Спаситель 2 глава

СПАСИТЕЛЬ 2 глава

Дмитрий Старицкий (с)

СПАСИТЕЛЬ

Фантастический боевик

$

$

$

2.

Раскрывать методики обучения проводников я не буду. Лишнее это знание для непосвященных. Повторить не смогут, а набедокурить запросто. Скажу только, что было тяжело. Целую неделю.

В результате общих усилий нашли парочку посильных мне маяков в поместье Тарабрина. И для пешего хода, и для автомобильного. И тройку маяков в различных временах — чисто для тренировки. Под руководством Ивана Степановича скакал я по ним туда и обратно аки архар по горам, пока не освоил необходимый минимум. И, соответственно, некоторую технику безопасности.

А по ночам скрипел зубами от болей в суставах и мышцах от этого курса молодого бойца.

Бабка какая-то, карга старая, на бабу Ягу похожая, приходила по утрам, разминала меня вместо зарядки. Мяла мышцы как заправский спортивный массажист и суставы выворачивала, приговаривая:

— Терпи, Касатик. Бог терпел и нам велел.

И, как результат этих мучений, не только походка моя стала крепче, но и пропала седина. Не был я совсем седой. Так — пёстрый. Соль с перцем, как говорится. Мне даже своё отображение в зеркале импозантным казалось временами. Есть такие люди, что к старости симпатичней становятся. Того же Шона Коннери взять в ''Горце''.

Когда мне после всех мучений показали зеркало, то поначалу не поверил, что это я там отражаюсь. Теперь я себе в зеркале не нравлюсь. Хотя, казалось бы, моложе стал выглядеть... ненамного, но все же.

А Тарабрин только посмеивается.

— Приготовься, Митрий, к тому, что у тебя все зубы скоро выпадут, — и лыбится своим оскалом, который только в рекламе зубной пасты показывать. В его-то полторы сотни лет!

Насладившись моим охудением, добавил:

— Правда, потом, новые вырастут. Так что к дантистам не бегай понапрасну. Предупреждаю сразу — будет больно. Но не долго. Где-то дней с десять.

К концу недели закончились захваченные с собой таблетки от диабета. Он у меня второго типа, так что нет у меня инсулиновой зависимости. Диабетон. Метформин. И всё. Но каждый день.

Пожаловался Тарабрину.

— Плюнь, — утешил он меня. — Скоро само пройдет.

— Надо анализы сдать, — упорствовал я, не веря ему окончательно на слово.

— Ну, пошли. — Согласился он со мной. — Переодевайся во всё своё. И машину свою раскочегаривай. Кстати, тебе ее давно пора поменять на что-нибудь поновей да попроходимей.

— Тут две проблемы, — выдал я, направляясь вслед за Тарабриным в дом. — Первая — где взять деньги. Вторая в том, что в моё время автомобили перестали делать инженеры, а всем рулят маркетологи. Так что новые машины недолговечны и хуже моей старушки.

— Деньги не проблема, — сказал проводник уверенно. — А вторую задачу надо просто обмозговать. Но тебе понадобится реальный 'проходимец' с хорошей грузоподъемностью, желательно не привлекающий к себе особого внимания.

$

Вернуться в своё время мне удалось самому. Тарабрин просто рядом сидел и не вмешивался в мои действия. Но, чую, контролировал и был готов вмешаться в любой момент.

Я прекрасно визуально помнил солидное бетонное сооружение — остановку автобуса с укрытием от непогоды у села ''Мокрое'' недалеко от того места, где бросал я свою машину, уходя собирать грибы. Эта остановка и послужила мне маяком.

Создал я этот чертов ''мыльный пузырь'' и влетел в него, чуть не вмазавшись со всей дури в столб с новым указателем ограничения скорости. Еле отвернул вовремя.

— Что так сильно тапком давишь? — спросил с укоризной Тарабрин.

В этот раз Иван Степанович ничем не отличался от слегка консервативного жителя двадцать первого века. В джинсах, кроссовках и рыжей короткой кожаной куртке на белую хлопковую водолазку. В кармане куртки у него неожиданно для меня оказался белорусский паспорт на имя Тарабрина Ивана Степановича, с его фоткой и гродненской пропиской. Что мне и было с гордостью продемонстрировано в самом начале нашего путешествия для моего успокоения.

— Сам же предупреждал, что ''окно'' может порезать, если тормозить на переходе, — огрызнулся я.

— Ох, учить тебя ещё и учить, — посетовал мой спутник. — В свободное плавание ты пока не готов, как я вижу. Не чуешь ты пока ''окна'' шкурой.

Слава богу, в это время шоссе пустое — автобус тут ходит всего два раза в сутки туда и обратно, а местные жители не настолько богаты, чтобы бензин жечь в личном транспорте без крайней нужды.

Далее было привычно, и через три часа парковал я машину у своего дома в Сивцевом Вражике.

— Хорошо живёшь, — констатировал Тарабрин, останавливаясь у дверей подъезда моей кирпичной башни.

— Грех жаловаться, — ответил я с усмешкой.

