Школьные забавы (Декамерон конца нуовоченте. 1)

Анна Ивановна удовлетворённо заметила его движение. Представив себе, что он поправил там рукой и почему возникла такая необходимость, она почувствовала, что у неё самой набухло и увлажнилось. И она отбросила все сомнения. Расстегнула пуговицы на его рубашке и со слабым выдохом проникла туда рукой и положила её на его грудь, перебирая пальцами рельеф мышц и чувствуя, как между ними скользят его волосы. То, что она представляло себе мысленно тогда, в постели с мужем, теперь было вот здесь, въяве и она дотрагивалась и ласкала не в своих мыслях, а в самой реальной действительности.

— Я запру дверь, — горячо шепнула она ему, коснувшись губами уха.

Когда Анна Ивановна, плавно поводя бёдрами, прошла к двери, медленно, стараясь не щёлкать, заперла её на внутренний замок и, повернувшись, пошла к нему обратно, он заметил, что верхняя пуговица её платья расстёгнута. И понял, что это она сделала ещё перед тем, как подойти к нему, застав с журналом. Это открытие довела жар в паху до нестерпимости, он распространился вверх, заняв дыхание.

Саня засопел и стал подниматься, уже не таясь, держа руку на ширинке. Его охватило пьянящее чувство безнаказанной возможности того, что приближалось.

Анна Ивановна подошла и присела на край стола. Саня протянул руку и дотронулся до её груди. Она же своей левой рукой вновь стала ласкать его за пазухой. Глаза её прикрылись, а губы, напротив, немного раздвинулись.

Саня проник рукой к ней под кофточку, затем под лифчик и коснулся соска. Она выдохнула.

Он придвинулся к ней почти вплотную. Анна Ивановна чуть отодвинулась, устроившись на столе более устойчиво, отдёрнула платье вверх раздвинула ноги и, взяв своей правой рукой его левую руку, подвела его под платье — в тёплую промежность.

Саня чуть не взвыл он возбуждения.

Словно почувствовав его состояние, она, оставив его руку у себя на трусах, расстегнула его брюки, резким движением сдёрнула их вместе с трусами вниз и ловко подхватила рванувшийся к ней навстречу, горячий, дрожащий от возбуждения...

Неторопливыми движениями она натянула крайнюю плоть на головку, потом обнажила её и стала повторять эти движения вновь и вновь, постепенно ускоряясь.

Саня лихорадочно мял её грудь под лифчиком, а второй рукой тискал ей промежность.

Она выпростала свою левую руку из его пазухи, отвела в сторону кромку своих трусов так, чтобы он мог пролезть под них, и легонько подтолкнула туда его руку. Затем взяла его указательный палец и положила на набухший и влажный бугорок, не удержавшись, когда он коснулся его, от сладострастного стона.

Саня понял, что от него хотят и их движения были почти синхронны: она одной рукой ласкала его грудь, другая двигалась вверх-вниз по упругой дуге его солидных — в возбуждённом состоянии — размеров мужского органа; он одной рукой тискал её соски, то один, то другой, -для удобства расстегнув ещё две пуговицы её платья, — а второй ласкал её там, глубоко между ног, регулярно протискивая палец, чтобы увлажнить его, совсем внутрь (этот приём она тоже показала).

Когда она почувствовала, что под её мерно двигающейся рукой ещё сильнее напряглось и Саня несколько раз судорожно дёрнулся тазом, она быстро отвела руку от его груди и прикрыла возможную траекторию. Через секунду упругая и тёплая струя ударила ей в ладонь.

И сразу вслед за этим та волна наслаждения, которая накапливалось в ней, достигла своего пика и освобождающим облегчением ринулась вниз, она охнула и схватила Саню за руку, заставив прекратить движения и прижав её к своему влажному пульсирующему паху.

Минуту они замерли, потом Анна Ивановна осторожно отстранила Саню, сползла со стола, прошла к своей сумочке, открыла её, достала оттуда платок и тщательно вытерла руку.

