— Три месяца, товарищ Хрущев!
Хрущев молча в упор воззрился на кирпично-красное лицо министра средмаша, словно бы ожидая, что тот не выдержит и рухнет, пристыженный, перед леденящим взглядом Первого, и тут же съежит собственную просьбу до полного обнуления... Но Славский многое повидал на своем веку, он и не такие гневы на грудь принимал, почти не пятясь... с умеренными прогибами... Тут надобно уметь считать и точно рассчитывать: хлестанешься с обещаниями, поспешишь, провалишься — с дерьмом съедят, причем именно те, кто еще вчера-позавчера подзуживали да подстегивали. Ты в говне — а они в стороне!
Здесь же, то есть сейчас, на "Кремлевском Ковре", деловой расчет прост, все ведь люди опытные: коли уж младший по должности и званию, который наизусть и на собственной шкуре познал "дворцовые" законы, перечит старшему, Самому Главному — значит, край, значит, просто некуда ему отступать! Да, во всем свой риск. Но Ларионов, рязанский секретарь, животновод-земледелец, не понял меры в лизании жопы — где он теперь, Ларионов тот?
— Все шутки шутишь, Ефим Павлович? Я ему две недели, а он... Смотри, дошутисси! В общем, так. Чтобы эта бонба готова была, чтобы она испытана была ДО двадцать второго съезда партии. Не ПОСЛЕ, а ДО. — Хрущев сделал паузу, как бы приглашая Славского согласиться, либо возразить, но тот молчал, преданно глядя из-под кустистых бровей на пузо хозяина кабинета. Тертый калач, не выманишь. — Ты пойми, Ефим, тебе-то я могу накинуть — людей, там, чуть-чуть, средствов... хотя мы и так вам сколько надо... не жалея... Но Съезд Партии отменять и отодвигать — нет у меня такой власти, ты это хоть понимаешь!?
— Понимаю, Никита Сергеевич! — соврал Славский, и еще более побагровел лицом, но на сей раз уже от радости: Сам, вроде бы, в настроении от космического успеха, поэтому... тьфу-тьфу не сглазить... Можно выкрутиться, время потянуть.
— Месяц, как я и сказал. Неделю туда-сюда могу, а больше — нет. Что еще надо, если не хватает — скажи, поможем. Кроме времени, понял, да?
— Непременно успеем! Это дело чести для нас всех, для каждого!
По жердочке прошел хитроумный Славский: через месяц и три дня, десятого сентября, как и обещано, бомбу взорвали, но... Это был, так сказать, пробный взрыв, испытательный, невеликой термоядерной силы, чтобы только умаслить тупых и строгих кремлевских соглядатаев... Чтобы галочку в их кондуит поставить: срок соблюден, да при том с параллельными успешно проведенными ракетно-ядерными испытаниями "Волга"! А потом и еще одну взорвали, несколько дней спустя, и еще... Не подкопаешься! А с "настоящей", с "Царь-Бомбой", успели к окончанию съезда, чуть ли не в последний день, но так даже и лучше получилось: термоядерная "Кузькина мать"! Подарок Съезду Партии! Пятьдесят восемь мегатонн! Мировой рекорд мирных строителей коммунизма! Взрывная волна трижды Землю обогнула! Это еще цветочки! Ух, мы вам всем! Советское — значит лучшее!..
Хрущев усмехнулся криво и почему-то вздохнул глубоко-преглубоко. И потер ладонью рубаху на жирной груди, чуть левее узора-вышиванки...
— Иди, работай, Ефим Павлович. И другим от меня привет с пожеланиями передай... такой, знаешь, коммунистический привет! — Хрущев с хрустом свел в пухлый белый кулак правую ладонь и мелко потряс им над столом. — Но если вдруг что архи... срочное — докладывай напрямую.
Аудиенция продолжалась недолго, не более получаса, и была бы еще короче, если бы Хрущева не отвлекали телефонные звонки с постоянными срочными сообщениями.
