|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Эта история началась в квадратной комнате с украшенными барельефами каменными стенами. На одной стене барельеф изображал Кецалькоатля, на другой Тлалока, а что изображено на третьей и четвертой стенах, никто так и не понял, потому что боги отличаются один от другого только в деталях, а чтобы разобраться в деталях, надо быть жрецом, а где теперь найдешь живого жреца? Нынче проще пернатого ленивца найти, чем живого жреца.
Посреди квадратной комнаты лежал круглый ковер, расписанный геометрическим узором, символизирующим непонятное. Посреди ковра стояло большое деревянное блюдо, не настоящее, импровизированное, раньше оно было какой-то храмовой утварью. А теперь на блюде лежала кукурузная каша, только что приготовленная, еще не остывшая.
Вокруг блюда сидели, скрестив ноги, четверо мужчин, их имена таковы: Ловец Рабов, Семь Тапиров, Осенний Хвост и Мыш. Последнее имя на самом деле прозвище, настоящее имя Мыша никому не известно, потому что он не разговаривает. Слышит нормально, но не разговаривает, Ловец Рабов говорит, так бывает, если человека сильно напугали. А Ловец Рабов знает толк в том, что говорит, он раньше ловил в лесах дикарей, которых красили синей краской и возлагали на пирамиды. А Осенний Хвост был как раз таким дикарем, но его племя было удачливым и за все обозримое прошлое никто из них в плен не попался. Однажды, правда, одна старуха пропала без вести, в племени думали, что ее изловили, но Ловец Рабов сказал, что такого быть не могло, потому что старух никогда не ловят, а если случайно поймали — отпускают. Но не сразу, сначала доводят до города, а там уже отпускают, потому что на марше от старух немало пользы, они заботятся о легкораненых и способствуют порядку. А детей отпускают сразу, от них на марше никакой пользы нет, только беспокойство.
Но то было в прошлом, когда седьмое солнце занимало подобающее место на небосводе. А теперь седьмое солнце закатилось, все изменилось и ничто не осталось прежним, охотник и добыча разделяют общую трапезу, а на прибрежных камнях, говорят, скоро вырастут ноги с пальцами. Семь Тапиров приготовил кукурузную кашу, Ловец Рабов зарезал индюшку, покрошил в кашу индюшкино мясо, получилось прекрасно, сидят четверо мужчин вокруг блюдообразной доски, черпают пальцами по очереди, вкушают пищу, хорошо!
Доели, облизали пальцы, достал Ловец Рабов трубку мира, набил, задымил, пустил по кругу. В дни седьмого солнца курить трубку без повода не полагалось, но теперь солнце закатилось и стало можно почти все.
Семь Тапиров выпустил дым кольцом, а второе кольцо пропустил сквозь первое. И сказал:
— Там налево от входа в одной комнате есть полный сундук какао-бобов.
Сделал грустное лицо и цокнул языком.
Надо сказать, что Семь Тапиров в прошлом торговал в городе на рынке и потому знал цену какао. Но теперь старые ценности ушли в прошлое.
— А не видел ли ты женских следов? — спросил его Ловец Рабов.
— Нет, — помотал головой Семь Тапиров. — Следов не видел. Только кости.
Надо сказать, что Ловец Рабов был молод и потому страдал от отсутствия женщин сильнее других. А женщин нынче разыскать нелегко, почти всех скосила пузырчатая лихорадка, ?женщины теперь чаще всего предстают в виде обглоданных костей, а те, кого пощадила лихорадка и обошли стороной разбойники, те, во-первых, обезображены болезнью, а во-вторых, прячутся. Потому что среди мужчин, переживших мор, почти все разбойники, а таких мужчин лучше обходить стороной.
— В правом крыле я нашел погреб, — сообщил Осенний Хвост. — Там внутри много кукурузного зерна в корзинах. Может, заквасим?
Надо сказать, что в дикарском племени, к которому принадлежал Осенний Хвост, кукурузную брагу квасить не умели и впервые Осенний Хвост испробовал ее только недавно. А дикарей, как известно, кукурузная брага восхищает сильнее, чем городских ацтеков, и Осенний Хвост не стал исключением. При каждом удобном случае он предлагал заквасить, два раза Ловец Рабов с ним соглашался, а в другие разы отказывал, потому что если много квасить, к этому привыкаешь и становишься дурным. Но дикари того не понимают, на то и дикари.
— Посмотрим, — сказал Ловец Рабов. — Может, заквасим. Я пока не решил, останемся ли мы здесь на долгую стоянку.
— Останемся, — сказал Осенний Хвост.
— Пойдем дальше, — сказал Семь Тапиров.
— Почему? — удивился Ловец Рабов.
— Тут неупокоенные души являются, — объяснил Семь Тапиров.
После этих слов мужчины заволновались, принялись расспрашивать подробности. Семь Тапиров изложил подробности, Ловец Рабов засмеялся и сказал:
— Да это чайки! Их всегда полно рядом с морским берегом!
— Ты полагаешь, они не опасны? — спросил Семь Тапиров.
— Я в этом убежден, — ответил Ловец Рабов.
— А я сомневаюсь, — сказал Семь Тапиров. — Бледнолицые явились из моря? Из моря. Лихорадка вышла из моря? Из моря. Плохое место море, зря мы к нему пришли.
— А много ли корзин с кукурузой ты нашел в погребе? — обратился Ловец Рабов к Осеннему Хвосту.
Осенний Хвост восстановил перед глазами вид погреба и принялся считать, загибая пальцы. Сбился со счета и сказал:
— Много.
— Сдается мне, не зря мы сюда пришли, — сказал Ловец Рабов. — Пожалуй, мы все же останемся на долгую стоянку.
— Заквасим! — мечтательно улыбнулся Осенний Хвост.
Мыш тоже улыбнулся, он всегда отвечает на улыбку и не поймешь, с пониманием или бездумно, как собака хвостом виляет или даже еще бездумнее. А Семь Тапиров не улыбнулся, он редко улыбается потому что боится заболеть. У обычных людей при лихорадке на коже вздуваются пузыри, а потом, если человек не умер, на месте пузырей остаются шрамики, а у Семи Тапиров лихорадка прошла без пузырей и теперь он сомневается, а точно ли переболел в полной мере и не предстоит ли ему заразиться еще раз и все-таки помереть. Да и вообще он суеверный.
— Ох! — вскрикнул вдруг Семь Тапиров.
Указал пальцем в дверной проем, а там стоит белая птица, та самая, которую Ловец Рабов назвал чайкой. Лапы перепончатые, как у утки, а клюв здоровенный, как у вороны, но другой формы.
— Кыш! — крикнул птице Ловец Рабов, подобрал с пола камушек, метнул.
Птица щелкнула клювом, поймала на лету, проглотила.
— Добрая примета, — сказал Ловец Рабов.
— Дурная примета, — сказал Семь Тапиров.
Посмотрели они друг на друга, Ловец Рабов рассмеялся, а Семь Тапиров нахмурился. Осенний Хвост подумал-подумал и тоже рассмеялся и Мыш тоже рассмеялся следом. Ловец Рабов отложил погасшую трубку, вскочил на ноги, потянулся, мяукнул, как ягуар, и сказал:
— Пойдемте, пошарим по дальним кладовым, может, найдем что-нибудь полезное.
— Хорошо бы женщина нашлась! — сказал Осенний Хвост. Подумал и добавил: — А лучше две!
Он добавил последние слова, потому что подумал, что если найдется ровно одна женщина, Ловец Рабов заберет ее себе в жены, а если две, то вторая достанется ему, потому что Семь Тапиров нерешительный и робкий, а Мыш тем более.
Птица крякнула, почти по-утиному, но чуть иначе. Осенний Хвост протянул руку, схватил меч, вскочил на ноги. Он сразу сообразил, что птица беспокоится не зря, тело в таких случаях реагирует само, он ведь не городской житель, а лесной, а в лесу бдительность теряется раз в жизни, никакой воин не сравнится в бдительности с лесным дикарем, хотя Ловец Рабов, пожалуй, сравнится, тоже выхватил меч, принял стойку, Семь Тапиров и моргнуть не успел, а они двое уже готовы к бою, какие молодцы!
В дверях показался чужой человек. Высокий, статный, по краям лица шрамы, искусно нанесенные правильным полукругом, в ноздрях священные палочки, на шее ожерелье из волчьих клыков (на самом деле собачьих, но вслух так не говорят), на бицепсах кольцевые орнаменты, пояс расшит бисером, знатный воин, короче. А в руке у него меч! Не деревянный с обсидиановыми чешуйками, как у обычных воинов, а волшебный, заморский, от бледнолицых пришельцев! Всем известно, что бледнолицые владеют волшебством превращать камень в так называемую "сталь", которая во всем подобна обсидиану, но гораздо прочнее и удобнее в обработке. Стальной меч пробивает обычный доспех будто доспеха нет, а стальной доспех никаким мечом не пробить, кроме стального, а дубина стальной доспех не раскалывает, а всего лишь оставляет небольшой ушиб на теле. А если стальной горшок надеть на голову, воин становится вообще неуязвим. Но на явившемся человеке ни доспеха, ни других волшебных вещей не было, только меч в руке и ничего более.
Поглядел человек на четырех мужей, улыбнулся и сказал:
— Бросайте оружие, бродяги, вы обречены.
— Да пошел ты на хер! — крикнул ему Ловец Рабов. — Изменник, предатель, подлый раб бледнолицых!
Осенний Хвост подумал, что пришелец сейчас поднимет меч и все увидят воочию, правда ли, что стальным мечом можно срубить голову с одного удара. Но не поднял пришелец меча и даже не разгневался, а улыбнулся, будто Ловец Рабов произнес не оскорбление, а шутку.
— Ошибаешься, глупец, — сказал человек со стальным мечом. — Я бледнолицым не раб, но товарищ.
— Пошел мыш дружить с хорьками, конец предсказуем! — крикнул Ловец Рабов.
Человек сделал удивленное лицо и воскликнул:
— Однако ты произнес вису на нашем наречии! Я не знал, что так можно!
— Что он произнес? — переспросил Осенний Хвост.
— Вису, — повторил человек. — Это вроде стихов, но по-другому. Бледнолицые пришельцы высоко ценят это искусство.
Ловец Рабов плюнул пришельцу под ноги и сказал:
— Я произнес не вису, а злословие, и если у тебя есть честь, ты сейчас же начнешь сражаться!
"Ну, теперь он точно разгневается", подумал Осенний Хвост.
Однако пришелец сохранил спокойствие.
— Честь у меня есть, но сражаться с тобой я не стану, — сказал он. — Ибо не сражение будет между нами, а убийство, ведь зарезать тебя не труднее, чем свинью.