Краем глаза она заметила, что Саня вытирает свои руки о парту.

В глаза они друг другу не смотрели. Плакат остался на столе. Анна Ивановна, отперев дверь, выпустила Саню.

Ещё с полчаса она сидела в классе, закрыв глаза. Приятной истоме, разлившейся по телу, что-то мешало. Анна Ивановна никак не могла определить что.

Потом поняла. Ей не хватало того чувства, которое вызывает наполненность мужской плотью. Острое желание больно кольнула её, она чуть не вскочила позвать Саню обратно, но вовремя сдержалась. На первый раз достаточно.

Но чувство досадной неудовлетворённости омрачило сладостную истому удовольствия.

И теперь он с этой Танькой...

Острой болью мелькнула догадка — что это был за выкрик.

— Дрянь! — злобно вырвалось у Анны Ивановны.

— Успокойтесь, Анна Ивановна, — директор подошёл к ней, взял книгу, которой потрясала завуч и посмотрел на обложку.

— Полюбуйтесь, Степан Артемьевич, что читают наши ученики!

— Вижу, Анна Ивановна, вижу. Декамерон! Вот как. Не дадите почитать?

Историк, Сергей Георгиевич, хохотнул.

— Раньше не читали, Степан Артемьевич?

Анна Ивановна, уже остыв, хохотнула в унисон:

— Начните с дня третьего.

Книга тут же вызвала общий интерес, Сергей Георгиевич дал краткую справку, после чего физкультурник, Владимир Васильевич, тоже попросил дать ему почитать.

— Но я обещала завтра отдать её отцу Тани, — несколько растерянно заметила завуч.

— А чья книга? — спросил Владимир Васильевич.

— Забрала у Тани Курагиной, но Никитин сказал, что вроде бы его...

— Ага, — сделал вывод физкультурник, — значит толком не известно. Вот, пока разберётесь, мы со Степаном Артемьевичем и успеем прочитать. Я так вообще быстро читаю — по диагонали. В час могу до ста страниц. Сколько здесь, страниц четыреста? Вечер!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Таня не отвечая на утешения Сани, отвернулась к окну, неотрывно смотря на улицу.

Торжественное продолжалось, любопытные взгляды на неё и вопросительное перешёптывание постепенно сошли на нет, все вновь занялись своими делами, и докладчикам опять привычно аккомпанировал ровный гул зала.

Таня отгородилась от остальных видом из окна. Ей, прежде всего, просто хотелось побыть с тем чувством, которое она только что испытала.

Тёплая волна, медленно колыхаясь, постепенно спадала. Таня тихонько прыснула в кулак, которым она подпирала щёку, облокотясь на подоконник: она, как весь советский народ испытывала чувство глубокого удовлетворения.

Девушка скосила глаза на Саню. Теперь это был не только одноклассник, между ними установилось связывающая нить, невидимая остальным. Ведь она этого хотела, и это сейчас произошло.

Остановятся ли они на этом, или будет продолжение? Таня тряхнула волосами. Не будет она загадывать, пусть идёт, как идёт.

Но тут она вспомнила о приказе Анны Ивановны и тёплая волна моментально схлынула. Вот принесла её нелёгкая! Во-первых, отобрала интересную книгу. Во-вторых, будет скандал с отцом.

Отец Тани висел на заводской доске почёта.

Он был членом парткома, активным участником всех общественных мероприятий и наставником молодёжи. Всегда перевыполнял план и приводился начальством в качестве примера.

И он очень любил выпить. Хотя для Тани слова "мужчина" и "пьющий" были практически синонимами, она уже давно разбиралась во взрослой жизни. И, как большинство окружающих её женщин, относилась к этому как к данности. Такова жизнь.

Но Таня подозревала, что этим дело не ограничивалось. Однажды она слышала, как мать кричала на отца, что он любит залезать под чужие юбки, но увидев, что дочь их слышит, замолчала и только яростно огрела несколько раз слабо сопротивлявшегося супруга полотенцем для посуды — дело было на кухне.

