Из плоти зла

Евгения замолчала. Игорь стоял, недвижимый и, казалось, не дышал. Наконец, он прошептал.

— Говори! Скажи, что я должен сделать!?

— А ты ещё не понял? Надо достать... его, — Евгения чуть заметно указала взглядом на потолок, — обязательно надо достать. Сможешь?

Игорь молча кивнул. А потом, не говоря ни слова, пошёл к выходу. Евгения подивилась: куда подевалась его подпружиненная походка.

И только потом поняла: то шёл человек.

А ещё она вдруг ощутила, как сказанное ей — по наитию, от души, без какого-либо умысла — вдруг раздвинуло воздух, и слышно стало, как где-то вверху по ржавым направляющим неспешно двигались ксеноновые имитации звёзд. А выше, в беспросветной, лишённой солнц пустоте, сердито ворочалось ультрачёрное чудище. Чудище жрало плоть вселенной и смердело необратимой смертью.

Чуть позже утро свалилось с неба (swastika, swastika, swastika) и наступило решающее время. Комиссар шагал по лестнице и звук шагов бежал вперёд, распахивая двери перед воплощённой силой Искусства.

В дальнейшем, воспоминания друзей сошлись лишь в том, что комиссар была женщиной. Подробности же отличались существенно. Игорь, например, видел молодую девушку со старушечьими глазами и поразительно заострёнными ушами. Девушка пронзила его холодным презрительным взглядом и взметнула бровь. Это короткое движение содержало достаточно холода, чтобы сконденсировать влагу на лбу Игоря.

Аркадий увидел невысокую женщину бальзаковского возраста, одетую просто, но так, что самые простые детали её гардероба оставляли ощущение ежовой шкуры. Говорила она вкрадчиво, чуть приоткрывая рот, так что оставалось почти незаметным, как вращаются во рту посаженные в несколько рядов бритвенной остроты зубы.

Роме женщина показалась похожей на его мать. Нечто, вынырнувшее из подростковых фантазий материализовалось перед ним. Влажная пустота манила и лишала рассудка. Во рту Романа вдруг проступила соль.

Василий видел утончённую красотку, в вызывающих нарядах, словно бы сплошь состоящих из вырезов. Красота, выхолощенная, бесплодная и ядовитая, шла, только что не паря над паркетом. Васе вдруг представилось, как на две пары губ приходится по две пары отравленных клыков.

А Евгения встретила ничем не примечательную женщину неопределённых лет с лицом безжизненным и пустым, с таким малым числом примет, что, пожалуй, оно могло показаться любым, в зависимости от пожеланий хозяйки.

Комиссар подошла к Евгении и, смерив её долгим взглядом, сказала, вложив реплику в один короткий плевок:

— Дайте инструкцию по пониманию.

Евгения протянула перешитую стопку распечаток. Комиссар на некоторое время углубилась в чтение. Читала она так, как осматривают чумной труп нечаянно причастные доктора. Периодически она отстранялась от чтения и чуть прищурившись, проводила ногтем по строчкам, и Евгения могла поклясться, что видела, как буквы сторонились его отточенного острия.

Наконец, с инструкцией было покончено. Комиссар вернула распечатки Евгении.

— Хорошо, — сказала женщина, — Я буду вас рекомендовать. Когда вы хотите провести... мероприятие?

— Через неделю, — ответил Игорь, — Мы опасались, что будут...

— Проводите, — кивнула комиссар.

И неторопливо удалилась.

Шаги её, как показалось, сделали ещё пару кругов по комнате, прежде чем исчезнуть за дверью.

Только после этого наступило ликование.

— Да! Да! — сиял Игорь.

— Мы её поимели, — смеялся Рома.

— Пронесло, — сам себе не веря выдохнул Василий.

— У нас получилось... У нас получилось... — почти что плясал Аркадий.

Евгения молчала. Её молчание заметили не сразу. Но когда заметили, то все взоры обратились на девушку. Та отложила планшет и выпрямилась.

— У нас получилось что? — холодно спросила она.