— Каркнул ворон на ягуара, орать не мешки ворочать! — крикнул Ловец Рабов.
— И снова ты произнес вису, — заметил пришелец.
— Да пошел ты на хер! — крикнул Ловец Рабов.
— Ты повторяешься, — заметил пришелец.
На эти слова Ловец Рабов не нашел, чем ответить, и в споре возникла пауза. Ее нарушил Семь Тапиров.
— Как твое имя, почтенный? — обратился он к незнакомцу. — Кто ты такой и что тебе нужно?
— Завали хавло, дурень! — рявкнул Ловец Рабов. — Разве ты не видишь, что он нам враг и желает возложить нас на пирамиду во имя говнобогов, которым поклоняются бледнолицые!
— Имя мое Поющий Тростник, — представился воин. — И вовсе я не собираюсь приносить вас в жертву. Знайте, глупцы, что боги бледнолицых не приемлют возложений на пирамиды, а тех, кто этот запрет нарушает, бледнолицые карают смертью!
— Я тебе не верю! — крикнул Ловец Рабов.
— Мне все равно, чему ты веришь, а чему нет, — сказал Поющий Тростник. — Выбор у тебя такой: либо бросаешь говномеч и уходишь со мной, либо остаешься здесь навсегда.
— Немного чести в первом выходе, — сказал Ловец Рабов.
— А во втором еще меньше, — сказал Поющий Тростник.
— Да пошел ты на хер! — закричал Ловец Рабов и бросился на противника.
Взмахнул он мечом и Поющий Тростник тоже взмахнул мечом и перерубил пополам деревянную основу меча противника, а на обратном замахе срубил Ловцу Рабов запястье и произошло это так легко, будто рука Ловца Рабов состояла не из мяса и костей, а из говна и палок, будто Ловец Рабов был не воином, а огородным пугалом. А третьим взмахом Поющий Тростник рубанул Ловца Рабов по голове и срубил половину черепа наискосок, будто голова Ловца Рабов тоже состояла из говна и палок. Это было так неожиданно, что Осенний Хвост застыл в остолбенении, а потом ненадолго потерял разум. Закричал он нечленораздельно, как дикий зверь, бросился прочь и пробежал мимо Поющего Тростника, а тот его не атаковал, потому что был изумлен нечеловеческим воплем. Побежал Осенний Хвост дальше по коридору, а там какие-то воины, но не с волшебными мечами, а с обычными дубинами. Закричал Осенний Хвост повторно, они изумились и пропустили его.
Выбежал Осенний Хвост во двор, огляделся. Рядом с крыльцом стоял прирученный заморский зверь лошадь, вроде тапира, но крупнее и немного другой обликом. А воинов рядом нет, видимо, совсем маленький у них отряд, все вошли в дом, никого снаружи не оставили. Обрадовался Осенний Хвост потому что понял, что никто не стоит между ним и свободой. Побежал прочь через ворота наружу, а ворота вовсе не наружу! Пробежал Осенний Хвост ворота, а за ними другой двор, похожий на первый, но другой. А за тем двором опять распахнутые ворота, а за ними третий двор! Понял Осенний Хвост, что духи его заморочили, опечалился и хотел было заплакать, но не получилось, потому что когда охотишься, сражаешься или убегаешь, заплакать нелегко. Пробежал Осенний Хвост в третий двор, глядь, а он тот же самый, что первый, закружили духи, запутали, погубили! А из дома вышли воины-враги, смотрят на него, тычут пальцами, смеются, мол, глядите, дурак кругами бегает. А он не дурак, его духи запутали!
Вышел Поющий Тростник, посмотрел на Осеннего Хвоста, тоже посмеялся. А потом посторонился он, а младшие воины протащили мимо него Семь Тапиров и Мыша и у обоих руки были связаны, но не так, как принято у городских ацтеков, а попроще, пленников не привязали к длинной общей палке на сворку, а просто связали запястья веревкой. Ловец Рабов говорил, что пленников так вяжут, если путь недалек. А Ловца Рабов не вывели, потому что убили.
— Бросай говномеч и подставляй руки! — приказал Поющий Тростник.
Поднял Осенний Хвост меч, чтобы бросить, и тут в него вселился то ли Тлалок, то ли бледнолицый Тор. Закричал Осенний Хвост, зарычал, заулюлюкал, закрутил меч над головой и набросился на Поющего Тростника. Тот хотел было встретить меч мечом, но Осенний Хвост уклонился, пригнулся, атаковал колющим ударом, противник тоже уклонился, но не до конца. На обратном движении рванул Осенний Хвост меч на себя, резанули обсидиановые чешуйки по обнаженному боку, заскрежетали нерукотворные стекляшки по реберным костям, встопорщилось мясо, брызнула кровища, завопил Поющий Тростник, крутанул своим волшебным мечом, срезал Осеннему Хвосту прядь волос надо лбом, будто обсидиановой бритвой, да не на упоре, а прямо в воздухе! А с другой стороны прилетела дубина да как ударит в плечо! Выпал из руки обсидиановый меч, упал наземь, а Поющий Тростник осторожно ткнул Осеннего Хвоста стальным острием между ключиц и надавил. Пришлось Осеннему Хвосту завалиться назад, тут его и повязали. Перевернули на живот, руки закрутили за спину и связали в запястьях, но не туго, не как обычно связывают пленников. А на щиколотки надели большие стальные кольца, соединенные как бы веревкой из маленьких стальных колец, с этой штукой ходить можно, а бегать нельзя. А руки развязали.
Вздернули на ноги, повели. Стал Осенний Хвост проверять путы на ногах на прочность, сначала исподволь, а потом заметил, что стражи не злятся, а только хохочут, стал уже не скрываясь дергать ногами в разные стороны, подпрыгивать и приплясывать. Но все было тщетно потому что не в человеческих силах избавиться от стальных пут. Понял это Осенний Хвост и опечалился.
Тем временем Поющему Тростнику перевязали рану, подошел он к Осеннему Хвосту, тот подумал, что он пришел его убивать, но нет.
— А ты храбрый парень! — сказал Поющий Тростник. — Удостою тебя великой чести! Пойдешь со мной.
И ушел приказывать воинам разные вещи и среди прочего приказал отправить Семь Тапиров и Мыша в шахту, а про Осеннего Хвоста сказал, что тот делом доказал, что шахта не для него, а какое-то другое место как раз для него, а какое именно — этого Осенний Хвост не расслышал. Но по-любому лучше, чем шахта, про шахту столько ужасов рассказывают! Понятно, что многое врут, в таких случаях всегда врут, с каждым пересказом все больше, но какая-то доля правды в тех рассказах точно есть и оттого слушать их страшно. Якобы раскопали в земле палками-копалками огромную яму, которая в глубину длиннее, чем любое дерево в высоту, и на дне этой ямы пленники долбят рубилами волшебный камень, который бледнолицые пришельцы потом превращают колдовством в сталь. Пленников из ямы никогда не выпускают, они там и копают, и едят, и пьют, и спят, и гадят, и все прочее, и еще в яме все пропитано злым колдовством, от которого люди кашляют песком с кровью и долго не живут. Интересно, что в этих байках ложь, а что правда?
В один момент Осенний Хвост подслушал, как один воин говорит другому, типа, шахта вон там, поглядел Осенний Хвост в ту сторону и увидел целую гору вынутых из подземелья дробленых камней. Подумалось ему, что в ужасных байках больше правды, чем он полагал, и решил больше о шахте не думать, чтобы не пугаться. По-любому, его ведут не туда.
Место, куда его привели, Осенний Хвост сразу узнал по рассказам — цитадель это. В каждом большом городе есть цитадель, она стоит на горе или холме и обычно окружена со всех сторон стенами, а если какая-то сторона неприступна изначально, если, например, там крутой обрыв или непроходимое болото, то в таких местах стену не ставят, а во всех других местах ставят. В цитадели живет вождь, он у городских ацтеков не такой, как у дикарей или у собак, не просто уважаемый муж, которого все любят, а как бы воплощенный злой дух, наделенный властью обижать и карать, и противодействовать ему считается неприличным, потому что такое поведение предвещает несчастье. А чтобы вождю было удобно обижать и карать, он всегда окружен воинами, а чтобы воинам не приходилось слишком много бдить, дом вождя обнесен стеной, а у всех ворот несут службу воины. И эти воины тоже живут внутри цитадели, но не в доме вождя, а в других домах, похуже. И еще вожди иногда разрешают поселиться в цитадели красивым шлюхам или талантливым мастерам или каким-нибудь другим ценным рабам.
Именно такую участь Поющий Тростник уготовил Осеннему Хвосту. Увидел Осенний Хвост свою хижину, удивился и воскликнул:
— Однако не каждый шаман удостаивается такого богатства! А что мне придется делать?
Оказалось, что Осеннему Хвосту придется колдовать в так называемой кузнице. Это особое волшебное место, в котором сталь превращается в разные предметы, в мечи, например, или в доспехи. Но мечи ковать Осеннему Хвосту не придется, а доспехи тем более, потому что эти вещи сделать непросто, большое мастерство нужно. Проще всего делать топоры, чуть сложнее кирки и мотыги, а еще сложнее делать подковы и подшипники, это такие непонятные, но очень полезные штуки, много от них будет пользы, но нескоро Осенний Хвост научится их ковать и, вообще, незачем о них думать, пока не пришло время. Ковать, кстати — особое слово для того колдовства, что творится в кузнице.
Поел Осенний Хвост кукурузной каши, испил браги, захмелел и заснул. А с рассветом разбудил его какой-то человек, но не Поющий Тростник, а другой, отвел в кузницу и велел начинать колдовство.
— А как тут колдовать? — спросил его Осенний Хвост. — Я не умею.
Человек объяснил, что сталь надо раскалить на огне, чтобы засветилась красным, и долбить по ней тупым топором, правильно именуемым "молот", а дальше, типа, сам разберешься. Удивился Осенний Хвост такому объяснению, стал говорить, что колдовству учат не так, а человек ему сказал, что в дни седьмого солнца, действительно, колдовству учили по-другому, а теперь всему учат так, как учат, и нечего роптать.
Подумал Осенний Хвост и решил, что попробует поколдовать, а там будь что будет. Развел огонь в очаге, сунул кусок стали, стал ждать, пока тот засветится красным. Ждал, ждал, незаметно задремал, проснулся от подзатыльника. Оказалось, что пока он дремал, в кузницу пришел Поющий Тростник и увидел, что очаг потух, кузнец спит, а колдовство не творится. Огорчился Поющий Тростник, разгневался, побил Осеннего Хвоста, сначала руками и ногами, а потом прутом, специально срезанным для этой цели. Больно было — жуть, а обидно — и того больше! Огорчился Осенний Хвост, опечалился, в один момент даже подумал, что заплачет, но нет, сдержался. А Поющий Тростник указал на одну непонятную штуку и сказал:
— Вот эта херня зачем-то нужна.