Получил я эту элитную ''двушку'' в ''цековском'' доме семидесятых годов постройки, когда работал в 'Правде' на излёте СССР, при Горбачёве. После второго развода оказался я в коммуналке, правда, в ''сталинке'' на Ленинском проспекте. Потому и перешел из ежемесячного журнала ''Работница'' в ежедневную газету ''Правда'' только под гарантию обеспечения меня отдельным жильём. Хотя были в то время куда более заманчивые предложения. В ту ошалелую эпоху ''гласности'' и свободы брехливости при несменяемости главных редакторов, сразу стали в цене люди, умеющие складно и доходчиво писать про экономику. Кооперативные деньги предлагались в десять раз большие. Но квартира всё перевесила. И деньги, и возможность стать в одночасье знаменитым.

Не обманули меня в ЦК. Дали новую квартиру почти сразу — из спецлимита номенклатурного. Впрочем, спецкор ''Правды'' уже сам считался номенклатурой ЦК КПСС. Правда, ещё без первой — продуктовой — ''кремлёвки'', но уже со второй — лечебной.

Прикрепили меня к особой поликлинике при ЦКБ. Той, что не для народа, а для людей. Не сказать, что там лечили лучше, чем в районной, что для народа. ''Полы паркетные, врачи анкетные''. Разве что лекарства имелись дефицитные и отпускали их бесплатно в местном аптечном киоске, куда народ не пускали.

Давно нет уже ни СССР, ни ЦК КПСС, ни главной газеты страны под названием ''Правда'', а вот аптечный киоск для ''слуг народа'' сохранился, но меня самого уже туда не пускают... А квартира осталась. Так что я, по большому счёту, совсем не прогадал.

— Не жалуюсь, — ответил я проводнику и открыл дверь в парадное своим ключом. — Прошу.

От пива Тарабрин отказался. Заявил с некоторым пафосом знатока:

— За пивом надо ездить в австрийскую Прагу, где с удовольствием берут николаевские деньги. Кстати о деньгах... вот.

Он выложил на стол из своей сумки большой и пухлый простой почтовый конверт.

Деньги?

Деньги — это серьёзно.

Не видел я за свою жизнь филантропов, когда дело касается денег. Судя по толщине конверта — приличных денег.

Только спросил, кивнув на конверт:

— Тебя из-за них повесили?

— И из-за них тоже, — спокойно ответил Тарабрин, словно речь шла об обыденном деле. — Решил я тут у вас черной икрой торгануть. Оптом. В бочонках. Якобы белорусской. Она тут у вас дорого стоит, а у нас свободно в речке плавает. Кто же мог даже предположить, что не только государство свой интерес блюдёт и с браконьерами якобы борется, но и среди бандитов икра — расстрельный бизнес. Своих-то сопровождающих я успел в ''окно'' выпихнуть, хотя товар частично пришлось бросить. А вот сам замешкался. ''Окно'' пришлось срочно схлопывать. Вот меня мазурики и повязали. Требовали обеспечить им дорогу в те места, где я икру брал. Я отказался. Зачем моим людям такое счастье? Вот и распяли они меня на древе в наказание, как было сказано.

— Та-а-а-ак... почесал я в затылке. — Даги или азеры?

— Да кто их, чернявых, разберет. Для меня они все на одно лицо — нерусские.

Помолчали.

Брать эти деньги с непонятными для себя обязательствами я не собирался. Тем более — оставлять на них свои отпечатки пальцев.

— Чай будешь? — спросил я гостя.

Надо же как-то обдумать ситуацию. Во что я тут вляпался? А приготовление чая — чем не законная пауза?

— Буду, — ответил гость. — Только не в пакетиках.

Памятуя о щедром приеме Тарабриным меня в его поместье, решил и самому не скаредничать. Заварил настоящий китайский у-лонг молочный из бутика ''Чай. Кофе и другие колониальные товары'', что недалеко от меня торгует в Камергерском переулке. Дорогущая травка... я сам её не каждый день пью.

Маленькие пиалушки на стол я выставил фарфоровые, только современной китайской фабрикации. Но тоже красивые. Если специально не приглядываться, то на вид никак не хуже тарабринского антикварного сервиза.

— Извини. Но к чаю дома ничего нет, — предупредил я гостя и моментом оправдался. — Неделю дома не был, да и гостей не ждал, — развел я руками.

Тарабрин отпил глоток, оценил, и кивнул с довольной миной. Чай ему понравился.

— Что ж, Митрий, не поинтересуешься, что в конверте, — продолжал интриговать меня гость.

Честно ответил.

— Не хочу свои пальчики оставлять на них, пока не въеду в ситуацию. Что тебе от меня нужно? Зачем пытаешься меня купить?

— Это не покупка. Это благодарность моя за спасение. Хотя жизнь деньгами, тем более такими мелкими, не оценивается, — серьезно ответил Тарабрин. — Но тебе и машину нужно менять. И, по большому счету, место жительства.

— Что так, — удивился я. Меня моя квартира вполне устраивала.

— Тут ты как на юру, — ответил гость и снова занялся чаем. — А наше дело не любит посторонних глаз. Тем более не забудь, что будешь на вид молодеть, что не может не вызвать интереса соседей. Хорошо бы только соседей.

