| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Бросился вслед за дурной.
Этот пример увидали словаки
Со своего бережка,
Стали показывать голые сраки,
Их увидала река..."
В песенном плане, народное творчество было неистощимым. А что? — телевизора нет, интернета ещё не придумали. И если одно и то же люди слышат день через день по нескольку раз, ассоциации будут. В перспективе на полвека вперёд, со словаками они угадали.
"Здесь живут мои друзья,
Старшина, сержант и я.
Они как звери смотрят на меня..."
Менялись несколько строф и поди угадай, что это "Московские окна".
"Топ, топ, топает Иван
С папиной получкой в ресторан..."
Это без комментариев. Но было и так, что два слова вышибали из песни весь патриотический пафос, как в случае с композитором Туликовым и его "Будущим гимном России". После "Родина, тебе я славу пою, Родина, я верю в мудрость твою. Все твои дороги, все твои тревоги я делю с тобой, земля моя", какой-то подлец ввернул:
"Дай мне любое дело,
Чтоб очко потело.
Верь мне, как тебе верю я!"
Если в тексте не находилось словесных ляпов, пародистов это не останавливало. В полюбившуюся мелодию втискивались слова, не имевшие ничего общего с авторским замыслом:
"Чуть засветит луна над оградой,
Все покойники разом встают.
Три скелета, скелета танцуют на кладбище,
Остальные "Джамайку" поют...
Будут новые жить поколенья,
Будут боги друг друга сменять,
Но скелеты, скелеты, скелеты на кладбище
Будут румбу и твист танцевать".
Цокот копыт по булыге прервал мою "Встречу с песней".
Женщина попыталась подняться, но снова осела.
— Сидите, сидите! — издали забеспокоился дед, — нельзя вам сейчас шевелиться.
— Лошадка!!! — голубоглазое чудо, в два поворота на заднице съехало со скамейки и, не разбирая дороги, помчалось к телеге. — Настоящая!!!
"Осторожнее, Геля!", испуганно вскрикнула мать, но дед уже осадил Лыску.
— Сашка, — сказал он мне, — сбегай-ка на вокзал, узнай там насчёт нашего поезда. Может, до отправления успеем в медпункт?
Геля, думал я на бегу, — по-взрослому Ангелина. Как пить дать городская. В глубинке таких имён не дают. Достанется же кому-то с тёщей в придачу! Это ж не баба, а чёрт те что и сбоку бантик. Ума не хватило купить билет на прямой рейс. Вот представить себе не могу, откуда они с таким количеством багажа ехали на автобусе?
И себе проблема, и людям. Мы вот, спешили на встречу, а попали на проводы.
По станции объявили о прибытии московского поезда. Люди пришли в движение, разделились на группы, выстроились у края перрона. Но свободных мест на скамейках всё равно не осталось. Бабушка пересела ближе к охраняемым чемоданам и не спускала с них глаз. Меня обнаружила только когда я к ним подошёл:
— Да что ж вы так долго?! — Не дав мне промолвить и слова, поднялась на ноги. — Тут посиди, я в отхожее...
Не успела Елена Акимовна сделать десяток шагов, её заслонил силуэт габаритной старушки с деревянной клюкой, служащей для поддержания веса. Остановившись вплотную с моими коленками, старушка достала из обшлага кацавейки такой же большой носовой платок и принялась вытирать пот. Я тут же поймал сразу несколько осуждающих взглядов
Хочешь, не хочешь, а нужно вставать. Иначе так застыдят те же соседи по станционной скамейке, до вечера будешь краснеть. Все они слышали наш разговор, все знают, что бабушка скоро вернётся. Все, наконец, не хуже меня понимают, что квадратные сантиметры, которые я только что занимал, ничтожная величина. Вряд ли на них поместится даже одно полужопие этой большой старушки. Доводы обществу побоку, если мальчишка сидит, а женщина с тросточкой стоит, как внезапно проснувшаяся совесть. Так быть не должно. Нет, дети, конечно, единственный привилегированный класс. Лет до пяти мне тоже уступали место в автобусе и без билета возили на поезде. Пришло время платить по долгам.
