системой передачи траектории. Так что если для черновой обточки эти механизмы еще годились, то для попадания в допуски менее трети миллиметра все-равно требовался человек.

Ну, мы-то тем не менее широко использовали автоматы — они экономили нам уже тысячи человеко-часов в сутки — обточка осей, снарядов, зубчатых колес, картеров — все это выполнялось полуавтоматами или автоматами, пусть зачастую и в черновой обработке — человеку оставалось снять уже полмиллиметра максимум, а не десятки. А в последних версиях станков-автоматов мы отлавливали уже десятые доли миллиметра — помассивнее суппорты и направляющие, чтобы уменьшить вибрации и прогибы, дополнительные направляющие, параллельные основным, чтобы этим плечом обеспечить жесткость, дополнительные опорные поверхности, закалка кулачков и напыление износостойких металлических и керамических покрытий — народ понемногу навострялся проектировать системы автоматической обработки металлов.

Собственно, в автоматизации металлообработки мы были далеко не первыми и уж тем более не открыли Америку, где эти работы начались еще в 19м веке — сначала в середине века там изобрели револьверный станок, который позволял быстро менять режущий инструмент, затем в 70х годах появился первый токарный автомат — управление в нем выполнялось с помощью вращающегося вала, на котором были насажены кулачки с фасонными поверхностями. Затем станки-автоматы стали там появляться как грибы после дождя — сверлильные, для накатки резьбы, прорезания шлицев, фрезерные. В 90х годах появились и многошпиндельные станки. Так что неудивительно, что вскоре Америка отняла у Англии прозвище мировой фабрики.

СССР тоже активно развивал это направление. В первую пятилетку страна сосредоточилась на обычных станках, и если в 1927 году было выпущено 18 тысяч металлорежущих станков, то в 1932 — уже 46 тысяч, в основном универсальных — сорока типоразмеров. В этом же году прошли Первая конференция работников конструкторских бюро станкостроителей, а в июле — Первое Всесоюзное совещание работников станкостроительной промышленности, обсудившие типаж станков на 1932-1936 года и ряд предложений по развитию станкостроения в СССР. В июне 1933 года было издано постановление "О дальнейшем развертывании станкостроительной промышленности", где говорилось в том числе "Начать с конца 1933 г. производство одношпиндельных автоматов и полуавтоматов, а в 1934 г. — многошпиндельных автоматов.". В 1933 на Горьковском заводе фрезерных станков начали выпускать копировально-фрезерные станки, в 1934 на Московском автозаводе стали использовать многошпиндельный сверлильный станок, которым просверливали 24 отверстия в заднем мосту автомобиля, Московский завод имени Орджоникидзе начал выпускать токарные многорезцовые полуавтоматы модели 116. Последние обрабатывали детали диаметром до 200 и длиной до 1200 миллиметров.

В СССР разрабатывались и целые автоматические линии. ЭНИИМС — Экспериментальный научно-исследовательский институт металлорежущих станков — разработал свои первые линии еще в 1936 — примеривались к новой технологии. В 1937-40 годах на СТЗ Иван Петрович Иночкин разрабатывал автоматические линии. Так, его линия по обработке ступиц для трактора СТЗ-НАТИ была запущена в опытную эксплуатацию 25 ноября 1939 года, существенно ускорив работы — если раньше семеро рабочих выдавали в час 25 обработанных ступиц, то с линией двое рабочих делали 75. Позднее он разработал линию по обработке чугунного корпуса уплотнителя — она состояла из четырех агрегатных станков и того самого станка модели 116. Как и в первой линии, перемещение и закрепление деталей в станках выполнялось автоматически с помощью манипуляторов, разработанных изобретателем. Заготовки шли к станкам по наклонным ручьям, подхватывали цангами, обтачивались, шли дальше, разворачивались, снова подхватывались и обтачивались начисто. А на 1м ГПЗ были созданы линии для токарной обработки и шлифования деталей подшипников.

В 1940 выпускали уже 58 тысяч станков 320 типоразмеров.

Мы также пошли по этому пути. Для начала, потренироваться, мы создали станок по обточке валов. Ну — не то чтобы создали — модернизировали один из универсальных токарных — добавили электромуфту для включения-выключения главного хода, вал с кулачками — и схему управления от него двигателем и муфтой. Данная модель только делала несколько проточек заготовки до нужного размера, который определялся лишь количеством проточек — один оборот вала с кулачками задавал одну проточку, в конце, после отвода суппорта, кулачок толкал храповый механизм, который который сдвигал суппорт на следующую глубину проточки. И по новой — количество проточек определялось отдельным храповым механизмом, также сдвигавшимся управляющим кулачком. Смены скоростей резания и подачи не выполнялось — эти значения выставлялись рабочим и затем не менялись. Поначалу мы протачивали только одну ступицу вала. Затем добавили проточку по всей длине — тут потребовалось добавить кулачки для ограничения хода в зависимости от номера проточки. Затем таким же образом доработали еще несколько станков — и они начали вытачивать валы круглыми сутками, причем обслуживанием занимались только два рабочих вместо десяти — установка-снятие деталей, проверка размеров, смена инструмента — эти работы выполнялись вручную, но сама проточка шла автоматически. Из-за неточностей изготовления кулачка, нестабильности электропитания, постепенного износа инструмента поперечный сдвиг и последующая обработка шли на величину с некоторым допуском, поэтому оставшийся металл снимали рабочие на отдельных станках. Но — не на всех участках деталей, а только на сопрягаемых с другими деталями поверхностях.

Причем создание полуавтоматов и автоматов было не единственным направлением интенсификации обработки металлов. Мы вообще начинали с двухрезцовых токарных станков, управляемых человеком — если в обычном станке резание выполняется одним резцом, закрепленным в резцедержателе, рассчитанном на один-два резца со сменой позиций, причем резание в каждый момент времени выполняется только одним резцом, то для многорезцовых станков разрабатываются специальные приспособления — резцедержатели. При этом все резцы движутся и обрабатывают деталь синхронно и на одно и то же расстояние, соответственно, их надо устанавливать так, чтобы они обтачивали каждый свою плоскость. Например, если вал имеет три цилиндрических поверхности уступом, то их можно обтачивать сразу тремя резцами — каждый свою поверхность. Работа ускоряется в три раза. Само собой, поверхности должны иметь одинаковую длину, разве что поверхность с наибольшим диаметром может быть короче, но после нее должно быть пустое или ненужное пространство, куда сможет продвинуться ее резец, пока остальные дотачивают свои участки. Ну или ставить на более длинную поверхность два, три резца — чтобы для каждого длина хода не превышала длину самой короткой поверхности, в крайнем случае — доточить на однорезцовом станке те места, куда не достали многорезцовые приспособления — это всяко быстрее, чем вытачивать все одним резцом. Технологам было над чем поломать голову, но зато, разработав держатель для конкретной детали, можно было обрабатывать ее значительно быстрее — главное было определить поверхности, которые можно обрабатывать одновременно. Ну и чтобы мощности двигателя и жесткости станка хватило на увеличившиеся нагрузки. Уже к апрелю 1942 года с помощью десятков таких приспособлений для токарных станков, пусть пока еще управляемых человеком, мы экономили сотни человеко-часов в сутки.

Собственно, подобными приспособлениями, а то и без них, советские рабочие и до войны неоднократно перевыполняли планы. Помимо известного мне Стахановского движения тут было и движение, например, двухсотников — рабочих, постоянно выполняющих план на двести процентов. И с началом войны оно только ширилось, как ширились и движения трехсотников, пятисотников и даже тысячников. Зачинателем последнего стал фрезеровщик Уралвагонзавода Дмитрий Босый. Он и без приспособлений выполнял норму на двести, триста процентов, что в общем-то далеко не всегда сложно — помнится, в школьные годы в УПК я также выполнял норму как минимум в полтора-два раза, причем, как мне сказали — нормальной, взрослой нормы, правда, при этом добавили "Еще бы посещал регулярно — получил бы пятерку, а так — только четверка". Но денег платили аж десятку — а для советского школьника это просто дофига — в день-то ! Я как посчитал, что за полную смену это уже двадцатка, а за месяц — четыреста рублей ... да у меня родители получали по 130-150 в месяц ! Вот и задумывался — а нужно ли оно мне — высшее образование ... Правда, тут вспоминался разговор, что я слышал в бане еще до перестройки — как там один мужик рассказывал своей компании — "Я выработку повышу, а мне — херак! — и снизят расценки !". В общем, все было не так уж и просто с зарабатыванием. Но с перевыполнением нормы я не особо и напрягался — главное — сосредоточенность, присутствие внутри своих действий.

А в начале февраля 1942го Дмитрий выполнял норму на 800 процентов. Тут одной сосредоточенностью уже не обойдешься — нужно включать соображалку. Соображалка у Дмитрия работала — он придумал и сделал приспособление, которым можно было зажимать сразу три детали. Но дальше повысить производительность не получалось — при увеличении подачи ломались фрезы на его горизонтально-фрезерном станке. Тогда Дмитрий покумекал, поколдовал с инструментальщиками — и получил спецфрезы, которые могли делать сразу несколько проточек за один проход — производительность повысилась до 1480 процентов, причем он работал уже на двух станках и еще на одном обучал девчушку. К концу февраля он стал выдавать норму в 5751 процент — на одном станке стояли три фрезы, на двух — по одной — и Дмитрий перемещался между двумя станками — пока на одном шла автоматическая подача, он на другом менял заготовки и запускал обработку, да еще присматривал, как идут дела у его ученицы. Сорок норм в смену. Один иностранный корреспондент так и назвал этот трудовой подвиг — "Тайна сорока норм". И это был не единичный пример. Так, на том же УВЗ к марту уже 32 человека выдавали по десять и более норм за смену, два токаря выполняли норму на 2800 процентов — то есть выдавали 28 норм, а один фрезеровщик — так вообще — 12611 процентов — работал за 126 человек ! Все эти подвиги широко освещались в печати, так что мы были в курсе, а потом, когда наладился канал обмена опытом, мы получили и подробности, многие из которых мы также применяли на практике.

Но и до этого мы наращивали интенсивность и гибкость металлообработки. Вскоре мы перешли к настраиваемым резцедержателям, в которых положение резцов можно было регулировать по положению вправо-влево и по выдвижению глубже-мельче — стальными прокладками и клиньями на винтах. То есть появилась возможность настраивать длину и глубину обработки конкретной поверхности без перепроектирования оснастки. А так как износ резцов шел с разной интенсивностью, рабочему приходилось каждые десять-двадцать-пятьдесят деталей — в зависимости от обрабатываемой стали — пододвигать и снова закреплять, а то и заменять отдельные резцы. Но эти потери времени были гораздо меньше по сравнению с обработкой одним резцом последовательно каждой поверхности. С введением же сменных резцедержателей простои станков на подналадку сократились — отдельный работник выставлял резцы на своем рабочем месте и потом передавал держатель станочникам, которые заменяли его и продолжали работу, тогда как настройщик выверял переданные ему взамен резцедержатели — замерял вылет режущих кромок, при необходимости подвигал винтами резцы вперед, а то и заменял их на новые, а притупившиеся отдавал на переточку.

И это был не единственный шаг в интенсификации работ — мы стали разрабатывать многошпиндельные станки. Так, одна из шестерней от танка T-IV имела несколько наклонных, цилиндрических и горизонтальных поверхностей, а также глубокие проточки, да еще и отверстие имело семь шлицев. Сложная деталь. А ремонтировать технику надо. Так специально для нее мы создали четыре многошпиндельных и многорезцовых станка — на основе стандартных, но с дополнительными агрегатами, механизмами и приспособлениями. Первый — одношпиндельный — выполнял за один ход наружное точение всех цилиндрических поверхностей и черновое протачивание отверстия, для чего в нем было шесть резцов — два обтачивали внутреннюю поверхность отверстия, четыре — три цилиндрических наружных поверхностей. Все резцедержатели двигались вперед-назад, то есть в одной плоскости, и резцы торчали из них как иголки из сильно полысевшего ежика. Второй станок имел два шпинделя — первым выполнялось зенкерование отверстия для вала — этот шпиндель имел небольшой ход, который выполнялся автоматически. Второй шпиндель вращал деталь, которую при этом обрабатывали три резца — они обтачивали две наклонные поверхности, при этом резцедежатель шел под углом к оси вращения — как раз вдоль поверхностей. Третий станок обрабатывал поверхности, перпендикулярные оси детали, а также делал проточки — разделители между будущими зубчатыми поверхностями — тут работало аж восемь резцов. Ну и четвертый станок делал протяжку шлицев.

Причем, как только мы отладили всю эту конструкцию и запустили производство шестерней, наши конструкторы уже разработали более простую замену немецкой механики, так что, выточив на этих станках порядка тысячи шестерен, мы прекратили их выпуск — внутрь немецкой техники все более сильным потоком шла наша механика, оставляя от оригинала разве что бронекорпуса. Но работа не прошла зря — поначалу мы хотели было отправить эти и другие готовые шестерни и прочие детали в переплавку, так как нам они не подходили, но решили погодить и правильно сделали — трофейная бронетехника продолжала поступать. Но самое главное — мы научились конструировать и отлаживать такие многорезцовые станки, а конструктора в дальнейшем старались проектировать детали с учетом минимизации технологических операций и потребного оборудования — например, если необходимо на детали выточить две наклонные поверхности, то их наклон старались сделать одинаковым, а длину выбрать такой, чтобы их можно было обработать двумя резцами за один проход на одном станке с одной установки. Это порой слегка увеличивало вес деталей, зато существенно упрощало их изготовление. Немцы же, разбалованные большим количеством квалифицированных станочников, не часто занимались такой оптимизацией — усилия немецких конструкторов были направлены как раз на оптимизацию самих деталей, что давало, конечно, преимущества в эксплуатации, но создавало узкие места в производстве. У нас же производство изначально было таким узким местом — его-то мы и старались расшить за счет конструкции деталей, рассчитанной на многорезцовую обработку.

И вот — от многорезцовых станков, которыми управлял человек, мы начали понемногу двигаться к полуавтоматам и даже автоматам — в последних сменой заготовок занимались манипуляторы. Все эти хитрые приспособления, что мы разработали для станков с ручным управлением — головки с несколькими резцами, зажимы, дополнительные шпиндели — мы применяли и в автоматах, но в них добавлялся блок управления. Первые блоки, как я упоминал в начале главы, были чисто механическими, каждый исполнительный механизм — включения и отключения, подачи — управлялись кулачками и штифтами, а количество проходов — храповыми механизмами.

Но автоматы требовали сложной подготовительной работы — ведь все действия человека требовалось повторить в этой механике. Для наладки автомата рисовалась циклограмма обработки детали — проточки, переходы, смена инструмента, затем на ее основе изготовлялись кулачки — для этого требовалось рассчитать сектора, в которых каждый из кулачков будет толкать непосредственно свой исполнительный механизм — резец, зажим — или элементы его управления, затем наделать заготовок в виде шайбы, просверлить в них отверстия, с помощью которых кулачки будут насажены на общий вал командоаппарата, и напильником оформить внешнюю поверхность кулачка согласно профиля его циклограммы.

Расчерчивание и подготовка кулачков (а при необходимости в повышении мощности — и рычагов) занимало несколько дней, а сама наладка станка — установка кулачков командоаппарата, проверка работы, рихтование — в среднем два-четыре часа, и это если все было более-менее правильно рассчитано и изготовлено. Мы поначалу делали автоматы, рассчитанные на изготовление совсем уж простых деталей — с парой-тройкой поверхностей и переходов. Тренировались. Но и то наладка станка занимала почти два часа, а весь процесс — несколько суток. Для одной детали. А затем в процессе работы шли постоянные подналадки — особенно если кулачки истирались — поначалу для задания глубины проточки они толкали непосредственно резцы, поэтому нагрузки были довольно большими, а поверхности — недостаточно закаленными. Затем мы стали применять рычаги — это уменьшило нагрузки на сами кулачки, но повысило неточность изготовления — оси рычагов понемногу истирались, да и точность изготовления этих промежуточных элементов вносила погрешности в передаче траекторий. Снова вернулись к управлению непосредственно от кулачков, но теперь их поверхности закаливались и защищались износостойким напылением. Точность в таких системах достигла десятой доли миллиметра. Но уж очень муторно было и проектировать, и затем поддерживать их работу. А ведь для обработки другой детали, или для добавления новых операций в обработку уже существующей, требовалось менять кулачки — все или частично. Кропотливая работа. Даже несмотря на то, что вскоре мы начали делать несколько управляющих валов для раздельного управления, скажем, продольной и поперечной подачей — погрешность немного выросла из-за механической синхронизации этих устройств, так что некоторые поверхности приходилось дотачивать вручную.

Несмотря на все эти сложности, за два года мы с помощью почти сотни полуавтоматических или автоматических станков автоматизировали изготовление более чем двух сотен деталей — валов, шестеренок, штуцеров, гаек, болтов, колец для подшипников, втулок, корпусов снарядов, мин, взрывателей и прочей "мелочи", на которую до автоматизации расходовалось ежедневно тысячи человеко-часов — эти часы превратились в десятки человеко-часов разработки, наладки и подналадки, смены инструмента, а также в сотни человеко-часов смены заготовок — причем если первые работы требовали высокой квалификации, то вторые могли выполняться слабообученными работниками — многочисленные середнячки получили возможность подтянуть свой уровень.

Причем разработчики не оставляли попыток упростить командоаппараты, и основные надежды они возлагали на обработку поверхностей по шаблону. Этот способ управления траекторией был особенно эффективным прежде всего для поверхностей со сложной формой — снарядов и мин. В этом случае кулачок, управляющий поперечным движением резца, заменялся на шаблон — исчезала необходимость делать свертку образующей поверхность кривой в круговое движение, что существенно упрощало проектирование, изготовление и повышало точность — теперь управляющую поверхность можно было чертить на плоском стальном листе, по лекалам — мы почти сразу получали готовую деталь управления, тогда как с кулачками еще предстояла длительная отладка — тестовые проточки, обмер получившейся детали, подтачивание кулачка, снова тестовая проточка — для первых мин или снарядов мы делали до полусотни таких исправлений, пока не получали нужное движение резца.

И если с самой идеей работы по шаблону все было просто, то исполнение доставило много хлопот. Сложной была передача движения от шаблона к резцу. Ведь, напомню, резец испытывает нагрузки при резании, причем существенные. И если мы хотим автоматически управлять резцом для изготовления поверхностей вращения сложной формы, мы должны иметь возможность оперативно двигать его в поперечном направлении. С кулачками эта проблема была решена — они крепились на толстом жестком валу и находились локально — ехали вместе с суппортом, на него же и на вал и передавали нагрузки, соответственно они распределялись между механизмом вращения управляющего вала и цепью кулачок-резец. А шаблонам выдерживать нагрузки приходилось на гораздо больших расстояниях — собственно, вдоль всей обрабатываемой поверхности детали — попытки делать шаблоны в уменьшенном масштабе натолкнулись на погрешности и изготовления шаблона, которые увеличивались в соответствии с масштабом, и на работу передаточного механизма, так что мы стали делать только шаблоны в натуральную величину, поэтому им приходилось выдерживать нагрузки резания по всей длине — а значит их следовало крепить в надежных, жестких конструкциях. Да и плечо снятия управляющих усилий увеличивалось — шаблон близко к резцу не придвинуть, так как мешает суппорт, а это и увеличивает нагрузки, и вводит дополнительные механические передачи, то есть погрешности — мы попробовали несколько схем и все были как-то не очень. Требовалось разделить снятие траектории и собственно управление резцом. И лучше электричества для таких вещей еще не придумали. По этой схеме мы и пошли.

Первый электрический следящий привод мы сделали еще в середине сорок второго и работал он просто — щуп скользил по шаблону, прижимался к нему пружиной и, если шаблон "уходил" вглубь — то есть деталь становилась тоньше — щуп сдвигался вслед за ним и выступом надвигался на подпружиненный контакт, укрепленный на суппорте. Контакт включал электродвигатель и тот сдвигал суппорт вглубь, контакт вместе с суппортом тоже начинал сдвигаться — и так до тех пор, пока он не выходил из контакта со щупом — тогда двигатель останавливался. Если же шаблон уходил "наружу", щуп натыкался выступом на другой контакт и все повторялось, но в другом направлении.

Вроде бы все просто. Но наконечник щупа имел какую-то толщину, сам щуп двигался по шаблону с трением, так что возникали неточности, а необходимость зазора между выступом щупа и контактами приводила к неточностям перемещений. К тому же из-за толщины щупа криволинейные поверхности получались ступенчатыми, и чем выше подача, тем длиннее ступеньки. И даже на прямолинейных иногда появлялись ступеньки — мелкие неточности изготовления шаблона, дребезг щупа по поверхности шаблона из-за недостатка смазки — и вот появляются ложные срабатывания двигателя поперечной подачи. Да еще и сам двигатель имел инерцию включения-выключения, что требовалось учесть в шаблоне, либо уменьшить скорость продольной подачи — но это уменьшит скорость обработки. То есть стало даже хуже чем с механическими передачами, и народ уже начал было роптать "да нафига нам эта электрика, и без нее нормально все работает". Но я-то помнил что все станки с ЧПУ работали на электрическом приводе, поэтому настаивал на продолжении работ, тем более что занималось-то ими поначалу всего пять энтузиастов, и уж эти-то не роптали, хотя первые неудачи сильно подкосили их дух.

Но — глаза боятся, а руки делают. Сначала мы попытались избавиться от "ступенек", так как криволинейных поверхностей приходилось точить очень много, прежде всего — обтачивать поверхности снарядов на отлитых заготовках. Во втором варианте управляющего механизма мы добавили еще один щуп, двигавшийся на пару миллиметров впереди первого — так мы получили касательную к поверхности шаблона, а суппорт стал управляться разницей сигналов от щупов — выделили на это дело несколько операционных усилителей. Ступеньки сгладились, превратились в наборы конусных и цилиндрических поверхностей с шагом два-три миллиметра. И это была действительно победа — мы попробовали пострелять такими снарядами на полигоне и военные особой разницы не заметили, если только на дальних дистанциях. Для мин такая обточка увеличила разброс процентов на десять, то есть в принципе несущественно. Хотя и неидеально. Главное, что народ воспрял духом — все-таки технология показалась не слишком уж отстойной.

Следующим шагом мы переделали схему снятия траектории — теперь щупы не замыкали-размыкали контакты, а двигали рычаги потенциометров, которыми управлялась разностная схема — уменьшилось сопротивление, то есть щуп сдвинулся вперед — возникает сигнал одной полярности — двигатель суппорта включается в одном направлении. А если сопротивление увеличилось — то есть щуп сдвинулся назад — возникает сигнал другой полярности — двигатель работает в обратном направлении. Отлично. Ступеньки почти сгладились, а когда мы добавили интегрирование — почти совсем исчезли. Точность обработки стала уже треть миллиметра. В сентябре сорок второго на обточке снарядов и мин работало уже три таких станка. "Механические" станки тоже еще продолжали трудиться над такими изделиями, но обработку всех последующих криволинейных корпусов мы теперь стали выполнять только на таких станках, да и механику, по мере износа ее кулачков, мы переделывали на электрику — она оказалась значительно проще в подналадке — в ней и надо-то было подвигать переменные резисторы и конденсаторы — вместо подтачивания, а то и изготовления новых кулачков — изнашиваться в схеме управления было практически нечему, так как нагрузки в ней почти что отсутствовали, разве что на винт поперечной подачи суппорта — но по сравнению с криволинейными кулачками он имел простую, точнее — однотипную — форму поверхности, которую мог изготовить любой более-менее грамотный токарь.

Но хотелось большего. Так что в конце сорок второго к станку встала Ее Величество Цифра.

ГЛАВА 13.

Как и положено Настоящей Королеве, она не сразу приступила к делу — сначала знакомилась с ситуацией, примеривалась, пробовала, и только потом взялась за дело. Ну а мы как могли ей помогали.

Причем наша помощь началась задолго до того, как мы получили первые цифровые схемы. Сначала мы безо всяко задней мысли насчет цифрового управления просто пытались наладить производство у нас станков. Хоть каких.

Осенью сорок первого мы с моей подачи вознамерились было строить нормальные полноценные станки. Но как посчитали, сколько там потребуется шестеренок для той же коробки передач ... быстро большие объемы не осилим. Так, в советском токарном станке ДИП-200 — Догоним И Перегоним, с высотой центров над станиной 200 миллиметров — мы насчитали порядка сорока шестерен, передававших вращение от главного двигателя на ходовой вал.

Столько шестерен требовалось из-за универсальности станка. Так, он мог нарезать метрическую резьбу с шагом в полмиллиметра в диапазоне от 1 до 12 миллиметров — всего 25 ступеней. А еще — дюймовую резьбу в диапазоне от 2 до 24 ниток — всего 30 ступеней. А еще питчевая резьба, которая измеряется в числах Пи и для получения шага в дюймах Пи надо разделить на число питчей. Ее станок может нарезать с шагом от 7 до 96 питчей — всего 24 ступени. Ну и модульная резьба — с шагом от 0,25 до 3 модулей — всего 12 ступеней. Честно говоря, рехнуться можно. И от количества резьб, и от возможностей станка. Недаром он и назывался "универсальный". И недаром он был сложный. Всего на круг мы насчитали в нем почти 80 шестерен. Восемьдесят ! Там ведь еще шпиндель станка, который имел 23 шестерни и мог выдавать 18 скоростей в прямом вращении и 9 в обратном. И суппорт, где было с десяток шестерен. Думаю, там было с пару десятков метров зубчатых поверхностей. А то и больше.

Это все мы считали еще осенью сорок первого, когда я ляпнул, точнее, выдвинул предложение "Давайте делать свои станки" — было некоторое головокружение от успехов. Вот меня и постарались мягко приземлить. Но вышло другое — я задал следующий вопрос — "А зачем станку так много возможностей ?". Стали показывать и считать детали машин, механизмов, водопроводных и отопительных коммуникаций — получались тысячи, если не десятки тысяч разных деталей и соединений. А я все задавал и задавал вопросы — "А это зачем ?", "А там то же самое ... Не то же ? Ну ведь почти то же ?". В общем, народ сломал голову, пытаясь объяснить мне всю сложность, заключавшуюся в разнообразии применявшихся деталей, а я сломал себе голову, пытаясь понять — "А нафига столько всего и почти что однотипного ?".

В итоге пришли в некоторому компромиссу, что капиталисты, думающие только о своей прибыли, придумывают свои конструкции — и от незнания того, что делается у "соседа", и от желания привязать потребителя к своей продукции — чтобы тот покупал запчасти только у него, да и подсадить на свою продукцию не помешает — если уж начали ее использовать, то обучаются работе именно на ней, и если понадобится что-то еще — наверняка прикупят у того же производителя. С видами резьб почти такая же ситуация — сначала каждый городил кто во что горазд, потом не смогли договориться в мировом масштабе о единой системе — ведь тогда кому-то придется менять свою инфраструктуру, а она уже была немаленькой. Так и тащили этот "воз" дальше — совсем как со старым кодом в программах — вроде бы и надо переписать, чтобы упростить поддержку и модификацию, но и времени не хватает, и стремно — снова все менять и отлаживать. Дело знакомое.

Но у нас с инфраструктурой все было хорошо, в том плане что ее практически не было — те несколько десятков километров городских сетей, что присутствовали в БССР, все-равно скоро придется менять. Ну а производственные сети сами себя смогут переделать. Так что волевым решением мы приняли поддержку только метрической резьбы — где могли, стали отрезать старое и нарезать новую резьбу, а где все-таки требовалась именно стыковка со старой — ставили переходники, благо универсальные станки никуда не делись. Но и в остальных областях мы ввели строгую унификацию — по набору валов, шестерен, гаек, тяг, втулок и прочих фитингов. Правда, еще и сейчас эта работа не была закончена, так что для старой техники мы еще выпускали запчасти. Но — на универсальных станках.

А для новых деталей мы стали выпускать узкоспециализированные станки — очень быстро нам стало понятно, что "настоящую" промышленность мы не потянем. Скажем, одни станки могли обрабатывать детали длиной до сорока сантиметров и диаметром до десяти — как раз для всякой мелочевки. И стали должны использоваться конструкционные, то есть сравнительно мягкие, позволяющие работать на высоких оборотах без создания слишком жестких конструкций станков и применения мощных моторов. А уж для деталей из более твердой стали мы делали станки повышенной прочности и мощности. Ну и универсальные никуда не девались и были готовы обрабатывать заготовки, которые окажутся не по зубам нашим недо-станкам.

Эти ограничения по области применения станков позволяли существенно упростить коробки передач. Для совсем уж простых деталей было вообще достаточно ременной передачи со сменными шкивами — нужна другая скорость — переставляешь шкивы нужных размеров и точишь. Да и для более сложных деталей нами часто применялась такая же схема, только со сменными зубчатыми колесами, чтобы исключить проскакивание и обеспечить жесткость передачи — это позволило не тратиться на изготовление коробок передач для станков — как-то я не припомню, чтобы для обточки одной и той же детали требовались частые переключения — обычно основная обработка шла на одной скорости подачи и вращения, а чистовая — на другой. Ну так можно сначала обработать группу деталей начерно, затем вручную поменять скорость вращения шпинделя — и обточить их начисто. Да, будут потери — и времени из-за необходимости снимать крышку, менять зубчатые колеса или шкивы, закрывать крышку, и точности, времени — из-за переустановки деталей — так-то при обработке детали шкалы и нониусы выставлены под конкретную деталь, а когда ее снимают а затем ставят заново — требуется снова выставлять нули под конкретный вылет детали из бабки — он всегда будет немного различаться. Всегда да не всегда — вскоре рабочие просто начали применять упоры, по которым и выставлялись детали при повторных установках. По чистоте поверхности тоже все получалось не так уж плохо — зачастую было достаточно на последних проходах уменьшить подачу — и тогда точность детали и чистота поверхности удовлетворяли в большинстве вариантов. В общем, подобными мерами можно было решить многие проблемы — за счет некоторых потерь времени при перенастройке мы смогли получить много новых станков.

И такие станки были в основном без возможности вытачивания винтовых поверхностей — для того у нас были другие станки, специализированные именно на такой обработке, и конечно же с ограничениями по диапазонам обработки — скажем, шаг винтовой поверхности — от 1 до 6 миллиметров с шагом по миллиметру — то есть всего 6 ступеней вместо 12. И безо всяких дюймовых, питчевых и модульных резьб — только метрическая. А другой тип станка — наоборот, вытачивал резьбы с шагом от 7 до 12 миллиметров, и тоже через миллиметр — снова 6 ступеней, и снова — только метрическая резьба. Вот пусть конструкторы укладываются в такие жесткие рамки, ибо нефиг. Зато это требовало в каждом из станков всего по десятку шестеренок — тут уже без коробки скоростей не обошлось, так как снимать винтовую заготовку и потом ее устанавливать так, чтобы попасть витком в начало обработки — дело сложное и муторное, винтовые поверхности лучше обтачивать за одну установку. К тому же для вытачивания винтовых поверхностей требовалось согласованное вращение шпинделя и ходового винта, и связка должна быть жесткой, без проскальзываний. Так что тут без шестеренок — никуда.

Тем более что с шестеренками и вообще зубчатыми поверхностями дело понемногу налаживалось. Так, в ноябре сорок первого для их производства мы приспособили строгальный станок. Сначала на нем мы вытачивали длинные зубчатые рейки. Причем в первом варианте резец был только один, фасонный — за несколько проходов он протачивал одну впадину между зубцами, потом рейка сдвигалась — снова несколько проходов резцом, снова сдвигалась — где-то часа за два можно было таким образом создать метр зубчатой рейки. Ну, это мы вначале пробовали обрабатывать рейки по одной — уже скоро мы начали устанавливать сначала по две, потом по три, пять, семь реек — станок был мощным, из депо, где он вообще обтачивал паровозные и вагонные рамы, так что все харчил за милую душу.

Дальше — больше. Мы стали применять протяжки, в которых несколько резцов последовательно стачивали свои объемы металла, все больше и больше приближая выемку к нужному профилю — объем снимаемого металла определялся формой резца, и если первые стачивали только небольшую борозду, то последние уже начисто рихтовали прилегающие друг к другу стороны двух зубьев — в итоге протяжка длиной двадцать сантиметров с шестнадцатью резцами за один проход протачивала все что нужно, и на метр зубчатой рейки уходило всего пятнадцать минут. Но для данного станка это было уже пределом — мощности не хватало, мы даже уменьшили количество одновременно устанавливаемых реек до четырех, иначе нагрузки при резании сразу несколькими зубцами получались слишком большими. И это при том, что мы использовали мягкую сталь, которую потом поверхностно упрочняли — токами высокой частоты и износостойким напылением. К тому же в наших станках мы применяли в основном мелкие зубцы для повышения точности, ну а уж где требовалась передача большой мощности, там нарезали зубцы по взрослому — на зуборезных станках. Но для обычных станков рейки мы стали делать именно так — строганием.

По этой же технологии мы вскоре стали нарезать и шестерни, только их закрепляли в поворачивающейся головке, да и зубцы протяжки, особенно последние, финишные, имели другую форму — ведь зубья шестерни располагались на окружности, а не на прямой, как в рейках. Но работа шла быстро, общие трудозатраты и затраты станочного времени существенно снизились, даже несмотря на всю эту возню с протяжками, точнее — их резцами, особенно последними, финишными — они должны были придавать окончательную форму зубьям, которые различались в зависимости от шага зубцов и диаметра шестерни, поэтому их следовало обтачивать с особенной точностью, так что работы инструментальщикам хватало, хотя они понемногу делали спецприспособления, рассчитанные на обточку зубьев нужной формы — начали с самых востребованных и постепенно расширяли номенклатуру приспособлений.

В итоге к концу сорок второго мы вышли на объем производства более чем в две тысячи станков в месяц — а это в пересчете на годовое производство — двадцать пять тысяч станков в год. Напомню, перед войной СССР всего выпустил 58 тысяч станков. За весь сороковой год. Весь СССР. То есть мы как минимум по количеству работали уже почти как половина Союза. Справедливости ради отмечу, что таких успехов мы смогли достичь только за счет упрощения конструкций станков и только после освобождения в начале сорок второго Минска и Могилева с их развитой промышленностью, в том числе станкостроительной. Минский завод имени Кирова с его протяжными, центровальными, ножовочными гидравлическими станками, станкостроительный имени Ворошилова — сверлильные, токарные. Ну и так далее — над станками работали более двадцати предприятий, что мы восстановили с освобождением большей части БССР, причем не обязательно именно станкостроительных — скажем, если где-то хорошо налажено литье крупногабаритных чугунных изделий — там начинают заниматься отливками станин. Летом к нашему станкостроению "подключилась" промышленность Восточной Пруссии во главе с Кенигсбергом — помимо непосредственно станков и металлообрабатывающих производств мы получили много опытных наставников и рабочих. Так что такие объемы были неудивительны.

Правда, в Союзе была и шире номенклатура станков, и сами они были зачастую сложнее, мы же ориентировались на специализированные станки, которые имели свои ограничения наподобие упомянутых выше, а то и были заточены на изготовление одной детали — например, на обработку затвора АК-42 — обточка боковых поверхностей ведущего выступа, верхней поверхности боевого выступа обрабатывались на специальном продольно-фрезерном станке. Его "специальность" заключалась лишь в ограниченности хода стола — всего десять сантиметров по горизонтали, причем ход был только продольный, без поперечного, и полсантиметра по вертикали — только чтобы была возможность немного компенсировать неточность изготовления фрез и износ резцов. И всего одна скорость вращения — так мы сэкономили шестерни, а также длину и количество винтовых подач, размер стола — этот спецстанок по трудоемкости был раз в десять проще универсального продольно-фрезерного. И раз в двадцать меньше — его можно было бы поставить и на стол.

Собственно, он там и стоял — конструктора сделали его станину из сваренных труб, а чтобы сохранить жесткость — сварили их в виде куба, по его граням. Доступ сбоку был неудобным, но он и не требовался — оснастка вдвигалась только спереди до упора и потом закреплялась поворотом рукоятки. Я, привыкший к литым станинам с плавными обводами, даже крякнул, когда увидел этот каркасный кубик со сторонами в полметра и выставленными напоказ внутренностями в виде двигателя, редуктора, стола — пожалуй, таких не делали и в моем времени, они больше подходили для какого-нибудь фантастического фильма. А когда по моей просьбе его покрасили в белый цвет, вообще-то нехарактерный для станков (но характерный для техники "будущего", как ее показывали в фантастических фильмах), да еще добавили косые полосы красного и желтого цвета — типа дизайн — все смотрели на станок странно, но с неизменным интересом. И вскоре пошли эксперименты с окраской, так что пришлось привлекать художников к новой теме промышленного дизайна — станки должны быть еще и красивыми, а не только работать.

Помимо специальной конструкции этот станок имел специальный набор фрез и специальное приспособление для зажима затворов — напомню, сам станок был специальным. Фрезы надевались на общий вал и были разного размера, чтобы они могли одновременно обработать несколько поверхностей, а зажим был рассчитан сразу на десять затворов — по пять затворов в два ряда головами друг к другу. Так они и шли на обработку — группой — пока один рабочий зажимает очередную партию в сменном приспособлении, другой выполняет обработку, а затем снимает приспособление, отдает его первому и получает другое приспособление с еще необработанной группой затворов, тогда как его помощник вытаскивает обработанные затворы, отдает их контролеру на обмер, и вставляет в зажим новые. Две минуты — и десять затворов обработаны. Час — обработано триста затворов. Сутки — и семь тысяч затворов, год — четверть миллиона. Станок с помощью своих спецприспособлений и спецфрез обрабатывал лишь часть поверхностей затвора, но делал это быстро. Другие операции обработки затвора выполнялись на других станках и приспособлениях, для остальных деталей автомата также существовали свои станки, но вся линия станков была рассчитана на производство четверти миллиона автоматов в год — мы ее отладили как раз к началу осени сорок третьего и начали разворачивать еще три — и, думаю, миллион автоматов в год будет маловато, надо два, а лучше три — чувствую, повоевать еще придется, и очень скоро.

Всего же на изготовлении АК-42 в одной линии новой конструкции было задействовано почти триста станков и полтысячи единиц приспособлений и специнструмента — автомат был более трудоемким изделием, чем, например, СКС, которому требовалось для той же производительности всего пятьдесят станков — там меньше деталей, проще их обработка, поэтому можно было пустить два-три потока. В старой линии АК-42 производительностью менее ста тысяч автоматов в год работало чуть более сотни станков — собственно, новая линия выросла из старой, когда в первом приближении отладили саму конструкцию автомата, выявили основные узкие места в изготовлении и нашли как их ускорить или оптимизировать. Так что большое количество получалось за счет упрощений самих станков, их заточенности под ограниченный набор возможностей. Но для массового производства такой подход — самое оно. И, тем не менее — половина от производства станков СССР — это было нашим большим достижением, которое мы активно пиарили в прессе и по радио. За что получили втык — типа разглашаем военные тайны. Ну да, есть такое, виноваты. С другой стороны — пустить пыль в глаза никогда не помешает — все по Сунь-извините-Цзы — если ты слаб, показывай что силен.

Так и мы — пусть станки рассчитаны на ограниченный круг операций, а рабочие могут работать только на этом типе станков, но тем не менее, станки — вот они, рабочие — тоже в наличии — так что мы не врали, ну а то, что кто-то принимает эти станки за универсальные агрегаты, а рабочих — за таких же универсалов — так мы не будем им мешать в их заблуждениях, глядишь — со временем и подтянемся до этих ожиданий, и вместе с тем "они" еще и подумают — а надо ли нападать, коль у нас такие производственные мощности. Собственно, сейчас предки своих потомков получали от нас аналог "Звездных Войн", но уже в нашем исполнении — авось подергаются на пустом месте. Привет Рейгану из будущего.

Хотя для них это дерганье было как слону дробина -США производили ежегодно более 150 тысяч станков — в три раза больше чем довоенный СССР. Впрочем, и по другим видам техники у них было подавляющее превосходство. Так, в 1941м Форд за шесть месяцев построил завод по производству бомбардировщиков Б-24 — каждый час из него выходило по одной машине, 600 бомбардировщиков в месяц. Мощь. Знаменитые грузовые корабли "Либерти" производились со скоростью три штуки в день, эскортные авианосцы "Касабланка" на тридцать самолетов каждый — по одной штуке в неделю. Правда, это не помогло — по пока неподтвержденным сведениям, в начале сентября американцы снова попытались высадиться в Северной Африке, и немцы их "приняли" очень нехорошо, причем по еще менее подтвержденным сведениям, тут была и наша вина. Ну, с этим еще предстоит разбираться — пока нам поступила только совершенно непонятная нота протеста о передаче технологий Германии. Само собой, мы ничего не передавали, но одна наша подлодка еще в конце сорок второго затонула в Данцигском заливе — экипаж был спасен, субмарина подорвана, но без подтверждения об уничтожении спецоборудования. Так что все могло быть, и, возможно, американцы злились на нас не зря. Shit happens.

Как бы то ни было, наши объемы производства станков громко прозвучали по всему миру — какая-то республика, да во время войны ... это как минимум необычно. Правда, мы-то знали, что это достижение было скорее теоретическим — к лету сорок третьего мы действительно выпустили двадцать пять тысяч станков, только это был весь наш выпуск — начиная с первых десятков, изготовленных еще в ноябре-декабре сорок первого. Причем это количество включало в себя не только металлорежущие станки, но вообще все — например, те же гибочные станки, применявшиеся в том числе для производства химического оборудования, или для транспортеров сыпучих веществ — песка, гравия, зерна.

Причем чем дальше, тем все больше закрадывалось сомнений — а нужно ли нам вообще столько именно металлообрабатывающих станков. Поэтому с мая сорок третьего мы несколько снизили объем производства массовых станков и сосредоточились на двух направлениях — на спецстанках для обработки крупногабаритных деталей и на дальнейшей автоматизации металлообработки. А то по крупногабаритным станкам у нас уже ощущался недостаток. Так, для обточки прокатных валков шириной четыре метра у нас был только один станок, еще довоенных времен, и еще один, сделанный уже нами. А требовалось, по нашим прикидкам, штук десять — чем дальше, тем все больше нам потребуется прокат. Это сейчас, скажем, автотракторная техника шла с фанерными кабинами и кузовами, и даже топливными баками. Сколько она еще так пробегает ? Требовались более долговечные — стальные — кузова. А для этого нужен прокат тонкого листа, его оцинковка — и для всего этого нужны станки, агрегаты, механизмы. Строительство также требовало много металла. И это не только пруток для железобетонных конструкций — мы прорабатывали вопросы строительства промышленных зданий из металлоконструкций, хотя бы на перекрытиях. А то сейчас многие цеха были построены из дерева — бревен или щитов из досок — и оштукатурены для предохранения от огня. Понятное дело, что это все временные конструкции, даже если где-то — особенно для высоких цехов — возводились железобетонные колонны. Вот для металлоконструкций потребуется много труб, балок, швеллера — снова требуются станки для проката металла. Впрочем, и для производства железобетонных панелей — после войны придется строить много жилья, для него же — машины непрерывной разливки стекла, закалки, изготовления стеклопакетов для окон. И для всего этого проката требуются валки, а для них — токарные станки для обточки, причем немалых размеров. И десяток таких станков — это минимум.

Вот на эти работы мы и стали переводить все больше людей, производивших станки. Так-то у нас станочников было более двухсот тысяч человек, причем более тридцати тысяч из них — настоящие, с нормальным обучением и опытом работы, еще пятьдесят — уже обученные нами, пусть и по сокращенным программам. А остальные были способны выполнять только одну-две операции — их интенсивно подтягивали, но до универсалов или хотя бы хороших середнячков, способных читать чертежи и по ним составлять план обработки детали, им было еще далеко. На других заводах СССР таких называли "операторами" — людьми, которые могут выполнять только одну операцию.

В любом случае, наши двести тысяч станочников выливались в порядка полусотни заводов, аналогичных Харьковскому паровозному или Сталинградскому тракторному. Ну, с учетом того, что у этих гигантов было много смежников — ну пусть десятку таких заводов. Это много. До войны на ХПЗ работало восемнадцать тысяч рабочих и три с половиной тысячи ИТР — а ведь этот завод начал первым выпускать Т-34. Хотя до того он уже выпускал легкие танки, но технологии были не ахти — так, выпуская в год от пятисот до полутора тысяч танков, технологии ХПЗ были построены по принципу мелкосерийного производства, с использованием универсальных станков, требовавших рабочих высокой квалификации.

Работы по внедрению поточного производства начались только с освоением танка Т-34 — по оценкам, в начале сорок первого завод мог выпускать двести-триста танков, а корпусной и сборочный цеха — вообще пятьсот — но тут уже не успевали смежники — как на самом предприятии, так и на других заводах. Конечно, играла роль и излишняя сложность первой версии танка — за два военных года советские конструкторы проделали большую работу по его упрощению (в РИ к концу января сорок второго было отменено использование на танке 5641 детали 1265 наименований). А ведь ХПЗ помимо танков выпускал еще и паровозы, то есть указанная численность распределялась между несколькими видами продукции.

Впрочем, сейчас, в сорок третьем, ХПЗ был эвакуирован на Уралвагонзавод — там до войны построили кучу площадей, но так и не смогли их заполнить (а может как раз и не собирались, строили на случай возможной эвакуации), так что УВЗ вобрал в себя много "беженцев" — в двух корпусах там даже находились самолетостроители. Ковчег. Он еще и расширял свои собственные производства — так, только в сорок первом там за три месяца были построены два мартена, залит фундамент под прокатный стан. В итоге к началу сорок третьего УВЗ имел численность 31 тысячу рабочих и служащих, причем в рабочих учитывались не только станочники или слесаря, а все. А станочный парк — всего четыре тысячи металлорежущих станков и сотня единиц кузнечно-прессового оборудования. При этом завод вышел на объем производства 7,5 тысяч Т-34 в год, получая от смежников только двигатель, электрику и вооружение — все остальное он делал сам, но помимо танков он выпускал много чего еще — бронекорпуса для Ил-2, другие бронедетали самолетов, корпуса для авиабомб, детали реактивных снарядов, даже передки для гаубиц и пушек. И это, повторю, всего на четырех тысячах станках и двенадцати сталеплавильных печах с загрузкой всего в двадцать тонн.