Аркадий недоуменно посмотрел на неё. Василий, вздрогнув от неожиданности, продекламировал:

— Нас признали, нас увидят. У нас получилось то что мы сделали!

— Вася, — чуть не прошептала Евгения, — вот именно, что мы сделали? Вот можешь просто сказать, что мы сделали? Обычно так, по-человечески...

— Мы будетляне! — сорвавшись на хрип заявил Василий, — Мы отреклись от человеческого, мы отринули земное, мы покорили...

— Что мы покорили? Нам что-то покорилось? Вася, Игорь, Рома, Аркаша... Что нам покорилось?

— Понимание пространства, недоступное ранее, настоящее, космическое, сакральное...

— Там темно и там нечем дышать, в нашем сакрально-космическом. Там жить некуда, — неистовствовала Евгения, — Я сейчас вижу... вижу, что будет. Они сюда придут, — девушка метнулась ко входу и от него уже степенно прошествовала, изображая любопытствующих посетителей, — Они будут идти, идти, идти и смотреть. А потом мы им всё покажем. И ещё мы будем говорить, а они будут кивать, и со всем соглашаться, потому что мы каждому выдадим инструкцию по пониманию. Там... в бумажках будет написано, — Евгения расхохоталась, — что это... это никакая не груда старого хлама. Это негэнтропийный артефакт, это визуальная стохастическая интерпретация постсингулярности... мы так упорно собирали этот артефакт по помойкам, что теперь это, безусловно...

— Да что на тебя нашло? — попытался вставить слово Роман. Но Евгения его не слушала.

— ...безусловно это прорыв, вверх и во все стороны. Пусть летят по закоулкам клочки коллективного бессознательного! — она пустилась в пляс, кругом возведённой в центре зала конструкции, — Раз, два, три — мы такие свободные! Раз, два, три — от всего, от всего... Раз. Два. Три. Раз. Два. Три.

Обессилев, она присела к подножию инсталляции. Сейчас сооружение казалось ей именно тем, чем являлось на самом деле: мешаниной металлических конструкций, увешанной кинескопами и увитой проводами. Железяки с едва закрашенной ржавчиной, соединения на скрутках и кусочки Кода, скрытые в кремниевом нутре ординатора.

— Может позвать? — украдкой поинтересовался Аркадий и посмотрел на друзей, ожидая поддержки.

— Да, пожалуй, позвать, — Евгения смеялась, а по щекам её текли слёзы, — Позовите мне человека в белом халате. Он, наверное, знает, что надо вырезать из мозга, чтобы перестало быть больно и смешно. Ведь так? Ведь не надо лечить человека, который призывает уничтожить зелёный мир? Ведь никто же не порывался лечить того, кто вывернул мир наизнанку? Не вылечили... А меня, пожалуй можно и должно.

— Послушай, — Роман подсел к Евгении и взял её за плечи, — Ты устала, мы все устали, давай уже расходиться, завтра будет ещё день, всё образуется...

— Да, — девушка, цепляясь за арматуру, встала на ноги, — Пожалуй, всем надо идти...

Имитация дня сочащаяся из фуллеренового остова. И очень много бескрайне белой пустоты. Когда Евгения, пошатываясь, пошла к выходу, Игорь попытался сначала пойти следом, утешить, помочь, но она отстранила его столь решительно, что он замер и далее, отупев от накатившей тишины и собственной беспомощности, слушал, как в этой тишине затихают шаги любимого человека.

А девушка вышла на улицу — через дворик-колодец в громогласные будетлянские будни — и побрела в перспективу кипящего проспекта с каждым шагом всё менее ощущая собственное тело.

Ей надо было сказать, что там, вверху, громада идёт на громаду. Что безразмерная и страстная сила проходит сквозь мир, и, разбиваясь о твердыню сиюминутности бурлит и пенится, и порождает то, что называется жизнью. Что силе этой безразличны человеческие пороки и страсти в той же мере, в которой безразличны горному потоку попытки перегородить его трухой и щепками.