Я встал вовремя. И встал не один. Старушка ещё скептическим взглядом оценивала освободившееся пространство, когда с центра скамейки поднялись и шагнули вперёд два седых мужика:
— Садись, мать, передохни!
— Спасибо сынки, на том свете передохну — отозвалась она неожиданно звонким голосом. — Некогда мне, деда иду встречать. Увидит мой Арся, что нет его бабки поблизости, возьмёть ещё, да помрёть с горя: кто ж ему жрать то будет готовить?
— Вы какой поезд встречаете? — спросил я на всякий случай.
— Сто десятый, дальневосточный. С других направлений билет не купишь, очередь на неделю вперёд.
— Он разве не опаздывает?
— Опаздывает. Но в справке сказали, что будет через тридцать минут. Ладно, пойду. Нумерация с головы, мне ещё во-она куда надо чимчиковать! — словоохотливая старушка обозначила свой маршрут долгим как "вона" взмахом клюки в сторону станционных подсобок у дальнего края перрона, откуда уже медленно нарастал протяжный гудок московского скорого.
Вот и ещё одно забытое слово, думал я, попеременно попирая ногами бока охраняемых чемоданов. По-пацански, "чимчиковать" это значит, вальяжно идти, никого в округе не опасаясь. Откуда оно в лексиконе сельской старушки? Наверное, продвинутый внук на улице подобрал, в хату принёс и так удивил стариков, что даже у них прижилось. Помнится, и Елена Акимовна как-то сказала деду "не возникай!" Нет, по большому счету, какие толерантные люди живут в моём старом времени! Им ни капли не западло повторять следом за внуками всякую ерунду или, как они говорят, подражать. Это мы как чёрт ладана сторонились "ихних": пусунься, попнись,
вечёрошный, утрешний, городчик, серпок... Они хранители слова, а мы... буду жив — донесу.
Фирменный поезд номер один "Москва — Адлер", пришедший на смену "Голубому экспрессу" года три-четыре назад, был ярко красного цвета, с выпуклым молдингом ниже окон и накладными буквами "Рица". Постепенно сбавляя ход, он важно прошествовал вдоль опустевших скамеек. Людская волна качнулась, разбилась на ручейки, которые растеклись каждый в своём направлении.
— Сашка!
Я обернулся.
— Девчонку прими!
Дед ступал тяжело. Судя по перекосу спины, сумка, которую он нёс в правой руке, была тяжелей чемодана. Чудо в панаме пыталось ему помочь, вцепившись ручонкой в хлястик замка, и не давало тем самым, вольно шагнуть. Они вышли на перрон через двери вокзала, с того направления, за которым я не следил. Хорошо хоть, услышал в лязге и гомоне и побежал, лавируя между людьми. Параллельно со мной, ни на йоту не отставая и не забегая вперёд, мягко скользил третий вагон. Если б не перестуки колёс, полная иллюзия статики.
Увидев меня, дед поставил ношу на землю, дабы сменить руки.
Ангелина зыркнула исподлобья, сомкнула губы в тонкую скобочку. Всем своим видом девчонка давала понять, что меня она, с горем пополам, терпит. Но не больше того. Если бы не нужда, чихала она на всех с большой колокольни. Вот бука, даже руку не подала! Так мы с ней и дошли до скамейки, на пионерском расстоянии друг от друга. Я почему-то слегка робел, остался стоять среди чемоданов и сумок, когда дед ушёл за второй партией багажа. Зато Ангелина почувствовала себя более чем комфортно: достала из игрушечной сумки газету "Смена" и развернула её на той же самой странице. Это меня конкретно задело.
— Знаете мадмуазель, — сказал я, без скидки на малый возраст наглеющей пигалицы, — я бы на вашем месте не шевелил губами, делая вид, что умею читать, а следил за своими вещами. Мне оно уже надоело.
Чудо взмахнуло ресницами, покраснело и пискнуло:
— Я ещё маленькая, а ты большой. Воры тебя испугаются, а меня нет. И вообще, советские люди друг другу должны помогать.
