Оно движется

Кирилл Кудряшов

"ОНО ДВИЖЕТСЯ"

Той, со сна о ком все началось.

Не будь с теми, за кем оно может прийти.

Но если все-таки почувствуешь его за своей спиной — беги в мой дом.

Чтобы добраться до тебя, оно должно переступить через меня.

Оно не сможет.

Все самые страшные истории всегда начинаются с ошибок. Истории борьбы за выживание после страшной аварии — со слов "Я выпил всего бутылку пива, и это было моей ошибкой". Истории о драке насмерть в темном переулке — с "Это было ошибкой, не вызвать такси после корпоратива". Кстати, с алкоголя тоже начинается много страшных историй. С алкоголя начинаются многие ошибки.

В моей истории алкоголь тоже присутствует. Правда моя ошибка в тот летний вечер заключалась не в его покупке, а просто в том, что я шел не по своей стороне тротуара.

Мы с Колей купили пива и возвращались домой. У нас на массиве есть замечательный бар, бывший когда-то магазином разливного пива. Баром он стал после введения запрета на продажу алкоголя после 22-00, и для своих, для постоянных клиентов, его продают на разлив в любое время. Вот мы и зашли туда после работы. Выпили по кружке, попросили налить нам еще два литра, чтобы приговорить их уже дома, и пошли.

Шли по узкому тротуару, болтали о чем-то незначительном, вспоминая студенческие годы, и рассуждая о том, куда к 30 годам разбросала жизнь тех, с кем мы грызли гранит науки 10 лет назад.

И тут в меня врезался мужик. Крепкий рослый мужик в черных брюках и белой рубашке. Как будто на парад шел, мать его.

Я даже понять ничего не успел. Вот я шел, оживленно рассказывая Коле о нашем с Ирой первом свидании, о том, как я повел ее на фильм ужасов, рассчитывая, что она будет в панике прижиматься ко мне в темноте зала, но фильм оказался настолько страшным, что в самые страшные моменты Ирка выбегала "попить водички", а я был настолько парализован страхом, что забыл о всех своих планах на этот вечер — а вот меня уже разворачивает от удара, потому что в меня врезался мужик, шедший прямо на меня и даже не попытавшийся избежать столкновения. Сам он удара словно бы и не заметил, так и пошел дальше, а я — с трудом удержал равновесие, чудом не выронив пиво. Мне даже пришлось схватиться за колино плечо, чтобы не упасть.

— Слышь ты, урод! — крикнул я ему вслед, но мужик как шел, так и продолжал идти, полностью проигнорировав меня.

— Колян, подержи! — я сунул Коле в руку пластиковую бутылку с пивом и побежал догонять обидчика.

— Слышь, урод, я вроде к тебе обращаюсь! Ты смотри куда идешь, падла!

Я догнал его, положил ему руку на плечо, ожидая, что он остановится, обернется, и тогда я смогу высказать ему в лицо все, что я о нем думаю. Развития конфликта я не боялся. Дядька был высок и крепок, но и я не лыком шит — 92 килограмма при росте в метр восемьдесят три, и большую часть этого веса составляли мышцы, а не жир. Я ожидал чего угодно — что мужик стряхнет мою руку, что развернется и покроет меня матом, даже что развернется и сразу, без разговора, попытается меня ударить, но только не того, что он просто продолжит идти, полностью проигнорировав мое прикосновение.

— Слышь, чмошник, я с тобой говорю!

Я опять догнал его и на сей раз не просто положил руку на плечо, а вцепился в него мертвой хваткой. Это должно было быть больно, я прямо таки впился пальцами в его плоть, и тут же ощутил что-то странное, не придав тогда этому внимания. Плечо было холодным, это чувствовалось даже через ткань футболки.

Я едва устоял на ногах. Мужик как шел, так и продолжал идти, совершенно не обращая внимания на мою руку, крепко вцепившуюся ему в плечо. Он буквально потащил меня за собой, и я вынужден был разжать пальцы, чтобы не упасть, и не тащиться за ним, как ковбой за лошадью, у которого нога застряла в стремени.

— Ах ты ж сука!

Тут рука легла на мое собственное плечо. Колина рука.

— Андрей, уймись. Не надо!

— Да он меня чуть не сшиб.

— Андрюх, вообще-то это ты его чуть не сшиб.

— С чего это?

— Ты русский, или где? В этой стране вообще-то правосторонне движение. Ты пёр по встречке, за что и получил.

Я выдохнул. Посмотрел на Колю, проводил взглядом удалявшегося мужика, так и не соизволившего ответить на мои оскорбления, и вообще как-то среагировать на мое присутствие.

— Все равно он — урод.

— Ну, урод, ну и что? Мало ли уродов на свете? Пойдем!

Я посмотрел на Колю, на пиво, на удалявшегося мужика, снова на пиво... Мужик шел целеустремленно и неудержимо, и люди, как и я оказавшиеся не на своей стороне тротуара, уходили с его пути, взглянув ему в лицо. Так мог идти на квартиру к Саре Коннор терминатор.

А еще я вспомнил ощущение холода, исходившее от него. Холода и, как я сейчас понял, опасности.

— Пойдем за ним, — сказал я, и первым реализовал свое намерение.

— Анрюха, ну моп твою ж ять! Чего ты начинаешь, нормально же общались! — заворчал Коля, но двинулся за мной.

— Пятница, вечер, хотели же посидеть по-людски, пива попить... Дался тебе этот хмырь?

— С ним что-то не так, — ответил я на ходу. Широкая спина маячила впереди, но расстояние между нами сокращалось. Ходоком мужик был отменным. Кажется, он сделал бы персонажей Джека Лондона, даже повесь на него "сидор" килограмм под сорок.

— Да что не так? Чувак просто идет по каким-то своим делам. Торопится.

— Так не ходят, понимаешь?

Мое сердце на секунду сбилось с ритма, пропустив очередной удар. Я не мог понять, что меня смущает, но что-то в этом человеке было неправильно. В его стремительном шаге, в его целеустремленности, в его полном игнорировании опасности, то есть меня. Если бы меня кто-то окликнул, в такой форме, как это сделал я — я бы среагировал, обернулся. Если бы меня так схватили за плечо, я бы обернулся и, наверное, ударил. Дал понять, что за мной лучше не ходить, что меня лучше не трогать. Потому что нельзя оставлять за спиной опасность, а два крепких парня, имеющих на тебя зуб — это явная опасность. От опасности нужно или бежать, или нейтрализовать ее, об этом мне говорил весь мой жизненный опыт.

А он шел так, как будто опасностей для него не существовало, и этому было одно единственное объяснение. Он сам был опасностью.

И вот тут-то мне и надо было послушать Колю, пожать плечами, и пойти пить пиво с лучшим другом. Встретил какого-то странного психа, подумаешь, мало ли их в городе бродит? Может, обдолбанный наркоман? Может, у него вообще справка есть? Вон, в соседнем Новосибирске пару лет назад переборщившая с солями девушка, стоявшая в очереди в ЖЭУ, вдруг решила, что она — пантера. Порычала, помяукала, выгибая спину, потерлась об столы и ноги людей, а потом выбросилась в окно. Точнее — попыталась выброситься, ибо на окне была решетка.

Психи. Они повсюду.

Но во мне, впервые за мои 30 лет, взыграла гражданская позиция. Сейчас он врезался в меня, а через пару минут — врежется в беременную женщину. Или снесет коляску с грудным ребенком! Или выйдет на дорогу, и спровоцирует аварию с несколькими погибшими! Мало ли...

Хотя сейчас, задним числом, я понимаю, что я просто испугался этого уверенно шагающего по моей улице детину. А все страшное — притягивает и манит. Ведь не зря же бешеной популярностью в сети пользуются ролики про аварии и разборки на дорогах.

Мне просто стало жутко, и я хотел развеять эту жуть. Понять, что же не так с этим человеком! А все мысли о гражданском долге были лишь ширмой, за которой я прятал свой страх.