И сам развернул конверт, приговаривая:

— Я же говорил тебе, Митрий, что деньги не проблема.

На стол выпала банковская упаковка пятитысячных рублёвых купюр. Вслед за ней шлепнули две ''котлеты'' евро. По двести и пятьсот номиналом.

В голове тут же защелкал внутренний калькулятор. Полмиллиона рублей и семьдесят тысяч евро. Где-то пять с половиной миллионов на российские деньги. Для благодарности пенсионеру — сумма вполне внушительная, а вот для покупки услуг проводника с его способностями — мизер.

— Зачем тебе нужно было наделять меня этой способностью — ходить по временам? У тебя своих людей двадцать тысяч душ. Неужели не нашлось подходящих претендентов?

Тарабрин ответил сразу, будто давно ждал этого вопроса от меня.

— С одной стороны, это вроде бы как случайно вышло. Был я, мягко говоря, не в своей тарелке. Приготовился умирать долго и мучительно. А тут — нежданное спасение, при котором захотелось осчастливить весь мир. А весь мир сфокусировался на тебе. С другой... Есть у меня способные претенденты в проводники с наших общинах. Только вот какая беда — кругозор у них очень узок. И что греха таить — образования не хватает. На рынке торговать еще могут, изображая советского колхозника, а... — махнул он рукой. — Судьба!

Помолчали. Поиграли в гляделки.

— Что ты от меня хочешь? — решил я все же прояснить ситуацию, что говорится: ''на этом берегу''.

— Особо ничего. Раньше думал у вас тут заработать на солнечные панели. Икра показалась хорошим товаром. Наивный я, хоть и полтора века прожил. Проще банки грабить — тут ты прав. Жили сто лет без электричества и еще проживём. А что электричества не требует, то проще и надежнее купить в начале двадцатого века. И качество товара там выше. Вещи делали тогда, чтобы служили долго.

Я засмеялся.

— Там что, преступности нет?

— Есть, — ответил Тарабрин. — И карманники, и мошенники, и даже разбойники есть. Но мафии нет. Народ в своей массе честней и с документами там проще. А с деньгами местными нам просто крупно повезло...

Было видно, что ему не особо хочется развивать эту тему, но он решился.

— Было это в те времена, когда я активно таскал в нашу общину всё, что ни попадя и откуда не попадя. В основном из Сибири в период вашей Гражданской войны. Там бардака было больше при правлении адмирала. Тупики все на станциях по всему Трансибу эшелонами забиты с разной помощью от Антанты. И, судя по тому, что стояли эти вагоны там месяцами — никому не нужные. Не вообще не нужные, а там, где они стояли. Даже охранялись плохо.

Тарабрин улыбнулся чему-то, отпил чаю и продолжил.

— Вышли из Тамбовской губернии мы в чистое поле. Жить негде, а на носу зима. Вот так встретило нас Беловодье. Неласково. Натащили через ''окна'' шпал, рельсов, построили у себя на Тамани тупичок в американской манере — прямо на грунт, без отсыпки пути. На них пассажирские вагоны отогнали от вас с того же Трансиба да от финнов — там в тупиках тоже много чего простаивало. Вагоны железнодорожные, углем отапливаются, да хоть дровами, а тепло — благо. Плюс каждому лежачее место досталось. Тот же титан с кипятком в вагоне — уже роскошь. А тут теплушки понадобились — барахло хранить. Угнали парочку у чехов из-под Иркутска. Искали сено, да промахнулись с наводкой. Не с того пути отцепили. Одна оказалась с патронами к австрийской винтовке. Вторая — не поверишь, — с золотом. Что сильно повезло — в монетах. Почти две тонны в империалах номиналом в пятнадцать рублей. Аккуратно в ящиках уложенные. В вощеной бумаге по десять штук упакованные.

— Рояль! — восхитился я.

— Какой рояль? — не понял Иван Степанович.

Пришлось рассказать ему старую телевизионную байку про 'случайно оказавшийся в кустах рояль'.

Отсмеявшись, Тарабрин продолжил.

— В том 'золотом' вагоне еще ценной церковной утвари было в приличных количествах — дароносицы, кадила, оклады без икон, кресты наперсные, церковные знамёна. Потом она в наши храмы пошла. Как попов добывали — отдельная история. Некоторых из-под расстрела выдергивали во времена гонений на православную церковь. Потом же в Беловодье некоторые священники в отказ пошли: проповедовать о Христе за сорок тысяч лет до его рождения посчитали для себя невозможным. Отказчиков я в Харбин переправил на пять лет позже, по их времени. Но народ у меня верующий попа требовал: крестить детей, венчаться, отпевать покойников, чтобы всё, как у людей, было. Многие мужики службу наизусть знали, хотя и грамоты не разумели. Но я видел, что сами батюшки богослужебных книг из рук не выпускают, чтобы ошибки не допустить. Искал настоящих попов. В конце концов, три иеромонаха согласились мою паству окормлять.

— Духовенство, значит, содержишь, — констатировал я нейтральным тоном.

