Все дороги ведут в Геную

— Тарди, — ответила Марта, которая не смогла подобрать выражений для решительного отказа, настолько ее поразила наглость собеседника.

— Если Тарди, значит точно больше десяти. Но меньше пятидесяти, тогда бы с тобой говорил кто-нибудь из Фрегозо или Адорно.

— Ты... Ты круглый идиот! — пришла в себя Марта, — Что такого ты можешь сделать, чтобы на ровном месте дать тебе триста флоринов? Тебя дешевле застрелить прямо здесь! Да за пять флоринов тебя закопают в подвале гостиницы, а за десять выкопают, засыплют известью и закопают еще раз! — прокричала она, размахивая кинжалом.

— Могу помочь тебе скрыться. Могу подготовить тебе надежное место в Генуе, где тебя никто не найдет и искать не будет. В отличие от гостиницы, ха-ха. Могу организовать любой маршрут и любую легенду, тебе даже на улицу выходить не придется. Могу пустить других по ложному следу. Могу сфабриковать твою трагическую гибель. Достаточно?

— Сукин сын! — выдохнула Марта. Кинжал не влез в ножны, руки у нее дрожали.

— Я, конечно, не настаиваю, двести флоринов больше, чем ничего.

— У меня нет трехсот флоринов. И двухсот тоже нет. Они не отдают мне деньги, — призналась Марта, — Они хотят видеть юридически значимое доказательство смерти Маркуса.

— Тогда четыреста, и я помогу тебе получить деньги. Согласись, остаться без четырехсот флоринов не так печально, как остаться без десяти тысяч.

— Жалкий зубодер, ты совсем обнаглел? — Марта подошла к сундучку со своими вещами и вытащила оттуда аркебузу, приклад которой был украшен цветными гвоздиками, — У тебя не было столько пациентов, сколько я убила мужчин! Ты будешь не вторым и даже не сто вторым!

— Я же не прошу деньги вперед, — вздохнул Бонакорси, — если ты не доверяешь мне, может быть, маэстро Горгонзола вызовет больше доверия?

— Он тоже здесь, в Генуе?

— Да. Как раз его мастерскую я предлагаю тебе как убежище. Собирайся. Сразу у выхода — закрытый паланкин.

Мастерская художника, в отличие от гостиницы или монастыря, не говоря уже о жилых кварталах, это такое место, к которому требования общества, касающиеся конформизма, сильно занижены. В мастерскую могут привозить в любом количестве любые материалы — мрамор, бронзу, ткани. В мастерской могут устроить литейную и сжигать немыслимое количество дров каждый день. В мастерской могут строить корабль на колесиках или дракона на шагающих лапах. В мастерскую могут приходить люди из всех слоев общества и всех возрастов — от богатых заказчиков до нищих претендентов в подмастерья. Даже если на огонек заглянут ведьмы с шабашем, видавшие виды соседи и ухом не поведут.

Художнику, в отличие от ремесленника, позволено многое. Его не контролируют гильдии. Он может работать ночью. Ему простительно бывать пьяным и устраивать глупые розыгрыши. Ему не завидуют, когда он вдруг становится богат, потому что слишком часто богатство творческого человека сменяется бедностью. Его не осуждают за резкие вспышки эмоций и за периодические депрессии. Все почему? Потому что непреходящей жизненной ценностью считается стабильность бытия, бережно передаваемая от поколения к поколению, которую Бог не даровал творческим людям.

Горгонзола вписался одним из проектировщиков и ответственных производителей работ в недавно начатое францисканцами строительство Базилики святейшего Благовещения. Под мастерскую он снимал дом неподалеку. Поскольку строительство шло по-средневековому неспешно, он занимался всеми возможными подработками, связанными с живописью, скульптурой и архитектурой. Конечно, не один, а с уже сработавшейся за год бригадой из своих родственников и местных специалистов.

— Они боятся поверить, что Маркус мертв? — переспросил Горгонзола, — тогда пусть они поверят, что он жив. Но это тебе будет дорого стоить.

— Ты вызовешь его дух? — вздрогнула Марта.

— В некотором роде. Маркусом будет он, — Горгонзола указал на Бонакорси.

— Я? — удивился тот.

— Если бы под рукой не было тебя, я бы не стал и начинать. Но ты в некотором роде его ученик, некоторые его жесты и фразы ты копировал все те годы, пока был лейтенантом стражи в Ферроне.

После битвы при Мариньяно, Маркус провел некоторое время в многократно уже упомянутой Ферроне — маленьком городке на венецианской территории. Его задачей было навести там порядок, с чем он успешно справился, перетряхнув всю управленческую структуру. Пользуясь случаем, начинающий уличный зубодер Бонакорси поднялся при Маркусе до лейтенанта городской стражи, на каковой должности и провел больше четырех лет, вернувшись к медицинской практике после очередной смены власти в городе.

— Но разве я внешне похож на него?

— Не очень, но мы сделаем, чтобы был похож...

— Нет! Не надо лить на меня кипящее масло!

— Я сделаю маску на половину лица, которая будет точь-в-точь как ожог у Маркуса.

— А остальное? — удивилась Марта, — Маркус был на два дюйма выше, у него был не такой нос, другие уши, совершенно не такой взгляд, другая походка, волосы заметно светлее. По его рукам было видно, что он часто стреляет из порохового оружия, а у нашего актера руки врача.

— Это все решаемо, — ответил живописец, — Зато глаза тоже серо-голубые, похожий овал лица, телосложение не сильно отличается. Я бы не взялся сделать Маркуса из круглолицего и кареглазого толстячка.

— Но в Банке есть люди, которые видели живого Маркуса.

— Когда? Семь-восемь лет назад? Антонио не будет похож на Маркуса, который провалился в ад тогда и вылез сейчас в таком же виде. Он будет похож на Маркуса, который прожил восемь лет, полных событий, и не заинтересован, чтобы его узнавали.

— Рискнем? — спросила Марта.

— Рискнем! — ответил Бонакорси.

— Это будет стоить тысячу флоринов, — сказал Горгонзола.

— Согласна, — махнула рукой Марта. Других вариантов у нее не было, она бы согласилась и на две. Горгонзола заломил бы и три, но он не знал, насколько велико это наследство.