И я догнал его. Какое-то время шел рядом, ожидая хоть какой-нибудь реакции, но мужика мое присутствие не волновало совсем. Я мог идти слева от него, мог рассказывать ему теорию струн или пошлые анекдоты, мог панибратски положить ему руку на плечо и втирать, как я его уважаю — он не сбился бы с шага, и продолжил бы идти, глядя прямо перед собой. Его лицо не выражало ничего, но это, как раз, было наименее странным. Сколько людей с такими лицами идут по утрам на работу? Сколько раз я сам шел точно таким же пустым, запрограммированным только на то, чтобы переставлять ноги в дороге из пункта А в пункт Б?

Коля шел чуть позади, и в его глазах я, оборачиваясь, тоже видел обеспокоенность происходящим. Коля понимал: люди так себя не ведут. Не должны вести! Поэтому он шел за мной, готовый поддержать, готовый помочь, если это потребуется. Хороший друг не пытается разнять твою драку, хороший друг влетает в драку с ударом ноги.

Впрочем, драться я не собирался. Пока.

Впереди маячил перекресток Кленовой и Овражной. Оживленный регулируемый перекресток. Собственно, изначально я хотел проводить этого странного типа только до него — посмотреть, как он будет переходить дорогу. Что бы я стал делать, если бы мужик не остановился на красный сигнал светофора — я не знаю. Стал бы пытаться удержать его? В том, что это бесполезно, я уже убеждался. Я вообще не знал, зачем я преследую его, и что собираюсь делать.

Но еще до перекрестка я хотел провести эксперимент.

Поманив рукой Колю, я ускорился, переходя на легкую трусцу, обогнал странного прохожего метров на десять, и встал прямо на его пути, уперев руки в бока, кивков указав Коле на место рядом. Тот покачал головой, проворчал что-то похожее на "дебил", но рядом встал. Теперь мы вдвоем полностью перегораживали узкий тротуар.

Дебилы. В самом деле, дебилы. Как великое трио Трус-Балбес-Бывалый на пути машины, ведомой Натальей Варлей.

Теперь я мог посмотреть в глаза этому типу, и то, что я в них увидел за те пять секунд, что он приближался ко мне, меня не обрадовало. Я ожидал увидеть пустые, бессмысленные глаза обдолбавшегося торчка. В крайнем случае — застывший взгляд, вперенный в одну точку. Но глаза шедшего на меня человека были вполне живыми и осмысленными. Они двигались, сканировали окружающее пространство, и нас с Колей в том числе, и когда он приблизился вплотную, за секунду до удара, я успел понять главное, что смущало меня в его глазах. Зрачки. Огромные, неимоверно расширенные зрачки у человека, шедшего навстречу заходящему солнцу.

А в следующее мгновение я отлетел в сторону, прижимая руки к груди. Ощущения были такие, словно меня ударили деревянной киянкой, отшвыривая с дороги. Он ударил тыльной стороной кулака — той, что со стороны мизинца. Ударь он кулаком, костяшками пальцев — я наверняка недосчитался бы ребер, а так из меня просто вышибло дыхание, ну и главное — мужик расчистил себе дорогу и пошел дальше, просто расшвыряв нас по сторонам.

С другой стороны тротуара поднимался на ноги Коля. К нему уже подбежала какая-то девушка, и помогала ему подняться.

— Вы в порядке? Может полицию вызвать?

— Нет, не надо, все нормально.

— Он же вас... — она осеклась. Наверное, она видела, как мы встали перед ним, перегораживая путь, и мы в ее глазах разом переквалифицировались из пострадавших в подозреваемых.

— Все нормально, правда. Мы сами напросились. Не волнуйтесь, мы целы.

— Ну, если целы...

Она пошла дальше, поминутно оглядываясь на нас. Пошла на восток, туда, откуда мы и пришли. А я повернулся на запад.

Мужик переходил дорогу. На зеленый, как нормальный человек. Посмотрев налево, затем направо... Нормальный такой мужик, вполне обычный, только с ударом как у Тайсона, и очень не любящий, когда ему заступают дорогу.

— Доволен? — спросил меня Коля, подходя и потирая грудь. — Нам надрали задницы. Походя надрали. Я бы у такого в темном переулке закурить не попросил. А ну как вмажет превентивно.

— Как вмажет? — переспросил я.

— Превентивно. На всякий случай, короче.

— А... Пошли за ним!

— Андрюха, ты нормальный вообще? Он же псих, ты же видел! И почувствовал!

— Пошли за ним! — упрямо повторил я.

— Да на кой черт?

— Не знаю. Но не нравится он мне. Я хочу знать, куда он идет.

— Андрей, ты понимаешь, что в случае чего, мы с тобой даже вдвоем против него не играем? С кастетом или битой — еще куда ни шло, но не с голыми руками. Он боксер, наверное. А может просто всю жизнь грузчиком проработал. Но силушки у него на пятерых хватит. Он нам прямо здесь мог инвалидность подарить.

— Но не подарил же.

— Не захотел. Торопится куда-то, не до нас ему.

— Вот я и хочу узнать, куда он торопится. Пошли!

Я не пошел, я побежал, потому что мужик мог в любой момент свернуть в любой из многочисленных переулков частного сектора Кленовой, начинавшегося сразу после пересечения с Овражной. Все, что до Овражной — наш "Заречный" жилмассив. Все, что после — районы частного сектора до самой Медянки.

Я не оглядывался, чтобы проверить, бежит ли Коля за мной. Вот-вот должен был загореться зеленый, и я хотел успеть перейти улицу в этот цикл светофора. Мне не нравился этот мужик. Он пугал меня! Пугал до дрожи в коленках, и именно поэтому я собирался проследить за ним. То, что за ним идут следом, его, кажется, не волновало, главное, чтобы никто не мешал идти. Вот и славно, мы просто пойдем за ним, трогать его не будем, дорогу заступать — тоже. Обернется и кинется — всегда успеем убежать или позвать на помощь.

Мысль о том, что будет, если он бегает также быстро, как бьет, я придавил увесистым камнем и утопил в своем сознании.

Коля догнал меня уже на другой стороне улицы. Мужик маячил впереди, в сотне метров от нас, и уверенно топал вниз, к реке.

— Хреновая идея, Андрюха.

— Знаю.

— Пойдем домой, пиво пить. Собирались же.

Пиво Коля не бросил. Мне вспомнились "Особенности национальной охоты": "Сетку бросай!" — "Не, не бросит. С водкой... Не бросит!"

— Попьем еще. Просто посмотрим, куда он идет, и домой.

— Может он топиться идет? Вон как к реке чешет!

— Вот тогда до реки его проводим и домой.

— И что мы делать будем?

— В смысле?

— Ну, если он топиться станет? Вытащим его?

— Такого вытащишь, ага. Он сам кого хочешь притопит!

— Ну и нахрена мы тогда за ним идем?

— Не знаю, Коль. Отстань. Просто идем.

— Отличный план! — едко выплюнул тот, но по-прежнему шел рядом со мной.

Мы держались на почтительном расстоянии, метрах так в 50, и хотя мужик ни разу не оглянулся, я почему-то был уверен: он знал, что мы идем за ним, и это его ничуть не волновало. Так мы прошли до того места, где Кленовая уходит налево, оставаясь главной дорогой, а прямо уходит крошечный Кленовый переулок, заканчивающийся тупиком. Когда-то давно главная дорога проходила здесь, как раз по Кленовому переулку. Частный сектор разрезала пополам ветка железной дороги, и въезд на стремительно росший в советские годы "Заречный" проходил как раз по этому частному сектору, минуя переезд. Пробки из-за него стали чудовищными еще в 80-е, поэтому было решено построить на Кленовой путепровод над железной дорогой.

Надобность в переезде отпала, шлагбаумы убрали, асфальтированная некогда дорога превратилась в совокупность ям разного размера. В общем, дорога умерла, став просто еще одним переулком внутри хаотичного частного сектора, а год назад она и вовсе превратилась в тупик: руководство железной дороги решило огородить все свои ветки на территории города высоким забором. Официальная версия — для безопасности несознательных граждан, чтоб у них было поменьше возможностей попасть под поезд. Неофициальная — на железной дороге перли все, что было плохо прикручено. Забор не мог остановить матерых профессионалов, но как зашита от случайных воришек — служил исправно.