То есть у нас в пересчете по количеству оборудования и станочников у нас было как минимум двадцать таких заводов, а по мощности металлургических печей — пять. Но даже исходя из мощности печей мы не собирались производить сорок тысяч танков — пока две тысячи единиц годового производства тяжелой бронетехники — танков и самоходок — были нашим пределом, который мы не предполагали превышать — довоюем на том что есть. Правда, с учетом вездеходов и БМП — мы производили в годовом исчислении столько же гусеничной техники, что и СССР — более пятнадцати тысяч штук. Но и трудоемкость БМП раз в пять меньше, чем у танков — что по броне, что по оружию, а для вездеходов — и раз в десять. Структура изделий у нас была другая, рассчитанная на пехоту — бабы, конечно, еще нарожают, но и тех кто уже есть хотелось бы сохранить.

ГЛАВА 14.

Вот и автоматы АК-42 были такими же изделиями, с помощью которых мы рассчитывали сохранить жизни как можно большего количества наших людей. Поэтому новые разработки в их производстве продолжали появляться с завидной регулярностью, тем более что за автоматизацию металлообработки выплачивались немалые премии. Например, затвор СКС почти полностью обрабатывался протяжками — отливка была близка к конечной детали, оставалось только забазировать и снять припуски. И, так как большинство поверхностей затвора СКС были прямолинейными, использовать протяжки сам бог велел.

Их и использовали. Глядя на то, как ловко и быстро обрабатываются затворы СКС, "автоматчики" тоже начали делать попытки приспособить эту технологию для своего изделия. Причем к этому были и свои предпосылки — начиная с апреля сорок третьего все больше затворов стало вытачиваться из заготовок, отливаемых по выплавляемой форме — сначала в группе кокилей отливались восковые модели, затем они обливались гипсом, он схватывался, воск вытапливался — и уже в этих одноразовых литьевых формах отливались затворы. По старой технологии затвор вытачивался из цельного куска, при этом снималось очень много металла и затрачивалось много станочного времени, причем строгать протяжками смысла не было — все-равно пришлось бы елозить несколько раз, так что обработка фрезами была выгодна. С новой же технологией фреза снимала очень небольшой слой металла, так что подачу можно было увеличивать раза в два, но для увеличения в три раза уже не хватало прочности наших спецстанков — получались слишком большие нагрузки на раму, и сварная конструкция из труб быстро бы трескалась. Да и все-равно получалось медленнее, чем возможно — ограничением служили и обороты фрезы. Так что по идее требовались более прочные станки.

"Ну или совсем другие" — сказали изобретатели и сделали протяжку, которая снимала припуски за один проход — две секунды — и обработано несколько поверхностей, которые ранее обрабатывались на фрезерном за две минуты. Увеличение скорости обработки — в шестьдесят раз, — секунда прямого хода и секунда обратного. Правда, на фрезерах обрабатывалось сразу десять деталей, тут — только одна, но это все-равно ускорение обработки в шесть раз. Эдак мы сможем сделать в год на одной линии уже не два миллиона автоматов, а двенадцать. Если, конечно, подтянуть все остальные станки к такой производительности. И если научимся так быстро заменять заготовки. В фрезерном-то станке на смену приспособления с заготовками есть целых две минуты, а тут заготовки надо подкладывать каждые две секунды. Ясное дело, без механизации и автоматизации процесса не обойтись.

И конструкторы начали с переработки приспособления, которым зажимались заготовки. Чтобы попробовать технологию они использовали универсальные тиски — зажимали в них заготовку, при этом выполняя танцы с бубном в попытке зажать ее максимально ровно, чтобы протяжка прошла точно вдоль обрабатываемых кромок. Помучавшись буквально пару дней, сделали для тисков дополнительную оснастку — заготовка вкладывалась в оснастку, а уже она зажималась в тисках — оснастка горизонтировала заготовку своими внутренними поверхностями, а сама ложилась в тиски горизонтально своими внешними горизонтальными поверхностями. Тут еще не было никакого чуда — обычная работа по конструированию оснастки, которой можно повысить скорость работы и снизить требования к квалификации — со спецоснасткой кривизна рук и глаз конкретного рабочего становится менее значимой величиной. Собственно, именно таким способом мы и повышали наши производственные мощности.

Ну, ладно — с вопросом правильного ориентирования заготовки разобрались. Приступили к увеличению скорости зажима. Тут-то и возникли проблемы. Протяжка идет параллельно столу и норовит свернуть крепежные приспособления вместе с деталью — возникает мощное опрокидывающее усилие. И заодно — выдрать деталь из зажима. Соответственно, ее надо зажимать с большим усилием, а сверху никак не прижать — там ходит протяжка. Стали прикидывать разные способы, но во всех случаях выходило, что поверхность, которой деталь соприкасается с зажимом, слишком мала, надо зажимать очень сильно, и все-равно сил трения может не хватить — собственно, даже в первых опытах деталь нередко вырывало из тисков, а потом — из приспособления. Народ стал размышлять:

— А может, строгать вертикально ?

— Как это ?

— Ну сверху-вниз. Тогда деталь будет опираться своим концом в стол. Заодно вообще можем высвободить весь верхний конец — и тогда протяжка сможет обрабатывать и поверхности с обратной стороны затвора.

— А ведь точно ... тогда и усилия на протяжке уравновесятся.

— Ну вы и напридумывали ... станок резать не дам !

Его и не пришлось резать — для старого станка сделали обычное горизонтальное приспособление, но с упором, а ход головки просто ограничили — теперь заготовка выступала за пределы зажима на три сантиметра, а хвостом мало того что зажималась со всех сторон, так еще и упиралась в массивный блок — зажим был сделан из двух стальных плит, находившихся под углом друг к другу — нижней плитой он крепился к рабочему столу станка, а вертикальной боковой — обеспечивал детали упор. Сама протяжка также преобразилась — она стала состоять из шести протяжек, которыми обрабатывались сразу все поверхности, идущие вдоль затвора. Вот только проблему быстрой смены детали решить пока не удалось, а с ручной заменой скорость обработки из расчета на одну деталь была та же, что и на фрезерном, разве что теперь обрабатывались сразу все поверхности, то есть количество станков снижалось вдвое. Уже неплохой результат. Попробовали было ввести пневматический привод вместо ручного, но заготовку все-равно приходилось подавать горизонтально, и она при падении достаточно длинной частью внутрь зажима "дребезжала", так что зажим не всегда срабатывал.

— Надо все-таки переходить на вертикальную ориентацию заготовки — тогда она будет падать хвостом, а не горизонтальными поверхностями, соответственно отскок будет не таким большим и зажим сможет ее подхватывать.

Так и поступили. Станок никто портить не дал, ну так мастера сделали новый. Ему не требовалось длинного рабочего стола, поэтому каркас сварили все из тех же стальных труб. Ну и несколько направляющих длиной десять сантиметров — их просто взяли от одного из уже устаревших станков, разрезали на части нужной длины, отстрогали поверхности, восстановив их работоспособность, ну а чтобы уменьшить вес механизмов в верхней части станка, вместо механического кривошипного привода применили электромуфту, которой и делали реверс, когда после рабочего хода вниз головка с протяжкой поднималась вверх.

Схема получилась легкой и прочной — если в обычных протяжных или строгальных станках рабочая головка ходила только по двум направляющим, то в новом станке она находилась внутри каркаса из четырех направляющих, то есть поддерживалась уже со всех четырех сторон. Конфигурация режущих инструментов позволяла дополнительно облегчить конструкцию. Напомню, затвор АК представляет собой цилиндрический стебель длиной сантиметров семь с проточками и головку, на которой находятся выступы, расположенные перпендикулярно друг другу, с восемью продольными поверхностями — горизонтальными и вертикальными. Соответственно, наши конструктора обрабатывали все эти поверхности за один проход, для чего головка станка имела восемь протяжек. И, так как они резали поверхности, находившиеся на противоположных сторонах затвора, усилия компенсировались — пусть и не полностью, так как и длина, и количество поверхностей все-таки различалось. Тем не менее, это существенно снижало боковые нагрузки на головку и, соответственно, на конструкцию всего станка.

В общем, сам-то станок сделали к началу лета сорок третьего, и потом три месяца конструировали и отлаживали автоматическую смену заготовок. Теперь заготовка подавалась вертикально, попадала в гнездо зажима, там зажималась губками и ими же центрировалась. Сначала сделали было кассетную подачу, когда рабочий набивал десятью затворами длинную плоскую кассету из двух направляющих, вставлял в приемник — и уже из нее заготовки последовательно попадали в зажим — для этого станок имел разжимающий механизм, который разводил стенки кассеты в стороны, высвобождая замки каждой детали, так что из станка кассета выходила в виде двух стальных лент с торчащими снизу выступами замков. Но вскоре и это упростили — просто ввели виброжелоб, по которому заготовки спускались к рабочей зоне — рабочему требовалось лишь подкладывать в него новые заготовки.

Основной проблемой стало автоматическое ориентирование заготовок. Ведь протяжки рассчитаны на обработку только своих поверхностей, и если ей под резец попадется чужая — деталь будет испорчена. Да и своя поверхность должна попасть так, чтобы она оказалась строго параллельна режущим кромкам протяжек. Когда заготовки зажимали вручную в первых вариантах станка, это решалось просто — одна из поверхностей была уже обработана, и рабочий просто поворачивал затвор, прикладывая эту базу к плоской неподвижной поверхности зажима — и зажимная губка лишь поджимала другую — еще необработанную — сторону — она обрабатывалась на других станках, но верхние плоскости таким образом были сориентированы по базе, относительно которой и шла их обработка. Сейчас же все стороны выступов были еще не обработаны, соответственно, по ним нельзя было забазировать заготовку. И не забазируешь — ведь предполагалось, что станок и будет обрабатывать все эти поверхности за один рабочий ход. Требовалась другая база.

Сначала хотели было в качестве нее использовать проточку вдоль стебля, он у нее были слишком маленькие кромки — всего с миллиметр-полтора, соответственно, они могли очень легко встать в неправильное положение, так как плечо было очень небольшим. В итоге пришлось внизу стебля стачивать две параллельные площадки — по ним и стало выполняться автоматизированное базирование заготовки. Создание самих баз пока выполнялось квалифицированными рабочими — собственно, они и работали в основном только на таких операциях, тогда как последующую обработку делали менее опытные рабочие, компенсируя недостаток опыта применением спецприспособлений — зажимов, которые ориентировали детали по базам, сделанным опытными рабочими — подготовка производства стала сложнее, зато само производство — проще.

Проблема ориентирования была решена и в начале сентября станок заработал на полную мощность, выдавая в сутки более тридцати тысяч заготовок. Конечно, остальные участки работали в прежнем режиме, так как для них требовалось создавать такие же станки и приспособления, да и проблема базирования оставалась узким местом — пока эта операция выполнялась людьми. Но и этот единственный станок позволил нам убрать из линии десять фрезерных станков, которые ранее обтачивали все эти поверхности затворов, и причем работал на новом станке только один рабочий самой невысокой квалификации — теперь от него даже не требовалось правильно вставлять заготовки — все, что ему было нужно — это подкладывать их в виброжелоб головками в одну сторону — дальше все делали механизмы (потом автоматизируем и эту работу). Одно это высвободило двадцать рабочих за смену, причем рабочих с более высокой квалификацией.

Правда, остававшиеся многочисленные узкие места линии не давали развернуться на полную мощность, поэтому для станка разработали еще несколько пар зажим-протяжка, которыми можно было обрабатывать и другие детали, в которых были прямые поверхности с небольшим объемом снимаемого металла — что и было вотчиной протяжек. Так, мы наконец-то начали разрешать проблему индивидуального транспорта, прежде всего для гражданских — все-таки на своих двоих перемещаться гораздо дольше. А на новом станке мы стали вытачивать ступицы заднего колеса для велосипедов — там ведь много наклонных поверхностей, которые позволяют колесу вращаться в прямом направлении, но тормозят его, когда велосипедист нажимает на педали в обратном направлении, попросту — когда он тормозит. Вот под протачивание этих выступов и был приспособлен новый станок — шесть тысяч втулок в сутки существенно увеличили наше производство велосипедов, тогда как раньше мы их делали штук двести максимум. Правда, к этому времени были разработаны сварочные станки для сварки рам, да и новые станки по производству цепей тоже подошли — в общем, все было одно к одному. Так этот станок и работал — есть заготовки для затворов — переналаживается на них, обрабатывает день-два-три, затем, по исчерпанию запасов, переналаживается на другую деталь и обрабатывает ее.

Правда, новый станок проработал всего два месяца — сварная конструкция из труб оказалась непрочной и ее повело. Но к тому времени мы уже начали применять в каркасе угловой прокат — он прочнее и за счет более длинных полок, и за счет того, что это все-таки прокат, ну а где не хватало жесткости — добавляли дополнительные внешние силовые элементы. В итоге станины наших станков, рассчитанных на автоматическую смену заготовок, стали очень легкими, воздушными — это в обычных станках человеку нужно обеспечить удобный доступ к рабочему пространству станка, из-за чего надо оставлять много свободного пространства вокруг стола — тот же фрезерный, в виде буквы "Г", требует делать массивными обе "палки" "буквы" — и вертикальную, и горизонтальную — чтобы они держали усилия резания. В каркасных же станках эти усилия распределяются равномерно по ребрам, образующим замкнутый силовой контур — тут уже можно не беспокоиться о быстром и удобном доступе такого крупного "механизма", как человек — механику смены заготовки можно делать любого размера — пролезала бы сама заготовка. Конечно, мы не делали сплошную "вязь" из элементов силового каркаса — все-таки доступ внутрь станка был нужен не только механизмам, но и людям — наладчикам, ремонтникам, но за счет сварного каркаса при изготовлении станков мы избавились от такой трудоемкой операции, как литье крупногабаритных конструкций, и вообще следующие лет десять наши станки имели неповторимые внешние черты.

И работа всех этих автоматизированных станков не была бы возможна без пневматических зажимов. Ведь за одну секунду обратного хода механике необходимо вытащить обработанную заготовку, сориентировать новую по базовым поверхностям и затем ее зажать. Сначала мы попытались сделать все это чисто на механике — с помощью кулачкового командоаппарата, как в станках. Но постоянные переделки, сложность изготовления, износ — все это существенно увеличивало трудоемкость. Тем более что управляющая последовательность работы постоянно менялась. Так, сначала мы выяснили, что быстро сориентировать деталь, установить ее в приемное гнездо и зажать — не получится. Пришлось разделять этапы ориентирования и установки — теперь за это отвечали два разных механизма, к которым вскоре добавился третий — вытаскивания детали — первый механизм подхватывал деталь из виброжелоба, проворачивал ориентируясь на технологические плоскости и затем вдвигал в зажим — к этому времени третий механизм уже забрал обработанную деталь из зажима. И для каждого механизма требовался свой командоаппарат, который к тому же должен был работать синхронно с остальными. Ну, синхронность по идее можно было бы обеспечить общим валом, но это накладывало ограничения на размещение механизмов — места тупо не хватало — станок был слишком маленьким и внутри механизм не помещался. К тому же зажимать деталь надо было с большим усилием, то есть требовалась мощная передача от кулачков, а значит мощный вал, для него — мощный привод и мощный корпус. А мощный — значит массивный — места перестало хватать вообще. А если разместить его снаружи каркаса — потребуются длинные тяги. Длинные и прочные, чтобы передать нужные усилия, особенно по зажиму. То есть снова увеличиваются размеры крепежных гнезд, к тому же возрастает масса перемещаемых деталей, что требует более мощного привода. Конструкторы и вышли из положения, заменив механический зажим пневматическим — кулачок теперь управлял золотником, а уж тот пропускал сжатый воздух к зажиму. Нагрузки на кулачок резко снизились, так как теперь он двигал вал золотника, который оказывал гораздо меньшее сопротивление. Поэтому размеры командоаппарата стали гораздо меньше — он поместился внутри станка. А сам по себе сжатый воздух позволял передавать усилия с помощью гибких шлангов. То есть командоаппарат с его кулачками и золотниками стал компактной структурой, от которой к исполнительным устройствам тянулись шланги — теперь эти устройства можно было размещать где угодно. Ну, с некоторыми ограничениями, но они были гораздо менее строгими по сравнению с чисто механическим приводом. Так и работали механизмы станка — открывали и закрывали заслонки по заданной программе, при этом воздух вырывался из клапанов, создавая четкий шипящий ритм — пш пш-пш, пш пш-пш. Оно дышало.

Мне-то пневматика была известна разве что по отбойным молоткам. Пневматический инструмент имел к этому времени более чем семидесятилетнюю историю — первые пневматические инструменты для разрушения горной породы были разработаны итальянским инженером с французским именем Жермен Сомейе — он разработал этот инструмент для прокладки туннеля под Альпами. Затем подобный инструмент был использован в 1870х годах для прокладки Сент-Готардского туннеля, причем его сначала прокладывали с помощью паровых машин, но дело шло медленно, и даже с человеческими жертвами при взрывах паровых котлов, так что в итоге и там стали применять пневмоинструмент и даже локомотивы на пневматическом ходу — сжатый воздух генерировался плотинами горных рек — их энергию как бы "перенесли" внутрь тоннеля с помощью сжатого воздуха. Перфораторы того времени весили 70-80 килограммов и работали со станины, что было неудобно в узких шахтах, поэтому многие шахтеры просто отказывались его использовать, предпочитая ручной труд — как говорится, "Устал на лопате — отдохни на молотке". В 1897 году был создан отбойный молоток весом всего 20 килограммов — пневматика все прочнее прописывалась в горном деле. Советский Союз пневматические молотки сначала покупал из-за рубежа, а в 1929 году запустили их производство на Ленинградском заводе "Пневматика" — завод был организован американцем Джоном Ленке еще в 1899 году и до революции выпускал сначала пневмоинструмент и запчасти к нему, а с 1915 — компрессоры и кузнечные молоты. И вот с 1929 года пошли отбойные молотки — ОМ-3, ОМ-5 — до этого завод выпускал бурильные и рубильные пневмомолотки, пневматические трамбовки для железобетонных, формовочных и других работ. В 1930м году была попытка создать свой пневматический отбойный молоток местными силами на Луганщине, но не сложилось из-за реорганизаций — заказчик — Лугануголь — был ликвидирован, так и не предоставив нужные чертежи Луганскому патронному заводу, который вроде бы соглашался изготовить партию таких молотков. И помимо пневматических в СССР делали и электроотбойные молотки — в 1934 году Константин Николаевич Шмаргунов — директор Томского индустриального института — спроектировал удачную модель КНШ, которая и стала массово использоваться на шахтах. Больше же всего пневмомолотков в тридцатых было в Германии — в 1933 году там было 64 100 молотков, в Бельгии — 23 000, во Франции — 19 719, в Англии — 12 335, в СССР в 1937 году было около 13 000 молотков.

Но вообще пневматика долгое время рассматривалась как новое слово в технике — в 19м веке даже строились пневматические железные дороги и линии метро. Так ,в Англии в 30х-40х годах 19го века было построено несколько железных дорог с пневматическим приводом. Для этого вдоль полотна прокладывалась труба, в нее подавался сжатый воздух, который толкал поршень внутри трубы, и этот поршень через разрез в верхней части трубы толкал вагоны. Несмотря на проблемы с надежной изоляцией этого разреза, эксплуатировались дороги длиной длиной от двух до тридцати двух километров с одной и боле насосными станциями. Причем скорости передвижения были достаточно высокими — так, пятитонная тележка разгонялась до 72 километров в час — паровозам тогда такое и не снилось. На другой дороге — в Ирландии — состав массой 30 тонн двигался со скоростью 64 километра в час, причем в этой системе воздух не нагнетался за поршнем, а наоборот откачивался перед ним — привет Илону Маску с его Гиперлупом ! Американец Альфред Элай Бич — изобретатель и владелец журнала "Scientific American", даже построил прототип пневматического метро — линию длиной 95 метров, в которой вагоны передвигались силой сжатого воздуха, причем воздух как накачивался сзади вагона, так и откачивался спереди, как в пневмопочте — Бич строил в Нью-Йорке и системы пневмопочты, так что опыт был. За год на необычной новинке прокатилось четыреста тысяч человек, а для развития было собрано денег по подписке, почти достигнуты договоренности с городом о продолжении финансирования, но дальнейшему строительству помешал сначала биржевой крах 1873 года, а затем развитие электромоторов. В 1861 году свой "духоход" построил в России Степан Барановский — отец Владимира Барановского, разработчика артиллерийских скорострельных систем. Сжатый воздух для духохода хранился в 34 баллонах на прицепном вагоне и обеспечивал движение в течение двух-трех часов, причем сам двигатель был довольно компактным — всего два поршня диаметром 150 миллиметров и ходом 300 миллиметров. Помимо железных дорог сжатый воздух также пытались применять и для автомобилей, и для подводных лодок, и даже для самолетов — и везде он проиграл электричеству и ДВС, оставшись конкурентоспособным в системах пневмопочты — так, в 1934 году в Париже протяженность сети пневмопочты была 437 километров.

Конкурентоспособными пневматика оказалась и во всяческих приводах разнообразных устройств — помимо упоминавшихся отбойных молотков — в тормозах, турбобурах и много где еще. Применялась она и в промышленности. И этому было много причин. Пневмопривод был прост в изготовлении — ему не требовались цветные металлы как электродвигателям, сложные системы герметизации, как для гидропривода — утечки если и были, то существенно не влияли на работоспособность. Ресурс пневматических устройств также был выше гидравлических в два-четыре раза, а электрических — в десять-двадцать раз. Низкая масса исполнительных устройств обеспечивала самые высокие скорости среди всех видов привода — 15 и более метров в секунду для поступательного движения и до 100 000 оборотов в минуту для вращательного, ну а про массовую отдачу я писал ранее, когда рассказывал про ракеты — для электропивода она составляет 2-4 килограмма на киловатт мощности, для пневмопривода — 0,3-0,4 килограмма — в десять раз меньше, то есть они весят в десять раз меньше при той же мощности. Сжатый воздух можно было передавать на десятки километров при сравнительно небольших потерях. Так, в 1888 году в Париже была построена городская компрессорная станция мощностью насосов в 1500 кВт, а к 1891 году ее мощность составила уже 18 500 кВт — она передавала фабрикам и заводам энергию сжатого воздуха давлением шесть атмосфер по городской сети протяженностью 48 километров.

Конечно же, пневматика не была лишена недостатков. Так, для создания сжатого воздуха требовались компрессоры с фильтрами и охладителями воздуха, по цехам приходилось разводить трубы для передачи сжатого воздуха, применять устройства для сбора и отвода конденсата. Да и КПД исполнительных механизмов был не на высоте — если в ударном инструменте пневматика и электрика шли вровень, имея КПД порядка 30-40%, то во вращательном электрика вырывалась вперед — у нее было 60-70%, тогда как у пневматики — не более 35%.

Тем не менее, пневматика активно использовалась на предприятиях — в то время электродвигатели были сравнительно дефицитным изделием, поэтому пневмопривод использовался достаточно широко, тем более что он позволял экономить медь не только на электродвигателях, но и на проводке. Да и с электроэнергией дело обстояло не везде хорошо, а энергия сжатого воздуха образовывалась из механической энергии без электрогенераторов — снова экономия. Так, в нашем распоряжении было несколько десятков пневматических токарных и фрезерных станков — с приводом именно от пневматического, а не электрического двигателя ! А также многочисленные приспособления, работавшие от пневматики — прежде всего зажимы — токарные патроны и прочие. Многие, даже некрупные, предприятия имели свои компрессоры и сети сжатого воздуха. Поэтому неудивительно, что наши конструкторы постарались приспособить для своих нужд уже готовую инфраструктуру и конструкции пнемвопривода.

ГЛАВА 15.

Причем сама инфраструктура оказалась не такой уж сложной — для технических устройств требуется давление всего от трех до восьми атмосфер. А сами компрессоры — достаточно компактные устройства. Например, компрессор с диаметром цилиндров 240 миллиметров и ходом поршня 160 миллиметров при 650 оборотах сжимает 6,5 кубометров воздуха в минуту до давления в 8 атмосфер, и для его привода достаточно двигательной установки мощностью 60 киловатт — 80 лошадиных сил. А уж что это будет за установка — неважно — это может быть и электродвигатель, и ДВС, и паровик — в этой "всеядности" и была подкупающая привлекательность этого источника энергии для станков.

Мы использовали разные варианты — где что найдут. Причем те компрессорные мощности, что стояли на местных предприятиях, мы существенно нарастили за счет неожиданного источника — отработавших свое двигателей танков, грузовиков и самолетов. Убрать топливную систему, систему зажигания — и пользуйся на здоровье. Скажем, если объем цилиндров танкового В-2 почти 40 литров, да если его еще немного расточить, то при ну пусть даже на двухста оборотах он сожмет 8 кубометров воздуха в минуту с давлением более десяти атмосфер. Нам-то столько не надо, поэтому мы еще больше растачивали цилиндры — им ведь теперь не требовалось выдерживать высокие давления, поставили другие кольца, под крышку поставили подкладку, чтобы нарастить внутренний объем цилиндров, увеличили просветы входных и выходных клапанов — в итоге объем двигателя, теперь уже компрессора, вырос на треть, а давление снизилось до приемлемых шести атмосфер, которые можно было безбоязненно выпускать в сети предприятий. И теперь на двухста оборотах он выдавал 16 кубометров воздуха в минуту, а если было нужно, то увеличением оборотов получали еще больше сжатого воздуха. Само собой, мы использовали двигатели, которые уж совсем не подходили для установки на технику — заваривали пробоины из расчета на более низкие давления в цилиндрах, а если для компрессоров использовались авиадвигатели, то там вообще могли отсутствовать какие-то цилиндры — все-равно остальные еще могли работать на сжатии воздуха. Так, у нас скопилось более сотни двигателей М-15 с бомбардировщиков ТБ-3, почти две сотни DB-601 с немецких бомбардировщиков и истребителей — а ведь советские двигатели изначально имели объем под пятьдесят литров, а немецкие — тридцать три литра, и мы его дополнительно увеличивали и таким образом получали компрессоры.

Тут главной проблемой было состыковать их с движителями, для которых мы поначалу активно приспосабливали паровозы — перевозки все-равно практически встали, и мы использовали их паровые машины для создания механической энергии, которой и вращали не только электрогенераторы, но и компрессоры. Ведь каждый паровоз мог выдать несколько сотен, а то и пару тысяч лошадей — грех было не использовать такую мощь. Тут проблемой было передать всю эту мощь на несколько компрессоров — последние требовалось надежно зафиксировать, а также создать прочную механическую передачу. Конструкции были разными. Где-то использовались ременные передачи, где-то — карданные, а где-то валы компрессоров подключались напрямую к ведущей оси паровоза — пара компрессоров — снаружи и один-два поменьше — под паровозом. В итоге к середине сорок второго мы получали в минуту более двух тысяч кубометров воздуха, сжатого до шести атмосфер — а это две тысячи киловатт станочной энергии как минимум для двух тысяч станков и десятка тысяч пневматических приспособлений и подъемных механизмов. И это в дополнение к тем системам, что были установлены в БССР до войны — а это еще столько же мощности. То есть пневматикой была обеспечена почти пятая часть нашего станочного парка.

Правда, широко использовать пневмоприводы мы стали не от хорошей жизни — не хватало электромоторов — тут и нехватка цветного металла для обмоток — мы использовали даже дюралюминий с самолетов и танковых дизелей, и недостаточные мощности по выплавке и прокатке электротехнической стали. Поэтому в сорок втором наши конструктора — зачастую студенты хорошо если второго курса — ставили пневмодвигатели куда только можно. Причем предпочитали не поршневые, а ротационные — в первых требовались цилиндры, поршни, коленвалы, тогда как во вторых все просто — корпус из чугуна и эксцентрично расположенный ротор с лопатками из текстолита — воздух давил не на поршни, а на лопатки, которые из-за этого смещались, заодно вращая и ротор, а после совершения оборота походили к выпускному отверстию и выпускали свою порцию сжатого воздуха, тогда как ротор продолжали толкать другие лопатки. КПД был практически одинаков, зато уменьшался вес и трудоемкость изготовления, а трение было достаточно мало — коэффициент трения текстолита по чугуну при смазке — всего 0,07. При диаметре ротора 25 миллиметров он мог вращаться со скоростью в 10 000 оборотов в минуту, при 65 миллиметрах — 3500 оборотов. С такими двигателями машинка для сверления отверстий диаметром до 8 миллиметров при давлении 5 атмосфер выдавала 200 ватт мощности, работала при 2000 оборотах в минуту и весила всего 1,8 килограмма, расходуя полкубометра в минуту, причем на сверление одного отверстия в металле толщиной миллиметр она затрачивала четыре сотых секунды, а на сантиметр — одну десятую — мы массово применяли такие машинки для автоматической рассверловки в стендах — там можно было от одного двигателя задействовать несколько сверл одновременно, главное чтобы они располагались рядом.

Вообще было принято, что потребители сжатого воздуха различались по классам. Так, пневматические сверлильные машины с диаметром сверления 3-13 миллиметров требовали до 0,6 кубометра в минуту, поршневые диаметром сверления до 45 миллиметров — до полутора кубов, а роторные на таком расходе могли сверлить отверстия максимум 32 миллиметра. То есть один компрессор мог обслуживать одновременно от четырех до десяти сверлильных станков, а с учетом того, что они не работали одновременно — и до двадцати — но тут уже требовалось согласовывать очередность их работы. Впрочем, такое согласование требовалось и для станков с электроприводом, если электросеть предприятия была маломощной.

Вот технологи и рассчитывали нагрузку от потребителей, с учетом очередности их работы, добавляли расход на трение, утечки — и исходя из полученных цифр, а также заложив запас на будущее — проектировали и строили пневмосети цехов. Где-то ставили один компрессор и делали от него разводку трубами по цеху, где-то ставили несколько компрессоров на отдельные участки — все зависело не только от потребления и наличия компрессоров, но и от труб, которые были под рукой. Скажем, для объема засасываемого воздуха в 5 кубометров в минуту и длине сети не более 25 метров было достаточно трубок внутренним диаметром 37 миллиметров, а если засасывали 100 кубометров в минуту, да передавали их на дистанции до двух километров — тут уже требовались солидные трубы диаметром 253 миллиметра. Ну, мы таких монстров не делали, ограничившись номенклатурой труб в 60, 82, 120 и 160 миллиметров — как раз по калибрам наших минометов, чтобы унифицировать производство, причем порой ставили параллельно две-три "тонких" трубы вместо "толстой" — производство тонких мы автоматизировали раньше всех и выпускали их несколько километров в месяц — тут ведь не только пневматика, но и те же минометы, пусковые для реактивных снарядов, водопроводы — такие трубы много где нужны.

Такие же расчеты выполнялись и для другого оборудования. Так, шлифмашинки требовали 0,6-1,5 кубометра, аппараты для обдувки моделей от формовочного песка — от одного до девяти — в зависимости от диаметра сопла, пневматические трамбовки и вибраторы — до 0,7 кубометра — мы уже активно использовали литье металлов, поэтому механизация создания форм для литья была для нас важным делом. Как и подъемные работы — грузоподъемность в 150 килограммов требовала 0,05 кубометра — 50 литров — сжатого воздуха на один подъем на высоту метра, а для полутора тонн — уже 0,4 кубометра. Вырубка заготовок из листа с помощью рубильно-чекальных молотков расходовала до 0,65 кубометра в минуту, пневматический напильник при расходе четверть кубометра в минуту давал мощность двести ватт и мог сделать полторы тысячи движений в минуту с осевым усилием 9 килограммов, а сам весил почти три килограмма — количество разнообразного оборудования на пневматической энергии поражало мое воображение, тогда как для местных это было в порядке вещей — они рассказывали даже про паровой привод простецких станков, что для меня, привыкшего к повальному применению электропривода в исполнительных устройствах, было дикостью. Правда, привык я к нему уже в постсоветское время — в школе пришлось поработать напильником, да и дома у нас была только ручная дрель — благо сверлить довелось в основном только дерево и кирпич, а сделанные мною пара дырок в бетоне оставили неизгладимое впечатление — всего-то полчаса сверления вперемешку с матом и попытками раздробить камешки ударами молотка по строительному гвоздю — тогда я повторял работу перфоратора, еще даже не предполагая, что такие инструменты существуют.

Так и здесь — неожиданное вылезало из-за каждого угла, так что я вскоре перестал вообще чему либо удивляться и лишь старался поддержать разумную инициативу соратников. Хочется им пневмопривода — да на здоровье ! Ротационного ? И отлично ! А почему ? "А потому что ротационные приводы были и легче, и производительнее." Так, ручная сверлильная машина с поршневым приводом и наибольшим диаметром сверления 32 миллиметра расходовала 1,5 кубометра воздуха в минуту, выдавая при этом 420 оборотов в минуту и полторы лошадиные силы мощности — киловатт. Машинка весила 16 килограммов. А вот роторные машинки, рассчитанные на сверление отверстий до 32 миллиметров весили уже 14 килограммов — немного поменьше чем поршневые, расходовали уже два кубометра, зато выдавали два киловатта — сверление можно было выполнять быстрее. То есть упоминавшийся мною ранее компрессор, производивший 6 кубометров воздуха, обеспечивал три таких станка, затрачивая на это 60 киловатт мощности. КПД всей системы получалось десять процентов. Но тут вступали как раз соображения нехватки электродвигателей — слишком много их уходило на механизацию тяжелых работ — добычи топлива, перемещения сыпучих грузов и так далее — и это несмотря на десятки тысяч двигателей и генераторов, что были в БССР до войны — мы даже снимали со станков электродвигатели и заменяли их пневмодвигателями — несмотря на более низкий КПД всей системы получалось выгоднее сжечь больше топлива, но зато механизировать, скажем, какой-то участок по его же добыче.

И неожиданно вынужденный частичный переход на пневмопривод позволил нам нарастить базу станков, и, самое главное — станочников и конструкторов. На станках с пневмоприводом работали в основном ученики, вытачивая не слишком ответственные детали, так как несколько просела чистота изготовления и точность хода — давление в воздухопроводах плавало, поэтому частота вращения пневмодвигателей имела разброс, больший чем у электрических — у тех даже если напряжение и плавало, обороты все-равно существенно снижались передачами, а одновременно снижалась и неравномерность вращения вала с нагрузкой. Да и набор скоростей у пневматики был ограничен нижним пределом давления — на входе двигателя мы установили штуцер с переменным сечением, но ниже трех атмосфер его не поставишь — оно становится слишком низким, чтобы эффективно вращать пневмодвигатель. Потом, когда появился штуцер с мягким изменением размера отверстий, нам стала доступна плавная регулировка оборотов. Но и такой ограниченный диапазон скоростей позволял нам наращивать производство станков и интенсивность обучения подрастающих станочников. Ну и заодно получать вал некритичных изделий.

Самым же главным выхлопом вынужденного использования пневматики стало то, что конструкторы не были ограничены в использовании силовых приводов, так как их производство было гораздо более простым, чем для электрических двигателей. Поэтому конструкторская мысль перла. Так, они старались заменить зубчатые передачи где только можно. Например, избавились от продольной зубчатой рейки, по которой ходил суппорт при ручной подаче, а заодно и от самой продольной ручной подачи — предполагалось, что все будет выполняться с помощью автоматической продольной подачи от пневмопривода — длинный ходовой винт они заменили системой тяг — сначала, для пробы — просто на обычной веревке. На удивление, работало, хотя точность была невысокой — по нагрузками веревка растягивалась. А когда заменили на металлический трос, точность стала практически как с винтом — теперь вместо того, чтобы вращать длинный ходовой винт, который двигал суппорт, пневмодвигатель вращал колесо, оно перемещало замкнутый трос, который оборачивался на другом конце станка вокруг такого же колеса, но без привода. Ну а трос тянул суппорт.

Пришлось повозиться с проскакиваниями троса — сначала заменили было его на цепной привод, но затем просто добавили прижимное колесо. Тросовая система продольного перемещения суппорта могла работать до двух недель, после чего требовалось подтягивать трос, так как он растягивался по действием усилий и возникал люфт — несмертельно, но лучше было от него избавиться. Быстрых скоростей резания на таких станках все-равно не достичь — если увеличить подачу, то даже с прижимным роликом трос начинал проскакивать, так как нагрузки, возникающие при врезании резца в металл заготовки, начинали превышать силы трения в системе колесо-трос. Но на небольших подачах, да с мягким металлом — цветметом либо малоуглеродистой сталью — милое дело. С середины сорок второго года большинство учеников тренировались сначала на таких эрзацах, и только потом, набив руку, переходили на нормальные станки. Так мало того — конструктора попытались заменить на ту же систему и передачи поперечного перемещения резца. Но там уже не выгорело — размеры суппорта недостаточно большие, чтобы впихнуть туда тросовую систему. Да и винт поперечной подачи гораздо меньше продольного винта — уж его-то можно и изготавливать.

Тем не менее, благодаря всем этим пневматическим уродцам конструктора получили опыт создания независимого привода на исполнительные механизмы, без использования многочисленных зубчатых передач. В дальнейшем эти навыки пригодились при проектировании станков с программным управлением. А с августа сорок второго мы начали получать с востока примерно по десятку тонн меди в месяц — наряду с другими цветными металлами — молибденом, никелем, хромом — это стало основным грузом для воздушного моста, установившегося с большой землей — туда — режущие пластины из спеченных сверхтвердых материалов, автоматические сварочные станки, оборудование для электрошлаковой сварки, антибиотики, оттуда — цветмет. Ну а после соединения наших территорий весной сорок третьего поток цветных металлов только возрос, возросло и производство электродвигателей. Несмотря на это, мы продолжали выпускать пневмодвигатели — если для обработки металла лучше было применять электрические двигатели — прежде всего из-за лучшего КПД всей системы, то для деревообрабатывающих станков пневматика вполне подходила еще долгое время — даровое топливо в виде опилок и массовое производство газогенераторов с двигателями представляло пневматике неплохой шанс остаться в строю.

Да и в станках пневматика прочно прописалась — по прикидкам оказалось, что это самый подходящий движитель для зажимных приспособлений — меди требуется гораздо меньше, чем скажем для зажимов чисто на электромагнитах — только для привода золотников — а усилия пневматика развивает довольно большие, при этом дает достаточную длину хода и небольшой расход сжатого воздуха. Так, для ручных пневморычажных прессов требовалось всего от шести литров воздуха в минуту, в другом зажиме поршень диаметром 75 миллиметров при ходе 32 миллиметра и давлении воздуха 6 атмосфер расходовал 2,8 литра и выдавал усилие в 265 килограмм. А поршень диаметром в 350 миллиметров при том же ходе и давлении расходовал 64 литра и выдавал усилие уже в 5750 килограммов — передвигать и зажимать с помощью воздуха было очень выгодно. Диаметр в 400 миллиметров выдавал вообще усилие в девять тонн. И требования к источникам сжатого воздуха снижались — компрессор с приводом в полкиловатта — три четверти лошадиной силы — мог выдавать пятьдесят литров воздуха в минуту — а это — возможность одновременного переключения работа нескольких зажимов, а неодновременно — и пары десятков. Хоть лошадь ставь на эти компрессоры.

Причем была возможность существенно снизить трудоемкость зажимных устройств. Так, если требовался сравнительно длинный ход, то применялись системы с поршнями — они требовали обработки и цилиндра, и поршня, и штока — причем все — на токарных станках, но эт овсе-ранво было гораздо проще, чем делать электродвигатель. Если же ход требовался сравнительно небольшой, то можно было применить мембранные движители — воздух впускался в полость, мембрана им отжималась и давила на тягу — здесь для изготовления деталей требовалось уже гораздо меньше токарной обработки, вплоть до ее отсутствия (если не принимать во внимание соединительные штуцера и прочие детали), а в основном можно было обойтись штамповкой — что корпуса, что самой мембраны. Причем можно было сэкономить и на мембране — так, плоская мембрана могла выдавать ход длиной до половины своего диаметра. То есть если поставить мембрану диаметром десять сантиметров, то получим пять сантиметров хода — этого достаточно для подавляющего числа зажимов, которые обычно и проектировались из расчета короткого хода зажима — клином или кулачком. Если же все-таки требовался более длинный ход, можно было применить гофрированную мембрану — она могла выдать уже несколько диаметров хода.

Так что мы все чаще стали применять пневматические зажимы — даже на станках с ручным управлением. А заодно развивали и математический аппарат пневмопривода. В это время было еще мало книг по его расчетам. Так, на русском языке какие-то попытки сделал Н.А.Бухарин в книге "Основы проектирования механизмов автоматического управления автомобилем.", опубликованной в 1941 году — там он пытался вывести уравнения расчета времени срабатывания пневмоприводов в автомобилях — тормоз, открытие-закрытие дверей и тому подобное. Причем делал он это методами численного интегрирования — трудоемким способом для ручных вычислений зато очень подходящим для нас, вооруженных вычислительными машинами. Наши конструктора, правда, нашли там несколько ошибок, неточностей и упрощений, связанных с неправильным учетом трения, а также неполным рассмотрением вопросов движения поршня — но период распространения волны давления и период наполнения он там рассмотрел, так что наши сказали "Фигня, дополним" — и начали активно развивать данное направление. Причем отсутствие точных расчетов нас не тормозило — как и в других направлениях, мы создавали первые устройства на основе эмпирических прикидок, чуть ли не на глазок — работает, и ладно, а что отвалится — подварим. Это позволяло нам начинать пользоваться плодами новых технологий почти сразу, пусть и в небольших объемах, и уж параллельно мы докручивали и теорию, и практику.

Так вот — стал пневмопривод использоваться и в исследованиях по станкам ЧПУ. Причем зимой сорок третьего, когда меди еще не хватало, электромагниты для управления золотниками мотали даже из стальной проволоки, согласовывая ее сопротивление с усилителями. А то и вообще делали два золотника — первый — управляющий — переключался с помощью совсем уж маломощного электромагнита, и этот мелкий золотник управлял переключениями второго — силового — золотника, который уже управлял исполнительным механизмом. Схема громоздкая, но "на попробовать" сойдет. Тем более что как раз к началу сорок третьего конструктора массово дозрели до станков с программным управлением, благо все было готово — сами конструктора, наличие множества приводов, опыт работы с командоаппаратами. Не хватало самой малости — возможности измерять расстояния и загонять их в управляющую машину.

Для начала попробовали переводить сигналы потенциометров в цифру. Точность по сравнению с механическими командоаппаратами повысилась, но не сильно. Препятствием к ее дальнейшему наращиванию был сам механический контакт — тут и трение, и его площадь, уменьшавшие распознавание малых перемещений. Ну, это еще можно было решить рычажной системой, когда малые перемещения с ее помощью превращаются в сравнительно большие, приводящие к изменениям сопротивления, которые заметны для электроники. Но в дополнение к этому мешала неравномерность сопротивления самого реостата по его длине — пусть и в пределах единиц процентов, но для малых расстояний это было существенно. А если захотим измерять дистанции в метр, полтора — соответственно, тут потребуется длинный реостат, который будет сложнее защитить от охлаждающей жидкости, про его точность я уж молчу. Но для начала мы ограничились длиной обрабатываемых деталей до двадцати сантиметров — таких деталей был вагон и маленькая тележка. Так что если сможем хотя бы их обработку организовать на ЧПУ — это будет большой плюс.

Но с потенциометрами оказалось слишком много проблем. Самая явная — износ, который накладывает ограничение по количеству измеренных перемещений. Далее — температурный коэффициент сопротивления — сопротивление меняется в зависимости от температуры. Это надо будет учитывать. Сам контакт может вносить дополнительное сопротивление — от загрязнения, окисления — надо следить за его чистотой. Ну и наконец сопротивление имеет некоторую зернистость — так, для полосковых сопротивлений она определяется зерном материала, которая составляет как минимум одну десятую микрометра. Для витых реостатов все еще хуже — у них разрешающая способность равна диаметру проволоки, при этом еще возникает резкая смена значений при переходе контакта с витка на виток — контакт сдвинулся, встал на двух проволоках — сопротивление изменилось на длину окружности витка. В принципе, можно сделать хоть микронную проволоку, но она быстро изотрется, а если подвижный контакт сделать мягким — он будет пружинить, то есть дергаться — плавность измерений совсем пропадет. Самый лучший вариант — использовать длинную проволоку — тут и отсутствие зернистости, и витков — только она должна иметь высокое сопротивление и быть механически прочной — тут уж больше всего подходят сплавы типа нихрома. Но и с ним не хорошо — проволока диаметром 0,2 миллиметра имеет сопротивление всего 0,35 Ом на сантиметр длины, и шумы электронной схемы могут просто задавить такие небольшое изменение сопротивления. С сопротивлениями кругом — вилы. А так хотелось ...

ГЛАВА 16.

Тут-то я и подкинул идейку считать импульсы — по аналогии с колесиками на компьютерных мышках — в них были проделаны щели, через которые то проходил, то не проходил свет от светодиодов — схема считала количество импульсов и таким образом вычисляла проходимое расстояние. Попробовали. Точность повысилась до десятой доли миллиметра — сотни микрон — этого было достаточно для девяноста процентов всех обрабатываемых поверхностей, что потенциально избавит от ручного управления станками на большинстве операций. Но, раз мы взялись за решение этой проблемы, нам хотелось довести точности до микронных допусков. А для этого требовалось вообще избавиться от механических элементов в системе измерений, а то сейчас колесико с прорезями каталось по длинной зубчатой рейке, да к тому же для повышения разрешающей способности его подключили через мультипликатор — сами-то размеры колесиков и реек были небольшими, как в часах, но, раз есть механический контакт, он будет изнашиваться, тем более что мультипликатор был очень нагруженной частью.

К счастью, такие приборы у нас уже были — дифракционные решетки. Когда по ним перемещается световое пятно, решетка разлагает его на полосы, которые также двигаются — вот и появляются импульсы, которые можно считать. Ну а считать мы уже умели. И, так как точность разложения зависела от шага решетки, то ею можно было управлять, создавая решетки с разным шагом — то есть мы могли управлять и нужной точностью измерений. А если ее не хватит либо решетки получатся слишком трудоемкими — ставим две решетки, которые последовательно разлагают световое пятно и затем получающиеся из него полосы. Дело в шляпе.