Ей надо было сказать, но Слово, коим она, как раньше ей думалось, владела, отвернулось от неё. И вдруг стало отчётливо понятно, что никогда и никто Словом владеть не мог, что мнимое владение им — лишь самообман, тешащий гордыню. Можно было лишь любить Слово, пестовать его на себе и кормить собственной плотью в надежде на то, что когда-нибудь, в далёком будущем он явит свою милость и вложит в уста всё беспредельное величие вселенной.

И тогда она отчаялась. Небеса как-то разом отступили, отступил и город, открывая взору лишённую горизонта ледяную беспредельность. Ячеи фуллерена отсюда были видны особенно хорошо — некогда крашенные попеременно чёрным, белым и красным перекрытия давно облупились и выцвели. Из-под тусклых лохмотьев явственно проглядывали ржавые разводы.

Евгения посмотрела вверх, на то, как держат город в перекрестье фокусов имитаторы дневного света. Силуэты титанических осветительных установок чуть заметно ползли вдоль искусственных эклиптик.

Девушка почувствовала, что должна сделать одну простую вещь. И, распрямившись против насквозь проржавевшего купола, она яростно и зло, насколько хватило сил, закричала. И в крике её не было ни хулы, ни молитвы, просто с ним к небесам рвалось что-то, что уже никак нельзя было удержать в плену тела.

Вокруг простиралось пустое поле, усеянное битым стеклом, целлофановыми пакетами, кирпичным крошевом и ещё многим, многим другим, выброшенным за периметр будетлянской жизни. Вокруг гулял ветер и стаи полиэтиленовых птиц перепархивали с одной кучи мусора на другую.

А Евгения кричала в голос, покуда не сорвала его до сиплой хрипоты.

— Глас вопиющего в пустыне, — сказал, казалось, из ниоткуда возникший мужчина — коренастый, с редкой сединой в коротко стриженых волосах. На эмалированных пуговицах его серого пиджака были изображены чёрных угловатые символы.

— Меня мало волновало, кто меня услышит, — ответила девушка полушёпотом.

Мужчина пригладил несуществующую бороду.

— Впрочем, я могу тебе помочь.

— Меня мама учила не случать незнакомцев, — ядовито усмехнулась Евгения.

— Имя мне — Дит. Теперь мы знакомы. И я могу помочь.

— Чем?

— Смотри, — Дит поднял с земли горстку маленьких металлических цилиндриков и провёл по ним ладонью — а потом показал Евгении вдруг оказавшийся на их месте порошок, — это палладий.

— Зачем он мне?

— Он дорогой.

— Ну, кудесник, ты опоздал на пару столетий.

— Может... — Дит развеял порошок по ветру, — Пойдём, я покажу тебе иные чудеса.

— Думаешь, мне интересно?

Дит пожал плечами.

— Можешь остаться где стоишь, Евгения. Что плохого станется, если ты составишь мне компанию в этом сумрачном месте?

— В самом деле. Если учесть, что ты знаешь моё имя.

— Ты, в некотором роде, знаменитость. Почему бы мне ни знать твоего имени?

И они пошли, так что город был по левое плечо, а основание фуллерена — по правое. А пока они шли, мужчина говорил:

— Здесь ещё остались наниты, возведшие купол. Мне известны коды их интерфейсов, я мог бы сделать всё что угодно... но...

— Я должна задать вопрос?

— Не обязательно. Просто мне ничего не надо. И я могу дать тебе что угодно. Кстати, хочешь шоколадку? — Дит поднял из кучи хлама металлический брусок и тот, окутавшись бирюзовым сиянием, превратился в плитку шоколада.

— Спасибо, кудесник, но я не ем шоколада. Вредно, — и Евгения демонстративно закурила.

— Я не кудесник. Если тебя так волнует род моей деятельности, то я, скорее, гончар.

— И что ты хочешь от меня, гончар?

— Я же сказал: хочу помочь. Хочешь, дам тебе крылья?

— Мне привычнее чувствовать землю под ногами.

— А так... вознеслась бы над толпой.