Ну а для местных этот голубой забор из стальных листов стал сущим проклятьем. Соседи, которые раньше ходили друг к другу в гости, перебегая пути, теперь вынуждены были делать полукилометровую петлю: идти до Кленовой, подниматься на мост, переходить пути, спускаться с моста и снова идти до искомого дома, до которого по прямой было 10 метров.

Мужик не свернул вместе с Кленовой. Мужик ушел в тупик, в переулок. Мое сердце забилось чаще: куда бы он ни шел — его цель близко, один из окрестных домов. Я прибавил ходу, чтобы оказаться рядом в тот момент, когда... Когда что? Когда он войдет в чью-то калитку, походя сворачивая шею сидящей на цепи собаке, и вцепится в горло хозяину или хозяйке дома, вышедшим на крыльцо?

Видимо эти же мысли посетили и колину голову.

— Может он просто здесь живет? Может он сейчас позвонит в звонок у какой-нибудь калитки, ему навстречу выйдет жена, обнимет и позовет за собой в дом. А перед этим посмотрит на нас, стоящих как два идиота посреди улицы, и подумает, что мы зачем-то преследуем ее мужа. Тем более что мы его действительно преследуем.

— А если все будет не так?

— А как? Андрюха, ты ужасов пересмотрелся. Факт.

— Колян, вот скажи мне начистоту: ты ничего не чувствуешь? Только честно, положа руку на сердце! Скажи, что мы — идиоты, нарываемся на неприятности, и идем следом за самым обычным чуваком, в котором нет ровным счетом ничего особенного и странного, и я тут же поверну обратно. Только честно!

— Ладно, чувак действительно странный, — с неохотой признал Коля, — что-то не так в нем, мне от него тоже не по себе. Но это не отменяет того факта, что мы — идиоты, и нарываемся на неприятности.

Начинало темнеть. Диск солнца уже коснулся краем крыш домов на другом берегу Медянки. В начале переулка играли дети, по пути нам встретилась женщина с сумками, шедшая нам навстречу. В трех домах от железки ковырялся в двигателе своего "Жигуля" какой-то мужик, не удостоивший нас даже взглядом.

Вот сейчас все решится. Один из этих шести домов! Три — по одну сторону дороги, три — по другую, больше здесь идти просто некуда, никаких больше переулков и поворотов. Тупик.

Четыре дома.

Два.

От мужика нас отделяло метров десять, покрыть их мы, в случае чего, успеем за пару секунд. Успеем задержать его, дать возможность тому, за кем он пришел, убежать, позвать на помощь, сделать что-то еще... Должны успеть!

Мужик подошел к забору и остановился в метре от него. Остановились и мы, ничего не понимая.

Он положил на забор обе руки, убрал руки, сложил правую руку в кулак и гулко постучал по стальному листу.

Человек, копавшийся под капотом автомобиля, поднял голову, привлеченный звуком.

Мужик сделал шаг право и постучал еще. Снова шаг — снова удар. Он простукивал забор, вслушиваясь в звучание стали. Искал слабые места? Несколько секунд спустя я понял, что именно он искал. Границу секции. То место, где соединяются два стальных листа, и где в землю вбит столб, к которому они приварены.

Хозяин "Жигуленка" окончательно выбрался из-под капота и направился к нам, а мы стояли и смотрели, как зачарованные, уже начиная догадываться, что сейчас произойдет.

Мужик отошел на несколько шагов, и прыгнул вперед, повернувшись к забору полубоком. Сталь загудела от удара его плеча, и забор ощутимо покосился, накренившись в сторону путей.

— Эй, придурок, ты что творишь? — крикнул местный, но наш объект слежки проигнорировал его крик, как недавно проигнорировал мою руку на его плече. Мы трое не были для него проблемой, а вот забор проблемой был, и мужик решал ее. Кардинально.

Столб на той стороне выворотило из земли со второго удара. Забор со скрипом повалился в сторону путей, но остановился, не коснувшись земли, уже, впрочем, не являясь преградой. Громила легко и непринужденно прошел по стальному листу, замершему под углом 10 градусов к земле, спрыгнул на шпалы, перемахнул рельсы и остановился у второго забора.

— Что за херня происходит? — спросил подошедший к нам мужик.

— Просто смотри... — ответил ему Коля, едва шевеля губами.

— Да какого ж #уя!

Я схватил его за плечо.

— Стой! Ты всерьез хочешь остановить человека, только что сломавшего забор?

Два забора.

На той стороне путей ему было проще, искать границу секции не было нужды. Он просто вырвал столб из земли! Стальную опору, вместе с висящими на ней листами железа и бетонным основанием, вкопанным в землю. Просто вырвал! Не скажу, что как травинку, с легкостью и играючи, нет. Видно было, что этот рывок дался ему не просто. Я видел, как вздулись мышцы на его руках, едва не разрывая рукава футболки, видел, как медленно он тянул из земли тяжеленный столб, и как налились кровью ссадины на ладонях. Но на его лице не отразилось ничего, оно оставалось бесстрастным и сосредоточенным. У него была какая-то цель, и забор мешал ему к ней идти...

И мы стояли на пути у этого, проверяя, сшибет он нас или попытается обойти? Да, мы в самом деле идиоты. В рубашке родившиеся идиоты!

— Вы его знаете?

— Впервые видим, — ответил я.

— А я вызову полицию.

— Я бы не стал на твоем месте, — посоветовал Коля, — пока ты вызовешь, пока они приедут — он уже будет далеко. Что ты им скажешь? Кто тебе поверит?

— Вы же подтвердите.

— Мы пойдем за ним.

Надо же, еще недавно Коля предлагал развернуться и пойти домой отмечать пятницу. Теперь и он понял. Осознал, с чем мы столкнулись.

— Мы пойдем за ним и постараемся убрать с его пути людей, чтобы никто не пострадал. А если ты вызовешь ментов, если они приедут или они его найдут и догонят... В общем, мне жалко ментов. Я бы не хотел, чтобы мне пришлось останавливать это.

Впервые Коля произнес это. Не "Останавливать его", а "Останавливать это". Человек не может вот так легко повалить два крепких забора. Тот, кто на это способен — не человек. Это. Оно.

— Но он же...

— Тебе этот забор нравится? Вот и ему нет! — отрезал я. — Коля, пошли.

Мужик уходил от нас вниз по переулку, по-прежнему целеустремленный, уверенно и неудержимо идущий к своей цели. Мы перемахнули остаток заборf вслед за ним, и снова пристроились ему в хвост, держась метрах в пятидесяти.

Больше всего меня поразило то, что никто не вышел на лязг и грохот рушащихся стальных листов. Наверняка люди видели происходящее из окон, но никто не вышел. Никто! Дальше по переулку играли в куче песка дети. Они видели, как упал забор. Отоврались от своих занятий, увидев, как сваливший его детина движется в их сторону, но тут же снова уселись в песок по команде старшей из них.

"Будьте как все. Не привлекайте внимания. Не обращайте внимания на странное, и тем более на страшное, и оно пройдет мимо".

Оно прошло. Дети проводили взглядом его, а потом и нас, не сказав ни слова. Не бросились бежать, но и никак не проявили своего любопытства, так и оставшись стоять на тонкой тропе между "Страшно" и "Интересно", так и не выбрав ни тот, ни другой вариант.

А мы с Колей — выбрали. Страшное притягивало нас больше, чем пугало.

Мужик снова вышел на Кленовую, сделавшую петлю чтобы забраться на путепровод, и теперь шел по ней к одной из самых загруженных городских улиц, к Купеческому тракту — широкой восьмиполосной магистрали, не только соединявшей Центральный район с Сосновским, но и взявшей на себя весь транзитный траффик с юга Медянска на север.

— Как он будет переходить Купеческий? — озвучил мои мысли Коля.

Сотней метров левее через Купеческий перекинут пешеходный мост. Парой сотен метров правее — есть светофор. Но что ему мосты и светофоры, что ему восемь полос дороги, если он выворачивает из земли стальные опоры?

— Может, ему вообще переходить не надо, может, он вдоль Купеческого пойдет?