Класс ! Точность измерений возросла до единиц микрон. Это если двигать решетки вручную, при неработающем станке. Когда же началось точение, аппаратура повела себя как взбесившийся заяц — постоянные включения-переключения привода каретки вперед-назад, причем неравномерно — то проедет вперед, а назад не стронется, то наоборот — отскочит на пару миллиметров — поверхность получалась даже хуже, чем с первоначальным вариантом — с механическими контактами. Вырубили станок, проверили схему, привод — ничего подозрительного. Снова включили, получили "зайца" и снова выключили. Сели думать.

Вибрации ! Резание создавало вибрации, которые передавались на решетку и она гоняла импульсы туда-сюда, причем интенсивными пакетами — дернет вперед — пошли импульсы одного направления, дернет назад — другого. Причем импульсы бегали настолько быстро, что часть импульсов пакета проскакивала мимо схемы — она просто не успевала их отработать, так как шел перенос от предыдущего импульса, и новый попадал между тактами, поэтому измеренное передвижение получалось небольшим, меньше чем фактический сдвиг от вибрации. А от других пакетов все импульсы успевали отработаться, так как толчок от вибрации был медленнее — и вот каретка отъезжала на большее расстояние.

Ну, "дребезг клавиш" был для меня не пустым звуком. Ввели соответствующую схему — поставили стандартную схему на триггерах и RC-цепочке. Н-н-ну-у-у-у ... да-а-а-а, количество импульсов снизилось, хотя что-то все-равно порой проскакивало мимо кассы. В общем — импульсы из-за вибрации — все-таки не дребезг — они и в самом деле показывают положение инструмента. Вот только надо их как-то фильтровать — считать, но не использовать. В итоге пока поставили обычный сдвиговый регистр — в нем не было переноса разрядов, поэтому он работал гораздо быстрее счетчика и успевал отработать все имупльсы. А уже его выход поступал на счетчик. То есть счетчик теперь считал импульсы не непосредственно от решетки, а от сдвигового регистра — последний как бы делил количество импульсов на количество своих разрядов — скажем, работает в нем четыре разряда — и частота тиков будет в четыре раза меньше. Это снижало точность измерений в те же четыре раза.

Но иногда и этого не хватало. Вроде бы начнешь работу — четырех разрядов достаточно, а поработаешь — и снова начинается дребезг, приходится увеличивать количество разрядов — вначале просто перепаивали проводники, потом поставили штырьковые перемычки и меняли разрядность их переставлением, потом тупо добавили регистр, в котором задавалась маска для нужного разряда — чтобы управлять программно, хотя необходимость переключения пока отслеживали вручную. В итоге недели через три кто-то заметил, что меньше разрядов требуется на новом резце, а когда он поработает — количество разрядов требуется увеличить.

— Ха ! — сказали наши разработчики — Так это из-за изношенности резца ! Он притупляется, точение начинает идти хуже — вот и возрастают вибрации !!!

— Ну молодцы. И как это отслеживать автоматически ?

В итоге пришли к следующему. Нам ведь известно, куда движется станок. И если поступают импульсы обратного значения — значит, это вибрация. Вот и стали считать такие импульсы — как только они начинали "зашкаливать" за текущую разрядность сдвигового регистра — программа просто увеличивала количество его разрядов — так-то его разрядность была уже восемь бит, а с какого конкретно бита брать сигнал переноса и зацикливания — за это отвечал отдельный регистр-маска. Заодно мы научились программным способом отслеживать износ инструмента -подизносился — и уменьшаем подачу, а то и сигнализируем оператору, что пора менять резец.

А в конце мая сорок третьего я как-то зашел к ЧПУшникам — а у них на станке какой-то короб длиной десять сантиметров.

— Что это ?

— Оптическая линейка ! — а сами сияют от радости.

Оказалось, к ним как-то зашли микроэлектронщики чтобы пошушукаться насчет автоматического управления перемещением исполнительных органов — благо и у тех и других такого хватало с избытком, да и общались плотно, так как станочникам постоянно требовались дополнительные элементы для блока управления станком, вот они и бегали к электронщикам, ну а те мало того что предоставляли нужные микросхемы, так еще и помогали составлять принципиальные схемы узлов, а потом их отлаживать. Так что контакт был плотным. Вот и дообщались до того, что электронщики сделали закрашенную стеклянную полосу, но с прорезями. Вдоль нее ездила каретка со стеклянной пластиной, тоже с прорезями, но короткая. Прорези то оказывались друг напротив друга, то нет — соответственно, просвет то возникал, то пропадал. И через эту систему прорезей то проходил то не проходил свет от ламп, который ловился фотоэлементами. Ну понятно — они развернули "колесико мышки" в длинную планку.

— А в чем выгода ?

— Так пропадает колесико ! Отсутствует механическая передача, соответственно, нет люфта, износа — каретка просто ездит вдоль планки.

— Ну и как ?

— Да отлично ! Правда, мы кое-что усовершенствовали.

А усовершенствования заключались в добавлении второй решетки и дифференцирующих схем. Прорези решеток были сдвинуты на половину Пи, с них снимали четыре прямоугольных сигнала, три из которых сдвинуты на половину Пи, с их фронтов — нарастающего и убывающего — получали дифференцированные короткие сигналы, и через схему совпадения получали импульсы и направление движения.

Первая простенькая схема выдавала разрешение в половину шага растра, то есть при шаге в сто микрометров — одну десятую миллиметра — получали точность измерений в пятьдесят микрометров — уже в два раза лучше, чем со старым колесиком. Так дополнительным усложнением схемы совпадения сигналов точность была повышена сначала до четверти шага решетки, а потом и до восьмой части, так что вскоре эта же линейка с шагом в сто микрометров выдавала точность уже 12,5 микрометра. А этого достаточно уже для 95% всех поверхностей обработки, а по ряду деталей — и для 100%.

Так, точность изготовления валов "пляшет" от так называемой единицы допуска — кубического корня из диаметра вала, но в микрометрах. Например, для вала диаметром восемь миллиметров единица допуска равна двум (кубический корень из восьми), но микрометрам, а для вала диаметром 27 миллиметров — три микрометра. И уже для каждого класса точности принимается определенное количество этих единиц. Например, для первого класса количество единиц допуска — не более 3,5, то есть для вала диаметром 8 миллиметров максимальное отклонение для первого класса — 2 х 3,5 = 7 микрометров, а для вала диаметром 27 миллиметров — 3 х 3,5 = 11,5 микрометров. Для второго класса точности количество единиц уже 4,8 — то есть для наших валов максимальное отклонение от диаметра будет уже 2 х 4,8 = 9,6 и 3 х 4,8 = 14,4 микрометра соответственно. Класс 2а требует 7,5 единиц, 3 — 15, 3а — 30 — и так далее до 9го класса, у которого уже 475 единиц — то есть для вала диаметром 8 миллиметров допустимое отклонение в таком классе будет 2 х 475 = 950 микрометров — почти миллиметр. Вряд ли, конечно, конструктор назначит такой допуск для такого сравнительно тонкого вала — но как знать.

Причем микроэлектронщики твердо обещали станочникам сделать планки с шагом уже в пятьдесят микрометров — а это точность измерений уже 6,3 микрона. И начали подумывать — как бы делать планки с шагом в двадцать микрон, что даст точность 2,5 микрона. Правда, пока все эти планки были короткими, всего пять сантиметров, то есть подходили для небольших измерений — либо поперечного хода суппорта, либо небольших продольных ходов. Впрочем, этого было достаточно для многих ответственных деталей — тех же пуансонов для выдавливания гильз, да и многих других деталей, требовавших повышенной точности — мы пока решили сосредоточиться на станках для таких небольших изделий, а для более габаритных использовать эти планки с растром только для измерения поперечных перемещений, а для продольных — датчики перемещения на колесиках — для большинства деталей диаметр обработки гораздо важнее чем длины — допуски совершенно различны.

И это я говорю только про прямое измерение линейных перемещений, а если такие датчики совместить с винтовыми подачами, точность еще больше увеличивается. Например, для винта диаметром два сантиметра длина витка грубо говоря два-пи-эр = 6,28 сантиметра. Которые мы можем измерять с точностью 2,5 микрона (если электронщики все-таки выдадут растры с шагом в двадцать микрометров, в чем я не сомневался). То есть на один виток придется 25 000 единиц измерения (62,8 миллиметра делить на 2,5 микрона). Соответственно, при шаге винтовой поверхности в 1 миллиметр мы на каждом обороте получим эти 25 000 измерений, то есть продольное перемещение можем измерять с точностью 1 / 25 000 = 40 нанометров (ха-ха). Да там вибрации и тепловые деформации могут быть больше этой величины ! И этого с учетом резерва на погрешности измерений более чем достаточно для измерений с точностью, скажем, в 200 нанометров. Ну или с учетом погрешности изготовления резьбы — пусть даже полмикрона. Собственно, электронщики активно пользовались резьбовыми приводами для повышения точности измерений и без растровых решеток, да и металлообработка массово применяла микрОметры на винтовом ходу — а по другому ловить микроны и не получится.

Само собой, тут потребуются уже круговые, а не линейные шкалы, но они у нас тоже были — народ учился ловить люфты программным способом, для чего навешивал на валы датчики и отмерял количество импульсов по каждому механическому звену — скажем, если вал двигателя провернулся уже на десять делений, а сцепленная с его шестеренкой другая шестеренка — только начала выдавать импульсы — уже можно посчитать зазор в кинематической паре шестерня двигателя — первая шестерня редуктора. А ведь эти датчики можно навешать вплоть до ходового винта, и таким образом можно посчитать полный люфт привода, с выявлением "слабого звена", а если учесть датчик линейного хода, то и полный люфт системы двигатель-инструмент. Это полезно не только для расчетов перемещения и обработки, но и для отслеживания состояния станка — не пора ли менять в нем детали, а то и вовсе списывать в учебные учреждения, чтобы школьники окончательно его доломали.

Впрочем, и помимо этих тонкостей с люфтами работы предстояло еще много. Мы ведь научились измерять только перемещения агрегатов станка, но не размеры обрабатываемой детали. А там было еще много тонкостей, и даже если суппорт перемещается с высокой точностью, это не значит, что деталь попадет в размеры — там и износ резца, и тепловые деформации при обработке, и отгиб детали или резца из-за недостаточной жесткости — для измерения всех этих величин требовались датчики и алгоритмы. А для алгоритмов были нужны не только программы, но и аппаратура, которая сможет их отрабатывать.

Тут как раз и пригодилась случайно разработанная станочниками схема измерения вибраций, которую электронщики утащили на свое оборудование. А то у них была беда — они вышли на проектные нормы менее десятка микрон, но все получалось очень размытым. И было подозрение, что из-за вибраций, а чем их померять — непонятно. А тут — готовая схема, а главное — идея, которая в дальнейшем помогла во взятии новых рубежей. Ведь с новыми проектными нормами было еще много проблем, а спускаться ниже десяти микрометров мы в массовом производстве пока точно не могли — опыт изготовления в лабораториях единичных микросхем по более тонким процессам ставил больше вопросов чем давал ответов.

Взять тот же фоторезист. Методы фотолитографии вообще-то известны уже давно. Так, в 1852 году в Англии было запатентовано использование смеси бихроматов — солей дихромовой кислоты — с желатиной — эта смесь становилась нерастворимой на освещенных участках. Эти "хромированные коллоиды" применяют в полиграфии и сейчас. В тридцатых годах уже двадцатого века были открыты фоторезисты на основе коричной кислоты в матрице природных пленкообразующих смол. И получение этого фотореактива дело не слишком сложное — в реакциях участвуют либо ацетон с бензальдегидом, либо бензойный альдегид с уксусной кислотой — в присутствии каких-нибудь хлорных соединений — все эти реакции были известны и как минимум на уровне лабораторного производства не представляли никаких сложностей.

Но основным нашим фоторезистом стали соединения на основе диазосмол. Собственно, диазотипия — светокопирование с использованием солей диазония — было открыто еще в 1923 и с тех пор массово использовалось для копирования чертежей и других изображений (а до того — с 1902 года — для этих же целей использовалась цианотипия — пресловутая "синька", чье название перешло у нас и на диазотипию, хотя цвет чертежей был уже не синим). Эти процессы подходили для светокопирования, но не для фотолитографии, которая требовала плотного покрытия, а не просто покрытия слоем кристалликов — между их гранями все-равно к подложке будут проникать ненужные вещества. Поэтому-то мы и использовали полиграфические методы фотолитографии — там также требовалось сплошное покрытие, которое образовывали полимеризующиеся молекулы какого-нибудь органического вещества.

Как раз диазониевые соли для этого и подходили — они выступали катализатором отверждения разнообразных органических соединений — например, еще в 1931 ее использовали для отверждения слоя животного клея под действием света. Правда, для газет было достаточно разрешения и в две-четыре линии на миллиметр, но с помощью этой же технологии получали и печатные формы для журналов, где требовалось более высокое качество — собственно, после освобождения Минска в начале сорок второго у нас и появились как технологии, так и настоящие специалисты по фотолитографии — минские типографии были оборудованы можно сказать по последнему слову техники. С их-то помощью мы в конце концов и получили на небольших площадях разрешение уже двести линий на миллиметр, то есть пять микрометров — как раз с некоторым запасом для проектных норм в десять микрометров. Дальше пока был затык — там и слишком сильное набухание частей фоторезиста, которые будут смываться — они сдвигали незасвеченные участки, да и других возникающих дефектов хватало, так что работы предстоит еще много — ведь чем толще слой пленки фоторезиста — тем сильнее набухание и деформации, а чем этот слой тоньше — тем вероятнее возникновение проколов и просто дырок, разрывов, когда при сушке слой фоторезиста несколько стягивается, так что может даже порваться.

В плане оптики мы также сделали шаг вперед, позволивший нам перейти к десяти микронам. Так, мы начали получать первые партии синтетического стекла — из кремния, очищенного для микроэлектроники — просто потом окисляли его до оксида кремния, то есть до кварца. Чистейшего — такого не было даже в природе. Сто грамм в сутки, на пару линз — и вот микроэлектронщики получили первую проецирующую установку на топологические нормы в десять микрон. Сама установка была высотой в два метра и засветку приходилось делать пошагово — засветить одну микросхему — и передвигаться к следующей — все для того, чтобы максимально уменьшить аберрации проецируемого изображения, хотя мы и так отлично постарались — помимо линз из чистейшего стекла мы впервые применили мощные монохроматоры — вырезали из спектра излучения паров цезия нужную линию света — четыреста с чем-то нанометров — и ею засвечивали фоторезист. Это хотя и уменьшало энергию засветки, зато избавляло нас от хроматических аберраций — теперь через оптическую систему шла только одна волна, а сама оптическая система была рассчитана именно на нее.

И, несмотря на все эти ухищрения, поначалу выход годных микросхем был равен нулю. Немного поигравшись с параметрами толщины фоторезистов, интенсивности источника света, длительности засветки, с легированием — народ отчаялся получить годные микросхемы и стал варварски выдергивать их из техпроцесса на разных стадиях — изучать, а что там вообще происходит ? Стандартная практика. Проблема была в нечеткости линий, причем иногда что-то все-таки сначала получалось и затем портилось уже на последующих этапах.

Тут-то и подоспели оптические датчики вибраций. Понатыкав их пару десятков, электронщики и обнаружили, что внешне неподвижная проекционная колонна дрожит как лист на ветру. Загвоздка крылась в системе охлаждения — дело в том, что еще раньше оптики наелись с температурными деформациями, из-за которых начинали ехать оптические оси и изображение расплывалось. Поэтому они встроили в систему множество трубок, по которым текла охлаждающая жидкость — они проходили через держатели линз и охлаждали как сами держатели, так и линзы — те ведь тоже нагревались проходящим через них светом. А сами трубки были жесткими — по ним-то вибрация и пробиралась внутрь оптической системы. Введение гибких сочленений частично решило проблему — оптика стала выдавать нужные десять микрон разрешения. Но было понятно, что дальше проблема встанет во весь рост. Конечно, можно было бы на время засветки вырубать охлаждение и потом запускать его чтобы вернуть температуру, а следовательно и размеры элементов оптической системы в норму, на которую они и были рассчитаны. Но это потребует остановок, что снизит коэффициент использования аппаратуры. Делать более жесткой систему оправок для линз тоже не выход — там требовалось множество регулировочных винтов, которыми выставлялись сами линзы — а то не все получались с нужными параметрами и таким перемещением — вдоль или поперек оптической оси, а то и с наклоном к ней — частично компенсировали погрешности изготовления — ведь передвинуть линзу зачастую проще, чем сделать ее точно в размер. Была еще мысль охлаждать воздухом, но это приведет к высоким турбулентностям внутри световой колонны, то есть коэффициент преломления воздуха будет меняться самым непредсказуемым образом, что опять же приведет к искажениям. Оптикам было над чем поразмыслить.

А ведь линзовики уже активно шлифовали стекляшки для засветки сразу всей площади пластины, что увеличит размеры элементов оптической системы а, следовательно, и их абсолютные перемещения при тепловых деформациях — головной боли еще прибавится. С другой стороны, при этом можно будет и останавливать засвечивание без особой потери производительности — ведь при засветке целой пластины тонкие работы по перемещению шаблона уйдут с этапа изготовления пластин на этап изготовления фотошаблонов, что существенно уменьшит время прохождения одной пластины, так что можно будет немного и потерять в производительности — на круг все-равно будет выходить существенная прибавка.

Тем более что мы перешли уже на пластины диаметром пять сантиметров и оптики утверждали, что искажения будут минимальны, благо для контроля сферичности поверхностей применяли интереференционные методы, позволявшие визуально определить, где еще надо подшлифовать, так что на доводку одной линзы уходило не более месяца, что с учетом параллельной работы десятка постов шлифовки позволит получать нам по одной проекционной установке каждые три месяца.

Правда, тут пока были проблемы с однородностью поля засветки — если при засветке каждой микросхемы в отдельности было достаточно только одного источника света, то для целой пластины их потребуется минимум шесть — и этот свет надо как-то распределить равномерно, что пока не получалось — источники давали горбы и спады освещенности. Впрочем, была идея сделать количество источников по количеству микросхем на одной пластине — при этом горбы засветки придутся на сами элементы микросхем, а спады — на окружающие их площадки для пайки выводов — их можно будет засвечивать на менее тонких процессах.

Пока же установка была мало того с шаговой засветкой, так еще и одна, поэтому все операции выполнялись на ней с многочисленными возвратами — отлегируют каналы — и снова на засветку, теперь уже шаблонами стоков или истоков, потом отлегируют их — и обратно на засветку — уже для металлизации. Одна пластина возвращалась в эту проецирующую установку до десяти раз. Зато мы уже получали микросхемы памяти емкостью 256 бит — почти на десять килобайт в сутки, при выходе годных целых пять процентов — шла отладка технологии, и тут оптические приборы для измерения малых перемещений были очень кстати. Пока эти перемещения выполнялись вручную, но электронщики уже прикрутили и управляющую ЭВМ, отлаживая автоматизированную засветку пластин — мы начиная с апреля снизили выпуск микросхем памяти в пользу микросхем логики, чтобы ее хватило на все эти эксперименты с управляющими ЭВМ, тем более что их требовалось уже много — народ входил во вкус.

Так, тем же электронщикам управляющая ЭВМ была нужна в том числе и для проверки микросхем перед металлизацией — как я упоминал, выход годных микросхем с проектными нормами в 10 микрон поначалу был очень мал. Проблема, напомню, заключалась прежде всего в качестве монокристалических пластин — там было слишком много дефектов, и если для более "толстых" процессов они зачастую были некритичными, то для десяти микрон каверна на поверхности запросто могла перекрыть полностью весь канал — ведь в местах дислокаций все процессы происходят интенсивнее — в том числе и диффузия, и травление, и адсорбция. Это я еще молчу про неоднородность легирования кристаллов и пластин — мало того что кристаллы могли иметь разное сопротивление по длине, а значит пластины из одного кристалла также могли различаться по степени базового легирования, так еще и сами пластины могли иметь неоднородное легирование по своей поверхности — тепловые потоки в расплаве были неоднородны, и эта неоднородность приводила к неоднородности материала, присоединявшегося к растущему кристаллу — в какой-то момент подошел материал с чуть повышенным уровнем легирующих добавок, в какой-то — с чуть пониженным — и вращение тигля и кристалла, с помощью которого пытались как-то выровнять конвекционные потоки, как бы размазывало эту неоднородность по поперечному сечению. И если первый вариант неоднородности — от пластины к пластине — еще можно было выровнять изменением времени диффузионной обработки, то со вторым типом неоднородности бороться было сложно — тут уже все зависело от того, как эти неоднородности попадут на элементы транзисторов. Наши разработчики сделали тестер с массивом из двадцати пяти иголок — пять рядов по пять иголок, с шагом два миллиметра — и им измеряли сопротивление пластин в отдельных участках — и исходя из этого пытались поиграться параметрами легирования при обработке конкретной пластины, чтобы получить максимальный выход нормальных микросхем. Сплошная морока.

ГЛАВА 17.

В любом случае — из-за всех этих дефектов любой транзистор мог оказаться нерабочим, нерабочей становилась и вся схема, в которой он участвовал. Но остальные-то транзисторы могли оказаться рабочими — все или частью. А до металлизации этого никак не узнаешь — проверки были заточены на тестирование уже готовой схемы. Микроэлектронщикам было жалко, что пропадает кропотливая работа по изготовлению самих транзисторов, и они хотели приспособить нормальные транзисторы хоть для чего-нибудь — если не для сумматоров или регистров, на которые были заточены новые проектные нормы, то хотя бы для логических элементов — все хлеб. Вот народ и начал тыкать тонкими иголками в области стока, затвора и истока, чтобы узнать — годен транзистор на что-то или нет. А потом проверял его соседа. И других соседей. И только потом принималось решение о металлизации схемы — разработчики пытались соединять готовые транзисторы, чтобы получить их них хоть что-то.

Вариантов соединений получалось слишком много, чтобы делать для всех свои схемы разводки, поэтому вскоре сделали набор из десятка масок и, сдвигая их, засвечивали участки для металлизации с наиболее перспективными элементами, которые могли бы работать в логических вентилях. Но все-равно еще много полезного просто пропадало — скажем, шаблоны рассчитаны на разводку логического элемента И-НЕ по транзисторам пять, семь и одиннадцать, а вместо одиннадцатого "здоровый" — десятый или двенадцатый. И все — пропадает целый логический вентиль. Жалко — ведь на его производство было затрачено более суток времени. Мог бы жить и работать, а так — в лучшем случае эти транзисторы будут скучать рядом со своими более удачливыми соседями по микросхеме, которые смогли объединиться в команду И-НЕ или хотя бы просто НЕ. Ну а если среди соседей также не найдется счастливчиков — выбрасывается уже вся микросхема. До выброса всей пластины дело не доходило, но частенько из двадцати микросхем пластины в корзину шло пятнадцать, а то и восемнадцать штук.

Короче — идея требовала дальнейшего развития, в строй удавалось ввести в лучшем случае треть от возможного. И тогда я подкинул идею каждый раз рисовать шаблоны для металлизации под нужную разводку — просто вспомнил про такую штуку, как БМК — базовые матричные кристаллы — это когда делались массивы транзисторов, только без разводки — и уже потом под конкретного заказчика делалась металлизация — она-то и определяла конечную функциональность схемы.

Так и сделали — все-равно надо тренировать "студентов", поэтому для каждой пластины определяли работоспособные транзисторы, под них рисовали шаблон, изготавливали его на прозрачной пленке, и затем засвечивали через него будущую разводку. Сами шаблоны рисовались на бумаге, затем переносились с уменьшением на прозрачную пленку, и уже с нее — также с уменьшением — на микросхему. Причем шаблон не выкидывали, а складывали отдельно. Через пару месяцев оказалось, что практически под каждое возможное сочетание рабочих транзисторов есть нужный шаблон разводки, и количество новых шаблонов стало сокращаться.

Правда, пришлось покумекать над поиском подходящего шаблона среди множества возможных. Ведь на одной микросхеме хватает транзисторов для нескольких десятков логических вентилей, а количество возможных соединений транзисторов в вентили подходит к десятку тысяч. Естественно, прорисовывать шаблоны для каждого из них смысла не было — слишком большой объем вариантов. Поэтому транзисторы разбивались на группы — как правило 16х8 транзисторов, в каждой группе транзисторы получали порядковые номера и таким образом группа характеризовалась 128-битовой маской хороших-плохих транзисторов. И такую же маску получали и шаблоны, точнее — цифровые "заготовки" для отдельных участков. Есть заготовка — она участвует в отрисовке шаблона для данной микросхемы, нет заготовки — делают разводку, присваивают ей битовую маску — уникальный номер — и уже она участвует в отрисовке общего шаблона. И, подобрав для каждого участка нужный шаблон — рисовали общий шаблон. Ну, если его еще нет — порой маски почти совпадали, поэтому, чтобы не тратить время на новый шаблон, использовали один из наиболее подходящих — при этом ряд элементов был заведомо неработоспособным, либо наоборот терялись хорошие транзисторы — потери были неизбежны, но тут и принудительное разбиение на участки само по себе приводило к потерям транзисторов на границах этих участков. Уже летом на этой работе было занято пять ЭВМ для подбора шаблонов и более двух сотен схемотехников — народ учился "на кошках", заодно нарабатывая новые ЭВМ, причем не только для себя.

И люди все больше входили во вкус автоматизированного проектирования. Был разработан плоттер, который рисовал шаблоны на бумаге на основе команд, заложенных в памяти ЭВМ. Набор перемещений был ограниченным — только вперед-назад, вправо-влево и по диагонали, что порой требовало замысловатых перемещений, если нужный транзистор находился не точно по этим направлениям и к нему требовалось вести дорожку, состоявшую из нескольких колен. Дело усугублялось еще и неравномерным размещением самих транзисторов, поэтому перекомпоновали изначальную схему, разместив транзисторы по сетке — это несколько уменьшило занимаемую ими полезную площадь, зато упростило проектирование шаблонов разводки, хотя и не избавило полностью от "коленчатых" дорожек. Ну и ладно.

А попутно автоматизировали и процессы тестирования транзисторов, и установку шаблонов. И все — на базе дифракционных решеток — с их помощью и измеряли перемещения, и ставили метки, по которым выравнивали инструменты относительно подложки и подложки относительно шаблонов. А то подводить тестеры вручную, опускать иголки, подавать напряжение — и так для каждого транзистора — было очень муторным делом, на проверку одной пластины — всех ее тысяч транзисторов — уходило до двух недель, благо что учеников хватало и их надо было тренировать в точном позиционировании — вот они и портили глаза, следя в окуляры микроскопов за перемещением дифракционных полос и углублениями в поверхности пластины. Уже на третий день они сами и разработали схему перемещений, которая могла отслеживать положение щупа, так что теперь оставалось только сориентировать саму пластину, выставить ноль, а дальше можно было вращать рукоятки подачи и схема сама считала импульсы от пробегающих полос, по ним вычисляла положение щупов и даже отображала координаты на круговых индикаторах. Собственно, ученики просто взяли оборудование от проекционных станков. Ну а дальше она развивалась — сбоку прикрутили сначала простенькую управляющую схему, которая считывала с перфоленты координаты очередного транзистора, подводила к нему щупы, подавала отпирающее и затем запирающее напряжения и считывала выходной сигнал — реагирует ли транзистор на вход или же вместо нормальной работы стабильно выдает один и тот же результат. Проверка транзисторов существенно ускорилась — вместо двух недель пластину можно было просканировать за сутки, и на выходе получали длинную битовую маску, которая содержала результаты тестирования всех транзисторов — и уже ее разбивали на группы. Попытки поставить матрицу щупов сначала натолкнулись на тепловые деформации — они слегка раздвигали держатели иголок, так что те переставали опускаться на места, где были выходы транзисторов — просто промахивались, а то и попадали в соседей. Пришлось встраивать в многопозиционный щуп отдельные дифракционные решетки, с помощью которых измерялась тепловая деформация, а для ее компенсации добавили пьезоэлементы, которыми можно было отжать ушедшие иголки обратно. В итоге площадка размером пять на пять сантиметров содержала двадцать пять трехэлектродных щупов, пять пар дифракционных решеток и шестнадцать пьезоэлементов — и с ее помощью за одно "прицеливание" можно было оттестировать сетку сразу из двадцати пяти транзисторов, расположенных на соседних микросхемах — решетка сканировала "сетку" транзисторов, затем сдвигалась на один транзистор к следующей "сетке" и так далее, пока не досканировала всю линейку, затем сдвигалась на один транзистор вправо и снова сканировала сетки со сдвигом уже назад — в обратном направлении. Затем следующий ряд, следующий — на сканирование одной пластины уходило уже три часа.

По сравнению с этой микромашинерией автоматическая установка шаблонов была плевым делом — там и требовалось-то взять кассету с шаблоном, воткнуть ее в щель аппарата и затем подвигать-повертеть, чтобы совпали фигуры ориентации, что находились как на стекле проекционного аппарата, так и на шаблоне. Правда, сами фигуры пришлось переделать под машинный поиск — если до этого оператор вполне мог определить все эти кресты и косые линии, что должны были уместиться друг в друге, то машина пока не умела распознавать сложные фигуры, поэтому их заменили на наборы небольших прямоугольников, и если они переставали пропускать свет через микроскоп на матрицы фотоэлементов, значит — шаблон установлен ровно. Разве что на каждый "квадрат" пришлось все-таки ставить по четыре фотоэлемента и маскировать их входными отверстиями, чтобы определить — а куда собственно надо двигать шаблон, чтобы его квадраты перекрыли отверстия. В итоге, хотя поначалу и пытались решить проблему схемой на жесткой логике, но в конце концов поставили нормальную ЭВМ, которая и решала эти задачи — слишком сложным получались алгоритмы — там ведь по сути сделали первую систему распознавания изображений. Ее же потом применили и для автоматизированной установки пластин в проекционном аппарате, только для пластин сделали окраску площадок люминофором, чтобы видеть под УФ-лучами — там ведь не сделаешь прозрачные квадраты, да и сами пометки должны пережить все технологические процессы — не только нанесение фоторезиста, но и его сушку, смывку, легирование при высоких температурах — сохранить пометку пока удалось только при работе через люминофоры и ультрафиолет, да и то — во все шаблоны пришлось встраивать площадки, которые защищали эти площадки с установочными элементами, иначе защитная пленка оксида кремния смылась бы при первом же открытии окон для диффузии или контактов. Правда, чтобы все совпадало, отметки на шаблонах и на пластинах пока делались только на одном и том же аппарате, предназначенном только для данной проекционной установки — над переносимостью отметок между аппаратами еще предстояло потрудиться, и, что самое плохое — пока было непонятно, как это сделать. Так что для каждой проекционной установки делались свои фотошаблоны, и пластины могли засвечиваться только в конкретной установке, для другой установки приходилось рисовать свои фотошаблоны, несмотря на ту же самую схемотехнику — масштабирование и гибкость производства были под вопросом.

Забегая вперед, отмечу, что в итоге вся эта вакханалия с рисованием шаблонов привела к тому, что в конце ноября мне продемонстрировали первый "процессор на чипе". Точнее — "на пластине" — они просто соединили все нормальные блоки пластины в общую схему — и вуаля! — процессор !!! Уникальный и неповторимый, так как сложно было представить, что на других пластинах окажется такое же распределение рабочих транзисторов. С другой стороны — ничего удивительного — техпроцесс в 10 микрон позволял разместить на одной микросхеме пятьсот транзисторов — мы и затачивали их на изготовление прежде всего широких сумматоров, умножителей и регистровых банков, ну и микросхем динамического ОЗУ — памяти мало не бывает. Двадцать микросхем одной пластины — это уже десять тысяч транзисторов — а это размерности не слишком сложных 16-битных процессоров — у нас, собственно, такие и были, только собирались они на рассыпухе. Ну а тут — прозвонили транзисторы, определили годные — и нарисовали схему разводки под эту конкретную пластину. Ну разве что рабочих регистров было всего двенадцать из шестнадцати, положенных нашей архитектуре ЦПУ — часть пришлось задействовать на логику и дешифраторы. Зато частота была несколько мегагерц.

Более того — для пластин создали шаблоны, которые не содержали внутренних контактных площадок, необходимых только если пластина потом будет разделяться на отдельные микросхемы — за счет этого максимальное количество транзисторов выросло в два раза — уже двадцать тысяч. Процессор и немного памяти. Или конвейерный ускоритель вычислений с регистрами. На одной пластине. Быстродействующий. Ну, как минимум по количеству транзисторов — все-равно одна такая схема делалась минимум неделю, все из-за необходимости каждый раз делать новую разводку и новые шаблоны. Конечно, в основном разводка повторялась, но какие-то детали были различными. Ну и ладно — зато народ активно тренировался проектировать схемы. Более того — разработчики уже начали составлять какие-то алгоритмы для автоматизации прокладки межсоединений — авось года через два получат уже автоматизированную систему проектирования. Вот тогда заживем ! Впрочем, попутно они старались выправить косяки аппаратуры. Так, при поисках работоспособных транзисторов нашли несколько участков, которые стабильно выдавали испорченные приборы. Из-за чего это происходило, было неизвестно — грешили на оптику, но для ряда участков тестовые растры проходили без искажений. Так что пока просто переделали схемотехнику — перестали размещать там транзисторы, ну и учли особенности данной проекционной системы в алгоритмах поиска работоспособных транзисторов и трассировки разводки. И еще в паре участков были оптические искажения — в одном месте изображение двоилось, в другом — изгибалось. Как побороть задвоение, мы пока не придумали, а вот искривление обошли очень элегантно — просто стали рисовать на шаблонах "кривые" участки — и они своей кривизной исправляли кривизну оптики. Из имеющейся техники старались выжать по максимуму. И, хотя все эти шаблоны становились заточенными под конкретный проекционный аппарат со всеми его закидонами и потому неприменимы к другим аппаратам, но зато постепенная автоматизация, и — более того — наработка опыта — будут применимы и к другим аппаратам. А человеческий ресурс для нас был самым важным.

Всего же на исследованиях в области микроэлектроники и в проектировании схем сейчас работало более пяти тысяч специалистов — и это не считая вспомогательного персонала и производств, которые изготовляли аппаратуру — с ними было порядка пятнадцати тысяч человек. На западе пионеры полупроводниковой индустрии имели на порядки меньше людей — Fairchild Semiconductor была образована пресловутой "вероломной восьмеркой" — ушедшими от Шокли специалистами числом в эти самые восемь человек, Intel еще и в начале семидесятых имела всего сотню сотрудников — на все про все, и при этом уже создала восьмибитный процессор. Так что у нас по сути было около пятидесяти Интелов. Да у нас одних только установок выращивания монокристаллов по методу Чохральского было уже шестьдесят штук ! При вытягивании со скоростью, скажем, пять миллиметров в минуту, они выдадут в час 18 (восемнадцать !) метров (ха!) монокристаллов диаметром от трех до десяти сантиметров ! Правда, на производство работало примерно с десяток установок, а остальные использовались для исследований — более сотни команд по три-пять человек днями и ночами вытягивали монокристаллы на разных режимах и затем смотрели что получалось. И, если мы пойдем такими же темпами, то к середине пятидесятых мы сможем получить что-то типа Макинтошей, не говоря уж об Apple-II или — держите меня ! — Спектрума. Впрочем, уже и сейчас начинались опыты с графикой — те же разработчики шаблонов очень хотели в интерактиве отлаживать разводку, поэтому корпели над графическим монитором — пока с разрешением всего 128х128, однобитным — в промежуточный буфер на сдвиговых регистрах считывалось полстроки — 8 байт, и пока она выводилась на экран, во второй буфер считывалась вторая половина — иначе быстродействия видео-ОЗУ хоть и хватало, но впритык. Пусть тренируются — четыре килобайта для такого дела уже не жалко, благо что я сам им и подкинул такую идейку — просто как-то спросил "А чего вы на бумаге-то все чертите ?" — и потом часа три рассказывал про графику — что это такое и с чем ее едят.

В общем, вся эта автоматизация производственных и исследовательских процессов на основе управляющих ЭВМ исходила именно от микроэлектронщиков — они, как люди наиболее приближенные к производству микросхем, могли иметь их почти в неограниченном количестве — прежде всего за счет ввода в строй микросхем, не подпадающих под запланированные нормы — либо по быстродействию, либо по топологии — поэтому они могли паять из них довольно сложные схемы, ускорявшие выполнение операций — как схемы управления, так и схемы АЛУ — и на основе этого базиса развивать подходы в автоматизации.

И уже от микроэлектронщиков цифровое управление начинало перетекать к тем же станочникам — ведь последние владели методами точного изготовления изделий из металла, поэтому именно они делали множество аппаратуры для микроэлектроники, соответственно, они и видели что нового появляется у микроэлектронщиков, и плотно с ними общались — и естественно, что станочникам тоже хотелось более гибких и более точных инструментов для своей работы, и так как сами микроэлектронщики были заинтересованы в быстром и точном изготовлении их приборов, они с энтузиазмом включались в работы по цифровизации станков.

Я-то планировал, что эти процессы пока будут происходить только внутри микроэлектронщиков, так как предполагал, что цифровых схем просто не хватит на всех, но раз народ сам изъявил желание создавать такие конструкции, да к тому же за счет внепланового "железа" — у меня возражений не было, и даже наоборот — по сведениям, предоставленными расчетчиками трудоемкости работ, уже в сентябре сорок третьего микроэлектонщики вышли в плюс от такого сотрудничества, получив досрочно три новых автоматизированных прибора по исследованию фоторезистов — трудоемкость, которая была затрачена на изготовление нестандартных микросхем из брака, хотя и несколько просадила показатели производительности труда начиная с конца весны, но по расчетам уже в октябре все это будет скомпенсировано за счет этих трех установок и затем начиная с ноября будет только плюс.

Так что экономистам предстояло поломать голову над тем, как бы утилизировать быстрый рост таких "плюсов" и вместе с тем не зарубить на корню инициативу — народ ведь рисковал в том числе и своей зарплатой, когда взялся за изготовление микросхем на базе неликвида, и просадок не было только потому, что я прокредитовал лаборатории из своих личных фондов, образовавшихся за счет внедрения инноваций и рацпредложений (то есть честно стянутых из моего времени идей, которые прорабатывались и внедрялись уже местными исследователями). Да, это была мало того что безналичка, так и вообще не деньги, а расчетные баллы — но и они в итоге могли быть частично конвертированы в деньги, а большей частью — в такие же баллы, если дело в итоге выгорит. У микроэлектронщиков "выгорело", поэтому после возврата мне "кредита" они будут получать уже свои баллы — и тут надо было придумать что-то такое, чтобы люди не почивали на лаврах и далее, а продолжал развивать производство.

Конечно, это был не единичный эпизод, поэтому мы уже прорабатывали несколько вариантов — тут и постепенное уменьшение выдаваемых за инновации баллов, и сгорание баллов с течением времени — об этом я писал и ранее — сложность была в расчетах — за какие работы с какой скоростью все это должно уменьшаться и сгорать. И должно ли вообще. Так что пока ничего не уменьшалось и не сгорало — шло "первоначальное накопление капитала", но только в коммунистическом варианте — не в виде денег, а в виде предоставляемых накопленными баллами возможностей самостоятельного промышленного и научного творчества. И продлится это как минимум до конца войны, да и на послевоенное время были задумки регулировать с помощью таких преференций какие-то направления, которые будут важны в конкретную, скажем, пятилетку. Или десятилетку. Или столетку — надо будет вырабатывать механизмы согласования этих параметров. Еще бы понимать — с кем именно.

А у станочников уже проходила первая фаза знакомства с новой технологией — становились понятны ее ограничения, люди приходили к мысли, что ЧПУ — это вовсе не палочка-выручалочка, с помощью которой можно сделать все что угодно. Так, при протачивании конусов на них появляются волнистости — ведь приводу надо двигаться вдоль детали и одновременно сдвигать инструмент — и так как сдвиг выполняется по шагам, то есть дискретно, то и возникает волнистость. И уменьшением дискретности пока исправить не получалось, так что сейчас добавили поворотный суппорт со своим двигателем — суппорт поворачивался на нужный угол — скажем, на угол требующийся для конуса — и затем обрабатывал его своей продольной подачей, тогда как основная продольная подача оставалась неподвижной. Таким образом мы снова стали обрабатывать деталь прямолинейным движением — волнистость ушла, хотя добавились погрешности поворота этой новой продольной подачи, да и новый двигатель — тоже добавился, что усложнило конструкцию и габариты суппорта — и эту увеличенную массу требовалось учитывать при быстрых перемещениях — либо ставить более мощный двигатель либо ограничивать скорость, а также потребовалось учитывать и габариты новой продольной подачи и ее двигателя — не всегда можно было ее повернуть так, чтобы не упереться в части детали.

Но для обтачивания, скажем, круговых поверхностей, потребовалось создавать другие специальные подачи — подачи кругового движения. Поначалу-то мы попытались использовать ту малую продольную подачу, что сделали для конусов — аппроксимировали окружность несколькими короткими прямыми, которые протачивались малой продольной подачей. Не фонтан. Снова цифра пасовала перед обычной механикой, снова требовался отдельный механизм, причем специальный — под конкретный вид подачи — "круговой", как в предыдущем примере был свой вид подачи — "прямолинейный под углом к оси вращения". То есть для некоторых видов поверхностей нарисовались свои отдельные механизмы. И дальше мысли станочников завертелись:

— То есть как с приспособлениями ... получается, что для ЧПУ тоже нужны свои приспособления, даже если почти каждое движение можно аппроксимировать через последовательность продольных и поперечных подач, но все-таки целесообразнее использовать специализированные приспособления ... ага ...

Ну, разумно — то же самое у нас происходило и с технологией обработки металлов при обычном, ручном управлении — был выполнен грандиозный переход от работы на чисто универсальных станках к работе пусть даже на тех же станках, но со спецприспособлениями, ускорявшими и упрощавшими изготовление изделий — гибкость разменивалась на скорость. Для той же круговой подачи у нас ведь было несколько вариантов приспособлений — поначалу мы на них вытачивали даже шарики для подшипников. Но в случае с ЧПУ на эти приспособления требовалось устанавливать еще и привод, дополнительные датчики, выполнять проводку — приспособления для ЧПУ были сложнее, места для них требовалось больше, снова надо было менять подход к конструированию.

Впрочем, станочникам было не привыкать — так было и с переходом к легким станинам, и с введением механических управляющих систем — опыт разработки новых конструкций уже был, и немалый. Новые-то станки мы уже выпускали с возможностью установки средств автоматизации, пусть и рассчитанной на механику — в конструкции станин были предусмотрены крепления для блоков управления и обработки, установки дополнительных направляющих — станки можно было наращивать. Правда, наращивание разъемными креплениями снижало жесткость — они со временем будут разбалтываться, возрастет вибрация, отдавливание конструкций — то есть снизятся точность и чистота обработки, поэтому за такими вещами необходимо будет следить и вовремя подкручивать винты, менять настроечные прокладки и клинья — сама подналадка дополнительного оборудования тоже была нетривиальной задачей.

Частично эти проблемы решались новыми элементами. Так, для увеличения жесткости мы делали станины с развитыми выносными площадками, чтобы увеличить плечо упора дополнительного оборудования. К такому решению мы пришли не сразу, поначалу просто привинчивали новые блоки к станинам чуть ли не хомутиками — но от такого исполнения страдала сама идея автоматизации, когда рабочим приходилось постоянно подкручивать и подлаживать, и казалось, что времени тратится даже больше, чем если бы работали вручную. Поэтому-то мы и вводили в конструкцию станин новые силовые элементы, благо литейщики и уже научились делать отливки сложной пространственной конструкции — с вылетами, проемами, да и электрошлаковая сварка позволяла строить практически любые пространственные конструкции. Ну а прокатчики могли выдавать нужные профили — как по сечению, так и по толщине.

Причем в качестве материала для станин мы стали использовать и железобетон, благо что этот материал был нам хорошо знаком. Еще летом сорок первого мы заливали бетон между листами лобовой брони наших самоходок. Осенью я предложил делать станины для станков из бетона или кирпича, так как со сталью и чугуном тогда были проблемы — не хватило бы еще и на такие металлоемкие конструкции. Народ побурчал, но понемногу начал создавать и железобетонные станины, особенно когда узнали, что на других заводах СССР так тоже поступали — например, в сорок первом, еще до войны, на Коломенском станкостроительном сделали станки с железобетонными станинами для протягивания глубоких отверстий. И станки работали до сих пор, причем количество и номенклатура таких станков понемногу росла. Ну и наши разохотились, благо что по прочности на сжатие бетон не уступал стали или чугуну, изготовление бетонных конструкций было гораздо проще — усадка стали или чугуна достигает трех процентов, тогда как железобетона — всего 0,015% — надо только использовать бетон высоких марок, брать поменьше воды и как следует трамбовать — так что проектирование опалубки получалось даже проще, чем литьевых форм или ручьев прокатных валков.

Правда, сейчас со стальными конструкциями стало гораздо лучше, но из железобетона все-равно делались станины для крупных станков и металлопрокатного оборудования, бетон стали применять даже для изготовления клетей прокатных станов, только там его заливали в сварные короба со стенками толщиной сантиметр-полтора — но это все-равно было проще, чем отливать такие массивные конструкции. Раза в три, а то и в пять — по сути, в сентябре сорок третьего была запущена поточная линия по производству прокатных станин — как я упоминал, проката нам потребуется много, и народ решил облегчить себе задачу. И не только в части станин — рольганги для перемещение проката тоже начали строить из железобетона — они ведь могут быть длиной и до полукилометра, стали на них не напасешься, а надо — прежде всего для проката тонкого листа, когда один сляб может быть раскатан в полосу длиной несколько сотен метров — без длинных рольгангов ее пришлось бы постоянон резать на все меньшие куски — а это и дополнительная трудоемкость и, самое главное — потеря времени. А время для проката — на вес золота — металл остынет — и придется загонять его снова в печку — а попробуй загони в печку частично прокатанные листы — да их снова резать-скатывать в рулоны, затем снова раскатывать — громадные потери времени, топлива, да и металла на угар. С длинными же рольгангами и несколькими — чуть ли не с десяток-полтора — клетями поток проката можно пустить напрямую — из сляба в лист нужной толщины — вжик — и через пару минут бывший сляб уже сматывается в рулоны листа-миллиметровки. Вот наши и решили обойтись малой кровью, использовав бетон по максимуму. Ну а для производства закладных изделий из металла, которые будут закладываться в бетон перед заливкой — направляющие, опоры для подшипников — сделали спецстанки — этих изделий потребуется много, но прямо сейчас, поэтому решили не дожидаться результатов работ по ЧПУ.

