Хронопроцессоры

В шесть, когда за окнами качалась непроглядная темень, Рома растолкал, согласно графика дежурств, Гогу и сам завалился на боковую. Придавил он от души — проснулся около девяти — аккурат к завершению завтрака. Меню было традиционное — черный хлеб, вобла, гнилая картошка. Допивая бледный чай, который в Москве 70-х называли "Ленинград видно", Роман обнаружил, что народ опасливо поглядывает на него с Георгием. Кажется, Парамон успел растрезвонить: дескать, комиссар среди ночи собирался всех пострелять. Отношения в вагоне натянулись окончательно, и хронокорректоры не представляли, как их исправить.

— Надо поговорить с братишками, объяснить недоразумения,— шепнул Гога.— Они же нормальные мужики, должны понять.

Роман кивнул, но тут из переднего, штабного, вагона появилась болезненно худая с костлявым лицом товарищ Лара. Из-под ее расстегнутой кожаной куртки выглядывали темная шерстяная кофта и ремень с кобурой маузера. Хмуро посмотрев на хронокорректоров, комиссарша неприязненно произнесла:

— В задних вагонах ваши братишки-анархисты бузят. Советую как-нибудь успокоить эту публику.

— Уважаемая, вы ошибаетесь,— стараясь говорить демонстративно вежливо, начал Рома.— Мы вовсе не анархисты, а совершенно наоборот.

— Да неужели! — язвительно переспросила товарищ Лара.— А кто без спросу занял вагон, предназначенный для отряда красногвардейцев?

Георгий осведомился, злобно ухмыляясь:

— А кто забыл довести до нашего сведения приказ о порядке размещения подразделений в эшелоне? Или план размещения вовсе не был разработан из-за того, что вы и вам подобные совершенно запустили организационную работу.

— Мы считали, что вверенное нам войсковое формирование, назначенное для особо важного задания, должно быть размещено с особым комфортом,— добавил Роман.

Краем глаза он заметил, как вытягиваются лица матросов. Комиссарша попыталась воззвать к справедливости: дескать, по причине вашего произвола другое подразделение вынуждено ехать в тесноте. Гога, не жаловавший большевиков и прочих идейных фанатиков, обожал ставить на место зарвавшихся крикунов, нокаутируя оппонентов политически-грамотными слоганами.

— Прекратите свою буржуазную демагогию! — рявкнул он и обратился к личному составу: — Товарищи революционные балтийцы, вы довольны или хотите перейти в другой вагон, похуже?

Вагон недружно загудел: довольны, мол, не на платформе же под броневиками ехать. Глубоко вдохнув и хрипло выдохнув несколько литров спертой вагонной атмосферы, товарищ Лара благоразумно решила прекратить диспут, развивавшийся не в ее пользу. Прокашлявшись, она предложила большевикам прогуляться вдоль эшелона дабы навести порядок.

Товарищ Лара гордо шла первая. за ней к двери, ведущей в сторону хвоста состава, двинулись хронокорректоры, Дракун, Жуков, Батя и Павел Андрющенко. Последний был единственным в этой компании большевиком, не считая самой комиссарши.

Иногда перед ними расступались, но большей частью приходилось проталкиваться. На роль бульдозера легковесная товарищ Лара годилась плохо, но место во главе кильватерной колонны никому не уступила.

Они прошли через вагон третьего класса, занятый полусотней бойцов Красной гвардии столичного гарнизона, через теплушки, неплотно набитые пехотинцами, потом был вагон, который занимала рота матросов с "Андрея Первозванного". Комиссарша строго поинтересовалась, почему так мало людей. Кто-то лениво ответил: мол, братишки ушли на митинг в соседний вагон.

Миновав тамбур, они оказались в теплушке, где Ньютон ни за что бы не открыл закон всемирного тяготения, потому как пресловутому яблоку некуда было бы упасть. Люди в солдатской, морской и цивильной одежде стояли предельно тесным строем, многие забрались на дощатые нары, приколоченные в три этажа вдоль стенок. Здесь ждала неожиданная встреча — кто-то крепко схватил Рому за плечо и шепнул в ухо:

— Дядюшка Роман, как вас называть можно?

