Оно движется

Изначально — никакого жуткого или мистического подтекста. Просто It.

Именно в таком контексте я думал об ушедшем в Медянку мужике как об оно. Хотя мысли о том, что "оно" — это не только болото, кашпо, небо и знамя, но еще и тело и существо — уже прочно поселились в моей голове.

Существо.

Существо, выглядящее, как человек, только что погрузилось в Медянку с головой, и не показывается вот уже пару минут. А мы с Колей как стояли на берегу, раскрыв рты, так и стоим...

— Твою ж мать... — озвучил наши общие мысли Коля, — что будем делать? Позвоним в полицию?

— Подождем! — ответил я, усаживаясь на траву и протягивая руку к двушке пива в колиной руке.

— Подождем??? — взъярился тот, но пиво отдал мне без вопросов. Рефлекторно, наверное. — Чего подождем? Что он выплывет? Ты обчитался Конфуция на ночь и теперь будешь ждать, пока по реке проплывет труп твоего врага?

Я медленно открыл пиво, стравив пену, взбитую беготней и тряской, приложился к бутылке, сделав глоток, и только тогда осознав, как пересохло у меня в глотке. Пить пиво из горла... Как в молодости, когда я был еще простым студентом политехнического техникума. Но чтоб вот так, из двухлитровой бутылки — такого со мной даже в молодые годы не было.

— На, — протянул я Коле бутылку, — освежись. И сядь.

Тот проворчал что-то неразборчивое о моих умственных способностях, но опустился рядом на траву и припал к бутылке.

— Пятница же, Колян. Мы же хотели посидеть, пива попить. Вот и попьем. А заодно — подождем.

— Чего подождем? Наряда полиции и штрафа за распитие спиртных напитков в общественных местах?

— Мы на берегу Медянки в диких гребенях. Сюда не то, что менты, сюда бомжи-то не заходят. Может потому он это место и выбрал.

— Для чего выбрал? Чтоб утопиться?

— Ты всерьез думаешь, что он топиться пришел? И что оно вообще может утонуть?

Коля поперхнулся пивом.

— А что тогда он сейчас сделал?

Я не ответил. Я смотрел на противоположный берег реки. Медянск — странный город. Город контрастов, как принято говорить. Исторически более развитым всегда был его правый берег, но как раз в этом районе Купеческого тракта города как бы и не было. Километра четыре на север — центр города, с его огромными бизнес-центрами, столько же на запад — наш "Заречный" жилмассив, истыканный советскими пяти— и девятиэтажками, разбавленными в нулевых гигантскими муравейниками в 25 этажей и 15 подъездов.

Километров 10 на юг — и вот она, Медянская ГЭС, и выросшие вокруг нее микрорайоны по обеим берегам полноводной Медянки. Где-то между "Заречным" и ГЭС — Сосновский район, тихий, уютный, но все равно изрядно населенный и местами очень даже людный.

А конкретно здесь — Купеческий тракт, и самовольные постройки вдоль него. Медянск — он такой: выезжаешь из центра, и словно бы ты выехал из города вообще. Географически — вроде бы город, а фактически — деревня вдоль оживленной трассы.

Совсем иначе спроектирован левый берег. Там строительство концентрировалось вокруг заводов, и прямо напротив нас, на левом берегу, практически к воде выходят панельные свечки Промышленного района. Кто вообще давал названия районам нашего города? У него вообще была фантазия? Сосновский, Промышленный, ГЭС... Что вижу, то пою? И только центр, естественно, носит фамилию вождя мировой революции, Ленинский район.

Наш берег покрыт мраком. Левый — сносно освещен отсветами окон и фонарей. Медянка широка, в этом месте, наверное, метров 600 будет. Но на ярком фоне городских огней противоположного берега мы должны увидеть...

— Он не зря ждал захода солнца, — ответил я, сам удивляясь уверенности, звучавшей в моем голосе, — оно ему почему-то мешало.

