Сумерки восьмого солнца

— С этого момента ты больше не пленник, не раб и не заложник, а свободный муж. Ходи где пожелаешь, а если захочешь уйти прочь и снова бродяжить, никто тебя не задержит. Но ты ведь не захочешь уйти?

— Да уж наверное не захочу, — ответил Осенний Хвост. — Здесь сытно, над головой крыша, под боком женщина. Да и колдовать интересно, когда разобрался, как оно делается. Хорошо тут, мне даже начало чудиться, будто все снова стало как раньше, только без этих ваших городских извращений. А ты, кстати, кем был в городе?

— Воином, десятником, — сказал Поющий Тростник. — А что?

— Пленникам сердца вырезал? — спросил Осенний Хвост.

— Нет, сердца не вырезал, не заслужил такой чести, — помотал головой Поющий Тростник. — Только головы рубил. Вырезать сердца позволяли только лучшим из лучших. По правилам сердце должен извлекать жрец собственной рукой, так чаще всего и делали, но если на заклание привели толпу в сто пленников, тут даже у воина рука отвалится, а у жреца тем более, так что приходилось отступать от заведенного порядка. Но такие дни выпадали нечасто. Чаще всего в жертву за раз приносили пять или шесть человек, а это несложно, любой жрец справится.

— А не противно было головы рубить? — спросил Осенний Хвост.

— А что тут противного? — пожал плечами Поющий Тростник. — Поначалу страшно, вдруг топор сломается, тогда выпорют. А когда привык, уже все равно. Это просто один из видов ратного труда, не лучше и не хуже других. Ты ведь в своем диком лесу охотился?

— Да, конечно, — кивнул Осенний Хвост.

— Человека зарубить ненамного труднее, чем обезьяну, — сказал Поющий Тростник. — Разве что если очень жирный... Но жирных при мне никогда в жертву не приносили, может, как раз из-за этого. Слушай, а у вас в лесу какие жертвы приносили?

Осенний Хвост принялся перечислять:

— Во-первых, вешали цветочные гирлянды на священное дерево. Во-вторых, когда жарили большую добычу, обязательно пели песню, чтобы духи вкусили дыма. В-третьих, когда женщина рожает, есть какой-то особый обряд, я не знаю подробностей, мужчинам их не рассказывают. В-четвертых, священные песни и танцы, это, строго говоря, не жертвы, но тоже важный обряд...

— Детский лепет, — перебил его Поющий Тростник. — У ваших духов никогда не было реальной власти над миром, оттого они всегда проигрывали. Ты не знаешь, что такое настоящие боги, какова их сила и власть. Настоящего бога цветами не умиротворишь! Каждый третий ацтек кончал жизнь на алтаре, такова цена цивилизации. Думаешь, почему мы ловили дикарей по лесам? Каждый пойманный дикарь — плюс одна жизнь нормальным людям.

— Вы не были нормальными людьми, — возразил Осенний Хвост. — Нормальные люди не режут друг друга потому что боятся богов. Бледнолицые пришельцы своих богов не боятся! Или это неправда?

— Правда, — кивнул Поющий Тростник. — Бледнолицые хоть и владеют могучим колдовством, но по сути такие же дикари, как ты. Они никого не боятся, для них признаться в страхе — позор. И боги у них такие же дикарские.

— Однако они победили вас, богобоязненных, а не вы их, — заметил Осенний Хвост. — И ваши могучие боги вам не помогли, бесполезна оказалась их сила и власть. Я вот думаю, а может, не было у них никакой силы? Может, твои предки все выдумали?

— Раньше за такие слова тебя немедленно возложили бы на пирамиду, кем бы ты ни был, — сказал Поющий Тростник.

— Раньше я бы таких слов не говорил, — сказал Осенний Хвост. — А теперь не вижу смысла скрывать свое мнение. Я думаю, ваша цивилизация — извращение мирового порядка, нет у вас будущего, будущее за дикарями. Я когда приходил в ваши города, всегда удивлялся лицам городских жителей, какие они злые, печальные и напуганные. Вы променяли человеческое счастье на злых богов и обманчивое величие. А мы, дикари, не отреклись от своей удачи.

