Княженика_5

— Почему сразу "странный"?!

— Алиса, я не знаю, кто этот человек. Скорее всего, он очень умный. И для вашего времени — многое знающий. С этим я не спорю. Но одно я могу тебе сказать точно: плевать он хотел на "Слово о полку Игореве". Оно ему нужно только для того, чтобы свои думы подкрепить, подпереть им свой забор. Оно для него всего лишь средство — а не цель. А тебя он пытается уверить, что цель. Пользуясь тем, что он знает больше, чем ты. И это странно, — потому что не может человек, вроде бы так тщательно прочитавший и "Слово", и летописи — просто так взять и поставить все с ног на голову, совсем не замечая того, что уж он-то должен был отметить в первую очередь.

Ярослав ухмыльнулся совершенно по-волчьи:

— Но "Слово" и не такое опровергало, потому оно и было создано. И до ваших дней дошло.

— Я тебя не понимаю! — взмолилась я. — Где там ложь? По-моему, все по полочкам разложено, что да почему.

— По полочкам мы еще разложим. А пока расскажи мне, как ты, Алиса, запомнила "Слово"? Что ты запомнила?

— Ну-у-у... Князь Игорь едет в поход, ногу сунул в злат стремень. Солнце тьмою путь им загородило. А они все равно. Див на дереве сидит, орет благим матом. Русская земля за холмом. У наших щиты красные, лисицы на щиты брешут. Девок половецких поймали. А половцы наших окружили. Битва. Буй-Тур золотым шлемом сверкает, бьет всех вокруг. А наших все равно победили. Игорь в плену. Див с дерева свалился, половцы понеслись по Русской земле, как дикая стая. Ярославна на стене плачет, а великий грозный Святослав — в Киеве. Князей созывают. Игорь из плена бежит, страны счастливы, грады веселы, девицы поют. Ура!

— А в твоих бумажках что сказано? Кто хороший, а кто плохой?

— Святослав Киевский — хороший. Владимир Глебович — тот вообще первый герой "Слова о полку Игореве".

— А еще там сказано, — подхватил ехидно Ярослав, — что главный заказчик "Слова" великий киевский князь Святослав, так? А Игорь — жалкий неудачник, которого все кругом презирают, и вообще нужен только для того, чтобы показать, как плохо бывает на Руси, когда "нетерпеливый князь, полководец, погубивший всех своих воев и воевод", попадает в плен.

Вот ведь зараза, все запомнил! Оборотень.

— Ну, сказано. Ну и что?

— А то, что странно как-то этот заказ выполнен, не находишь? О главном радетеле земли Русской, первом богатыре — одна строчка: "Володимир под ранами, туга и тоска сыну Глебову". Заказчику тоже место как-то скупо отведено: мутный сон увидел, поплакал, попенял князьям, что не слушаются. Они как не слушались, так и продолжают. Зато презренному неудачнику, чья роль в нашей истории быть живым олицетворением позора — каких только теплых слов не нашлось. Он и свет светлый, и солнце померкнувшее, и храбрый Святславлич, и Русской земле плохо без него, как телу без головы, не меньше, и грады ему рады, и девицы от счастья поют. А истинному герою ни одного слова доброго не досталось, забавно, правда? Как-то криво выполнен, этот киевский заказ. Кто за такой платить будет, а?

— А может, это только я так плохо, неправильно запомнила, — слабо отбивалась я. — А нормальные люди все сразу понимают, так, как в моих бумагах написано.

— Вот нормальные-то, как ты говоришь, люди, Алиса, такие как ты — которым ничего от "Слова" не надо, которые просто его читают — они как раз все правильно и понимают. Давай начнем с самого начала.

Ярослав разложил свои книги на верстаке. Получилась внушительная линия.

— Ты знаешь, что историю пишут победители?

Заскрипела дверь — я оглянулась. В избу ввалился, посапывая, как медведь, дядя Гриша с пакетом. Посапывая — наверное, оборотня учуял.

Увидел нас — вдвоем — сидящих за верстаком, напрягся.

— Алиска, я тебе рыбы привез, — буркнул он недружелюбно. (Чтобы Ярослав не думал тут, что рыба для него). — Вы чего сейчас спорили, на улице аж слыхать?

Ну вот, а мы даже не заметили, как дядигришина водовозка подъехала.

— Реферат готовим. По истории. Про Древнюю Русь, — объяснила я.

— Присаживайтесь, Григорий Иванович, — радушно пригласил Ярослав. — Может быть, вам тоже интересно будет.

Дядя Гриша скривился, но любопытство все-таки пересилило (опять же, тете Неле будет что рассказать).

— Щас, рыбу только в морозилку кину, — решил таки послушать дядя Гриша.

Он высыпал из пакета в эмалированную белую миску лоснящиеся серебристые тушки, чтобы сейчас можно было приготовить, а оставшееся убрал.

