вавилон 5

просто невозможно. Да будь у него даже сотня лет на то, чтобы все это

исправить, это все равно было бы бесполезно.

Возможно... возможно, самоубийство вовсе не будет трусливым поступком.

Возможно, самоубийство окажется всего лишь благоразумным решением для того,

кто знает, когда нужно уйти. Влачить нынешнее жалкое существование в этом

объятом войной мире, обманывая себя мыслью о том, что каким-то образом он

сможет все исправить или искупить свои грехи...

Кого он дурачит? В конце концов, кого он пытается обмануть?

Он начал еще сильнее опасаться стража на своем плече. Он подумал, что

со временем станет меньше думать о нем. Если ему удастся этого достичь, то,

возможно, ему удастся скрыть от него некоторые мысли. Но, учитывая данную

ситуацию, Лондо не был уверен, хорошо это или плохо.

Он отложил меч.

Пора.

Пора начать этот фарс. Что же до покоя, что ж, у него еще будет

достаточно времени. Или, возможно, это понятие для него исчезнет. Его эмоции

были слишком свежи, и он еще не настолько доверял себе, чтобы принять верное

решение. У него еще будет время, чтобы обдумать, как лучше это сделать.

Но он продолжал думать об этом.

Он произнес свою речь, обращенную к центаврианскому народу, когда они

столпились в своих домах, прижавшихся в обугленных обломках зданий, которые

стали олицетворением их обожженных обломков жизней. Перед его мысленным

взором постоянно стояло изображение меча, даже когда его собственное

туманное голографическое изображение появилось в небесах Примы Центавра. На

самом деле ему хотелось извиниться... униженно попросить прощения у своего

народа, позволить им узнать, что он собой представляет, что это он один в

ответе за тот ужас, через который им довелось пройти.

Но подобная речь, какой бы достойной она не была, была неугодна

дракхам. У них была собственная цель, а Лондо просто должен сыграть свою

роль. Они не скрывали этого. Сделай так, как тебе говорили. Будь хорошей

марионеткой. Произнеси речь, как было условлено, и без фокусов.

— На своей инаугурации я буду один, — объявил он, — В молчании приму

бремя императора. Колокола наших храмов будут звонить денно и нощно, по

каждому из тех, кто погиб при бомбардировках. Мы остались одни. Одни во

вселенной. Но нас объединила боль.

Но это было неправдой. Это было таким же притворством, как и все

остальное. Его боль была его собственной болью, и он никогда ни с кем не

поделится ею, и не откроет ее другим. Его боль — это тварь на его плече. Его

боль воплотилась в ночных кошмарах, которые мучили его во сне.

— Мы сражались в одиночестве, — сказал он своему народу, — и мы будем

восстанавливать все в одиночестве.

Но разве на Центавре был еще кто-либо, более одинокий, чем он? Хотя, в

самом извращенном аспекте, он не был одинок. С ним был страж, наблюдавший за

ним, изучавший его, следящий за ним, никогда не оставляющий его в покое. Он

служил постоянным напоминанием о его грехе. Дракхи также были с ним в виде

стража.

Более того.

Еще были голоса. Голоса его жертв, взывающих к нему, протестующих

против своей участи. Это были те, кто принял свою смерть, крича и рыдая,

совершенно не понимая, почему это случилось с ними. Они тоже были здесь,

напоминая о себе.

Вполне возможно, что из всех жителей Примы Центавра Лондо был самым

одиноким. Но это не смягчало обстоятельств его положения. Не было никого,

никого, кому бы он смог поведать о своем положении. Он не сомневался в том,

что, сделав это, навлечет гибель на эту личность. Он жил, и другие были

рядом с ним, но он никого не мог подпустить ближе. Ему придется отвадить от

себя тех, кто когда-то знал его так, как никто другой.

Хуже всего будет с Виром. Вир, который был рядом с ним на каждом

ужасном этапе пути, который отговаривал Лондо от падения во тьму. Лондо не

слушал его, но Вир был прав. Возможно, именно поэтому Лондо и не слушал его:

он знал, что Вир прав и не хотел его слушать.

И Деленн. После того, как он произнес речь, во время прощания, Деленн

шагнула вперед и посмотрела на него с таким выражением, что он невольно

отступил, подумав, не способна ли она увидеть то зло, что сидело у него на

плече.

— Ваш путь скрыт от меня, Лондо, — сказала она, — Вас окружает тьма.

Мне остается только молиться о том, чтобы вы смогли выбраться из нее на

свет.

Когда она произнесла это, он снова подумал о мече, даже еще сильнее,

чем раньше. Свет, играющий на клинке, был таким чистым и верным, зовущим

его. Это был путь к спасению... если он выберет его.

Он направился к храму, как и говорил. Один... но не в одиночестве.

Он принял все регалии и обязанности императора и теперь практически

чувствовал меч на своем горле. Он почти слышал шаги смерти, чувствовал

чистую радость освобождения. Он может освободиться от этого, освободиться от

ответственности, от всего. Пора начать долгий путь обратно во дворец, солнце

начало садиться. И в душе он знал, что это будет последний закат, который он

видит. Его решимость стала еще сильнее, выбор был сделан.