Выпить отец любил по любому поводу и поэтому повод у него находился постоянно.

Сегодня, перед уходом в школу, она слышала перебранку родителей, из которой следовало, что у отца наличествует, как он выражался, "законный повод".

Значит, и сегодня будет пьяным.

А отец у неё был очень скор на руку, особенно по отношению к ней — на её младшего брата он вообще мало обращал внимание, там воспитанием занималась мать. Собственно, воспитанием и дочери тоже занималась мать — отец брал на себя функцию наказания. Но если её младшего, на семь лет, брата наказывала мать, отец ограничивался только устными внушениями, то наказание дочери отец непременно брал на себя. А наказание всегда было только одно — порка.

Таня подозревала, что с этим у отца была проблема. Точнее, из-за его проблемы проблема была у всей семьи.

Она стала подозревать это с того дня, когда, вдруг проснувшись ночью, услышала разговор в спальне родителей.

Вернее, сначала были просто звуки. Таня уже давно знала, что означает порывистый скрип кровати, но был ещё и шёпот — придавленный желанием шептать тихо, но подстёгиваемый возбуждением и от этого явственно слышимый.

"Ну же", — горячо шептала мать.

"Не надо", — это был сдавленный голос отца.

"Ладно... Давай... Я разрешаю... Ну я прошу", — ритмично скрипу почти выкрикивала мать.

"Сука!" — внезапно раздался сдавленный выкрик отца, затем — два мягких удара, перемежавшихся сдавленным вскриком матери и сразу за тем — шумный выдох-стон отца.

Таня замерла.

Из спальни послышалось женское всхлипывание, затем соскок с кровати и шлёпанье босых ног в ванную, где включился свет и зажурчала вода.

Таня встала и на цыпочках прошла в ванную. Заглянув в приоткрытую дверь, она увидела как мать, совершенно голая, смывает кровь с лица.

Должно быть, услышав шаги, та обернулась и её глаза столкнулись с расширенными глазами дочери.

Таня была в выпускном классе и чувствовала, что мать не имеет иллюзий насчёт степени её взрослости.

Но это был первый раз в её жизни, когда она отнеслась к ней не как мать к дочери, а как женщина к женщине.

— Ну не может он, — сказала она тихо и таким тоном, словно просила извинение за доставленное беспокойство, — не может полностью кончить без этого.

И, запрокинув голову, приложила ладонь с холодной водой к кровоточащему носу.

— И часто так? — прошептала Таня.

Мать скосила на неё глаза:

— Когда трезвый, ещё ничего.

В порке дочери было то же самое.

Когда отец был трезвый, он просто задирал ей подол и хлестал ремнём. Так, больше для проформы, даже обидно не было. Хотя и больно.

Но выпивши, отец не ограничивался проформой. Всё проходило по целому ритуалу. И начинался ритуал с раздевания. Вернее, со снимание трусов. Пьяный, отец обязательно снимал с неё трусы. С матом, с глумлением. И бил ремнём, по ягодицам, пока они не становились целиком ярко-красными.

И ещё обвинял присутствующую мать в проступках дочери. Специально звал её, чтобы она видела орущую, извивающуюся под свистом ремня дочь.

Мать сначала хватала его за руку, ругалась. А потом вдруг словно опала. И стала выходить из комнаты, в которой отец издевался над дочерью.

И во время первой же такой экзекуции Таня с ошеломление почувствовала, что у отца пропал раж. Ударив несколько раз, с каждым разом всё слабее, он отшвырнул ремень и, матерясь, вышел вслед за матерью.

Однако через месяц, когда его вызвали в школу по поводу того, что Таня пропустила первомайскую линейку, а он как раз по поводу праздника солидарности трудящихся хорошо поддал, девушку ждал сюрприз.

— Пусть видит, что бывает за такое, — заявил он, вталкивая в комнату дочери её брата.