В самом деле, зачем ему на другую сторону. Там — частный сектор, доходящий до самой реки. Метров 300-400, не больше, Медянка совсем рядом. При мысли об этом мне вспомнились колины слова: "Может он топиться и идет". А что, если правда?

Громила шагнул на проезжую часть, вытянув левую руку в предупреждающем автомобилистов жесте. "Внимание! Я иду!" — говорил он им. И это было его первой попыткой общения с окружающим миром, которую мы видели! Нет, он не был обдолбанным наркоманом, не осознающем реальности и идущим напролом. Он видел автомобили, он понимал, что они представляют для него опасность, но ему нужно было перейти дорогу здесь и сейчас, а не через 200 метров или через 5 минут, поэтому он велел движению остановиться, пока он не окажется на другой стороне дороги.

И движение остановилось.

Визг тормозов, гудки, отборный мат, но ни одна машина не ударила его капотом, хотя я почти хотел, чтобы это случилось. Потому что удар автомобиля мог поставить точку в этой истории. Или хотя бы расставить все точки над i. Реальность в моей голове растроилась: я видел три возможных исхода столкновения.

Удар. Тело падает на капот, потом слетает с него, ударяясь затылком об асфальт. Из ушей идет кровь, глаза бессмысленно смотрят в небо, а руки и ноги в последний раз вздрагивают, перед тем, как окончательно расслабиться. Все, конец истории, куда бы он ни шел, его путь закончился здесь, на Купеческом тракте. Его путь.

Удар. Тело падает на капот, потом слетает с него, ударяясь затылком об асфальт. Громила трясет головой, встает на четвереньки, а затем и на обе ноги, озираясь по сторонам. Рефлекторно отталкивает руки сбившего его водителя, испуганно бормочущего: "Да лежи ты, лежи!" "Охренеть! А где это я? Ничего себе мы с мужиками плана дунули!" Все, конец истории, но он еще не раз расскажет ее друзьям, начав со слов: "И тогда Петрович достал траву! Вот это была трава, мужики... Меня так вштырило, что я с "Заречного" аж до Купеческого пешком дошел, и ничего не помню!" Конец истории, но не конец пути. Его пути.

Удар. Тело падает на капот, но тут же сцепляется в него сильными руками, снимая железо и пластик. Какому-то куску металла не прервать его путь, а попытавшийся сделать это должен быть наказан. "С вами все в..." — шепчет вылезающий из-под руля перепуганный водитель, пузатый метр в кепке, в очках в роговой оправе. Ему оставался всего год до выплаты кредита за этот автомобиль, но теперь он точно не сможет внести ежемесячный платеж. Громила обхватывает его голову своими огромными руками и резво поворачивает по часовой стрелке. До щелчка. А потом разворачивается и уходит, продолжая свой путь. Путь этого. Путь оно.

Я почти хотел, чтобы это случилось! Я надеялся на второй исход, был готов к первому, но был уверен в третьем.

Но машины остановились. Его пропустили, как толпа расступается, пропуская человека с безумными глазами. Он перешел Купеческий тракт и направился вглубь частного сектора. К реке.

Из ступора меня выдернул Коля, дернув за руку. Рванув к пешеходному мосту.

— Бежим!

И мы побежали! Я никогда больше не пробегу стометровку с такой скоростью, как в тот день, когда мы неслись к надземному переходу, по нему, а потом снова вдоль дороги, уже на другой стороне Купеческого тракта. Неслись до того переулка, в котором скрылось это. И мы успели. Мы нашли его.

Впрочем, он и не прятался. Он просто шел прямо, и его, как и прежде не волновало, что за ним следят. Что за ним идут. По пятам.

— Андрюха, он реально к воде идет... — не своим голосом произнес Коля.

— Может, еще свернет куда?

— Может, и свернет. Скажи, а ты сам что бы предпочел, чтобы он свернул к кому или что б так и ушел в Медянку, не сбавляя хода?

Я не ответил, да и вопрос явно был риторическим. Мы оба почему-то были уверены, что если он свернет в один из расположенных на этой улице домов, то только с одной целью. И помешать ему мы не сможем никак! Он вышибет плечом дверь с первого же удара, вобьет в землю кинувшуюся на него дворовую собаку, раскидает как кегли нас двоих, повисших у него на руках, и сделает то, зачем пришел, с тем, за кем пришел.

Конечно, я бы предпочел, чтобы он шел к реке. Но что мы будем делать, если это действительно так? Просто стоять и смотреть?

Впрочем, а что мы делали все это время? Шли и смотрели. А что мы еще могли?

Громила шел к реке.

Пять минут целеустремленной ходьбы по вечерней улице, треск кустов, через которые он прошел, даже не заметив их, и вот он уже на кромке берега. Мы чуть-чуть замешкались, решив не ломиться за ним через кусты, а сделав небольшой крюк и пройдя по протоптанной тропинке. Даже не из боязни поцарапаться или застрять, просто страшно было идти в заросли прямо за ним. До сих пор мужик никак не проявлял к нам интереса, но вдруг как раз сейчас там, на берегу, он устроил нам засаду? Но стоило нам выйти на берег, как стало понятно, что ни о какой засаде наш объект слежки и не помышлял. Он стоял по щиколотку в воде, ничуть не смущаясь намокшими брюками и туфлями. Стоял и смотрел, как солнце опускается за горизонт, как будто ради этого он и проделал весь путь. И как будто все и рассчитано так, чтобы выйти на берег именно сейчас, когда солнце уже почти село, когда лишь его крохотный край продолжал освещать багровыми красками засыпающий город.

— Может, у него обряд какой? — шепнул Коля.

Я не ответил. Я следил за солнцем. То же чувство, что настойчиво шептало мне всю дорогу об опасности, исходившей от этого существа, не молчало и сейчас. Что-то важное было связано с заходом солнца, и именно из-за того, что оно еще полностью не скрылось за горизонтом, мужик стоял сейчас без движения, глядя на закат.

— Он ждет заката! — уверенно ответил я.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю. Но уверен.

Солнце село. Натянуло на себя левый берег Медянки, словно лоскутное одеяло, укрылось городом с головой, как ребенок, увидевший монстра возле своей кровати.

И когда последний луч солнца растаял в воздухе, оставив как напоминание о себе лишь закатное зарево, когда наступила пора безвременья, в которой день уже канул в Лету, но ночь еще не полностью накрыла город, опасаясь обжечься о закат — оно сделало первый шаг. Оно двинулось в реку!

Оно не поплыло, не бросилось в воду с разбега, оно просто пошло вперед, постепенно погружаясь. Видно было, что каждый шаг дается ему тяжелее предыдущего, но оно шло, раздвигая грудью неподатливую воду, и оно не остановилось даже на мгновение перед тем, как его голова опустилась ниже поверхности неспешно текущей Медянки.

Ни пузырей, ни судорожных взмахов рук утопающего, ничего. Оно исчезло, как будто его и не было. И да, я не мог больше говорить о нем в мужском роде. Оно. Существо. Потому что люди даже если топятся — делают это не так.

"Оно" — не совсем подходящее слово. Прежде всего, оно вызывает ассоциации с одноименным романом Кинга, название которого в оригинале звучит как "IT". Дословно — да, "Оно", но оттенок немного другой. Мы, русские, все делим на рода. Автомобиль — мальчик, машина — девочка. Стакан — мальчик, тарелка — девочка. При мысли о словах среднего рода в первую очередь приходят в голову бездонные вещи, такие как небо, море или даже болото. В английском же все куда проще: мужского или женского рода могут быть лишь одушевленные вещи, за редким исключением, вроде кораблей, которые у них почему-то девочки. Баран — мальчик, коза — девочка. Живые, одушевленные существа. Стол — IT. Стакан — IT. Тарелка — IT! Так же как и существо, жившее в подземных коммуникациях под городком Дерри — IT. Неодушевленное. Оно.

Изначально — никакого жуткого или мистического подтекста. Просто It.

Именно в таком контексте я думал об ушедшем в Медянку мужике как об оно. Хотя мысли о том, что "оно" — это не только болото, кашпо, небо и знамя, но еще и тело и существо — уже прочно поселились в моей голове.

Существо.