Так что собственно производство станков мы сейчас начали притормаживать, в том числе и из-за разработок по ЧПУ — несколько лет протянем на существующем станочном парке, ну, что-то возьмем (да и уже взяли !) в Германии — а потом будем работать на цифре — по расчетам, потребности в станочном парке уменьшатся минимум наполовину, а то и на порядок — помнится, и СССР под закат планировал снижение производства обычных металлообрабатывающих станков чуть ли не на треть — все за счет станков с ЧПУ, причем по количеству они не компенсировали снижение производства станков, но по объему снимаемого металла — наоборот — предполагалось увеличение. Первая часть плана — снижение производства — с развалом СССР была "выполнена", а вот вторая — нет. Я же рассчитывал довести этот план до конца. Разве что для опробованных и массовых изделий — автоматов, патронов, велосипедов, двигателей — пока будем совершенствовать станки и вводить поточные линии.

ГЛАВА 18.

Так что цифровое управление постепенно просачивалось от микроэлектронщиков в другие отрасли. Как я уже рассказывал ранее, получили свою управляющуюу ЭВМ и топливная лаборатория высоких давлений, в которой исследовались вопросы переработки топлив. Причем, как я рассказывал ранее, в лаборатории исследовали не только способы получения бензина и диезльного топлива из нефти, но и из синтез-газа — смеси угарного газа и водорода, полученной при обдувании водяным паром раскаленного кокса — в нашем случае торфяного. А также исследовали получение из синтез газа метанола — то есть метилового спирта, который уже широко использовался не только в качестве топлива, но и для синтеза нужных веществ — напомню, к сентябрю сорок третьего мы получали уже семьсот тонн метанола в сутки на установках с цинк-хром-медными катализаторами, позволявшими снизить потребное давление — и это помимо еще пары сотен тонн на обычных — старых — перегонных установках. С весны сорок второго шли исследования и по производству нового для нас вида топлива — диметилэфира, который, как показали первые результаты опытного применения, вполне мог заменить дизельное топливо в гражданской сфере — для компактного хранения его требовалось сжижать под давлением в несколько атмосфер — как и бутан-пропановые смеси моего времени, а также был на треть менее калорийным чем дизельное топливо, но зато он сгорал полнее, отчего медленнее прогорали клапана и их седла, да и КПД использования топлива повышался, да при этом он сгорал медленнее, отчего уменьшались шум и нагрузка на детали двигателя — то есть применение ДМЭ обещало более длительную работу двигателей между капремонтами. В боевой обстановке баки будут слишком уязвимыми, а вот в мирной обстановке — в самый раз.

И для всех этих исследований требовалось проводить множество опытов, в которых в качестве катализаторов исследвались самые разные вещества — собственно, для интенсификации этих опытов и потребовалась управляющая ЭВМ. И вот, получив ее в конце сорок второго года, весной сорок третьего исследователи засунули в катализатор алюминий, точнее — его оксид — при 50-100 атмосферах и температурах до трехсот градусов две молекулы метилового спирта превращаются на оксиде алюминия в молекулу ДМЭ и молекулу воды. Правда, за один прогон реагирует всего 10-15%, поэтому смесь надо гонять через реактор несколько раз, одновременно избавляя от воды — сложно, увеличивается расход элекроэнергии на перекачку и досжатие. Да и реакторных емкостей требовалось две — в первой получали метиловый спирт, во второй — уже сам ДМЭ. Но на некоторых катализаторах и при некоторых условиях исследователям удавалось получить ДМЭ и за один прогон, причем с выходом ДМЭ сразу под 90%, что существенно экономило не только электроэнергию, но и само оборудование — тут было достаточно только одной емкости вместо двух. Выгода была очевидна, но процесс пока не давался, так что народ с исступлением пробовал все новые и новые параметры.

А в качестве катализаторов использовались цеолиты. Ведь сами по себе цеолиты — это гидраты алюмосилиактов, то есть механические соединения окислов алюминия, кремния, а также еще каких-то металлов — калия, натрия, кальция и так далее. То есть они изначально содержат алюминий. И добавляя туда другие металлы, по идее можно было получить катализаторы с нужными свойствами. Впрочем, использование их в качестве катализаторов было побочным эффектом, а так-то изначально мы исследовали и даже уже использовали для разделения смесей. Сами по себе цеолиты были известны давно, а в 1925 году Вейгель и Штейнгофф открыли их способность отфильтровывать молекулы веществ. Точнее, вбирать в себя одни молекулы и практически не вбирать другие. Эта особенность была обусловлена строением цеолитов — кристаллическая решетка состоит из окислов кремния, которые соединяются молекулами кислорода, отчего эти образуют тетраэдры и между ними существуют промежутки. Но в некоторых узлах окислы кремния замещены окислами алюминия, а так как кремний имеет заряд 4+, а алюминий — 3+, то внутри каналов возникает остаточный отрицательный заряд — возникает полярность каналов. А если туда напихать еще каких-то катионов — оксидов натрия, калия, бария и тому подобное, то поменяется не только заряд, но и размер решетки, а соответственно и каналов, так как каждый из этих катионов имеет свой радиус. Причем чем больше алюминия, тем больше можно напихать катионов других металлов, так как те компенсируют отрицательный заряд и поэтому "принимаются" без проблем, так как "решают" важную задачу.

Способность к адсорбции тех или иных веществ определялась как раз наличием тех или иных катионов. Собственно, цеолиты и подразделялись на минералы разного состава — шабазит, фаязит, морденит и так далее. И сама-то структура цеолита зависела от соотношения катионов, которые взаимодейтствовали между собой во всех трех направлениях и придавали ту или иную структуру — если все три силы равноценны, получается нормальная трехмерная решетка, если в каком-то направлении силы слабее — получается слоистая структура, а если силы слабые в двух направлениях — цепочечная.

Так, подбирая соотношение кремния, алюминия и катионов, можно было управлять структурой, размерами каналов и полярностью цеолитов. Причем если в природе вещества, участвующие в их образовании, загрязнены множеством примесей, то мы могли "подсунуть" в реакцию чистые вещества и таким образом получать цеолиты с нужными параметрами. Сам синтез был сравнительно несложным делом — надо было "всего-то" повторить природные условия их формирования из перегретых водных растворов веществ под давлением. Мы синтезировали их в автоклавах — из растворов алюмината натрия, водной суспензии кремневой кислоты и щелочи. Собственно, точно по такой же технологии мы получали пьезокерамику, так что процессы нам были известны. В зависимости от типа щелочи, а также температуры и времени реакции получались разные цеолиты. Скажем, если в качестве шелочных металлов выступал только кальций, получали левинит, если к этому добавлялся натрий — получали шабазит, гмелинит или фаязит, а если присутствовал еще и калий — то морденит. Для цеолитов с барием, стронцием и другими металлами природных аналогов нам было неизвестно. Время реакции — от 15 минут до нескольких суток, температуры — от 85 до 300 градусов — набор параметров был велик и еще изучался. Но американцам мы подметки уже подрезали — в США цеолитами занимался Баррер, и в 1942 он запатентовал способ разделения углеводородов при помощи молекулярных сит на основе цеолитов. А мы — через подставную фирму — запатентовали сам способ получения синтетических цеолитов (в РИ этот патент Баррер получил в 1946 году).

И каждая разновидность цеолита имела свои размеры решетки, точнее — пор. Так, фаязит имел сравнительно большие каналы сечением 12 ангстрем, в которые проникали большие молекулы апарафинов, изопарафинов. А другая разновидность фаязита имела каналы уже 24 ангстрема — тут уже проникали и ароматические углеводороды. А вот шабазиты имели каналы только 4,9 ангстрема — тут пролезут только мелкие молекулы — метан, этан, уже хуже — пропан, гептан. Натрийморденит имеет каналы еше мельче — тут почти не проходят метан и этан, не говоря уж о крупных молекулах, а левиниты с каналами 3,8 ангстрема не пропускают даже их, принимая только газы типа азота, и с трудом поглощают даже соляную кислоту, аммиак, аргон. Наши исследователи уже активно пользовались этими свойствами цеолитов, прежде всего для разделения фракций и получения чистых веществ. Но цеолиты начинали все активнее работать и в промышленности. Например, для осушки газов и жидкостей — цеолиты впитывали пары воды, и затем такие фильтры было достаточно нагреть в вакууме — и можно снова отбирать воду из газов. Впрочем, цеолиты использовались для улавливания и других веществ из газов — сероводорода, аммиаков и так далее — пусть даже в материал вбиралось несколько газов, их потом было уже легче разделять с помощью других видов цеолитов или другими способами — например, охлаждением, когда одни газы начинали сжижаться раньше, чем другие. Так, один грамм цеолита с порами 5 ангстрем поглощает 0,2 грамма воды, 0,126 грамма углекислоты, 0,024 грамма азота и 0,008 грамм кислорода, так что может работать и как поглотитель углекислоты на подводных лодках — мы уже испытывали такие аппараты на своих лодках, захваченных еще в 1942 в Кенигсберге. Ну или разделение гептана и толуола, этана и пропана — цеолиты применялись нами для разделения уже полусотни смесей.

А вбирающая способность была невероятна — так, прощадь поверхности одного грамма цеолита была от 140 до 1000 квадратных метров. Это не опечатка — именно метров. Другими словами, на поверхности кристаллической решетки в одном грамме цеолита могло поместиться десять соток — да у моих родителей огород всего шесть соток !

Причем наши исследователи уже навострились менять размеры пор чуть ли не на ходу, произвольно — они обрабатывали уже готовые цеолиты растворами, замещали одни ионы другими и смотрели что получится. Так, шабазит с преобладанием натрия обрабатывали концентрировнными растворами солей кальция, кальций замещал натрий, а так как его радиус больше, решетка чуть раздвигалась (причем без ее разрушения), поры увеличивались — увеличивалась и способность цеолита поглощать крупные молекулы. И наоборот — замещение кальция натрием сжимала решетку и цеолит поглощал только мелкие молекулы. Да там вообще была какая-то фантастика. Так, исследователи создавали кристаллы с повышенным содержанием оксидов алюминия — и решетка приобретала больший заряд, так как часть инертных оксидов кремния была замещена алюминием. А если при этом запихивались одновалентные катионы — калий, натрий, а не двухвалентные — типа кальция — то поляризация пор повышалась и они сильнее захватывали поляризованные молекулы типа воды, но тем сложнее потом и отпускали их при регенерации цеолита — его требовалось нагревать сильнее, чтобы он отдал захваченную воду. То есть свойствами кристаллов игрались как детскими кубиками, управляя с помощью механики электрическими свойствами внутрикристалльного пространства. Впрочем, повышенное содержание оксида кремния, наоборот, повышало прочность самих кристаллов, что было важно для ряда процессов, так что "фантастика" имела свои ограничения.

Эту-то "фантастику" исследователи и пытались прикрутить к синтезу диметилэфира, причем уже одностадийному. Сам по себе синтез ДМЭ из метанола — это реакция дегидрирования, когда из двух молекул метанола получается молекула ДМЭ и молекула воды. Казалось бы — победа ! Но молекула воды содержит два атома водорода, которые уходят в пар вместо того, чтобы образовать полезные вещества. Непорядок. Грабят. Но если в реакцию запустить побольше угарного газа, уже он будет отнимать от молекулы воды атом кислорода — водород снова высвобождается и становится готовым для дальнейших реакций, и заодно получается молекула углекислого газа — а она может соединиться с тем же водородом на поверхности медного катализатора и дать метиловый спирт, который на соседнем — алюминиевом — катализаторе сможет поучаствовать в синтезе ДМЭ. То есть если бы удалось подавать в реакционную камеру побольше угарного газа, а катализаторы работали бы слаженно — процесс был бы очень эффективным — на цинк-хромовых участках катализатора из угарного газа и водорода образовывался бы метанол, на медных — из углекислого газа и водорода — снова метанол, на алюминиевых — из метанола — ДМЭ, и угарный газ разлагал бы получающуюся воду на углекислый газ и водород — и снова на меди получаем метанол. То есть надо как можно больше подавать угарного газа — чтобы он не только создавал метанол, но и расщеплял бы воду. Ну а уж что не успело прореагировать — выводить из камеры — ДМЭ-то там точно больше не нужен, затем сепарировать — перегонять в колоннах, охлаждать — и конечный продукт — ДМЭ — совсем выводить за пределы установки, а остальные продукты заворачивать обратно.

Вот над такой схемой исследователи теперь и корпели — сам-то ДМЭ из метанола мы уже получали, пока мирясь с отбросами в виде воды, теперь хотелось получать его более эффективно. Но — пока на лабораторных столах — слишком уж сложные получались и взаимозависимости, и катализаторы — дополнительные-то порции угарного газа получали из поставленной рядом газогенераторной установки, а вот все это совместить — тут требовалось множество экспериментов. И я, несмотря на заверения что "мы вот-вот уже все получим", все-таки отдал распоряжения запустить в массовое производство раздельный синтез — топливо нам было нужно здесь и сейчас, а раздельный процесс уже был отлажен в сравнительно промышленных масштабах — собственно, метанол мы вырабатывали уже более года, и к установкам добавлялись только реакционные камеры для синтеза ДМЭ — там и было-то разницы что другой катализатор. Лишь напоследок бросил экспериментаторам "Да пускайте эту воду обратно на газификацию ... ну или обрабатывайте ее угарным газом в отдельном объеме — и не придется возиться с комплексными процессами ..." — и ушел, оставив всехв недоумении. Собственно, так вскоре и сделали, но и работы по комплексным процессам катализации не оставили — тема была очень интересная.

Так что летом 1943го на ДМЭ уже бегало несколько десятков единиц техники — пока в качестве эксперимента и в основном строительной — краны, грейдеры, бульдозеры, экскаваторы, самосвалы — ездить на дальние расстояния им не требуется, поэтому если что-то сломается, то ремонтники смогут быстро починить. Да если и не сломается — мы все-равно ежедневно отслеживали состояние двигателей — все-таки дело новое, надо присмотреть. На фронт двигатели на ДМЭ мы посылать и не собирались — баллон высокого давления, в котоом хранился ДМЭ — слишком уязвимая вещь — пробьют — все топливо хорошо если быстр испарится, а то ведь может накопиться во внутреннем объеме бронетехники и рвануть. Да и так может рвануть — все-таки шесть-восемь атмосфер — если они вырвутся из бака в обитаемые объемы — экипажу мало не покажется. Так что ДМЭ использовался там, где не стреляют, ну если и стреляют, то нечасто — какие-нибудь лесные бандиты или шальные самолеты фрицев.

Правда, не обошлось без проблем. Так, после разогрева двигателя стали обнаруживаться провалы в его работе. Оказалось, что ДМЭ, шедший по топливопроводу, разогревался, его давления, полученного от топливного бака, уже не хватало, чтобы оставаться в жидком состоянии, он переходил в газ — возникала газовая пробка. Пришлось ставить подкачивающий насос и датчики давления и температуры. Так же некоторые сорта резины оказались нестойки к ДМЭ — тут еще предстояло подобрать нужные рецептуры, так что пока стали чаще менять прокладки и уплотнения. В остальном же мы пока сдержанно отмечали несомненный успех нового топлива.

Причем диметилэфир оказывался все более удобным топливом — и не только для транспорта. Мы уже строили установку для применения в промышленности. Расчеты показывали, что проще произвести ДМЭ на месте добычи полезного ископаемого — торфа, бурого угля — и затем везти баллоны к потребителям — промышленным предприятиям — чем везти туда само топливо в его исходном виде — если пересчитывать через относительную калорийность, то потребности в перевозках снижались как минимум в три раза, даже с учетом того, что для перевозки ДМЭ требовались стальные емкости на давления в несколько атмосфер — в конце концов, их можно изготавливать на автоматических станках — гибочных и сварочных, а давления не такие уж и большие. Единственная проблема — для перемещения этих емкостей потребуется подъемное оборудование, тогда как тот же торф можно и лопатами перекидать. Но подъемное оборудование нужно по любому, и мы уже запустили производство небольших кранов на грузоподъемность две-три тонны — они могут работать от электрического двигателя, ДВС, и даже на ручном приводе. Но мы рассчитывали, что эти краны будут иметь широкое применение. Очень широкое — в конце концов, в народном хозяйстве найдется много чего весом до трех тонн, что необходимо поднять и перенести на небольшое расстояние, а не только емкости с диметилэфиром. На крайняк — поставим газопроводы для транспортировки ДМЭ в газообразном, а может даже и в жидком состоянии — тут мы еще прикидывали и считали. Конечно, картина трубопроводов с топливом "из леса" была для меня диковатой, но и особых возражений не вызывала.

Тем более что мы испытывали и установки на десять, двадцать и тридцать килограммов топлива в час — они уже перерабатывали в ДМЭ отходы древесных производств и лесоразработок. Был расчет, что они смогут обеспечивать себя топливом только за счет этих установок. А это — снова сокращение объемов грузоперевозок — того же топлива. Да и в хозяйствах будет больше рабочих мест, требующих некоторой квалификации — мы хотя и проектировали установки на максимально простую эксплуатацию, но будущим работникам подучить кое-что все-равно придется. Зато, в отличие от газогенераторов, ДМЭ можно гнать и в промежутки между работами, запасая топливо, тогда как газогенераторное топливо "прозапас" особо и не попроизводишь — оно требует для хранения газгольдеров — да один газгольдер потребует металла как с сотню емкостей для ДМЭ, и все-равно будет хранить в пять раз меньше топлива — если считать исходя из калорийности хранящегося топлива.

А так — если тракторы будут расходовать пусть даже двести грамм на лошадиную силу в час, то двадцать литров в час — это сто лошадиных сил в течение часа. Так как тракторы работали в среднем на мощности в тридцать лошадок, то получается, что одна установка сможет обеспечить работу трех тракторов. А если учесть, что трактора работают максимум десять часов в сутки, а установка может работать и круглосуточно, ну путь двадцать часов — она обеспечит топливом на день работы уже шесть тракторов. А если учесть, что установка может работать не только в периоды сельхозработ, то с ее помощью колхоз или МТС могут поднакопить топлива — и его может хватить уже на всю технику. край — поставят вторую. Третью установку.

Впрочем, мы проектировали и установку на 12 тонн в сутки. Для ее оборудования металла потребуется уже больше. Так, для получения угля потребуются камера предварительной сушки, шнековый транспортер, камера пиролиза, где получают древесный уголь или кокс, если печь работает на торфе — продукты сгорания идут на получение пара и на сушку сырья. Далее идет оборудование для получения синтез-газа — шнек для транспортировки охлажденного угля, высокотемпературная камера, где этот уголь раскаляется и обрабатывается паром — полученный синтез-газ поступает в циклон для очистки от золы и других твердых веществ, в теплообменник и затем — в промежуточный накопитель. Ну и далее следует стадия получения ДМЭ — компрессор, сжимающий синтез-газ до давлений в 50 атмосфер, реактор с катализаторами, охлаждающий теплообменник, сепаратор, где разделяются газовая и жидкая фазы продуктов реакции, приемник метанола, конденсатор диметилэфира, ну и ветка возврата непрореагировавшего синтез-газа и метанола обратно в реакционную камеру. И все это требовалось делать модульным, так как где-то могли быть свои сушилки, газогенераторы, теплообменники — а это значит, что требовалось согласовать переходники, внутренние объемы камер и сечения труб. При этом мы закладывались сразу на три уровня производительности установок, что потребует, соответственно, трех вариантов оборудования, и тут надо бы провести максимальную унификацию, хотя бы по соединительным муфтам и кранам. А еще насытить все это датчиками температуры и давления, расходомерами, пробоотборниками, да и на будущее — хотелось бы предусмотреть подключение дополнительной автоматики и датчиков — а это требует предусмотреть посадочные гнезда, окна, фланцы — впрочем, от резервирования конструкций под будущие датчики мы отказались — если что — врежемся в трубы, а вот площадки под исполнительные устройства — хотя бы для задвижек — решили делать сразу — пока задвижки и краны будет крутить обслуживающий персонал, а в дальнейшем постараемся переложить это на автоматику. Впрочем, и сейчас подумывали поставить газоанализатор — параметры подготовки сырья будут плавать, поэтому его надо бы постоянно отслеживать чтобы вовремя прибавить или убавить температуру или подачу пара — пусть этим и будет заниматься поначалу оператор, а не автоматика — автоматический анализ вместо лабораторного все-равно уменьшит время реагирования. Да и для проверки продуктов тоже бы надо ставить газоанализаторы.

В общем, вопросов было море, так что пока мы начинали разворачивать производство малых установок — скажем, если удастся делать их хотя бы по тысяче в год, это даст нам прирост производства топлива 150 миллионов литров дизтоплива в год, причем экологичного и из сырья, которое валяется под ногами. Вспоминается, что в 2014м в России произвели 77 миллионов тонн дизельного топлива, то есть наши 150 тысяч тонн (с округлениями) — капля в море, он капля для нас очень весомая — ведь это 750 миллионов лошадиных сил в час, то есть 25 миллионов часов работы тракторов на мощности в 30 лошадиных сил, или 2,5 миллиона тракторо-дней. Дофига. И каждый год это число будет увеличиваться на эти же 2,5 миллиона. По сути, хозяйства получат топливную независимость от окружающего мира. Но не от руководства — то есть нас — ведь за эти установки они должны будут расплатиться, их надо будет ремонтировать и обслуживать, потребуется обучать персонал, да и самого цеолита потребуется много — один кубометр цеолита обеспечивал производство двух тонн топлива в сутки. И хотя его и можно регенерировать, но сколько он так продержится — неизвестно — у нас пока не было длительной статистики. Так что не исключено, что раз в пять, десять лет катализаторы надо будет менять. Но сама идея топливной автономии завораживала, хотя добывать сырья придется много — так, на производство 20 литров ДМЭ требовалось 100 килограммов древесной щепы или торфа, то есть на наши 150 миллионов литров потребуется 750 тысяч тонн сырья. Но сейчас в республике запасы только древесного сырья оцениваются в полтора миллиарда кубометров, и каждый год прирост на одном гектаре леса составляет примерно четыре кубометра — это пара тонн древесины. При площади лесов под 15 миллионов гектаров только ежегодный прирост древесины составит тридцать миллионов тонн, то есть мы будем выбирать 2,5% от прироста, не затрагивая основной массы. По торфу примерно такая же картина. Так что только когда увеличим производство в сто раз — до 15 миллионов тонн, то и тогда мы будем лишь вычерпывать прирост биомассы, не затрагивая основных запасов. Хотя по трудоемкости это будет несравнимо с добычей нефти, так что все потребуется досконально посчитать.

Но цеолиты продолжали приносить новые технологии — соизмеримость структур цеолитов с молекулами кардинально меняло каталитические свойства многих металлов, если они присутствовали в структуре цеолита — в самой решетке либо в ее порах. Так, исследователи вдруг начали получать из диметилэфира легкие олефины, из которых можно было получать высокооктановый бензин ! И на этом чудеса не заканчивались. Насытив цеолит платиной в количестве 0,3% по весу, исследователи получили сравнительно простой инструмент для изодепарафинизации смазочных масел — их текучесть повысилась вплоть до температур -42 градуса по Цельсию — на этих катализаторах эффективно проходил гидрокрекинг длинноцепочечных парафинов, при этом последние превращались не в легкие углеводороды и терялись для масла, а в более короткие парафины, и выход продукта был почти сто процентов.

Если при гидротермальном синтезе заместить часть оксидов кремния оксидами галлия, то на таких цеолитах можно получать при температурах 500-650 градусов из небольших алканов — этана, пропана, бутана — ароматические углеводороды с разной степенью превращения алканов — от 25 до 75 процентов в зависимости от количества галлия, температуры и объемной скорости пропускания сырья через катализатор — исследования еще продолжались. А в цирконийалюмосиликатах цирконием замещался уже алюминий, но эти цеолиты также позволяли превращать пропан в ароматические соединения. Причем исследователи нащупали какую-то зависимость от наличия сдвоенных четырех-, пяти— и шестичленных колец в каркасе цеолита — похоже, через более крупные поры молекулы глубже проникали в катализатор и потом оттуда могли выбраться продукты реакции — вот и еще одно направление для исследований. Платиновые цеолиты с калием и барием позволяли ароматизировать жидкие углеводороды — то есть повышать октановое число бензинов, ну а крекирование длинных парафинов делало то же самое, но с другой стороны — предоставляло короткие парафины, которые затем могли быть ароматизированы. Потребные температуры и давления для крекинга и ароматизации снижались, соответственно снижалась и трудоемкость изготовления аппаратуры для нефтепереработки, унифицировались процессы риформинга разных нефтяных фракций, увеличивалась степень переработки нефти в полезные продукты. Дело было за "малым" — овладеть этими технологиями.

Цеолиты с натрием помогают получать и этилбензол — продукт алкилирования бензола этиленом — и если потом дегидрировать этилбензол — получаем — та-дам ! — стирол, из которого можно получить полистирол, пенопласт, искусственные каучуки. Так-то для получения этилбензола с 1877 года известна реакция Фиделя-Крафтса, но производство по этому методу требует больших капитальных затрат, тогда как применение цеолитов позволяло их снизить, причем существенно — тут и отсутствие агрессивной среды, то есть проще аппаратура, и отсутствие грязных стоков, и возможность полной регенерации катализатора. Сплошные выгоды. А полистирол также производился с 1911 года, но исходные вещества были дорогими, поэтому он не получил еще широкого распространения, хотя в СССР пенополистирол выпускался уже с 1939 года. Собственно, мне и хотелось снизить потребность в нефти для топлива, чтобы высвободить ее побольше для производства пластмасс и прочих полезных веществ — залить мир нашей органической химией. Впрочем, высокооктановый бензин тоже не помешает — мощность и экономичность двигателей надо повышать. И, похоже, некоторые люди в нашей научной среде, включая и меня, начинали считать цеолиты чуть ли не универсальным катализатором — и все из-за возможности сравнительно легко управлять их структурой и составом. Поэтому на их исследования планировалось выделить большие, а может и огромные ресурсы — мы спорили больше не о том, выделять их или нет, а сколько выделять — например, десять управляющих ЭВМ или тридцать, производит пятьсот или две тысячи гидротермальных реакторов, семьсот или тысячу печей прокаливания, выделять на автоматизацию исследовательских процессов сто или триста человек. У нас начиналась очередная "золотая лихорадка".

ГЛАВА 19.

Итак, среди воюющих сторон хуже всего с топливом было у нас — хотя и терпимо, но впритык. Получше у СССР — даже с потерей Баку и Кавказа РККА могла проводить как минимум локальные наступательные операции, не говоря уж о подвижной обороне. Тем более что страдало в основном народное хозяйство, которое массово переводилось с нефтяного топлива на газовое — из месторождений или газогенераторов (в РИ на РККА расходовалось только 20-22% вырабатываемого в стране топлива).

Немцы и итальянцы, получив нефть Ближнего Востока, а также НПЗ в Египте, Ираке и на Аравийском полуострове, советские — в Баку и на Северном Кавказе (ну и мелочевка в Армении и Грузии — в пределах десятков тысяч тонн в год) — чувствовали себя как никогда уверенно, хотя и до этого особо не страдали — синтетика составляла у них уже половину производимого топлива, а с захватом новых месторождений и НПЗ — максимум четверть. А ведь они уже продвигались в Иран, где англичане до войны добывали девять миллионов тонн нефти в год. Муссолини на радостях отменил ограничения на посевы зерновых, так как до этого много площадей отдавалось под свеклу, чтобы потом вырабатывать из нее спирт для производства топлива. Да и крепкое вино снова разрешил гнать, а то до этого весь винный спирт крестьяне должны были сдавать государству (РИ).

Лучше всех себя чувствовали американцы. В сорок первом они добыли 188 миллионов тонн, то есть больше всех остальных стран, вместе взятых. Мексиканские месторождения, в основном под контролем американских компаний, дали еще 6 миллионов тонн, важной была и добыча на принадлежащих Нидерландам Антильских островах — Аруба и Кюрасао давали нефть, которая особенно хорошо подходила для производства стооктанового бензина.

Англичане даже с потерей Ближневосточной нефти частично себя обеспечивали — в Венесуэле добывалось двадцать восемь миллионов тонн нефти, и на три четверти они велись британскими компаниями, им же принадлежали и венесуэльские НПЗ, да и на Тринидаде англичанами добывалось немало. НПЗ Канады так и продолжали покупать нефть в Мексике, Латинской Америке — Венесуэле и Перу — и США, ну и сами США помогали своему союзнику. Но если на Острове с топливом было более-менее нормально, то в Индии и Африке — близилась катастрофа. Тихоокеанские месторождения были захвачены японцами, и нефть приходилось возить с юга вокруг Австралии, так как севернее нее все было перекрыто японскими самолетами, подлодками и надводными кораблями — японцы смогли закрепиться на северном побережье Австралии и перекрыли все другие пути в Индийский океан. Путь с запада — из Атлантики — тоже стал небезопасен — с захватом Суэцкого канала и появлением баз к востоку от него немецкие лодки стали активнее действовать в Индийском океане.

У самих японцев все было очень неплохо. Так, до войны они добывали 303 тысячи тонн нефти в самой Японии и еще 481 тысячу тонн — на Сахалине, а также получали 120 тысяч тонн из Кореи и Маньчжурии. И, хотя до войны 80% нефти Япония получала из США и Мексики, она смогла накопить годичный запас топлива военного времени. Помимо этого они развивали и производство синтетического горючего — исследования начались еще в 1921 году, и на 1943й в планах значилось производство из угля одного миллиона тонн мазута и 750 тысяч тонн бензина. Ну и трофеи — в Перл-Харборе японцы захватили 600 тысяч тонн мазута, которые туда завозили американцы в течение десяти лет (в РИ эти запасы не захвачены и даже не уничтожены, хотя сами американцы считали, что если бы они были уничтожены, война затянулась бы еще на два года). Так помимо этого захват в Индонезии месторождений увеличил нефтедобычу японцев до 2,5 миллионов тонн. А захваченные там же НПЗ обеспечили малое транспортное плечо для действий на востоке и юге Тихого океана. Ну а сведения о том, что американцы читают японские шифры, позволило японцам проводить свои танкеры относительно безопасно почти до сорок третьего года (в РИ американцы из расшифровок знали о маршрутах танкеров и за сорок второй год потопили более ста танкеров, также они потопили транспорт с более чем тысячей японских нефтяников, плывших на Борнео; в АИ этого не произошло).

На западном фронте Япония тоже добилась успехов — захватила Ассам — единственную нефтеносную провинцию Британской Индии, где залежи нефти шли вдоль Брахмапутры. До этого в сентябре сорок второго англичане попытались было остановить продвижение японцев на запад, начали наступление на восток, в сторону Бирмы, но японцы смогли всего одним полком сильно затруднить продвижение вперед целой британской дивизии. В начале сорок третьего генерал Ирвин приказал наступать в лоб, в результате "мясорубка в Аракане" шла до конца марта (РИ), а там японцы подтянули дивизию и вдарили, и так как англичане изымали войска для западного фронта — против немцев — остановить японцев им было нечем (АИ). К тому же вместе с японцами сражались созданная японцами в сорок первом Армия Независимости Бирмы, в которой, кстати, было много коммунистов на руководящих должностях, Индийская Национальная армия — эти более тридцати тысяч бойцов (в РИ — 24 тысячи) внесли дополнительный вклад в продвижение японцев на запад.

Ну а после Ассама к ногам японцев упала и Бенгалия с населением 60 миллионов человек — к середине сорок третьего года там уже вовсю свирепствовал голод — к природным катаклизмам и невозможности импортировать продовольствие из захваченной японцами Бирмы добавилась спекуляция, взвинтившая цены на продовольствие в семь раз, а добили британские власти, которые под предлогом политики выжженой земли начали вывозить рис на запад — почти 100 тысяч тонн зерна — и конфисковывать плавсредства грузоподъемностью более десяти человек, чтобы ими не смогли воспользоваться японцы для организации переправ (конфисковано 66 тысяч судов), что резко снизило транспортные возможности по перемещению продовольствия по рекам и снизило добычу рыбы. К осени от голода погибло почти миллион человек (в РИ — от полутора до четырех миллионов, пик голода пришелся на декабрь сорок третьего). В такой обстановке пришедшие японцы изъяли запасы зерна у перекупщиков, наладили его раздачу — в общем, выступили как благодетели и спасители, так что отбоя от желающих служить японцам не было — миллион человек они могли набрать просто дунув в свой свисток.

При этом осложнилось и положение Чан Кайши. До середины июля сорок второго грузы ему поставлялись из Индии по Бирманской дороге. В июле японские оккупанты выбили из Бирмы английских колонизаторов и дорога оказалась перерезанной, поэтому был организован авиамост длиной почти тысяча километров с индийской территории — от города Ледо, находившегося на востоке Ассама — до китайской. От этого же города стали строить в обход японской территории новую дорогу, которая получила название по имени города — Дорога Ледо (РИ). Не успели — и теперь японцы направили свободные силы индийцев на ее достройку, чтобы зайти в Китай еще и с западного фланга, благо солдат было вдосталь — в середине сорок третьего японцы предоставили Бирме независимость, организовав на его территории Государство Бирма (РИ) — естественно, с прояпонским правительством и японскими войсками на его территории, но после этого народы региона вокруг Индийского океана смотрели на японцев как на избавителей от британского ига, а сами японцы умело подогревали эти настроения, запуская слухи об образовании Государства Бенгалия, Государства Бихар, Государства Уттар-прадеш и прочих "государств" — вплоть до Государства Белуджистан на западе Индии — впрочем, там больше надеялись на немцев — они были ближе. С учетом повсеместных восстаний Британская Индия сжималась как шагреневая кожа и пока не было видно, чтобы это процесс как-то можно было бы остановить — по оценкам самих англичан они удержатся в отдельных районах еще максимум три месяца. Куда после этого двинутся японцы и немцы — можно было предсказать — японцы будут дожимать китайцев, ну а немцы — двинутся на север — к нам. Впрочем, на нашем Дальнем востоке японцы все еще пытались пробиться к Владивостоку и Хабаровску, на Сахалине они также действовали плохо, хотя и смогли частично нарушить нефтедобычу. Итальянцы — понятно — скорее всего пойдут вдоль восточного побережья Африки, на юг. Французы-вишисты — с немцами заодно — по западному побережью — тем более что сброшенное на юг неграм оружие уже значительно проредило белое население колонизаторов. Казалось бы, Ось побеждала.

Впрочем, и советские 8 миллионов тонн нефти вскоре грозили превратиться в 7 миллионов — с приближением немцев к Афганистану в среднеазиатских республиках ширилось басмаческое движение — как за счет населения республик, так и ушедших в Афганистан недобитых басмачей, которые одни только могли выставить в бой под сто тысяч человек, а там было еще и Королевство Афганистан, которое мало того что поддерживало басмачей, предоставив им землю и скот, но и само было не прочь присоединить Бухару и Хиву. Да и на юге афганский правитель поддерживал пуштунов, которые сейчас активно формовали свое феодально-федеративное прото-государство — при населении в несколько миллионов человек пуштуны, за последний век привыкшие воевать с англичанами, могли выставить до пары сотен тысяч воинов — с учетом поставок немецкого оружия — грозная сила, которая могла также двинуться на север, пусть и не полностью. В общем, азиатские окраины СССР все сильнее загорались. А ведь в Туркмении и Узбекистане как раз добывалось миллион тонн нефти в год — эти-то месторождения и оказались уже под непосредственной угрозой, впрочем, как и многочисленные предприятия, эвакуированные сюда, и, главное — люди. Это помимо того, что открывалась дорога на север — к Челябинску с его Танкоградом, к другим промышленным городам, причем этот новый возможный Среднеазиатский фронт был бы раза в три шире, чем мы имели сейчас — без достаточного количества нефти для ведения маневренной войны нечего и мечтать его удержать. И это помимо того, что еще раньше промышленные центры Сибири становятся доступными для бомбардировок.

Так что была немалая опасность, что повторится та же ситуация, что и на Кавказе, где слишком многим местным жителям казалось, что немецкая власть будет лучше, чем советская, благо что немцы щедро раздавали обещания об автономности и низких налогах. На это клюнули многие советские граждане, начав партизанскую войну, диверсии и саботаж в тылу РККА — потому-то ей и пришлось быстро откатываться с Кавказа. Хорошо хоть наши перед отходом отогнали на свой восточный берег Каспия все что только плавало — в том числе первый в мире нефтетанкер "Зороастр", построенный еще в 1877 году для Нобелей, поэтому немцам придется переть в обход — через Иран и Астрахань, что тоже непросто. Хотя массовая заброска немцами на самолетах оружия и диверсантов из так называемых "Восточных легионов", набранных из военнопленных-жителей СССР или эмигрантов из бывшей Российской Империи уже очень осложнила обстановку в Советской Азии.

Впрочем, на Кавказе обстановка была не проще. Причем некоторые представители кавказских народов удивляли. Ну ладно — азербайджанцы — всегда тяготели к туркам. Но немцев поддержали и некоторые представители армян — несмотря на то, что союзниками немцев были турки, принесшие армянам столько горя. Впрочем, несмотря на эти обстоятельства, среди армян нашлись люди, которые были непрочь урвать "независимости", а именно — дашнаки — члены партии "Дашнакцутюн". Сама партия возникла еще в 1890 году, причем в Тифлисе (так тогда назывался Тбилиси). Это помимо возникших чуть ранее других армянских партий — Гнчак, Арменакан. Все партии стремились освободить армян прежде всего Турецкой Армении, где жило 2,5 миллиона армян, хотя и насчет российской — 1 миллион — были мысли выделить ее в федеративную республику в составе Российской Империи. Своим инструментом партия избрала террор. Повсюду создавались отряды самообороны, доставлялось оружие и даже производилось своими силами — в Персии, в Тебризе — Персия вообще стала убежищем для дашнаков от преследования российских и турецких властей. Османам не понравились лозунги насчет освобождения армян, поэтому они не препятствовали так называемой Хамидийской резне — массовым убийствам армян в 1894-96 годах. Причем армян убивали в основном курды — между армянами и курдами были давнишние терки, курды постепенно проникали на территории армян, брали с них дань в обмен на отказ от набегов, ну а если те не платили — набегали. Хотя и без осман не обошлось — когда в 1893 армяне послали курдов куда подальше, те попытались наказать строптивцев, но армяне были уже вооружены и организованы — причем под руководством партии "Гнчак", а не дашнаков — и оказали сопротивление. Курды пожаловались местному губернатору, что армяне мешают им их грабить, губернатор послал туда армейский корпус, но у турок и курдов снова не получилось взять армян наскоком — те сопротивлялись месяц и согласились сложить оружие только после обещаний амнистии. Оружие они сложили, но амнистию не получили — турки и курды вырезали всех сопротивлявшихся вместе с их семьями — примерно 3000 человек.

Это была прелюдия. Началось вялое международное разбирательство, армяне устали ждать справедливости и организовали демонстрацию в Стамбуле. Демонстранты имели при себе оружие, полиция и обычные жители тоже не блистали миролюбием — в итоге возникшая резня продолжалась четыре дня. Султан под давлением европейцев вроде бы пошел на реформы, по которым армянам давалась какая-то автономия, но одновременно он же организовал серию армянских погромов по городам Порты — если нет армян, то им можно ничего и не предоставлять. Счет жертв шел уже на многие тысячи. В 1896 дашнаки захватывают Оттоманский банк в Стамбуле, чтобы привлечь внимание европейцев — в 1882 году Турция обанкротилась и с тех пор банк был под контролем европейцев — их-то и взяли в заложники дашнаки. После уверений турецких властей, что погромы будут остановлены, заложники были отпущены и погромы тут же были продолжены. Неспособность турков держать слово была просто феноменальной, такой же феноменальной была вера армян в слово турок, хотя жили ведь вместе не одно столетие, должны бы уж привыкнуть. Дело чуть не закончилось вторжением европейских стран в Турцию — британский премьер-министр аж ратовал за то, чтобы стереть с лица земли империю "непредсказуемого турка". Но этого не случилось из-за противоречий среди европейцев — Германия и Франция имели в Турции экономические интересы, Россия опасалась создания независимой Армении — все вроде бы беспокоились за судьбу армян, но если только не затрагивались собственные интересы. Самим же армянам эта резня стоила от 50 до 300 тысяч человек. Потом были еще геноциды — в 1909, и самый известный и массовый — в 1915 во время Первой Мировой, когда было уничтожено до полутора миллионов армян. Но до этих страшных событий было еще "далеко", и в 1907 году дашнаки скорешились с младотурками в деле свержения султана. С теми самыми младотурками, которые им потом устроили самую массовую резню — жаль, что у армян нет русской поговорки "горбатого могила исправит" — известно ведь, что в семитских религиях обмануть чужеверца — чуть ли не святое дело, и держать свое слово их заставит только неблагоприятный расклад, которого в случае с армянами не наблюдалось. Впрочем, члены партии Гнчак осудили дашнаков за такое соглашение, так что не все армянские силы были настолько недальновидны. После младотурецкой революции в 1908 младотурки быстренько переобулись и "забыли" про свои обещания о создании автономии Турецкой Армении, хотя потом — в 1914 — на голубом глазу пытались заручиться помощью дашнаков в организации восстания в российской Армении. Жаль, что турки не знали другой русской поговорки — "простота хуже воровства".

В России тоже все было не безоблачно. Поначалу дашнаки намеренно дружелюбно относились к российским властям, даже несмотря на проводившуюся русификацию (в чем бы она ни заключалась, пусть даже — о ужас ! — и обучению русскому языку, без знания которого дальнейшие пути в русскоязычной империи в общем-то закрыты) и сближение России и Турции на почве противодействия армянскому национализму. Но в 1903 будущий "гражданин Романов" издает указ о конфискации собственности армянской церкви — персонаж делал все возможное и даже невозможное, чтобы поскорее добраться до ипатьевского дома — да пусть даже армянская церковь и вправду пропагандировала русофобию, но это все-равно было бы не так широко распространено, как в том случае, когда затронули самые основы армянского общества — против царя его же стараниями настраивались все новые и новые массы — неудивительно, что среди революционеров всех мастей хватало армян. Дашнакские теракты и эксы начались и в России. А на судах их защищал в том числе и Керенский. Кстати, интересный факт — отец Керенского поставил будущему вождю мирового пролетариата четверку по логике — единственную четверку золотого медалиста. Неудивительно, что Ленин так жаждал скинуть его сынка в 17м. Шутка. Но — "как же узок их круг" !

С началом Первой Мировой войны российские армяне стали массово записываться в армянские добровольческие отряды русской армии, в них же вступали и добровольцы со всего света — даже из Америки, так что концу 1914го года их численность достигла 9 тысяч человек, а к концу войны — 25 тысяч. Дашнаки с началом войны были амнистированы и принимали активное участие в формировании этих отрядов. Турецкие армяне готовились к самообороне на своей территории и с нетерпением ждали приходу русских войск. Наши же войска пошли в наступление, к ноябрю 1914го заняли Баязет, но удар в спину аджарцев (грузины-мусульмане) и неудачное командование привели к оставлению части территории — положение спас Юденич, не подчинившийся приказам своего начальства об уничтожении складов и всеобщем отступлении.

В начале 1915го наши переломили ситуацию — отбили турков и сами перешли в наступление. В апреле началось восстание армян в Ване — они месяц удерживали город, пока к нему не пробились русские войска. В апреле же турки начали геноцид армян, так что по мере продвижения нашей армии вперед сами турки снимались с мест и убегали. Выбивали наши турок и из Иранского Азербайджана, куда те залезли в начале 1915 года и захватили Тебриз. А заодно наши организовали 800-километровый рейд по Иранскому Азербайджану и Турецкой Армении, чтобы хоть как-то зачистить эти территории от турецких войск и воевавших на стороне турок курдских племен (рейд Шарпантье). В начале июля турки отбили Ван, потом мы его вернули, потом снова потеряли — бои за город шли до осени, когда он окончательно остался за нами. В октябре-декабре русская армия оккупировала часть Ирана, вплоть до захвата Тегерана, чтобы предотвратить вступление Ирана в войну на стороне Турции и Германии — отряды и шпионы этих стран действовали на территории Турции против России и Англии, поэтому операция была совместной — в итоге с севера на юг была создана завеса из подвижных отрядов, которые перекрыли проход немецких и турецких шпионов и диверсантов в Афганистан. В начале 1916го года мы взяли Эрзерум, тем самым почти вся Турецкая Армения была освобождена — перед отступлением турки, как обычно, старались вырезать как можно больше армян, но и сами затем убегали чтобы не быть вырезанными в ответ. В апреле взят Трапезунд и отбито мощное наступление турецкой армии, снова перешли в наступление, снова отбили турецкое — такие переменные удары продолжались до наступления зимы, при этом была полностью освобождена Турецкая Армения, а длина Кавказского фронта составляла более двух тысяч километров, на которые приходились 211 батальонов и 235 конных сотен русской армии и 309 батальонов и 156 эскадрона и сотен турецкой — такое соотношение сил было почти что всю войну. Ну и с каждой стороны воевали добровольческие формирования — с нашей — в основном из армян, с турецкой — в основном из курдов. Зимой 1917 на Кавказском фронте из-за погодных условий было в основном тихо, разве что Юденич в январе организовал поход в Месопотамию — сам поход из-за лихорадки и начинавшегося разложения армии после Февральской революции закончился не так как планировалось, но туркам пришлось перебрасывать силы с фронта против англичан и в результате последние заняли Багдад. Ну а дальше армия только разваливалась и армяне, понимая, что остаются с турками один на один, начали формировать армянские полки. В декабре 1917го было заключено Эрзижандское перемирие и русская армия начала выходить из Турции и Ирана.