Резко повернув голову, Рома с удивлением и радостью понял, с кем свела судьба-насмешница и весело гаркнул, перекрикивая шум:

— Так и называй. Здорово, родня!

— Антошка, что ли? — хмыкнул Гога.— Бывает же такое.

Это в самом деле был Антон Колесов — подросший, со светлой щетиной на лице. Дед носил солдатскую форму, кожаную куртку и фуражку.

— Давно воюешь? — осведомился Роман.

— С весны пятнадцатого, дядя Роман. У меня ж белый билет был, но мы забастовку затеяли, вот всех зачинщиков и забрили...— Антон беззаботно засмеялся.— Сначала пулеметчиком в пехоте, потом в бронедивизион попал. Вот командир наш...

Дед, называвший внука "дядей", показал на высокого моложавого мужика в кожанке поверх офицерского мундира без погон.

— Митрофан,— буркнул командир бронедивизиона.

Георгий поинтересовался, почему столько добрых людей собрались в этом вагоне и вопят, как на выборах полкового комитета. Подумав, он уточнил:

— Или даже на раздаче мыла в женской бане.

— Примерно так и есть,— хохотнул Антон.— Анархисты пытались охмурить нас в свою веру, но переругались между собой.

Их разговор прервал недружный гул нескольких десятков голосов. В задних рядах завопили, требуя передать, чего там говорят. Комиссарша товарищ Лара принялась дергать Романа за рукав и нервно потребовала:

— Мы должны прекратить это безобразие!

Кивнув на прощание молоденькому деду, Рома возобновил движение, но застрял, как неатомный ледокол в паковых торосах. Пробиться сквозь сплошную массу людских тел казалось немыслимым. Тогда матросы во главе с Батей молча протиснулись вперед, отодвинув политработников, поднажали могучими плечами, поддержав натиск прикладами винтовок. Толпа раздвинулась, и колонна из второго вагона прорвалась в геометрический центр вагона десятого.

Здесь имелось небольшое, шага три-четыре в поперечнике, пустое пространство — нечто вроде арены или ринга. Бородатый матрос и рабочего вида гражданский — оба примерно ровесники товарища Лары, то есть старики по нынешним меркам — яростно сверлили друг друга бешеными взглядами и тяжело переводили дыхание. Наверняка набирали силы и кураж для продолжения идейной схватки.

— Ша, братишки! — Роман предполагал, что именно так должен выражаться настоящий балтийский матрос.— Что за шум, а перестрелки нет?

Рабочий объяснил, что гражданин анархист пытается агитировать против Советской власти, то есть подрывает боевой дух защитников революции. Матрос немедленно возразил: дескать, именно анархисты — и есть настоящие революционеры, а большевики с левыми эсерами предали революцию. Толпа снова заворчала, и негромкий ропот в две сотни гортаней породил шум, сравнимый с паровозным гудком. Тем не менее становилось интересно, и Гога насмешливо вскричал:

— Ну-ка, ну-ка... послушаем сказку про красного бычка-анархиста.

Потом он выстрелил вверх пару разу из обоих пистолетов, в потолке вагона прибавилось отверстий, сквозь которые капал дождь. От стрельбы стало потише, солдаты, матросы и красногвардейцы перестали бормотать.

— Узурпировавшие власть эсеры и большевики пытаются создать новый механизм удушения народной свободы,— резво начал анархист, охрипший в ходе предшествующей дискуссии.— Мы же, революционные анархисты, говорим: нет, этого не будет! Победоносное восстание стало концом любой государственной машины! Наступило время свободной личности, когда трудящимися никто не будет командовать. Мы построим подлинно свободное общество по принципу самоорганизации трудящихся, на основе взаимопомощи и коллективного самовластия. Только низовые органы самоуправления на самых простых ступенях общества, то есть цеховые и заводские комитеты в мирной жизни и полковые комитеты в армии. Любые органы власти в масштабах города или всей страны — это организованное насилие над свободными трудящимися, которого нельзя допустить!