И стал уходить.
— Эй, погоди! — крикнул ему вслед Осенний Хвост. — Откуда ты знаешь, что она нужна? Кто вообще построил кузницу? Он ведь знает толк в колдовстве или нет?
Поющий Тростник объяснил, что кузницу построил прохожий колдун, но он один такой на всю страну, пришел, ушел и больше уже не вернется. А тот, кого он обучил, помер от пузырчатой лихорадки, так что придется Осеннему Хвосту самому разбираться в колдовстве, хотя кое-какие подсказки от других людей получить можно, но не очень большими они будут и не очень полезными.
Позвал Поющий Тростник каких-то людей, собрались они, стали вспоминать, как работает кузнечное колдовство. Взяли ту херню, на которую указал Поющий Тростник, стали крутить в руках, по-всякому дергать, в конце концов сообразили, зачем она нужна — дует воздухом со страшной силой и если подуть ею в пламя, оно горит жарче и стальная заготовка таки светится красным. А когда она засветилась, надо взять ее особыми щипцами, положить на так называемую наковальню и долбить по ней молотом со всей дури. Попробовал Осенний Хвост подолбить молотом и вдруг заметил, что кусок стали под ударами поддается, меняет форму. И когда он это заметил, у него в голове вдруг сложилось понимание кузнечного колдовства, сообразил он, какова закономерность между ударами и переменами формы. Начал он долбить молотом не в случайном порядке, а согласно обретенному пониманию и выковал замечательный топор, да как быстро! Обрадовался, решил похвастаться, а топор горячий, а вот корыто стоит, теперь понятно, зачем оно тут стоит! Налил в корыто воды, охладил топор, понес Поющему Тростнику хвастаться. А Поющий Тростник улыбнулся и достал другой топор, а там прямо в стали сквозная дыра, в нее рукоять просунута и клином закреплена. Сползла улыбка с лица Осеннего Хвоста, сказал он:
— Я так не умею.
— Научись, — сказал ему Поющий Тростник. — Главное ты уже понял, остальному научишься без затруднений.
Вернулся Осенний Хвост в кузницу, стал думать. Трижды казалось ему, что он нашел решение, раздувал он огонь, клал заготовку на наковальню, долбил молотом сообразно придуманному, но получалась ерунда. В итоге огорчился он, выпил браги и лег спать, прямо в кузнице, там в одном углу постелена мягкая лежанка. А во сне ему явился Уицилопочтли и показал, как правильно ковать топор. Удивился Осенний Хвост, Уицилопочтли ведь бог совсем не того, ну да ладно, ему виднее. Проснулся Осенний Хвост, хотел соскочить с лежанки и начать ковать показанное, но путь преградило мягкое тело. Взвизгнуло оно женским голосом и Осенний Хвост понял, что это женщина, а точнее, незамужняя девица, потому что женская татуировка нанесена не полностью. Взвизгнула девица спросонья, соскочила с лежанки и воскликнула:
— Ты меня напугал, я чуть не обгадилась!
— А ты кто вообще такая? — спросил ее Осенний Хвост.
— Я Восемь Маргариток, — представилась девица. — Твоя жена.
— Да ну! — удивился Осенний Хвост. — Что-то не припомню между нами никакой свадьбы, ни законной, ни беззаконной. Какого хера ты моя жена?
Восемь Маргариток сделала такое лицо, какое делают перед тем, как заплакать. Осенний Хвост протянул руки, обнял ее и стал гладить по голове, как гладят девиц, чтобы те не плакали.
— Что-то я тебя не пойму, — сказала Восемь Маргариток. — Руками ласкаешь, а словами обижаешь, чего вообще добиваешься?
— Ничего я не добиваюсь, — сказал Осенний Хвост. — Мне во сне явился Уицилопочтли, подсказал одно полезное колдовство. Я проснулся, чтобы попробовать, гляжу, а тут ты лежишь.
— А, поняла! — воскликнула Восемь Маргариток. — Тебе просто не сказали! Короче, Поющий Тростник решил так, что первому, кто сумеет выковать в кузнице какую-нибудь осмысленную херовину, он в награду даст меня в жены. А я устала уже ждать! Надоело, что все подряд пристают, я так сотрусь скоро! А ты запретишь другим мужикам ко мне приставать, правда? Я ведь твоя жена!
Осенний Хвост пожал плечами и спросил:
— А на свадьбе разве не должен быть какой-нибудь ритуал?
— А мне говорили, ты дикарь и ритуалов не ведаешь! — ответила Восемь Маргариток. — Вы ведь сношаетесь как кролики, без всяких ритуалов, правда?
— Но ты-то не дикарка, — сказал Осенний Хвост.
— Да ну, не бери в голову! — отмахнулась Восемь Маргариток. — Седьмое солнце закатилось, кому какое дело до ритуалов! Хозяин сказал, типа, жена, значит, жена! А ты зачем до сих пор в оковах? Можно ведь снять!
— О, отлично! — обрадовался Осенний Хвост. — А как?
Восемь Маргариток велела ему сесть на лежанку и вытянуть ноги. Что-то сделала с оковами и они спали, их, оказывается, другому человеку снять легко, только самому себе невозможно. Встал Осенний Хвост, попрыгал, поскакал, подрыгал ногами — хорошо! А Восемь Маргариток обняла его сзади, стала ласкаться, повернулся к ней Осенний Хвост, да и завалил на лежанку. Прошло столько времени, сколько нужно, чтобы дважды трахнуть женщину, и Восемь Маргариток сказала:
— Я гляжу, про вас, дикарей, не врут, что вы неутомимы!
— Нет, молва преувеличивает, — покачал головой Осенний Хвост. — Просто я давно не видел живых женщин.
— А, понятно, — кивнула Восемь Маргариток. — Ты мне даже мешок на голову не надел.
— О! — воскликнул Осенний Хвост. — А я и не подумал, что так можно!
Надо сказать, что Восемь Маргариток перенесла пузырчатую лихорадку в тяжелой форме и из-за этого кожа у нее была не ровная и шелковистая, как подобает молодым девушкам, а жесткая, бугристая и испещренная мелкими ямками, беспорядочно разбросанными по всей поверхности. Из-за этого лицо Восьми Маргариток казалось уродливым и если бы Осенний Хвост повстречал ее во времена седьмого солнца, он бы признал ее облик отвратительным. А теперь все женщины такие, эта хотя бы ничем другим не изуродована, кроме болезни. Руки-ноги на месте, зубы не выбиты, спину непосильным трудом не надорвала, оба глаза видят, у нее даже ладони почти не мозолистые! По нынешним временам красавица!
— Я, пожалуй, не буду надевать тебе мешок на голову, — сказал Осенний Хвост. — Я люблю целовать женщин в лицо, а к следам лихорадки уже привычен. Это в былые времена корявая кожа считалась уродством, нынче других людей почти не бывает.
— Говорят, ко многим бледнолицым зараза не пристает, — сказала Восемь Маргариток. — В сезон дождей приезжал один верхом на здоровенном лошаде, такой страшный! Носище огромный, на морде шерсти больше чем на макушке, зубы кривые, изо рта воняет, такой урод! Но следов лихорадки на нем не было.
— А правда, что эти пришельцы бледные, как упыри? — спросил Осенний Хвост.
— Нет, неправда, — покачала головой Восемь Маргариток. — Говорят, что из моря они действительно выходят бледными, а потом кожа у них темнеет от солнца и они становятся нормального человеческого цвета. Я видела только таких.
— А как думаешь, что предвещают бледнолицые пришельцы? — спросил Осенний Хвост. — Конец всех времен или восьмое солнце?
— Откуда мне знать! — рассмеялась Восемь Маргариток. — Я просто женщина для утех, а теперь еще и для хозяйства. Какое мне дело, что они предвещают? Мое дело маленькое!
— Смысл жизни зависит от предначертанного, — сказал Осенний Хвост. — Если взойдет восьмое солнце, то ацтекам надо плодиться, размножаться, восстанавливать города и храмы...
— Нет, храмы восстанавливать нельзя! — перебила его Восемь Маргариток. — Бледнолицые если увидят, что храм восстанавливают, сразу рубят голову! Очень строго у них с этим делом! Говорят, что если зарезать человека на алтаре старых богов даже случайно, от этого будет несчастье и так нельзя делать ни в коем случае. У них есть особая женщина-колдунья Пенни, она всегда знает, кто что где делает, один раз узнала, что в каком-то месте приносят жертвы старым богам, рассказала конунгу Альфу, а тот приказал всех в том месте перерезать. Чтобы удача больше не убывала.
— А правда, что у конунга Альфа есть волшебная кукла, которая предсказывает будущее? — спросил Осенний Хвост.
— Да, все так говорят, — кивнула Восемь Маргариток. — Слушай, а как ты вот это сделал?
Она ткнула пальцем в предплечье, где рука Осеннего Хвоста была украшена затейливо выполненным шрамом. Осенний Хвост гордо улыбнулся — городские ацтеки так не умеют. И кто, спрашивается, дикарь?
— Так нигде не умеют делать, кроме нашего племени, — сказал Осенний Хвост. — Во времена моих дедов жил в лесу один охотник, звали его Крылатый Кактус, он придумал так делать и с тех пор у нас все так делают, кто не боится боли. Это довольно больно наносить такой шрам.
— Удивительно, — сказала Восемь Маргариток. — А он правда сам придумал или боги помогли?
— Кто ж теперь разберет? — пожал плечами Осенний Хвост. — Либо так, либо так. Он говорил, что сам, но вполне может быть, боги помогли, а он не признавался. Сделать тебе такой шрам?
— А разве бабам тоже можно? — удивилась Восемь Маргариток.
— Нынче все можно, — сказал Осенний Хвост. — Кто тебе запретит?
— Ну, не знаю, — задумалась Восемь Маргариток. — Как-то неудобно, ни у одной бабы такого украшения нет, а у меня есть... Нет, не надо мне так делать, не хочу. А покажи лучше, как ты колдуешь!
Осенний Хвост посмотрел на очаг, молот и наковальню, вспомнил, что приснился Уицилопочтли, который подсказал... а что он подсказал, кстати?
— Ох, какая незадача, забыл! — воскликнул Осенний Хвост. — Уицилопочтли показал во сне, как правильно колдовать, а я заболтался с тобой и забыл. Какая досада!
Не успел он закончить эти слова, как Восемь Маргариток вывернулась из его объятий и выбежала наружу. Сначала Осенний Хвост не понял, в чем дело, а потом понял, что она испугалась, что он разгневается и побьет ее. Покачал Осенний Хвост головой, стало ему жалко жену, не должна быть женщина такой забитой, надо с этим что-то сделать. А потом ему пришла в голову мысль насчет кузнечного колдовства, развел он огонь и принялся ковать.