Последнее утверждение я тоже когда-то помнил, да с годами забыл. Забрало:
— Ладно, мир.
Напротив нас скрипнул пятый вагон. Тронулся с места. Судя по железным грибам воздуховодов, растущим на крыше через равные промежутки и надписи "мягкий" — плацкарт.
— Что у вас в сумках такое тяжёлое, с места не сдвинешь? — спросил я примирительным тоном.
— Книги, — ответила Гелька.
— Куда столько?
— В подарок. Это для школьной библиотеки. Там мама моя когда-то училась, — пояснила она и добавила после паузы, — У нас ведь, самая читающая страна.
— Ты тоже умеешь, или так, немножко... придуриваешься?
Пока я подбирал подходящее слово, девчонка раскрыла газету и затарахтела как пулемёт:
— "Кто из нас не слышал о чудесах, творимых современной медициной? Кто не читал и не пересказывал друзьям короткие телеграфные сообщения, расходящиеся по всему миру, о сложнейших и искуснейших операциях на "сухом" сердце, о выдающихся победах наших нейрохирургов — вчера ещё немыслимых, невозможных победах, одержанных в вечной борьбе за здоровье и счастье человека, которую ведут врачи? Имена "чудотворцев", ведущих хирургов и клиницистов, известны широко, их знают все. Ну а часто ли случалось вам задуматься о том, как была одержана очередная, новая победа медицины? Ведь сегодня исход в каждом таком тяжёлом и долгом сражении, решает не только врач, но и техника. Любому, самому талантливому врачу нужно оружие, иначе он бессилен..."
После лихого начала, которое меня просто обескуражило, мне стало казаться, что девчонка не читает, а декламирует. Последние два предложения она без запинки произнесла, оторвавшись от газетной строки и подняв очи горе.
— Стоять, — скомандовал я и ткнул пальцем в центр второй колонки. — А ну, здесь почитай!
В ход пошёл указательный палец, который то закрывал нужную строчку, то перескакивал через одну. Гелька мэкала, выдавливая из себя слоги, которые не хотели складываться в слова, пока это дело надоело и ей.
— Так нечестно, — сказала она. — Здесь буковки маленькие. А наизусть я ещё не успела выучить.
По совокупности предложений, которые чтица умудрилась "намэкать", я понял, что в заметке рассказывается о ленинградском объединении "Красногвардеец", которое, по идее, должно быть причастно к "оружию" для врачей. Есть, оказывается, в нашей стране и такое.
Нет, странный всё-таки выбор для девчонки дошкольницы. По мне, так была лахва транжирить своё время на скучную газетную хрень, когда под ногами полная сумка книг. Достала бы что-нибудь из школьной программы. Томик Гоголя, например. "Чуден Днепр при тихой погоде", "Знаете ли вы украинскую ночь", или это: "Какой русский не любит быстрой езды". Там буквы крупней и на будущее сгодится, когда на уроках литературы начнут задавать.
Все эти доводы я сконцентрировал в коротком вопросе:
— И охота тебе учить наизусть разную ерунду?
— И вовсе не ерунду! — подпрыгнула на заднице Гелька. — Тут про моего папу написано!
Про папу? Это другое дело! Я сунул свой нос через девчоночий локоть и несколько раз пробежался глазами по строчкам в поиске имён и фамилий. Таковых не было, ни в начале статьи, ни в конце. Походу, девчонку развели на святом. Как же теперь не разрушить её веру?
— Что, не нашёл? Эх ты, экзаменатор! — указательный палец с обгрызенным ногтем ткнулся в последний абзац. — Мама сказала, что здесь.
Матюкая себя за невнимательность, я послушно прочёл вслух:
— "Свои обязательства молодые рабочие "Красногвардейца" выполнили с честью. Незаменимая при сложных хирургических операциях новая комплексная биохимическая установка для экспресс-анализа крови "БИАН-120" удостоена медали ВДНХ. Завоевали медали и операционный микроскоп и новый, более совершенный аппарат "искусственное сердце и лёгкие". Высокую оценку врачей получил "ЭЛКАР" — электрокардиограф на 2, 4 и 6 дорожек. Люди в белых халатах получили в свои руки новое совершенное оружие".