Я ждал, что Коля опять обзовет меня дебилом, что снова спишет все на мою больную фантазию или на увлечение фильмами ужасов, но Коля ответил совсем не так. Он словно вступил со мной в дискуссию. Он оппонировал, соглашаясь в главном, но возражая в частном.

— Но ведь он же дошел сюда при свете солнца. Оно ему не мешало. Не мешало и выворотить забор.

Я выдохнул. Значит, я не сумасшедший, Коля тоже чувствовал это, он тоже понимал, с чем мы столкнулись. Он понимал, что мы шли не за человеком, а за чем-то, что лишь выглядело как человек. Просто он понимал это, но отказывался признать, а я признал сразу.

— Выломать забор и перейти Медянку по дну — немного разные вещи.

— Ты думаешь, он жив, и вскоре выберется из воды на том берегу?

— Я не знаю, можно ли назвать это живым, но да, я уверен, что оно функционирует, и скоро выйдет на берег. Я тебе даже больше скажу, я уверен, что обратно оно пойдет тем же маршрутом, поэтому мы посидим и подождем.

— Может ну его нахрен, а? Связываться с ним...

— Я не собираюсь связываться. Не собираюсь больше заступать ему дорогу. Я просто хочу узнать, куда оно вернется.

— А если не вернется? Откуда ты вообще можешь знать?

Я пожал плечами, передавая пиво Коле. Мне нечего было ответить.

— Может ты медиум какой? — с усмешкой спросил Коля.

— Таня тоже так говорила.

— Таня? Твоя бывшая?

— Ага. Она. Правда, оказалось, что это не я — медиум, а она — бесчувственная сука.

— Ну, с последним утверждением спорить не буду, но почему она тебя медиумом называла?

— Мы с ней два года назад в Томск ездили, помнишь? Как раз в расцвете наших отношений. Любовь, морковь, планы на будущее, она уже о детях заговаривать пыталась... Останавливались мы тогда в квартире одной нашей общей знакомой. Точнее — в квартире ее бабушки. Бабушка сама в Медянск перебралась, а с квартирой так ничего и не сделали. Не продали, ибо черт его знает, может бабушке тут все надоест, и она обратно в Томск уедет, и даже не сдали, потому что эту квартиру надо только в порядок неделю приводить, чтобы хоть кто-то в ней жить захотел. Бардак там страшенный. Ну а нам что? Нам главное — где переночевать, все равно весь день по городу гуляем. Мы там даже печку не включали. Страшно. Она газовая и старше нас с Таней вместе взятых. В кафешках питались... Ну и в первую же ночь я сказал, что у этой квартиры неприятная аура.

— Это как?

— Просто неприятно в ней находиться. Может, этим весь дом пропитан, а может только одна эта квартира. Но она как будто из меня силы тянула. Я тогда и предположил, что она слишком долго пустовала, и теперь как голодный вампир высасывает кусочки душ, чтобы немного заполнить эту пустоту.

— Ну ты романтик.

— Таня сказала иначе. Что я придурок и просто хочу ее напугать. Она не чувствовала ничего. Квартира и квартира. Бардак, старье, пыль, но никакой ауры. Вот скажи, ты чувствуешь, что все места разные? Что в одном тебе безо всяких внешних причин комфортно, хоть ты на жестком полу спи, а в другом — хоть в мягкое кресло тебя усади и лучшего коньяка налей, все равно хочется как можно скорее оттуда убраться?

— Бывало. Так же и с людьми бывало. С одним только познакомишься в клубе, в глаза посмотришь — свой человек. А с другим — даже в глаза смотреть не надо, спиной чувствуешь негатив. Так что сразу вломить хочется. Ну, или убежать...

— Вот. Я думал, все это чувствуют. Кто-то — сильнее, кто-то слабее. Витает что-то в воздухе... Вот наш вокзал, какой он? Что ты там чувствуешь?

— Суету, — без раздумий ответил Коля, — суматоху и пустоту. У него нет конкретной, как ты сказал, ауры, она постоянно меняется. Не люблю там бывать.

— А аэропорт? — закинул новую удочку я, мысленно соглашаясь с другом.