Грузный Славский деликатно крякнул, выбираясь из кожаного кресла, бережно, аккуратно, чтобы не сотрясти неловким движением приставной "посетительский" восьмиугольный столик, на котором расположились толстенные папки со всевозможной информацией, могущей пригодиться ему как для короткой справки, так и для обстоятельного доклада. Но они, по обыкновению, не понадобились: Хрущев любил работать "на слух", принимать доклады с голоса, а вникать и вчитываться откровенно избегал. "Хватит того, что я с трибуны часами читаю и читаю, долдоню, как этот... как пономарь!"
В портфель их все, в портфель...
Хозяйский громадный стол был заставлен всякой яркой дребеденью, малахитовыми карандашницами, инкрустированными ящичками, чернильницами резного камня, лакированными коробочками, журналами, подарочными аэрокосмическими сувенирами...
Громоздились там и канцелярские папки, тонкие и толстые, картонные и кожаные, с надписями ТАСС и ЦК КПСС, но Славскому так ни разу и не довелось увидеть их открытыми. Впрочем, ему было глубоко чихать на всю эту кремлевскую "бижутерию", ему своих бумаг хватало, на своем столе, в почти таких же папках, и он их знал практически наизусть.
Славский ушел, уже в приемной передав своему референту пузатый портфель с папками, сама же приемная оказалась пуста, сегодня очереди из посетителей нет и, вроде бы, не предвидится.
Понедельник — день тяжелый, как в народе говорится, а начался неплохо. Козлов позвонил, доложил об удачном завершении полета советского Космонавта Номер Два!.. Начался неплохо, а настроения — хорошего, боевого, рабочего — как бы и нет. А все же, все же, все же... Хрущев ткнул толстым пальцем в бок самолетной модели, что стояла перед ним... Совсем еще недавно, казалось бы, на этом месте блестела полированными боками статуэтка "Первый спутник Земли"... А теперь таких спутников на орбите... что у нас, что у американцев... Как быстро летит время. Ужели годы окончательно свое берут?.. Хрущеву шестьдесят восьмой год пошел, возраст нешуточный, откуда на него ни прицеливайся... Простые люди на пенсии давно, отдыхают, безмятежные, веселые, на лавочках сидят день-деньской, в доминошку пощелкивают, на реке рыбу удят...
И ему бы пора: жизнь прожил — роздыху не знал! Но какая здесь может быть пенсия, когда работы вокруг невпроворот. Тот же и Славский — чтобы ему свое дело правильно сделать, требуется извне помочь, успеть до сентября договор с американцами отменить, договор, который мешает этому делу! А надо, чтобы все было по закону, в рамках этого... международного права, черт бы его побрал, и мирных инициатив!.. Как говорится, мирные инициативы в большой политике — высокое дипломатическое искусство не выходить за пределы шантажа.
И кому поручишь отменять, кроме первого лица, которое он сам и есть: Первый Секретарь ЦК КПСС, Председатель Правительства СССР Никита Сергеевич Хрущев!? Взять Анастаса Микояна: человек надежный, верный, толковый... Соратник и товарищ, во всех смыслах этих громких слов. На год младше Хрущева, а глубоко ведь уже не вспашет, остался он весь, по самые усы, в старых сталинских временах — и воспоминаниями, и привычками... И Каганович так же самое, кроме верности, которой в нем нет и не было никогда... Молотова с Маленковым вообще лучше подальше держать, и от партии, и от народного хозяйства. Ворошилов — так и вовсе никчема, ни к плохому не годен, ни к хорошему. Вот его, Климента Ефремовича, вот его точно, что старость одолела: ни хрена не помнит, старый дурень, ничего не может. Да и то сказать: восемьдесят лет — не шутка. Вот кого на пенсию бы пора. Надо подумать — как, чтобы солидно, без обид. Да, все постепенно: из Президиума ЦК убрали, из "президентов" убрали, пусть пока рядовым членом Президиума Верховного совета посидит. Еще пригодится для разных-всяких нужд: на съезде надобно будет его слегка пропесочить, ему-то уже все равно, а чтобы другим неповадно было.