Прихватил с кухни табурет и сел за верстак рядом со мной.

— Вот вы согласны, Григорий Иванович, что историю пишут победители? — продолжал упорно гнуть свою линию Ярослав.

"А я знаю?!" — было написано на дяде Грише большими буквами, но вслух он осторожно сказал:

— Ну, предположим, — и взял одну из книжек, принесенных Ярославом (а на ней было написано: "Древняя русская литература. Учебное пособие для педагогических институтов"), — и хмыкнул.

— Глубоко, значит, копаете...

— Стараемся, Григорий Иванович, — подтвердил почтительно Ярослав. — Именно потому, что историю пишут победившие, а не проигравшие, от древних времен до ва... до наших дней дошло так мало. Летописи безжалостно переделывались победителями, те, что были не в их пользу — уничтожались.

— Не, ну я понимаю, когда не понравившееся в печке сжигали, но зачем переделывать? Это ж труд-то какой.

— Чтобы потом ссылаться на них, обосновывая свои грязные дела не только грубой силой, но и освященным веками правом, — любезно объяснил нам Ярослав.

Но дядю Гришу на мякине-то было не провести!

— Ты того, — строго сказал он, подняв палец, — пример приведи.

— Самый известный пример, — зашуршал страницами Ярослав, — это "Повесть временных лет", лицованная-перелицованная на сто рядов. А создали ее, поскольку предшествующие летописи, такие, например, как Никоновская летопись, или Начальный свод — не устраивали Мономаха и Мономашичей.

Ярослав поднял глаза от своих книг, осмотрел нас с дядей, видимо, сделал соответствующие выводы о наших умственных способностях — и что-то там у себя в голове скорректировал. Потянулся за моим учебником истории шестого класса, открыл его на странице сорок шесть.

Я прямо почувствовала, как расслабился дядя Гриша, увидел более-менее знакомую вещь.

— Так вы ведь это уже давно прошли! — с облегчением сказал он, обращаясь больше ко мне, чем к Ярославу. — А сейчас чего заново мусолите?

— Так ведь ЕГЭ ж грядет, дядь Гриш! — простонала я, чуть не заламывая руки. — Вот и заставляют повторять пройденное. Забыли уже все с шестого класса.

— Только детей зазря мучают! — подтвердил дядя Гриша, с интересом рассматривая в учебнике картинку, изображающую новгородское вече.

Ярослав вежливо подождал, пока мы наговоримся, а потом продолжил:

— В 6562 году от сотворения мира умер великий киевский князь Ярослав Мудрый. Чтобы не было распрей и котор, он еще при жизни велел своим потомкам слушаться старшего в роде, который и садится на великий киевский стол. И велел им, потомкам, в пределы братьев не соваться, и из городов не выгонять.

Это вся Русь знала, поэтому исправить было нельзя. Но Мономах и Мономашичи нашли способ. Владимир Мономах, сын Всеволода, в обход всех старших князей сел на киевском столе. А потом, после него, точно также сел сын его Мстислав, ущемив права дядей. И чтобы оправдать захват власти, они заказали монахам новый летописный свод, который теперь называется "Повестью временных лет". Переписанный в свою пользу. Помнишь, Алиса, мы говорили о киевских заказах?

Я кивнула.

— Так вот смотри, как выглядит п р а в и л ь н о выполненный заказ.

Ярослав опять зарылся в книгу.

— Старая запись о смерти Ярослава Мудрого звучала так:

То есть:

И так разделил города, заповедав им, (то есть сыновьям своим), не преступать пределов братовых владений, из городов друг друга не выгонять. Изяславу же сказал: если кто захочет обидеть своего брата, то ты помогай тому, кого обидят, и так урядил сынов своих жить друг с другом в любви. Ярославу настал конец жизни и отдал душу он в феврале месяце, в двадцатый день в субботу первой недели поста святого Федора. И плакались по нему люди, и, принеся, положили в мраморный гроб в церкви святой Софии. Жил же Ярослав всех лет семьдесят и шесть.

А вот как переписали это место в пользу Мономашичей:

— Дальше идет вставка:

То есть все сыновья сидели, кто где, только Всеволод был при отце, и отец любил его больше всех остальных.

Дальше идут строки о том, что жизни Ярослава настал конец, и опять вклинивается вставка:

Тут и Всеволод отмечен, и себя монахи не забыли, все оказались причастными к такому важному делу. Всеволод хоронил, на погребальные сани возлагал, а попы отпевали.

Потом идет предложение, как люди положили Ярослава в мраморный гроб в святой Софии, и снова приписано:

чтобы Всеволод мог быть в первых рядах.