— Не торопись судить о том, чего не видел, — улыбнулся Тарабрин. — Содержит попа приход, как и везде. Людям услуга духовная нужна — вот и раскошеливаются. Добровольно. Да и сами наши попы также землю пашут, огороды заводят, коз держат. На каждый храм свой надел земли имеется. Попадьи опять же не в простое — их на акушерок учат доктора, что от ужасов Гражданской войны нами спасены. В такие критические годы люди легче соглашаются на переезд в места спокойные. А эти монахи себе давно смену подготовили — те уже сами батюшки в станицах. Своих пацанов уже выучивают, начиная с алтарников и пономарского причта.

— Итересна-а-а-а-а, — покачал я головой. — Значит не только в прошлое, но и в будущее ходить можно.

— Можно-то можно, только осторожно. Чем дальше в будущее от твоего осевого времени, тем 'окна' всё больше нестабильные. Я на том и погорел с этими вашими икряными бандитами — ''окно'' замерцало, и был риск, что закроется оно само собой. И ещё запомни как ''Отче наш'': людей, которых ты вывел, в их время обратно не возвращай — помрут.

— С чего это? — Удивился я.

— Я этого и сам до конца не понял. Но факт есть факт. Лет на пять раньше или позже на такое же время можно. Без последствий. А в то же временной слой — летальный исход, как говорят врачи. И сам никого не убивай.

— Ты, Иван Степаныч, уже говорил мне об этом. Есть причина?

— Есть, — ответил Тарабрин со всей серьёзностью. — Будешь терять способность ходить по временам, если руки в крови. Не сразу. Не с одного покойника. Но восстановиться много времени уйдет, молитв и поста. Лучше поверь на слово и не проверяй этого.

$

Неделю бегал по городу — сдавал многочисленные анализы. Забегая вперед, скажу, что эндокринолог вытаращил глаза и отказывался верить своим же медицинским бумагам. По ним выходило, что диабет у меня прошел. Совсем. Как и не было. Но надул щеки и выдал свое резюме.

— Ремиссия у вас, батенька. Насколько долго она у вас продлится, сложно сказать. Может всё и обратно вернуться. Так что диету я вам пока не отменяю. И надо бы подробно обследоваться. Не помню я случая, чтобы диабет совсем проходил.

Дальше пошла лабуда о необходимости лечь в больничку, что меня не обрадовало. И отпирался я это этого счастья всеми руками и ногами. Мне это надо? Чужое койко-место занимать, когда дел за гланды.

Остальное время ходил по салонам, выбирая себе внедорожник. Якобы для охоты. Памятуя последние слова Тарабрина о том, что нет нужды привлекать к себе внимание и вообще скромнее надо быть, отринув все забугорные соблазны, выбрал УАЗ ''Патриот'' с кузовом пикап. Тут тебе и относительный комфорт, и хорошая проходимость, и какой-никакой грузовой борт, на котором в перегруз можно перевезти тонну.

И думал.

Думал о том, как дальше жить.

И думки мои разбегались по всем направлениям.

''Патрик'' загнал в бокс к знакомым автомеханикам, что для души занимаются тюнингом внедорожников. Творят из серийных авто настоящих ''проходимцев''. Отношения наши были хорошие — я о них в свое время парочку репортажей в журналах тиснул. Так, что отнеслись к моим нуждам внимательно.

— Сделайте мне эту машинку для жутких гОвен, — поставил задачу, указывая на свой уазик.

— Дим Димыч, — уважительно, но этак несколько свысока посмотрел на меня старый мастер, — Помни золотое правило: чем круче джип, тем дольше идти за трактором.

— Боюсь, что туда, куда я направляюсь, даже трактора не будет, до которого можно пешком дойти. — Пояснил я несколько туманно свои цели.

— Тогда выкладывай свои хотелки, доверься профессионалам и не лезь им под руки. Скажи только — тебе кузов весь оцинковывать или только до окон? ''Патриот'' — аппарат неплохой, только вот на ржавчину слабый.

— Цинкуй всё, — и погнал галопом по хотелкам. — Люк мне на крышу большой широкий, сдвижной и электрический, как у ауди-сотки. Чтобы я мог стрелять, не вылезая из машины с заднего сидения. Лебедка в кенгурятник электрическая. Передние сидения от 'форда' и между ними две стойки для ружей.

Мастер почесал седую щетину на подбородке и выдал.

— Зря ты тогда, Дим Димыч, ''патрик'' покупал. ''Вепрь'' тебе пошел бы в самый раз. А на твоем пикапе люк можем поставить только задом наперед. Иначе никак не получиться — крыши не хватит.

— ''Вепрь'' — это, который автобус? На базе ''Ермака''? — проявил я журналистскую эрудицию.

— Он самый. Везёт такой аппарат, не напрягаясь, две тонны по бездорожью. По дороге даже три. Вездеходная платформа у него осталась от знаменитой ''шишиги'' ##, а комфорта стало намного больше. Даже ночевать внутри можно, хотя это и не дом на колёсах. Ну и права как на микроавтобус подойдут — там всего одиннадцать посадочных мест. Вот из чего бы я конфетку сделал со всем своим удовольствием.