Существо, выглядящее, как человек, только что погрузилось в Медянку с головой, и не показывается вот уже пару минут. А мы с Колей как стояли на берегу, раскрыв рты, так и стоим...

— Твою ж мать... — озвучил наши общие мысли Коля, — что будем делать? Позвоним в полицию?

— Подождем! — ответил я, усаживаясь на траву и протягивая руку к двушке пива в колиной руке.

— Подождем??? — взъярился тот, но пиво отдал мне без вопросов. Рефлекторно, наверное. — Чего подождем? Что он выплывет? Ты обчитался Конфуция на ночь и теперь будешь ждать, пока по реке проплывет труп твоего врага?

Я медленно открыл пиво, стравив пену, взбитую беготней и тряской, приложился к бутылке, сделав глоток, и только тогда осознав, как пересохло у меня в глотке. Пить пиво из горла... Как в молодости, когда я был еще простым студентом политехнического техникума. Но чтоб вот так, из двухлитровой бутылки — такого со мной даже в молодые годы не было.

— На, — протянул я Коле бутылку, — освежись. И сядь.

Тот проворчал что-то неразборчивое о моих умственных способностях, но опустился рядом на траву и припал к бутылке.

— Пятница же, Колян. Мы же хотели посидеть, пива попить. Вот и попьем. А заодно — подождем.

— Чего подождем? Наряда полиции и штрафа за распитие спиртных напитков в общественных местах?

— Мы на берегу Медянки в диких гребенях. Сюда не то, что менты, сюда бомжи-то не заходят. Может потому он это место и выбрал.

— Для чего выбрал? Чтоб утопиться?

— Ты всерьез думаешь, что он топиться пришел? И что оно вообще может утонуть?

Коля поперхнулся пивом.

— А что тогда он сейчас сделал?

Я не ответил. Я смотрел на противоположный берег реки. Медянск — странный город. Город контрастов, как принято говорить. Исторически более развитым всегда был его правый берег, но как раз в этом районе Купеческого тракта города как бы и не было. Километра четыре на север — центр города, с его огромными бизнес-центрами, столько же на запад — наш "Заречный" жилмассив, истыканный советскими пяти— и девятиэтажками, разбавленными в нулевых гигантскими муравейниками в 25 этажей и 15 подъездов.

Километров 10 на юг — и вот она, Медянская ГЭС, и выросшие вокруг нее микрорайоны по обеим берегам полноводной Медянки. Где-то между "Заречным" и ГЭС — Сосновский район, тихий, уютный, но все равно изрядно населенный и местами очень даже людный.

А конкретно здесь — Купеческий тракт, и самовольные постройки вдоль него. Медянск — он такой: выезжаешь из центра, и словно бы ты выехал из города вообще. Географически — вроде бы город, а фактически — деревня вдоль оживленной трассы.

Совсем иначе спроектирован левый берег. Там строительство концентрировалось вокруг заводов, и прямо напротив нас, на левом берегу, практически к воде выходят панельные свечки Промышленного района. Кто вообще давал названия районам нашего города? У него вообще была фантазия? Сосновский, Промышленный, ГЭС... Что вижу, то пою? И только центр, естественно, носит фамилию вождя мировой революции, Ленинский район.

Наш берег покрыт мраком. Левый — сносно освещен отсветами окон и фонарей. Медянка широка, в этом месте, наверное, метров 600 будет. Но на ярком фоне городских огней противоположного берега мы должны увидеть...

— Он не зря ждал захода солнца, — ответил я, сам удивляясь уверенности, звучавшей в моем голосе, — оно ему почему-то мешало.

Я ждал, что Коля опять обзовет меня дебилом, что снова спишет все на мою больную фантазию или на увлечение фильмами ужасов, но Коля ответил совсем не так. Он словно вступил со мной в дискуссию. Он оппонировал, соглашаясь в главном, но возражая в частном.

— Но ведь он же дошел сюда при свете солнца. Оно ему не мешало. Не мешало и выворотить забор.

Я выдохнул. Значит, я не сумасшедший, Коля тоже чувствовал это, он тоже понимал, с чем мы столкнулись. Он понимал, что мы шли не за человеком, а за чем-то, что лишь выглядело как человек. Просто он понимал это, но отказывался признать, а я признал сразу.

— Выломать забор и перейти Медянку по дну — немного разные вещи.

— Ты думаешь, он жив, и вскоре выберется из воды на том берегу?

— Я не знаю, можно ли назвать это живым, но да, я уверен, что оно функционирует, и скоро выйдет на берег. Я тебе даже больше скажу, я уверен, что обратно оно пойдет тем же маршрутом, поэтому мы посидим и подождем.

— Может ну его нахрен, а? Связываться с ним...

— Я не собираюсь связываться. Не собираюсь больше заступать ему дорогу. Я просто хочу узнать, куда оно вернется.

— А если не вернется? Откуда ты вообще можешь знать?

Я пожал плечами, передавая пиво Коле. Мне нечего было ответить.

— Может ты медиум какой? — с усмешкой спросил Коля.

— Таня тоже так говорила.

— Таня? Твоя бывшая?

— Ага. Она. Правда, оказалось, что это не я — медиум, а она — бесчувственная сука.

— Ну, с последним утверждением спорить не буду, но почему она тебя медиумом называла?

— Мы с ней два года назад в Томск ездили, помнишь? Как раз в расцвете наших отношений. Любовь, морковь, планы на будущее, она уже о детях заговаривать пыталась... Останавливались мы тогда в квартире одной нашей общей знакомой. Точнее — в квартире ее бабушки. Бабушка сама в Медянск перебралась, а с квартирой так ничего и не сделали. Не продали, ибо черт его знает, может бабушке тут все надоест, и она обратно в Томск уедет, и даже не сдали, потому что эту квартиру надо только в порядок неделю приводить, чтобы хоть кто-то в ней жить захотел. Бардак там страшенный. Ну а нам что? Нам главное — где переночевать, все равно весь день по городу гуляем. Мы там даже печку не включали. Страшно. Она газовая и старше нас с Таней вместе взятых. В кафешках питались... Ну и в первую же ночь я сказал, что у этой квартиры неприятная аура.

— Это как?

— Просто неприятно в ней находиться. Может, этим весь дом пропитан, а может только одна эта квартира. Но она как будто из меня силы тянула. Я тогда и предположил, что она слишком долго пустовала, и теперь как голодный вампир высасывает кусочки душ, чтобы немного заполнить эту пустоту.

— Ну ты романтик.

— Таня сказала иначе. Что я придурок и просто хочу ее напугать. Она не чувствовала ничего. Квартира и квартира. Бардак, старье, пыль, но никакой ауры. Вот скажи, ты чувствуешь, что все места разные? Что в одном тебе безо всяких внешних причин комфортно, хоть ты на жестком полу спи, а в другом — хоть в мягкое кресло тебя усади и лучшего коньяка налей, все равно хочется как можно скорее оттуда убраться?

— Бывало. Так же и с людьми бывало. С одним только познакомишься в клубе, в глаза посмотришь — свой человек. А с другим — даже в глаза смотреть не надо, спиной чувствуешь негатив. Так что сразу вломить хочется. Ну, или убежать...

— Вот. Я думал, все это чувствуют. Кто-то — сильнее, кто-то слабее. Витает что-то в воздухе... Вот наш вокзал, какой он? Что ты там чувствуешь?

— Суету, — без раздумий ответил Коля, — суматоху и пустоту. У него нет конкретной, как ты сказал, ауры, она постоянно меняется. Не люблю там бывать.

— А аэропорт? — закинул новую удочку я, мысленно соглашаясь с другом.

— Там в воздухе витает предвкушение. Не знаю, почему. Как будто на вокзале люди чаще расстаются навсегда, а в аэропорту — чаще летят вместе навстречу приключениям.

— Скорее всего, так и есть. Ты давно плацкартом ездил? Видел контингент тех, кто забивается в эти вагоны? У многих отчаяние на лице написано.

— А самолет — это либо важная деловая поездка, либо отпуск в теплые страны, — подхватил Коля.

— Вот. Ты — тоже медиум, а Таня...

