Спаситель 2 глава

И ушел Тарабрин, бросив меня у этого железнодорожного состава из никуда в никуда. Пешком ушел.

$

Василиса расстаралась на хороший вкусный ужин, который подали из ресторана в купе.

После того как проводник унес грязную посуду, я создал ''форточку'' в 1912 год в Елисеевский гастроном в Москве и умыкнул оттуда бутылку шустовского коньяка ''Финь шампань'' и шоколадку ''Эйнем''.

Другая ''форточка'' далась непросто, но поддалась. В Америку 1968 года, где в магазинчике на заправке спёр я знакомые со школьных времен пару пластиковых пачек сигарет ''Филипп Моррис мультифильтр''. Прямо за спиной продавца. Жвачку еще ''Ригли'' мятную.

Успел только первый полтишок принять, явилась Василиса с постельным бельем и вопросом — не надо мне еще чего?

Горячо поблагодарил за гостеприимство, сделал пару комплиментов ее внешности и как бы невзначай погладил по бедру, переходящему в тугую попку. Очень удобно так, сидя, приласкать стоящую радом женщину.

— Не балуйте, барин, — шлёпнула Василиса меня по ладони. Не сильно шлёпнула, так... обозначила границы.

— Прежде чем девушку лапать, ты бы, барин, хоть бусики подарил. А то я чувствую себя чисто девкой гулящей, а не чеснОй вдовой.

Вот это отповедь!

— Устыдила, сдаюсь, — сказал я, поднимая руки как пленный. — Больше приставать не буду. Без бус...

Рассмеялись тут оба.

— Садись, Василиса, — показал на кресло напротив себя через столик. — Выпей со мной за знакомство. Расскажи про здешнюю жизнь.

Купе было своеобразным. Такие вагоны сейчас не делают. Вроде как на одного человека, но мягкий пружинный диван был в нашем понятии полуторного размера. Обит темно-красным плюшем. Стены отделаны темно-зелёным линкрустом. Столик складной как обычно в вагонах только шире и красного дерева и в углу стационарное кресло из такого же плюша. Напротив дивана дверь в душ и умывальник, через которые можно было пройти в соседнее купе. Дверки сантехнические можно было закрывать и снаружи и изнутри. А вот ватерклозет, куда ходить по большой нужде, только в конце вагона, подключенный фановой трубой к септику, который находился со стороны коридорных окон. На окнах занавески шелковые цвета беж. И красное дерево везде. А все металлически части из полированной бронзы. На столе лампа керосиновая, тоже бронзовая под вычурным стеклянным абажуром в стиле модерн. Роскошь царская. И удобство не меньшее. Тот, кто этот вагон делал, любил не производство, а людей, их комфорт.

Разливая коньяк, задал наугад вопрос.

— Ты же не крестьянка, как я посмотрю.

Не столько на лицо ее посмотрел при этом, сколько на руки.

— Угадал, барин, — Василиса села в кресло. — Я — поповна. А муж мой был пришелец, которого Иван Степанович из Австрии притащил. Но он был не немец, а русский или как сам обзывался — русин. С железками он у меня рукастый был, вот его сюда и определили смотрителем. А после него уже я тут за всем этим заведованием приглядываю. А к земле у меня тяги нет, хоть с детства я приученная к такой работе. И акушерки из меня не вышло. Но я грамотная. Происхождение обязывает. Вот меня Иван Степаныч после смерти мужа и пристроил сюда.

— И часто у вас волки так шалят? — спросил я с интересом.

— Год на год не приходиться. Только теперь каждую зиму на серых загонную охоту устраивают. И шкуры тёплые, и развлечение для мужиков. — Помолчала немного. Потом резко подняла лафитник. — Помянем моего Ваню. Душевный он человек был, хоть и старше меня намного, а забыть не могу.

Выпили. Я снова разлил коньяк по лафитникам. На этот раз обошлось без тостов.

Поставив стопку нас тол, Василиса решительно сказала:

— Вы идите, Дмитрий Дмитриевич, покурите на воздухе, пока я вам тут постелю.