* * *
Ближе к вечеру в кузницу зашел Поющий Тростник. Осенний Хвост показал ему замечательный топор, выкованный как положено, с дыркой под топорище, обрадовался Поющий Тростник, восхитился, принялся Осеннего Хвоста расхваливать, тот аж засмущался. А Поющий Тростник произнес такие слова:
— С этого момента ты больше не пленник, не раб и не заложник, а свободный муж. Ходи где пожелаешь, а если захочешь уйти прочь и снова бродяжить, никто тебя не задержит. Но ты ведь не захочешь уйти?
— Да уж наверное не захочу, — ответил Осенний Хвост. — Здесь сытно, над головой крыша, под боком женщина. Да и колдовать интересно, когда разобрался, как оно делается. Хорошо тут, мне даже начало чудиться, будто все снова стало как раньше, только без этих ваших городских извращений. А ты, кстати, кем был в городе?
— Воином, десятником, — сказал Поющий Тростник. — А что?
— Пленникам сердца вырезал? — спросил Осенний Хвост.
— Нет, сердца не вырезал, не заслужил такой чести, — помотал головой Поющий Тростник. — Только головы рубил. Вырезать сердца позволяли только лучшим из лучших. По правилам сердце должен извлекать жрец собственной рукой, так чаще всего и делали, но если на заклание привели толпу в сто пленников, тут даже у воина рука отвалится, а у жреца тем более, так что приходилось отступать от заведенного порядка. Но такие дни выпадали нечасто. Чаще всего в жертву за раз приносили пять или шесть человек, а это несложно, любой жрец справится.
— А не противно было головы рубить? — спросил Осенний Хвост.
— А что тут противного? — пожал плечами Поющий Тростник. — Поначалу страшно, вдруг топор сломается, тогда выпорют. А когда привык, уже все равно. Это просто один из видов ратного труда, не лучше и не хуже других. Ты ведь в своем диком лесу охотился?
— Да, конечно, — кивнул Осенний Хвост.
— Человека зарубить ненамного труднее, чем обезьяну, — сказал Поющий Тростник. — Разве что если очень жирный... Но жирных при мне никогда в жертву не приносили, может, как раз из-за этого. Слушай, а у вас в лесу какие жертвы приносили?
Осенний Хвост принялся перечислять:
— Во-первых, вешали цветочные гирлянды на священное дерево. Во-вторых, когда жарили большую добычу, обязательно пели песню, чтобы духи вкусили дыма. В-третьих, когда женщина рожает, есть какой-то особый обряд, я не знаю подробностей, мужчинам их не рассказывают. В-четвертых, священные песни и танцы, это, строго говоря, не жертвы, но тоже важный обряд...
— Детский лепет, — перебил его Поющий Тростник. — У ваших духов никогда не было реальной власти над миром, оттого они всегда проигрывали. Ты не знаешь, что такое настоящие боги, какова их сила и власть. Настоящего бога цветами не умиротворишь! Каждый третий ацтек кончал жизнь на алтаре, такова цена цивилизации. Думаешь, почему мы ловили дикарей по лесам? Каждый пойманный дикарь — плюс одна жизнь нормальным людям.
— Вы не были нормальными людьми, — возразил Осенний Хвост. — Нормальные люди не режут друг друга потому что боятся богов. Бледнолицые пришельцы своих богов не боятся! Или это неправда?
— Правда, — кивнул Поющий Тростник. — Бледнолицые хоть и владеют могучим колдовством, но по сути такие же дикари, как ты. Они никого не боятся, для них признаться в страхе — позор. И боги у них такие же дикарские.
— Однако они победили вас, богобоязненных, а не вы их, — заметил Осенний Хвост. — И ваши могучие боги вам не помогли, бесполезна оказалась их сила и власть. Я вот думаю, а может, не было у них никакой силы? Может, твои предки все выдумали?
— Раньше за такие слова тебя немедленно возложили бы на пирамиду, кем бы ты ни был, — сказал Поющий Тростник.
— Раньше я бы таких слов не говорил, — сказал Осенний Хвост. — А теперь не вижу смысла скрывать свое мнение. Я думаю, ваша цивилизация — извращение мирового порядка, нет у вас будущего, будущее за дикарями. Я когда приходил в ваши города, всегда удивлялся лицам городских жителей, какие они злые, печальные и напуганные. Вы променяли человеческое счастье на злых богов и обманчивое величие. А мы, дикари, не отреклись от своей удачи.
— Однако лихорадка покосила вас наравне с городскими, — заметил Поющий Тростник.
— Лихорадка пройдет и никогда не вернется, — сказал Осенний Хвост. — Она, похоже, уже прошла, а переболевшие не заболевают повторно. Это просто бич, которым боги ударили ровно один раз. И сдается мне, это сделали ваши ацтекские боги.
— Им-то зачем? — удивился Поющий Тростник.
— Из злобы и мести, — сказал Осенний Хвост. — Бывает, что пленник убивает жену, детей и самого себя, чтобы причинить победителю убыток, лишить рабов. А Семь Тапиров рассказывал про одного человека, который пришел в дом своего обидчика и там удавился, чтобы принести несчастье.
— И как, принес? — заинтересовался Поющий Тростник.
— Принес, — кивнул Осенний Хвост. — Никто больше не хотел иметь дела с тем человеком, потому что все знают, что если в доме случилось самоубийство, такому дому ни в чем не будет удачи и так оно и вышло, потому что какая может быть удача, когда никто не хочет иметь с тобой дела?
— Твое рассуждение правдоподобно, но ты неправ, — сказал Поющий Тростник. — Лихорадку принесли бледнолицые захватчики, это точно. Я помню, как приходили первые вести о новой болезни, они приходили от восходного моря. Как раз оттуда, где высадились бледнолицые.
— Пусть так, — сказал Осенний Хвост. — Даже если болезнь принесли они, это терпимая цена за то, чтобы избавить землю от ваших городских извращений. Восьмое солнце будет светить дикарям!
— Восьмое солнце недолго будет светить дикарям, — возразил Поющий Тростник. — Даже если вначале будет так, со временем дикари размножатся, в лесу станет тесно, им поневоле придется выходить из леса и строить города. Бледнолицые у себя за морем тоже живут городами.
— Это не имеет значения, — сказал Осенний Хвост. — Главное, чтобы человек был дикарем в душе, а живет он в лесу или в городе — неважно.
— Нет, это важно, — возразил Поющий Тростник. — Сколько у тебя в племени было людей? Пятьдесят, сто? А в городе может обитать десять тысяч человек одновременно, никакой вождь не управится с десятью тысячами. Нужно заводить командиров и чиновников под конкретные задачи, выстраивать вертикаль власти, продумывать порядок разрешения противоречий, чтобы наделенные властью не ссорились и не дрались из-за пустяков, ты еще учти, что в городе не все знают друг друга в лицо и по именам, а когда незнакомым людям приходится взаимодействовать, будто они родичи — это непросто сделать. А особенно непросто так устроить городскую жизнь, чтобы город не распался на отдельные племена, люди ведь время от времени ссорятся, а когда поссорились два вождя, племя делится пополам, а городу так нельзя. Чтобы город продолжал существовать, нужны духовные скрепы. А что может скрепить общество лучше организованной религии?
— Не понял, — сказал Осенний Хвост. — По-твоему, воины ловят жертву для жертвоприношения не чтобы задобрить богов, а чтобы сплотить общество? Чтобы воины стали дружнее?
— В том числе и для этого, — кивнул Поющий Тростник. — Задобрить богов важнее всего, но укреплять дружбу тоже важно. Ничто не укрепляет дружбу сильнее совместно перенесенных испытаний. Ты когда-нибудь воевал?
— Нет, — покачал головой Осенний Хвост. — Мы, дикари, редко воюем, на последней войне я был ребенком, ничего толком не запомнил.
— А на ягуара охотился? — спросил Поющий Тростник.
— Что я, дурак? — удивился Осенний Хвост.
— Тогда ты не поймешь, — сказал Поющий Тростник. — Настоящая дружба возникает только тогда, когда люди совместно преодолевают опасность, рискуют жизнью, делают тяжелое и опасное дело. А если рассматривать не двух отдельных людей, а весь народ в целом, лучше всего народ сплачивает совместно отражаемая беда. А если никакой беды нет, нужно упражнение, как для воина, который не желает разжиреть и ослабеть.
— Что нужно? — переспросил Осенний Хвост. — Что как для воина?
— Упражнение, — повторил Поющий Тростник. — Ну, допустим, ты решил научиться быстро бегать...
— Научиться бегать? — переспросил Осенний Хвост. — Зачем учиться бегать? Да и как? Чему тут учиться? Берешь и бегаешь!
— Чем больше упражняешься в беге, тем быстрее бегаешь, — сказал Поющий Тростник.
— А что для этого нужно конкретно сделать? — спросил Осенний Хвост. — Что такое упражнение?
— Ну, в данном конкретном случае упражнение — это как раз и есть берешь и бегаешь, — сказал Поющий Тростник. — А в общем случае... Ну, допустим, ребенок учится стрелять из лука.
— Тоже берешь и стреляешь, — сказал Осенний Хвост и улыбнулся. — Я, кажется, понял. У вас, городских, принято обставлять всю жизнь свою ритуалами. Поднимаясь с лежанки, сначала опереться обязательно на правую ногу, перед едой плюнуть в огонь, произносить разные нужные слова в определенные моменты. Если ребенок балуется с луком ради забавы, вы говорите, что он не просто балуется, а упражняется. А если вдруг человек решил спеть песню, он упражняет память и голос, верно?
— Верно, — кивнул Поющий Тростник. — Ты все понял.
— Все эти ваши упражнения — ерунда! — воскликнул Осенний Хвост. — Нет никаких упражнений, есть просто дела, которые надо сделать, и забавы, которые делать не обязательно, но хочется. А упражнения — это ваши городские выдумки.
— Вовсе не выдумки, — возразил Поющий Тростник. — У нас в городе каждый воин был обязан упражняться.
— Нормальному человеку это не нужно, — заявил Осенний Хвост. — Нормальный человек никогда не станет ни жирным, ни слабым. У нас, дикарей, таких не бывает.
— Потому что вам то и дело жрать нечего, — вставил Поющий Тростник. — Вы рады бы разжиреть, да не получается!
— Нечего жрать только слабым и неумелым охотникам! — возразил Осенний Хвост. — Достойные мужи в лесу не голодают!
— То-то ты не спешишь в свой лес, — сказал Поющий Тростник.