— Там в воздухе витает предвкушение. Не знаю, почему. Как будто на вокзале люди чаще расстаются навсегда, а в аэропорту — чаще летят вместе навстречу приключениям.

— Скорее всего, так и есть. Ты давно плацкартом ездил? Видел контингент тех, кто забивается в эти вагоны? У многих отчаяние на лице написано.

— А самолет — это либо важная деловая поездка, либо отпуск в теплые страны, — подхватил Коля.

— Вот. Ты — тоже медиум, а Таня...

На другом берегу я заметил движение. Собственно, я заметил рябь на воде еще минуту назад, но разглядеть что-то не мог, мешала темнота, становившаяся все гуще, да бьющие в лицо огни левого берега. Но теперь я видел отчетливо: оно выходило из воды. Сейчас оно было метрах в двадцати от берега, и шло уже по пояс в воде, словно вырастая из нее, становясь все выше и выше.

— Видишь?

— Вижу... — выдохнул Коля, — ты был прав.

Темный силуэт выбрался из воды и теперь поднимался в горку, к домам, к свету, к людям. К своей цели.

Никто не обращал на него внимания. На берегу в десятке метров от того места, где он вышел из воды, виднелись огоньки мангалов, народ отмечал последнюю пятницу июля. Никто не увидел мокрой фигуры, вышедшей из Медянки. А может, увидел, но не придал значения? А может и придал, но ощутил молчаливую ауру смертельной угрозы, сопровождавшую ее, и решил не дергаться и не проявлять любопытства?

Знать бы, где его цель, как долго придется ждать. Может, громила войдет в ближайший к реке дом, а может, протопает еще десять километров, прежде, чем найдет то, зачем двинулся в путь?

Но мы подождем. Мы не спешим. Нас никто не ждет дома, у нас обоих к 30 годам ни жены, ни детей, ни даже кошки или собаки. Мы не одиноки, мы свободны. Мы подчиняемся веянию нового века, призывающего собирать моменты, а не вещи, и даже не людей. Именно поэтому нам не страшна встреча с неведомым. Страх за себя легко перебороть, куда труднее справиться со страхом за тех, кто пострадает, если тебя не станет.

"А ты попробуй, шагни в огонь, если дома — жена и сын!" — вспомнились мне строчки из какой-то песни.

Мы можем шагнуть в огонь. Мы готовы ждать, пока огонь сам придет к нам.

Мы просто пополняем коллекцию моментов!

— Так вот, Таня — ничего не чувствовала, — как ни в чем не бывало продолжил я, — ни в аэропорту, ни на вокзале, ни на той томской квартире. Ничего. Наверное, и встретившись на улице с этим, она бы ничего не почувствовала. Я вообще всегда считал, что в той или иной степени ауры места чувствуют все люди. -По-разному, но все. И я никогда не думал об этом как о чем-то сверхъестественном.

— А что ты думаешь о нем?

По тому, как Коля произнес последнее слово, я понял, что сам о думает о нем именно так.

— Если оно когда-то и было человеком, то сейчас оно точно им не является.

Коля согласно кивнул.

Мы сидели, смотрели на затухающее зарево заката, на мерцающие огни левого берега, отражающиеся в водах Медянки, пили пиво из горла и старались не думать о том, что мы здесь делаем, и с чем столкнулись.

Надо было уйти домой. Сразу. Еще там, на Кленовой, столкнувшись с этим громилой. Не лезть не в свое дело, не искать приключений, не всматриваться в бездну, чтобы не дать ей всмотреться в тебя. Но мы не ушли. Я не ушел. Я втравил в эту историю Колю, и теперь мы оба ждали развязки.

Где-то там, под сердцем, в том месте, которым мы чувствуем ауру места или человека, мы уже знали, какой будет эта развязка. Мы могли бы уйти домой прямо сейчас, а завтра утром пролистать новостные сайты. Но мы хотели увидеть все своими глазами, и узнать, откуда оно пришло и куда вернется.