$

$

## Ш и ш и г а — ГАЗ-66 (сленг)

$

— В следующий раз, — засмеялся я, прикидывая, когда этот следующий раз может реально наступить.

Не зря же Тарабрин у себя ГАЗ-63 держит. Когда-то этот отличный вездеход стоял на вооружении Советской армии. И в глаза внешне не бросается. С обычной колхозной двухтоннкой — ГАЗ-51 которая, его легко спутать. У них кабины одинаковые. Но зарубку о ''Вепре'' я себе на памяти оставил.

Прикинули смету. Обошлось мне это тюнинговое безобразие в стоимость еще одного ''патрика''. Могло быть дешевле, но передо мной тут ''тойоту'' тюнинговали и ей меняли мотор на более мощный, а родной двигун так и остался у них в мастерской. Его-то мне и сосватали. Трехлитровый атмосферный дизель. И экономичней он серийного двигателя в ''патрике'', и тяговитей, да и надёжней. А также полная переборка и протяжка всей ходовой. Антикор везде. Мощный кенгурятник с веткоотбойниками, лебедку со сменой переднего бампера, силовую дугу с откосами в кузов из трубы-нержавейки, шнорхель и прочие приблуды.

О покраске я уже не говорю. Мерседесовский колер в ''зеленый болотный'' цвет. С одной стороны — вроде и скромненько выглядит, а с другой очень даже благородный оттенок на мой вкус.

Потом прошелся по оружейным лабазам. Надо что-то предпринимать, когда шальные деньги руки жгут. Иначе я а себя не ручаюсь.

Раньше ''шершавый ствол'' ## мне вроде и не нужен был. Хотя пятилетний срок владения гладкостволом у меня давным-давно истёк. Ходил я только на водоплавающую дичь, где мне моего помпового ''ремингтона'' бразильской выделки с подствольным магазином на восемь патронов за глаза было.

$

$

## Шершавый ствол — нарезной (охотничий сленг).

$

Повезло несказанно. В ''Кольчуге'' около самого Кремля мне продали снайперскую винтовку Мосина послевоенного выпуска всего за тридцать шесть тысяч рублей вместе с боковым кронштейном и родным оптическим прицелом ПУ. Новенькую. Еще в пушечном сале. Патрон к ней — самый распространенный у нас весь ХХ век. И по миру не редкий. А главное — дешевый. Достать его не будет проблемой. Хотя я и тут ими неплохо затарился. Как и обычными охотничьими патронами в пластиковых папках к 'ремингтону'. И картечь, и разная дробь, и пули хитрые.

Почесал репу и прикинул, что как ни крути, а придется доставать латунные гильзы и учиться самому патроны крутить. Вот такой вот каламбур нарисовался. Черный порох и свинцовый сортамент есть в продаже, как и капсюли. А латунные гильзы, я помню, всегда были в охотничьих магазинах в советское время, и, чтобы их купить, даже охотбилета не требовалось. Надо будет как-нибудь Тарабрину на хвост сесть, когда он в очередной раз мясо на брежневский рынок повезет.

Магазинные сидельцы мне этот ствол придержали под аванс, пока я в ''разрешилку'' бегал получать лицензию на нарезной ствол. Проблем особых не было, но время. Время наша бюрократия жрёт как не в себя.

Еще в ''Оби'' заехал. Пластиковые контейнеры прикупил, что крышками герметично застегиваются. Кузов-то у меня в ''патрике'' открытый. Ну и по мелочи того и сего... что в походной жизни потребуется.

Вечерами чистил свой арсенал и вдумчиво готовил снаряжение к великому походу.

Ну, и тренировался между делом. По мелочи. Смотровые ''окошки'' создавал. Маленькие. Чтобы только иметь возможность подглядывать за своим временем.

Когда стало получаться, не только подглядывать, но руку засунуть, то понял, что если о таком моем умении прознают в спецслужбах — мне не жить.

Стало грустно и захотелось напиться в лохмуты. В хлам. Но дома спиртного — хоть шаром покати. Всего-то сто пятьдесят кизлярского коньяка завалялось в баре. Так что мне не хватило, а душа страдала и требовала влить еще стакан вот прямо сейчас. Стал собираться к походу в ночной магазин бежать, но подумал: а какого черта...

Создал небольшое ''окно'' в гастрономе на Новом Арбате. Сразу в торговом зале вплотную к шкафу с забугорными напитками. Разбил молотком стеклянную запертую дверцу, умыкнул первую же попавшуюся под руку бутылку и ''окошко'' моментально за собой закрыл.

Оказался в руке пузырь французского коньяка ''Бисквит''. Ну и гадость же... Кто же это из альтернативно одаренных галлов догадался ваниль в коньяк совать? Да еще в таком диком количестве.

$

Утром появился Тарабрин. Как порядочный, позвонил в подъездный домофон.

Увидев меня расхристанного, набисквиченного и непохмеленного, погрустнел.

— Понятно всё с тобой, — грустно заметил и упрекнул. — Не думал я, что ты сразу все деньги начнёшь пропивать.

