Исправить наркома Ежова

— На расстреле! Упал неудачно, ударился.

— Ты упал? — уточняет он.

— Я... То есть, он. Ежов. Но я был им.

— Угу... — мрачно задумывается он.

— А пятно это... — демонстрирую я ему измазанный рыбой рукав. — Пятно это той от той самой рыбы, что лежала в газете. Я на совещании на секунду глаза закрыл, а просыпаюсь... Вот. — Беспомощно развожу я руками.

— Радужка в норме, лоб — тридцать семь, максимум... А знаешь-ка что, братан? Ты бы не поленился, а заехал ко мне в Кащенко завтра... С утра, допустим? Как тебе?

— Больным, значит, считаешь?..

— Зачем сразу больным, эй? — губы раздвигаются в улыбке. — Нет такого понятия — больной, забудь — есть отклонения от, эмм... Нормы. Посмотрим, обследуем — я лично тобой займусь, не переживай! У нас там знаешь, какие медсёстры, Колян? М-м-м-м... Я вот недавно...

Юрка участливо тараторит, стараясь казаться весёлым, а я почти не слушаю, оглядывая окружающую обстановку. Этот дом, как и многие на Тверской, сталинской постройки, помнит он и Ежова, как и многих других деятелей того времени.... Интересно, а что располагалось тут в тридцатые? Явно ведь, не кофейня 'Канчеллерия'?

Что-то происходит. Оранжевые обои неожиданно становятся прозрачными, исчезая и растворяясь, а вместо них появляется грубая побелка. Сквозь стильный столик с говорящим Юркой становится видно массивную деревянную контору, подобно тем, что стояли в старых почтовых отделениях. Через несколько секунд нет ни столика с Юркой, ни снующих официанток в холщовых передниках... И я не сижу уже, а стою, лихо заложив руки в карманы галифе. Совсем как в далёкой молодости, перед войной. Когда работая слесарем любил гулять по городу вот так, по-блатному.

— Елизавета Геннадьевна? — франтовато ставлю я сапог на носок. — Пардон муа, так сказать, от нас к вам?

Заливистый кокетливый смех раздаётся в ответ, и я приосаниваюсь ещё больше.

Мне хочется казаться галантным и обаятельным, и потому я, ко всему прочему, сжимаю в зубах папиросу, выпуская облака дыма в потолок.

— А что это вы, Николай Иванович, так непонятно говорите? — отвечает мне красавица в гранатового цвета помаде на губах, опершись на конторку. — Мне и половины не разобрать!

— Это хранцузский, Елизавета Геннадьевна! — отвечаю я улыбаясь. — Что-ж вы думаете, мы там совсем необразованные, а?

— Какой вы... Загадочный и разносторонний, Николай Иванович! Каким и должен быть настоящий мужчина!

Правильно говорит, молодец. Хорошая баба! Постояв чуток, я подваливаю поближе к стойке. Так сказать, на абордаж.

— А как смотрят красавица на то, чтобы прокатиться по шоссе? Так сказать, с кортежем? Цветы-ягодки ихних щёчек не нуждаются в ветерке за окошком красивого авто?

Как удачно я сказал!

— Что вы, Николай Иванович, как можно? Рабочий день ведь на улице! Заведующий наш ругаться будет, товарищ Киреев... — опускает та глаза в пол. — Прогул поставит! Он мне завсегда их ставит за опоздания! — та переходит на шёпот. — Злюка, каких свет не видывал! Грозился уволить!

Заведующий, говоришь? Прогулы?

— Начальник? — запах её духов сводит с ума, и встав на цыпочки, я касаюсь щекой её губ. Робкая, поцелуй почти не чувствуется... Гранатовый, поцелуй — Начальник, значит? А ну-ка...

Кивнув охране, делаю несколько быстрых шагов к двери, за которой попрятались сотрудники ателье. Так её, пинком!

Персонал скучковался в дальнем углу, за кучей отрезов — бугай-переросток в толстовке да несколько девок-швей, столпились вокруг, будто овцы у барана. Последний сразу вызывает у меня стойкое чувство неприязни — слишком высокий, не люблю таких.

— Здравствуйте, товарищ Ежов! — голосит нестройный хор.