Таня обомлела.

— Папа...

— Молчи, сука, — заорал отец, — снимай трусы!

— Не при нём, — взмолилась девушка.

В ответ загремел мат.

Впервые Таня поняла, что стыд может быть невыносимее боли.

Но когда мать была дома, она не позволяла отцу вытворять такое. Был скандал, драка, часто кровь, но мать отстаивала дочь. Но когда матери на момент наказания дома не было, а отец был пьяным (трезвым он такого себе не позволял), экзекуция дочери проходила в присутствии брата.

Как-то во дворе Таня, проходя мимо, услышала, как её брат хвастался друзьям, что "он у девчонки видел — когда отец Таньку порол".

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Таня постаралась сначала слиться с толпой, вываливающейся из зала в коридор, чтобы поменьше сталкиваться с одноклассниками. И быстро нырнуть в туалет.

Здесь она прислушалась к убывающему шуму. Оставшиеся занятия сегодня, по случаю торжественного заседания, отменили, и толпа постепенно редела, выплёскиваясь через высокие школьные двери на улицу.

Правда, у некоторых были ещё дела: то тут то там стучали двери и звучали голоса — всё более резкие по мере того, как основная галдящая масса перемещалась за окна и там потихоньку затихала, истончаясь в разных направлениях расходящихся улиц.

Две девчонки из класса шестого заскочили в туалет, щебеча, примостились на унитазах и, отжурчав, выпорхнули в коридор, пару раз оглянувшись на Таню, для вида рывшуюся на подоконнике в портфеле.

Где-то зазвучали шаги и голоса. Их приближение было прервано хлопнувшей дверью.

Затем опять прозвучали шаги, но теперь они нигде не затихали, наоборот — приближались, усиливаясь. Дверь в туалет открылась.

Таня схватила портфель и шагнула навстречу.

— Танька?

Это была Валя.

— Вы чего там с Саней сегодня?

Таня неопределённо махнула рукой и выскочила из туалета.

Нужно было найти место, где никто бы не приставал с вопросами.

Одним из таких мест был подвал.

Здание школы было фундаментальной сталинской постройки. И таким же фундаментальным был подвал.

Это в современных, со стильным минимализмом, зданиях подвалов почти не делали. А этот тянулся под всем зданием, повторяя его конфигурацию, да ещё имел какие-то боковые ответвления, упиравшиеся в концевые помещения, двери которых запирались. И многие действительно были заперты.

А некоторые были приспособлены учащимися под свои нужды. Они легко отпирались, и, более того — в них можно было закрыться изнутри.

Здесь, среди хлама и мусора, которыми они были завалены, располагались известные всей школе укромные места.

Туда Таня и направилась.

Чтобы не передать отцу вызов в школу не могло быть и речи, Анна Ивановна такими вещами не шутит, никогда о таком не забывает и завтра же может позвонить домой. Она очень любит ловить учеников на лжи. Тогда будет ещё хуже.

Но сегодня отец будет навеселе.

И сегодня матери не будет дома.

Таня с тоской подумала о предстоящей экзекуции. С задранной юбкой, спущенными трусами и с полными жадного любопытства глазами младшего брата.

А ведь то, что она не пошла домой — к лучшему. Эта мысль пришла ей в голову, когда она спускалась в подвал. Надо прокантоваться где-нибудь и прийти домой поздно вечером, когда уже вернётся с работы мать. Будет дополнительный скандал, но с матерью не будет такого стыдного наказания, а то, что отец может её выпороть сильнее за ещё и поздний приход — ерунда, дело привычное.

Таня спустилась в подвал и остановилась, прикидывая где именно ей расположиться. Жаль, завуч книгу отобрала, самое место почитать. Глаза девушки отрешенно остановились на облупленной штукатурке стены, слабо освещаемой рассеянным светом из расположенного под самым потолком маленького оконца, забранного мелкой проволочной решёткой.