Повернулся и ушел.

''Ну и хрен с тобой, золотая рыбка'', — подумал я и снова залез на диван с ногами, думая о том, что обещанная Тарабриным ''царская'' гусиная охота в прошлом, кажись, накрылась медным тазом.

Но Тарабрин вернулся, неся перед собой крынку с капустным рассолом.

— Всё пропил? — спросил он, протягивая мне лекарство от похмелья.

— Да не покупал я это бухлО! Просто бутылку в гастрономе спёр, — повинился я, после того как выдул полкрынки.

Тарабрин что-то сразу понял и приказал.

— Рассказывай.

Когда я закончил свое повествование об экспериментах с маленькими ''окошками'', закончившиеся воровством коньяка в гастрономе, Тарабрин надолго замолчал. Потом выдал.

— Сильно ты рисковал. Но это ты по незнанию. В своем осевом времени оперировать с дистанционными ''окнами'' может быть опасно. Высокая нестабильность у них в своем времени. Даже бОльшая, чем в будущем. С чем это связано — не скажу. Не физик я. Сам знаю только то, что на себе попробовал. И, если маячила опасность, то дальше я не лез. Я же не сам по себе. На мне ответственность лежит за общину в Беловодье.

Покачал головой и продолжил с улыбкой.

— Но если есть неустранимое желание что-то умыкнуть, особенно спиртное, то лучше лазить в прошлое. Там качество лучше. И окна стабильные. А то, что сам научился маленькие ''форточки'' открывать — молодец. Зубы еще не стали выпадать?

— Пока нет.

— А лучше всего собирайся-ка ты, Митрий, ко мне на Тамань. Скоро гусь толпами полетит на юга . Постреляем в плавнях.

— Я еще собаку не достал для такой охоты.

— Ну, не последний в жизни охотничий сезон. Еще поохотишься с ретривером. Собирайся.

— У меня вездеход ещё не готов. Мастера его только начали тюнинговать.

— Тю-ю-ю... Нашел докуку. До меня ты и на своей пузотёрке в прошлый раз лихо доскакал. А там нам автомобиль и не нужен будет. Кони есть. Экипаж для тебя найдём, если в седле не усидишь.

— А к Брежневу меня возьмёшь?

— Зачем?

— За латунными гильзами. Самому крутить патроны экономичней.

— Возьму. Заодно и потренируешься.

$

На этот раз обогнули Блеваку с другой стороны и уткнулись в железнодорожный тупик. С другой его стороны рельсы вели в никуда. Просто обрывались.

— Что это? — спросил я, недоумевая.

— То, о чем я говорил, — сообщил туманно Иван Степанович.

На рельсах стояли сцепленные в поезд крашеные суриком три двухосные теплушки, классный желтый вагон и три коричневых двухэтажных вагона — эти на четырех осях. За ними, чуть в отдалении, стоял почтовый двуосник. Завершал композицию открытый полувагон с углем. Еще впритык к классному стоял зеленый железный четырехосник явно из шестидесятых-семидесятых годов с надписью ''вагон-ресторан''.

— Это моя гордость, — вскинул чело Тарабрин. — Случайно уткнулись на Транссибе в эти двухэтажные столыпинские вагоны для переселенцев. Сормовская выделка. В каждом восемьдесят лежачих мест. При небольшой доделке — все сто двадцать. В них мои крестьяне первую зиму пережили. И рельсов нужно было добыть да положить меньше намного — всё в страданиях облегчение некоторое вышло. А я, как видишь, барствовал в первом классе. Теперь ты тут пока поживешь. В том желтом ''пульмане''.

— Что так? Почему не в поместье? — удивился я.

— У мня дела есть срочные. Некогда да и некому там с гостями возиться. А тут ты и смену зубов перетерпишь. И обслуга у тебя будет полная: вагонный проводник, горничная, кухарка. И охрана состава, само собой.

— Это вроде как комфортабельный арест? — заподозрил я.

Тарабрин откровенно засмеялся.

— Нет такой тюрьмы, чтобы удержала проводника. Отнюдь, можешь перемещаться по Беловодью, как душа пожелает. Захочешь в море искупаться — дорогу покажут. Здесь недалеко. Вода еще теплая на мелководье. Но советую водные процедуры совершать в Керченском проливе. Там приятнее. И вода солонее. Компанию вот я тебе составить пока не могу... А вот и наша хозяйка идет.

Спрыгнув с площадки желтого вагона, к нам подошла, поклонившись, молодая женщина лет тридцати на вид. В повязанном под грудью сарафане до пят, как тут, я понял, принято ходить. Рубашка под сарафаном с короткими рукавами из ''вафельного'' полотна. Раньше такое на полотенца шло. Косынка повязана ''по-комсомольски'' на затылке, а не под подбородком. На поясе — кольцо с ключами. Загорелая. Красивая. Той неброской женской красотой русской женщины, которую мужчины начинают ценить только с возрастом. И глаза — сапфир звёздчатый, чистый и глубокий. Аж залюбовался ею, хотя давно уже женская привлекательность меня никак не манила.