В тылу же с началом Революции происходили большие изменения. Симпатии дашнаков были целиком на стороне Временного Правительства — предполагалось организовать армянскую автономию в составе России. Соответственно, большевистско-эсеровско-анархистский Совнарком после Октябрьской революции поддержан не был — ну, каждый сам пипец своего счастья. Хотя поначалу казалось, что все на мази — последовательность революционных администраций привела к образованию ряда демократических республик в бывшем до того единым Закавказье. Самих администраций было несколько — они перетекали одна в другую и в общем с их помощью более-менее соблюдалась легитимность и преемственность власти. Сначала 9го марта 1917 Временное правительство из членов 4й госдумы создало Особый Закавказский Комитет для управления Кавказского наместничества, в которое входили территории Закавказья — Тифлисская, Эриванская, Бакинская, Елизаветпольская и Кутаисская губернии и ряд областей. 28 ноября 1917 был создан Закавказский комиссариат, в который вошли представители меньшевиков, эсеров, дашнаков, мусаватистов — большевики не согласились с тем, что остальные не признали власть Совнаркома и покинули совещание (отмечу — их не прессовали). После разгона Всероссийского Учредительного собрания этот Закавказский комиссариат принял решение о созыве Закавказского сейма. Закавказье — по прежнему единое образование, большевики по прежнему бузят, их по прежнему не прессуют — репрессии начались только 10го февраля 1918го, когда во время первой сессии Закавказского сейма большевики устроили демонстрацию — ее расстреляли и начали охоту на большевиков. К этому времени Советская власть сохранилась лишь в Баку, но нерешенность земельного вопроса привлекало на сторону большевиков много крестьян, по Закавказью начались вооруженные выступления, в апреле 1918го года советская власть была установлена в Сухуми, а затем в Абхазии — короче, этот Комиссариат с Сеймом на пару смело топтали те же грабли, что и Временное правительство — они не пытались решить самые насущные вопросы подавляющей части населения, поэтому их конец был предопределен.

ГЛАВА 20.

Причем дашнаки поначалу не предполагали создавать отдельную республику, так как территории с армянским населением были неразвиты — если в Ереване было 30 тысяч жителей, то в Тифлисе (Тбилиси) — 300 тысяч, в Баку — примерно столько же. Причем армянское население всех этих городов было немалым и играло существенную роль в их экономической и политической жизни. Например — Баку — вроде бы не армянский город. Тем не менее, в нем проживало 35% русских, 21% азербайджанцев (которые "азербайджанцами" стали только с переписи 1939 года, а ранее их называли "закавказские татары", "адербиджанские мусульмане", "азербайджанские тюрки", хотя этногенез местного населения складывался из местных же племен — тех же каспиев (от кого пошло название Каспийского моря), затем — из народов Кавказской Албании (sic!), подвергшихся нашествию сначала исламизировавших их арабов, затем персов а уже потом — тюрок — чуть ли не с Алтая), и 19% армян — то есть чуть меньше чем "коренного" населения. Ну и до кучи более 10% персов, 5% евреев и остальные народности — немцы, грузины, казанские татары, курды и так далее.

Но свою роль в создании отдельных республик на территории Закавказья сыграла Турция. Закавказский Сейм объявил в начале 1918 года о создании ЗДФР — Закавказской Демократической Федеративной Республики. Но уже через месяц под давлением Турции она прекратила свое существование и 26 мая образовалась ГДР — Грузинская Демократическая Республика, а 28 мая — АДР — Азербайджанская — и РА — Республика Армения. Лебедь, рак и щука могли сосуществовать только в рамках большой страны, а если порознь — армянам надо было спасать соотечественников турецкой Армении, грузинам было пофиг, а уж азербайджанцы тем более не хотели воевать с Турцией.

Все эти демократические преобразования происходили фактически в условиях войны — в начале 1918го года турки нарушили Эрзинджанское перемирие и снова пошли в наступление, причем на этот раз им противостояли в основном армянские добровольческие формирования, сведенные в три дивизии общей численностью несколько тысяч человек. К середине марта 1918 года турки вернули Западную Армению и почти вышли к своим довоенным границам. Но тут последовал Брестский договор, по которому Турции уступались пока еще не захваченные ею Карс и Батуми, поэтому Турция вроде бы приостановила наступление и начала переговоры с ЗДФР. Но те не приняли условия Брестского мира, рассчитывая заключить с Турцией отдельные мирные договоры на более выгодных условиях — мало того что сохранить довоенные границы, так еще предоставить Восточной Анатолии возможность самоопределения в рамках Турции. Похоже, народ несколько не понимал, что расклад сил в регионе резко изменился и России рядом уже не было. Да, в Иране были английские войска, и может закавказские демократы надеялись на их помощь, но прогадали — так мало того — "молодые демократии" сами прервали переговоры, отозвав свои делегации.

Турки, опешив от такой наглости, поперли вперед и к концу апреля заняли Батуми и Карс. Естественно, вырезая местных армян, что не успели уйти от турецкого наступления. Закавказские демократы поняли, что сморозили глупость и 11 мая мирные переговоры возобновились. Но теперь требования турок были менее скромными — к условиям Бреста добавлялись половина Эриванской губернии, кусок Тифлисской и контроль над Закавказской железной дорогой, которая была становым хребтом всего Закавказья. А впереди перед турками замаячила возможность создания пантюркистского государства — захват как минимум Баку, Иранского Азербайджана, вторжение в Туркестан, а то и антианглийское восстание в Южном Афганистане и на севере Британской Индии — зонах проживания пуштунов. Только требовалось подтянуть силы, да Германия, похоже, собиралась противодействовать этим планам — она даже ввела в Грузию по ее просьбе свои войска, чтобы не дать туркам ее захватить, и, похоже, имела свои планы и насчет Баку — нефть никому не помешает, а ведь Баку был тогда одним из основных нефтедобывающих регионов мира. Так что из народов Закавказья грузины были под защитой Германии, азербайджанцы и сами были не против турок, а вот армяне остались один-на-один с мощной турецкой армией.

Впрочем, из 60 тысяч войск, сосредоточенных на Кавказе, Турция могла задействовать лишь 30 тысяч, тогда как армяне смогли выставить уже 20 тысяч бойцов. Проблема была в политическом руководстве — они не хотели использовать партизанские методы ведения боевых действий относительно крупными отрядами, что хотя и позволило бы туркам захватить основные коммуникации, но потребовало бы много сил их удержать, так что для захвата каких-то существенных армянских территорий у них не хватило бы сил. Нет — армянские военачальники все еще считали, что они служат в нормальной регулярной армии — они хотели воевать "по правилам". И это имея пересеченную местность, на которой много скрытых проходов, а в придачу к ней бойцов, которые знали местность и поднаторели именно в партизанской войне.

Да и турки продолжали "ковать железо не отходя от кассы" — 15 мая 1918 года — все еще шли мирные переговоры — турки выдвинули ультиматум о передаче им Александрополя (современный Гюмри, 90 км на северо-запад от Еревана, 60 км на северо-восток от Карса) в течение 24 часов и, даже не дожидаясь истечения этого срока, начали наступление. Армяне начали беспорядочно отступать, оставив, как и в Карсе, значительное количество боеприпасов. Бои продолжались до конца мая, а 4го июня в Батуми был подписан мирный договор, по которому размер Армении сократился до десяти тысяч квадратных километров — половина бывшей Эриванской губернии. На этой территории находилось более миллиона человек, включая беженцев из Западной Армении. и помимо того еще сотни тысяч пытались пройти дальше на север через грузинские земли, но были остановлены уже частями Терско-Дагестанского правительства, впоследствии — Горской республики, образовавшейся на Северном Кавказе. Причем турки в основных боях задействовали всего четыре дивизии. Ну и до кучи от армян потребовали сокращения армии и свободного прохода через их земли, на что им также пришлось согласиться.

Но не всем — генерал Андраник собрал отряд в несколько тысяч человек, но стал воевать почему-то не с турками, а с азербайджанцами — он пошел в область Зангезур — 170 километров на восток-юго-восток от Еревана — и начал разрушать там мусульманские селения, планируя превратить эту землю в чисто армянскую. Турки могли ограничиться лишь протестами — армяне отбоярились тем, что правительство в Ереване не имеет власти над партизанами. Но тут армянам повезло — в ноябре 1918го закончилась Первая Мировая, Турция вместе с Германией потерпела поражение и Армения смогла вернуть себе утраченные территории и даже Карскую область. Андраник же вторгается в Карабах, но его останавливают англичане и он, разочаровавшись в союзниках, почему-то расформировывает свое войско, хотя война с Азербайджанской Демократической Республикой была в самом разгаре — новые "государства" делили территории со смешанным населением. Молодая демократия — это война.

Отношения между армянами и азербайджанцами были уже давно натянутыми. Согласно законам Российской Империи во второй половине 19го века азербайджанцам как не христианам полагалось не более двадцати процентов в органах местной власти, и так как русского населения в Закавказье было немного, царское правительство опиралось на армян, чем по незнанию особенностей восточного менталитета прививало им чувство национальной исключительности, что также не способствовало достижению межнационального мира. Все изменилось в 1886 году, когда наместник Кавказа князь Голицин развернул все в обратную сторону, поувольнял из госорганов армян и набрал в них мусульман — а то в армянских газетах начали появляться мыслишки о восстановлении Великой Армении — а ведь она сотни лет назад простиралась аж до Средиземного Моря — выходила на него в районе Кипра. А это угроза не только для Османской Империи, но и для Российской — имея такую великую державу, армяне явно не захотят оставаться в ее составе. Пошли антиармянские кампании, закрытия армянских школ, вишенкой на торте — упоминавшаяся ранее конфискация собственности Армянской Церкви в 1903 году. Армяне начали отвечать убийствами царских чиновников — царю пришлось убрать Голицина с Кавказа и политика правительства вернулась на проармянскую колею.

Но мусульмане ведь тоже восточные люди, и прошедшие двадцать лет дали им повод думать уже о своей исключительности. Вот как дети — только начни хорошо относиться — и тут же пытаются сесть на шею и свесить ноги. В начале 1905 года среди мусульман прошли слухи, что армяне собираются устроить резню, в начале февраля армяне убили одного рабочего-азербайджанца — убийствами тогда было никого не удивить, но тут оно стало спичкой, поднесенной к стогу сена — мусульмане пошли по городу и стали резать армян и громить их лавки. Армяне стали отвечать, причем, в отличие от мусульман, они были организованы — дашнаки уже имели готовые боевые отряды, которые предназначались для Турецкой Армении, но пригодились и здесь. В итоге за два года было разрушено 128 армянских и 158 азербайджанских поселений, погибло до десяти тысяч человек, а сами события были названы "Армяно-татарская резня".

Потом все затихло, хотя и не до конца, и снова полыхнуло уже в 1918м году. 15го ноября 1917го года в Баку был организован Бакинский совет под руководством большевиков и эсеров, среди которых было много армян. В Красной Армии Бакинского Совета также было много армян — не только большевиков, но и дашнаков — по сути, армяне стали стали одной из властных сил в городе, к тому же их поддерживали и вооружали англичане, которым тоже не хотелось усиления мусульман во время идущей войны. И все они помнили о зверствах турков, поэтому и к местным мусульманам относились очень недружелюбно, тем более что они ждали прихода турок как освободителей и понемногу тоже вооружались под руководством мусульманской партии Мусават, образованной в 1911 году.

В середине марта 1918го в Баку на похороны своего сослуживца и одновременно сына миллионера Тагиева прибыло 50 человек из Бакинского Мусульманского Национального Комитета Ленкоранского конного дивизиона (чего только не придумают !). Бакинский Совет потребовал разоружиться, те подчинились, но само требование возмутило мусульман-жителей города — пошли митинги и начали сооружаться баррикады. А тут еще в город начали прибывать части мусульманской Дикой Дивизии, которые разоружиться отказались и обстреляли пришедших к ним чиновников, вдобавок в одном из районов был обстрелян конный разъезд Красной Гвардии — настала пора разобраться с мусульманскими формированиями, тем более что пока сила была — в частях Красной Армии БакСовета — шесть тысяч бойцов и в боевых дружинах дашнаков — еще четыре тысячи. Наступление на мусульманские кварталы было проведено с применением артиллерии и даже двух аэропланов, и с мусульманами разобрались за один день — те выкинули белые флаги и согласились сложить оружие, вывести из города части Дикой Дивизии. Но погромы продолжались еще пять дней, так что многие мусульмане покинули город — Баку стал чуть ли не чисто русско-армянским городом. Ну а армяне пошли и по окрестным селениям, так что вскоре с возможной мусульманской оппозицией было покончено, власть большевиков прочно утвердилась в Баку и его окрестностях.

Прочно, но ненадолго. В апреле Совет бакинских комиссаров (не в полной мере тех самых "двадцати шести") принял декрет о ликвидации частной собственности на недвижимое имущество, и сотни рабочих начали переселяться из бараков и подвалов в более комфортные условия, в июне национализирована нефтяная промышленность, Каспийский торговый флот, был введен 8-часовой рабочий день, повышены зарплаты, начата конфискация помещичьих земель и передача крестьянам. Большевики последовательно выполняли свои обещания.

Тем временем их противники формовали свои властные структуры. После провозглашения 28 мая в Тбилиси Азербайджанской Демократической Республики ее новое правительство, разместилось в Елисаветполе (Гянджа) — городе в 300 километрах на запад от Баку, почти у самой границы современного Азербайджана. Если до мартовских событий азербайджанские националисты предполагали оставаться в составе общего федеративного государства, то после этого их основной целью стала полная независимость от России, возможно — под протекторатом Турции. Турция тоже грезила Туранской Империей, которая протянется от Босфора до Синьцзян-Уйгурского района включительно, прихватив к Турции земли Кавказа — как Северного, так Закавказья, северного Ирана и Афганистана, южного Казахстана, Узбекистана, Туркмении, Киргизии, юга Сибири — ну то есть места более-менее полноценного присутствия тюрко-язычных и вообще мусульманских народов — собственно, сейчас, в 1943м, Турция снова воевала именно за такой план.

Воевала она за него и в 1918, так что БакСовету ничего не оставалось, как только выбить ее союзников из числа азербайджанцев. И начавшееся 10го июня наступление на Елисаветполь поначалу было удачным — чуть менее чем за неделю советские войска прошли половину пути, а так как они в основном состояли из армян, то по ходу дела тюркское население вырезалось и изгонялось с земли. В боях 16-18 июня армия БакСовета нанесла поражение Кавказской Исламской Армии, которая создавалась в мае 1918го года под патронажем Турции и состояла из 14 тысяч азербайджанцев, 4 тысяч турок и 4 тысяч мусульманских кавказцев — в основном дагестанцев и чеченцев. Причем турецкие части были полноценными кадровыми, а кавказские части формировались на основе Мусульманского корпуса, который создавался еще в конце 1917го по приказу командующего Кавказским фронтом (скорее — его остатков) Пржевальского (двоюродный брат того самого разведчика ну и заодно известного путешественника) на базе пехотного полка, расположенного в Елисаветполе. И, так как в этом полку было две тысячи армян, которые не хотели передавать оружие мусульманам, в декабре 1917го пришлось проводить ночную операцию по разоружению — в результате армяне — жители города, опасаясь резни, начали бежать из города, который на тот момент имел две половины — армянскую и мусульманскую. Сам корпус, наряду с другими формировавшимися на Кавказе в то же время национальными корпусами — грузинским, армянским, русским — подчинялся Закавказскому комиссариату — правительству Закавказья на тот момент, ну а после распада ЗДРФ он "перешел" к АДР, то есть все как и в Югославии, где вроде бы единая страна имела раздельные армии в каждой федеративной республике, что снижало порог развала и увеличивало вероятность военных столкновений между "новообразованиями" — собственно, что в 1917, что в 1991 — все было одинаково, демократы разлива семнадцатого вели доставшуюся им единую страну к развалу, лозунг "берите свободы сколько сможете" был придуман задолго до Ельцина. Про Югославию девяностых Сталин не знал, но провести параллели между нами и Закавказьем-1917 ему явно ничего не стоило — и что-то ему придет в голову ... ?

Ну а после первых побед успехи армии БакСовета закончились — к концу июня подошли две турецкие пехотные дивизии, еще подкрепления — и они совместными усилиями отбросили Красную Армию. Причем одна из этих двух турецких дивизий воевала с англичанами у Дарданелл, где союзники поимели потери в сто семьдесят тысяч человек убитыми, раненными и попавшими в плен. И часть этих потерь они понесли от азербайджанских добровольцев, которых немало воевало на стороне турок, и более трех тысяч даже погибло — то есть азербайджанские тюрки (жители страны, воюющей с Турцией !) активно поддерживали Турцию во время Первой Мировой — как добровольцами, так и сбором ценностей по всему Закавказью — неудивительно, что царское правительство относилось к мусульманам с недоверием, впрочем, как и англичане. Вот и сейчас мусульмане воевали плечом к плечу, все время наращивали количество своих сил, фронт растягивался вширь и вскоре красноармейцам стало совсем не до наступления, да и оборона все чаще откатывалась под ударами превосходящих сил — к 30 июля мусульмане были в 16 километрах от Баку. Но еще ранее — 30го июня — Правительство Советской России пыталось через Германию остановить наступление Турции, обещая, что нефть в Германию из Баку и так будет поставляться — и это снова не понравилось англичанам. 27 августа было даже заключено приложение к Брестскому договору, в котором Германия "соглашалась" на то, что "боевые силы третьей державы" не перейдут определенной линии, оставив Баку за советской властью. Но турки, понимая, что у немцев тут нет никакой значительной силы, наплевали на это советско-германское соглашение и продолжили наступление — дружба-дружбой, а табачок — врозь. Большевики же хватались за любую соломинку — в начале июля они даже приняли помощь от войскового старшины Бичерахова, который сформировал в начале 1918го года в северном Иране отряд в тысячу человек в тесном контакте с англичанами — напомню, наши и английский войска вошли в Иран с началом войны.

Но и в самом Баку обстановка была сложной. Если мусульманская оппозиция большевикам была задавлена, то армянская и эсеровско-меньшевистская — нет — они-то и выдвинули 25 июля резолюцию "О приглашении в Баку англичан и образовании власти из представителей всех социалистических партий", которая была принята с небольшим перевесом — это в условиях, когда из Центральной России практически не поступало подкреплений — только 19 июля из Царицына прибыл отряд под командованием левого эсера Петрова — эскадрон конницы, рота матросов, батарея в шесть орудий. Но "вместо" нее убыли отряд Бичерахова, а три тысячи армянских добровольцев отказались идти на фронт из Баку — повели себя так, как будто им не надо было опасаться за свои жизни и жизни своих родных после учиненных погромов. Положение несколько выправил пришедший из Астрахани транспорт с грузом в 3 броневика, 80 орудий, 160 пулемётов, 10 тысяч ружей и 200 тысяч патронов. Было бы еще кому воевать.

Но фронт приближался к городу, и в этих условиях Бакинский Совнарком складывает с себя полномочия и власть переходит к Центрокаспию, как сокращенно называли Центральный комитет Каспийской военной флотилии, созданный еще в ноябре 1917го года — к августу он состоял в основном из эсеров, меньшевиков и дашнаков. Большевики со своими отрядами решили уйти в Астрахань, но их пароходы были остановлены и возвращены Центрокаспием обратно в Баку. Армянский национальный совет собрался было капитулировать перед мусульманами, но Центрокаспий рассчитывал на скорое прибытие британских войск, поэтому одернул своих союзников, которые, повторю, как никто другой должны бы по идее быть заинтересованными в борьбе с мусульманами, то есть о чем люди думали — непонятно, а чего ждать — наоборот было предельно ясно. И это при том, что уже 4го августа мусульмане вышли к окраинам Баку, в защитниках оставалось где-то три тысячи человек — положение спасала артиллерия, которая наносила туркам и азербайджанцам серьезные потери — под ее прикрытием большевистский отряд контратакой немного отогнал мусульман от города — потери последних составили полторы сотни убитыми и почти полтысячи раненными, да еще было утеряно много стрелкового оружия — мусульмане слишком активно драпали от большевиков, тогда как армянская пехота была значительно деморализована и в боях практически не участвовала. Не устану повторять — каждый сам пипец своего счастья.

Англичанам усиление Турции было совсем не нужно — между ними все еще шла война. Силы для занятия Баку были готовы еще в феврале 1918го, и с начала августа они начали прибывать в Баку — основные части прибыли 17го августа, но всего англичан было немного — 1000 человек и несколько бронеавтомобилей. 17 го же августа большевики снова попытались выйти из Баку — так сказать, "сдать пост", раз самим армянам было на себя наплевать. Но их три десятка пароходов снова были остановлены боевыми кораблями под руководством Центрокаспия — уж эти-то могли сняться в любой момент, на море им никто не мог противостоять, так что пока чувствовали себя на коне. Повторная попытка большевиков уйти из города оттолкнуло от них бакинских рабочих (ну так нечего было поддерживать эсеров и меньшевиков), особенно когда на пароходах обнаружилось не только оружие и боеприпасы, но и ценности (не оставлять же мусульманам, когда исход битвы уже предрешен) — прошлые заслуги легко забываются, важно только здесь и сейчас — со временем большевики многому научились из подобных событий. Около тридцати человек из руководства большевиков было арестовано "...за попытку бегства без сдачи отчёта о расходовании народных денег, вывоз военного имущества и измену", а остальных красноармейцев после разоружения запихали на пароходы и отправили-таки в Астрахань. И на том спасибо.

Прибытие такого небольшого количества англичан разочаровало местные власти. Англичане еще пытались создать видимость прибытия больших сил, пуская по городу марширующие по одним и тем же маршрутам отряды, но поднятая пыль никого не напугала. Хотя, справедливости ради надо отметить, что в течение августа англичане отбили несколько турецких атак, но, не поддерживаемые армянскими частями и уже без отрядов большевиков, раз за разом отступали, хотя и турки практически не продвигались вперед, а лишь теряли людей — за август только убитыми они потеряли более тысячи человек. Англичане возмущались, что за Баку воюют только они, уже и сами по примеру большевиков хотели было уйти из города, но Центрокаспий и им пригрозил своими корабельными орудиями. Крыть было нечем, и англичане продолжали воевать. Уж в чем в чем, а в стальных бубенцах руководителям Центрокаспия не откажешь — не каждый может заставить воевать за себя представителей великой державы, а эти — просчитали ситуацию — англичан мало, Англия далеко, так что время есть — и принудили британцев таскать каштаны из огня.

Мусульмане же к концу первой декады сентября сосредоточили вокруг города десять тысяч солдат, 40 орудий, и 14 сентября пошли на штурм. Оборона была прорвана, англичане наконец-то поргузились на корабли и ушли из города, вслед за ними подались и руководители Центрокаспия, напоследок выпустив из тюрьмы и бакинских комиссаров — получалось, что последние сидят за то же, что сейчас делали уже их преемники. Но комиссары не успели на последний пароход с большевистской командой, а пароход, на который они успели, пришел не в Астрахань, а в Красноводск на восточном берегу Каспия. Власть в городе была в руках Закаспийского временного правительства, состоявшего из эсеров. Там Бакинским Комиссарам снова предъявили обвинения в сдаче Баку и 20 сентября расстреляли. Причем среди этих 26 человек далеко не все оказались руководителями БакСовета — часть видных большевиков — Микояна, Шаумяна, Джапаридзе и некоторых других — среди арестованных не оказалось, и наоборот — под расстрел пошли в том числе люди незначительные или вовсе случайные — расстрельный список был составлен на основе списка распределения продуктов в бакинской тюрьме. Вот так и рождаются легенды. Хотя людей все-равно жалко. Ну а эсеры, получается, потом зря спрашивали "а нас-то за что ?". Да, в списки лучше не попадать. Ни в какие.

ГЛАВА 21.

Итак, 15го сентября Баку был взят и началась резня уже армян мусульманами — в итоге погибло до десяти тысяч человек. 30го октября турки покинули город по условиям мирного соглашения — предвестника окончания Первой Мировой, и в Баку вернулись англичане, которые оставались там до августа 1919 года — из города были выведены военные части АДР, а столица республики вернулась в Гянджу. Город был освобожден РККА только 28 апреля 1920го года.

Мусульмане же, захватив Баку, развернули лыжи на армянские территории. Еще до этих событий — 22 июля 1918 года — армяне провозгласили в Нагорном Карабахе что-то типа республики, и в сентябре туда двинулась турецкая дивизия, которая захватила столицу Карабаха — город Шушу — и разоружила армянские части. Но армяно-азербайджанская война еще только разгоралась — Карабах, Зангезур, Новобаязет, Елисаветполь издавна были территориями, на которых преобладало армянское население, но которое азербайджанцы считали своими землями, так как на них до присоединения к России находились Азербайджанские Ханства под патронажем Персии.

Упоминавшийся мною ранее генерал Андраник после ухода турков начал наступление на Шушу, но его остановили англичане и французы — якобы до окончательного решения вопросов о разделении территорий. Пока же, "временно", союзнички прирезали Нахичевань к Армении, а Карабах и Зангезур — к Азербайджану. Хотя в первой области власть взяли мусульмане, а в двух других — армяне. То есть союзнички поступили как всегда — снова стравили соседние народы, чтобы потом властвовать над ними. Причем еще до революции между дашнакамии и мусаватистами были проведены "границы", разделявшие области по этническому принципу — где кого больше — то есть существовали уже готовые договоренности по мирному размежеванию. Но сейчас мусульмане были на коне, поэтому мусаватисты отвергли предложение дашнаков провести так же границы и сейчас — они надеялись на построение пантюркистского государства, ну или как минимум исламистского на территории Кавказа с грузинским и армянским "меньшинствами". Губа не дура.

Союзники давили на армян, чтобы те временно признали Карабах за Азербайджаном и те вроде бы согласились, но тут — мусульмане провозглашают в конце 1918го года две республики на территориях, которые должны перейти Армении — Аракскую (120 километров на юго-восток от Еревана) и Карсскую (120 километров к западу от Еревана, армян обкладывали со всех сторон) — на территории Карской еще стояли и никак не уходили турецкие войска -турки переодели свои 50 тысяч солдат и назвали их народной милицией. А в Аракской мусульмане просто воспользовались тем, что большая часть армянской армии находилась на армяно-грузинском фронте (спорных территорий было много, поэтому повоевать успели все). Англичане не признали обе республики, но чтобы предотвратить новые столкновения, ввели в Аракскую республику войска и образовали там генерал-губернаторство под своим управлением, а Карсскую англичане поначалу поддерживают и даже выставляют кордоны по ее границе с Арменией, не пуская обратно десятки тысяч армянских беженцев, которых хотели вернуться к своим домам. Но в апреле 1919го года англичане расправляются с этой псевдо-республикой после того, как ее войска вторглись в Грузию и Армению — чувствуя поддержку союзников и имея мощные силы, мусульмане решили урвать себе еще немного Закавказья, но в итоге потеряли и то что имели — территории Карсской псевдо-республики были разделены между Грузией и Арменией. Пошли за шерстью, а вернулись стриженными.

Вообще, англичане считались тогда главной силой в Закавказье, но войск у них было несколько тысяч, поэтому поспеть везде и разнять дерущихся они не всегда успевали. Самая мощная сила — Турция — была связана положениями Мудросского перемирия, поэтому турки действовали исподтишка — поставляли азербайджанцам оружие и боеприпасы, а также перевели в их армию (и в армии мусульман Северного Кавказа) несколько тысяч турецких солдат и офицеров. Так что азербайджанцы были сильны поддержкой Турции, тогда как армяне, привыкшие сражаться с турками, были более боевитыми. В мае 1919го англичане передают эти территории армянам, а в июле мусаватисты выбивают оттуда армян — мусульмане подняли обширное восстание в находившихся в Республике Армения Карсе и Нахичевани. И если бы не помощь Добровольческой армии, армянам пришел бы конец — на начало июля у них было всего триста тысяч патронов, отсутствовал запас винтовок, поэтому не было возможности провести мобилизацию, а вокруг — мусульмане и недружелюбные грузины — последние прикарманили себе хлеб, отправленный деникинцами через Грузию в Армению, поэтому патроны белогвардейцы отправляют уже через Батуми, который находился тогда под властью союзников и имел границы с Арменией. Этот миллион патронов позволил армянам освободить Карскую область, хотя и не полностью — в сорока километрах к югу от Еревана они освободили равнинные местности, но в горах верховодили мусульмане. В Нахичеванской же области мусульманская власть утвердилась до 1920 года.

В Карабахе тоже происходили межэтнические столкновения. В начале июня 1919 года курдские и азербайджанские отряды вырезали армянское селение Гайбалу, попытались было напасть и на другие армянские селения, но были биты, после чего губернатор АДР блокировал армянскую часть Шуши, не признававшей его власти, но от уничтожения армян его сдерживал находившийся в городе английский гарнизон. В августе Азербайджан с попустительства англичан перерезал дороги между Нагорным и Равнинным Карабахом, оставив нагорных армян без поддержки, и в дополнение были организованы курдско-татарские (то есть азербайджанские) отряды, которые начали нападать на армянские селения. Армянские кварталы Шуши азербайджанцы взять не смогли — англичане развели противоборствующие стороны, но в августе английский гарнизон был выведен из города, так что армянам Шуши пришлось пойти на уступки и признать власть АДР над Нагорным Карабахом до окончательного определения его статуса на Парижской мирной конференции — за это армянам была обещана автономия, сокращение азербайджанских войск в Карабахе и обещание не вводить дополнительные войска без согласия Армянского национального совета Карабаха — псевдо-правительства этого региона. К тому же азербайджанцы временно отказались от разоружения армян — в это время войска АДР безуспешно пытались взять под контроль соседний Зангезур (к югу от Карабаха), и пока в конце ноября между Арменией и Азербайджаном не было достигнуто соглашение о перемирии, армянская сторона даже соглашалась вывести свои войска из Зангезура.

Но в начале 1920го года на Парижской мирной конференции Карабах был признан за Азербайджаном и туда начали прибывать азербайджанские войска, также началось вооружение местных азребайджан и курдов, а армянам был выдвинут ультиматум, чтобы те признали власть АДР над Карабахом, начались массовые убийства армян — в феврале-марте их было убито несколько сотен. В ответ был собран съезд армян Карабаха, на котором этот ультиматум был отвергнут. В конце марта армяне подняли восстание, но неудачно, и в итоге началась массовая резня, в которой погибли уже несколько тысяч армян, оставшиеся бежали из городов в сельскую местность — численность населения крупного города Шуша сократилось с 67 тысяч до 9.

Но тут с севера подкрался пушной зверек — РККА наконец разгромила Добровольческую Армию и подошла к границам АДР. Большевики Азербайджана, действовавшие два года в подполье, в конце апреля подняли в Баку восстание, захватили ключевые точки города, выдвинули ультиматум националистическому правительству. И это на фоне общей разрухи и обнищания, армяно-азербайджанской войны, многочисленных банд и вооруженных формирований, действовавших даже в неармянских районах — некоторые даже установили связь с большевиками, а в марте 1919го такими отрядами была захвачена Гянджа — бывший Елисаветполь и первая столица АДР, когда англичане еще не ушли из Баку летом 1919го. В районах шли бои и между селами, которые делились не только на армянские и азербайджанские, но и, скажем, на "большевистские" и "контрреволюционные". На юге Азербайджана в мае 1919го была даже провозглашена Муганская Советская Республика, которая просуществовала чуть больше месяца. Причем там у большевиков были не только орудия, но даже три гидроплана. Да и из России на помощь были присланы по Каспию 200 красноармейцев и боеприпасы. Впрочем, в республике действовали не только большевистские, но и антибольшевистские отряды, ориентировавшиеся на Добрармию. В конце концов АДР задавила республику, заняв в конце июля Ленкорань, но партизанские отряды продолжали там действовать и далее.

Так что, несмотря на то, что мусаватисты еще находились у власти, кресла под ними сильно шатались. Причем против них выступали не только большевики, но даже другие тюркские политические партии — Иттихад и Эхрар. Дело усугубляло и то, что начиналось сближение Советской России и Турции — врагами обеих стран были англичане, так что протурецкие силы АДР ратовали за установление дружеских отношений с Россией. Впрочем, в самом Мусавате было левое крыло, которое также поддерживало такие настроения. Помимо этого, армия разлагалась под действием большевистской пропаганды — правительство АДР так и не выполнило обещания насчет раздачи земли, а в армии было много крестьян, которые еще помнили раздачу земли большевиками в 1918м. Все больше воинских частей отказывалось отправляться на армянский фронт, а некоторые роты считались просто большевистскими. Националистическая идея, не подкрепленная материально, быстро истаяла, и никакие "духовные скрепы" не помогали, если баи и промышленники жировали, тогда как крестьяне страдали от безземелья, а для рабочих снова вернулся 17-18-часовой рабочий день при трехкратном снижении зарплат, росте цен и 30-процентной безработице — Азербайджанская Демократическая Республика явственно показала нежизнеспособность такой государственной модели. К началу 1920го года азербайджанская армия уже практически полностью развалилась — с одного только карабахского фронта дезертировало более тридцати тысяч солдат.

Причем азербайджанские большевики готовились к вооруженному выступлению еще с октября 1919го года. Из Астрахани были получены 5 миллионов рублей, на которые активно закупалось оружие — так, в Грузии было приобретено два вагона с оружием и доставлены в Баку — потрясающий показатель взяточничества властей АДР и силы большевиков, имевших своих людей буквально везде. Да и с восточного берега Каспия постоянно прибывали парусники с оружием. Весной 1920го года большевики в одном только Баку имели до тридцати тысяч активистов, хотя для многих не хватало оружия — было только 2,5 тысяч винтовок. Южнее — в Муганских степях — у большевиков было еще порядка десяти тысяч человек. Так что восстание активно готовилось, даже несмотря на то, что весной 1920го правительство АДР усилило нажим на большевистские структуры — полиция пока еще была действенным инструментом властей. Несмотря на это, накануне восстания в правительственной типографии были отпечатаны листовки и воззвания к восстанию, а чуть ранее в Дагестан была отбита телеграмма, чтобы РККА готовилась перейти границу.

Начальник Бакинского порта и он же — замначальника военного порта Чингиз Илдрым — курд по национальности — в ночь перед восстанием организовал доставку снарядов на корабли, а также провел на них переодетых рабочих, они же овладели береговыми батареями. Они же разоружили школу юнкеров, а утром 27го апреля военная флотилия под его командованием вышла в бухту и направила стволы орудий на парламент. Восстание началось. Оружие раздавалось рабочим сначала с тайных складов большевиков, затем, после захвата правительственных складов — и с них. Порт, почта, вокзал, телеграф, полицейские участки — восставшие действовали по известному плану. Вскоре на их сторону перешел полк правительственных войск, потом — еще один — по сути, уже к полудню город был в руках восставших. Но старый парламент заседал аж до вечера — требовалось обеспечить легитимность переворота, чтобы не вмешались союзники и Турция. Парламент сам пытался договориться с союзниками, с грузинскими меньшевиками и присылке войск, но в конце концов в 11 вечера проголосовал за принятие ультиматума и передачу власти Азревкому. Очередное гнилое правительство с треском рухнуло, как и его два предшественника в Большой России. Чингиз Илдрым же позднее был замначальника строительства знаменитой Магнитки, по этим делам ездил в Америку, где его "завербовали", а так как во время строительства вредители постоянно пытались поджигать склады и всячески мешать стройке, то "он сам все и устроил" — в 1937 его арестовали, приговорили к расстрелу и расстреляли, правда, почему-то не сразу, а в 1940м.

Но весной 1920го года до этого было еще далеко, и Ильдрым становится наркомвоенмором свежеиспеченной Азербайджанской ССР — после перехода власти к Азревкому он обратился за помощью к Советской России, и та двинула через границу стоявшие наготове войска (пусть и немного ранее оговоренного срока) — легитимность этого действа была сохранена, что не давало Турции и союзникам формального повода вмешаться своими войсками. РККА шла вдоль Каспийского моря пехотными дивизиями, и одновременно двинула вглубь Азербайджана четыре бронепоезда с десантом в пару рот каждый, которые за сутки прошли 200 километров по тылам мусаватистов, прямо в Баку — до того как узнать про эти события, я-то думал что рейд на поездах вглубь вражеской территории — это наша придумка — а и тут "все придумали до нас". На западе же республики вглубь шел кавкорпус РККА. Редкие бои почти не задерживали продвижения вперед, много азербайджанцев просто сдавалось красноармейцам, бронепоезда так даже пополняли свои команды — командир вставал на крышу и кричал в рупор "Кто хочет в Баку — айда с нами !".

К середине мая Азербайджан стал советским — небольшие стычки с мусаватистами еще продолжались, да были отбиты попытки наступления на Азербайджан грузинских националистов и армянских дашнаков. А так — советская власть в Азербайджане установилась на удивление быстро. Этому в немалой степени способствовала позиция Турции, которая с 1919го года находилась фактически под оккупацией англичан, французов, итальянцев, греков (последние кстати также отметились и под Одессой во время нашей Гражданской войны). Служившие в азербайджанской армии турецкие солдаты и офицеры почти полностью были на стороне большевиков и против мусаватистов — своих недавних союзников — в самой Турции уже шла война за независимость под руководством Кемаля, и кемалисты рассматривали большевиков как союзников в борьбе с Антантой — после советизации в Баку даже образовалась турецкая Красная Армия численностью несколько тысяч человек, да и с продвижением советских войск вперед них летела молва что их возглавляет турок Ниджат-бек и сами полки РККА состоят в основном из турок Поволжья, а армия идет в Анатолию биться с врагами Турции. Под воздействием таких слухов далеко не у всех возникало желание сражаться с РККА, и это помимо других причин.

Итак, Азербайджан стал первой советской республикой Закавказья, создание АССР приветствовала даже Персия, которая в 1918 была недовольна созданием Азербйджанской Демократической Республики, так как собственно "азербайджанского" в ней было немного — историческая область "Азербайджан" располагалась южнее — в пределах Ирана (на тот момент он назывался Персия), а АДР была образована в областях Аррана и Ширвана, если по-доревлюционному — в Бакинской и Елисаветпольской губерниях, хотя в Европе термин Азербайждан применялся к этим областям и ранее — и исходя из этого можно предположить, откуда росли ноги новой республики, тем более что рядом — в Иране — находились английские войска, да и сами мусаватисты видимо предполагали в дальнейшем присоединить Иранский Азербайджан и "восстановить историческую справедливость" (кстати, таких "исторических несправедливостей" хватает — как Азербайджан не находится в Азербайджане, так, например, река Инд не находится в Индии, река Молдова — не в Молдавии, ну а Рось — что река, что озеро — не в России). И теперь Персия рассчитывала, что большевистские интернационалисты не будут зариться на "ее" Азербайджан, в котором, кстати, в это же время пылало антишахское восстание.

Восстания прокатились и по остальному Закавказью — в Армении и Грузии большевистские силы в связи с близостью Красной Армии попытались взять власть в свои руки, но неудачно. Зато большевики вошли в Карабах, где местные жители — прежде всего армяне — в основном приняли их с распростертыми объятьями, а дашнакские войска Армянской Республики были вынуждены покинуть этот регион. Та же ситуация сложилась и южнее — в Зангезуре и Нахичевани, где "лесник" в лице РККА развел в стороны враждующих националистов из армян и тюрков — в горы ушли партизанить лишь самые непримиримые, и 28 июля 1920 была провозглашена Нахичеванская социалистическая республика (существовала до 1923 года, когда была преобразована в Нахичеванскую Автономную Социалистическую Советскую Республику, каковой она и оставалась на момент 1943 года — две трети населения составляли тюрки, треть — армяне) в составе Советского Азербайджана — теперь Армения была врагом Советской России и маятник качнулся в сторону мусульман.

Армения же была обложена со всех сторон и воевала со всеми причем в самых причудливых союзах — так, в Нахичевани и Карабахе она вела боевые действия против РККА, тогда как в Гяндже, куда она вторглась после падения АДР, она подавляла мусульманское восстание совместно с частями РККА, только другими, при этом на своей территории дашнакское правительство пыталось подавить массовое восстание большевистских сил, которым на выручку спешили третьи части РККА — калейдоскоп локальных интересов зашкаливал. Заодно армяне с осени 1920 года вели бои с турками за Карсскую область — летом 1920 года Антанта оккупировала Стамбул и предлагала Армении присоединиться к боевым действиям против Турции — вот и еще один союзник. Армяне еще в июне 1920 года двинули свои войска в Ольтинский округ — 100 километров на запад от Карса — земли, которые по мирному договору уже не принадлежали Турции, но фактически находились под контролем курдских племен и турецкой армии, тогда как по Севрскому мирному договору Армении передавались бывшая турецкая Армения по линии Трапезунд-Эрзерум-Ван. Проблема была в том, что этот договор еще не был подписан, так что армянские националисты дали фальстарт. Турецким националистам это естественно не нравилось, и так как они по факту находились в состоянии войны с Антантой, то они начали воевать и с армянами, напирая на то, что согласно Брест-Литовскому и Батумскому договорам эти земли включались в состав Турции — собственно, в Нахичевани и Зангезуре РККА совместно с кемалистами выбила дашнаков из этих областей, и так как Армения была на стороне Антанты, то эти области были включены в АзССР. Одновременно турецкая делегация в Москве получила согласие на занятие еще ряда армянских территорий, чтобы создать сухопутный коридор между Советской Россией и Турецкой Республикой, а то Грузия и Армения блокировали сухопутные дороги, а флот Антанты — Черное Море. После же образования сухопутной связи в Турцию — не правительству, а противостоящим ему националистам — из России потекли оружие, деньги, боеприпасы — 6 тысяч винтовок, свыше 5 миллионов патронов и 17 600 снарядов, да в придачу 500 килограммов золота — существенная помощь турецким националистам со стороны большевиков (в 1921 она была еще больше).

10 августа Севрский мирный договор был подписан, но он был подписан султаном, а Национальное собрание Турции его не ратифицировало — кемалисты считали справедливой границу 1878 года. Так что 30-тысячной армянской армии предстояло воевать против 50-тысячной турецкой. И если для армян это была вся армия, то для турок — только часть, так как они в это же время вели боевые действия и против Антанты на западе Турции — вовсю шла война за независимость Турции. Так что с конца сентября пограничные конфликты переросли в полноценные боевые столкновения. Помощь Антанты оказалась не той, на какую рассчитывали армяне, да и свои силы они переоценили, поэтому последовало отступление на несколько десятков километров, сопровождавшееся резней — тюрок отступающими армянами и армян — наступающими турками. Тут еще грузины попытались занять часть спорных территорий и тем самым сорвали переговоры с армянами насчет заключение анти-турецкого и анти-советского соглашения. После двухнедельного затишья в конце октября турки захватили Карс, армянские войска стали беспорядочно отступать, к середине ноября количество дезертиров достигло угрожающих размеров — все устали после семи лет войны. Армянская армия была практически уничтожена, под контролем дашнаков остались только окрестности Еревана и озера Севан — армяне согласились даже на оккупацию грузинами спорных территорий — лишь бы те не достались туркам. 15го ноября кемалисты совместно с РККА начали наступление на Ереван, и оно остановилось за 30 километров от Еревана, когда армяне запросили перемирия. В итоге 3 декабря 1920 года был подписан Александропольский договор, по которому Армения ограничивала свою армию в полторы тысячи человек, Карс отходил Турции, Карабах и Нахичевань будут под мандатом Турции до их самоопределения (хотя это непонятно как заключили — ведь эти области были уже советскими — армяне отдавали то, что им и так уже не принадлежало ?).

Но еще 29 ноября в Армении образовался ревком из пяти большевиков и левых дашнаков и двух просто дашнаков, и правительство дашнаков передает ему свою власть. Ревком тут же заявляет о непризнании Александропольского мира — дашнаки кинули турок. 4 декабря в Ереван вступила Красная Армия.

В феврале 1921го дашнаки подняли восстание, которое поначалу шло успешно, но в апреле РККА снова занимает Ереван. В марте 1921 между РСФСР и Турцией (без участия Грузии, Армении и Азербайджана !) заключается Московский договор, по которому определяются границы с Турцией — Карс и гора Арарат отходят последней. В октябре Турция заключает аналогичный договор и с этими тремя республиками. 12 марта 1922 года Закавказские республики объединяются в ФСССРЗ — Федеративный Союз Социалистических Советских Республик Закавказья, который с 13 декабря преобразуется в ЗСФСР — Закавказскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику, которая и становится одним из учредителей СССР — такое объединение просуществует до 1936 года (16 декабря 1922 ССР Абхазия объединяется с ССР Грузия и Абхазия также входит в ЗСФСР). В 1923-24 годах республика имела даже свою денежную единицу — закавказский денежный знак — закдензнак — на который обменивались выпущенные до этого денежные знаки республик а также боны Закавказского комиссариата, который почил в бозе еще в мае 1918 с распадом Закавказской Демократической федеративной республики, но новообразования выпускали эту денежную единицу еще до сентября 1918, а потом в течение года все перешли на собственные деньги, хотя в ходу были и боны, и рубли. Весной 1924 были выпущены купюры достоинством 1 и 10 миллиардов рублей, общий выпуск составил 16 квадрильонов рублей, а затем пошел обмен на советский рубль — послевоенная гиперинфляция заканчивалась. Жизнь понемногу устаканивалась.

ГЛАВА 22.