— И насрала бы всем на макушку.

— Хотя бы и так... Ты ведь ненавидишь их, они ведь умеют только жрать.

— Предпочитаю пешие прогулки... А что до ненависти, то тут ты неправ. Когда-то я действительно их ненавидела. Но я — плохой сосуд для ненависти. Вечно протекаю.

— Я всё равно хочу тебе помочь. А поскольку гадать можно долго, лучше я дам тебе коды интерфейсов. Сама решишь, что сотворить.

Евгения покачала головой.

— Дай мне Слово.

— Какое?

— То, которое не звучит, но колышет мир своим дыханием. Единственное Слово, — мегатонны обжигающе холодного ветра пронзили Евгению и вдруг она поняла: то, что она говорит, не принадлежит ей, — Слово живых... и Слово мёртвых, Слово созидания и разрушения.

Дит разом осунулся.

— Ты же сама прекрасно знаешь, что его нет у меня.

— Тогда отойди от меня, гончар.

— Разумеется... Разумеется... Вот только чего ты добьёшься во плоти? Что, кроме зла, ты хочешь от зла? Тебе не стоило смотреть во Тьму...

Дит развернулся, пнул ботинком оказавшийся на пути кусок монтажного шасси, и зашагал прочь. Казалось, в нём существенно убавилось роста.

Когда недавний собеседник скрылся за кучами мусора, ноги перестали держать Евгению и она, обессиленная, осела на землю. Чужая память холодила её сознание. Нисхождение сквозь итерации лжи в царство порочной плоти. Отражение звёзд в ртутном зеркале. Падение, падение, падение...

На другом конце города, Игорь закончил замешивать в эмалированном ведре последнюю порцию раствора. Поднявшись по стремянке, он влил его в высокий и узкий стеклянный сосуд. Толстые стенки сосуда, покрытые белёсыми потёками, отражали искажённое лицо юноши и обстановку небольшой комнаты.

Если бы не топчан — так с утра и не убранный — сложно было бы поверить, что среди всех этих механизмов и стеллажей с деталями способен жить человек. Но обитатель этого дома мало в чём нуждался из человеческого — пожалуй лишь в крохотном уголке, чтобы забыться ненадолго неглубоким сном.

Подождав, пока жидкость в сосуде не успокоится, Игорь закрыл его толстой крышкой, внутри которой явно угадывался сложный механизм. Затем, юноша нажал несколько клавиш на ближайшем пульте, и сосуд осветился изнутри, пронизанный мириадами едва заметных лучей. В глубине раствора начала медленно проявляться массивная деталь.

Когда Игорь убедился, что всё идёт нормально, он прилёг на топчан и закрыл глаза. Странный и жутковатый образ всё никак не желал покидать внутреннюю сторону его век. Там был пульсирующий поток невероятной мощности, возникавший из глубин, не поддающихся осознанию. Поток этот пронзал весь существующий мир и уносился дальше, за пределы доступного мысли. Игорь ощутил как его тело, лишившись веса, приподымается силою потока и устремляется с ним — как теперь он понимал, из прошлого в будущее. И ещё он вдруг понял, что всё окружающего, всё живущее, умирающее и перерождающееся, всё, что было и что будет называется одним простым словом и слово это — ...

В дверь позвонили. Слово, оскорблённое чужим появлением, распалось на звуки и скрылось внутри потока, а потом свернулся и сам поток. Игорь обнаружил себя лежащим с открытыми глазами. И над ним не было ничего, кроме поросшего ржавой плесенью потолка.

В дверь снова позвонили. Игорь открыл и в узенькую прихожую вошёл Василий, в начинающей светлеть фотохромной куртке поверх его привычного костюма из жаккардовой ткани. Из внутреннего кармана куртки гость извлёк бутылку портвейна.

— Поговорить надо, — заявил он.

— Ну хорошо, — кивнул Игорь, — проходи.

Они прошли и разлили, установив бутылку и два стакана на ящике из-под какого-то особо раритетного прибора. После второго круга, Василий заговорил: