Величайший диктатор

— Бригадир ждет вас. Проходите направо, пожалуйста.

Соседнее помещение, несколько меньшее по размерам, было оформлено в том же стиле. На стенах висели плакаты — как и первый, напротив входа, они отличались высочайшим качеством изображения. А может, мне так показалось из-за сравнения с нашей российской настенной агитацией, совершенно запредельной по своему уродству. Кроме плакатов имелся партийный флаг и портрет Жаннере в простой рамке из полированного металла. Ниже располагались несколько портретов поменьше, так что все вместе это кощунственным образом напоминало иконостас. На малых портретах, видимо, были изображены министры жаннеристского правительства. Подписи отсутствовали, и я опознал только двоих — один, в военной форме, видимо был министром обороны, другой, в черном мундире — командиром Спецжандармерии, дурная слава о которой дошла уже и до России. В сени французских вождей сидел за простым черным столом пресловутый Бригадир — юноша был лишь на пару лет старше моего провожатого.

"Не еврей, — разочарованно подумал я, — плохо. Что за тайный заговор без евреев..."

Несколько секунд мы оценивающе смотрели друг на друга. Не знаю, что он подумал про меня, и деже не могу сейчас сказать, что я тогда подумал про него. Ничего, наверное. Самый обычный молодой человек, ничем не выделяющийся из массы сверстников. Приятная внешность, правильные черты лица, аккуратная прическа — как говорят в полиции, "особых примет не имеет". Впрочем, уже потом, когда я возвращался в редакцию, мне в голову все же пришла одна необычная характеристика. Черно-белый. У него было довольно бледное лицо и темные волосы. В сочетании с костюмом, черным столом и белыми стенами выходила почти что картинка на экране приемника Розинга. Не хочу на старости лет впадать в мистику, но думаю, что это не было случайным совпадением. Многие последующие годы я имел возможность наблюдать жаннеризм во всей красе, и чем дальше, тем больше он ассоциировался у меня с этим прибором. Долго и сложно объяснять, но когда я узнал о изобретении цветного экрана, то решил даже, что жаннеризму скоро придет конец. Впрочем, не буду забегать вперед. Вернемся к интервью с вожаком юных строителей. Надо сказать, разговор у нас вышел довольно путанный — в основном по моей вине. Я никак не мог собраться и грамотно задавать вопросы, словно новичок на первом задании. Причина, видимо, в том, что я не мог понять с кем имею дело — мальчишкой, играющим в тайное общество, юным карьеристом, дурящим головы сверстникам ради маленькой власти и маленьких денег, фанатиком-идеалистом или, чем черт не шутит, действительно агентом парижского Объединенного Комитета. В любом случае, это не оправдывало мой странный приступ непрофессионализма...

— Расскажите о возникновении вашей организации? Как вам пришла в голову эта идея?

— Однажды нам в гимназии дали задание: каждый ученик должен был написать очерк об одной из зарубежных стран. Мне досталась Франция. Оказалось, что это не так просто, как кажется на первый взгляд. В книгах я нашел только довоенные данные, о прессе и говорить нечего. Просто переписывать главу из ученика не хотелось, я ведь старался учиться на отлично. Можно сказать, безвыходное положение. Кстати, другим было не легче, и оценки мы в основном получили посредственные... Так вот, я не знал, что делать, и тут в голову пришла дерзкая мысль: обратиться во французское посольство. Уж они-то должны знать про свою страну, нес па? Хорошего результата я не ждал. Представьте, например, как бы на это отреагировали пруссаки. А французы не только очень вежливо меня приняли, но и выдали целую кучу книг, словно специально на такой случай держали. Да ещё долго извинялись, что книги есть только на французском. Это и правда было проблемой, французский я тогда знал достаточно плохо, ведь основной иностранный язык в гимназии — немецкий. Но кое-как, с пятого на десятое, я разобрался и все-таки написал очерк. И получил за него первую в жизни единицу. Помню, меня обвинили в восхвалении людоедской диктатуры и ещё Бог знает в чем, да к тому же прислали дяде гневное письмо. Дядя — сторонник строгого воспитания, и ничего хорошего я не ждал. Но тут он меня неожиданно поддержал, за что я ему очень благодарен.

Итак, после всех приключений я поневоле заинтересовался этим вопросом. Книги мне выдали насовсем, так что было время прочесть их внимательно. Тем более, в процессе чтения я мог совершенствовать свой французский, так что это в любом случае было полезно. В общем, чем больше я читал, тем больше думал, а чем больше думал, тем больше мне хотелось это с кем-то обсудить. И я стал беседовать со своими друзьями в гимназии, во дворе, в футбольной команде... Короче говоря, вскоре у нас образовалось что-то вроде кружка единомышленников. Гимназическое начальство опять написало дяде, что я плету заговор — и тут-то он разозлился всерьез. Он вообще терпеть не может, когда к нему два раза обращаются с одним и тем же. Пришел, устроил выволочку директору, колотил тростью по столу. Ну, больше я в той гимназии не учился, перешел в частную школу. А дядя до того разошелся, что даже выделил нам этот подвал для собраний, назло гимназическому начальству.