На этом статья заканчивалась.
— Всё! — констатировал я, в душе матеря по матери женщину-скорохода.
— Как это всё? — опять возмутилась девчонка. — А рядом с фотографией папы разве ничего не написано?
Оба на! Как же я раньше не посмотрел?!
Чёрно-белые газетные снимки, растиражированные способом офсетной печати, не отличались портретным сходством. Только зная конкретного человека, можно было сказать, он это, или не он.
Из тьмы, в которой угадывались очертания незнакомых приборов, проглядывали два светлых пятна: воротник белой рубашки да лицо Гелькиного отца. Типичный совок, технарь. В профиль высокий лоб, плотно сжатые губы, вздёрнутый нос с горбинкой. Выражение глаз скрывали очки. Умный зараза!
— Что ж ты молчишь? — Чудо в панаме дёрнуло меня за рукав.
— "На снимке инженер-конструктор комсомолец Сурен Синенко, принимавший участие в разработке новых приборов, награждённых медалями ВДНХ", — с расстановкой прочёл я и удивился вслух. — А почему Сурен? Он что, армянин?
— Это мой папа! — гордо сказала Гелька. — И никакой он не армянин. Его так назвали в честь Бакинского комиссара Сурена Григорьевича Осепяна...
— Оссподи, да что ж это мы такие худые?!
Бабушка вклинилась в разговор, будто бы никуда со скамейки не отлучалась. Захлопотала, засуетилась над Гелькой, как квочка сзывающая цыплят. Я глазом моргнуть не успел, а та уже нырнула ей под крыло и с аппетитом наяривала бутерброд с колбасой.
— Чьи ж мы такие красивые?
— Мамина с папой.
— И как же твою маму зовут?
Сказать что контакт был налажен — значит, ничего не сказать. Такое впечатление, что он был всегда. Будь Гелька на моём месте, она бы точно заревновала. Это я понял по виноватому взгляду. Ведь среди множества детских табу, которые непринято нарушать, особняком стоит монополия на чужую любовь.
Спору нет, девчонка она законная, но жрать, наверное, хочет больше, чем позволяет хорошее воспитание. Поэтому я решил не отсвечивать, не портить барышне аппетит, а сходить на разведку.
Благо, время тянулось ни шатко ни валко. Может быть потому, что на циферблате вокзальных часов отсутствовала секундная стрелка.
Смотришь вприщур — как будто навечно застыла, только взгляд отведёшь, а она — раз — и вперёд! С каждым таким рывком в душе нарастала тревога. До прибытия дальневосточного поезда осталось всего двенадцать минут, а ситуация в общем и целом, по-прежнему была аховой. Нет, мою мамку мимо Курганной не завезут. Чуть что, проводник поможет выгрузить вещи. Это его работа следить, чтобы пассажир не проехал нужную станцию. Но хочется, чтобы всё было как тогда, в прошлом моём детстве. Не нравится мне сегодняшняя альтернатива, а что делать? У девчонки кругом засада. Куда ей, с больной матерью?
Я только подумал о женщине-скороходе, и тут же увидел, как её выводят из центральных дверей вокзала двое в белых халатах: врач и, наверно, медбрат. У того что постарше, на левом нагрудном кармане зелёными мулине были когда-то вышиты инициалы. От стирки стежки разошлись, растрепались, и буквы стали похожи на росчерк в конце автографа. Мужики тихо переговаривались время от времени переходя на латынь. Первый всё время спрашивал, другой отвечал. Можно было понять, ху из ху. Оба, не напрягаясь, тащили по сумке, свободной рукой поддерживали больную под локоток. Сзади них упирался дед. Ему опять выпали книги. Я, было дело, порывался помочь, да какой из меня помощник? Не мешает и ладно. Гелька забыла про бутерброд, сорвалась с места, полетела галасвета, распахнув руки крестом:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