— Доброго вам здорОвичка, барин, — сказала женщина глубоким грудным голосом с легкой хрипотцой. — Всё в делах и заботах пребываете, да одежду бесовскую с того света носите.

— И тебе, Василиса, не хворать, — ответил ей Иван Степанович без поклона. — Вот принимай постояльца. Гость мой — Дмитрий Дмитриевич. Ты уж расстарайся, чтобы ему у нас понравилось.

— Все сделаем в лучшем виде. Не сомневайтесь, Иван Степаныч, — и снова коротко отвесила поклон.

— А ты, Митрий, знакомься — Василиса Гуцу. Хозяйка всего этого состава и над всеми людишками тут начальник. Что потребуется — к ней обращайся. А пока багаж свой вынимай.

Увидев мои чемоданы и пластиковые контейнеры, Василиса засвистела в серебряный свисток, на серебряной цепочке висящий на ее шее. Вычурный такой свисток, прямо боцманская будка.

Со второго этажа коричневого вагона выскочили ''двое из ларца'' с винтовками в руках.

— Ружья оставьте, — крикнула им Василиса, — а багаж этот в классный вагон отнесёте. В четвёртое купе.

И уже ко мне обращаясь.

— Как проститесь с барином, Дмитрий Дмитриевич, то милости прошу в наш вагон. Я, там, в первом купе от двери обитаю.

Поклонилась нам в остатний раз и пошла. Нет — поплыла. Чисто пава.

Перед лестницей в вагон была сооружена деревянная приступка, так что корячиться у нас на виду ей не пришлось. В дверях обернула и... взглядом, словно рублём одарила. И исчезла из виду в тамбуре.

— Хороша? — усмехнулся Тарабрин.

— Хороша, стервь, — искренне согласился я.

— Это наша знаменитость, Митрий. Наша эмансипэ. Как у Тургенева в ''Отцах и детях''. Только, что не курит и собой красива. Но мужикам спуску не даёт. Они у нее тут по половице ходят. Вдова. Мужа ее лет пять назад зимой волки задрали вместе с лошадью. Она его должность тут наследственно приняла. К земле у них тяги не было, вот я и пристроил их тут к делу. Ну, давай, устраивайся, обживайся. По секрету скажу: Василиса в море купаться любит, — подмигнул проводник хитрым глазом.

И ушел Тарабрин, бросив меня у этого железнодорожного состава из никуда в никуда. Пешком ушел.

$

Василиса расстаралась на хороший вкусный ужин, который подали из ресторана в купе.

После того как проводник унес грязную посуду, я создал ''форточку'' в 1912 год в Елисеевский гастроном в Москве и умыкнул оттуда бутылку шустовского коньяка ''Финь шампань'' и шоколадку ''Эйнем''.

Другая ''форточка'' далась непросто, но поддалась. В Америку 1968 года, где в магазинчике на заправке спёр я знакомые со школьных времен пару пластиковых пачек сигарет ''Филипп Моррис мультифильтр''. Прямо за спиной продавца. Жвачку еще ''Ригли'' мятную.

Успел только первый полтишок принять, явилась Василиса с постельным бельем и вопросом — не надо мне еще чего?

Горячо поблагодарил за гостеприимство, сделал пару комплиментов ее внешности и как бы невзначай погладил по бедру, переходящему в тугую попку. Очень удобно так, сидя, приласкать стоящую радом женщину.

— Не балуйте, барин, — шлёпнула Василиса меня по ладони. Не сильно шлёпнула, так... обозначила границы.

— Прежде чем девушку лапать, ты бы, барин, хоть бусики подарил. А то я чувствую себя чисто девкой гулящей, а не чеснОй вдовой.

Вот это отповедь!

— Устыдила, сдаюсь, — сказал я, поднимая руки как пленный. — Больше приставать не буду. Без бус...

Рассмеялись тут оба.

— Садись, Василиса, — показал на кресло напротив себя через столик. — Выпей со мной за знакомство. Расскажи про здешнюю жизнь.

Купе было своеобразным. Такие вагоны сейчас не делают. Вроде как на одного человека, но мягкий пружинный диван был в нашем понятии полуторного размера. Обит темно-красным плюшем. Стены отделаны темно-зелёным линкрустом. Столик складной как обычно в вагонах только шире и красного дерева и в углу стационарное кресло из такого же плюша. Напротив дивана дверь в душ и умывальник, через которые можно было пройти в соседнее купе. Дверки сантехнические можно было закрывать и снаружи и изнутри. А вот ватерклозет, куда ходить по большой нужде, только в конце вагона, подключенный фановой трубой к септику, который находился со стороны коридорных окон. На окнах занавески шелковые цвета беж. И красное дерево везде. А все металлически части из полированной бронзы. На столе лампа керосиновая, тоже бронзовая под вычурным стеклянным абажуром в стиле модерн. Роскошь царская. И удобство не меньшее. Тот, кто этот вагон делал, любил не производство, а людей, их комфорт.

Разливая коньяк, задал наугад вопрос.

— Ты же не крестьянка, как я посмотрю.

Не столько на лицо ее посмотрел при этом, сколько на руки.