— Однако лихорадка покосила вас наравне с городскими, — заметил Поющий Тростник.

— Лихорадка пройдет и никогда не вернется, — сказал Осенний Хвост. — Она, похоже, уже прошла, а переболевшие не заболевают повторно. Это просто бич, которым боги ударили ровно один раз. И сдается мне, это сделали ваши ацтекские боги.

— Им-то зачем? — удивился Поющий Тростник.

— Из злобы и мести, — сказал Осенний Хвост. — Бывает, что пленник убивает жену, детей и самого себя, чтобы причинить победителю убыток, лишить рабов. А Семь Тапиров рассказывал про одного человека, который пришел в дом своего обидчика и там удавился, чтобы принести несчастье.

— И как, принес? — заинтересовался Поющий Тростник.

— Принес, — кивнул Осенний Хвост. — Никто больше не хотел иметь дела с тем человеком, потому что все знают, что если в доме случилось самоубийство, такому дому ни в чем не будет удачи и так оно и вышло, потому что какая может быть удача, когда никто не хочет иметь с тобой дела?

— Твое рассуждение правдоподобно, но ты неправ, — сказал Поющий Тростник. — Лихорадку принесли бледнолицые захватчики, это точно. Я помню, как приходили первые вести о новой болезни, они приходили от восходного моря. Как раз оттуда, где высадились бледнолицые.

— Пусть так, — сказал Осенний Хвост. — Даже если болезнь принесли они, это терпимая цена за то, чтобы избавить землю от ваших городских извращений. Восьмое солнце будет светить дикарям!

— Восьмое солнце недолго будет светить дикарям, — возразил Поющий Тростник. — Даже если вначале будет так, со временем дикари размножатся, в лесу станет тесно, им поневоле придется выходить из леса и строить города. Бледнолицые у себя за морем тоже живут городами.

— Это не имеет значения, — сказал Осенний Хвост. — Главное, чтобы человек был дикарем в душе, а живет он в лесу или в городе — неважно.

— Нет, это важно, — возразил Поющий Тростник. — Сколько у тебя в племени было людей? Пятьдесят, сто? А в городе может обитать десять тысяч человек одновременно, никакой вождь не управится с десятью тысячами. Нужно заводить командиров и чиновников под конкретные задачи, выстраивать вертикаль власти, продумывать порядок разрешения противоречий, чтобы наделенные властью не ссорились и не дрались из-за пустяков, ты еще учти, что в городе не все знают друг друга в лицо и по именам, а когда незнакомым людям приходится взаимодействовать, будто они родичи — это непросто сделать. А особенно непросто так устроить городскую жизнь, чтобы город не распался на отдельные племена, люди ведь время от времени ссорятся, а когда поссорились два вождя, племя делится пополам, а городу так нельзя. Чтобы город продолжал существовать, нужны духовные скрепы. А что может скрепить общество лучше организованной религии?

— Не понял, — сказал Осенний Хвост. — По-твоему, воины ловят жертву для жертвоприношения не чтобы задобрить богов, а чтобы сплотить общество? Чтобы воины стали дружнее?

— В том числе и для этого, — кивнул Поющий Тростник. — Задобрить богов важнее всего, но укреплять дружбу тоже важно. Ничто не укрепляет дружбу сильнее совместно перенесенных испытаний. Ты когда-нибудь воевал?

— Нет, — покачал головой Осенний Хвост. — Мы, дикари, редко воюем, на последней войне я был ребенком, ничего толком не запомнил.

— А на ягуара охотился? — спросил Поющий Тростник.

— Что я, дурак? — удивился Осенний Хвост.

— Тогда ты не поймешь, — сказал Поющий Тростник. — Настоящая дружба возникает только тогда, когда люди совместно преодолевают опасность, рискуют жизнью, делают тяжелое и опасное дело. А если рассматривать не двух отдельных людей, а весь народ в целом, лучше всего народ сплачивает совместно отражаемая беда. А если никакой беды нет, нужно упражнение, как для воина, который не желает разжиреть и ослабеть.