На другом берегу я заметил движение. Собственно, я заметил рябь на воде еще минуту назад, но разглядеть что-то не мог, мешала темнота, становившаяся все гуще, да бьющие в лицо огни левого берега. Но теперь я видел отчетливо: оно выходило из воды. Сейчас оно было метрах в двадцати от берега, и шло уже по пояс в воде, словно вырастая из нее, становясь все выше и выше.

— Видишь?

— Вижу... — выдохнул Коля, — ты был прав.

Темный силуэт выбрался из воды и теперь поднимался в горку, к домам, к свету, к людям. К своей цели.

Никто не обращал на него внимания. На берегу в десятке метров от того места, где он вышел из воды, виднелись огоньки мангалов, народ отмечал последнюю пятницу июля. Никто не увидел мокрой фигуры, вышедшей из Медянки. А может, увидел, но не придал значения? А может и придал, но ощутил молчаливую ауру смертельной угрозы, сопровождавшую ее, и решил не дергаться и не проявлять любопытства?

Знать бы, где его цель, как долго придется ждать. Может, громила войдет в ближайший к реке дом, а может, протопает еще десять километров, прежде, чем найдет то, зачем двинулся в путь?

Но мы подождем. Мы не спешим. Нас никто не ждет дома, у нас обоих к 30 годам ни жены, ни детей, ни даже кошки или собаки. Мы не одиноки, мы свободны. Мы подчиняемся веянию нового века, призывающего собирать моменты, а не вещи, и даже не людей. Именно поэтому нам не страшна встреча с неведомым. Страх за себя легко перебороть, куда труднее справиться со страхом за тех, кто пострадает, если тебя не станет.

"А ты попробуй, шагни в огонь, если дома — жена и сын!" — вспомнились мне строчки из какой-то песни.

Мы можем шагнуть в огонь. Мы готовы ждать, пока огонь сам придет к нам.

Мы просто пополняем коллекцию моментов!

— Так вот, Таня — ничего не чувствовала, — как ни в чем не бывало продолжил я, — ни в аэропорту, ни на вокзале, ни на той томской квартире. Ничего. Наверное, и встретившись на улице с этим, она бы ничего не почувствовала. Я вообще всегда считал, что в той или иной степени ауры места чувствуют все люди. -По-разному, но все. И я никогда не думал об этом как о чем-то сверхъестественном.

— А что ты думаешь о нем?

По тому, как Коля произнес последнее слово, я понял, что сам о думает о нем именно так.

— Если оно когда-то и было человеком, то сейчас оно точно им не является.

Коля согласно кивнул.

Мы сидели, смотрели на затухающее зарево заката, на мерцающие огни левого берега, отражающиеся в водах Медянки, пили пиво из горла и старались не думать о том, что мы здесь делаем, и с чем столкнулись.

Надо было уйти домой. Сразу. Еще там, на Кленовой, столкнувшись с этим громилой. Не лезть не в свое дело, не искать приключений, не всматриваться в бездну, чтобы не дать ей всмотреться в тебя. Но мы не ушли. Я не ушел. Я втравил в эту историю Колю, и теперь мы оба ждали развязки.

Где-то там, под сердцем, в том месте, которым мы чувствуем ауру места или человека, мы уже знали, какой будет эта развязка. Мы могли бы уйти домой прямо сейчас, а завтра утром пролистать новостные сайты. Но мы хотели увидеть все своими глазами, и узнать, откуда оно пришло и куда вернется.

Около часа мы просидели молча, не говоря ни слова. Когда вы знакомы больше двадцати лет, вы не знаете слов "неловкое молчание". Ваше молчание просто не бывает неловким. Вы говорите, когда хотите, и молчите, когда это нужно. Если надо — вы можете читать мысли друг друга, потому что они бегут параллельными потоками.

Наши мысли в ту ночь бежали именно так, потому что Коля задал вопрос за секунду до того, как я осмыслил и собирался озвучить его же.

— Как думаешь, оно вообще живое? То есть... Он похож на восставшего мертвеца.

— Я думал о том же. Он холодный на ощупь, но мы же смотрели ему в лицо. Оно живое. У него глаза бегают, он смотрит по сторонам, оценивает происходящее, делает какие-то выводы. А как он переходил Купеческий, помнишь? Он вытянул руку. У меня так бабушка дорогу переходит. Шагает на проезжую часть и вытягивает руку к машинам, мол, стойте. Только она это на пешеходных переходах делает, конечно, а не как он... В общем, он какой-то слишком живой для мертвого.

— Ты так говоришь, как будто в жизни видел живых мертвецов.

— Не видел, но...

Я осекся. На чем, собственно, основаны мои представления о зомби? На фильмах? На книгах Андрея Круза? Кто знает, как выглядит настоящий зомби?

Боже, да никак он не выглядит. Не бывает их, и не может быть. Смерть — это билет в один конец, оттуда уже не возвращаются, даже если забыли на предыдущей станции багаж или забыли попрощаться с кем-то из родных.

Или возвращаются?

"Иногда они возвращаются".

— Я вот почему об этом подумал, — продолжил Коля, — забор этот, вдоль железной дороги. То, как он его сломал. Зачем он вообще туда пошел? Он же мог пройти лишние 200 метров, подняться на мост, как все, а потом точно также выйти на Купеческий тракт. Ну потерял бы он минут 10, ну и что? Как раз вышел бы к Медянке, когда солнце уже село.

— И?

— Может он просто не знал, что забор есть? Его же недавно поставили, всего год назад. Может быть, когда этот мужик еще не был... Ну, ты понимаешь... Может быть, тогда забора еще не было, потому он и шел именно по Кленовому переулку, потому что помнил, что там дорога есть. А когда столкнулся с преградой — стал искать пути ее устранения.

— Радикально же он ее устранил... А это мысль. Ты не помнишь, когда Купеческий расширили?

— В 13-м году вроде бы.

— А ты не помнишь, там, где он дорогу переходил...

— Черт, Андрюха, точно! Там же раньше переход был, когда Купеческий еще двухполосным был. Перед Кленовой и сразу после нее, два пешеходных перехода. Это потом пешеходный мост построили, и сделали переход ближе к "Точмашу".

— Да, да, да. Значит, он шел по тому маршруту, который когда-то знал...

— Еще два километра в сторону ГЭС, и он мог бы перейти Медянку по новому мосту...

— Но новый мост сдали тоже меньше двух лет назад, и он о его существовании не знал, поэтому и пошел переходить реку вброд.

— Ничего себе "вброд". Медянка в этом месте глубиной метров 6 будет!

— Как видишь, для него это не проблема.

Мы переглянулись, помолчали несколько минут, осмысливая сказанное, а потом снова заговорили, перебивая друг друга.

— Он не мог поехать на автобусе, потому что там он был бы в тесном контакте с людьми и все поняли бы, что с ним что-то не так...

— И это могло стать куда более серьезным препятствием, чем река.

— Но он мог бы пойти пешком до центра, и там перейти Медянку по Ленинскому мосту.

— Мы исходим из того, что перейти реку по дну для него представляет какую-то сложность. А он, похоже, не представляет.

— Но он же ждал захода солнца...

— Даже если и так, у него впереди вся ночь.

— А что, если дело не в том, что ему проще перейти реку вброд, чем дойти до моста... Что, если дело во времени...

— Потому что настоящую силу он обретает только ночью?

— Если так, то боюсь представить, на что он способен в темноте, если он при закатном солнце выворачивает из земли бетонные опоры заборов. Нет, что если дело именно во времени. Что если он пойдет в обход — он может не успеть...

— Опять мистика. Успеть до первых петухов?

— Ты сам недавно говорил, что мы имеем дело с зомби. Кроме мистики на ум ничего не приходит.

— И что это дает лично нам? Что нам ждать здесь до самого рассвета?

— Вряд ли. Думаю, гораздо меньше. Если я прав, и ему нужно успеть вернуться до восхода солнца, то здесь он должен появиться часа за два до рассвета.

— Почему?

— Ему только до "Заречного", где мы с ним столкнулись, топать минут 40, а он явно не в моем доме живет. От "Заречного" ему еще куда-то идти... Наверное... В общем, я так предполагаю.