Произнеся эти слова, он подумал, что, пожалуй, зря их произнес, потому что если Осенний Хвост с ними согласится, встанет и уйдет в свой лес, то ковать железо будет некому и даже если Осенний Хвост поделится знанием, как правильно ковать топор, это всего лишь первый уровень мастерства, дальше надо учиться ковать подшипники, чтобы строить повозки, запрягать в них лошадей и возить огромные грузы, не прилагая усилий. С повозками расцветет торговля, никому больше не придется голодать и никаких жертвоприношений для того не потребуется, кроме самых необременительных, типа, индюка зарезать...
— Зря я произнес последние слова, прости, — сказал Поющий Тростник. — Я больше не стану злословить твой образ жизни, немного от того пользы. ?А от кузнечного колдовства будет изрядная польза, ведь даже дикарю удобнее забивать кабана стальным ножом, чем каменным лезвием.
— Каменным лезвием кабана не забивают, — сказал Осенний Хвост. — Кабана забивают заточенным колом. И навряд ли кто-нибудь так сделает в обозримом будущем.
— Почему? — спросил Поющий Тростник. — Ты не умеешь?
— А чего тут уметь? — пожал плечами Осенний Хвост. — Берешь кабана, берешь острую палку, втыкаешь одно в другое, ничего трудного нет. Упражняться, как ты говоришь, незачем. Но сначала надо с собаками договориться, а это трудно.
— Не понял, — сказал Поющий Тростник. — Зачем с ними договариваться?
— Это вам, городским, незачем. — сказал Осенний Хвост. — Для вас собаки как рабы, а для нас, дикарей — как братья. Есть племя людей, есть племя собак, мы живем в одном лесу, наши дети играют в общие игры, не различая рода-племени, а взрослые то и дело оказывают друг другу небольшие услуги, ничего не требуя взамен. Когда мы идем на охоту, никто не говорит собакам: делай то или делай это, они сами знают, что делать, их не надо учить охотиться. Они находят кабана, загоняют и изнуряют его, а когда кабан выбивается из сил, приходит человек-охотник и втыкает острую палку ему в сердце.
— Разве могут собаки изнурить кабана до полного бессилия? — спросил Поющий Тростник.
— Могут, — кивнул Осенний Хвост. — Я много раз видел.
— А ты сможешь научить этому моих собак? — спросил Поющий Тростник.
— Что я тебе, собака? — рассмеялся Осенний Хвост. — Это их исконное мастерство, не человеческое, собаки учат щенков сами, людям того не дано. А у бледнолицых есть собаки? Как они с ними ладят?
— Собаки есть, — кивнул Поющий Тростник. — А как они ладят, я не знаю, никогда не расспрашивал. При случае спрошу.
— Кстати насчет спрошу, — сказал Осенний Хвост. — Почему в этом городе так мало квасят?
Поющий Тростник нахмурился.
— Много квасить вредно и опасно, — сказал он. — Обычно ацтеки квасят только в священные дни...
— Разве здесь бывают священные дни? — перебил его Осенний Хвост. — Старых богов свергли бледнолицые, их боги победили, но про них самих ничего толком не известно, кроме имен. Тор, Фрея, Один, кто-то еще... А вы тут хоть кому-нибудь вообще поклоняетесь?
— Пока нет, — сказал Поющий Тростник. — И это проблема, которую надо срочно решать. Цивилизация не может долго существовать без духовных скреп, а каждый конкретный человек — без обрядов и жертвоприношений. Неизбежно одолевают мысли о тщете всего сущего...
— Надо заквасить, тогда мысли не одолевают, — перебил его Осенний Хвост. — А насчет того, что квасить можно только в священный день — по-моему, ты путаешь причину со следствием. Когда заквасишь как следует, любой день становится священным.
В дверном проеме показалась Восемь Маргариток, принесла дрова для ужина, стала разжигать очаг. Осенний Хвост подумал, что в неверном огненном свете, неярком и мерцающем, когда никаких подробностей не разглядеть, она даже как будто красива. Но теперь это не имеет большого значения, это ведь раньше охотники ссорились из-за пригожих девиц, а на уродливых не обращали внимания, нынче любая девица ценится как целая россыпь какао, а какао не ценится никак, все перевернулось и ничто не осталось прежним. Если бы в прежние дни кто-нибудь напророчил Осеннему Хвосту, что вместо охоты он будет заниматься колдовством чужого народа и радоваться тому колдовству больше охоты — ни за что бы не поверил ему Осенний Хвост. А теперь этот нелепый образ жизни кажется естественным, а когда у Осеннего Хвоста и Восьми Маргариток народятся дети, он будет казаться им единственно правильным.
— А может, и не надо квасить, — задумчиво произнес Осенний Хвост. — Я тут подумал, что любой день, похоже, становится священным, даже если не квасить, а просто правильно подумать о том.
— Пейотля нажрался? — строго спросила Восемь Маргариток.
— Чего нажрался? — переспросил Осенний Хвост. — Какое слово ты произнесла?
Восемь Маргариток рассмеялась, как ему показалось, с облегчением. Поющий Тростник тоже рассмеялся и сказал:
— Однако оставлю я вас вдвоем, не буду мешать семейной жизни.
Встал и вышел.
* * *
Однажды в кузнице появился подмастерье. Звали его Бобровой Лапой, родом он был из городских ацтеков, не дикарь. Возрастом не стар, лет двадцать — двадцать пять, но волосы в голове и бороде наполовину седые и каждый второй день он их коротко обрезал обсидиановым ножом, чтобы не выглядеть нелепым. На верхней половине туловища он носил следы страшных ран, будто кто-то пытался содрать с него кожу живьем, не преуспел, но постарался знатно. Осенний Хвост спросил из любопытства, не медведь ли его помял или, может, ягуар, но Бобровая Лапа не ответил, вежливо сказал, что в его прошлом есть эпизоды, которые он не вспоминает. После этих слов Осенний Хвост перестал его расспрашивать.
Они стали колдовать вместе. Осенний Хвост долбил молотом по стальным заготовкам, придавал им должную форму, а Бобровая Лапа всячески помогал: придерживал заготовку, чтобы не сдвигалась от ударов, дул в огонь воздуходуйкой, чтобы ярче горело, подносил воды умыться или испить и все такое прочее. К этому времени Осенний Хвост уже научился ковать топоры и кирки и начал учиться ковать подковы, это такие стальные дуги, которые имеют какое-то отношение к заморским зверям лошадям, а какое именно — знают только бледнолицые. Поющий Тростник сказал, что колдун, построивший кузницу, говорил, что выковать подкову труднее, чем кирку, но легче, чем подшипник, так что разумно учиться кузнечному мастерству именно в таком порядке и хотя подковы в хозяйстве не пригодятся, они хороши как упражнение.
Услышав эти слова, Осенний Хвост внезапно понял, что такое "упражнение", зачем оно нужно, почему дикари не ведают этого понятия и почему лицо Поющего Тростника выражало пренебрежение, когда Осенний Хвост говорил, что упражнения — глупая городская выдумка. Дело в том, что у дикарей нет таких дел, которым нельзя научиться одномоментно, по принципу "берешь и делаешь". Разве что стрельба из лука, но это искусство мальчишки осваивают в ранней юности, сами того не понимая, что их игры на самом деле не игры, а упражнения. А взрослые дикари не упражняются никогда, потому что все сложные навыки, требующие упражнений, уже освоены в детских играх. А у городских ацтеков есть сложное колдовство, которое ребенку не освоить, и потому...
— Я понял! — воскликнул Осенний Хвост. — Упражнение — это детская игра, в которую играют взрослые!
Поющий Тростник сначала удивился этим словам и счел их ложными, а потом вспомнил, что военные упражнения в языке городских ацтеков так и называются военными играми и сказал, что Осенний Хвост мудрее, чем кажется. Осенний Хвост поблагодарил за добрые слова и дальше они беседовали о другом.
Выковать подкову непросто. Главная трудность в том, что размеры и формы разных подков должны точно совпадать и в этом и есть суть упражнения. Свернуть стальной прут в дугу и расплющить большого умения не требует, а вот расплющить в точной пропорции очень и очень непросто. А подшипник ковать еще труднее!
Не раз и не два казалось Осеннему Хвосту, что он никогда не научится ковать подковы, что здесь есть колдовской секрет, который если не знать, то никогда и ни за что не сумеешь. А в другие моменты казалось, что никакого секрета нет, надо просто больше упражняться, каждая следующая подкова будет получаться чуть-чуть лучше предыдущей, пройдет должное время и он выкует что надо. А потом он прикидывал, сколько времени на это уйдет и получалось, что потребное время многократно превосходит жизненный срок. А потом прикидывал иначе и получалось, что ждать придется не так уж долго.
Однажды Осенний Хвост поделился сомнениями с Бобровой Лапой. Тот ответил так:
— Лучше бы ты принес жертву богам, чем маяться дурью.
— А ты разве знаешь, как приносят жертвы Одину, Фрее и Тору? — заинтересовался Осенний Хвост. — Я многих спрашивал, но никто ничего толком не знает.
— А им-то зачем приносить жертву? — удивился Бобровая Лапа. — Они не твои боги.
— Если так рассуждать, то у меня вообще нет богов, только духи предков и духи мест, — сказал Осенний Хвост. — Я ведь дикарь.
— Дикари тоже пребывают под властью ацтекских богов, — заявил Бобровая Лапа. — Принеси им жертву и они тебя не оставят.
— Разве ты не знаешь, что поклоняться старым богам запрещено? — удивился Осенний Хвост. — Бледнолицые карают за это смертью!
— А кто узнает? — пожал плечами Бобровая Лапа. — Где мы и где бледнолицые? А если даже узнают, тому, кто умеет ковать подковы, простится многое.
— А если не простится? — спросил Осенний Хвост.
— Тогда мы умрем, — сказал Бобровая Лапа.
— Почему мы, а не только я? — спросил Осенний Хвост.
— Потому что я помогу тебе совершить богослужение, — сказал Бобровая Лапа.
Кое-что в его словах и интонации насторожило Осеннего Хвоста, он пригляделся повнимательнее и вдруг многое понял.
— Да ты жрец! — воскликнул Осенний Хвост. — Просто ты срезал отличительные знаки вместе с кожей, чтобы не признали!
— Не кричи, — сказал Бобровая Лапа. — Или ты хочешь лишиться подмастерья?
Осенний Хвост задумался и его размышления не привели ни к какому определенному выводу. С одной стороны, подмастерья лишиться не хочется, с ним удобнее, да и человек вроде неплохой. А с другой стороны, скольким несчастным он взрезал грудные клетки во славу свергнутых богов? А с третьей стороны, прошлое мертво, седьмое солнце закатилось, старые боги свергнуты, теперь от Бобровой Лапы вреда людям не больше, чем от любого другого городского ацтека. А с четвертой стороны, разве можно оставлять подобные злодеяния безнаказанными?