— Что нужно? — переспросил Осенний Хвост. — Что как для воина?

— Упражнение, — повторил Поющий Тростник. — Ну, допустим, ты решил научиться быстро бегать...

— Научиться бегать? — переспросил Осенний Хвост. — Зачем учиться бегать? Да и как? Чему тут учиться? Берешь и бегаешь!

— Чем больше упражняешься в беге, тем быстрее бегаешь, — сказал Поющий Тростник.

— А что для этого нужно конкретно сделать? — спросил Осенний Хвост. — Что такое упражнение?

— Ну, в данном конкретном случае упражнение — это как раз и есть берешь и бегаешь, — сказал Поющий Тростник. — А в общем случае... Ну, допустим, ребенок учится стрелять из лука.

— Тоже берешь и стреляешь, — сказал Осенний Хвост и улыбнулся. — Я, кажется, понял. У вас, городских, принято обставлять всю жизнь свою ритуалами. Поднимаясь с лежанки, сначала опереться обязательно на правую ногу, перед едой плюнуть в огонь, произносить разные нужные слова в определенные моменты. Если ребенок балуется с луком ради забавы, вы говорите, что он не просто балуется, а упражняется. А если вдруг человек решил спеть песню, он упражняет память и голос, верно?

— Верно, — кивнул Поющий Тростник. — Ты все понял.

— Все эти ваши упражнения — ерунда! — воскликнул Осенний Хвост. — Нет никаких упражнений, есть просто дела, которые надо сделать, и забавы, которые делать не обязательно, но хочется. А упражнения — это ваши городские выдумки.

— Вовсе не выдумки, — возразил Поющий Тростник. — У нас в городе каждый воин был обязан упражняться.

— Нормальному человеку это не нужно, — заявил Осенний Хвост. — Нормальный человек никогда не станет ни жирным, ни слабым. У нас, дикарей, таких не бывает.

— Потому что вам то и дело жрать нечего, — вставил Поющий Тростник. — Вы рады бы разжиреть, да не получается!

— Нечего жрать только слабым и неумелым охотникам! — возразил Осенний Хвост. — Достойные мужи в лесу не голодают!

— То-то ты не спешишь в свой лес, — сказал Поющий Тростник.

Произнеся эти слова, он подумал, что, пожалуй, зря их произнес, потому что если Осенний Хвост с ними согласится, встанет и уйдет в свой лес, то ковать железо будет некому и даже если Осенний Хвост поделится знанием, как правильно ковать топор, это всего лишь первый уровень мастерства, дальше надо учиться ковать подшипники, чтобы строить повозки, запрягать в них лошадей и возить огромные грузы, не прилагая усилий. С повозками расцветет торговля, никому больше не придется голодать и никаких жертвоприношений для того не потребуется, кроме самых необременительных, типа, индюка зарезать...

— Зря я произнес последние слова, прости, — сказал Поющий Тростник. — Я больше не стану злословить твой образ жизни, немного от того пользы. ?А от кузнечного колдовства будет изрядная польза, ведь даже дикарю удобнее забивать кабана стальным ножом, чем каменным лезвием.

— Каменным лезвием кабана не забивают, — сказал Осенний Хвост. — Кабана забивают заточенным колом. И навряд ли кто-нибудь так сделает в обозримом будущем.

— Почему? — спросил Поющий Тростник. — Ты не умеешь?

— А чего тут уметь? — пожал плечами Осенний Хвост. — Берешь кабана, берешь острую палку, втыкаешь одно в другое, ничего трудного нет. Упражняться, как ты говоришь, незачем. Но сначала надо с собаками договориться, а это трудно.

— Не понял, — сказал Поющий Тростник. — Зачем с ними договариваться?

— Это вам, городским, незачем. — сказал Осенний Хвост. — Для вас собаки как рабы, а для нас, дикарей — как братья. Есть племя людей, есть племя собак, мы живем в одном лесу, наши дети играют в общие игры, не различая рода-племени, а взрослые то и дело оказывают друг другу небольшие услуги, ничего не требуя взамен. Когда мы идем на охоту, никто не говорит собакам: делай то или делай это, они сами знают, что делать, их не надо учить охотиться. Они находят кабана, загоняют и изнуряют его, а когда кабан выбивается из сил, приходит человек-охотник и втыкает острую палку ему в сердце.