Это верное решение. Хорошее решение. Он сделает самое лучшее, что в его

силах, и все же, это не было достаточно хорошим решением. Пора выйти из

игры.

В эту ночь он сидел на троне, и его окружала тьма. Богатое убранство,

сверкающий мраморный пол, роскошные гардины и огромные декоративные — но все

же внушительные — колонны, казалось, шептали о былом величии Примы Центавра.

Несмотря на призрачные тени прошлого, которые всегда таились здесь, он

чувствовал странное умиротворение. Он почувствовал, как страж шевельнулся на

его плече. Возможно, эта тварь знала, что он что-то затевает, но не

понимала, что же именно он задумал.

Казалось, тени движутся вокруг него. Лондо посмотрел по сторонам,

пытаясь выяснить, не скрывается ли где-нибудь поблизости дракх, наблюдающий

за ним. Но здесь никого не было. По крайней мере, он так решил. Но он мог

ошибаться...

— Сумасшествие, — сказал он сам себе, — я довел себя до сумасшествия.

Он позволил себе поиздеваться над этим.

— Может быть, это их последняя цель. Интересная мысль. Превратить Приму

Центавра в руины просто ради того, чтобы довести меня до сумасшествия. Тут

они перестарались. Если бы им захотелось это сделать, то нужно было просто

на недельку запереть меня в комнате с моими бывшими женами. От этого любой

свихнулся бы.

К его удивлению, ему ответил чей-то голос:

— Простите, Ваше Величество?

Он обернулся в своем кресле и увидел мужчину, который стоял около

дверей, с вежливым любопытством глядя на Лондо. Он был худ, с аккуратно

уложенным невысоким гребнем волос. Это было прямым оскорблением

центаврианской стандартной моды, ведь обычно высота волос указывала на

положение в обществе, которое занимал центаврианин. Здесь, однако,

присутствовал элемент, взятый от императора Турхана, который публично

презирал традиции и стригся короче, чем самый низкопоставленный его

подданный. Некоторые полагали, что император Картажье поступал так же, чтобы

показать, что он хочет походить на свой народ. Другие считали, что он делал

это, чтобы просто досадить народу. В любом случае, это имело место, и

некоторые стали ему подражать.

Хотя, что касается центаврианина, нарушившего размышления Лондо, то

вовсе не прическа привлекла внимание императора. И даже не его

накрахмаленная и отглаженная форма, которую он столь щегольски носил. Нет,

это была его генеральская осанка. Он был полон рвения... но то было

нездоровое рвение. Вир, например, источал рвение с того самого момента, как

прибыл на "Вавилон 5". Это было желание понравиться, одно из наиболее

приятных качеств Вира. А этот тип... он походил на стервятника, который

сидит на ветке и наблюдает за умирающим, мысленно торопит его, чтобы

полакомиться его телом.

— Дурла... не так ли? — спросил Лондо спустя мгновение.

— Да, Ваше Величество. Капитан вашей гвардии, назначенный покойным

регентом, — он слегка поклонился, — который и дальше готов служить вам, Ваше

Величество, если на то будет ваша добрая воля.

— Мою волю сейчас вряд ли можно назвать доброй, капитан Дурла. Мне не

нравится, когда нарушают мое уединение.

— Со всем уважением, Ваше Величество, но я не думал, что вы здесь одни.

Я услышал ваши слова и подумал, что вы с кем-то разгововариваете. Согласно

вашему протоколу, в это время ночи никого не должно быть в этой комнате... и

я подумал, что обязан проверить, не напал ли на вас кто-нибудь. Прошу

простить меня, если я причинил вам неудобство.

Его объяснения казались совершенно искренними, но Лондо он на

подсознательном уровне не понравился. Возможно... возможно из-за того, что

он говорил то, что требовалось, как будто Дурла знал, что это были нужные

слова. Он не показал свои чувства, хотя мог бы. Вместо этого он сказал

именно то, что, как ему казалось, Лондо хотел услышать.

С другой стороны, признал Лондо, он стал таким подозрительным, что

шарахался от любой тени, выискивая заговоры и коварство везде — даже в самой

случайной встрече при злополучных обстоятельствах. Он начал видеть двуличие

во всем мире, выискивать недосказанное, отбрасывая то, что было сказано. Так

жить нельзя.

Но все же... разве это не самое серьезное размышление в его жизни?

Разве это не последний день его жизни?

Дурла не двигался. Очевидно, он ждал, когда Лондо отпустит его. Лондо

поторопил его:

— Сегодня вечером вы мне не нужны, Дурла. А что до продолжения

службы... ну... посмотрим, как изменится мое настроение со временем.

— Хорошо, Ваше Величество. Мне нужно убедиться, что гвардейцы стоят на

всех выходах.