Киваю легонько. Охрана расходится по комнате, встав у окон.

— Киреев? — цежу сквозь зубы.

— Я, товарищ Ежов! — белый как мел директор выдвигается из кучки.

В каждом движении видна раболепная покорность... Даже смешно — бугай, а кажется маленьким! Я вот, метр с кепкой, а какой большой!

— Ты не родственник того самого Киреева? Расстрелянного, как враг нашего трудового, советского народа? — громко интересуюсь я.

Человек меняется в лице, хотя казалось бы — куда уж?

Возле Киреева мгновенно становится пусто: только что ещё стоял человек в окружении сотрудников, и — бац, на тебе — совсем одинёшенек.

— Слушай теперь меня внимательно, 'товарищ' Киреев...

Сквозь грубую побелку проступают оранжевые обои, ателье растворяется, закачавшись в белесом мареве...

— Коля, Коля!!! Очнись!!! — кто-то безбожно лупит меня по щекам. — Коля, твою мать, не дури, ну?!..

Нет ни сотрудников ателье, ни Киреева с белым лицом. Даже грубой побелки и красавицы в гранатовой помаде — тоже, нет. Есть только испуганное лицо Юрки совсем рядом и кофейня. Как её там? 'Палаццо делла Канчеллерия', в старом доме на Тверской.

Где всё по-прежнему: академическая парочка за соседним столиком, шмыгающие официантки в холщовых передниках...

— Очухался? — Юрка внимательно смотрит мне в глаза, после оглядывается. — Ну, брат, я не ожидал: ты отрубился мгновенно, зрачки закатились и опал на спинку... Как от передоза... — он пристально щурится: — А ты часом не это, брат... Не балуешься наркотой?.. А то знаешь, штука такая...

— Очумел? — выдавливаю я, с трудом распрямляясь. — Сколько я был в отключке?

— Я время не засекал, конечно, но с полминуты с гарантией. — Юрка снова вперивается в меня глазищами, словно что-то увидел. — Скажи, а ты...

— Ты не поверишь, но я только что видел сон, Юр.

— Сон?

— Да. Про Ежова и это же место. Раньше здесь находилось ателье, а Ежов приезжал сюда к одной из любовниц.

Вкратце я пересказываю очередное видение психиатрическому другу. Друг, к его чести, на сей раз предельно серьёзен.

— Гранатовая, говоришь? — угрюмо спрашивает тот, когда я заканчиваю. — Помада?

— Ага. Ежов маленьким был, метр с кепкой. Ну, и поднялся на цыпочки, чтоб та его чмокнула.

Ничего не отвечая, тот внимательно осматривает ладонь. Затем, перегнувшись через столик, бесцеремонно трёт мою щёку пальцем. От неожиданности я даже не успеваю отдёрнуться, а когда делаю это со словами: 'Да всё уже, тут я!!!..', тот, ничего не говоря, молча бухается на место. И тут до меня, что называется...

— Помада?!..

Ещё раз глянув в ладошку, тот пожимает плечами.

— Покажи!

Тот нехотя протягивает руку. Ту самую, которой лупасил меня по фейсу, приводя в чувство. Между указательным и средним пальцами отчётливо виднеется красное пятно. Насыщенно-гранатового такого цвета. Точь-в-точь как у той красавицы, что улыбалась Ежову за стойкой ателье тридцатых годов. Мля...

— Ты понимаешь, старик, что этого просто не может быть? — прихлёбывая из очередной кружки, Юрка расходится вконец. — Потому что не может быть никогда? Не может человек перемещаться во времени, ещё и принося оттуда материальные, понимаешь? Материальные, вещи! Помада и рукав твой в рыбе, как и синяк — они материальны, понимаешь? В глюки и психиатрическую картину, ты уж прости — обусловленную неврологией, опухолью, наркотой, ещё чем — я поверил бы, как два пальца. Там ещё и не такое люди видят, но тут... — с этими словами Юрка делает солидный глоток, разом вливая оставшиеся полкружки в бездонное чрево. — Официант!.. Ка! Повторить!

— И что мне теперь? — отставив кофе, я бездумно таращусь в освещённую Тверскую за окном: бесконечный поток автомобилей, мигающие рекламные вывески... Кому-то есть дело до меня?