— Угадал, барин, — Василиса села в кресло. — Я — поповна. А муж мой был пришелец, которого Иван Степанович из Австрии притащил. Но он был не немец, а русский или как сам обзывался — русин. С железками он у меня рукастый был, вот его сюда и определили смотрителем. А после него уже я тут за всем этим заведованием приглядываю. А к земле у меня тяги нет, хоть с детства я приученная к такой работе. И акушерки из меня не вышло. Но я грамотная. Происхождение обязывает. Вот меня Иван Степаныч после смерти мужа и пристроил сюда.

— И часто у вас волки так шалят? — спросил я с интересом.

— Год на год не приходиться. Только теперь каждую зиму на серых загонную охоту устраивают. И шкуры тёплые, и развлечение для мужиков. — Помолчала немного. Потом резко подняла лафитник. — Помянем моего Ваню. Душевный он человек был, хоть и старше меня намного, а забыть не могу.

Выпили. Я снова разлил коньяк по лафитникам. На этот раз обошлось без тостов.

Поставив стопку нас тол, Василиса решительно сказала:

— Вы идите, Дмитрий Дмитриевич, покурите на воздухе, пока я вам тут постелю.

— Тарабрин сказал, что ты в море купаться любишь, — спросил я, вставая с дивана.

— Люблю, только хорошие места далеко отсюда. Лошадь надо брать с двуколкой.

— Зачем лошадь, когда у меня есть автомобиль. Он быстрее домчит, только успевай дорогу показывать.

— Идите уж курить, — поторопила меня хозяйка. — А то, как стемнеет, на свет мошка разная налетит, окно не откроешь.

В тамбуре я вынул и снова засунул в карман пачку сигарет.

Открыл 'окно' к себе домой, на первый этаж в подъезде.

Дома слазил на дальнюю антресоль, в которой у меня, как у гоголевского Плюшкина, хранилось всё, что рука не поднялась выбросить. Нашел там тонкую пачку советских четвертных билетов, оставшихся не обменянными с 1993 года. И улыбнулся победно. Где брать бусы я уже знал.

Открыл ''окно'' в полдень во дворах Якиманки за церковной оградой храма Иоанна воина у мусорных контейнеров. Якиманка в это время называлась еще улицей Димитрова. На мое счастье никого не встретил, кроме бродячих котов.

Распугав местное дворовое собрание кошачьих депутатов, вышел на улицу и уверенным шагом вошел в ''Художественный салон''.

Пройдя мимо прилавков с причиндалами для художников, прошел сразу к витринам с изделиями народных умельцев. И там увидел то, что мне было нужно.

Это ожерелье привлекло меня сразу — крупные полированные горные кораллы красного цвета в филигранном серебре. Кубачинская работа. Цена была для советского человека отпугивающей — сто двадцать рублей.

Поговорив пару минут с продавщицей, стал обладателем еще пары серебряных серёг с подвесками из таких же кораллов. И как бы — работой одного мастера.

Оказавшись вновь у дверей желтого вагона в далёком прошлом, с удовольствием закурил американскую сигарету, наслаждаясь качеством, с которым давно уже табак и в Америке не делают.

Тихо, тепло, небо вызвездило, саранки поют. Благодать!

Хорошо быть проводником. Столько проблем с ходу решаются.

Помню, я на это ожерелье в своё время долго облизывался, заходя в салон по два раза на неделе, пока не решился купить его первой жене в подарок — гонорар неожиданный подлетел за брошюрку в обществе ''Знание''. Пришел весь из себя гордый в салон, с деньгами на кармане, а ожерелью этому кто-то уже приделал ноги. Купил, не поскупившись.

Было это в году так семьдесят седьмом. Вот я и выбрал время распухания собственной жабы от дороговизны филигранной вещицы. И успел перехватить.

Когда накурился, диван уже был застелен свежим бельём и накрыт рыжим верблюжьим одеялом. Василиса еще не ушла, прибираясь в купе по мелочи.

Закрыл дверь в купе, явив взору прикрепленное на двери зеркало.

Сказал Василисе.

— Встань сюда и закрой глаза.

Женщина послушно выполнила мое пожелание.

Осторожно надел на ее шею кубачинское серебро с кораллами, застегнул замочек под затылком, раскидав запястьями две косы замужней женщины.

— Теперь смотри, — сказал я, придерживая ее двумя руками за талию.

Василиса вспыхнула румянцем. При мягком свете керосиновой лампы она показалась мне ещё прекрасней и я, не удержавшись, мягко поцеловал ее в шею, чуть пониже правого уха.

— Какая красота, — восхитилась женщина. — Это мне?

— Тебе, — ответил я и снова поцеловал ее в шею.

Женщина крутнулась в моих руках, повисла на шее, и залепила — другого слова не подобрать — мне благодарный поцелуй в губы.

Казалось бы — вот он диван, рядом. Места на двоих хватает. Но... продернула меня внезапно сильнейшая зубная боль.

Всё, как Тарабрин обещал, черт бы его побрал.

Только-только вновь на женщину потянуло — и тут такой облом.

$