— Это нам что, еще часа 4 тут ждать? — возмутился Коля, но бросить все и пойти домой — уже не предлагал. Не мог.

Собственно, он почти угадал. В общей сложности мы провели на берегу Медянки около четырех часов. Свет в окнах левого берега медленно гас, но даже когда часы показали полночь, освещенными оставались еще достаточно много окон. Пятница... Народ отмечал окончание рабочей недели, и лишь мы, как идиоты, отмораживали задницы на берегу.

Мы не увидели, как оно вошло в воду, игра света и теней на левом берегу полностью скрадывала любое движение на противоположном берегу. Пиво было допито, желудки требовали еды, а организм в целом — сна, и побольше. Но мы держались, хоть и клевали носом. Собственно, в тот момент, когда оно показалось из воды, мы почти заснули, поэтому почти пропустили этот момент.

Оно вышло на берег практически бесшумно, без единого всплеска и хлюпанья. Я услышал лишь, как льется вода с его одежды, и сквозь сковывающую меня дремоту подумал: "Дождь... Как я люблю дождь..." В этот момент моя голова как раз упала, и от этого я проснулся, чтобы увидеть, как ноги в мокрых брюках проходят мимо меня.

Я чуть не заорал от ужаса, поняв, кому принадлежат эти ноги. Пожелай оно убить нас, у него был прекрасный шанс сделать это, потому что мы проспали его появление.

От того, как вздрогнул я, проснулся и Коля, привалившийся ко мне плечом. Проснулся, вскинулся, понял, что произошло, и облегченно вздохнул.

— Слава богу, оно прошло мимо.

— Да. А теперь — узнаем, куда именно оно прошло.

Мужик шел все также стремительно и целеустремленно, не меняла его походку и мокрая одежда. Чем-то новым был разве что скрип мокрых туфель на его ногах. "Скрип-скрип" при каждом шаге, "скрип-скрип". Вот уж никогда не подумал бы, что неотвратимость будет издавать такой звук.

А еще у него в руках был пакет. Здоровенный такой пакет с логотипом "Ашана", ручки которого он просто намотал себе на правую руку и совершенно не замечал его веса. Эта надпись "Ашан" еще больше, чем скрипящие туфли, разрушала атмосферу мистики и жути. Ходячий мертвец: "Здравствуйте, вам пакет нужен?" Несокрушимый убийца в скрипящих туфлях! Бред! И если бы я своими глазами не видел, как он перешел Медянку по дну, я бы и сам сказала себе: "Андрей, ты — дебил, пересмотревший ужасов!"

Но я видел. Своими глазами видел, как он уходил под воду, неотвратимо, как сама смерть. А теперь так же неотвратимо он топал впереди меня назад, в сторону моего, между прочим, дома.

Переулки были пустынны. Даже вечно гудящий Купеческий тракт без особых проблем перешло в неположенном месте не только оно, но и мы следом за ним, настолько редкими были на нем машины. Узкий участок Кленовой, вечно стоящий в пробках, вообще пустовал, хоть гуляй посередине дороги, но оно дисциплинировано двигалось по тротуару, по правой стороне, чтобы не создавать помех встречным пешеходам, окажись они на его пути.

Когда ты мертв, нужно ходить осторожно...

Казалось бы, ночь — время, когда даже насквозь мокрый верзила в скрипящих ботинках и со здоровенным пакетом в руках из которого капает вода, никого особо не заинтересует. Но как показал наш опыт, днем люди тоже не слишком обращают внимание на странных личностей. По дороге нам встретился лишь один пьяный в дымину прохожий: едва стоявший на ногах мужик неопределенного возраста со стеклянным взглядом. Куда более похожий на ходячего мертвеца, чем то существо, за которым мы следовали. Он пытался жестами и мычанием попросить у надвигавшегося на него громилы сигарету, но то ли вовремя сообразил, что на его пути лучше не стоять, то ли просто отшатнулся, едва не потеряв равновесие из-за переизбытка этанола в организме. Нас он то ли не заметил вообще, то ли предположил, что как раз с нами двоими лучше не связываться.

Как странно видеть, как люди игнорируют настоящую опасность, но видят ее там, где ее нет.

Мне вспомнился "Риддик". Один из охотников за головами, презрительно сбрасывающий с ноги крохотное существо, похожее на скорпиона, и тут же оседающего на землю от начавшего действовать яда. И слова Риддика: "У мелких яд сильнее"...

Настоящая опасность всегда приходит оттуда, откуда ее не ждешь. Например, выходит из глубин такой спокойной Медянки.

Или приходят с тихого кладбища...

Мы не произносили этого вслух. Мы вообще не сказали ни слова с тех пор, как оно вышло из реки и двинулось тем же маршрутом обратно. Но мы поняли, куда оно движется, миновав самую густонаселенную часть "Заречного". Километрах в пяти отсюда располагалось старое кладбище, территориально относившееся к селу Новополевое. Я никогда не был на нем. Но нередко проезжал мимо, поэтому прекрасно знал, где именно оно находится. Коля — тоже.

И у нас не было сомнений в том, куда движется существо, несущее что-то в "Ашановском" пакете.

Нужно было остановиться. Нужно было повернуть домой, достать с полки бутылку бренди, хранимую для особого случая, и пить изысканный французский напиток как косорыловку из сельпо: стаканами, залпом, чтобы захмелеть сразу, чтобы хмелем прогнать поселившийся под сердцем страх.

Но мы не могли. Мы шли за ним как привязанные, уже зная, что именно топает впереди нас, и догадываясь, что оно несет в своем пакете.

Мы не хотели знать, кому именно оно это несет.

И в то же время не могли не проследить за ним до конца. Не могли не узнать.

Страх притягивает, страх манит, а потом парализует и убивает.

Спилберговская "Война миров". Лучшая, на мой взгляд, экранизация Уэллса, и один из лучших фильмов нулевых годов вообще. Помните? Загадочная гроза, молнии, бьющие в одно место, подземный гул, пришедший в движение асфальт, и что-то огромное, ворочающееся под землей... Сотни людей, столпившихся вокруг, едва не падающие в образовавшийся в земле разлом. Страх притягивает!

Когда марсианский боевой треножник воздвигается из-под земли, поднимая клубы пыли и вознося свою уродливую башню выше самых высоких домов — сердце замирает даже у зрителя, сидящего перед экраном. Но персонажи фильма, от случайных жертв до главного героя, не двигаются с места. Страх парализует!

Все бросаются врассыпную, лишь когда инопланетная боевая машина открывает огонь. Как в тире, по идеальным мишеням, подошедшим слишком близко к стрелку. Так Каа подзывал к себе бандерлогов, чтобы обнять их своими смертоносными кольцами.

Мы шли в пасть Каа, и не могли остановиться.

И не хотели.

Пять километров до кладбища. Оно, не знающее усталости, и мы, вымотанные долгой ходьбой и бессонной ночью. Пять километров, чуть меньше часа молчаливой ходьбы. Мы были подобны ему — бессловесные, вышагивающие в одном ритме с ним, следующие за ним метрах в тридцати, не сокращая и не увеличивая это расстояние.

До самых ворот кладбища.

Мы достигли их в тот самый час, что зовут предрассветным. В час быка, в самый темный час. Оно миновало ворота, точнее — проем в ограде, и мы двинулись за ним, не раздумывая. Чувство опасности притупилось, ведь Каа танцевал в песке мертвого индийского города прямо перед нами, но не торопился впиваться в нас клыками или обвивать своими кольцами. Мы перестали бояться, мы шли прямо в логово зверя, забыв о том, что он несет боль и смерть.

И когда ворота миновали и мы, оно обернулось и сделало шаг к нам. Всего шаг, тут же напомнивший нам о том, что перед нами, напомнивший о его силе и опасности. Мы развернулись бы, чтобы побежать, но не смогли. Что-то держало нас! Воздух загустел, воздух превратился в болото, в котором мы оказались по самую макушку. Воздух стал кольцами Каа, сжавшими наши легкие так, чтобы из них не вырвалось ничего, кроме хрипа.

Оно приближалось. Оно остановилось перед нами, обведя нас оценивающим взглядом своих глаз с огромными зрачками. Разумных глаз, которые не могли принадлежать восставшему мертвецу, но принадлежали.