— Что, что... Не верю я. Целовался сегодня с кем-то, признавайся?

— Нет...

— Кстати... — задумывается он. — А ты Сталина не видал ещё? В своих образах?

Пожимаю плечами:

— Сталина не приходилось. Расстрелы в основном, дачу его... Дочка у него с моей Наташкой ровесница. Я гуглил — приёмная, вроде. Но тот от неё без ума был.

— Угу, угу... — Юрка задумывается. — Слушай, такой вопрос к тебе: ты этого своего Ежова изнутри видишь, говоришь? Ну, то есть, он — это ты как бы, да?

— Не мой он, и не надо тут...

— Ну, Ежова, не обижайся? — заглядывает тот в пустой стакан.

— Ну, да.

— То есть, получается, вы одна личность в твоих глю... Снах?

Я задумываюсь.

— Вроде бы. Но при этом я наблюдаю происходящее как бы изнутри.

— То есть всё-таки не одно сознание, получается? Разные?

— Получается, так.

Юрка торжествующе принимает от ошалевшей уже бегать туда-сюда официантки очередную порцию алкоголя. Дождавшись, пока та исчезнет, прихлёбывает, подмигнув:

— Понимаешь, к чему я клоню?

— Неа.

— Ну, включи мозг, старик: если ты видишь происходящее изнутри, отдельной личностью, попробуй начать делать что-то от себя самого! Находясь в нём!

— Как это? — не понимаю я.

Вид Юрки являет собой полнейшее разочарование. Будто все его труды пошли прахом из-за какого-то полного тупня меня.

— Как это, как это... — недовольно морщится он. — Взять, и сделать что-то не от лица наркома НКВД Николая Ежова, гори он в аду, а от тебя, Николая Костикова! Ведущего пиарщика своих рогов и копыт, или, что у вас там за контора...

— Неважно. Продолжай? — я больше не смотрю в окно. Внимание моё всецело сконцентрировано на Юрке.

— Ну, сам не понимаешь, что ли? Приснился тебе твой друган, к примеру...

— Юр!

— Ладно, ладно. Приснился тебе палач и кровопийца Николай Ежов. Что у него там? Очередной расстрел?

— Допустим?

— А ты берёшь такой, и расстрел этот отменяешь. Говоришь мол: приказываю освободить таких-то и таких-то, невиновны они, мол, и жертвы произвола. Бинго — и люди живы, и ты понимаешь, что берёшь свои глюки под контроль!

— И что потом?

— Что, что... Не знаю. Ежова твоего наверняка пристукнут, как не выполнившего разнарядку партии и самого, так сказать... — довольное лицо его излучает свет и радость. — А ты избавишься от дурацких глюков! Навсегда, причём. Ну, каково я придумал?

Я смотрю на него, и спина покрывается зябкими мурашками. Потому что только сейчас, со словами друга детства и по совместительству — психиатра, до меня начинает доходить весь ужас происходящего со мной.

— То-то и оно, Юр. Я же про синяк тебе рассказывал, да? Помаду — сам видел? Пристукнут Ежова, и... А его и без того, кстати, скоро пристукнут. Судя по событиям, сны мои — про осень тридцать восьмого. Закат карьеры, Берия уже в наркомате и во всю прибирает дела. Весной тридцать девятого кровавого карлика арестуют, предварительно переведя в наркомы водного транспорта, а расстреляют в феврале сорокового. Полтора года, от силы. Понимаешь, о чём я?

Юрка становится серьёзным. Подумав чуть-чуть и отставив пиво, говорит без тени усмешки:

— Я как врач, Колян, во всю эту ерунду не верю и никогда не поверю, иначе несоответствие профессии и все дела... Нельзя мне, понимаешь? Я в дурке работаю, у нас и без того хватает всяких... Наполеонов с Колумбами. В последнее время Теслы вон гурьбой пошли, да Илоны Маски — в тренде сейчас, понимаешь ли... Ежовых нам только там не хватало.