Фрол Козлов — вот, другое дело, вот, это правильный помощник всем делам: впрягся и везет, и не фордыбачит. Да, в свой нос не убивается, свое я не тычет, куда ни попадя, а порученное дельно исполняет, как надо! Косыгин, Брежнев — тоже толковые коммунисты, без интриг. Но, но, но... Тот же Анастас не однажды насчет Фрола высказывался: де, мол, глуп, груб, самодурист... Э-э-э... Это в Анастасе Ивановиче больное самолюбие говорит-играет, не без того, да уж: он-то сам на излете, а молодые подпирают со всех сторон! Ну и подпирают, потому что их время наступило. Вся жизнь в этом, все живое хочет жить!
Фрол глуп? Не глупее людей. Почему-то о Подгорном он, Микоян, так не отзывается, а ведь Козлов на себе куда как больший воз тянет, и по военным делам, и по космическим...
Ну, предположим, осторожность никому не повредит, с тем же и Фролом, если что, найдется укорот и на него. Завистники существуют ему в противовес, те же и Суслов с Подгорным, и Косыгин.
Фрол... И не таким соколам крылышки обламывали.
Хрущев вдруг вспомнил Ближнюю дачу, Сталина, ужин, как обычно перешедший в унылое, всем осточертевшее попоище... Микоян пляшет лезгинку, и Хрущев вслед за ним честно пытается... Берия над ними хохочет, но не злобно, а так... по-дружески... пьянючий, как и все они... и тоже не по своему хотению выпивши...
Дружба дружбой, а расстрелы врозь... Кабы он бы тогда Лаврентия не упредил... Как знать, могло бы и наоборот... Да, да, да, да... могло бы и наоборот!.. И было бы наоборот!.. Хрущев сморщился и опять потер себе рубашку-вышиванку по самой середке потной груди...
Вот, говорят, совесть!.. А где она, совесть эта??? Чем ее измерить, зачем она сердце грызет? Это как в войну, когда любой твой приказ обрекает людей на смерть: либо тех в атаку посылаешь, либо тем боевая задача ставится. И за каждым решением неминучая смерть для кого-то живого и ни в чем не повинного... А для кого-то — наоборот, спасение и жизнь. Кто-то сказал однажды: "В стрельбе на поражение совесть не помощник." Оно и в государственном строительстве точно то же самое.
Вся жизнь на таких высотах — одна сплошная война да пагубы, что врагам, что товарищам. И надо так выбрать, чтобы общий положительный счет был в правильную сторону, чтобы в общей сумме... чтобы народ, чтобы люди понимали... и дети родные с внуками тоже. И хорошо бы еще разобраться, кто считать будет! Не на небесах, которых нет... а может, и есть?.. а чтобы здесь, на грешной земле...
— Что... что такое... Алексей, ты чего тут?..
— Пора ехать, Никита Сергеевич, вы сами велели доложить, когда...
— А... да, да. А я тут, грешным делом, задумался, да и того... забыл совсем. И еще поесть бы надо, вот что. И переодеться. Нет, я дома, на даче пообедаю, пусть там это... пусть Аня там чего-нибудь... Успеваем?.. Нине Петровне позвони, что скоро буду. А потом опять уеду.
Хороший летний день, удачный запуск в космос, все по плану вроде бы... Эх... Не вредно бы к врачам сходить, может, присоветуют что от тоски, а? Нет, нет у них такого рода лекарств, нет.
— Нет, не буду сегодня, к черту, не хочу ни коньяка, ни вина. Нина, убери с глаз долой. Да обратно еще и работать вечером. Вот, я лучше голубца... И чайку бы.
Нина, Нина, Нина... У Лаврентия жену тоже Ниной звали. Тоже хорошая была пара, на загляденье, ладная, дружная семья... хотя... любил Палыч на стороне гульнуть, ох, любил, все знали...
Хрущев подружился с Берия в начале тридцатых, когда сам Хрущев был "под Кагановичем" в должности секретаря Московского горкома партии, а Берия работал первым секретарем в Грузии и Закавказье. Искра взаимопонимания и симпатии проскочила между ними с первой же встречи, мгновенно, почти с ознакомительных дежурно-приветственных слов.