По Закавказью еще прокатывались антисоветские восстания, особенно мощные в первой половине двадцатых, когда всем казалось, что Советы — это ненадолго, но в целом жизнь налаживалась — строились дороги, дома, больницы, заводы, электростанции. Кстати — первые семь Первых Секретарей ЦК КП(б) Армении были репрессированы и расстреляны, и лишь Аваси Ганджян то ли застрелился то ли был убит чуть ли не Берией в 1936 — после этого по Армении прокатились основные репрессии, хотя и до этого всякое бывало. А самый первый секретарь — Геворк Алиханян — был отчимом Елены Боннер — жены академика Сахарова в моем времени, да и сама Боннер по отцу была армянкой. Поскреби диссидента — найдешь номенклатуру, и лезть в эти междусобойные склоки как-то не хочется — сами себя съедят. А сейчас — на 1943 год — Первым Секретарем был Григорий Артемьевич Арутинов, всю жизнь проживший и проработавший в Тбилиси на разных партийных должностях, даже не знавший армянского языка — в общем, "свой" (в РИ снят с поста в 1953, переведен на должность председателя колхоза, который он быстро вывел в передовики, умер в 1957). Перед войной республика имела уже довольно развитую промышленность — машиностроение, радиоэлектроника, станкостроительный завод, электротехнический и электроламповый заводы, химия, цветная металлургия, производство алюминия.

Карта Армянской ССР была очень интересна. В ее составе было два небольших анклава, принадлежавших Азербайджанской ССР, сама Армения имела такой же анклав на территории АзССР — небольшие пятнышки в несколько десятков квадратных километров. Кроме того, Армения разделяла территорию АзССР и входившей в нее Нахичеванской АССР, которая притулилась между Арменией и Ираном, но все-таки была частью Азербайджана — население Нахичевани сильно изменилось, так как за последние годы оттуда бежало много армян и количество тюрок стало подавляющим. Большевики предоставили им право проголосовать — в какой республике они хотят быть, они естественно проголосовали за Азербайджан, и образовалась автономная республика под протекторатом Азербайджанской ССР, причем в договоре Советской России с Турцией оговаривалось, что этот протекторат не будет передан третьей стороне (ну то есть Армении) без согласия Турции, к последней даже прирезали небольшой кусок Персии, чтобы обеспечить ей сухопутную границу с Нахичеванью в обход армян — кемалисты были тогда нашими большими друзьями, для которых чужого не жалко. Персия пыталась протестовать, но кого интересовало мнение страны, раздираемой гражданской войной и иностранной оккупацией — тем более что на ее территории уже была образована Гилянская ССР, РККА отжала у англичан угнанную беляками Каспийскую флотилию — подошли на боевых кораблях к персидскому Энзели, выдвинули англичанам ультиматум "А ну вертайте наши корабли !", после молчания высадили десант и англы сдулись, сдернули из города, так что наши вывели оттуда не только угнанные корабли, но и прихватили ставших ненужными англичанам вещичек — орудия, снаряды, военное имущество. Заодно организовали и Гилянскую республику. Позднее Федор Раскольников, командовавший операцией вместе с Орджоникидзе, стал дипломатом, в 1938 сдернул со службы подальше от всех этих клановых разборок, которые позднее назовут репрессиями, а в 1939 погиб — якобы помешался от информации о заключении пакта Молотова-Риббентропа и выбросился из окна. Ага, "так все и было". В 1920м же году РККА было в регионе на коне, Персию слушать было не резон.

Но Карабаху, где армян было под девяносто процентов, возможности проголосовать почему-то не предоставили и он оказался в составе Азербайджана — якобы главными соображениями была экономическая связность территорий — Карабах отделяли от Армении горы, тогда как с Азербайджаном он был связан удобными долинами. Но Нахичевань-то еще больше отделена от Азербайджана — территорией другой республики, но это не помешало включить автономию в его состав. Какие-то странные предпочтения татарам перед армянами. Возможно, большевики хотели максимально умаслить азербайджанцев, так как в их республике были основные запасы нефти. Политика. И еще другая политика — хотели показать кемалистам, что уважают мусульман и готовы идти на сотрудничество — у большевиков были большие надежды на тесное сотрудничество с турецкими националистами — как будто предыдущие века войн можно просто так взять и выкинуть. Нет, сколько волка не корми ... Ну и третий момент — дашнаки. После провозглашения советской власти в Армении Азербайджан вроде бы уже озвучил передачу ей Нахичевани, Зангезура и Карабаха. Но в конце 1920го в Зангезуре полыхало антисоветское армянское восстание под руководством дашнаков, военным предводителем которых был Гарегин Нжде — в ноябре они разбили две бригады РККА и несколько союзных им турецких батальонов (во раскладик, а ?!?), в конце декабря была провозглашена Автономная Сюникская республика (напомню — сама Армения — уже советская республика), в феврале 1921 уже в самой Армении вспыхивает антисоветское восстание, правда, быстро подавленное, в апреле к Сюникской республике присоединяется часть территории Нагорного Карабаха — образуется Республика Горная Армения — обычная, не советская. В июле советскими властями было принято решение оставить Сюник в составе Армянской ССР, и кавбюро РКП(б) вроде бы собирался включить и Карабах в состав Армении, а РККА начинает мощное наступление, так что Гарегин со своими войсками отступает в Персию.

Дальше все пошло не так. В дело активно вмешался Нариман Нариманов — видный азербайджанский большевик. Он выступил резко против передачи Карабаха Армении, начал настаивать на рассмотрении вопроса не на Кавбюро, а в ЦК, и, хотя на ЦК так и не вышли, буквально на следующий день ситуация развернулась на сто восемьдесят градусов — Карабах был окончательно включен в состав Азербайджанской ССР. Линия партии виляла со страшной силой — похоже, большевики из грузин не могли забыть армянам, что те долгое время верховодили в Грузии — чуть ли не до самой революции армян в Тбилиси было больше чем грузин. Да вдобавок позднее Азербайджану передали Лачинский коридор, через который Карабах имел связь с Арменией. Так армяне по сути были разделены на три государственных образования — собственно Армянскую ССР, Азербайджанскую ССР и Турцию. И это помимо армянской эмиграции, где находилось пожалуй втрое больше армян, чем в самой Армении — они массово переселялись в другие страны прежде всего из Османской Империи в предыдущие десятилетия и даже века — эмиграции начались еще с падения Киликийского армянского царства в 1375 году, а в Иерусалиме армяне появились еще чуть ли не в первом веке нашей эры и на текущее время там существовал наряду с Христианским и Еврейским еще и Армянский квартал. В итоге всех этих эмиграций уже в мое время армяне были вторым по численности населением в Абхазии и Ливане, третьим — в Грузии, Сирии и Иордане, армянский язык стал официальным языком в Ливане и Ираке, армянские общины есть даже в Судане, Эфиопии, Сингапуре, Бирме, Гонконге, Филиппинах, Уругвае, Аргентине, а в Иордании они были второй по величине христианской общиной — первой были арабы-христиане (оказывается, не все арабы — мусульмане !). Кстати — армяне первыми приняли христианство как государственную религию, но Армянская церковь откололась еще в 451 году, отказавшись признать двойственную природу Христа — что бы это ни значило. В Америке первый армянин — Мартин Армянин из Персии — появился в 1618 году, а к началу сороковых их было в США под сто тысяч человек, причем они были довольно заметны в жизни США — начиная еще с 1820х годов именно через их диаспоры происходили взаимоотношения США с Оттоманской Империей, в двадцатых армяне несколько лет срывали установление дипотношений между США и Турцией. Так что народ был интересен не только сам по себе, но и в плане агентурной сети. Мы уже начинали налаживать связи через сражавшихся в наших рядах армян, но все портили дашнаки.

В плане "портить" они "отличились" даже в Туркестане, где зимой 1918го года подавляли совместно с советским войсками Туркестанскую автономию — самопровозглашенное государство, образованное в конце 1917го года местным населением на землях современных мне Узбекистана, Казахстана и Киргизии — оно вошло в противоречие с образованной тогда же и практически на тех же землях Туркестанской Советской Республикой. Так вот — проживавшие там армянские общины сколотили под руководством дашнаков боевые отряды и совместно с частями Красной гвардии сначала завалили автономию, а потом еще почти год куролесили по региону, разрушая мусульманские селения, так что в 1919 году даже мусульманские коммунисты поставили вопрос о разоружении дашнакских отрядов, что и было сделано в мае. Но озлобление против советской власти было уже велико и басмаческое движение только ширилось — большевики-интернационалисты применяли свою излюбленную тактику использования отрядов инородцев против местного населения, но тут не учли близость границы — и если в центральной России русским некуда было деться от всяких прибалтов-венгров-китайцев-немцев-чехов-румын, то поближе к рубежам бывшей империи народ мог выбирать момент, когда лучше уйти, а когда снова ударить.

В самой Армянской ССР партия Дашнакцутюн самораспустилась в ноябре 1923 года — причем я не понял — были ли они до этого легальны или находились в подполье. Но партия продолжила свою деятельность за границей — ее штаб-квартиры были более чем в ста странах (!), причем ее позиции сдвинулись с пророссийской на антироссийскую. Но и про турок не забывали — с 1920го года шла операция "Немезис" — дашнаки убивали людей, повинных в геноциде армян в 1915 году. Причем список лиц был "предоставлен" Константинопольским судом — с конца 1918 года Константинополь был оккупирован войсками Антанты, был проведен суд над младотурками и выдвинуто обвинение к 650 лицам, армяне выбрали из них 41 человека и начали их последовательно уничтожать (и в РИ армянские боевики действовали по всему миру, вплоть до того, что в 1977 провели в Москве несколько терактов — взорвали бомбы в московском метро). Все двадцатые и тридцатые годы решительно настроенные дашнаки переформатируют под себя армянские диаспоры, вплоть до убийств, а также создают что-то типа Гитлерюгенда — молодежную организацию Цегаркрон. В итоге этой деятельности под руководством немцев из армян — эмигрантов и военнопленных — было создано 11 батальонов Армянского легиона общей численностью в 18 тысяч человек. Конечно, это не сравнить с более чем 40 тысячами Азербайджанского легиона и 30 тысяч Грузинского, но сила была немалой. Только неустойчивой — как впоследствии оказалось, непримиримых антисоветчиков в ней было немного, а в основном народ просто хотел побыстрее вернуться в Армению, чтобы защитить своих родных от турок.

(в РИ Армянский легион был настроен в основном антинемецки, в ряде батальонов были подпольные группы, занимавшиеся переходом легионеров к партизанам или в РККА — один раз к партизанам ушла целая рота в 240 человек; по этим причинам немцы использовали эти подразделения либо на Западном фронте (где они тоже переходили к союзникам или создавали партизанские отряды — как например во Франции в 1944 был создан целый партизанский армянский полк — не только из легионеров, но и из французских армян), либо на тыловых работах).

Но были и упорыши, да и на самой территории Армении оставалось много членов Дашнакцутюна (в РИ в конце 40х их массово высылали на Алтай). Именно недорезанные большевиками из местных и стали пятой колонной, из-за которой Армянская ССР быстро пала под ударами немецко-турецких войск, которые сначала забросили на территорию республики диверсионные группы, а потом дополнительно пустили впереди себя армянские дашнакские отряды — и так как советские войска в Армении были набраны тоже в основном из армян, а немецкие прихвостни обещали защиту от турок, а в случае чего били в спину упорствующим, фронт быстро рушился. Впрочем, подобное происходило и в других республиках Кавказа.

Хотели вернуться на родину армяне из Армянского легиона, но хотели вернуться и "наши" армяне, сражавшиеся с нами плечом к плечу все два года. С начала лета в штаб стало поступать все больше сигналов — и по линии психологической службы, и по контрразведке, да и по командной вертикали. И все разговоры сводились к одному:

— Командир, отпусти домой, а ... ?

— Да как ты туда попадешь-то, родной ? До твоего дома более полутора тысяч километров !

— Пешком или на коне или еще как ... отпусти ...

— Пешком ля ... Ладно, что-нибудь придумаем.

И придумали.

Весной сорок третьего мы разработали систему подвесных топливных баков для наших высотников — хотелось заглядывать подальше и подольше. Заодно на крылья добавили законцовки, что повысило эффективность полета процентов на пять, да и сами крылья удлинили — готовили самолеты дальней разведки.

Этому помогали новые технологии. Например, для изготовления стеклопластиковых деталей сейчас самолетов применялось уже четыре марки стекловолокна восьми диаметров, из которого изготовлялось одиннадцать видов тканей и лент, а также применялось шесть видов наполнителей, восемь способов формования деталей — народ активно исследовал новые материалы и встраивал их в процессы, так что наши самолеты как были по сути летающими лабораториями, так до сих пор ими и оставались — пилотам и техникам было вменено в обязанность отслеживать работу стеклопластика и периодически его осматривать. Это помимо исследовательских команд, которые постоянно мотались по аэродромам и собирали статистику использования разных конструкций и проводили их более детальное обследование — просвечивали рентгеном, ультразвуком, ИК-излучением — следили за состоянием внутреннего массива деталей — где появлялись внутренние трещины, расслоения.

А там чем дальше, тем больше было тонкостей, но больше было и возможностей. Например, из одной и той же нити можно было получить разные материалы — если ее сплести в виде ткани, то получим предел прочности при растяжении, скажем, 50 килограмм на квадратный миллиметр, а если если прокладывать просто направленные нити, практически без переплетения — то прочность будет уже 90 килограмм — выигрыш почти в два раза, но только в одном направлении — второе направление существенно теряет свою прочность, так что конструкторам требовалось хорошо понимать, как будут направлены силы в конкретной детали, чтобы таким хитрым манером оставить ее прочность неизменной и при этом снизить вес. Ну или повысить прочность при том же весе.

Предел прочности стеклопластиков зависит и от их толщины — при ее увеличении от миллиметра до пяти прочность снижается процентов на пятнадцать — внутри массива остается больше летучих веществ, пузырьков воздуха. Поэтому, где только возможно, конструктора стали применять тонкие листы стеклопластика, при необходимости создавая из них сэндвичи — к началу лета сорок третьего мы уже эксплуатировали две установки, механизировавшие создание сотовых конструкций на плоских листах и отлаживали установку для создания криволинейных сот с радиусом кривизны не менее двух метров, зато этот радиус мог изменяться вдоль детали с шагом полметра на каждые пять сантиметров — хватило бы шаблонов. Ну а установок для создания обычных внутренних перегородок и заполнения внутреннего пространства пенопластом у нас работало более тридцати штук — сэндвичи мы применяли уже давно, а сотовые просто позволят создавать более прочные и легкие детали — соты мы тоже применяли, но в ограниченных количествах, так как они формовались вручную, и механическая формовка позволит расширить их применение.

Но и без толстых деталей не обойтись, поэтому для их намотки мы построили вакуумную камеру внутренним объемом около двухсот кубометров, где выполнялась намотка длинногабаритных деталей при пониженном давлении воздуха — на круг изготовление таких деталей выходило дольше, но прочность и долговечность сильно нагруженных деталей типа лонжеронов по нашим расчетам повышалась как минимум на треть. К тому же рядом уже строились еще три таких камеры, которые смогут работать от той же вакуумной сети — пока идет откачка из одной, в двух других выполняется намотка, а еще из одной вытаскивают готовую деталь. Почти конвейер, который к тому же можно будет еще ускорить — народ корпел над созданием шлюзовых камер меньшего объема и созданием манипуляторов, чтобы можно был орудовать внутри камер без их заполнения воздухом. Впрочем, уже испытывали и скафандры для вакуума — точнее, пониженного давления — посмотрим, какая из технологий окажется лучше, а может и обе.

Изменения происходили и в самих стекловолокнах. Если обычные щелочные волокна (не стеклопластик на их основе, а именно волокна) имеют предел прочности 200-250 килограмм на квадратный миллиметр, то алюмоборосиликатные, то есть бесщелочные — без оксидов натрия и калия — уже 350 килограммов, а алюмомагнийсиликатные — уже 450 килограммов. По этому показателю стекловолокна кроют дюралюминий с его 40-50 килограммами как бык овцу. К сожалению, волокно — это не сам стеклопластик. Поверхностные дефекты — царапины, дислокации — снижают прочность волокон на больших расстояниях — сантиметрах и метрах, скручивание в нить — снова снижает прочность, переплетение в ткани — опять снижает. Тем не менее, мы уже использовали для ответственных деталей стеклопластик прочностью 90, 100 и даже — для алюмомагнийсиликатных — 120 килограммов на квадратный миллиметр — в три раза прочнее дюралюминия при одновременно меньшем весе.

И для новых высотников уже шли сверхтонкие волокна, толщиной менее микрометра — напомню, прочность существенно снижается до толщин в пять микрометров и затем его снижение резко замедляется, особенно после восьми микрометров. То есть чем тоньше волокно, тем оно прочнее — на них меньше поверхностных трещин, сами трещины меньше, а внутренняя структура более связная — поверхностное натяжение при вытяжке сильнее его сдавливает. Дополнительная обработка фтористым водородом еще больше повышала прочность — многие трещины пропадали.

Но чем тоньше волокно — тем больше развита поверхность стеклотканей, тем активнее она набирает воду. Нам и так приходилось заменять ответственные элементы старых самолетов — динамические нагрузки значительно — на треть, а то и наполовину — снижали прочность материалов первых выпусков. К тому же тогда мы еще применяли для ответственных деталей щелочное стекло, которое было в два раза более чувствительно к влаге, чем бесщелочное — последнее к тому же восстанавливало свои свойства, тогда как щелочное постепенно деградировало — щелочи стекла растворялись. И, хотя мы делали их с большим запасом, лучше было не рисковать и заменить хотя бы по одному лонжерону — сборка наших самолетов из крупных деталей позволяла выполнять такую операцию. В новых же деталях, особенно созданных в вакуумных камерах или хотя бы в камерах с сухим воздухом, деградация была существенно замедлена даже на щелочных стеклах, что уж говорить про бесщелочные. Но тонких волокон требовалось больше — грубо говоря, чтобы получить то же сечение нити, волокон в один микрометр уходило в пять-семь раз больше, чем волокон в три микрометра, а уж с более толстыми волокнами разница получалась на порядки. А скорости вытяжки почти что одинаковы. Вот и приходилось выкраивать сверхтонкие волокна на самые ответственные детали самых ответственных самолетов — высотников и новых транспортников грузоподъемностью в десять тонн, причем на последних — совсем уж в незначительных количествах.

Были изменения и в технологиях наполнения. Так, для производства стеклоткани мы использовали в качестве умаслителя парафин — покрытые им волокна хорошо скользили по поверхностям технологических установок, поверхность защищалась от дополнительных повреждений, а волокна хорошо слипались и не распутывались. Но парафин не очень хорошо слипался со смолами, поэтому для ответственных деталей мы его выжигали из тканей и лент, пропитывали их другим адгезивным веществом и уже после этого изготовляли детали. В некоторых случаях добавляли в стекло оксид меди — после обжига такой нити в восстановительном пламени на ее поверхности образуется слой меди, что повышает адгезию к связующему.

Вот углеродное волокно пока не радовало — сложно получать, а прочность пока уступала новейшим стекловолокнам примерно на треть, хотя по модулю упругости углеволокно превосходило их раза в два. Но эту тему еще будем копать дальше.

Все эти новые технологии в производстве стеклопластиков позволили нам нарастить длину крыльев, и это мы делали не только на новых самолетах, но и на старых. Остальные моменты также повышали дальность полета — тут и более мощные и экономичные двигатели, и пропеллеры с саблевидными лопастями — стеклопластики позволяли создавать довольно сложные пространственные конструкции.

Так что к июню сорок третьего у нас было уже шесть высотников, способных пролететь несколько тысяч километров. Мы сняли с них все разведоборудование — телескопы, гироскопические платформы, почти всю радиоаппаратуру, оборонительное вооружение, подвески для управляемых бомб, исключили из экипажа не только шесть операторов, но и штурмана, радиста, оставив только двоих пилотов. В итоге в один высотник можно было вместить двадцать человек с парашютами, альпинистским снаряжением и тройным боекомплектом, пару гранатометов по двадцать выстрелов на каждый и один СПГ — также с двадцатью выстрелами. Параллельно мы выдергивали из частей лиц армянской национальности, сколачивали их в боевые подразделения, и с двенадцатого июня стали забрасывать их в Армению — шесть самолетов, по два рейса в сутки, по двадцать человек — двести сорок человек, почти батальон в сутки.

К тому времени немецкие части уже прошли дальше на север, оставив хозяйничать на Кавказе турок и приспешников из числа местного населения. Турки с нами еще не воевали, поэтому первая выброска прошла спокойно — взводы десантировались в небольшой долине, заняли перевалы, затем выбросили в стороны разведгруппы, установили связь с местным населением и начали вырезать турецко-курдско-дашнакские гарнизоны в окрестных селах.

Слухи о парашютистах дошли до турецкого командования уже на следующие сутки, турки оперативно выдвинули целый пехотный батальон, который почти полностью и полег в устроенном для них огневом мешке. Подошедший через три часа батальон Армянского Легиона Вермахта почти целиком перешел на нашу сторону. Уже через неделю мы закинули на север Армении шесть батальонов — полторы тысячи человек. А всего в наших рядах там насчитывалось уже двенадцать тысяч — были освобождены сотни военнопленных, да и местные жители в основном вступали в наши ряды, хотя поначалу пришлось пострелять — дашнакские отряды начали активно противостоять повторной советизации Армении, да и репрессии двадцатых-тридцатых годов настроили часть населения если и не агрессивно, то враждебно. Но отстрел командиров из снайперских винтовок быстро выправил ситуацию.

Первым городом, освобожденным от турок, стал Алаверды, или как его чаще называли — Алаверди, находившийся в 160 километрах на север от Еревана. С населением под десять тысяч, он располагался на отшибе и был важен тем, что недалеко от города действовали шахты по добыче цветных металлов — меди, молибдена и прочих — они тут работали чуть ли не с семнадцатого века, а построенная на реке Дебед ГЭС давала электричество. Турки снова запустили добычу и обогащение, ну а мы этим воспользовались — тут были оборудованы ВПП, поэтому мы уже могли забирать обратными рейсами по тонне-полторы молибдена — по пять-шесть тонн молибдена в сутки — столько мы получали от СССР в месяц, так что авантюра уже окупила затраты. Кроме того, в городе в 20-30 годах были построены заводы по производству серной кислоты, которую получали из сернистых газов медеплавильных печей, а также карбида кальция — исходного сырья для получения азотных удобрений, а также аммиака, азотной кислоты и аммиачной селитры. Ну а уроженцем города был сам Анастас Микоян, и мы не преминули послать приветственную телеграмму, что его родной город освобожден от турецкого ига — авось зачтется, хотя и вряд ли. К тому же к востоку от города были сплошные леса, где можно было скрытно разместить чуть ли не армию.

ГЛАВА 23.

Появление у нас местных производств азотной и серной кислоты тут же поставило вопрос о налаживании производства порохов, да и вообще налаживания в Армении производства боеприпасов, прежде всего патронов для стрелкового оружия, а то в последних рейсах основной груз приходился на боеприпасы и медикаменты — людей отправлялось все меньше и меньше, что замедляло темпы операции и позволяло противнику оглядеться, осознать масштаб событий и принять контрмеры. А скорость — это наше все. Поэтому за трое суток в Армению был переброшен комплект оборудования для производства патронов — зажали один, предназначенный к отправке в Союз — специалисты, оборудование для выделки пороха — и работа закипела. Первые местные патроны пошли уже в конце июля, а с середины августа — и выстрелы для РПГ и СПГ. Эх-х-х ... такую бы внешнюю подпитку, да в сорок первом ... ! Мечты, мечты ...

Но еще до разворачивания этих производств мы продолжали расширять свои территории. Спускаясь на юг по долине реки Памбак, наши отряды в конце июня освободили Степанаван — в 30 километрах от Алаверды, если идти вдоль долины, а по прямой — 20 километров на юго-запад. Дальнейший путь на запад турки нам пока блокировали — там шла железная дорога Ереван-Тбилиси, было много равнин — силы турок были слишком велики, чтобы вступать с ними в бой стенка-на-стенку, так что мы там действовали только диверсионными группами, которые под покровом ночи вырезали турецкие гарнизоны в селениях, так что вскоре турки контролировали только местность вдоль железки, а окружающие пространства по молчаливой договоренности стали считаться ничейными. Нас это пока устраивало — турки не проводят карательные операции в армянских селениях — и хорошо. Ну а сами турки в ответ на немецкие вопросы "Что там у вас за возня ?" отвечали "Недобитые партизаны шалят, скоро разберемся". Гордые. Это нам на руку.

Ну, раз не удалось пройти к морю, мы спустились южнее еще на двадцать километров и освободили Кировакан — город уже покрупнее — под двадцать тысяч человек, с развитым химическим производством, и построенной в 1934 ДзораГЭС — такое сочетание также позволило создать до войны мощное производство карбида и других химических продуктов — в Армении было много химически чистого известняка, поэтому химические производства начинались с его переработки и уже затем подтягивались другие продукты. Естественно, мы тут же стали осваивать новые производства, благо что до падения Кавказа они уже были переведены на военные рельсы. От Кировакана еще 70 километров на юг — и уже Ереван. Но он стоял в Араратской долине, где турки также были сильны своей численностью и артиллерией. Поэтому мы двинулись на юго-восток и восток. В 45 километрах на юго-восток уже находилось озеро Севан — по хребту, идущему к северо-востоку параллельно озеру, мы и пошли — возникла проблема с азербайджанскими националистами, которые начали активно вторгаться в армянские земли и убивать местное население, поэтому прежде всего требовалось выбить эти отряды, ну или хотя бы оттеснить их от границ территорий, населенных армянами.

Вдоль Севана на юго-восток шел Шахадагский хребет, севернее которого текла Кура — река словно в издевку начиналась в Турецком Карсе, старательно огибала Армению с севера и текла через Грузию и затем Азербайджан — и прямо в Каспийское море. Мы перепрыгнули через этот хребет шириной 55 километров и пошли по самой долине Куры — уже по азербайджанской территории, попутно уничтожая базы и отряды Азербайджанского Легиона Вермахта и примкнувших к ним местных националистов. Ну а по самому хребту пустили небольшие ДРГ, чтобы зачистить тех, кто ушел разбойничать. К середине июля мы перебросили в Армению уже двенадцать легких Аистов, которыми выполняли разведку и наносили штурмовые удары с воздуха, так что продвижение шло быстро. Начали с Товуза — 100 километров на восток от Кировакана. От Товуза 60 километров на северо-восток — и Грузия, а 360 километров на восток — и уже Баку. Была даже мысль его захватить — к середине июля в наших рядах было уже более ста тысяч человек, хотя оружия хватало едва на треть личного состава, причем и из вооруженных половина имела трофейное оружие. Так что невооруженные частично тренировались в горных лагерях, а частично шли вместе с боевыми подразделениями и вооружались по ходу дела — в том же Товузе нам досталась почти тысяча винтовок, несколько десятков пулеметов и даже батарея старых трехдюймовок — находившийся рядом с армянскими территориями город был базой для азербайджанских отрядов. Так что численность наших войск в Армении непрерывно росла, поэтому вскоре мы оформили эти отряды в Армянскую Особую Армию ЗРССР (во как !). Но на Баку с таким воинством пока лучше не переть — затопчут. Так что мы — тут, по краешку. Кстати, до начала войны Товуз назывался Траубенфельд — город был основан немецкими поселенцами еще в 1812 году и переименован с началом войны из идеологических соображений — всех этнических немцев советское правительство депортировало, впрочем, они и сами себе злобные буратины — еще в 1918 году, когда немецкие войска стояли в Грузии, немецкие поселенцы бывшей Российской Империи активно участвовали в вооруженных формированиях ГДР — Грузинской Демократической Республики — так мало того что потом не свинтили на историческую родину, так еще таким поведением подставили и немецких поселенцев в других областях — тех же поволжских немцев, которые также были депортированы после 22 июня.

А мы тем временем продвигались на юго-восток вдоль Куры и Шахадагского хребта, последовательно освобождая города и населенные пункты советского Азербайджана от той части азербайджанцев, что решили стать антисоветскими. Правда, не обходилось без эксцессов, причем и по части мирного населения — армяне еще помнили взаимную резню с азербайджанцами, поэтому относились к ним недружелюбно, я уж молчу о расстрелах попавших в плен азербайджанских националистов — мне только и оставалось посоветовать оформлять все происшествия как "убит при попытке к бегству" — типа народа у нас мало, толком охранять не можем.

70 километров до Гянджи — первой столицы АДР в 1918-19 годах, которая сейчас называлась Кировабад — мы прошли за пять дней, еще 70 до Барды — за день — посадили две тысячи бойцов на автотранспорт — вплоть до легковушек, автобусов и мотоциклов — и таким табором быстро промчались весь путь, попутно сбивая азербайджанские заслоны но не останавливаясь для зачистки — этим займутся идущие следом основные силы — мы перебросили за хребет уже тридцать тысяч человек, причем двадцать тысяч были вооружены, так что сил хватало. И этот бросок мы сделали вовремя — к Барде уже подходили крупные силы азербайджанских националистов и турок.

Сама Барда была интересным городом и имела длинную историю. Неподалеку от современного города находилась столица древнего государства Кавказская Албания, которое возникло тут еще в первом веке до нашей эры и просуществовало до середины пятого века, кода было включено в Государство Сасанидов — или на староперсидском — Эраншахр — Государство Ариев, а эта территория стала называться Арраном. Причем было непонятно, какая связь с Албанией, что находится на Балканском полуострове. Так ладно балканская Албания — древнее название Шотландии — тоже Албания, а один из шотландских островов называется Арран. В общем, везде — арии. В седьмом веке Албания получила независимость, но в начале восьмого окончательно подпала под власть Арабского Халифата, который тут же вступил в борьбу с хазарами, устраивавшими набеги на Албанию — дело закончилось захватом хазарской столицы в 737 году, после чего хазары присмирели. В десятом веке Барда был зажиточным городом, находившимся под властью одного из арабских эмиратов. И вот в 944 году три тысячи русов пришли в город со стороны Каспия и за час разогнали городскую дружину в 600 человек и пятитысячное городское ополчение — местные привыкли воевать с армянами и ромеями, поэтому считали победу уже у себя в кармане и были беспечны. А тут — русы, которые не раз били тех самых ромеев — совсем другая война.

Причем русы были частыми гостями на Каспии — сначала в качестве купцов, а со второй половины девятого века стали устраивать и набеги — первый набег они совершили примерно в 864 году, когда дейлемиты — племя из горного Гиляна — разрушило один из городов на южном побережье Каспия, а у русов там была фактория — вот они и пришли мстить. Правда, тот набег был неудачным и все погибли. Но это было лишь начало. Подросло следующее поколение, и в 912 году 16 русских кораблей нападают на Абаскун — само нападение было удачным, но ночью правитель Муганской степи — региона южнее Баку — разбивает отряд русов. На следующий год пришла еще большая сила — и снова сам набег был удачным, но уйти опять не удалось — местные устроили засаду и всех перебили. В 913 году пришла уже силища — 500 кораблей по 100 воинов — и разнесла на кусочки все южное а затем и западное побережье Каспия. Местные снова попытались напасть ночью, но тут уже последовала неудача и многие были убиты. Русские же, простояв на островах несколько месяцев, пошли обратно, так как совершать набеги стало уже сложно. Но на обратном пути были хазары. Русские, как и было оговорено, отдали им половину добычи за то, что они пропустили их на Каспий, но хазарская гвардия хотела покарать русских за смерть своих единоверцев-мусульман, к мусульманам присоединились и местные христиане — видимо, им набеги также сильно мешали — и в трехдневной битве русам пришлось отступить — вверх по Волге ушло не более пяти тысяч человек — десятая часть от начавших поход, еще небольшая часть ушла пешком и погибла в землях Волжских Булгар.

Походы прекратились до 943 года — незадолго до этого князь Олег — видимо, тот самый, по наущению византийцев захватил хазарский город на берегу Керченского пролива, хазары его отбили и заставили Олега пойти на Константинополь (интересно, как им это удалось ?), где византийцы сожгли русский флот, и Олег, чтобы якобы не в силах вернуться на родину после такого поражения, отплыл в Персию. Они-то и захватили Берду, где заявили местным жителям, что остаются тут надолго, а то и навсегда, и если кто хочет — может шуровать на все четыре стороны, а кто не уйдет — должен подчиняться. Ушло мало народа, подчиняться тоже никто не хотел, наоборот — мусульманские низы даже стали бросать в русов камнями, да и окрестности были неспокойны. Ну, не хотят по хорошему — по плохому хуже будет — русы устроили резню — в живых осталось только десять тысяч жителей, которых посадили в крепость под замок, чтобы те выкупали себя. Денег или желания выкупать нашлось далеко не у всех, и тогда русы перебили и остальных — лишь немногие смогли сбежать по сточной канаве. А тут к городу подошло 30-тысячное войско правителя этих земель — многочисленные атаки результата не дали, лишь хитрость с ложным отступлением позволила выманить отряд русов в 700 человек и всех их перебить — видимо, уже у наших возникло шапкозакидательное настроение, вот и погорели. Зарваться — это один из моих вечных ночных кошмаров. Но осаждавшие не смогли воспользоваться плодами этой победы — им пришлось отходить, так как в Сирии поднялось восстание против арабов, поэтому мусульмане оставили на осаде только четыре тысячи воинов. Но тут и у русов началась эпидемия дизентерии, больше выгадывать было нечего — обосноваться не получилось, и русы на своих кораблях (видимо, стояли в черте города под охраной) ушли обратно к Каспию.

И вот — сейчас тут предстояло принять бой нашим отрядам. Правда, русских в них было немного, но и армяне, владевшие нашей тактикой и оружием, были нелегкой добычей.

Азербайджанцы с турками подтягивали войска, мы тоже подтягивали войска, фронт все удлинялся и удлинялся, растягиваясь по прямой с севера на юг. Немцам же было пофиг и вообще не до этого — действия происходят в глубине, а не на основных магистралях вдоль побережий, а основной фронт требовал все резервы, какие только есть. Так что азербайджанцы и турки остались с нашими формированиями один-на-один.

В итоге за неделю фронт растянулся от Барды на сто километров на юго-восток — вдоль берегов Куры, до самого Аракса — мы уже вломились в Куро-Араксинскую низменность Азербайджана, и идти дальше на восток сил пока не было — открытые равнинные местности были пока не для нас, не хватало тяжелой техники, да и людей было немного — вроде бы в Армии находилось уже под триста тысяч человек, но вооружены были только половина из них — остальные проходили КМБ и работали на строительстве оборонительных сооружений и дорог. Фактически мы отгородили от Азербайджана территорию Равнинного Карабаха, с преимущественно мусульманским населением. А за спиной, в пятидесяти километрах к западу от Куры, начинались территории Нагорного Карабаха, населенные преимущественно армянами. Они подняли восстание как только мы освободили Барду — Нагорный Карабах как раз и начинался к югу от этого города и вместе с Равнинным составлял территорию бывшего Карабахского Ханства. Между Нагорным Карабахом и Арменией хватало и поселений курдов, те даже пытались сопротивляться, но несколько карательных рейдов быстро усмирили самых горячих, а остальные сели ровно и стали смотреть — чья возьмет. Им бы конечно хотелось бы, чтобы победили их единоверцы-мусульмане, но в данный момент сила была на стороне армян, а жить хочется. Да и соплеменники из Армении, сражающиеся в рядах Армянской Армии, настойчиво отговаривали от сопротивления — если на западе Азербайджана жили в основном курды-шииты, то на западе Армении — курды-езиды, исповедовавшие едидизм — собственонделаную религию на основе зороастризма с примесью христианства, иудаизма и ислама. К моему удивлению, по части религиозного творчества местные народы вообще ничем не отличались от остальных. Я-то всегда думал, что мусульмане — они мусульмане и есть и выход за пределы этой религии для них закрыт. Но мало того что в мусульманстве было два основных течения — наиболее многочисленное — сунниты, и меньшее раз в десять — шииты, так вдобавок к ним хариджиты, исмаилиты, ваххабиты и еще с десяток течений. А то и вообще отдельных религий — как тот же езидизм, или бахаизм, который зародился вообще недавно — в середине 19го века на севере Персии, совсем рядом с Арменией. В общем — Восток был отнюдь не монолитен, способен на идеологические подвижки, и это следовало как следует осмыслить и обмозговать.

А пока к началу августа, за полтора месяца боев, мы освободили большую часть территории Малого Кавказа — второй, более южной гряды Кавказских гор — идущая на восток и затем забирающая на юг дуга длиной триста километров, с прилегающими долинами — с севера и востока наша территория была ограничена Курой, с юга — озером Севан. Причем через неделю эта дуга на юге существенно расширилась — армянское восстание ширилось, и вскоре мы контролировали уже территорию на западе вплоть до Зангезурского (Конгуро-Алангезского) хребта, который шел от Севана на юго-юго-восток — в итоге вдоль Аракса — южной границы освобожденных нами территорий и заодно границы с Персией — мы контролировали пространства от Куры до этого хребта — почти двести километров (а между Черным морем и Каспием — менее семисот). Сам хребет был естественной границей между Армянской ССР и Нахичеванской АССР, входившей в состав Азербайджана (напомню — Нахичевань была эксклавом Азербайджана и не соединялась с ним).

По сути, мы контролировали более тридцати тысяч квадратных километров Закавказья — такую же территорию имела и Армянская ССР, но мы пока освободили ее только наполовину, вторая наша половина была на территории Азербайджана и Карабаха. Причем, так как мы освободили горные районы, то тут было много месторождений металлов. Дашкесанское железнорудное месторождение, известное еще с первого тысячелетия до нашей эры, Гейдаринское и Илякское хромовые месторождения, а также молибден, кобальт, алюминий, марганец, свинец — у нас, сидевших на голодном пайке цветных металлов, просто разбегались глаза.

А с юга мы уже вышли на границы с Ираном, и тот — союзник Германии — не преминул помочь своим единоверцам — к середине августа иранский шах сосредоточил на северных границах три дивизии и двинул их через Аракс на север. Ну блин, только этого не хватало. пришлось перебрасывать на южный фланг Закавказского фронта всю штурмовую и истребительную авиацию, что у нас была там на этот момент — сорок легких Аистов, двенадцать штурмовиков, тридцать истребителей — мы понемногу в течение лета перегоняли самолеты в Закавказье — с подвесными баками, без вооружения — им как раз хватало долететь до севера Армении. Ну а потом высотниками и дальнобойными транспортниками доставляли вооружение и топливо, впрочем, топливо было и здесь — и отнятое у противника, и выгнанное из местных продуктов — прежде всего — спирт. Бои развернулись почти на неделю, за которую мы сначала остановили продвижение персов, затем создали несколько локальных котлов и долбили их с воздуха, пока те не сдавались — как правило, два-три часа — и вверх гордо вздымались белые флаги. Чтобы обезопасить свой южный фланг, мы продвинулись на территорию Ирана — до Карадагского хребта, который был продолжением Зангезурского, только шел от него с запада на восток, отрезая от Ирана долину Аракса. Причем на склонах этого хребта нами было обнаружено комплексное месторождение, в котором были медь, золото, молибден — не, я все больше и больше любил горы. В итоге к концу августа мы срезали выступ, которым Иран вдавался с юга в Азербайджан — треугольник высотой сто километров и южным основанием двести километров. Причем основным населением этого региона оказались вовсе не персы, а азербайджанцы, только иранские. Ну еще на южном склоне компактно проживали армяне — несколько десятков тысяч человек — естественно, их области тоже были включены в занятую нами территорию.

А к востоку от Карадагского хребта и почти вплоть до Каспия оказались Талышские горы, населенные талышами — народом иранского происхождения, но говорившими не на фарси, а на азери — древнем языке, который был распространен в регионе до прихода тюрок и образования азербайджанского тюркского языка — похоже, азербайджанцы не были по сути азербайджанцами — точнее, была смесь древних азербайджанцев и пришлых тюрок. Так мы заодно продвинулись и в эти горы — покрытые лесами, они представляли собой удобный район для ведения партизанских действий. А дальше на восток за Талышскими горами лежала Талышская низменность, за которой был уже Каспий — и если на севере низменности, где стояла Ленкорань, ширина низменности была километров тридцать, то на юге — не более пяти — Каспий был виден с гор, а наши даже выходили покупаться и заодно присвоить проходившие мимо колонны грузовиков и конновьючного транспорта. Эка нас занесло ...

И горы горам рознь. Скажем, Зангезурский хребет — довольно неприступная местность, со множеством отвесных склонов и глубоких ущелий. А в западной части Армении — между Ереваном и Ленинаканом — находится Алагезская горная система — почти правильный конус из четырех гор общей окружностью в двести километров, но ее склоны — ровный и спокойный рельеф, лишь изредка встречаются крутые склоны ущелий и отвесные скалы. Вполне проходимо. Проходимы и горы на Ирано-Советской границе, особенно со стороны Ирана — там горы упираются в Иранское плато и поэтому довольно пологи, по их склонам возможно движение даже колесного транспорта, не говоря уж о гусеничном или копытном. Такие же и Талышские горы — система продольных и параллельных хребтов, прорезанных реками и со множеством горных котловин. Кстати — к юго-востоку от Талышских гор была расположена горная система Эльбурс, огибающая с юга Каспий — по названию почти как наш Эльбрус, только переставлены две буквы — ЭльбУРс — поначалу меня это даже запутало. Но уж туда мы лезть не собирались — свое бы отстоять. А с этим возникало все больше проблем.

В горах обороняться вроде бы просто. Но только на первый взгляд. Противник с более мощной техникой наступает из долин, где он имеет возможность быстро перебросить свои силы по дорогам и создать подавляющее преимущество на отдельных направлениях. К тому же множество ровных участков позволяет гибко маневрировать артиллерией, а отсутствие высот в долинах — снижает количество мертвых зон при стрельбе с каждой позиции. Все эти преимущества отсутствуют в горах — перемещение крупных сил возможно только по дорогам, которые находятся под ударом и огнем противника, поэтому остается передвижение по горным тропам — а там быстро не переместишься — километр-два за час — вот тот максимум скорости передвижения, тогда как через долину, на грузовиках — это расстояние проходится за пять-десять минут. Возможности по переброске сил различаются на порядок. И артиллерия, размещенная в горах, ограничена находящимися рядом склонами, поэтому наиболее актуальным средством становятся минометы, которые могут перебросить свои снаряды за соседнюю горушку — на ее склон, по которому поднимается противник. Скрытые подходы также облегчают наступление — овраги, промоины, небольшие скалы и скальные выступы — все это позволяет противнику скрытно подобраться к нашим позициям и навалиться грудой. И прикрыть каждый такой подход не всегда получится — не хватит либо сил, либо удобных позиций, с которых можно было бы его простреливать — сами такие позиции могут оказаться под прямым огнем пулеметов а то и артиллерии. Это я уж молчу про то, что сами позиции не всегда можно оборудовать — ладно если грунт глинистый — еще куда ни шло, ну или просто каменистый — можно откопать какую-то ямку, пусть долго и тяжело. Так порой на позиции — сплошь скалы — тут уже ничего не откопаешь и только и остается молиться, что выступы и крупные камни укроют от осколков залетевшего на позицию снаряда. Наступающие, конечно, имеют такие же проблемы с окапыванием, но у них — преимущество в огневой поддержке и количестве стрелковых и пулеметных стволов — с их помощью они могут задавить любую позицию, пока к ней подбирается группа и затем закидывает ее гранатами.

Так что война в горах — удовольствие то еще. Высидеть на позициях не получится — они будут быстро задавлены и прорваны. И остается только маневр, когда противник втянется в сильнопересеченную местность, когда его артиллеристы не смогут эффективно поддерживать огнем без опасения попасть по своим — вот тогда и начинается пляска малыми отрядами, которые обходят по горным тропам, склонам, ущельям, наносят удар и быстро отходят, пока подтянувшиеся силы не зажали их в какой-нибудь яме. И снайпера — отстрел командиров и пулеметчиков противника резко снижает наступательные способности врага — их солдаты сами по себе редко когда лезут вперед — им это особо не надо, а вот под присмотром командиров — могут проявлять излишнюю настойчивость. Поэтому нет командира — нет наступления. И еще рации — когда можешь без беготни согласовать действия двух подразделений, находящихся в соседних — буквально через двести метров — лощинках — этого многого стоит. У мусульман раций почти что не было — флажки да посыльные — тоже первейшие цели для наших снайперов. И гранатометы — подствольные и РПГ — выстрел в вертикальные или наклонные стенки позади ложбинок, в которых укрылась турецкая пехота, приводит ее в замешательство. А если кого-то посекло осколками — жди суматохи, когда кто-то пытается вытащить товарища, перевязать, призвать санитаров. Повторный же выстрел заставляет врага бросать все — товарищей, оружие, боеприпасы — и бежать из гиблого места. А уж если по стенке зарядить из РПГ осколочной гранатой — бегут все и сразу — ну, кто еще не валяется с осколками в разных частях тела.

В части тактики мелких групп турки проигрывали нам со страшной силой — и за счет выучки, и за счет технических средств — не было у них ни достаточного количества снайперских винтовок, ни РПГ, ни подствольников, ни раций. И лишь турецкая артиллерия еще как-то могла помочь башибузукам продавливать нашу оборону и сдвинуть ее в сторону. Поэтому за артиллерией мы следили особо — собственно, с самого начала войны артиллерия была нашей главной целью, поэтому дело было привычным — засечь и накрыть — воздушным налетом, обстрелом из собственных орудий, диверсионной группой — все зависело от наличия сил и их расклада. А уж крупнокалиберный пулемет, да вдоль склона, по тропке, на которой растянулась турецкая рота ... фарш и месиво из мяса, щепок и каменных осколков. Главное, затащить пулемет повыше, чтобы он мог стрелять через голову своих подразделений, иначе придется выискивать в их порядках просветы, через которые можно будет вести огонь по врагу, что не всегда получается.

Вот что у турков было хорошо — это малокалиберная артиллерия, начиная от немецких колотушек калибра 37 миллиметров. Снаряд уже имеет достаточную силу, чтобы накрыть площадь радиусом до пяти метров, дальность огня и точность стрельбы позволяют не соваться под массовый огонь стрелкового оружия, а легкость пушчонок позволяет тащить их чуть ли не на закорках, поэтому их появление бывало очень неожиданным. Вот минометами турки особо не пользовались — берегли снаряды, да и пушки им нравились больше. А мы минометами стреляли очень активно, особенно из 60-миллиметровых — снаряды весом в килограмм были гораздо легче, поэтому на пересеченной местности их можно было высыпать на головы противника гораздо чаще, так что накрывалось больше ложбинок, тогда как мина 82 миллиметра могла упасть в одну ложбинку, а соседняя останется "необработанной". На нашей стороне была тактика, на стороне противника — количество, и кто кого — пока было непонятно.