Наверняка, на лице моём в этот момент отображается такая гамма эмоций, что тот не выдерживает:

... — Но как твой друг, Коль, дам тебе совет... — тот брезгливо вытирает ладонь о скатерть. — Попробуй взять свои сны под контроль, иначе под контроль они возьмут — тебя. А в Кащенко ты ко мне завтра заскочи, не поленись. И возьми отгул на весь день — пятью минутами не обойдёмся.

Поймав испуганный взгляд, тот уверенно кивает:

— Заскочи-заскочи, надо, Коля. Рыба, помада, синяки — всё это здорово, конечно, но случай, сам понимаешь. Официант, счёт за этот столик!

Второй час я бесцельно колешу по вечерней Москве — встречный свет фар и попутные красные огоньки, мигающие светофоры, чернеющий под светом фонарей мокрый асфальт... Редкий пешеход опасливо перебежит дорогу по белеющей зебре, и в такие моменты приходится притормаживать — и то, верно: не давить же лоха, который не смог накопить себе на четыре колеса? Зарабатывая себе головную боль и таскание по судам из-за полного жизненного неудачника...

Домой ехать совсем не хочется, дома ждут Наташка и совесть. Совесть об одинокой дочке и отцовских обязанностях, на которые я сегодня окончательно забил.

Глядя на очередную мужскую фигуру, рысцой преодолевающую дорогу, я с ненавистью представляю образ пешехода, который давно и прочно сформировался в моём водительском сознании: это обязательно должен быть хлипкий интеллигент в очёчках, с портфельчиком из дерматина в руке. Работающий в полузабытом НИИ чертёжничком и с кучей детишек дома, ожидающих того во главе с властной беременной бабищей. Непременно в бигудях и засаленном халате... Тьфу! Придя домой за порцией котлет из супермаркета (у властной бабищи есть дети и нет времени на стряпню), тот сразу усядется за старенький компьютер. И допоздна будет рисовать, подслеповато щурясь, какой-нибудь калымный чертёж налево. А когда его срубит окончательно, то, прокравшись в спаленку, с опаской уткнётся в спину жены с солидными висяками жира. И если ему повезёт, и та не проснётся, сможет погрузиться в короткое небытие. Избавленный от необходимости поступательных движений в вожделеющий мужика (пусть и такого), кусок жира...

Яркая неоновая надпись привлекает внимание, и я лихо притормаживаю у остановки. Несколько калек в ожидании троллейбуса зябко ёжатся под мерцающей огнями вывеской пристройки: 'Моментальные займы. Работаем круглосуточно. С Вас только паспорт!'. Чуть ниже, на огромном подсвеченном плакате изображены улыбающиеся парень с девушкой, довольные жизнью, спортивными фигурами и веером пятитысячных в руках. Естественно, обращение 'Вы' выписано с большой буквы, ведь всяк входящий сюда должен осознавать свою значимость для будущих коллекторов...

Как раз в этот момент сгорбленная тень открывает дверь заведения, ныряя внутрь.

Потенциальный клиент у конкурентов? А ну-ка...

Выйдя под моросящий дождь, я закуриваю и подхожу ближе, заняв позицию напротив освещенного витринного окна.

Внутри всё чисто и цивильно, с претензией на деловую (и даже банковскую!) атмосферу: несколько столов, оргтехника, стеллажи с увесистыми папками. Две девушки в белоснежных блузках и зелёных кашне, стилизованные под сотрудниц Сбербанка... Ещё бы — жертва должна свято верить, что попала в солидную, уважаемую контору!

Только вот, лица у этих 'девушек'... В 'Сбере', всё-таки, они другие. Я не верю в бога, но говорят, шельму тот метит, и неспроста: зайди в любую группу ПТУ, готовящее швей-мотористок, ткни пальцем в 'камчатку' да подыми оттуда двух общажных девах, задарма дающим всему курсу и близживущей шпане. Только сделай это, для чистоты эксперимента, утром, в понедельник (в воскресенье у какого-нибудь местного Коляна отмечалась, к примеру, днюха и было весело). И легко получишь двух таких сотрудниц микрокредитной разводиловки. Обрядив их соответствующе, разумеется.

Пока та, что рыжая, натужно улыбаясь, обрабатывает потрёпанного жизнью мужичка, вторая уже уткнулась в компьютер, шурша пальцами.

Приглядываюсь — ага! Паспорт-то уже у неё, родимой!