Медленно, оно поставило на землю свою ношу, раскрыло пакет и запустило в него обе руки. Медленно, смакуя сковавший нас ужас, оно вытащило руки из пакета, держа в них два предмета, принесенных с той стороны Медянки. Два жутких трофея. Два свидетельства его силы и ярости.

Но куда сильнее этого зрелища меня пугало чье-то присутствие у нас за спиной. Позади нас стоял кто-то еще. Кто-то, кто повелевал удерживавшей нас силой. Кто-то, кто поднял это из могилы, и кто легко и непринужденно мог уложить в могилу нас. Живыми. Вместе с мертвым.

Тот, кто стоял позади нас, вложил в мою голову эту мысль. Дал прочувствовать весь ужас от нахождения в замкнутом пространстве гроба вместе с тем, существом, что мы преследовали этой ночью себе на погибель. Медленную смерть от удушья в его медвежьих объятиях.

— Хотите? — раздался за моей спиной низкий, но несомненной женский голос.

Мы не хотели.

Когда я увидел, как оно выходит из воды, я думал, что сильнее испугаться я уже не смогу. Я ошибался. Тот страх не шел ни в какое сравнение с моим нынешним состоянием, с полной беспомощностью, с чувством неминуемого и мучительного конца. Еще чуть-чуть, и я перестал бы контролировать свой мочевой пузырь.

Мы не хотели. Мы отдали бы все, что угодно за то, чтобы не встречать это на своем пути. Все, что угодно за то, чтобы оказаться сейчас дома, в безопасности. Мнимой безопасности, потому что теперь мы знали: в этом мире есть силы, от которых не отгородиться металлическими дверьми.

Оно снова спрятало свои трофеи в пакет, развернулось и зашагало вглубь кладбища, растворяясь в темноте, совсем как сом, уходящий вглубь озера. А та, что стояла позади нас, осталась...

— Кем они были? — прохрипел я. Терять мне было нечего.

Давление ослабло, я мог пошевелиться, и тут же попытался это сделать, попытался развернуться...

Мою спину пронзило болью. Клыки Каа вонзились в позвоночник, и я закричал бы, если бы удерживавшая меня сила позволила сделать это. Боль уходила медленно, но на ее место вползала мысль, которую та, что стояла позади, вкладывала мне в голову: "Не нужно оборачиваться. Не нужно смотреть. Скажи спасибо, что живой!"

— Спасибо, — на полном серьезе сказал я.

— Он заслужил, — заговорила она, — он убийца.

— А она? — спросил я, уже зная ответ и ожидая новой вспышки боли, а может и ослепительной вспышки в голове. Кто знает, на что способна та, что может поднимать мертвых, делая их неуязвимыми и похожими на живых людей. Мертвец, проведший более двух лет в могиле, должен выглядеть совсем не так...

Но боли не было, а когда она заговорила вновь, я услышал в ее голосе сомнение.

— Она была с ним. Значит, заслужила и она. Она умерла быстро, почти безболезненно.

— А он?

Женщина ответила не словами, но я получил ответ на свой вопрос. Ответ, заставивший зашевелиться волосы на моей голове. Медленно. Очень медленно... Но не так медленно, как ей бы хотелось. Она бы предпочла, чтобы его мучения длились несколько суток.

— Уходите, — велела она, — медленно развернитесь через левое плечо, и уходите. Вам нечего здесь больше делать. Вам незачем видеть, в какую могилу он ляжет, и что произойдет потом. Довольно крови, довольно смертей. Тот, кто должен был умереть, умер сегодня ночью.

— Последний вопрос, — попросил я, и, восприняв молчание как знак согласия, задал его: — Человек, за которым мы шли, это...

— Мой муж.

Удерживавшая нас сила тюлевой занавеской упала к нашим ногам. Слова больше не были нужны. Медленно-медленно, словно под дулом автомата, мы развернулись, как она и велела, через левое плечо, и вышли за ворота кладбища, не посмев оглянуться. Мои ноги дрожали, и эта дрожь не была дрожью усталости от долгой ходьбы.

Мы молчали до самого моего дома. Мы не шли, мы переставляли ноги, которые сами вели нас по заданному маршруту. Мы были похожи на мертвецов больше, чем то, что укладывалось сейчас в свою могилу, а, может быть, уже улеглось. Мы радовались каждому встреченному человеку, просто потому, что он был живым, но радость не отражалась на наших лицах. На них не отражалось вообще ничего.

Шок стал отпускать только дома. Мы вошли в мою квартиру, не разуваясь прошли на кухню, где я, как и собирался, налил нам по стакану бренди. Крепкий напиток опалил горло и расплавленным металлом пролился на сердце, все еще сжатое ледяными тисками страха. Жидкий огонь растопил лед, мы снова обрели способность говорить, и мы заговорили, перебивая друг друга, выплескивая все то, что осело под сердцем за эту жуткую ночь.

Мы завалились спать, когда за окном уже рассвело, и на весь день, почти до самого заката, провалились в крепкий сон, без кошмарных сновидений.

Оно ушло.

Я нашел в себе силы сходить на кладбище через неделю, да и то потому, что день был ясным и солнечным. Я пришел туда в полдень, в ясный субботний полдень, и часа два бродил между могилами, вглядываясь в фотографии на надгробиях.

Я нашел бы его раньше, если бы не пропускал парные могилы, стоящие рядом в одной оградке. Но я нашел его. Нашел их. Он умер 16 ноября 2012 года, больше трех лет назад, в возрасте 35 лет. Под ее фотографией стояла дата: 30 июля 2016 года. Последняя суббота июля. Тот же день, ранним утром которого она говорила со мной у ворот этого же кладбища. Ее могила была свежей и совсем пустой: ни венков, ни цветов, только надгробие из черного гранита с датой рождения, датой смерти, именем и одним лишь словом, доминирующим на памятнике.

И, конечно же, фотография. Ей было 37, когда она умерла, и она была красивой. Совсем не похожей на свой голос. Впрочем, может быть в тот момент, когда она стояла позади меня, она уже была мертвой, и выглядела совсем иначе, чем при жизни? Может быть для того, чтобы поднять умершего, нужно было принести в жертву себя? Кто знает...

На его могиле не было ни малейших свидетельств того, что ее разрывали, или вообще делали с ней хоть что-то, но это не заставило меня усомниться в собственной памяти. Я видел то, что я видел. Я чувствовал то, что я чувствовал. Мне не важно, как именно оно поднялось из могилы, мне важно было знать, что сейчас оно там, глубоко под землей. К тому же, если ты способен поднять из мертвых человека, пролежавшего там три года, и вернуть первозданный вид и его коже, и его одежде, то... Можно не продолжать, верно?

В нескольких шагах от могилы я наткнулся на "ашановский" пакет, ветром наколотый на ветку березы. Преодолевая страх и брезгливость, я заглянул внутрь, чтобы увидеть именно то, что и ожидал увидеть. Следы крови. Много следов крови.

Я больше не приходил туда. Не из страха, нет. Я верил, что мне они ничего не сделают, что их ненависть была направлена против одного конкретного человека. Я не стал и искать в новостях статью о зверском убийстве двух человек на левом берегу, как не стал и пытаться искать корни этой истории: что произошло в ноябре 2012-го, и как это было связано с происшедшим в последнюю пятницу июля 2016-го.

Хватит с меня мистики. Хватит танцев смертоносного питона.

Пусть они лежат спокойно на маленьком и тихом сельском кладбище. Муж и жена, вновь обретшие друг друга в посмертии. Пусть он лежит в своем гробу, прижимая к груди сгнившими до кости руками два черепа, с которых уже практически полностью сошла кожа: мужской и женский. И пусть рядом с ним, отделенная толстым слоем земли, спит в своем гробу она, знавшая точную дату своей смерти и сама заказавшая себе черный надгробный камень с одним лишь словом: "ВОСТОРЖЕСТВУЕТ".

Я всегда буду помнить их имена, но не стану упоминать их здесь.

Пусть спят спокойно.

Надеюсь, что они спят.

Сентябрь 2016 года.