Около часа мы просидели молча, не говоря ни слова. Когда вы знакомы больше двадцати лет, вы не знаете слов "неловкое молчание". Ваше молчание просто не бывает неловким. Вы говорите, когда хотите, и молчите, когда это нужно. Если надо — вы можете читать мысли друг друга, потому что они бегут параллельными потоками.

Наши мысли в ту ночь бежали именно так, потому что Коля задал вопрос за секунду до того, как я осмыслил и собирался озвучить его же.

— Как думаешь, оно вообще живое? То есть... Он похож на восставшего мертвеца.

— Я думал о том же. Он холодный на ощупь, но мы же смотрели ему в лицо. Оно живое. У него глаза бегают, он смотрит по сторонам, оценивает происходящее, делает какие-то выводы. А как он переходил Купеческий, помнишь? Он вытянул руку. У меня так бабушка дорогу переходит. Шагает на проезжую часть и вытягивает руку к машинам, мол, стойте. Только она это на пешеходных переходах делает, конечно, а не как он... В общем, он какой-то слишком живой для мертвого.

— Ты так говоришь, как будто в жизни видел живых мертвецов.

— Не видел, но...

Я осекся. На чем, собственно, основаны мои представления о зомби? На фильмах? На книгах Андрея Круза? Кто знает, как выглядит настоящий зомби?

Боже, да никак он не выглядит. Не бывает их, и не может быть. Смерть — это билет в один конец, оттуда уже не возвращаются, даже если забыли на предыдущей станции багаж или забыли попрощаться с кем-то из родных.

Или возвращаются?

"Иногда они возвращаются".

— Я вот почему об этом подумал, — продолжил Коля, — забор этот, вдоль железной дороги. То, как он его сломал. Зачем он вообще туда пошел? Он же мог пройти лишние 200 метров, подняться на мост, как все, а потом точно также выйти на Купеческий тракт. Ну потерял бы он минут 10, ну и что? Как раз вышел бы к Медянке, когда солнце уже село.

— И?

— Может он просто не знал, что забор есть? Его же недавно поставили, всего год назад. Может быть, когда этот мужик еще не был... Ну, ты понимаешь... Может быть, тогда забора еще не было, потому он и шел именно по Кленовому переулку, потому что помнил, что там дорога есть. А когда столкнулся с преградой — стал искать пути ее устранения.

— Радикально же он ее устранил... А это мысль. Ты не помнишь, когда Купеческий расширили?

— В 13-м году вроде бы.

— А ты не помнишь, там, где он дорогу переходил...

— Черт, Андрюха, точно! Там же раньше переход был, когда Купеческий еще двухполосным был. Перед Кленовой и сразу после нее, два пешеходных перехода. Это потом пешеходный мост построили, и сделали переход ближе к "Точмашу".

— Да, да, да. Значит, он шел по тому маршруту, который когда-то знал...

— Еще два километра в сторону ГЭС, и он мог бы перейти Медянку по новому мосту...

— Но новый мост сдали тоже меньше двух лет назад, и он о его существовании не знал, поэтому и пошел переходить реку вброд.

— Ничего себе "вброд". Медянка в этом месте глубиной метров 6 будет!

— Как видишь, для него это не проблема.

Мы переглянулись, помолчали несколько минут, осмысливая сказанное, а потом снова заговорили, перебивая друг друга.

— Он не мог поехать на автобусе, потому что там он был бы в тесном контакте с людьми и все поняли бы, что с ним что-то не так...

— И это могло стать куда более серьезным препятствием, чем река.

— Но он мог бы пойти пешком до центра, и там перейти Медянку по Ленинскому мосту.

— Мы исходим из того, что перейти реку по дну для него представляет какую-то сложность. А он, похоже, не представляет.

— Но он же ждал захода солнца...

— Даже если и так, у него впереди вся ночь.

— А что, если дело не в том, что ему проще перейти реку вброд, чем дойти до моста... Что, если дело во времени...

— Потому что настоящую силу он обретает только ночью?

— Если так, то боюсь представить, на что он способен в темноте, если он при закатном солнце выворачивает из земли бетонные опоры заборов. Нет, что если дело именно во времени. Что если он пойдет в обход — он может не успеть...