— И всю обстановку тоже?

— Нет, что вы. Сначала мы пытались обставить помещение своими силами. Прочитали книгу по теории жизненного пространства, сколотили мебель... Смешно даже вспоминать. А когда наступило первое свободное лето, устроились работать на стройку. Теория — это хорошо, но звание Строителя нужно заслужить. Ну, вы знаете, как тяжело найти место, тогда, правда, с этим проще было, но ненамного. Мы согласились работать за половинную плату, совсем, то есть, за гроши, иначе с нами никто и говорить не хотел. Другим работникам это не понравилось, они захотели нас проучить, благо у взрослых мужиков комплекция получше. Но мы-то были готовы, выступили организованным отрядом и разбили их наголову, так что они два дня на работу не могли выйти. Это, можно сказать, была первая проверка, её все выдержали. Но драться легче, чем работать, так что через короткое время некоторые от нас ушли. Зато оставшиеся стали настоящими Строителями, да ещё и денег заработали. Денег, правда, была самая малость, но на нормальную мебель как раз хватило, она, по счастью, стоит куда меньше, чем всякие мещанские кровати с балдахинами. Девшки наши сшили флаг, в общем, обустроили мы по возможности жизненное пространство. А мои книги из посольства к тому времени совсем истрепались, да и не хватало их на всех. Пришлось идти за новыми. Приняли опять очень вежливо, а когда узнали про наше общество, то кроме книг и плакатов дали радио и кинопроектор с фильмами.

— Что за фильмы?

— Разные. Есть познавательные, где рассказывается про суть научного подхода. Есть художественные, там показано, какая будет жизнь в новом обществе. Я их перевожу, а Дмитрий — у него голос хороший — пересказывает для тех несознательных, которые ещё не выучили французский. Честно сказать, их все ещё большинство.

— Гм-мм... А сколько людей в вашем обществе?

— К сожалению, не могу сказать. Это внутренняя информация.

"Человек пять" — подумал я.

— Скажите, почему вы выбрали духовным вождем иностранца, руководителя чужого и недружественного государства? Разве нет достойных фигур в российской истории? Дмитрий Донской, Сергий Радонежский, Петр Великий?

— Мы не воины и не святые. Наша цель — просто работать на благо общества, улучшать его, строить будущее. Этим нас привлекает Жаннере. Что касается Петра Великого, то он сам был строителем и реформатором, и в этом он нам духовно близок. Но времена изменились, и мы сейчас можем позаимствовать лишь его принципы, но не какие-либо практические решения. Впрочем, вы и сами, кажется, назвали только людей из давно минувших веков, вместо того, чтобы предложить нам фигуру современного российского деятеля.

Да, тут сложно было поспорить. Мальчишка меня подловил и обернул мою провокационную реплику (довольно топорную, стоит признать) против меня. Пожалуй, в статью это не войдет.

— Вы, вероятно, рассказываете своим последователям только про положительные стороны жаннеризма. Они знают про Спецжандармерию, "исправительные центры" и "белые комнаты"?

— Про это мы говорим в первую очередь. Только правдивый и подробный рассказ об этих вещах позволяет оценить огромный гуманнизм Жаннере.

— Гуманнизм?..

— Именно. Из истории нам известно, какой кровью, жертвами, насилием и несправедливостью сопровождались реформы и общественные изменения даже куда меньшего масштаба. Имея такой материал для сравнения, нельзя не удивляться тому, как бережно относится Жаннере к человеческой жизни и свободе, как тщательно следит за справедливостью каждого приговора и гуманно дает возможность для исправления даже явным преступникам.

— Вы не испытываете сомнений по поводу того, что фактически работаете на враждебное государство?

— Во-первых, мы не работаем на Францию. За все время существования нашего общества мы не принесли французскому государству ни малейшей пользы, хотя само оно помогало нам. Мы и не могли бы послужить французам при всем желании, наши возможности в этом деле равны нулю. Об этом и говорить смешно. Мы — патриоты России. Просто мы считаем идеи, которые сейчас торжествуют во Франции, правильными, и хотим повторить этот опыт на благо нашей страны и народа. Что касается самой Франции, то она не может угрожать кому бы то ни было. Немцы крепко сжимают страсбургскую удавку на французской шее.

У меня было заготовлено ещё несколько вопросов, но продолжать беседу внезапно расхотелось.

— Достаточно, — сказал я, — Давайте говорить начистоту. Это против наших правил, но я предлагаю вам сейчас переработать это интервью. Его нельзя печатать. Вы сейчас наговорили, конечно, не на тюремный срок, но на очень большие неприятности. До поры ваш кружок не замечали, и лучше бы это продолжалось и дальше. Мне почему-то расхотелось вам вредить, хотя это моя работа. Давайте вы быстренько наговорите мне благостное интервью про безобидный клуб юных лоботрясов, редактор его завернет, у меня удержат двадцатку из жалованья и все останется как есть.