ГЛАВА 24.

Конечно, без стабильного снабжения никакое преимущество в тактике не позволило бы побеждать. Поэтому автоколонны добрасывали грузы — боеприпасы, оружие, топливо, продовольствие — до узловых баз, а с них грузы расходились по округе с помощью конно-вьючных колонн, да и в боевых подразделениях были свои конные подразделения. Ну или ослиные — что смотря что подвернулось под руку. Или же, при наличии посадочных площадок, грузы добрасывались до боевых частей вообще на самолетах — один рейс нашего старенького транспортника грузоподъемностью в тонну обеспечивал один батальон на несколько дней боев, а то и на неделю — транспортная авиация была очень выгодным делом, тем более в горах, с их пересеченной местностью, которую проще облететь поверху, чем отмерять сапогами да копытами.

А в освобожденных городах восстанавливали работу ткацкие и швейные фабрики — требовалось много униформы, палаток для ночевки в горах, станковых рюкзаков, которыми было удобнее переносить тяжести. А уж про обувь — берцы — вообще молчу — их выпускали сотнями в день и все было мало. Для организации этого производства мы перебросили по воздуху и оборудование, и оснастку, и специалистов, которые помогали налаживать производство — тканей и кожи хватало и в самой Армении и Азербайджане, да и фабрик тоже — от вполне индустриальных производств до кустарных мастерских. К сожалению, нам пока не была доступна промышленность крупных городов — Еревана с его обувными фабриками, Ленинакана, где была крупная текстильная фабрика — города располагались на равнинной окраине Армении — на юге и на западе — а на армянские равнины мы пока не совались — там было много турецких войск, которыми удерживались в повиновении армянские территории. В Азербайджане с этим было проще — территории издавна были дружественными Турции, поэтому турецких войск там было гораздо меньше, так что мы могли выползать там и на равнины. Но и на уже освобожденных армянских территориях трикотажные фабрики в Степанакане и Кировакане работали в три смены, а Кироваканская овчино-шубная фабрика выделывала кожи для обуви и шила собственно обувь.

(всего в РИ в Армянской ССР за годы войны было сдано в эксплуатацию 30 новых предприятий, освоено производство 300 видов новых изделий (в том числе 10 видов боеприпасов, 2 — вооружения, 6 — связи), были изготовлены 233 тысячи 82-мм мин, 203 тысячи авиабомб, 150 тысяч противотанковых мин, 130 тысяч — противопехотных, а также было производство автоматов, патронов, гранат. Ереванский завод номер 447 освоил ремонт поврежденных самолетов. За год производилось: 450 тысяч тонн медной руды и 8 тысяч тонн меди, 100 тысяч тонн цемента, 90 тысяч тонн карбида, 5 тысяч тонн каучука, 6 тысяч тонн серной кислоты, 20 миллионов банок консервов, 800 тысяч пар обуви, 3 тысячи тонн табака, 7,5 тысяч тонн мяса, 600 тысяч декалитров вина)

Пленных солдат турков наши бойцы зачастую тупо расстреливали — редко кто успевал сдаться. Другое дело — курды, лазы, аджарцы, и уж тем более христиане — армяне, ассирийцы, греки, те же курды, но уже христиане — всех этих отбирали в лагеря и начинали обучать русскому и марксизму. И таких людей было немало — население Турции в 1940 году составляло чуть более двадцати миллионов, из них как минимум четверть была христианами, и это несмотря на геноциды и обмены населением с греками, и как минимум половина населения Турции была не турками — если учитывать курдов и греков-мусульман, которые массово прибывали из Греции в начале двадцатых годов в ходе обмена населением между Грецией и Турцией. Так что таких солдат мы начинали обрабатывать — иметь свои воинские части из числа турецкоподданных не помешает, хотя насчет мусульман были сомнения — у них ведь и обмануть неверного считается незазорным, а то и подвигом, и даже клятва на Коране может быть отменена, если была дана под угрозой жизни — а плен можно рассматривать таковой. Поэтому упор в пропагандистской работе был сделан прежде всего на христиан, а мусульмане обучались языку и марксизму, но все-таки пока больше работали — мы присматривались к будущим "товарищам". Впрочем, многие христиане вступали в наши отряды "не отходя от кассы" — в промежутках между боями. Кто-то дезертировал к нам под покровом темноты, кто-то отползал в сторону в суматохе боя, а кто-то разворачивал оружие против турок — те по простоте душевной мобилизовали в свою армию много христиан, и как только представилась возможность, они тут же переходили к нам — проблемы возникали только если турки зорко следили за своими соратниками и не представлялось возможности утечь под шумок — были опасения за судьбу родных "дезертира". А так — если никто не видел, а тем более если из турецкого подразделения никто не вернулся на исходные позиции — почему бы и нет. И эти "новобранцы" приносили к нам все новые и новые сведения о турецких частях — их силах, расположении, командирах, тяжелом оружии, планах, путях подвоза. И все чаще наши старые и новые бойцы, переодевшись в турецкую форму, подбирались в темное время или в сумерках под видом турецкого подразделения к позициям противника на близкое расстояние, и, пока были свежи пароли, проникали на них и устраивали там резню, а уж следом шли основные группы — на дозачистку.

Так что перемалывание турецкой армии шло хоть и медленно, но споро — с одной стороны, ее численность была свыше миллиона, с другой — она была обучена по методикам еще Первой Мировой, и это если была обучена — военная выучка большинства вчерашних крестьян была ниже всякой критики. Поэтому-то мы активно продвигались вперед, особенно в горных районах.

И с занятием Талышских гор мы начали напрямую угрожать связанности оккупированных территорий — вдоль Каспия у турок и немцев оставалась только узкая полоса прибрежной низменности — очень уязвимое место, особенно если бы мы подтянули туда заметное количество самолетов. На западе Кавказа поначалу было спокойнее — с освобожденных нами армянских территорий до побережья Черного моря было более двухсот километров. Но проблема была в том, что помимо армянских мы забрасывали в Закавказье и грузинские, и абхазские батальоны, поэтому связность Закавказья с остальной оккупированной территорией СССР постоянно снижалась, и немцы начинали нервничать.

Было с чего — если на восточном фланге Кавказских гор мы продвигались на восток, то и на западном мы постепенно расширяли свои территории — в Армении мы пока приостановили свое продвижение на границах равнин — до Черного моря оставалось более двухсот километров. Но к северу от Армении мы начинали действовать все более активно — вслед за армянами на родину попросились и грузины, и абхазы, и осетины, и русские, и греки — все хотели защитить свои дома и родных. Делать нечего — начали формировать отряды и для этих республик.

Напомню географию. От Керченского пролива берег Черного Моря тянется на 500 километров почти точно на юго-восток, где в районе Зугдиди заворачивает на юг, идет сотню километров до Батуми и начинает заворачивать на запад. И по этой линии крупные города расположены примерно через каждые сто километров — Новороссийск, Туапсе, Сочи, Сухуми, Зугдиди. А позади них также вдоль Черного Моря идут хребты Большого Кавказа — полоса гор шириной примерно 100 километров. И если у Новороссийска высота гор 600-900 метров, то у Туапсе — уже за тысячу, у Сочи — под три тысячи метров, за Сухуми — переваливают эту цифру, ну а дальше на юго-восток горы отступают от побережья Черного моря и устремляются на восток — к Каспию. И в высоту — 4 километра, 5,6 километров — Эльбрус — и далее так и идут — то два, то четыре километра. И вот в Абхазии — Гагра, Гудаута, Сухуми — мы и начали высаживать свои абхазские отряды.

Причем Абхазия, на данный момент включенная в состав Грузии, была ею сначала оккупирована в 1918 году — под прикрытием немецких штыков молодая грузинская демократия расширяла жизненное пространство. Впрочем, демократические грузины не остановились на Абхазии и захватили территории уже с русским населением — Адлер, Сочи, Туапсе, даже перемахнули через Кавказские горы и захватили Хадыженск. С установлением советской власти грузин "попросили" из русских областей, но насчет абхазов ничего не изменилось — Абхазская ССР вошла в состав Грузинской ССР, и пошло значительное огрузинивание абхазских земель — если в 1897 году тут жило 58 тысяч абхазов, 24 тысячи мегрелов и всего 2 тысяч родственных им грузин, то в 1939 абхазов было ненамного больше — 61 тысяча, картвелов — мегрелов и грузин — уже 91 тысяча — начиная с 30х годов была создана организация Спецпереселенстрой, которая завозила крестьян из Мегрелии в Абхазию — правительство Грузинской ССР активно меняло демографическую ситуацию в "своей" Абхазии, и делалось это якобы под руководством самого Берии. Плюс к тому в ней было 50 тысяч армян и 60 тысяч русских, 34 тысячи греков (в 1897 — 6, 5 и 5 тысяч). Да чего там ? В Абхазии были даже абхазские негры — в 19м веке один абхазский князь купил несколько сотен невольников для работы на плантациях цитрусовых — так и прижились. Впрочем, власти Грузинской ССР доходили до того, что не прописывали на территории Грузии негрузин, не имевших тут жилья, депортировали армян из Тбилиси — это в 20е годы, уже при советской власти ! Грузинские националисты, записавшиеся в большевики, даже выпустили закон, по которому границы Грузинской ССР закрывались, беженцы должны были платить за въезд в республику, за въезд родственников — плати, если какой-то организации нужен въезд сотрудника — тоже плати. 1923й год ... хорошо хоть Ленин, защищавший этих недоделанных нациков, уже отошел от дел и Сталин смог их прижать — кстати, подписывал этот закон в том числе и старший брат отца того самого барда Окуджавы — зампред совнаркома Грузинской ССР М.Окуджава, расстрелянный в 1937 — видимо, и за такие художества, и за своих старших братьев — участников Левой оппозиции, в которой, как я понял, хватало отморозков. И снова — "Поскреби диссидента — найдешь номенклатуру".

Ну да ладно — дело прошлого (которое аукнулось с развалом СССР). Сейчас же, начиная с середины июля, мы забрасывали в Абхазию наши абхазско-русско-грузинско-греческие отряды из местных жителей. Впрочем, еще раньше царское правительство тоже активно влияло на демографию — с окончанием Кавказской войны сотни тысяч горцев было депортировано в Турцию, в том числе и почти половина абхазцев — в основном мусульман, тогда как христиане оставались здесь. И вот теперь из Турции сюда хлынули их потомки — восстанавливать "историческую справедливость".

К моменту начала немецко-турецкого наступления боевые части РККА в основном были переброшены на север — отражать немецкое наступление вдоль северного побережья Черного моря, поэтому здесь оставались только истребительные батальоны, организованные из местных жителей, не призванных в армию. Эти-то батальоны и стали костяком партизанских отрядов, когда стремительный прорыв немецко-турецких войск с юга взломал оборону РККА вдоль Советско-Турецкой границы и на север потоком хлынули танковые и пехотные колонны, сметая хлипкие заслоны, которые выставлялись на их пути, заодно обкладывая военно-морские базы, к которым с моря уже подходили боевые корабли турецкого, итальянского, французского и даже немецкого флотов — последние использовали захваченные у англичан корабли. Против этой-то армады по сути и встали ополченцы. А в одной только Абхазии было создано шесть истребительных батальонов, причем их готовили не только для отражения десанта, уничтожения парашютистов и диверсантов, ловли дезертиров, охраны объектов, но и для ведения партизанских действий. Да и остальное население все это время не праздновало — еще 17 сентября 1941 года ГКО принял постановление "О всеобщем обязательном обучении военному делу граждан СССР", по которому мужчины в возрасте от 16 до 50 лет должны были без отрыва от производства изучать военное дело, так что даже если человек не состоял в истребительных батальонах, к приходу турков он был уже вполне подготовлен (всего за время войны в Абхазии таким образом было подготовлено почти 150 тысяч человек).

Но немецко-турецкие войска тоже шли подготовленными. Так, 1я горнострелковая дивизия Вермахта под названием "Эдельвейс" была укомплектована альпинистами, причем многие из них до войны побывали на Кавказе под видом туристов, так что тропы и перевалы были немцам известны. После этого неудивительно подозрительное отношение к иностранцам со стороны властей и населения. 4я горнострелковая немецкая дивизия также была укомплектована жителями гор, в основном австрийцами. Помимо индивидуального обучения скалолазанию и другим действиям в горах эти дивизии имели различную горную технику, вплоть до оборудования для канатных дорог. Впрочем, румынские и итальянские горнострелковые дивизии тоже были не пальцем деланые, да и турецкие части прошли подготовку к действиям в горах. Так что эти части довольно быстро преодолели горные хребты, захватили перевалы и открыли дорогу туркам, на которых возлагалась зачистка местности от остатков советских войск.

Еще одной причиной быстрого падения Абхазии (как и остального Закавказья) стало действие агентуры и диверсантов, подготовленных из местных жителей — причем не только и не столько абхазов, сколько из грузин и армян — как эмигрантов, так и военнопленных. Армянские дашнаки активно вербовали армян — их "Бюро дашнакской партии" тесно взаимодействовало с "Заграничным бюро" — организацией грузинских меньшевиков — Ной Жордания, Евгений Гегечкори, Аркадий Чхенкели — с началом войны меньшевики явственно показали свою гнилую сущность — при их участии было завербовано несколько сотен диверсантов, которых немцы обучили и забросили в Закавказье незадолго до своего наступления. Впрочем, не только дашнаки, но и другие армянские эмигрантские организации набирали мясо для фашистов — молодежное крыло дашнаков Цегакрон, с фашистским уклоном, Таронаканутюн, тоже с усиленным националистическим душком даже по сравнению с дашнаками, Армянский национальный совет — все участвовали в вербовке армян в немецкую армию, особенно в этом преуспели армянские герои Гражданской и армяно-турецких войн — генерал Дро и Гарегин Нжде — желание вернуться в Армению и там властвовать перевешивало для них все риски пребывания под пятой фашистов, а теперь еще и турков. Да и у грузин хватало других эмигрантских организаций — например, "Тетри Георгий" — организация грузинских националистов, которые были противниками грузинских меньшевиков и белоэмигрантов, но тем не менее делали общее с ними дело, как и организация "Кавказ" — она предполагалась как более широкое объединению лиц кавказских национальностей, причем находилась на обеспечении японцев.

Вот агенты этих организаций и стали массово забрасываться в том числе в Абхазию. Часть их них была выловлена истребительными батальонами либо просто местными жителями, но часть нашла сообщников из местных, сбила диверсионные отряды, которые нападали на представителей советской власти и военных, передавала немцам по радиосвязи разведданные. Причем местное население было настроено по-разному. Так, листовки, разбрасываемые немцами с воздуха еще до наступления на Кавказ, вещали о том, что с приходом немецкой власти колхозы и совхозы будут распущены. Но это-то как раз не очень впечатляло местных, так как коллективизация в Абхазии проходила сравнительно мягко — не выселяли даже кулаков, воздействуя на них чисто экономически — повышенными налогами. Да и сами колхозы создавались осторожно — поначалу это были товарищества по общественной обработке земли, артели — скорее кооперативные формы, чем колхозные. И даже ближе к войне в колхозах было всего три четверти хозяйств. Хотя кулаки и некоторые середняки были недовольны урезанием их земли и повышением налогов. Но и преимущества колхозного строя в его мягком варианте были очевидны — строились школы, в том числе и средние, детские сады, медпункты и больницы, родильные дома, пекарни, магазины, бани, прокладывались дороги, в том числе гудронированные, проводились мелиоративные работы — и все — за госсчет или за счет колхозов, но в кредит — прямо мечта любого перестроечника, когда пользоваться можно прямо сейчас, а платишь постепенно и потом.

Больше было проблем из-за соседей — прежде всего Грузинской ССР. В двадцатых годах Грузинская и Абхазская ССР были полноправными республиками в общей — федеративной — Грузинской республике (которая была в Закавказской Федеративной, которая была в СССР — неслабая иерархия), и все это время между грузинами и абхазами шли терки — грузины хотели окончательно включить Абхазию в свою республику, абхазы этому противились. Но в конце двадцатых приходилось сокращать штаты — ведь Абхазская ССР имела полноправные наркоматы, при численности республики всего лишь под сто тысяч человек — вот их и сливали друг с другом. А в 1931 Абхазия — под давлением центра в лице прежде всего Сталина — все-таки входит в Грузинскую ССР на правах автономной республики — повторялась ситуация начала двадцатых, когда Абхазия заключила союзный договор с Грузией также под давлением центра — Сталина и Орджоникидзе — грузины, пробившись во власть, старались прирезать землицы своей малой родине, что до поглощения было сложновато — 5-я статья Конституции Абхазской ССР от 1925 года говорила: "ССР Абхазии есть суверенное государство, осуществляющее государственную власть на своей территории самостоятельно и независимо от другой какой-либо власти... ССР Абхазия сохраняет за собой право свободного выхода как из состава ЗСФСР, так и из Союза ССР". Руководство Абхазии пошло на вхождение в Грузию из-за фактически ультиматума — либо автономия, либо полноценная коллективизация. Так что центр договорился с окраиной по хорошему, хотя было непонятно — зачем он вообще договаривался, если в центральных районах подобных попыток мне неизвестно. И это при том, что руководитель абхазского правительства — Нестор Лакоба — даже выплачивал денежные пособия абхазским князьям и дворянам (sic!) — и это в то время, когда по остальному СССР их массово уничтожали и ссылали в лагеря. Вроде бы Лакоба был дружен со Сталиным — возможно, отсюда такое отношение к Абхазии, хотя откуда взялась эта дружба — я пока не знал, а это было интересно и наверное важно. Причем Лакоба по слухам даже посодействовал и продвижению Берии на партийную работу, а Сталин — тоже по слухам — рассматривал Лакобу в качестве очередного главы НКВД взамен Ягоды, поэтому внезапная смерть Лакобы в 1936 расчистила для Берии дорогу наверх, пусть и не сразу — Лакоба сходил к Берии пообедать, а вечером ему стало плохо и он умер. "Совпадение ... ?". Ну а потом Лакоба стал врагом народа, а абхазов стали массово вычищать из властных структур республики, замещая их грузинскими кадрами — только из состава членов Президиума ЦИК Абхазии было исключено 9 человек, а из членов ЦИК — 19 человек. Всего же с середины тридцать седьмого в Абхазии только по одному делу было репрессировано 2186 человек, из них 754 расстреляны. Само собой, грузины старались репрессировать и абхазскую интеллигенцию.

С вхождением в состав Грузии сразу пошли разговоры "Да зачем вам эта латиница ! Переходите на грузиницу ! Да и абхазский вообще-то не особо нужен" — до 1926 года абхазы писали на алфавите, основанном на кириллице (а до того — на греческом, турецком, грузинском), потом интернационалисты массово переводили всех на латиницу — чтобы было проще организовать всемирную революцию, потом интернационалистов расстреляли, и с 1938 абхазы писали на грузинском алфавите — якобы грузинский язык близок абхазскому, да и знают его многие абхазы (в РИ с 1945 и обучение с первого класса шло на грузинском, тогда как ранее — до пятого класса на родном (абхазском, русском, армянском, эстонском — кому что), а с пятого — на русском — якобы такая система вредна для молодых абхазцев, мешает получать дальнейшее — в том числе высшее — образование. То ли дело грузинский ! Вот на нем и будем обучать всех с первого по последний классы. И не только абхазов, но и армян, да и русских — кто там еще проживает в Абхазии. Ну да — грузинский язык внес неоценимый вклад в мировую науку и культуру — только ему и обучать. Грузины продолжали подминать соседние народы).

По этим-то причинам, хотя с приходом оккупантов в Абхазии и вспыхнуло сразу же партизанское движение, но хватало и народа, что поддержал приход захватчиков, особенно пока тут были немцы. Но вслед за немцами пришли грузины и турки, и все больше народа стало относиться к оккупантам как минимум с недоверием, а вскоре — и откровенно враждебно. Так что к нашему тут появлению ситуация уже дозрела до какой-то определенности. Армяне — что коммунисты, что националисты — были нашими — они уже вполне понимали, что без нашей помощи их просто вырежут. С остальными же народностями было по всякому. Коммунисты — в основном за нас, националисты — целиком против, особенно из мусульманских народностей. Да и христиане — например, грузины — требовали глаз да глаз — у пришедших сюда на немецких и турецких штыках представителей грузинской эмиграции с турками особых терок не было, а с немцами была если не дружба, то какое-то взаимопонимание, причем у многих — еще с Первой Мировой, так что грузины рассчитывали отсидеться в тихой гавани, вокруг которой бушуют шторма. Вот абхазы — те были целиком и полностью нашими. А азербайджанцы, грузины — надо было смотреть, причем не только за местными, но и за теми, кого мы присылали сюда из своих рядов. Если наши грузинские части были вполне надежны, то азербайджанские — нет — уже были неоднократные случаи дезертирства из наших отрядов бойцов, которые воевали с нами плечом к плечу даже все два года. Обидно. Но и не переправлять их сюда было нельзя — они ведь тоже беспокоились за своих родных, и судить по самым худшим обо всех — политика явно неправильная, хотя с некоторыми народами она постепенно и складывалась — если среди них оказывалось многовато таких "самых худших". Тут уж остававшимся с нами, наоборот, требовалось доказывать что они не такие, а это не всегда получалось — если какой-нибудь "наш" азербайджанец узнавал, что его село вырезали армянские отряды — ничто его не могло остановить от мести — это даже предательством вроде бы нельзя назвать — человек полностью в своем праве начать мстить. И мало того что предательство — перебежчик утаскивал с собой нашу тактику, и даже начинал ее применять против нас, а также обучать ей своих соплеменников. Правда, без того материального обеспечения, что было у нас, эта тактика была не настолько эффективна. Но тем не менее она приносила определенные затруднения, и чем дальше — тем больше. Правда, эти предатели воевали против нас в основном восточнее, а на западе Кавказа они не задерживались — им надо было домой.

ГЛАВА 25.

А вот турки, и особенно пришедшие вместе с ними потомки мусульманских мухаджиров считали, что вернулись домой, и те, кто тут жил все это время, пусть они даже и той же крови, но христиане — они временные постояльцы, предатели, которых надо выгнать, а еще лучше — уничтожить. Чем оккупанты и начали заниматься. Пока тут стояли немецкие части — все еще было как-то прилично — вешать, грабить и убивать разрешалось только "белому человеку", чем немцы активно и пользовались. Но потом основная их часть прошла дальше на север — воевать уже русские области Кавказа и степных районов к северу от него, и один кошмар сменился другим — немцы сдирали кожу лишь периодически, в основном когда выпьют или кого-то из них пришьют вилами к стене сарая. Но потом фронтовые части сменились карателями из СС и турками (в них я для краткости включаю и потомков переселенцев из этих мест — все-равно мочить) — и после этого в горы побежали даже те из местных жителей, кто был самым толерантным к оккупантам — если до этого они еще как-то пытались списать зверства фашистов на отдельные эксцессы — типа "да в том доме ведь сын — коммунист — вот его родителей и убили", то теперь даже самые терпеливые доставали со шкафов двустволки — кто еще не сдал по приказу властей, пересаживали косы — и шли мочить пришлых. Или удирать в горы.

К моменту появления здесь наших первых отрядов — в середине августа — в городах Абхазии местных жителей почти не оставалось — кого не убили — те ушли в горы. В горах же формировались и партизанские отряды — на базе истребительных батальонов, комсомольских ячеек, парторганизаций заводов, колхозов, троцкистских подпольных ячеек, монархического подполья — против врага поднялся весь народ, на время забыв свои разногласия. И пусть между самими партизанскими отрядами тоже порой вспыхивали перестрелки, в общем и целом их усилия были направлены на уничтожение врага. Ну или хотя бы чтобы он не прошел в горы, к семьям и родным партизан — оружия катастрофически не хватало, любой ствол был на вес золота, хорошо хоть для засадных действий в горах порой требовалась только куча камней — сбросить их сверху на пробирающегося по крутому склону оккупанта — и он как минимум не пройдет.

Но взятые с собой припасы заканчивались, наступление зимы просто пугало, надежды на Красную Армию выглядели призрачными — если и не будет разбита, то и не успеет спасти, вокруг враждебное мусульманское население. Пушной зверек был на подходе. Так что наше появление все восприняли как приход спасителя на грешную землю. Еще бы — свалившиеся на парашютах с неба десантники выглядели как пришельцы из другого мира — многослойные каски, бронежилеты, разгрузка с многочисленными карманами, станковые рюкзаки, цифровой камуфляж "горы-лес", пластиковые наколенники и налокотники, берцы, портативные радиостанции, а оружие ... сказка ! — автоматы с подствольниками, снайперские винтовки — обычные и крупнокалиберные, пулеметы с оптическими прицелами, гранатометы, СПГ — народ, даже если начинал стрелять по "новым диверсантам", вскоре понимал что к чему, когда его прижимало огнем так что головы не поднять. Всего три сброшенных с воздуха взвода за пару суток собрали разрозненные партизанские отряды в единую структуру, были сформированы отделения, взводы, роты, в которые отобрали наиболее боевитых и подготовленных — им же перераспределили все имевшееся оружие и патроны, оставив немного только для охраны селений и схронов, остальных местных — на строительство укреплений и КМБ — предварительные планы были составлены заранее и корректировалась только скорость их выполнения исходя из того количества народа, что удалось поставить под ружье — боевые действия в Армении в предыдущие два месяца были осмыслены, систематизированы, изложены в методичках и зазубрены до самой подкорки, то есть крепко, но с пониманием.

Причем поначалу мы планировали создать в горах мощные оборонительные районы, и уже потом действовать из них по городам — тем что в глубине, и особенно по прибрежным — каждый день мы забрасывали сюда все новые взводы и дополнительные грузы, прежде всего боеприпасы и медикаменты, хотя шло и оружие — чтобы вооружить местных. Но, блин, наши бойцы посмотрели за несколько дней — что делали оккупанты с населением, узнали о судьбе своих близких, и хорошо если нашли в живых. И к нам в центр была отправлена короткая радиограмма — "Идем убивать".

Наверное, селевой поток был бы менее разрушительным для турков, чем сошедшие с гор партизанские отряды под нашим командованием. ДРГ вырезали посты, а где надо — взламывали хлипкую оборону — и внутрь городов и селений врывался вихрь смерти. Бойцы, особенно из местных, не оставляли в живых никого из оккупантов. И расстрелы — это еще ладно. Пытки, с многочисленными переломами, простреленными коленями, а то и сдиранием кожи заживо — животная ненависть к захватчикам возвращалась им сторицей. Да и пособникам из местных доставалось — и хорошо если кто-то из родственников успевал оттащить мстителей — тогда человек еще немного времени жил с более-менее целым организмом. Но уж потом, особенно если он участвовал в зверствах пришлых — тут единственным послаблением была легкая смерть от руки родственника. Но в большинстве случаев наши не оставляли турок в покое и после смерти — обливали трупы свиным жиром, вкладывали куски свиной кожи им в рот, хоронили после заката, а то и сжигали — короче, делали все, чтобы те не попали в свой рай. Даже смазывали пули свиным жиром и кровью. Не знаю, насколько это возымело какой-то эффект — да, мусульмане быстро прознали про все эти методы ведения войны, некоторые начинали бояться еще сильнее, некоторые — наоборот, зверели, но пленные перед гибелью как один говорили, что это, конечно, очень подрывало уверенность в своих силах. Еще бы — смерть на поле боя для мусульманина — это прямая дорога в рай. С такой идеологической базой по идее должны получаться сверхвоины — по типу скандинавских берсерков. У турок это сверх-состояние нивелировалось никакой тактической подготовкой и устаревшим вооружением. Да и мы распространяли пропаганду о том, что моджахедство — это смерть только при защите своей земли, а не при нападении на чужую — уж не знаю, имели ли эти доводы хоть какое-то воздействие, тем более что им можно было предоставить и контрдоводы — типа муджахиры как раз вернулись на землю своих предков и теперь защищают ее от неверных, да и борьба за распространение ислама — вроде бы богоугодное дело, а уж то, что это в основном борьба за сохранение исламских норм и проповедование, а не распространение его на другие земли военными методами — кто там знает, как все у них на самом деле — у нас специалистов-то не было, прошлись по вершкам, и, скорее всего, попали в молоко, так что с этой идеологией нам еще предстоит разбираться — уж слишком там все неоднозначно, а влезать придется, да мы уже влезли. Но вот насчет обмазывания патронов свиной кровью — тут, похоже, наши бойцы попали в яблочко — вскоре среди турецких воск стала все сильнее распространяться боязнь быть убитым или пусть даже раненным такими пулями — в последнем случае и в рай не попадешь, да еще и помучаешься — санитария у турок и так была не на высоте, а какие-то дополнительны микробы в рану попадали, так что были частые случаи загноения и даже заражения крови — ну явно работает проклятие — что же еще ? И вот в голове у турок поселился маленький но вредный червячок, который еще сильнее подтачивал их и так невысокий боевой дух — шли грабить и захватывать новые земли, а тут их самих убивают, да так, что дальше ничего не будет.

Как бы то ни было, к концу августа у турок оставалась лишь самая южная часть Абхазии, а вся остальная территория — включая прибрежные города — Гагра, Гудаута, Сухуми, Очамчира — оказались под нашим контролем. Стало проще с оружием — и мы закинули сюда не одну сотню стволов, и трофеи дали их несколько десятков тысяч, включая артиллерию, и, более того — наши бойцы захватили несколько турецких лоханок с орудиями и даже крейсер с французским экипажем, который приперся сюда из Сирии поддержать союзничков, а тут — мы со своим бонжуром, точнее — террибль-суаром — такие плоды принес внезапный ночной налет на Сухуми. Ха ! У СССР снова был Черноморский Флот ! Шутки-шутками, а других боевых кораблей у нас поблизости не было. Мы даже прикидывали — как бы достать что-то из потопленного при немецком наступлении — немцы своими пикировщиками потопили немало советских кораблей, а когда пал Ростов-на-Дону — уже наши сами затопили остававшиеся на ходу.

Но корабли — это полбеды — немцев гораздо больше беспокоило то, что к началу сентября фактически прервалась сухопутная связь через Кавказ — оставалась только узкая полоса вдоль Каспия, да и та сохранилась только потому, что немцы приостановили выдавливание советских войск из Ирана, развернули свои танковые и мотопехотные части на северо-запад и отодвинули наши отряды с восточных склонов Талышских гор. Дальше они пройти не смогли, но и мы могли воздействовать на дорогу вдоль Каспия только авиацией.

Но в Иране у фашистов оказались под рукой крупные и, что самое главное, относительно свободные боевые формирования — в начале сентября они снова разворачивались на восток, чтобы через хребты Эльбурс и Копетдаг вторгнуться на юг Туркменской ССР — приказом ГКО уже был сформирован Ашхабадский Фронт, и наш прорыв к Каспию давал РККА время чтобы укрепить перевалы Копетдага и, самое главное — восточной части Эльбурса, который прикрывал проход к прикаспийской низменности — Копетдаг не доходил до Каспия и между ними оставалась равнинная полоса шириной полторы сотни километров, по которой танки могли двигаться широким потоком, с обходами и охватами, а не тупо в лоб, как в горах.

А на западе Кавказа таких сил под рукой у противника не было — все воевали гораздо севернее. И, пока фашисты не успели подтянуть сюда свои силы, мы расширяли и укрепляли территорию. Береговую линию, понятное дело, придется оставить, поэтому из прибрежных городов шла эвакуация населения, продовольствия, одежды, оборудования, запасов — все что было неприкручено утаскивалось в горы, а остальное откручивали и утаскивали туда же. А в горах создавалась многоярусная эшелонированная система обороны. От побережья к хребту все поднимаясь шли покрытые лесами горы — их-то мы и превращали в неприступную крепость.

Строились дзоты, траншеи, окопы, а на скалах выкладывались из камней брустверы и защитные стенки. Создавались лесные завалы, обрушались существующие тропы и строились новые, для которых было бы удобно организовывать продольный обстрел или создать огневой мешок. Дзоты и парные огневые ячейки складывались в многоярусную систему, позволявшую вести огонь одновременно из нескольких точек — сверху — станковые пулеметы, которые могли стрелять на большие дистанции и вместе с тем быстро убраться за обратный скат, ниже — снайпера, еще ниже — ручные пулеметы, которые могли интенсивным огнем остановить мощную атаку, ну и еще ниже — стрелки с автоматами или винтовками — эти больше охраняли огневые средства, расположенные выше. Группы таких точек составляли небольшой опорный узел, связанный траншеями или хотя бы ходами сообщения, позволявшими перемещаться между огневыми точками ползком. А эти опорные узлы имели между собой огневую связь — они могли поддерживать соседний узел стрельбой по наступающим с бока либо тыла — все вместе они составляли уже оборонительный район, а районы поддерживались артиллерийским и минометным огнем и связывались скрытными маршрутами передвижения, чтобы можно было перебросить резервы, подкинуть боеприпасы и продовольствие, вынести раненных. В опорных узлах создавались запасы дров, продовольствия, воды, боеприпасов из расчета на двухнедельную борьбу в окружении. На маршрутах — пункты обогрева, лазареты, места отдыха — после беготни по горам самое то, особенно когда пойдут холода. Впрочем, нам бы сейчас продержаться месяц, ну полтора — а там дожди, снега — немец уже не попрет.

Причем мы не рассчитывали, что сумеем отсидеться за всеми этими оборонительными сооружениями, поэтому местность перед и за опорными пунктами готовилась к маневренной обороне — оборудовались скрытые проходы, готовились места обрушений, камнепадов, закладывалась взрывчатка, оформлялись позиции для огневых налетов пулеметным или минометным огнем, снайпера подбирали себе места лежек, командиры намечали направления ударов и отходов, делали прикидки потребных сил и средств — создавали домашние заготовки, которые потом можно будет подкорректировать исходя из складывающейся обстановки — количество вариантов все-равно ограничено окружающей местностью и особенности конкретной операции будут только в количестве врага, силе его артиллерийской поддержки, интенсивности действий мелких групп. Многие наши бойцы и командиры с каким-то даже нетерпением ждали предстоящих боев — зря, что-ли, готовились ?

То же было и севернее — в районах Сочи и Туапсе.

Еще до начала нашей эры тут строили свои колонии греки, позднее сюда пришли римляне, потом тут была Византия, русское Тьмутараканское княжество — в результате местное население было в основном христианским. Ислам начал тут брать верх века с четырнадцатого, под влиянием Золотой Орды и позднее Османской Империи, но еще в шестнадцатом веке адыги — адыгейцы, кабардинцы, черкесы, шапсуги и прочие народы Северного Кавказа, говорящие на адыгских языках — были союзниками Московского Княжества — они совместно выступали против Крымского Ханства, адыги даже захватили турецкие крепости Темрюк и Тамань, вместе с войсками Ивана Грозного штурмовали Казань, отвлекали на себя силы турок и татар во время взятия Астрахани — в общем, совместно с нами адыги мочили тюрок со страшной силой, даже пошли под покровительство Ивана Грозного, который к тому же женился на дочери прорусски настроенного кабардинского князя — известной Марии Темрюковне, и в 60х годах 16го века русские войска не раз ходили в Кабарду, чтобы поддержать прорусски настроенных князей против своих недругов.

Но в 70е годы тюрки восстановили свое положение в регионе — русские силы все больше были отвлечены Ливонской Войной, крымские татары спелись с объединившейся Речью Посполитой и в 1571 году сожгли Москву, а тут и шведы вступили в войну на стороне Речи, так что нам явно было не до Кавказа. И хотя в 1572 русские войска разгромили татар в битве при Молодях, Ливонская война чем дальше тем все больше шла по неудачному сценарию, а там пошла и Смута — русские остались только на Тереке и Нижней Волге, и на следующие двести пятьдесят лет народы кавказского региона оказались данниками Османской Империи. Так мало того — они подвергались набегам Крымского Ханства, которое также было вассалом Турции — "регионы" империи враждовали между собой, а центр на это смотрел сквозь пальцы, несмотря на то, что получал дань в том числе и под то, чтобы этих набегов не было. В итоге в 1708 году адыги в очередной раз так накостыляли татарам, что набеги прекратились.

Но среди народов региона единства не было — большие рода вытесняли малые на окраины, и сами в свою очередь распадались на более мелкие рода. Так, еще в середине 17го века Кабарда разделилась на Большую Кабарду и Малую, и далее деление Большой Кабарды продолжалось. А рядом была Россия, которая последовательно громила турок и татар, так что в итоге князья из ослабевших родов стали проситься под защиту Российской Империи, чтобы совсем не сгинуть. В итоге в 1763 году на землях кабарды была построена первая русская крепость — Моздок — на землях одного из князей, попросившихся под защиту России, причем русской крепость была условно — основным гарнизоном в ней были все те же кабардинцы, только теперь перешедшие в подданство России. Большая Кабарда поначалу не раз нападала и разрушала этот городок, но из России все время прибывали свежие силы, в итоге отбились, а город стал начальным пунктом Военно-Грузинской дороги. Причем на начало 19го века больше всего в городе было почему-то армян, затем — в полтора раза меньше — грузин — и только за ними — еще в два раза меньше — шли другие народы — русские, осетины, черкесы.

После победы России в Кавказской Войне с Кавказа в Османскую Империю выехало более миллиона мусульман — чуть ли не 90% населения — и регион стал преимущественно христианским и даже русским — русские составляли минимум 50% населения городов, хотя в целом по краям — где больше, где меньше половины — так, в Карачаевской автономной области (образована в 1926, на начало войны находилась в составе Орджоникидзевского края — как я понимал, на мое время это был Ставропольский край) было 47% карачаевцев и 43% русских — 70 и 65 тысяч человек. В сочинском районе была другая картина — 60% русских, 17% — греков, и только 6% — черкесов, ну и еще армяне, грузины, молдаване, чехи, поляки, эстонцы — прибалтов сюда переселяли массово еще при царе, вплоть до того, что существовали отдельные эстонские или латышские школы. В Туапсе русских еще больше — три четверти, а адыгов — менее двух процентов. То же самое было и к северу от Кавказского хребта, куда нашим отрядам сейчас пришлось перебираться, чтобы освободить местное население из-под оккупантов и заодно обезопасить себя с севера — цепи гор сильно затруднят немцам наступление на освобожденные нами территории Закавказья, хотя они и не являются такими уж непреодолимыми препятствиями, особенно если их как следует не защищать.

Ведь Кавказ — это не только горы, это еще и реки, долины, перевалы между горами — по ним-то и можно сравнительно легко перебираться на южную или северную стороны Кавказского Хребта. Например, Санчарский перевал в 50 километрах на северо-восток от Гудауты и в 50 километрах на север от Сухуми располагался на высоте двух с половиной километров — им пользовались с незапамятных времен, перегоняя скот, проводя торговые караваны, шли по нему и войска. А от него вправо-влево на расстоянии в 15 километров — еще по четыре-пять перевалов — то есть между перевалами — три, четыре, пять километров — и так вдоль почти всего Кавказа. Да, далеко не везде можно провести технику, но уж пешие группы, вьючный транспорт — пройдут везде, где нет огневого сопротивления войск. Мы, собственно, так их и прошли. Турки заняли основные перевалы, по которым шли удобные для колесного транспорта дороги, силами до роты, оставив на остальных хорошо если по взводу, а то и по отделению. К нашему приходу половину из них уже вырезали местные партизаны, да не по одному разу — закрепиться не удавалось, так как затем турки приходили с большими силами чтобы найти и покарать обидчиков, но после ухода этих крупных сил можно было повторить налет и перевал снова становился свободным на несколько дней, а то и пару недель. Да и без перевалов можно было пробираться горными тропами, а то и просто по склонам гор — не везде, но мест хватало.

Ну а уж мы двинулись на север чтобы прочно занять перевалы. Продвижение вперед и уничтожение турецких войск шло сравнительно быстро — начав с Санчарского и окружающих его перевалов, к концу августа мы контролировали уже большинство перевалов на линии почти триста километров — от Туапсе до Сухуми — всего более полусотни перевалов и еще сотню горных троп. Понятное дело, что порой контроль сводился к посту в несколько человек, но народ сидел, причем не как турки — те поначалу считали, что пришли на курорт, настолько безалаберным было их поведение — дозоры и секреты не выставлены, окружающие высоты и склоны гор не заняты, так что если осыпи перевала заросли лесом или хотя бы кустарником, к противнику можно было подобраться по зарослям, а если перевал был каменистым — турки укрывались от ветра за каменными стенками и ничего вокруг не видели. Да, вторая-третья смены становились уже более настороженными, не желая повторить печальную судьбу своих предшественников, но и охотились на них уже не партизаны, а наши диверсионные группы. Конечно, где-то пришлось и полазать — подниматься на стены большой крутизны на веревках, да еще засунув в карманы по мине, где-то, где местные жители отказывались показывать проходы — пускать отары овец, чтобы эта живность, не раз ходившая на пастбища и обратно, провела наши отряды по тропам. Снайпера, пулеметчики, автоматчики, минометчики — небольшими отрядами они лезли вверх, чтобы занять господствующие высоты, и с них поддержать основные силы, которые и шли в атаку.

Огромную роль сыграла авиация. Она не только доставляла отрядам боеприпасы и продовольствие — всего лишь четыре переброшенных в Абхазию штурмовика решили судьбу большинства перевалов — после того, как обходные группы занимали позиции, начиналась атака основных сил, а сверху шла штурмовка, пусть короткая, но интенсивная — за ее время наши отряды подбирались к турецким позициям метров на сто, а потом по сигналу делали короткий бросок вперед, производили залп гранатами — ручными и из гранатометов, делали еще один рывок и выполняли зачистку — придавленные сверху турки еще пару минут не то что не отстреливались, они вообще не поднимали голов, а когда на их позиции начинали лететь ручные гранаты, самые сообразительные понимали, что русские уже совсем близко, и надо делать ноги — как правило с таких умников и начиналась паника, увлекавшая за собой остальных. Ну а вслед за паникой шел обычный расстрел движущихся целей с последующим добиванием. А штурмовики уходили к следующему перевалу или на базу — дозаправиться и пополнить боекомплект — расписание было жестким, операции планировались так, чтобы атакуемые перевалы были рядом и штурмовики могли на одной заправке дойти и до соседнего и уже там дострелять боезапас.

Поначалу турков еще просто выдавливали с перевалов и из долин — после захвата передовых позиций остальные убегали очень быстро и вертко, чтобы их можно было догнать или подстрелить. Но вскоре были обнаружены несколько высокогорных санаториев, где лечились от туберкулеза дети, и рядом с санаториями — могилы, куда были свалены и дети, и обслуживающий персонал — наступавшие немцы расстреливали "неполноценных" (РИ). После этого турок в плен не брали. Конечно, они не немцы, но и до тех доберемся. Более того, на турок началась загонная охота, когда сначала им перерезали пути отхода — и только потом шли в атаку. Выживших практически не стало.

Турки, правда, сразу же попытались отбить перевалы — ими были посланы отряды численностью до сотни человек, так как турки считали, что перевалы снова захвачены партизанами. Да, партизаны были в наших рядах — мы установили контакт и поставили в свой строй несколько десятков таких отрядов общей численностью тридцать тысяч человек, причем уже и на северных склонах Кавказа — общая же численность наших отрядов на Западном Кавказе приближалась к семидесяти тысячам человек. Вот только сейчас эти отряды были вооружены гораздо лучше. Это поначалу они воевали хорошо если винтовками с ручным перезаряжанием, доставшимся им со времен истребительных батальонов или вместе с влившимися в отряды бойцами отступавших РККА и РККФ, пулеметов было немного, не говоря уж о минометах и артиллерии — на участок в триста километров у партизан было всего пятнадцать орудий калибром от 37 до 107 миллиметров. А то порой народ воевал с охотничьими ружьями и даже кремневыми мушкетами. Постепенно партизаны отжимали оружие у турок, так что ситуация выправлялась. Сейчас же в горы пошло много нормального оружия — пулеметы, снайперские винтовки, минометы — в абхазских городах мы организовали даже производство мин и гранат (РИ). В общем, это были уже не те партизаны, которых турки ожидали здесь встретить — в начале сентября в семнадцати огневых мешках было уничтожено более тысячи турецких солдат и офицеров, заодно пополнив наш арсенал, и это не говоря о многочисленных засадах, нападениях на дозоры и патрули, освобожденных селах. Нам было чем встретить врага.

ГЛАВА 26.

И мы готовились.

Как и в горах ближе к морю, на перевалах мы также устраивали узлы обороны — несколько дзотов, линии окопов или каменных стенок, подготовленные огневые мешки и размещали там до сотни человек, причем мелкими группами занимали и окружающие возвышенности, через 50-100 метров выставили пикеты и засады — прикрыли любые тропы, лощины, распадки, по которым враг мог пройти в обход наших основных позиций — крупными силами там быстро не пройти, а мелкие отряды можно остановить и несколькими стволами да МОНками. Само собой — лесные завалы, подготовленные фугасы, пристрелянная местность, в том числе артиллерией и минометами — сверху было видно любое перемещение врага и огонь открывался быстро и неожиданно, так что уже на третий день турки оставили попытки приблизиться к перевалам.

И тогда мы начали понемногу спускаться с гор — отодвигали линию фронта от перевалов как можно дальше на север, чтобы иметь больше возможностей для маневра и, соответственно, времени для реагирования на кризисные ситуации. Нашими противниками были в основном турки да отряды из местных жителей, перешедших на сторону оккупантов. Лишь с одном эпизоде мы повстречались с отрядом немцев, которые окопались на противоположном берегу одной из рек и не давали нам переправиться на западную сторону. Но и в этом случае отряд наших автоматчиков за три часа перебрался через реку севернее, затем взобрался на гору и за несколько часов уничтожил большинство огневых точек фашистов — остальные предпочли отступить, ну а мы двинулись дальше и вскоре догнали отступавших — в итоге за день было уничтожено более двухсот фашистов.