Мрачные небритые мужики, смотревшие на спорщиков со всех сторон, мрачно кивали, пожимали плечами и что-то бормотали. Роман расслышал невнятные реплики:

— Похоже. дело говорит... Хрен его знает... Все они ладно болтают... Больно умные слова, не понял... Эй, там, впереди, чего он про войну сказал?..

Товарищ Лара и красногвардейский агитатор возмущенно набычились и собрались выкрикнуть простые лозунги, которые в такой ситуации были бесполезны. Глупость нельзя опровергнуть логикой, глупость можно только высмеять.

— А чего там завод или цех? — сделав удивленное лицо, спросил Рома.— Давай уж сразу в каждой крестьянской хате комитеты выберем. Муж — анархист, баба — левый эсер, теща — меньшевик. И никакой нахрен деревенской власти! Только избовые комитеты. На заводах выберем совет станка, а цеховое начальство пошлем подальше. И если враг полезет со всех сторон, то каждая изба будет голосовать — защищаться или отдать германцу землю, которую вы получили от революции.— Он повернулся к мрачным пехотинцам с красными лентами на меховых шапках.— Вот вы, товарищи, готовы отдать свою землю германцу или помещику?

Солдаты матерно доложили, что никому землю не отдадут.

— И правильно! — восторженно заорал Гога.— Будем защищать революцию! Но анархисты говорят нам: пусть каждая изба решает, защищать революцию или отдать землю. Потому что пока анархисты про свободную взаимопомощь талдычат, придет целая дивизия немцев или казаков, вас поодиночке шомполами выпорет и вернется землица прежним хозяевам. Вы этого хотите?

— Я совсем другое говорил! — взвыл анархист.

Его не слушали, толпа насупленно кивала и покрикивала: мол, не отдадим землю. Закрепляя успех, Роман и Георгий сказали, что надо защитить революцию, не допустить гражданской войны, предотвратить братоубийство, потому как иначе враги нападут со всех границ и морей, порвут страну на части и опять-таки посадят помещика, фабриканта, полицейского с плеткой на шею трудового народа.

— Кто подписал Декрет о Земле! — Роман ударил главным калибром.— Разве анархисты? Нет, землю народу вернули большевики, власть Советов и родной товарищ Ленин. А чем прославились анархисты? Анархисты прославились тем, что в июле этого года вывели революционных солдат и матросов под пулеметы юнкеров. Если будете слушать анархистов, они устроят кровавую баню, и в этих реках крови захлебнется молодая Советская власть! Только твердая рука рабоче-крестьянской диктатуры под мудрым управлением партии большевиков приведет наш великий народ к победе!

Заросшие щетиной воины революцией синхронно кивали, гневно выкрикивая: дескать, всех убьем, но защитим власть Советов и родную партию большевиков.

Битва идей вагонного масштаба была выиграна — если не нокаутом, то по очкам за явным преимуществом людей будущего, поднаторевших по части казуистики. Хотя куда правильнее было бы разъяснить ошибки анархистов, но ведь не поймет толпа, ибо толпа вообще ничего понять не способна.

Оглядываясь по сторонам, Рома вдруг представил, что видит не просто свирепые небритые рожи, сбитые в сплошную массу до полной неразличимости индивидуальностей. Казалось, это — сама история, которую с таким трудом пытались подвинуть хронокорректоры. История была громадной плотной упругой субстанцией, украшенной миллионами небритых образин... Подобно пьяной толпе, История не имела способности воспринимать разумные доводы и выбирать правильные пути, бессмысленная серая масса управлялась только самыми примитивными инстинктами. Всякий раз, вырвавшись на путь истинный, исторический процесс неизменно стремился вернуться в наезженную колею наименьшего сопротивления.