Берия приехал в Москву для улаживания очередных кадровых вопросов. Дело рутинное и неизбежное: у всех партийно-хозяйственных руководителей повседневная текучка, пожирающая почти все рабочее время, именно в этом и заключается — обсуждать, разбирать, снимать, назначать кадры... И все это сквозь несвойственные, казалось бы, чуждые коммунистическому строительству реалии: интриги, наветы, доносы, разоблачения, моральную и бытовую распущенность, чванство...
Товарищ Рубенов, по делу которого и приехал Берия, был проверенных коммунистом, на хорошем счету в ЦК, и одно время рассматривался кандидатом на должность секретаря московского горкома, вместо Хрущева, но как-то не сложилось для него... Нет-нет, в этот день, в начале тридцатых, пока еще ничего плохого не сгущалось для товарища Рубена Рубенова, обычные номенклатурные согласования... В кулуарных беседах-обсуждениях, один на один с Хрущевым, Берия не побоялся пошутить при постороннем в адрес товарища Рубена, полководцем назвать, намекая на его манеры держаться на людях: сугубо штатский человек, а постоянно сбивается на военную косточку: "так точно", "никак нет", выправка, галифе...
— А я так тоже умею, вот сейчас как щелкну каблуками! О как! — Берия говорил по-русски с мягким, но ярко выраженным кавказским акцентом, тем не менее, речь его была гибкой, правильной, не скучной. В карман за словом он никогда не лез, это да, ох, был остер на язык Лаврентий, и не во всем осторожен, особенно спьяну среди "своих". А тут — трезвый, почти чужой, но с неожиданным доверием к московскому товарищу, Никите Хрущеву.
Хрущеву крепко понравилась шутка про щелчок каблуками, он тихо захохотал, показывая собеседнику широкую промоинку в оскале передних зубов, даже панибратски ткнул кулаком в бок собеседника.
— Похоже! Слышь, Лаврентий Палыч, очень похоже изобразил! Ему бы еще шаблюку на пояс и усы поширьше — вылитый Буденный! А сам-то гражданский, как и мы с тобой!..
Лаврентий Павлович правильно понял ответную вежливость и доверительность со стороны москвича, он с готовностью подхватил им же вызванный смех, аж закудахтал, пришлось даже снять пенсне за черный шелковый шнурок и протереть глаза от веселых слезинок.
Ах, как они все молоды были тогда, радость жизни в каждом бурлила, плескалась через край, несмотря на досады, и заботы, и невзгоды!
Так и подружились. Через пару лет, выполняя очередное задание ЦК, Хрущев приехав на Кавказ, в Грузию, уже без колебаний остановился гостить на даче Лаврентия, среди магнолий и кипарисов... Берия был хлебосольный хозяин, и, под стать Хрущеву, обладал неукротимой энергией — на работе и за обеденным столом... И четкую умеренность в выпивке, если, конечно же, этому не препятствовала... гм... высшая партийная необходимость в виде сталинского гостеприимства. Но там уж было не отвертеться! Жданов — тот да, имел горькую слабость к рюмочке, рыхлый и характером слабый, ровно пьянчужка-мастеровой, а Лаврентий — нет. И он, Хрущев, тоже всегда знал меру в этом самом "градусном" занятии, потому что мужик должен уметь себя соблюдать, потому что некогда и незачем спиваться, да и работы всю жизнь невпроворот! Иногда бывает, что не рассчитаешь и переберешь, да, не без этого, а потом самого себя так стыдишься, так ругаешь... и обормотом, и покрепче!..
— Ну, пора, Нина, поехал я. Жалко, что мо́лодежь не застал, ты от меня поцелуй их, всех и каждого наперечет. Анечке спасибо, все было вкусно, как всегда.
Начальник личной охраны, открывая дверцу автомобиля, замялся на миг, но все же переспросил о маршруте.
— Чего, чего ты говоришь? Не расслышал я? На работу обратно, куда еще, ясно же сказал... Ты чего, память, что ли, отшибло?.. Словно турок какой... Как?.. А-а, вот ты о чем!.. Нет, туда я сегодня уже не поеду, отменяется. Эх, других дел много, в кабинете буду штаны протирать. Оттудова и позвоню, и поздравлю. Поехали, поехали!