С турками же было еще проще — они были еще чувствительнее к обходам с фланга или тем более с тыла — достаточно было нескольким автоматчикам пробраться за порядки турецкой обороны, поднять шум — и все это воинство снималось с позиций и драпало. Густо заросшие лесом горы и отсутствие сплошного фронта давали много таких возможностей, а тактика наших ДРГ была отработана до автоматизма — в такие охваты выходили подготовленные бойцы, переброшенные нами сюда на самолетах, тогда как те, кто еще не постиг всех таинств партизанской войны, оставались давить на врага по фронту — не лезть на рожон, но потреливать, переползать, подбираться поближе — последнее — все-таки под руководством инструкторов из наших бывалых воинов, которые и натаскивали новичков на сравнительно легком противнике. Так мы и шли — разведка по широкому фронту, обходы, охваты — искали малейшую лазейку чтобы пробраться в тыл неприятелю, поднять там шухер, устроить засаду — уже на третий день турки скатывались с гор быстрее нас — мы просто не успевали совершить охват очередных позиций, которые валились уже под обычным фронтальным наступлением.

С одной стороны, это было неплохо и даже хорошо — территории освобождаем, враг бежит. С другой — это было плохо, потому что враг бежит, а не лежит упокоенный навеки среди гор — ведь когда-то этот бег остановится, турки скопятся достаточно крупной массой, чтобы осознать свою силу и все-таки упереться рогом на какой-нибудь позиции. Тем более что и немцы уже направили к союзникам наблюдателей, чтобы понять — а что там вообще происходит. Ведь по докладам турок с партизанами почти уже покончено, но вместе с тем бои идут все дальше от перевалов — так это турки устроили загонную охоту на партизан или все-таки партизаны гонят турок мокрыми тряпками ? Непонятно. А если непонятно — надо подстраховаться. Вот немцы и придвинули пехотную дивизию поближе к Невинномысску (а это уже 150 километров на северо-восток от линии Кавказского хребта и всего в 50 километрах на юг от Ставрополя, которые на данный момент назывался Ворошиловск (в РИ назван обратно Ставрополем, точнее — Ставрополем-Кавказским — в начале 1943 года — после освобождения)), заодно подкрепив ее танковой ротой и ротой самоходок — кто знает, что там завелось в этих горах ?

В эти-то части мы и вляпались с разбегу — перед ними сгрудились турецкие воины, которых немцы собирали по округе целыми пачками и сбивали в хоть какие-то формирования, придавали им надсмотрщиков — ну то есть инструкторов — из немцев — и бросали нам навстречу — фрицы быстро разобрались что происходит на самом деле, но еще не знали нашей численности, поэтому в их штабах царила легкая паника. Именно благодаря ей нам и удалось освободить Невинномысск с наскока — мы просто переодели две сотни наших бойцов с турецкую форму и этой оравой вломились в город, где сразу же вспыхнуло восстание — нам было достаточно развесить по городу советские флаги.

Немцы попытались было сформировать пожарную команду — выдернули из своей обороны два батальона, оставив на их месте только турецкие части, но это привело только к тому, что оборона была прорвана в нескольких местах уже по фронту — турки начали массово сдаваться, немецкие части еще пытались оказывать сопротивление но за два дня были уничтожены или окружены. А снятым с фронта батальонам тоже не удалось взять город — они еще смогли войти на восточные и западные окраины, но увязли в городских боях, где и полегли почти полностью — мы забрасывали в город все новые и новые роты, да и три освобожденных лагеря военнопленных дали более десяти тысяч бойцов прямо сейчас — остальных еще надо было выхаживать в лазаретах. На железнодорожной станции были захвачены несколько составов с боеприпасами и продовольствием, другим военным имуществом — в частности, саперным оборудованием, состав с нефтью, несколько паровозов, передвижной авторемонтный завод и рядом — более тысячи автомобилей в разной стадии ремонта и три сотни нормальных автомобилей.

А к востоку от города мы пытались взять в кольцо остальных фрицев. Один немецкий лейтенант писал в своем дневнике:

"Против нас кубанские казаки. Мой отец как-то рассказывал о них, но как его страшные рассказы далеки от того, что вижу я. Их не возьмешь ничем. Они жгут наши танки... Сегодня моя рота была брошена на помощь стрелковому полку, попавшему в очень тяжелое положение. И я вернулся с поля боя с четырьмя солдатами. Что там было! Как я остался невредимым?! Прямо чудо, что я жив и могу писать. Они атаковали нас на лошадях. Солдаты бежали. Я пытался их остановить, но был сбит с ног и так ушиб колено, что ползком пробирался назад к реке. Говорят, что наша бригада перестала существовать. Если судить по моей роте, то это правда".

И это было правдой. После нескольких попыток восстановить целостность фронта немцы выдохлись на всем фронте и стали окапываться. Вот только фронта не было — были несколько полосок обороны длиной от двух до пяти километров, протянувшихся с запада на восток вдоль Кубани. Мы быстро окружили эти огрызки — к началу сентября через Хребет перевалило уже десять тысяч наших бойцов, еще столько же дала местная мобилизация, еще столько же — партизаны, и четвертый десяток — освобожденные военнопленные РККА. Против этих сорока тысяч сейчас стояло не более пятнадцати тысяч немецко-турецких войск, раздробленных на несколько очагов сопротивления. Три дня немцам помогли продержаться прибывшие сотня танков — с их помощью гитлеровцы смогли соединить свои окруженные части в несколько более крупных соединений, но коридоры между ними составляли максимум полтора километра, а то и менее — они простреливались насквозь и как таковой наземной связи между ними не было.

Немцы еще попытались окопать свои танки группами по три-пять машин под прикрытием пехоты — создать очаги сопротивления. Вот только в гористо-лесистой местности, со множеством скрытых подходов, это им не очень помогло. Наши на трофейных танках выезжали на открытую местность и затевали перестрелку с дальних дистанций — пытались выманить танки из укрытий. Если те не поддавались на провокации, мы шли ближе, еще ближе — и если немцы так и не проявлялись — ставили дымовые завесы и под их прикрытием взрывались на позиции фрицев. Порой, правда, их там и не оказывалось — разведка не успевала отследить все перемещения мелких групп фашистов. Но зачастую немцы тупо берегли снаряды, так как их не обнадеживали сведения насчет подвоза — даже если мы и не перерубали дороги, то как минимум нарушали движение по ним — на день, три, неделю — вот немецкие танкисты и жмотничали на свою голову. Впрочем, и щедрым не везло — когда танки обнаруживали себя, за ними начиналась охота мелких групп по три-пять человек — два гранатометчика и стрелковое прикрытие. Тут уж пехоте немцев приходилось обнаруживать свои позиции, пулеметные точки, минометы — и тогда наши танки начинали работать по ним, не высовываясь на линию стрельбы немецких орудий — обычных и танковых — а пехота под таким прикрытием подбиралась к немецким оборонительным сооружениям и выковыривала из них немцев. Впрочем, нервы у гитлеровцев были уже ни к черту, поэтому проблем с обнаружением огневых точек как правило не было — мы воевали с европейскими частями — сформированными в Европе, в основном из новобранцев — и Восточный Фронт был для них холодным душем после той пропаганды, что Геббельс тоннами лил в уши своих соотечественников. Здесь вам не тут.

Заодно мы обустраивали и освобожденную местность. К северу от Абхазии находилась Карачаевская АО с довоенным населением в 150 тысяч человек, из которых русских и карачаевцев было примерно поровну — по 45-47 процентов. Многие были призваны в армию (в РИ одних только карачаевцев за войну в РККА было призвано 15 тысяч человек), но многие еще оставались в родных селениях — не подходили по возрасту — были старше либо младше призывного возраста. И, несмотря на годы советской власти, в автономной области существовало и антисоветское подполье — притухшее с окончанием Гражданской войны, оно снова подняло голову в начале тридцатых, когда пошла коллективизация — в 1930м в АО вспыхнуло антисоветское восстание, причем численность восставших была немалой — более двух тысяч человек, и это только явные члены бандформирований, в которых как минимум четверть была бедняками, ну и остальные — середняки, кулаки, духовенство, бывшие офицеры, князья. После разгрома восстания многие ушли в подполье, создали банды, с началом войны эти банды впитывали и дезертиров, и забрасываемых на Кавказ немецких и турецких шпионов, а с приходом немцев и турок тут был создан "Карачаевский национальный комитет" — что-то типа местного псевдо-самоуправления. Создавались органы власти — назначались старосты, бургомистры, полицейские, причем бывали случаи, что на этих должностях оставались те же лица, что работали на аналогичных должностях при советской власти. Формировались и противопартизанские отряды — в них были не только карачаевцы, но и русские, и представители других народов. Ну, а раз формировались противопартизанские отряды, значит, были и партизанские — мы насчитали порядка 17 партизанских отрядов общей численностью в две тысячи человек, что было, конечно, меньше чем противопартизанских — примерно на треть — но надо учитывать, что многих призвали в армию.

(в РИ это не помешало полностью депортировать карачаевцев в конце 1943 года — после войны возвращаться в Карачай запретили даже тем, кто честно отвоевал против немцев всю войну — оставшиеся не смогли или не захотели разобраться с бандподпольем, поэтому всех и выселили, чтобы было легче бороться с бандитами, а не разбираться с каждым — свой он или враг — не было на это сил у государства, немец был еще силен)

Эти-то отряды мы и взяли под крыло, когда перевалили через Хребет и двинулись на север. Заодно производили зачистку сел и аулов от антисоветского элемента, хотя и выборочно — где-то те же самые люди, что работали бургомистрами, снова назначались председателями сельсоветов, где-то местные жители вступались за духовенство — и если какого-нибудь муллу не успевали расстрелять под горячую руку, то даже будучи активным антисоветским деятелем, он мог отделаться арестом, зачастую — домашним. Пока.

Ну а мы продолжали ковать железо не отходя от кассы. Сотня грузовиков, полторы тысячи бойцов, пятьдесят километров на север — и вот уже завязались бои за освобождение Ставрополя. До войны в городе жило более ста тысяч человек, с эвакуированными число жителей возросло до трехсот тысяч — и практически никто не успел уехать — так быстро продвигались фашисты через Кавказ. Восстание полыхнуло в городе с первыми же выстрелами. Немцев и румын, стоявших тут гарнизоном, рвали чуть ли не голыми руками — настолько осточертела власть фашистов. Впрочем, из фашистских пособников из числа местных тоже удалось спасти для суда далеко не всех.

Бои за город и его окрестности шли три дня, но уже в первый день мы начали осваивать богатую промышленность Ставрополя — помимо кожевенного завода, швейной фабрики, тут было немало крупных и средних предприятий. Для нас же самым интересным был металлургический завод "Красный металлист" (советский хэви-метал !), на котором до войны выпускались металлообрабатывающие станки, выполнялся ремонт двигателей внутреннего сгорания, а с началом войны на нем начался выпуск вооружения и боеприпасов. Ну, станки нам пока были не особо интересны, а вот остальные профили работы завода — более чем — за время боев у нас скопилось уже более сотни захваченных танков, еще больше орудий и более трех тысяч автомобилей. И более половины этого добра требовало ремонта. Мы его, конечно, уже выполняли на предприятиях других освобожденных городов, но в Ставрополе возможности ремонта были гораздо шире, тем более что немцы уже наладили тут ремонт своей техники. Да и оружие не помешает — на вторые сутки мы запустили производство труб для минометов и СПГ, а также выстрелов для них — сам Ставрополь находился на ставропольской возвышенности, но уже к северу от города начинались степи, через которые легко пройдут танки в любых количествах, то есть придется сжечь много техники, и надо было чем-то это делать.

А то, что немцы постараются отбить город — в этом сомнений не было — Ставрополь был крупным железнодорожным узлом, на котором скопилось немало грузов, а в округе — обмолоченное и собранное зерно и другие продукты — немецкая армия воевала практически на самообеспечении, вот немцы и заготовили здесь много зерна, но вывезти его толком не успели, да и не собирались — подвозить его к фронту можно по мере необходимости, да и молоть его на муку удобнее здесь. И теперь, если они его не вернут, фрицам придется провести голодную осень, а зиму они уже надеюсь и не переживут. Но пока время еще было — по нашим расчетам, чтобы собрать крупную группировку, немцам потребуется как минимум две недели — подвезти резервы с запада, а то и выдернуть их с фронта, и еще столько же, чтобы подвести их к городу и начать наступление. Месяц. Ну, может, три недели — вполне приличный срок, чтобы и успеть подготовиться, и вывезти максимум жителей и продовольствия на юг, в горы. Хрен фрицам без масла, а не ставропольский хлебушек.

Итак, к десятому сентября мы перевалили через Хребет из Абхазии, освободили Карачаевскую АО и часть Ставрополья, отмахав от перевалов до Ставрополя 200 километров, а от Сухуми — и все 250 почти точно на север, и это если считать по прямой. Но одновременно с походом через Хребет мы пошли на север и вдоль побережья Черного Моря, в итоге к пятому сентября мы освободили Кавказ на протяженности в триста километров — от дороги Туапсе-Майкоп на западе до Военно-Сухумской дороги на востоке. И если вторая дорога была условно проходима для колесного транспорта, то первая была вполне проходима для всех видов транспорта и военной техники — она шла через Шаумянский перевал, расположенный на высоте всего 512 метров и проходящая через покрытые лесами горы — рай для партизан и бандитов. Так более того — тут же — от Туапсе (200 километров на северо-запад от Сухуми, 120 километров на юго-запад от Новороссийска) до Майкопа (100 километров на северо-восток от Туапсе, в 150 километрах на запад-юго-запад от Ставрополя) — шла железная дорога, по которой еще до Революции вывозили из России зерно и нефть, а сейчас немцы активно использовали ее для перевозки грузов от Туапсе на южный фланг своего наступления. Соответственно, в порту Туапсе было много грузов, а также много немцев, и когда мы туда вломились, бои были жаркими, но недолгими — кроме тыловых немецких формирований, занимавшихся в основном перевалкой грузов с кораблей на железнодорожный транспорт, тут квартировали еще турецкие воинские части, которые несли больше охранные функции. Вот всех этих вояк мы за три дня и зачистили в ноль, разве что немцев набрали на обмен несколько сотен — кто смог уцелеть.

Но еще в первый день, как только прорвались к порту, мы провели ревизию и стали вывозить самые ценные грузы — оружие, топливо и продовольствие — удержать город мы не рассчитывали. Ну и распределяли по своим отрядам или по лазаретам добровольцев из местных или из пленных красноармейцев — только в освобожденном Туапсе наши ряды пополнились более чем на семь тысяч человек — если немцев еще кто-то мог перетерпеть, то с турками такое было невозможно — мы даже запустили пропагандистскую кампанию "Ждете немцев ? А за ними придут турки" — и такие листовки сотнями печатали в местных типографиях на нескольких языках и разбрасывали с самолетов — пусть и запоздало, но хоть кто-то еще задумается — а не лучше ли советская власть, чем турецкая, и кто там придет вслед за "культурными" европейцами — кто знает, кого они за собой притащат ?

Немцы сориентировались уже резко — ведь мы захватили крупный порт и перевалочный пункт, поэтому на нас была повернута аж целая пехотная дивизия, которая вообще-то предназначалась для отправки под Курск. Ну и мы, соответственно, подтягивали сюда свои отряды — роты и батальоны. В дневнике одного обер-фельдфебеля мы позднее прочитали следующее:

"Мы находимся в дремучих лесах Кавказа. Селений здесь очень мало. У города Туапсе идут тяжелые бои, драться приходится за каждый метр. Солдаты, которые были в России в прошлом году, говорят, что тогда было много легче, чем теперь на Кавказе. Почти постоянно мы находимся в ближнем бою с противником. Вокруг ужасный грохот, из леса на нас летят камни, свистят пули. Русские стрелки невидимы. А у нас потери и снова потери, ибо в горах мы лишены танков и тяжелого вооружения и вынуждены действовать винтовкой и пулеметом. Наши летчики хотя и помогают нам, но они ничего не видят в лесистых горах. Нас изнуряет жажда на этой отверженной богом высоте. Внизу, в долине, воды сколько угодно, но — увы! — там тоже сидят русские — озлобленные и упрямые".

Дали мы немцам прикурить. Еще бы — по нашим прикидкам, против тридцати тысяч немецко-турецких войск мы выставили в районе Туапсе почти пятьдесят тысяч, а общие потери врага еще до этого достигли уже двадцати тысяч человек, в основном турецкой армии, но и немцев был набито под две тысячи и еще столько же захвачено в плен. Причем по первости немцы еще пытались наступать, продираясь через горы, леса и плотную завесу наших ДРГ. А ведь у нас уже был и захваченный у врага автотранспорт — немецкий или захваченный немцами советский, и артиллерия — уже более сотни стволов включая корабельные — ушедшие в горы моряки Черноморского Флота с радостью осваивали захваченные корабли, и даже бронетехника, пусть и легкая — броневики, танкетки, легкие танки. Ну и полсотни самолетов — как перегнанных с нашей территории, так и захваченных здесь. Мы уже не были беззубыми, воевать было чем, тем более был дан приказ "Снарядов не жалеть" — если не отобьемся, все достанется врагу, так лучше все это выстрелить в него.

В общем, мы палили по немцу как сумасшедшие. И вдруг немцы закончились. Вот только что они еще пытались взять Туапсе, а тут — бац! — и тишина. Ну мы, конечно, прошли вдоль железной дороги Туапсе-Майкоп, освободили Майкоп, освободили Белореченск в 25 километрах к северо-западу от Майкопа — немцы стянули под Туапсе все силы, что были в наличии к северу от Кавказа, мы эти силы за три дня перемололи или как минимум блокировали отдельные отряды в горах и затем чуть ли не парадным маршем прошли к северу от Хребта. Пожалуй, Туапсе мы удержать сможем, хотя был на время. Что очень хорошо. Ведь в нем — НПЗ, питавшийся грозненской нефтью по трубопроводу (в РИ НПЗ был вывезен в 1942), но в цистернах нефти еще хватает, да и немцы уже восстановили подачу. А также — машиностроительный завод, военно-морская база, крупный порт, аэродром, ну и всякие там депо, электростанция, хлебозавод, фруктоварочный комбинат, рыбозавод, мясокомбинат — предприятия нужные и полезные. А электростанцию запитаем абхазским углем — мы как раз освободили Ткуарчальское каменноугольное месторождение и находившуюся рядом ГРЭС — этот же уголь пойдет и на другие электростанции освобожденных районов, да и на отопление домов и землянок, особенно в горах — их там сейчас рыли сотнями в день, так как мы собирались эвакуировать в горы практически все население освобожденных районов, и уголек очень даже не помешает — все лучше, чем заготавливать дрова — уголь и калорийнее минимум в пять раз, то есть меньше расходы на транспортировку, и добывают его уже механизированным способом, тогда как дрова — вручную. Сплошная экономия ресурсов, лучше угля только нефть, которая знай себе течет по трубопроводу — все трудозатраты уже вложены на этапе строительства нефтепровода и бурения скважин — мы прямо как эффективные приватизаторы, пока что-то не сломается.

А с выходом на Майкоп мы потрепыхаемся подольше, тем более что за неделю боев под Майкопом мы захватили 140 танков, 165 орудий и минометов, 2350 автомашин, 183 мотоцикла (в РИ — результаты контрнаступления РККА на Северном Кавказе), трофейные команды собрали без малого 385 тысяч артиллерийских снарядов, почти столько же авиабомб, 3 миллиона винтовочных патронов, на станции Майкоп — 600 вагонов с авиабомбами (РИ) — немцы скапливали боеприпасы в тылу, пока не были обустроены аэроузлы, которые можно было бы прикрыть ЗРК. На Майкопском же аэродроме мы захватили более сотни самолетов разных типов — в основном немецких, хотя были и советские. Попытка немцев высадить на аэродром воздушный десант чтобы хотя бы уничтожить эти самолеты с треском провалилась (в РИ десант на Майкопский аэродром с той же целью был успешно произведен РККА 24 октября 1942 года). Впрочем, немецким парашютистам не везло и с десантами на перевалы — три таких десанта по пятьдесят-сто человек мы тепло приняли своими охранными частями и потом доловили их остатки с помощью ДРГ и местных жителей, и немцы решили больше никого не сбрасывать.

И, пока мы громили немецкие части на горных отрогах, мы одновременно готовили горы к обороне — уже их северные склоны — по добытым сведениям, немцы уже начали переброску из-под Пензы и Саратова своих легкопехотных и горных дивизий, подтягивали с запада и дивизии союзников — румын, крымских татар — тех, кто был привычен к горам. Так что настоящая схватка была еще впереди, и к ней надо было подготовиться. Помимо обычного обустройства позиций и проходов мы организовали множество баз снабжения, так как упарились таскать все это караванами вслед за наступающими войсками или перекидывать с фланга на фланг продукты и боеприпасы — в зависимости от того, куда враг наступал пока мы его не смели с северных склонов Западного Кавказа. Сама база снабжения представляла собой несколько землянок или перекрытых расселин, куда складывались продукты, боеприпасы, медикаменты, а вокруг устраивались землянки для лазаретов или просто отдыха, узлы обороны, скрытые проходы, места для засад — база снабжения становилась опорным пунктом в глубине обороны, и чтобы добраться до нее, противнику придется преодолеть километры других узлов обороны, попасть не в одну сотню засад и пережить не один огневой налет из артиллерии и минометов. Мы собирались пролить в этих горах не одну цистерну фашистской крови. На сравнительно ровных площадках, а то и в руслах высохших рек обустраивались посадочные площадки. Горы должны были стать нашим неприступным бастионом.

ГЛАВА 27.

К сожалению, казаки были не только у нас — от окончательного разгрома немцев и турок спасли тоже казаки, только генерала Краснова. Немцы рассматривали казаков не как русских, а как потомков готов, поэтому позволили им сформировать казачьи части в составе Вермахта — в них пошли как белоэмигранты, так и советские граждане — пленные либо уже с оккупированных территорий. Всего к середине 1943 года в их рядах было свыше пятидесяти тысяч человек, которые в основном несли тыловую службу и боролись с партизанами — ну то есть охраняли свои станицы от турок и горских формирований вермахта. Эти-то подразделения немцы и начали стягивать в единый кулак. Казаки были вооружены стрелковым оружием, включая пулеметы, а также сорокопятками трехдюймовками, минометами — в общем, это были полноценные конно-пехотные части, разве что без бронетехники. И еще не дожидаясь окончательного стягивания этих частей к северо-востоку от Майкопа, фашисты бросили их на разблокирование своих окруженных частей из тех, что мы еще не успели добить. Казаки ударили мощно — прорвали завесу из наших ДРГ, снесли хлипкие опорные пункты, что мы начинали выстраивать вокруг окруженных и еще недобитых немецких частей — остатки немцев и турок вырвались из почти захлопнувшегося капкана. Более того — Ставрополь оказался в окружении, и лишь начавшееся сразу с его освобождением строительство оборонительных сооружений, а также несколько десятков единиц немецкой бронетехники, что мы успели отремонтировать на местных предприятиях, позволили стабилизировать обстановку.

Но тут уже и сами казаки стали активно интересоваться — с кем это они воюют. Наши бойцы, попавшие к ним в плен, много чего порассказали, да и взятые нами в плен казаки тоже много чего разузнали — пошел активный обмен информацией, а вскоре со стороны казачьих частей потек тонкий ручеек перебежчиков. Тут уже заволновалось немецкое командование — оно и ранее-то неохотно посылало казаков на советский фронт, так как часто происходили случаи перебегания на сторону РККА отдельных бойцов и даже подразделений, а один раз с фронта снялся целый казачий полк (в РИ уходили к партизанам). На Западный фронт и в Африку казаки отправляться отказались, да и части, воевавшие на Балканах против югославских и греческих партизан, уже прибывали на Кавказ и Кубань — домой. Немцы отправили их сюда нехотя, в качестве противовеса партизанам. А тут — мы. Немецкое командование попыталось было отвести казаков к северу, втиснуть между нами и ими свои части из немцев и турок, но казаки сказали "Погодьте, есть вопросы к той стороне". Немцам это не понравилось вот уже совсем, но на попытки разоружить казаки ответили занятием круговой обороны. В итоге на нашу сторону перешел целый казачий корпус — ну, без двух тысяч самых упоротых антисоветчиков. Точнее — перешел не сразу — еще три дня шли переговоры об условиях. Которые пришлось принять и которые неизвестно как получится соблюсти. Ну-ка — полный отказ от преследования перешедших на нашу сторону, обеспечение защиты семей, в том числе и тех, кто не захотел перейти и остался на службе в вермахте — а ведь эти люди наверняка подпадают под категорию ЧСВН — член семьи врага народа. И как их защищать ? Вывозить к себе в республику ? А станицы ? Да, задали казачки нам задачку. Но сейчас выбирать не приходилось — с ними наши силы к северу от Хребта почти что удвоились, а с учетом ставропольских и майкопских партизан, освобожденных из плена красноармейцев — и утроились — теперь нас было уже шестьдесят тысяч бойцов, и практически все при оружии, в основном трофейном — немецком и турецком, что почти одно и то же, но было и отбитое обратно советское оружие. И это только к северу от Кавказского хребта — к югу наших войск было еще больше.

Но к северу было и больше проблем. С выходом на равнинные участки наше преимущество кончилось — немцы имели возможность маневрировать по Кубанской долине и степи, тогда как нам требовалось передвигаться вдоль горных отрогов, что сложнее и медленнее даже без учета превосходства немцев в автомобильном и железнодорожном транспорте. А немцы зашевелились вовсю — мы ведь вышли в нефтеносные районы Краснодарского края, то есть начали угрожать непосредственно боевой мощи немецкой армии. Да, они могут подвозить топливо и с запада — из Румынии, и с юга — из Баку, и даже из Ирана, Ирака, да хоть Сирии или Египта, но здесь-то нефть, НПЗ для ее переработки — все под боком, транспортное плечо гораздо меньше, топлива можно привезти на север гораздо больше, а топливо — это кровь войны. Правда, майкопские партизаны вывели из строя много скважин, подпольщики постоянно срывали выработку топлива, но казаки вермахта до нашего прихода все плотнее брали территорию под охрану, немцы уже привезли на местные заводы своих нефтяников и постепенно налаживали производство — еще месяц-два — и производство топлива как минимум утроилось бы, так что фрицам было за что бороться.

К счастью, пока у немцев тут не было достаточно крупных сил, чтобы сковырнуть нас с освобожденных территорий. А освободили мы немало. Про южный — армянский — фронт я уже рассказывал — там мы к десятым числам сентября освободили север и восток Армении, Карабах, запад Азербайджана, северо-запад Ирана и Талышские горы, которые находились и в Азербайджане и в Иране. В руках турок, ну то есть немцев, оставалась западная часть Армении — Ереван и долина Аракса, Нахичевань, восточная и северная часть Азербайджана. К северу от Армении была Грузия, в которой также происходили бои, но турки, немцы и грузинские националисты пока держались стойко, хотя с последними также велись переговоры. Ну и на северо-запад от Грузии шла освобожденная нами Абхазия, часть Краснодарского края РСФСР вплоть до Туапсе, кусок Кавказского Хребта длиной триста километров (при общей его длине от Новороссийска почти до Баку более тысячи километров), и к северу от Хребта — линия вдоль Кубани — от Кодорского ущелья (70 километров на запад от Сухуми) она шла 150 километров почти на север до Невинномысска, затем 140 километров на северо-запад до Кропоткина и затем почти сотню километров на юго-восток до впадения в Кубань реки Пшиш — далее фронт шел уже по этой реке — еще 150 километров. Ну и к северу от Невинномысска мы вышли за Кубань — там был наш форпост — Ставрополь.

Так что к северу от Кавказа наш фронт протянулся на 600 километров — всего-то по сотне бойцов на километр, если всех вытянуть в линию. К счастью, у немцев с турками и нацчастями тут было еще хуже — по нашим оценкам, по двадцать бойцов на километр. Но они сосредоточили их на восточном и западном флангах — наша попытка освободить Краснодар увенчалась кратковременным успехом — после недельных боев мы были вынуждены оставить город, так как к нему фрицы подтянули две пехотные дивизии — наш Кавказский фронт оттягивал все больше войск, предназначенных для севера, что уже было неплохо. Попытка освободить Новороссийск была неудачной с самого начала — немцев там было просто немеряно и мы лишь насытили горы нашими ДРГ да установили контакт с местными партизанами.

К востоку от Кубани были кусок Карачаевской АО, Кабардино-Балкарская АССР, Северо-Осетинская АССР, Чечено-Ингушская АССР — туда мы также пока не совались — слишком много немцев, турок и антисоветски настроенных элементов. Скажем, в той же ЧИАССР вайнахское население в существенной своей части было настроено против советской власти — последняя вступила в противоборство с клановыми отношениями, заменяя кубовые (квартальные) советы старейшин сельсоветами, отодвигала и мусульманство — заменяла шариатские суды советскими, закрывала мечети, вместо школ при мечетях, где обучались только мальчики, организовывала советские школы с совместным обучением. Все это вызывало противодействие прежде всего родоплеменной верхушки, за которой следовала и часть местного населения — своим доверяли больше чем чужакам, которыми порой становились и те из своих, кто "переходил" тем или иным образом на сторону советской власти.

Но и центральная власть была не на высоте. Стараясь показать, что все народы как один участвуют в строительстве социализма, она безоглядно ставила на руководящие посты местных жителей. В итоге НКВД боролось с бандподпольем вяло, колхозное строительство по сути провалилось — шейхи мюридских братств — сами или через своих мюридов — проникли практически на все посты колхозов и успешно торпедировали все решения, а круговая порука с клятвой на Коране обеспечивала безопасное создание липовой документации таких "колхозов" — колхозы стали просто еще одним инструментом в руках местной знати в деле укрепления своей власти. Как и другие советские органы, и даже органы НКВД — последние порой и проводили операции, но только если отряды состояли из русских или других народов. Но в горной местности вообще вести боевые действия трудно, еще труднее, если они ведутся против бандитов из местного населения, еще труднее, если все население повязано круговой порукой и даже если не участвует в бандах непосредственно, то всячески покрывает их участников, ну и сложность становится совсем запредельной если эти банды отлично вооружены — не только оружием с дореволюционных времен, но и особенно полученным во время Гражданской войны и даже позднее. Причем часто эти отряды были вооружены даже лучше отрядов НКВД — так, при ликвидации одной банды были захвачены три горные пушки системы Виккерса производства 1920 года — оружие активно поставлялось из Турции и Персии на средства Англии в 20е и 30е годы.

Так что даже за полгода до войны в республике было зарегистрировано 31 бандповстанческое проявление, и с началом войны бандиты активизировались — только за два месяца их было уже 40. С началом же войны была организована Национал-социалистическая партия кавказских братьев, причем ее организовал адвокат и член ВКП(б), быстро ставшую чем-то типа объединения бандитских структур общей численностью более тысячи человек. В ноябре сорок первого появилась Чечено-Горская национал-социалистическая подпольная организация численностью более полутора тысяч человек. Этим и другим организациям или просто отдельным бандам помогали и немецкие агенты, которые особенно активно стали забрасываться в ЧИАССР с начала сорок первого, еще до войны.

Так что с бандами все был очень "неплохо", чего нельзя сказать о призыве — если в сорок первом от призыва уклонилось только половина призывников, то в сорок втором — уже две трети, поэтому в апреле сорок второго призыв чеченцев и ингушей в РККА был просто отменен. И даже в сорок третьем, когда в армию набирались вроде бы добровольцы из партийного и комсомольского актива, уклонилось от набора или дезертировало позднее почти две трети из трех тысяч человек.

Так что вайнахских партизан в ЧИАССР было мало, а вот русских — наоборот — тут еще помнили резню, устроенную местными жителями по отношению к русским во время Гражданской, поэтому русские не стали дожидаться повторения тех событий — и так как они еще не были излишне отравлены дружбой народов, то борьба с бандами, а потом с немцами и турками, тут только разгоралась, благо многие милиционеры из вайнахов также переходили в банды, то есть вскрывали свое истинное лицо, а не ходили по домам отбирать оружие у русских, чтобы оставить их беззащитными перед бандами, как было в девяностые. И даже несмотря на призыв русских в армию партизанских отрядов тут хватало, благо что русских до войны тут было под двести тысяч, тогда как вайнахов — около четырехсот. Вот с этим-то партизанскими отрядами мы и налаживали связь — по радио, самолетами. В других республиках было примерно то же самое, а в Осетинской и много местного населения воевало против оккупантов. Но в целом большими силами мы пока на восток Северного Кавказа не совались.

Северный фланг нашего Кавказского Фронта, казалось бы, был открыт для наступления — завеса немецких войск там была очень жидкой. Но и нам туда лезть было не резон — важных для немцев точек там близко не было — засушливые безводные степи и все — ну и калмыцкие формирования. До Астраханского фронта — 450 километров на северо-восток по прямой — просто не дойдем. До Сталинградского фронта — еще дальше. Ну вот Ростов-на-Дону — 250 километров от нашего северного фаса. Так тоже не дойдем — на восточное побережье Черного моря постоянно прибывают транспорты с войсками и грузами — немцам будет чем нас встретить, это уж не говоря о том, что наши кавказские части не готовы к таким длительным наступательным операциям и даже маршам — обвыклись бы в обороне под руководством наших инструкторов — и то хлеб. Возникал клинч — мы не можем идти дальше, немцы пока не могут сбить нас с позиций. Да им особо и не надо — типа пусть турки там воюют.

Между тем севернее, напомню, в эти же дни шло наше наступление на юг. Разгромив двадцать девятого августа немецкие части, наступавшие на Курск, мы стали продвигаться дальше на юг и юго-восток. Белгород мы захватили с наскока первого сентября, попытка наступать на юго-юго-запад, на Харьков, была остановлена немцами, но на юго-востоке в немецкой обороне зияла дыра — в нее-то мы и полились. Сначала — по междуречью Северского Донца и Оскола — сто километров до Изюма мы прошли за три дня — у немцев тут были только тыловые службы да полицейские подразделения в основном из союзников — румын, венгров, хорватов, словаков, итальянцев, бандеровцев из тех, что воевали совместно с немцами а не против них, так что нашим боевым группам все эти 'силы' были на один зубок. К тому же впереди боевых групп шел авангард на немецкой технике и в немецкой военной форме, а тыловики не ожидали увидеть здесь русских, поэтому бои в населенных пунктах сводились в основном к отлову пленных.

Всего за эти три дня мы смогли сформировать шесть боевых групп численностью по одной-полторы тысячи человек, паре-тройке десятков танков, до полусотни БМП и вездеходов, до полусотни же стволов буксируемой артиллерии и минометов, ну и пара-тройка Аистов, которые использовались и как легкие штурмовики, и как разведчики, и как транспортники грузоподъемностью до полутонны, если недалеко. Пехота же и боеприпасы ехали на автомобильном транспорте, в основном трофейном. Белый Колодезь, Великий Бурлук, Купянск, Шевченково, Балаклея, Изюм — эти и множество других городков и поселков только и ждали, когда их освободят — порой больше времени уходило на то, чтобы сформировать из местного ополчения отряды для охраны своих населенных пунктов, вооружить их трофейным оружием, организовать строительство оборонительных сооружений, распределение продуктов среди населения, начать эвакуацию на Большую Землю — уже нашу — хотя бы детей и некоторых женщин, чтобы уберечь их от предстоящих боев — местное население ни в какую не хотело повторной оккупации и, похоже, собиралось драться насмерть. За эти три дня в придачу к десяти тысячам наших бойцов, находившихся в составе боевых групп, численность ополчения достигла уже пятидесяти тысяч человек, причем две трети их них были вооружены стрелковым оружием, пусть даже немецкими карабинами с ручным перезаряжанием, к тому же оно получало на баланс трофейную артиллерию и минометы — где-то шестьдесят стволов, и также — СПГ и гранатометы, чтобы жечь танки. Ну и сколько-то зенитной артиллерии — в основном немецкой. Что со всем этим делать — было непонятно. Мы-то собирались пошуметь в немецких тылах, чтобы отвлечь хотя бы часть сил врага от основных фронтов — нашего и восточного. Но теперь заваривалась такая каша, что волей-неволей приходилось шуметь все дальше и дальше от нашего фронта — теперь чтобы отвлечь силы немцев от свежеосвобожденных территорий.

На запад — за Северский Донец — нам проникнуть крупными силами не удалось, так что мы перебрались на восток — за Оскол — и пошли шуметь там. Но легче всего проходило продвижение на юг. Легендарный Славянск, Краматорск, Константиновка, Горловка, Енакиево — сто километров были пройдены всего за два дня, после чего немцы смогли собрать достаточно сил, чтобы остановить наш прорыв дальше на юг — Донецк, который в это время назывался Сталино, мы освободить пока не смогли. Северная ветка нашего дальнейшего движения на юг — вдоль Северского Донца — Лиман, Северодонецк, Лисичанск и наконец Ворошиловград (в мое время — Луганск) — протяженностью 150 километров — была освобождена за четыре дня. А потом группы от Ворошиловграда повернули на юг, где в пятидесяти километрах встретились с западной группой в Красном Луче.

К этому времени тут действовали уже семь боевых групп численностью до двух тысяч человек. С сотней танков и парой сотен БМП и вездеходов, да на автотранспорте — это была грозная сила в условиях, когда у немцев тут были только тыловые части. Попытка освободить Донецк повторным наступлением, но уже с востока, снова не удалась, поэтому группа за три дня прошла крюком через Новошахтинск и Шахты 160 километров — сначала на юго-восток, потом — на юг, вдоль Дона — и опа! — девятого сентября она врывается в Ростов-на-Дону. Трехдневные бои в городе задержали ее на некоторое время, но уже к двенадцатому сентября группа была готова действовать дальше — местное ополчение и освобожденные из плена красноармейцы сбиты в боевые подразделения и вооружены, укрепления первой очереди вырыты и осваиваются этими войсками, запасов в городе просто немеряно — и оружия, и боеприпасов, и медикаментов, и продовольствия — Ростов был у немцев крупным перевалочным пунктом, где грузы выгружались с кораблей на склады и затем развозились по железной дороге на север и северо-восток — против нашего и восточного фронта. И если подвоз по морю шел как по часам, то вывоз грузов дальше на север испытывал трудности — наши высотники во время челночных рейсов на Кавказ постоянно сбрасывали вниз управляемые бомбы — все-равно пролетают мимо, так чего бы и не побомбить по пути фрица, особенно когда в Армении, а потом и Абхазии оборудовали посадочные полосы и добыли достаточно топлива — бензина или спирта, так что в рейсы можно было взять и дополнительный груз — все-равно он лимитировался не только весом, но и объемом, так что одного оператора и с десяток бомб можно было и прихватить.

И бомбили мы в основном железные дороги — прежде всего мосты, но не только — сбросить бомбу на полотно — значит приостановить движение как минимум на час — пока обнаружат что полотно повреждено, пока подвезут ремонтную бригаду, рельсы и шпалы, пока засыпят воронку и отремонтируют путь — вот время и прошло. И если таких подрывов сделать пять-семь штук за рейс — вот уже три-четыре часа дорога стоит. А если удастся подорвать какой-нибудь мост — пусть и не самый большой, но не защищенный немецкими ЗРК — дорога может встать и на сутки, да и попадание в паровоз или хотя бы в состав останавливает движение часов на пять. А таких рейсов мы делали в день до десятка. Половина бомб — на пути туда, половина — на пути обратно — и вот дороги работают хорошо если на треть мощности, да и убыль паровозного и вагонного парка уже начинает сказываться. Так что немцам все чаще приходилось везти грузы на север на автотранспорте, а пехоте и танкам — так и вообще двигаться своим ходом — чем дальше, тем все больше снабжение немецких войск провисало. Правда, нам это тоже аукалось — эти медленно идущие боевые части как раз и останавливали наше распространение на юг — так-то они быстро проскакивали бы по железной дороге до фронта и нам бы не мешали, а так — приходилось вступать с ними в бои, выстраивать против них оборону. Конечно, эти же факторы позволяли держать южный фланг открытым, да и встречные бои с неподготовленными колоннами — ну откуда тут, в глубоком тылу, русские ! — проходили с разгромным счетом, так что немецкие транспортные колонны служили существенной подпиткой нашим наступающим на юг частям. В общем, это была палка о двух концах, но бережливо собранные для нас немцами в Ростове запасы были для нас очень кстати. К тому же и вдоль Днепра и к востоку от него мы устроили такую же 'рельсовую войну', поэтому еще дней десять можно было не ожидать подхода крупных сил.

А наша ростовская группировка, забравшись уже в глубокий немецкий тыл, оказалась в очень выгодном положении. Ее то мы и двинули на юг, дополнительно нарастив ее численность из местных пополнений и трофейной техники, в том числе и танков. Там и идти-то было всего ничего — от Ростова двести километров на юг — и уже северный фланг нашего Кавказского фронта. Но мы двинули ее немного западнее, и через 250 километров и три дня — сумасшедшие темпы ! — эта группа вламывается в Краснодар с севера и повторно его освобождает.

Тут уж рушится вся система обороны, что немцы выстраивали против наших войск, так что в итоге мы освободили Кубань на всем ее течении, перерезав немцам путь от Новороссийска на север — сам город немцам опять удалось удержать за собой, да мы его особо и не штурмовали — обозначили наступление, да больше обложили его ДРГ и собственно обороной в лесистых горах.

Тем временем наш фронт на севере трещал и прогибался под ударами немецких войск — все-таки мы отправили на юг довольно большое количество бойцов и бронетехники, чтобы их можно было быстро восполнить. Да и освобожденные районы обкладывались немецкими войсками все плотнее — так, Ростов-на-Дону был уже плотно обложен с востока и запада — немцы как пригнали из Европы новые дивизии, так и сняли их с восточных фронтов — прежде всего Сталинградского. Теперь нам надо было особенно хорошо подумать — что делать дальше.

По идее, надо бы возвращаться на север и высвобождать Ростов из окружения. Это был самый напрашивающийся вариант действий. Вместе с тем, наша оборона вокруг Ростова укреплялась с каждым часом — десятки тысяч жителей километрами копали окопы, траншеи, противотанковые рвы, доты — по нашим оценкам, чтобы взять город штурмом, немцам потребуется до семи пехотных дивизий и десятки тонн артиллерийских снарядов и авиабомб — не так уж просто выковырять пехотинца, если он как следует окопался. А на подвоз всего этого добра немцам потребуется неделя как минимум, которой у них не было — изъятые со Сталинградского фронта части ослабили немецкую оборону и РККА уже начала наступление в промежуток между Доном и Сарпинскими озерами, которые шли на юг от Волги южнее Сталинграда — ранее фронт напротив Сталинграда как раз установился по излучине Дона и этим озерам, а между ними образовался неприкрытый естественными преградами промежуток — в него-то и вломились пехота и танки Красной Армии, и понемногу заходили за оборонительную полосу немцев, протянувшуюся вдоль западных берегов Сарпинских озер. Так что свободных сил у немцев здесь и сейчас не было — мы уже перехватили переговоры, из которых следовало, что немцы будут возвращать часть пехоты обратно на север, чтобы купировать наступление РККА.

Нам же бить на север смысла не было — немцев не обгоним, а моторесурс и топливо растратим в длительных маршах — до Ростова тут было 250 километров на север и затем еще триста на северо-восток до района наступления РККА. И этот рейд будет проходить под постоянными налетами немецкой авиации — своего зонтика из истребителей там у нас уже не будет, а крупнокалиберными пулеметами и ЗСУ-23-2 можно отбиться только от истребителей и пикировщиков, но не от высотных бомбардировщиков, которыми в открытых степях нас можно будет раскатать только так — не помогут никакие балки и овраги. Идти на восток — до Астраханского фронта — не сильно ближе — если считать от Краснодара, где сейчас находилась наша танковая группировка — то более 650 километров, и это по прямой. Тут те же самые факторы — моторесурс, топливо, авиация.

Но и простаивать танкам — тоже не дело. Оставался единственный вариант — брать Баку. Это окончательно прервет сообщение немцев и турок через Кавказ и заодно лишит их бакинской нефти — куш большой. Возникал вопрос — как туда добираться. Идти к северу вдоль Кавказа — это более семисот километров на юго-восток до Махачкалы и потом еще триста почти на юг до самого Баку. До астраханского фронта вроде бы ближе, но если мы освободим Баку — Астраханский фронт сдвинется сам собой, а потом не придется освобождать еще и Баку. Выгодно. Но к северу от Кавказа — немецкая авиация. Помимо множества формирований — все-таки рядом фронт. Еще вариант — идти южнее Главного Кавказского Хребта — через Абхазию, потом через Грузию и Азербайджан. Этот маршрут имел несколько плюсов — немецкая авиация там почти отсутствует, половина пути пройдет через уже освобожденные нами территории, попутно освобождаем Грузию — сплошная выгода. К тому же часть маршрута — от Туапсе до Сухуми — а это двести километров — можно проделать морем. Это дает экономию топлива и моторесурса, а риск сравнительно невелик — военный флот Оси мы отогнали авиацией и своими кораблями, разве что подлодки могут кого-нибудь потопить, но тут работала наша авиация — уж не знаю насколько эффективно — пока никакой подлодки не потопили но пару спугнули. Со слов самих авиаторов. Да и много ли этих подлодок — ранее они никому из врагов тут не были нужны, а с момента освобождения прибрежной зоны Черного моря и появления у нас флота прошло слишком мало времени, чтобы перегонять их сюда. В общем, риск морской перевозки войск выглядел невеликим. А вот если освободить грузинский Поти, то морской маршрут продлится еще на сто километров. От него по маршруту Кутаиси-Тбилиси-Ленинакан-Баку получается семьсот километров. То есть сам маршрут выйдет немного длиннее, зато без авиации, частично — морским транспортом, а основные магистрали в Грузии и Азербайджане вполне сносного качества, по ним можно перемещать большие массы войск без опасений, что дороги будут разбиты, войска начнут в них вязнуть и скорость передвижения снизится до неприемлемых величин. К тому же — от Поти более пятисот километров можно проехать по железной дороге. То есть мы будем расходовать моторесурс и топливо для бронетехники только на погрузку-выгрузку, но и на начальный маршрут от Краснодара через Майкоп до Туапсе и на конечный маршрут до Баку — а это на круг двести-триста километров. Решено — берем Поти.

КОНЕЦ Книга 3.Перелом.Часть 3.