— Спасибо за предложение, — серьезно ответил мой собеседник, — но я хочу, чтобы вы напечатали все слово в слово. Именно так.

— Воля ваша. Хотите дурацких гонений за длинный язык — пожалуйста. Я и так потратил на вас трехмесячный запас доброты и благородства. Ждите, в четверг вы прославитесь.

Я вышел на улицу в скверном настроении. Поведение "Бригадира" было решительно непонятно. Что за нелепая жертвенность? Некоторое время я размышлял об этом, но не придя ни к какому выводу, переключился на другие дела, а вскоре и вовсе забыл этот эпизод.

Вся история не стоила бы такого подробного рассказа, если бы не одно обстоятельство. Я опустил эту подробность, но перед началом интервью мы, естественно, поздоровались и представились. Фамилия юноши была Губарев.

До сих пор не могу понять, было ли это наитие или трезвый расчет, и как мог мальчишка составить такой дьявольский план, предугадав весь ход дальнейших событий с точностью до года. Говорил ли я тогда с гением, не уступавшим самому Жаннере, или с игрушкой в руках неведомых сил? Не знаю.

Несколько лет после этого случая я по-прежнему не вспоминал про французского диктатора и его "идеальное государство". Нет, конечно, до нас регулярно доходили новости о его очередных затеях, но никто не принимал их близко к сердцу. Все это было словно на другой планете. Собственно говоря, из зарубежных стран для нас тогда имели значение только Германия и Япония. От немцев мы полностью зависели, а японцам мечтали отомстить. Понятно, что потери и унижение от Великой войны были гораздо больше, чем от Японской, но наши шансы против Германии все оценивали здраво, в то время как одолеть Японию почему-то считалось делом вполне возможным. План был таков: примерным поведением заслужить доверие немцев, чтобы они разрешили нам сформировать миллионную армию на Востоке (конечно, только временно, только для решения конкретной задачи), быстро выбить японцев с материка и почивать на лаврах. Берлин время делал туманные намеки на принципиальную возможность такого варианта — разумеется, при условии дополнительных уступок с нашей стороны. Стоит ли говорить, что уступок было много, а японцы только посмеивались, и если бы не известные события, это продолжалось бы до сих пор.

Итак на Францию мы не обращали внимания где-то до 40-41 годов, а потом все изменилось. Жаннеристы завершили выполнение своего Первичного Плана продолжительностью 7 лет 125 дней. Необычный срок, надо сказать, любой другой выбрал бы круглое число, например, пять или десять лет. Когда у Жаннере спросили об этом, он ответил, что взял срок не с потолка, как это делают другие, а в результате точных расчетов, и если на выполнение задуманного требуется ровно 7 лет и 125 дней, то он не собирается округлять это число ни в большую, ни в меньшую сторону. Действительно, все работы были завершены день в день, что послужило поводом для грандиозного праздника. Сам Жаннере считал, что лучший способ что-то отметить — это хорошо поработать, но в данном случае он пошел на встречу своему народу и объявил выходной.

На следующий день новая система впервые заработала на полную мощность. Конечно, промышленное производство и до того росло неплохими темпами, но этот рост происходил ещё по старинке, без научного подхода. К тому же, основные ресурсы шли на строительство. Теперь большая машина была собрана, отлажена и подключена к питанию, оставалось только нажать кнопку, что Жаннере и сделал — в буквальном смысле. Для этого организовали особую церемонию, после которой историческую кнопку тут же отправили в музей.

Как все это работало? Сложно сказать, я не экономист. В обычных условиях мощная промышленность, выпускающая горы товаров, должна была моментально ввергнуть экономику в жесточайший кризис перепроизводства. Насколько я понимаю, государство искусственно стимулировало внутренний спрос на промышленные товары. Дело в том, что во Франции существовали разлчиные виды денег. Любой наемный работник должен был получать часть жалования в "товарных франках". Их нельзя было положить в банк или обменять на обычные деньги, на них можно было только покупать промышленные товары частного пользования. Более того, их нельзя было даже копить дома — раз в два года вводилсь банкноты нового образца, и старые деньги становились недействительными без права обмена. За этот срок человек должен был потратить все, что заработал (примерно столько требовалось среднему гражданину, чтобы накопить деньги на автомобиль VM). Обычные деньги годились для покупки еды, разных мелочей, а также оплаты услуг. "Промышленными франками" расплачивались предприятия за сырье, электроэнергию, оборудование и комплектующие. Были ещё какие-то специфические виды денег, в том числе для иностранцев. Комитет Финансового Регулирования занимался обменом и распределением всей денежной массы. Судя по всему, главная идея была спартанская: каждому разрешается и даже вменяется в обязанность тратить как можно больше денег и приобретать как можно больше товаров, но все деньги, которые человек не захочет или не успеет потратить, со временем обращаются в ничто. Впрочем, возможно, я все понял неправильно.