— Какое богослужение ты собираешься провести? — спросил Осенний Хвост. — Какой именно обряд?
— Какой-нибудь импровизированный, — сказал Бобровая Лапа. — Живого человека принести в жертву у нас не получится, нечего даже и пытаться, потому принесем куклу. Сделаем человекообразное чучело, только не из говна и палок, а из чего-то более пристойного, внутрь груди положим какое-нибудь сердце, индюшачье, например, или собачье, а пирамиду построим временную, из земли, навалим четырехугольную кучу, не очень большую, чтобы не привлекать внимания, но и не очень маленькую, чтобы боги не обиделись.
— Я бы на месте ваших богов обиделся по-любому, — сказал Осенний Хвост. — Непросто сделать то, о чем ты говоришь, чтобы оно не стало похожим на насмешку.
— Боги не дураки, — сказал Бобровая Лапа. — Они понимают искренность и чистоту помыслов. Кроме того, в голодное время любая пища годится к столу.
— Полагаешь, для богов обряды и жертвоприношения как для нас пища? — заинтересовался Осенний Хвост. — Если долго не приносить жертвы, боги изголодаются и вымрут? А может, так им и надо?
Бобровая Лапа нахмурился, сверкнул глазами и Осенний Хвост подумал, как бы сейчас не получить по башке чем-нибудь тяжелым. Подошел к наковальне, положил руку на рукоять молота, как бы невзначай, но глаза Бобровой Лапы перестали сверкать, а гнев угас, не успев как следует разгореться.
— Ясно вижу, что ты дикарь, — сказал Бобровая Лапа. — Ты просто не знаешь, каково жить во славу божию. Когда не приходится ни в чем сомневаться, когда свято веришь, что что бы ты ни сотворил, удача на твоей стороне, когда целый народ мыслит и действует как единое существо... Ни один бог никогда не даровал тебе ни удачу, ни победу, божья благодать тебе неведома!
— Иди на хер, — сказал Осенний Хвост. — Подуй лучше воздухом вот с этого направления.
Бобровая Лапа заткнулся, взял воздуходуйку и стал дуть как сказано. Руки у него чуть-чуть дрожали, но в остальном он выглядел и вел себя как обычно. Осенний Хвост взял молот, стал долбить по заготовке, та приняла дугообразную форму, на мгновение показалось, что подкова наконец-то получилась как надо, но нет, последний удар все испортил. Отложил Осенний Хвост молот в сторону, сел на пол у стены, уткнулся лбом в колени, задумался. Думал долго, напряженно, мучительно и вдруг придумал!
— Молот слишком велик для тонкой работы! — воскликнул Осенний Хвост. — Надо выковать маленький такой молоточек и им выровнять недоделанную подкову точно по размеру!
Распрямился, вскочил на ноги, огляделся, а Бобровая Лапа стоит у другой стены и в одной руке у него соломенная кукла, перевязанная на человекообразный манер, похожая на те куклы, какие матери вяжут маленьким девочкам, но не симпатичная и изящная, а кособокая и уродливая. А в другой руке зажато обсидиановое лезвие, а у куклы отрезана голова и соломинки медленно опускаются на земляной пол.
— Ну ни хера себе! — сказал Бобровая Лапа. — Сам не ожидал такого результата!
— В ту же минуту? — спросил Осенний Хвост.
— В то же мгновение, — ответил Бобровая Лапа. — Только я закончил резать голову, как ты сразу додумался. А прикинь, что получится, если сделать куклу хоть чуть-чуть похожей на человека? Понимаешь теперь, какова божья сила?
Осенний Хвост поежился. Ему показалось, что он попал в сказку, это ведь обычный сказочный сюжет, когда ничем не примечательный охотник привлекает внимание какого-нибудь духа и тот начинает одаривать охотника всем подряд чем придется. Многие сказки повествуют о подобных событиях и чаще всего все кончается плохо, очередной дар не идет герою на пользу, происходит какая-то непредсказуемая ерунда, как-то не так применяется очередной дар, как-то недопустимо, но это всегда происходит не сразу, первый дар по-любому безопасен...
Бобровая Лапа бросил куклу в очаг, она полыхнула, из очага вылетел длинный огненный язык и мгновенно рассеялся. Осенний Хвост вспомнил, как старики говорили, что когда живой человек сгорает в лесном пожаре, отлетающая душа видна со стороны в виде примерно такого же языка пламени, а значит, у куклы была душа, а значит....
— Однако тебе не надо ковать маленький молот, — сказал Бобровая Лапа. — Вон он лежит, ты просто не понял, что это маленький молот. Возьми его и выкуй что хотел.
Отложил Осенний Хвост большой молот, взял маленький, стукнул по недоделанной подкове и от одного удара наполовину исправилось то, что он счел непоправимым дефектом.
— Вот это да! — воскликнул Осенний Хвост. — Сдается мне, старые боги знают толк в колдовстве! Пожалуй, зря мы перестали им приносить настоящие жертвы! А ты когда был жрецом...
Он не докончил эти слова, потому что рядом ахнуло. Осенний Хвост повернулся на ах, а там стоит Восемь Маргариток, глаза у нее как круги на воде, а у Бобровой Лапы в руке нож и он им замахивается! Задумался Осенний Хвост, что ему дороже — женщина или божья благодать, и пока он думал, Восемь Маргариток распрямила ногу и со всей дури как врежет Бобровой Лапе по яйцам! Тот согнулся и выронил нож, а Восемь Маргариток схватила большой молот, зашаталась и почти выронила, но удержала, подняла и опустила Бобровой Лапе на голову. Захрустел череп и сломался, как большой орех, упал Бобровая Лапа и умер, а рядом с ним упал окровавленный молот. А Восемь Маргариток тоже зашаталась и собралась упасть рядом с Бобровой Лапой и молотом, но Осенний Хвост шагнул вперед, поддержал ее и она устояла. Обнял Осенний Хвост жену, а та задрожала и спросила:
— Он ведь тебя не насовсем околдовал? Злое колдовство рассеивается или нет?
Прислушался Осенний Хвост к своим ощущениям и ничего не понял.
— Да я вообще не чую никакого колдовства, кроме кузнечного, — сказал он. — А почему ты думаешь, что он меня околдовал?
— Ты знал, что он был жрецом, и не убил, — объяснила Восемь Маргариток. — И еще ты сказал, что в человеческих жертвах был толк. Ты сейчас тоже так думаешь?
Прислушался Осенний Хвост к своим ощущениям повторно и сказал:
— Хер его разберет. Вроде нет.
— Значит, злое колдовство рассеивается, — решила Восемь Маргариток. — Вот и ладненько.
Поглядел Осенний Хвост на мертвого жреца и недавние мысли показались удивительными. Что за глупость! Не зря мы перестали приносить жертвы старым богам, совсем не зря! Вот один усомнился и лежит на земляном полу с пробитой башкой, а второй теперь уже больше не усомнится.
— Пожалуй, ты права, — сказал Осенний Хвост. — Он меня, пожалуй, и вправду околдовал. А теперь злое колдовство рассеивается, это ты верно подметила. Приколись! Я действительно на минуту поверил, что жертвы старым богам — хорошее дело. Ах он хитрый и подлый змеюга! А ты, я гляжу, сильная женщина!
Обнял Осенний Хвост жену и принялся целовать в губы, щеки, шею, уши и всюду куда придется. Поцелуи ощущались иначе, чем раньше, он вдруг понял, что Восемь Маргариток годится не только для утех, но и для дружбы, как между охотниками, но по-другому, и это важнее, чем утехи, потому что без утех можно перетерпеть, а когда рядом не окажется неоколдованной сильной женщины, чтобы пробить голову подлому врагу — так можно и душу потерять.
— Сильная женщина, — повторил Осенний Хвост.
Он подумал, что эти слова, должно быть, волшебны. Так бывает в сказке, когда герой случайно произносит волшебные слова и начинаются непредвиденные приключения, но в этом случае, наверное, приключений не будет, потому что не всякое волшебство оставляет очевидный след в поступках, волшебство просто меняет природу мироздания, а как измененная природа отразится в поступках и судьбе — это уже дело другое и чаще всего непредсказуемое.
— Ненавижу жрецов, — сказала Восемь Маргариток. — Моего старшего брата возложили на пирамиду нечестным образом, жребий выпал другому человеку, а жрец подтасовал, я все видела! С тех пор ненавижу их нестерпимо, раньше я их боялась, когда у них сила была, а теперь больше не боюсь. Всех бы поубивала!
— Иди-ка отсюда, — сказал Осенний Хвост. — Я тут приберу.
— Нет, лучше я приберу! — возразила Восемь Маргариток. — Не мужское это дело возиться с мертвецами и оттирать кровищу.
Осенний Хвост насупился и строго спросил:
— Ты мне будешь объяснять, что чье дело в моей колдовской кузнице?
Испугалась Восемь Маргариток, что он ее побьет, и вышла. Подождал Осенний Хвост, пока она отойдет подальше, и произнес громко и отчетливо:
— Примите жертву, Тескатлипок, Кецалькоатль, Тлалок и все иные старые боги, кто меня слышит. Не сердитесь, что жертва принесена не по канону ибо она принесена от чистого сердца, по-иному нынче нельзя, лихие пришли времена. Короче, как-то так.
Закрыл Осенний Хвост глаза и прислушался к ощущениям. Вроде ничего не изменилось, не открылось ему никакого скрытого знания и ничего другого необычного тоже не произошло.
— Гляжу я, не по сердцу вам жертва, старые боги, — сказал Осенний Хвост. — Однако другой жертвы у меня нет. Хотите — принимайте, не хотите — не принимайте, но не будет вам иной поживы и не потому что я скуплюсь, а потому что тупо не получается.
Подождал Осенний Хвост разумное время, ничего не произошло по-прежнему. Тогда вздохнул он, ухватил мертвеца за ногу и поволок к выходу. По ходу заметил, что мертвец то тащится легко, то упирается, задумался и вдруг кое-что понял. Дотащил мертвеца до порога, протянул руку открыть дверь, а она сама открылась, а с другой стороны Поющий Тростник стоит.
— Приколись! — сказал ему Осенний Хвост. — Я тут подумал, что если в подшипник налить крови, ось будет вращаться с меньшим трением, чем насухую.
— Интересный у тебя образ мысли, — отозвался Поющий Тростник. — Обычно в подшипники наливают масло, а если кровь... нет, масло, думаю, все же лучше.
Наклонился Поющий Тростник, ухватил покойника за вторую ногу, дернул, Осенний Хвост тоже дернул, перетащили они Бобровую Лапу через порог.
— Он раньше был жрецом, — сказал Осенний Хвост. — Красил людей в синий цвет, возлагал на пирамиды, вырезал сердца и все такое. А жреческие знаки он с себя свел вместе с кожей.
— Да, я знаю, — кивнул Поющий Тростник. — Я это сразу понял, как его увидел.
— А зачем пощадил, раз понял? — спросил Осенний Хвост. — Мне казалось, вы, городские... или ты за старых богов?
— Нет, — помотал головой Поющий Тростник. — Я не за старых. Что было, то прошло, седьмое солнце закатилось безвозвратно. Я просто решил не мстить. С предыдущих жрецов, которых я разоблачал, я сдирал кожу живьем, иногда сам, иногда просил товарищей, хотел и с этим поступить так же, а потом подумал: а ведь он уже сам себя наказал! А потом подумал так: это, должно быть, знак, что мне попался такой бывший жрец, который сам себя наказал. Должно быть, новые боги говорят мне, что хватит уже карать за грехи закатившегося солнца.
Они оттащили мертвое тело к обрыву, сбросили в прибой на поживу рыбам и чайкам. Вернулись обратно в кузницу.
— А я сумел-таки выковать подкову, — похвастался Осенний Хвост. — Тут, оказывается, помимо молота есть еще несколько более маленьких как бы молоточков...
— Точно! — воскликнул Поющий Тростник и хлопнул себя по лбу. — А я забыл тебе сказать! Хорошо, что ты сам догадался!
Осенний Хвост подумал, не стоит ли рассказать, как именно он догадался и кто ему в том помог. Подумал-подумал и решил, что не стоит.
— А ты знаешь, как поклоняться новым богам? — спросил Осенний Хвост.
— Нет, — помотал головой Поющий Тростник. — Я про них ничего не знаю, кроме трех имен. И еще я знаю, что их больше, чем трое, просто других имен я не запомнил. Еще я знаю, что Тор — сын Одина, а Фрея вроде бы его жена, но точно не уверен.
— Не понял, — сказал Осенний Хвост. — Какой сын, какая жена? Они боги! Или у бледнолицых боги подобны людям?
— Бледнолицые любят говорить, что это они подобны богам, — сказал Поющий Тростник. — А с чего это ты заинтересовался богами?
— Интересно стало, — сказал Осенний Хвост. — Когда Бобровая Лапа понял, что я узнал, кто он такой, он стал меня убеждать, дескать, давай принесем старым богам жертвоприношение, он был так уверен, что от него будет польза!
— Он ошибся, — сказал Поющий Тростник и кивнул в ту сторону, где шумело море.
— Да, он ошибся, — кивнул Осенний Хвост. — Но мне подумалось, что глупо не сделать выводов из его ошибки. По-моему, ты был прав, когда говорил про духовные скрепы. Должно быть, беда седьмого солнца была не в том, что люди поклонялись богам, а в том, что люди поклонялись не тем богам. Почему бы нам не посвятить пирамиды Одину, Фрее и Тору? Пусть они не любят жертвоприношений, есть же, наверное, обряды, которые они любят.
В этот момент Осеннего Хвоста осенила мысль: а что если последнее чудо послали не старые боги, а новые? Может, срезать голову соломенной кукле — это у них обычный ежедневный обряд, Бобровая Лапа случайно угадал, а потом сделал неверные выводы?
— Странно, что при таких мыслях ты решился разбить ему голову, — сказал Поющий Тростник.
— Я как не решился, — сказал Осенний Хвост. — Жена решилась. Она у меня сильная женщина.
Поющий Тростник рассмеялся особым смехом, которым смеются не от веселья, а от изумления. А Осенний Хвост продолжил:
— Хорошо, что у меня такая жена. Жрец ведь почти убедил меня, что надо снова начинать поклоняться старым богам, предлагал провести тайный обряд, я уже почти согласился, а тут вошла жена и сразу молотом по башке. Она у меня не колеблется, она, по-моему, думать вообще не умеет, сразу действует. Ненавижу жрецов, говорит, и сразу по башке.
Поющий Тростник протянул руку, взял молот, взвесил на руке.
— Сильная женщина, — сказал он. — Хороших сыновей родит. Да, кстати! Чуть не забыл, зачем пришел. У нас скоро Пенни появится, ну, та бледнолицая колдунья, о которой я говорил, я ей хотел твою кузницу показать, а теперь, думаю, не стоит. Про нее говорят, она крови то ли боятся, то ли просто не любит...
Осенний Хвост открыл дверь, высунулся наружу, завопил во всю глотку:
— Эй, жена! Тащи ведро с тряпкой, тут помыть надо!
Закрыл дверь и обратился к Поющему Тростнику:
— А расспроси ее про ихних богов! Какие у них храмы, обряды, жертвы, все такое прочее. А то без духовных скреп...
Снаружи донеслось ворчание Восьми Маргариток. Осенний Хвост прислушался, не расслышал, выглянул снова.
— Что такое? — спросил Поющий Тростник.
— Ругается, — сказал Осенний Хвост. — Говорит, что теперь вся тропа в жреческих мозгах. Зря мы его за ноги тащили, надо было за руки.
— Нет, все равно бы напачкали, — сказал Поющий Тростник. — Но что тропа в мозгах, это нехорошо, Пенни расстроится, если заметит. Она ведь не любит знаков смерти.
— Интересно, — сказал Осенний Хвост. — Бледнолицые не любят знаков смерти, но это не помешало им уничтожить ацтекский народ почти что под корень.
— Они считают, что за ними нет вины, — сказал Поющий Тростник. — У них есть поверье, что заразу переносят невидимые духи, а если кто кого заразил, то виноват не тот, кто заразил, а духи-переносчики, а на том, кто заразил, вины нет.
— Слышал я про одно племя с похожим поверьем, — сказал Осенний Хвост. — Они верили, что если кто кого убил, то виноват не убийца, а нож, например, или топор. Этого племени больше нет.
— Почему? — спросил Поющий Тростник.
— А кто захочет жить по соседству с таким племенем? — пожал плечами Осенний Хвост.
Что-то за окном привлекло его внимание, он пригляделся и понял, что именно.
— Гляди, — позвал он Поющего Тростника, — какая необычная чайка!
Пригляделся Поющий Тростник к чайке и вдруг воскликнул:
— Это не чайка, это птерокар!
— Чего? — не понял Осенний Хвост.
— Птерокар! — повторил Поющий Тростник. — На нем летит Пенни!
Выскочил Поющий Тростник наружу, набросился на Восемь Маргариток, которая как раз подошла с ведерком и тряпкой, накричал, дескать, убирайся, поздно уже наводить порядок, не успела, медлительная черепаха! Восемь Маргариток обиделась и лицо у нее стало таким, как будто она подумала, не ударить ли Поющего Тростника мокрой тряпкой по лицу, но решила, что не стоит. Развернулась и пошла прочь. А птица, которую Поющий Тростник назвал птерокаром, приблизилась и Осенний Хвост понял, что она гораздо больше, чем казалась, огромная это птица, больше чем иной дом! Села она рядом с тропой, открылось у нее брюхо и оттуда вылезла бледнолицая женщина с волосами желтого цвета, как кукурузное лыко. Понял Осенний Хвост, что птица волшебная, потому что, хотя женщина вылезла из птичьего брюха, на ней не было ни крови, ни кишок. А потом женщина пыхнула изо рта дымом и Осенний Хвост понял, что она колдунья, потому что обычные люди не бывают огнедышащими, если не вставить в рот трубку. Впрочем, в последнем факте нового знания нет, Поющий Тростник так и говорил, что она колдунья.
Подбежал Поющий Тростник к колдунье, поклонился, произнес что-то подобострастное. Рассмеялась Пенни, протянула руку, потрепала по щеке, как ребенка, и показалось Осеннему Хвосту, будто она недавно заквасила. Сошла Пенни с дороги в грязь, прошла десять шагов, наклонилась, будто ее тошнит, и смачно харкнула. Повернулась и пошла прямо в кузницу. Поющий Тростник подбежал к ней, стал говорить, дескать, не ходи туда, ходи сюда, отмахнулась колдунья, дескать, куда хочу, туда и хожу, отстаньте от меня, ничтожные. Накрыл Осенний Хвост кровищу тряпкой, вышел на порог, поклонился, оттолкнула его Пенни, вошла в кузницу, огляделась, сказала:
— А неплохо вы тут устроились! О, подкова, на счастье!
Подошла к наковальне, взяла подкову, повертела в руках, пыхнула дымом и положила обратно. К этому времени Осенний Хвост разглядел, что колдунья вовсе не огнедышащая, она просто курит, но не длинную трубку, как нормальные люди, а такую маленькую травяную палочку, которую немудрено не заметить издали. Однако странно, что женщина курит, тем более в одиночестве, не разделяя дым с товарищами. Может, она и брагу пьет в одиночестве?
— А давайте заквасим! — предложила вдруг Пенни и Осенний Хвост понял, что последнее предположение ошибочно.
Поющий Тростник удалился. Пенни села на табуретку и зевнула. Осенний Хвост подумал, что надо ее о чем-нибудь спросить, хотя бы из вежливости. Он спросил:
— А что тебя сюда привело?
— Какая-то херня сломалась, — ответила Пенни. — Пока не созреет, птерокар не полетит.
Осенний Хвост понял, что ничего не понял. Хотел было переспросить, но заопасался, вдруг колдунья разгневается. А колдунья поглядела ему в глаза, рассмеялась и объяснила, что ее колдовская птица как бы заболела, а чтобы ее вылечить, нужно особое колдовство, которое она сотворила, харкнув в грязь. Из волшебного плевка теперь вырастет волшебная штука, именуемая торрент, она похожа на храм, но другая. А когда эта штука вырастет, в ней созреет то, что позволит птице птерокару снова летать. А пока оно не созрело, Пенни будет гостить у Поющего Тростника. Можно, в принципе, вызвать колдовством другой птерокар, но она не хочет так делать, потому что ей любопытно погостить у Поющего Тростника.
— А расскажи про своих богов, — попросил ее Осенний Хвост.
— У меня нет богов, — ответила Пенни. — Я же не дикарка, чтобы в них верить.
— Ты только что произнесла странное, — сказал Осенний Хвост. — Ведь дикари как раз не верят в богов, дикари верят в духов предков и духов мест, а в богов верят только цивилизованные люди. Я точно знаю, я ведь сам дикарь!
— Мир устроен сложнее, чем ты полагаешь, — сказала Пенни. — Религиозность не растет неограниченно с ростом цивилизованности, а достигает некоторого предела и затем падает до ничтожно малой величины. Мы, цивилизованные бледнолицые, в богов не верим, а тех, кто верит, считаем дикарями, а тех, кто настолько дикари, что даже в богов не верит, тоже считаем дикарями, для нас нет разницы между твоим племенем и городскими ацтеками, вы для нас все дикари.
— Понятно, — сказал Осенний Хвост. — Жалко, что ты ничего не знаешь про Одина, Фрею и Тора.
— Как это ничего не знаю? — удивилась Пенни. — Кое-что знаю. О них такие прелестные сказки сложены! Это важная часть мировой культуры!
— Расскажи, как приносят жертву Одину, — попросил Осенний Хвост.
Произнося эту просьбу, он не рассчитывал, что Пенни скажет что-то разумное, но она сказала.
— Одину жертву приносят так, — начала объяснять Пенни. — Вешают человека на дереве за шею, а когда он начинает задыхаться, бьют копьем в сердце. Иногда перед этим выкалывают один глаз, иногда нет. Это должен быть обязательно мужчина, взрослый и не старый, чем сильнее и храбрее, тем лучше. Ньерду и Эгиру тоже приносят в жертву мужчин, их топят в соленой или пресной воде, Ньерду в соленой, Эгиру — в пресной. Фрее приносят только цветы, а Тору, по-моему, посвящают запах жареного мяса убитых оленей. Точно не помню, там сложные правила, в книгах все написано.
— Благодарю тебя, Пенни, — сказал Осенний Хвост и низко поклонился. — Теперь мы, ацтеки, знаем о новых богах гораздо больше. А ты не знаешь, какому богу делают соломенные куклы, у которых потом отрезают головы?
— Вуду, — ответила Пенни. — Но это не бледнолицые, это совсем наоборот, черножопые.
— Те, которых царь Тори зарезал пятьсот штук одновременно, чтобы его жена не умерла от ран? — спросил Осенний Хвост.
— О, у вас тоже знают об этом подвиге? — удивилась Пенни. — Да, те самые.
— А бог Вуду сильный? — спросил Осенний Хвост.
— Так себе, — ответила Пенни. — Не сказать, что совсем ничтожество, но бледнолицые побеждают черножопых только так.
— Понятно, — кивнул Осенний Хвост. — А нет ли у бледнолицых какого-нибудь бога, во имя которого мужчинам разбивают голову молотом?
— Нет, такого нет, — покачала головой Пенни. — Что за варварство разбивать голову молотом! Погоди-ка...
Она уставилась на валяющийся посреди кузницы молот, на прилипшие к нему кровь, мозги и волосы, перевела взгляд на тряпку, прикрывающую место убийства, а тряпка уже изрядно пропиталась кровью, ясно-понятно, что она прикрывает.
Сделала Пенни такое лицо, как будто собралась сожрать вкусного слизня, а вместо того случайно сожрала большую соплю, неотличимую на вид. Перегнулась Пенни пополам и вытошнила. Осенний Хвост понял, что она недавно ела мясо и запивала чем-то квасным, наподобие браги, но вкуснее.
— Какие же вы дикари! — крикнула Пенни разгневанно и вышла прочь.
Осенний Хвост хотел было пойти за ней, но передумал. Подошел к кровавому пятну на полу, поднял тряпку, осмотрел, подумал, положил тряпку обратно — нет смысла торопиться, придет жена, уберет и кровищу, и блевотину. А что он так расстроил колдунью — это нехорошо, жалко ее, она добрая и знает много полезного. Надо будет потом извиниться, может, еще что-нибудь расскажет.
Раздул Осенний Хвост огонь в очаге, принялся ковать подковы. Теперь, когда он раскрыл секрет, это оказалось проще простого. Пора переходить к более сложному упражнению. Позвать Поющего Тростника... а вот и он, легок на помине.
Вошел Поющий Тростник в кузницу, огляделся, увидел наблеванную лужу, подошел, принюхался.
— Однако бледнолицые знают толк в браге, — сказал он. — Надо будет потом расспросить, как они квасят.
— Пенни мне рассказала, как бледнолицые приносят жертвы новым богам, — сообщил Осенний Хвост. — И еще я узнал два новых имени новых богов: Ньерд и Эгир. Ньерд — бог соленой воды, Эгир — бог пресной.
— Какой ты молодец! — обрадовался Поющий Тростник. — Какую важную вещь узнал!
— Одину приносят в жертвы храбрых мужей, — продолжил Осенний Хвост свой рассказ. — Жертвенного мужа вешают на дереве за шею и когда веревка натягивается, в то же мгновение протыкают копьем сердце.
— О, отлично! — воскликнул Поющий Тростник. — А сердце потом вырезают? А голову отрубают?
— Не знаю, — сказал Осенний Хвост. — Она ничего такого не говорила. Я думаю, просто оставляют висеть, чтобы вороны клевали.
— Да, это правдоподобно, — кивнул Поющий Тростник. — Вороны считаются птицами Одина. Значит, так и порешим — вешаем, протыкаем и оставляем. Есть у меня на примере один деятель в шахте, давно хотел казнить, да все повода не было. Попробуем на нем, пойду, распоряжусь.
— Погоди! — сказал Осенний Хвост. — Она еще сказала, что когда приносят жертву Одину, иногда выкалывают жертвенному мужу один глаз.
— Левый или правый? — уточнил Поющий Тростник.
— Не знаю, — пожал плечами Осенний Хвост. — Она не сказала. Наверное, все равно. А когда жертву приносят Ньерду или Эгиру, жертвенного мужа просто топят в воде, соленой или пресной, соответственно.
— Отлично! — сказал Поющий Тростник. — Теперь дела пойдут на лад! Одного повесить, двоих утопить, все станет прекрасно!
В небе появилась птица птерокар, снизилась по спирали, села в поле неподалеку. Откуда ни возьмись показалась Пенни, пошла к птице. Поющий Тростник пошел ей наперерез, Осенний Хвост поколебался и тоже увязался следом.
Приблизившись, Пенни поприветствовала его такими словами:
— Пошел на хер, мудак, с моей дороги!
Поющий Тростник отступил в сторону, почтительно поклонился, выпрямился и сказал:
— Почтенная Пенни, почему ты меня злословишь? Что я сделал не так?
— Ты все сделал не так! — сказала ему Пенни. — Вы тут все мудаки и зверье, никакой конопли не хватит вас терпеть! Только и знаете, что друг другу черепа крушить да сердца вырезать! Лучше бы пидарасами были!
— О как, — сказал Поющий Тростник. — А что, новым богам такие дела разве по нраву?
— Да пошел ты на хер! — заорала Пенни и удалилась прочь.
Поющий Тростник задумчиво смотрел ей вслед.
— А пидарасы — это кто? — спросил его Осенний Хвост.
— Это такие мужики, которые трахают не баб, а друг друга в очко, — объяснил Поющий Тростник.
— Ну ни хрена себе! — воскликнул Осенний Хвост. — Чего только люди не придумают! А разве так можно? Разве размер подходит?
— Вроде да, — сказал Поющий Тростник. — Но я сам не проверял, только понаслышке знаю. Но если это более угодно новым богам, чем жертвоприношения...
— По-моему, она говорила не про жертвоприношения вообще, а только про неправильные жертвоприношения, — сказал Осенний Хвост. — Она сказала так: "черепа крушить да сердца вырезать". Она не сказала: "вешать за шею и протыкать копьем".
— Да, действительно, — кивнул Поющий Тростник. — Тогда так и решим: одного на виселицу и копьем, второго в море... Кстати! Бобровая Лапа ведь!
— Точно! — согласился Осенний Хвост. — Ньерду жертву уже принесли, сами того не понимая, как здорово получилось! Теперь утопить кого-нибудь в пруду, второго на виселицу... а ведь жизнь налаживается!
Поющий Тростник ушел распорядиться о жертвоприношении, а Осенний Хвост пошел домой. Он теперь жил не в кузнице, а в собственном доме. Восемь Маргариток очень уютно его обустроила, она, как оказалось, не только сильная женщина, но и умелая и трудолюбивая, замечательная жена, лучше не бывает.
Вошел Осенний Хвост в дом, посмотрела на него жена, увидела, как он улыбается, и обрадовалась:
— Что, добрые вести принес? Какие?
— Вести такие, что добрее не бывает! — заявил Осенний Хвост. — Я узнал, как правильно поклоняться новым богам!
— Ах, какой ты молодец! — воскликнула Восемь Маргариток. — Как я рада, что ты мой муж! Ты такой удачливый!
Обнял ее Осенний Хвост, поцеловал и вдруг вспомнил, что в кузнице надо прибраться. Ничего, подождет, не срочное это дело. Завалил жену на лежанку, трахнул.
На следующее утро ацтеки принесли жертву Одину. Из шахты притащили недисциплинированного раба, связали руки за спиной, на шею накинули петлю, перекинули через ветку, дернули, захрипел несчастный, задергался, стали его тыкать заостренной палкой в грудь, а ребра не протыкаются! Потому что когда жертва бьется в агонии, трудно нацелить удар точно в сердце, попадает копье в толстые кости, а их деревяшкой хер проткнешь. Так и дергался жертвенный муж, пока не задохнулся, тогда сердце проткнули, да и то не с первого раза, потому что когда жертва висит на веревке, трудно проткнуть грудь деревяшкой, надо бить сильно и очень резко, иначе острие не проникает в грудь, а просто отклоняет тело от вертикали.
— В следующий раз надо выковать стальной наконечник для копья, — сказал Поющий Тростник. — Тогда грудь проткнется легче, может, даже сквозь кость получится. Осенний Хвост, займись.
— Да, займусь, сегодня же выкую, — кивнул Осенний Хвост. — А как думаешь, Один принял жертву?
— Думаю, принял, — сказал Поющий Тростник. — Раньше много раз бывало, что нож ломался, когда жертве вырезали сердце, или топор ломался, когда рубили голову. Ничего страшного в том нет, в таких случаях просто берут другой нож или топор и доводят дело до конца. Нерадивого жреца порют прутом, чтобы больше так не делал, но жертва все равно засчитывается.
— А может, нам стоит выпороть друг друга прутьями? — предположил Осенний Хвост. — Чтобы Один понял, что мы сожалеем о случившемся и как бы извиняемся.
— Отличная идея! — согласился Поющий Тростник.
Пошли ацтеки на опушку леса, нарезали прутьев, стали лупить друг друга. Скоро стало ясно, что так не пойдет, потому что когда кого-то бьешь и тебя бьют в ответ, каждый следующий удар получается сильнее предыдущего, а это не дело. Стали бить каждый сам себя по спине, это совсем другое дело, удары получаются умеренно болезненные, но для здоровья неопасные, то что надо.
— Все, хватит! — сказал Поющий Тростник спустя разумное время. — Думаю, теперь Один будет доволен. Пойдемте заквасим, отметим восход восьмого солнца. Сумерки кончились, теперь все будет хорошо!
Заквасили они, отметили восход и действительно, все стало хорошо в меру их понимания.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