Он вспомнил рассказ Георгия про толпы погромщиков на городских улицах погибающего СССР. Остановить их могли только бронетехника и огонь на поражение. Значит, проклятую продажную девку по имени История повернем тем же способом,— подумал Роман. Если тварь не понимает по-хорошему — поступим с ней по-плохому.

Вернувшись в свой вагон, они с удовлетворением обнаружили, что тулуп Романа и пулемет Георгия лежат на прежних местах — никто не позарился.

— Ну что, братишки, пообедаем, или ждем до Витебска? — весело поинтересовался Гога.

Комиссарша, добравшись до тамбура, буркнула, не повернув головы:

— Витебск проследуем полным ходом. Следующая остановка будет в Орше, там подождем остальных.

Батя позвал доброжелательно:

— Садитесь, братишки, покушаем,— и добавил, обращаясь к остальной полуроте: — До чего хорошо говорили — я аж заслушался. Просто и понятно, никаких лишних слов.

— Шутите, Иван Савельевич,— вяло отмахнулся Рома, падая на жесткую койку.— Совсем не то говорили, по-другому надо было.

— По-другому бы нас не поняли,— Георгий, морщась, достал из ножен штык и неловко вскрыл жестяную банку мясных консервов.— Жаль нет печурки — подогрели бы. Застывшая тушенка — страшная хрень.

— Это тебе не в блиндаже на фронте,— хохотнул Назар.— Не научились еще в поезде печку топить. Говоришь, толково пацаны выступили?

— Толково,— подтвердил Батя.— Не знаю, чего кочевряжатся — так ладно только Подвойский перед Октябрем выступил. Не то, что другие агитаторы кричат: все умрем за бесклассовое общество и мировую революцию.

Орудуя финскими ножами, хронокорректоры ополовинили свою жестянку, закусывая почерствевшим черным хлебом. Афанасий Трофимыч подвинул к ним почти пустую банку капусты и полголовки лука. Люди будущего с благодарностью закивали — все-таки какой-никакой гарнир.

Когда все покончили с консервами, а случилось это быстро, Батя строго потребовал, чтобы питерские комиссары повторили для своих все, что рассказывали в хвостовом вагоне. Повторить импровизированную речь они, понятное дело, не сумели. В этот раз хронокорректоры говорили спокойнее, без экзальтации, без псевдореволюционной демагогии. Объясняли, что в страшное время, когда висит на волоске судьба страны и народа, лишь железная дисциплина может остановить катастрофу.

— Если мы, получив приказ, будем устраивать митинг и обсуждать в тысячу глоток, то не успеем опомниться, как интервенты и другие враги танками нас проутюжат.— Рома скорчил печальную гримасу.— Вот ты, Батя, и ты, дед, были в Цусиме...

"Дедом" он машинально назвал Мошникова. Братва, помедлив, разразилась хохотом, и Дракун просипел, корчась от смеха:

— Вот и попался, Трофимыч, и тебе прозвище нашлось. Будешь теперь Дедом.

— Ну вас туда и туда,— мастерски, но добродушно выразился Дед Трофимыч.— Ты к чему про позорище цусимское вспомнил?

— Ну, представь, дают вам приказ — бить главным калибром по ближайшему японскому броненосцу. А тут анархист говорит: нет, братишки, надо погутарить. Может, мы хотим кофию попить, а потом постреляем, но не по ближайшему, а по во-он тому миноносцу. И начнется говорильня на пару часов: большевики одно говорят, эсеры — другое, анархисты-синдикалисты и анархисты-максималисты не могут договориться с меньшевиками и анархо-коммунистами. Командир башни умоляет открыть огонь, но его, собаку офицерскую, пристрелим и продолжим долгие речи болтать.

— Знакомое дело,— сообщил Парамон Жуков и был одобрительно многими поддержан.— Бывало такое не два раза и не три.

Георгий развел руками, проговорив устало: