Мы ушли и не пришли назад

Тут он, помнится, стал трубку набивать. А пока ее заряжал и раскуривал, я обдумал ситуацию еще раз, и мне она не понравилась.

— Дальше ты знаешь, какие варианты куда пошли. И получилось, как и мы предсказывали: демонстративный десант под зонтиком своей артиллерии удержался на плацдарме, пока не прибыло подкрепление. А в Озерейке, когда десантники ушли глубже, то потеряли поддержку с моря и оказались в кольце.

Тут я не выдержал.

-Иваныч, но ведь дело было чуть не так, и я тому свидетель. Высадить же должны были не только батальон Кузьмина и танкистов, нас на канлодках и тральщиках еще много сидело. Да, я слышал, что по плану танковозные баржи должны были как причалы использоваться, а они ярким пламенем пылают! И оттого якобы нельзя дальше высаживаться.

Но ведь высадка продолжалась! Да, костры издалека видны были, но 'Аджаристан' же ушел в сторону под гору Абрау, там его немцы не видели и не обстреливали, оттого и разгружаться начали без помех, двинули ребята Кузьмина, потом из 14 батальона пошла первая рота, затем вторая, и тут прибежал матросик с канлодки, передал приказ комбата вернуться на борт. Погрузились обратно и снялись. Тот, кто мне про это сказал, божился, что на пляже уже стоял и прошел по нему метров с полсотни, если не преувеличил. Забелин его фамилия, Толик, старший матрос. Погиб потом на мысе Любви. Я этого не видел, на 'Красной Абхазии' тушить пожар помогал, вместе с нашими артиллеристами.

'Абхазия'— то под огонь попала, но еще две канлодки и три транспорта могли там разгрузиться, либо рядом, либо через 'Аджаристан' как пристань!

И, глядишь, пошла бы музыка не та, Кузьмин уже не один бы Глебовку брал, а с нашей поддержкой, а кто— то прикрыл его фланги от удара, отчего плацдарм бы удержали. А потом какой-то не так горелый болиндер могли получше развернуть и из него пристань сделать.

Кто дал команду на отход? Штаб флота или Басистый сам решил?

-Штаб, конечно, но по радиограмме Басистого, что: 'Все пропало, шеф, гипс снимают, клиент уезжает!'

-Так подожди тогда ругать армейских, что не поняли морскую душу по своей сухопутной природе. План-то создали, но его не выполнили!

Хотя можно было, и я свидетель тому, что могли и остальных высадить, не полторы тыщи, а три-четыре! А еще тебе замечу, что если бы какой батальон горами вышел в западной окраине Новороссийска, то немцы могли его и не удержать, особенно, если 47 армия тоже навалилась у цемзаводов.

— Ты же должен понимать, что тогда-это не сейчас, когда мы уже совсем по-другому можем проводить поддержку десанта и с управлением куда лучше, поэтому вариант с основной высадкой в Станичке по тому времени лучший, а его пришлось заменять другим, а потом делать вынужденно.

-Иваныч, видел я это ваш лучший вариант и нахлебался им досыта. С февраля по апрель мы ломились через Новороссийск, и в этом месяце брали общежитие рыбаков и серый ЖАКТовский дом, и в следующем все также. Вся разница была в том, что в феврале он еще домом назывался, а в марте развалинами дома. В феврале еще наши группы могли проскочить в окно поглубже сквозь немецкую оборону, а потом и это стало невозможно. Так что мы под вашим чутким руководством все планировали ворваться в парк имени Демьяна Бедного, планировали.... А в начале апреля у нас в роте осталось 54 человека. В первой— сорок один, а в третьей, кажись, 28. Или 29, уже точно не вспомню. Во всем батальоне едва двести! Та же картина в двух других батальонах. И что ты сделаешь такими 'мощными' ротами? Нам потом еще 327 батальон придали, он тоже кончился быстро— в мае в нем осталось всего восемьдесят семь человек, считая всех, вплоть до медиков и артснабженцев. Третья рота и разведвзвод— всего по одному человеку на развод! В санвзводе и то четверо осталось, а уж как минрота с одним минометом двумя лейтенантами справлялась...И больше в роте никого и ничего. Это батальон по слабосильности комбриг Потапов поставил охранять берег, вот он и хранил. Только малую нужду с обрыва в море справлять было нельзя, а то немцы по разгружающимся кораблям торпеды запустят, и окажешься ты единственным в мире торпедированным краснофлотцем, которого немецкая торпеда на берегу достала!

И вроде с КП на девятом километре все видите, и поддерживаете, а результат-шиш да камыш от вашей поддержки!

И самое главное: отказ от высадки в Озерейке вышел не от того, что она была невозможна, а по каким-то другим причинам, решили, что не смогем, а Кузьмин и танкисты— ну, что же, случается...

Приказ не выполнен, и оттого ребята Кузьмина гибнут, а мы под долбанным серым домом землю носом роем! Чем Басистый -то мотивировал, почему высадка свернута даже после того, как канлодки без него догадались, как высадиться?

— Видишь ли, Федя, Октябрьский изначально считал, что район Южной Озерейки выбран неверно с точки зрения обеспечения боевой устойчивости десанта. И штаб флота полагал основным высадку и захват плацдарма в районе Мысхако, а посему считал выделенный наряд сил избыточным.

Не то, что Озерейский десант был отправлен на убой, это будет неправдой, но его неудача закладывалась изначально. И как раз, вполне об этом оповещенный, Басистый был суровой ошибкой как исполнитель. Там нужен был простой и решительный исполнитель, который бы выполнил план построчно и с точностью до запятой и, что характерно, вполне возможно, что общее количество потерь было бы по итогу меньше. А он рубил хвост кусочками! Почему его не наказали...Кто знает, может, за прежние заслуги в Феодосии.

-Ох, у меня аж сердце начало сжимать оттого, что подумал, кем мог стать в результате непонимания между флотом и армией...И так Вуковара хватило.

-Счастье твое, Федя, что ты всего этого на высоком уровне не видел. РККФ у нас всегда был "пасынком" и взаимодействию с флотом сухопутчиков просто не учили, они просто не понимали, что главное оружие десанта-это орудия кораблей. Ну не мог тогдашний флот обеспечить загоризонтную высадку и огневую поддержку на "длинном плече", вот просто физически не мог! А хотелось, очень сильно хотелось. Фактически ВСЯ история флота — история решения флотом задач, поставленных глубоко сухопутными военачальниками, не понимающими, и, что более страшно, не желающими понимать даже простейшие принципы построения флотских операций. Тут и сейчас не все хорошо. Но, извини, я тебя в это посвящать не имею права.

Мы еще потом поспорили, но я остался при своем. Меня не угнетали непонимающие мою душу генералы, хотя ряд десантов попали в сложное положение оттого, что при планировании их кто-то плохо рассчитал, когда высаженные соединятся с идущими наступление вдоль берега сухопутными войсками. Хотя надо быть честным и сказать, что не все так просто. Когда наш батальон высаживался в Вуковаре, до линии фронта по правому берегу было почти сорок километров. А десятого сентября сорок третьего бригада высаживалась в четырех местах, практически у линии фронта. В самом дальнем месте высадке— до фронта не было и четырех верст.

В обоих случаях -кровавая баня.

В словах Александра Ивановича мне виделось то самое перетягивание одеяла на себя, то, от чего нас так успешно отучали в начале службы. Может, я не прав, ибо в большие начальники не вышел и оттого не освоил науку лавирования между группами начальства.

Вернусь к вечеру шестого февраля, когда в 18.30 я устроился на палубе 'Красного Аджаристана', чтобы поменьше от ветра страдать. Точное время запомнилось, поскольку одним из трофеев под Туапсе были наручные часы. Через двое суток им наступил безвременный конец от попавшего осколка кирпича. Но пока они исправно стучали, и даже стрелки во тьме светились.

За полчаса до полуночи мы дочапали до причала рыбзавода и началась выгрузка. 'Аджаристан' выгружался на саму пристань, и 'Красная Грузия' пристроилась с другой ее стороны. Тьма кромешная, в спину бьет норд-ост. Он дул послабее, чем когда была предыдущая высадка четвертого числа, оттого и сил хватило на причал спрыгнуть, не будучи вымотанным тошнотою. Под ногами пружинили слабые доски настила. По району причала стреляла немецкая артиллерия, и явно не видя цели, так, для беспокойства. Немцы меняли установки прицела, поэтому взрывы двигались по берегу. Когда они приближались, жутко воняло чем-то горелым, но не похожим на тол. Видимо, в снарядах была какая-то взрывчатая смесь из разных эрзацев. Такое бывало, что если попадешь в воронку от такого памятника искусству замены, то можно было и отравиться. Я под Керчью артналет пережидал в подобной воронке, так меня в ней едва не стошнило. А ведь она была уже не свежая, а что было со мной, прыгни я сразу в нее после взрыва-нет на это ответа, только плохие предчувствия. При высадке темно было, и даже очень, но это я во тьме путался, а начальство все четко видело, и, как только я с причала сбежал, меня взводный за рукав поймал и нагрузил двумя коробками лент к 'максиму'. И их я пер с полкилометра, пока пулеметчики не отобрали обратно. Как только во тьме не грохнулся через какое-то препятствие или в яму не свалился— видно, кто-то за меня крепко переживал, не то мама, не то сестрички, не то Катя, к которой я пообещал вернуться и вернулся.

Наш взводный Тополев, видимо, во тьме видел, аки на свету. Тогда я думал, что такой талант выдается вместе со офицерскими знаками различия, когда взвод под начало получаешь, но, когда сам офицером стал, то обнаружил, что на офицеров военного времени эта льгота не распространяется.

Часам к трем мы получили приказ: в шесть утра атаковать по сигналу три красных ракеты. Артподготовка была совсем коротенькой, ибо не так много с собой артиллерии, привезли, да и не все успели на позицию поставить. Одно дело мне через разбитые дома шастать во тьме кромешной, а каково сквозь них протащить полковую пушку весом в тонну? Я это тоже представляю, потому что в ту ночь помогал и ее подтаскивать.

Потом выяснилось, что мы ненадолго упредили атаку немцев на нас (а это означает, что их перед нами явно до черта лысого). Про это мы узнали очень быстро, а кое-что уже после войны, что в планах командования на предстоящий день было выйти к его исходу дня аж на улицу Красноармейскую. А это всего-навсего прорваться до Западного мола. По карте это два с половиной километра птичьего лета, а пехом (это я много позже тоже проделал)-почти четыре. И, собственно, до конца города тоже не так много оставалось— вроде как восемь кварталов. Сил не так уже мало, но и не запредельно много: два батальона нашей бригады, куниковцы, которых придали нам, батальон из 165 бригады и штрафники. По числу почти что бригада, но артиллерии едва три батареи.

В общем-то это было головокружение от предыдущих успехов Куникова, и это сразу же сказалось. Продвижение составило от ста метров до почти ничего. Лучше всего получилось у штрафников. Бригаде придали знаменитую 613 штрафную роту флота. Она участвовала в большинстве десантов аж до устья Дуная и шла в самое пекло. Про нее даже всегда писали, как о героическом подразделении, только не указывали, что это именно штрафная рота, а просто '613 отдельная рота'. Там же был 688 отдельный штрафной взвод начсостава. Вот про него при моей жизни писали только в боевой документации.

В народе штрафбатом звались всякие штрафные подразделения, искупающие вину кровью, но на самом деле штрафные батальоны -это были места искупления для офицерского состава, и было их не так много, где-то по одному на фронт. Рядовые и сержанты искупали в штрафных ротах, которых было обычно несколько штук на армию. Ну, а флот в целом штрафном батальоне не нуждался, для этого хватало взвода начальствующего состава. Вот шестого и седьмого февраля они и имели наибольшее продвижение, а командир 613 роты Григорьев не ушел из боя даже дважды раненым. Он потом в нашей бригаде батальоном командовал, 142 и сводным, что попал на Эльтиген.

Но и остальные тоже задних не пасли, в атаку ходил наш начштаба батальона Савицкий, он тогда старшим лейтенантом был. Летел вперед, а я, грешный и два Ивана (Мартынов и Кожнев) его прикрывали, чтобы ничего с ним не случилось. Такой приказ у нас был. Нетипичное поведение для начальника штаба ОТДЕЛЬНОГО батальона, что по статусу приравнен к полку. Часто ли ходил в атаку начштаба стрелкового полка? По рассказам моих знакомых-нет. Разве что иногда, в особо тяжкой ситуации, так случалось.

А мы-морская пехота, у нас без удали никак невозможно, и краснофлотцы ей страдают, и начальники штабов. Савицкий же в атаку ходил и ранее.

Кстати, и ребята из 613 роты тоже. Ушел в самоволку, хлебнул в Поти чачи, устроил дебош и побоище, теперь с такой же доблестью немцев бьет в рядах славной шестьсот тринадцатой. Смыл кровью, а в августе опять в самоволке нализался и с патрулем подрался. И не узнал, идол, с пьяных глаз меня, вместе с кем только что в Новороссийске воевали: раз я с патрульной повязкой, значит, можно мне зубы пересчитать? А вот шиш, мы тоже не лыком шиты, скрутили и доставили. А потом рапорт комбригу написали, что просим этого дурня в трибунал не направлять, а наказать поменьше, а он уже в Новороссийске делом свои грехи отработает.

Комбриг Потапов нашей слезнице внял, Васька Зуев до самой высадки из нарядов не вылезал, а потом пошел в десант и погиб. Их группу высадили неудачно, под стволы пулеметов. Как он погиб, не знаю, но, если бы нам сообщили, что какой-то наш матрос голыми руками дот разломал и из тамошних немцев сердце вырвал, так я бы первый сказал, что это работа Васи Зуева и никого другого. Такой он был человек, которого нужно сугубо направлять, чтобы от него проблемы были у немцев, а не у своей комендантской службы и начальства.

Я рассказывал, рассказывал, а потом меня поразила мысль: а знают ли товарищи будущие, что такое вообще морская пехота, для чего она, откуда повелась и так далее. Поэтому я решил еще чуть-чуть сказать по первым дням на плацдарме, а потом предаться пояснениям.

Первый день наступления стоил нам шестидесяти убитых и двухсот раненых. Среди убитых был командир 14 батальона нашей бригады. Каитана третьего ранга Чебышева я не знал, может, даже ни разу и не видел за время совместной службы. Позднее слыхал, что был он из подводников. Летом сорок второго за какие-то грехи отправлен искупать кровью их, искупил, по службе продвинулся. Вроде бы даже его собирались снова вернуть на подводную лодку, но он до окончательного решения не дожил.

Но вообще убитый один из двух штатных комбатов, и раненый Григорьев (как командир ОТДЕЛЬНОЙ роты он тоже в ранге комбата)-это много. С учетом того, что командир 142 батальона пропал в Озерейке, и что с ним — никто не знал, то потери начсостава очень чувствительные. В Озерейке же бригада потеряла тысячу двести человек.

Возможно, шестого комбат Кузьмин еще воевал, ведь мне незнакома хроника их боев в окружении. Сильно позднее узнал, что он при выходе к своим был ранен и попал в плен. Потом совершил побег и вышел к своим. Увы, попавших в плен командиров зачастую ждала судьба 'смыть кровью' то, в чем, может, и не был виноват. С учетом того, что мне рассказал Александр Иванович, он не виноват вдвойне. Но тогда про штабные игры никто не сказал, потому комбат был зачислен в штрафную роту, воевал в ней и умер от ран, полученных в бою, где-то на Центральном фронта. Мне так рассказывали, причем упоминали, что он даже числился расстрелянным в плену. Якобы наши херсонские подпольщики потом передали его орденскую книжку и партбилет, а также рассказали про его расстрел. Но, может быть, они же вписали его в списки расстрелянных, а самому комбату дали документы простого рядового, а затем информация для немцев стала информацией для нас? Подпольщики же тоже гибли в лапах гестапо, потому тот, кто знал точно, мог погибнуть, а кто не точно — остался жить и рассказал, что знал.