— Разве могут собаки изнурить кабана до полного бессилия? — спросил Поющий Тростник.

— Могут, — кивнул Осенний Хвост. — Я много раз видел.

— А ты сможешь научить этому моих собак? — спросил Поющий Тростник.

— Что я тебе, собака? — рассмеялся Осенний Хвост. — Это их исконное мастерство, не человеческое, собаки учат щенков сами, людям того не дано. А у бледнолицых есть собаки? Как они с ними ладят?

— Собаки есть, — кивнул Поющий Тростник. — А как они ладят, я не знаю, никогда не расспрашивал. При случае спрошу.

— Кстати насчет спрошу, — сказал Осенний Хвост. — Почему в этом городе так мало квасят?

Поющий Тростник нахмурился.

— Много квасить вредно и опасно, — сказал он. — Обычно ацтеки квасят только в священные дни...

— Разве здесь бывают священные дни? — перебил его Осенний Хвост. — Старых богов свергли бледнолицые, их боги победили, но про них самих ничего толком не известно, кроме имен. Тор, Фрея, Один, кто-то еще... А вы тут хоть кому-нибудь вообще поклоняетесь?

— Пока нет, — сказал Поющий Тростник. — И это проблема, которую надо срочно решать. Цивилизация не может долго существовать без духовных скреп, а каждый конкретный человек — без обрядов и жертвоприношений. Неизбежно одолевают мысли о тщете всего сущего...

— Надо заквасить, тогда мысли не одолевают, — перебил его Осенний Хвост. — А насчет того, что квасить можно только в священный день — по-моему, ты путаешь причину со следствием. Когда заквасишь как следует, любой день становится священным.

В дверном проеме показалась Восемь Маргариток, принесла дрова для ужина, стала разжигать очаг. Осенний Хвост подумал, что в неверном огненном свете, неярком и мерцающем, когда никаких подробностей не разглядеть, она даже как будто красива. Но теперь это не имеет большого значения, это ведь раньше охотники ссорились из-за пригожих девиц, а на уродливых не обращали внимания, нынче любая девица ценится как целая россыпь какао, а какао не ценится никак, все перевернулось и ничто не осталось прежним. Если бы в прежние дни кто-нибудь напророчил Осеннему Хвосту, что вместо охоты он будет заниматься колдовством чужого народа и радоваться тому колдовству больше охоты — ни за что бы не поверил ему Осенний Хвост. А теперь этот нелепый образ жизни кажется естественным, а когда у Осеннего Хвоста и Восьми Маргариток народятся дети, он будет казаться им единственно правильным.

— А может, и не надо квасить, — задумчиво произнес Осенний Хвост. — Я тут подумал, что любой день, похоже, становится священным, даже если не квасить, а просто правильно подумать о том.

— Пейотля нажрался? — строго спросила Восемь Маргариток.

— Чего нажрался? — переспросил Осенний Хвост. — Какое слово ты произнесла?

Восемь Маргариток рассмеялась, как ему показалось, с облегчением. Поющий Тростник тоже рассмеялся и сказал:

— Однако оставлю я вас вдвоем, не буду мешать семейной жизни.

Встал и вышел.

Однажды в кузнице появился подмастерье. Звали его Бобровой Лапой, родом он был из городских ацтеков, не дикарь. Возрастом не стар, лет двадцать — двадцать пять, но волосы в голове и бороде наполовину седые и каждый второй день он их коротко обрезал обсидиановым ножом, чтобы не выглядеть нелепым. На верхней половине туловища он носил следы страшных ран, будто кто-то пытался содрать с него кожу живьем, не преуспел, но постарался знатно. Осенний Хвост спросил из любопытства, не медведь ли его помял или, может, ягуар, но Бобровая Лапа не ответил, вежливо сказал, что в его прошлом есть эпизоды, которые он не вспоминает. После этих слов Осенний Хвост перестал его расспрашивать.