— Тарабрин сказал, что ты в море купаться любишь, — спросил я, вставая с дивана.

— Люблю, только хорошие места далеко отсюда. Лошадь надо брать с двуколкой.

— Зачем лошадь, когда у меня есть автомобиль. Он быстрее домчит, только успевай дорогу показывать.

— Идите уж курить, — поторопила меня хозяйка. — А то, как стемнеет, на свет мошка разная налетит, окно не откроешь.

В тамбуре я вынул и снова засунул в карман пачку сигарет.

Открыл 'окно' к себе домой, на первый этаж в подъезде.

Дома слазил на дальнюю антресоль, в которой у меня, как у гоголевского Плюшкина, хранилось всё, что рука не поднялась выбросить. Нашел там тонкую пачку советских четвертных билетов, оставшихся не обменянными с 1993 года. И улыбнулся победно. Где брать бусы я уже знал.

Открыл ''окно'' в полдень во дворах Якиманки за церковной оградой храма Иоанна воина у мусорных контейнеров. Якиманка в это время называлась еще улицей Димитрова. На мое счастье никого не встретил, кроме бродячих котов.

Распугав местное дворовое собрание кошачьих депутатов, вышел на улицу и уверенным шагом вошел в ''Художественный салон''.

Пройдя мимо прилавков с причиндалами для художников, прошел сразу к витринам с изделиями народных умельцев. И там увидел то, что мне было нужно.

Это ожерелье привлекло меня сразу — крупные полированные горные кораллы красного цвета в филигранном серебре. Кубачинская работа. Цена была для советского человека отпугивающей — сто двадцать рублей.

Поговорив пару минут с продавщицей, стал обладателем еще пары серебряных серёг с подвесками из таких же кораллов. И как бы — работой одного мастера.

Оказавшись вновь у дверей желтого вагона в далёком прошлом, с удовольствием закурил американскую сигарету, наслаждаясь качеством, с которым давно уже табак и в Америке не делают.

Тихо, тепло, небо вызвездило, саранки поют. Благодать!

Хорошо быть проводником. Столько проблем с ходу решаются.

Помню, я на это ожерелье в своё время долго облизывался, заходя в салон по два раза на неделе, пока не решился купить его первой жене в подарок — гонорар неожиданный подлетел за брошюрку в обществе ''Знание''. Пришел весь из себя гордый в салон, с деньгами на кармане, а ожерелью этому кто-то уже приделал ноги. Купил, не поскупившись.

Было это в году так семьдесят седьмом. Вот я и выбрал время распухания собственной жабы от дороговизны филигранной вещицы. И успел перехватить.

Когда накурился, диван уже был застелен свежим бельём и накрыт рыжим верблюжьим одеялом. Василиса еще не ушла, прибираясь в купе по мелочи.

Закрыл дверь в купе, явив взору прикрепленное на двери зеркало.

Сказал Василисе.

— Встань сюда и закрой глаза.

Женщина послушно выполнила мое пожелание.

Осторожно надел на ее шею кубачинское серебро с кораллами, застегнул замочек под затылком, раскидав запястьями две косы замужней женщины.

— Теперь смотри, — сказал я, придерживая ее двумя руками за талию.

Василиса вспыхнула румянцем. При мягком свете керосиновой лампы она показалась мне ещё прекрасней и я, не удержавшись, мягко поцеловал ее в шею, чуть пониже правого уха.

— Какая красота, — восхитилась женщина. — Это мне?

— Тебе, — ответил я и снова поцеловал ее в шею.

Женщина крутнулась в моих руках, повисла на шее, и залепила — другого слова не подобрать — мне благодарный поцелуй в губы.

Казалось бы — вот он диван, рядом. Места на двоих хватает. Но... продернула меня внезапно сильнейшая зубная боль.

Всё, как Тарабрин обещал, черт бы его побрал.

Только-только вновь на женщину потянуло — и тут такой облом.

$