Только концы плохо спрятали и людей, которые уже плакали, из предыдущей строки не убрали, исполнители у них были старательные, но одной старательности мало, тут ведь кропотливый труд требуется, а делали быстро, нагло. И в иных летописях остались записи о том, что Изяслав там тоже был, ни в каком ни в Турове, и хоронил он отца, а Всеволода держал на подхвате.

Но и так — дело было сделано, и заказчик остался доволен.

Ведь потом Мономашичи, как только речь заходила о том, что нарушен лествичный ряд и младшие вперед старших нагло лезут, начинали листать летопись и важно тыкать в это место, дескать, вот, Всеволод был любимее всей остальной братии, и отца хоронил, и поэтому право имеет, и все его потомки тоже.

Ярослав умолк.

Паузой воспользовался дядя Гриша, успевший полистать учебник и туда, и сюда, зависнуть на картинке "Поединок богатыря Добрыни Никитича со змеем", и поколупать пальцем с обкусанным ногтем выбоину в верстаке.

— Хорошо тут с вами, но пора мне, — решительно поднялся он. — Алиска, калитку за мной запри.

Смысла в запирании калитки не было никакого — при желании, можно было легким движением уронить кусок ветхого забора рядом с запертой калиткой и беспрепятственно просочиться на территорию.

Но, оказывается, это был только предлог: когда мы вышли на улицу, бдительный дядя Гриша сказал:

— А чего это у него крест помятый на груди? Может, он сатанист какой — ты, Алиса, смотри мне! Чуть что — звони, я ему из винтаря быстро мозги вправлю, враз юным ленинцем станет.

— Дядя Гриша! — взвыла я. — Это не крест, а птичка. Родители подарили. И что его теперь, за это из дома поганой метлой гнать? Вы сами видите — историю человек любит. Не поленился же в библиотеку сходить, книжек всяких ветхих набрать. Ему же, бедолаге, и поговорить-то об этом не с кем, он же странный, сами знаете, от него все одноклассники шарахаются. А видите, как он вам радуется? Уважает. Другому бы кому ничего бы не рассказал! А перед вами соловьем разливался. Так, глядишь, реферат и сделаем. Оценку хорошую заработаем.

— Не, ну так-то интересно было, — признал неохотно дядя Гриша, — только запутано, у меня от этих "имяше" и "повезоша" чуть не зачесалось все. Но повезло, что без стихов. Рыбу долго не держи, готовь. Заседанию свою историческую сворачивайте потихоньку. Пока.

Дядя Гриша убедился, что калитку я заперла, и только тогда уехал.

Я вернулась в дом.

— Перерыв! Давай омуля поджарим, дядя Гриша волнуется, как бы рыба не пропала.

— Я его не убедил? — спросил Ярослав.

— Не знаю, — честно сказала я. — Может быть, если ты напишешь это все в виде реферата, который мы якобы делаем и принесешь ему, как тогда тетрадь — он побольше заинтересуется.

— Издеваешься? — вздохнул Ярослав. — Конечно же, не напишу.

— Странно это как-то. Ведь язык-то у тебя подвешен — будь здоров. Ты и ту речь знаешь, и нашу быстренько выучил.

— Это свойство оборотня, — спокойно объяснил Ярослав. — Именно так мы к власти и приходим. Оборотень быстро встраивается в новое общество и берет оттуда все, что требуется для выживания. Но с письменным языком так легко не получается, как с устным. Слишком много отличий, нужно время, чтобы перестроиться.

Он подтянул поближе к себе мои листки, с которых я так выразительно читала, перевернул последний и прямо на нем написал:

И пояснил:

— Первая надпись — в книгах моего детства. Вторая — в книжках юности. Третья — сего времени.

— Что это?

— А, кусок из "Поучения Мономаха", вспомнил просто, раз к слову пришлось. Но если здесь я еще помню, где что как пишется, то в тексте чуть сложнее у меня все времена слипнуться, не расклеишь. Я себя обязательно где-нибудь выдам. Уж лучше по-французски.

— Но теперь же я помогать буду!

— Я должен научиться сам. Мне здесь жить, — твердо сказал Ярослав. — Так что давай лучше рыбу почищу.

— В белой рубашке?

— Рубашку и снять недолго.

— Дядя Гриша твой знак увидел, насторожился, — заметила я, бросая взгляд на золотую подвеску.

— Боюсь, мало насторожился, — ухмыльнулся Ярослав, бросая белую рубашку на верстак.

Смотреть на него было приятно. Тугие мускулы под слегка загорелой кожей... Джинсы темно-синего, глубокого цвета подчеркивали золотистый загар.

Я подумала, подумала — и накинула на дверь крючок.

А то вдруг дядя Гриша вернется или тетя Неля нагрянет: мало того, что вопреки прямому дядигришиному указанию Ярослав никуда не ушел, так он еще и полуголый тут рассекает.