Лондо не был в восторге от этой перспективы. Уж коли он решил покончить

с собой — что было наиболее привлекательно на данный момент, — то последней

вещью, в которой он нуждался, была бы толпа гвардейцев, которая услышит, как

его тело шлепнется на пол. Если они побегут спасать его и каким-то образом,

вопреки всем надеждам, сумеют это сделать... конфуз и унижение будут просто

ужасными. А что, если ему покинуть дворец, и сделать это где-нибудь

подальше?

Ведь все-таки он император.

— В этом нет необходимости, — твердо сказал он, — полагаю, что эти силы

лучше использовать где-нибудь еще.

— Лучше? — Дурла приподнял бровь, — Что может быть лучше, чем забота о

безопасности императора? Со всем уважением к вам, Ваше Величество, но я с

этим не согласен.

— Я не спрашивал вашего мнения по этому вопросу, — заметил Лондо, — Они

могут быть свободны, так же как и вы.

— Ваше Величество, со всем уважением...

— Перестаньте говорить мне о том, как вы меня уважаете! — с явным

раздражением сказал Лондо, — если бы я был невинной девицей, а вы бы

пытались соблазнить меня, то ваши частые заявления о том, как вы меня

уважаете, были бы более уместны. Надеюсь, что вы не страдаете навязчивой

идеей?

— Нет, Ваше Величество, вы можете быть совершенно спокойны на этот

счет, — нечто похожее на улыбку появилось в уголках рта Дурлы. Потом он

снова посерьезнел, — Однако, моей первейшей заботой является ваша

безопасность, это часть моей работы. Конечно, вы всегда можете уволить меня,

но будет нехорошо, если меня уволят только потому, что я исполнял свой долг.

Я считаю, что вы, император Моллари, один из наиболее справедливых

личностей, которые когда-либо правили Примой Центавра. Разве не так?

О да, очень ловко. Очень ловко сказано. Лондо ни на минуту не поверил

его словам. Хотя...

Это неважно. Не имеет значения. Все, что нужно было сделать Лондо, это

подождать, пока он не останется наедине с ночью. Потом, лежа в постели, он

сможет спокойно положить конец своей жизни. Если он будет лежать, то ему не

надо беспокоиться о стуке собственного тела, которое может привлечь охрану.

Да, это так. Именно так он и поступит. Пожелает Дурле спокойной ночи,

уединится на вечер... а потом уйдет навеки. Именно так. Отпустит Дурлу, и

сделает это.

Дурла застыл в ожидании.

Он не нравился Лондо.

Он не знал, почему действует на столь внутреннем уровне. Часть его

действительно отметила, что вскоре Дурла может доставить проблемы. Но другая

часть просто думала, кем Дурла был до этого. Он был... не при деле. Лондо

ненавидел таких, как он. Ему, в частности, вовсе не улыбалась мысль о том,

что этот неприкаянный может обо всем догадаться после того, как уйдет.

— Можете ли вы обеспечить прогулку? — спросил он внезапно. Он был

удивлен тем, как прозвучал его голос.

— Прогулку, Ваше Величество? Конечно. По парку...

— Нет. Не по парку. Я хочу прогуляться по городу.

— По... городу, сэр? — Дурла посмотрел на него, как будто не был уверен

в том, что правильно понял слова Лондо.

— Да, капитан гвардии. Я желаю увидеть его поближе...

В последний раз.

— Не думаю, что это будет благоразумно, Ваше Величество.

— Неужели?

— Да, Ваше Величество, — твердо сказал он, — Сейчас народ ... — он

запнулся. Казалось, ему не хотелось заканчивать фразу.

Тогда Лондо закончил ее за него.

— Это все-таки мой народ, Дурла. Неужели я должен прятаться от него

здесь?

— Нужно соблюдать осторожность, по крайней мере, в данное время, Ваше

Величество.

— Буду иметь это в виду, — Лондо хлопнул по подлокотникам трона и

встал, — Я отправляюсь на прогулку по городу. И я пойду один.

-Ваше Величество, нет!

-Нет? — Лондо уставился на него, его густые брови нахмурились в

тщательно контролируемом изображении императорского гнева, — Я не спрашивал

вашего разрешения, Дурла. Это одно из преимуществ положения императора: вы

имеете право поступать так, как вам хочется, не советуясь с подчиненными.

Он сделал особое ударение на последнем слове.

Дурла не показал, что понял намек, хотя стал еще более раболепным.

— Ваше Величество... определенные вещи должны исполняться по

определенному протоколу...

— Это будет интересным аспектом моего правления, Дурла. Я действую не

по протоколу. Я действую согласно ситуации. А сейчас... я отправляюсь на

прогулку. Полагаю, что я волен так поступить?

— По крайней мере... — Дурла, казалось, еще более заупрямился, — По

крайней мере, Ваше Величество, надеюсь, что вы не сочтете это превышением

моих обязанностей, позвольте сопровождать вас на почтительном расстоянии. Вы

будете одни... но вы не будете в одиночестве. Надеюсь, что я ясно

выразился...