Я выбираю тебя

Она коротко, деревянно кивнула.

Корво ощутил себя мерзавцем.

— Нельзя, — ответил он тихо, стараясь тоном смягчить смысл. — Пойми, ты появилась слишком внезапно. В плохое время. В твою сторону и так будут смотреть косо. Вспомни Нотту — она чуть зверьё не натравила, потому что сразу начала тебя подозревать, а уж она-то самая спокойная из охранителей, потому что сильнее её никого тут нет. А засланцы? Они то среди алонкеев поживут, то среди островитян, насмотрятся на всякое — и даже здесь, между своих, начинают сомневаться в каждой тени.

"Умная дверь" с глухим шипением встала на место, и на секунду они оказались в полной темноте. И Корво с ошеломляющей чёткостью ощутил, как заледеневшие пальцы снова выводят на его ладони короткий вопрос.

"А ты?"

Ему почудилось, что весь мир исчез, и их осталось только двое — посреди мира, посреди океана, в сердце ненастоящего острова, рука об руку.

Вспыхнул свет. Тея смотрела сверху вниз, стоя на ступень выше — испытующе, прямо, и светлые её глаза были точно сделаны из живого янтаря острова То и из солнечного света.

— Я всего лишь библиотекарь, — ответил Корво сипло. — Моя забота — книги, не люди, судить — не моё дело. Я отведу тебя к Альбетайни. Но позже. Постарайся не делать глупостей. Обещаешь?

Она, разумеется, промолчала, но наконец отпустила его ладонь; почему-то казалось, что это означает "да".

Темнота и тишина никогда не покидали длинные, извилистые туннели Острова, но отступали на время. Стоило кому-то нарушить опустошительный покой этого места — и оно оживало. Потолок, откликаясь на тепло и движение, начинал источать мягкое сияние; стены словно бы стекленели, и за ними проступали пейзажи неведомые и странные, и днём можно было увидеть звёзды, а ночью — солнце. Но лишь только стихали шаги, и снова всё погружалось во мрак и безмолвие, пронизанные запахом чистой ткани и лекарственной сладости.

Но не сегодня.

Несмотря на ранний час, Приют гудел и содрогался. Рокот множества голосов, опасливые шёпоты и взбудораженные вопли, топот, гам и отдалённые взрывы — звуки сливались в дикарскую, неукротимую мелодию, эхом отдавались внутри, заставляя Тею удивлённо оглядываться, а Корво — морщиться.

— Дети, — пояснил он мрачно. — Обожаю детей. Минутное затруднение превратят в катастрофу, а всеобщую беду — в балаган, и скажут, что так и было. Сейчас, спорю на четырнадцатый том дневников Зилота Зануды, эти чудовища пытаются выломать двери, чтобы проникнуть в зал. Не то чтобы я их осуждаю; сам таким был. Но...

Тут грохнуло особенно громко, и Корво невольно замолчал, выжидая. Тея нетерпеливо подалась к нему.

И — правую ладонь обожгло призрачным прикосновением, слишком ярким ещё воспоминанием.

— ...но двери всё-таки жалко, — быстро закончил он, машинально сторонясь. — Хорошие штуки, прочные, красивые. Теперь таких не делают.

Туннель тем временем вильнул, закрутился плавной спиралью, нырнул вниз широкими, подсвеченными изнутри ступеньками — и разросся вдруг до размеров зала, способного без усилий вместить человек сто... правда, сейчас помещение казалось тесноватым, ибо вмещало раза в полтора больше. Они набились сюда как рыбы в бочку — дети от пяти лет и старше, угловатые подростки и почти-что-взрослые оболтусы, которых от наставников отличало лишь нечто неуловимое, свежее, придурковатое, самоуверенное и потерянное. У дверей в противоположном конце образовалось свободное пространство; там стая воинственных храбрецов готовила очередную атаку.

— Значит, так, — командовал серый, почти бесцветный мальчишка с пугающе чёрными глазами, который парил над толпой, растопырив руки. — Сначала Йонас сделает двери холодными: холодное легче бьётся. Потом Аурика покричит на них, чтобы расшатать. А потом Мирва...

— Да-да, — раздался зловеще ласковый голос. — Что же сделает Мирва? Расскажите, будьте любезны, мне тоже интересно.

Корво заложил руки за спину и начал медленно спускаться в зал, многозначительно зыркая по сторонам. Разом стало как-то просторнее; дети равномерно распределились по стенам и потолку, некоторые даже умудрились незаметно провалиться сквозь землю.

— Чёрная Птица...

— ...так разве не все наставники уже внутри?

— ...говорили же, что он в библиотеке?

— ...сам дурак! Не пихайся!

Загорелая девочка-южанка с короткими волосами пискнула и попыталась спрятаться за своего рыжего приятеля. Тот смущённо потупился; по мягкому серому полу вокруг него расползлась изморозь.

— Значит, Мирва, — всё тем же нехорошим тоном произнёс Корво, останавливаясь перед ними. Девчонка мелко задрожала. — Йонас... — рыжий прикусил губу. — И Аурика. — Толстушка с мелкими кудряшками, которая пыталась затесаться в толпу, застыла как вкопанная. — После Совета — в библиотеку. Каждый перепишет по манускрипту со второй полки.

Во взглядах всех троих отчётливо читалось, что лучше б они как-нибудь тихо и мирно поймали для Нотты нового кракена или, скажем, завоевали пару-тройку островов на досуге, но возразить никто не осмелился. А Корво шагнул было к дверям, но потом точно спохватился и замер на полушаге.

— Да, кстати, Маки-Велли, твои способности я оценил по достоинству. Прирождённый вдохновитель и направитель, просто прирождённый, — кивнул Корво сам себе. — Перепишешь два манускрипта. И если я увижу хоть одно исправление...

Он красноречиво умолк. Серый парень сглотнул — и медленно, по спирали, как осенний лист, спустился на пол.

— Опять-снова мальков запугиваешь?

Голос был весёлый, дружелюбный и звонкий, но Корво ощутил глубокое, всеобъемлющее, ничем не объяснимое желание потихоньку ретироваться следом за особо благоразумными воспитанниками. Останавливало его только одно... точнее, только одна: Тея. Оставить её лицом к лицу с Костомару Бессмертным было бы слишком жестоко, даже если она действительно явилась на Остров с недобрыми намерениями.

— Запугаешь их, пожалуй, — ворчливо откликнулся Корво, не торопясь оборачиваться. Вместо этого он крепко взял Тею за руку и предупреждающе сжал. — Привет тебе, Коста-Ещё-Разок. Когда это ты успел вернуться?

Воспитанников в зале сильно поубавилось.

— Да вчерашнего дня вот. Ещё перед стариком не отчитался... Теперь и не отчитаюсь.

Он наконец-то выступил на свет; темнота до последнего цеплялась за него, точно не желая отпускать — обнимала широкие плечи, ласково гладила по волосам цвета земляного ореха, пряталась в складках простых одежд из некрашеной ткани. Но Костомару — не иначе как по давней привычке обижать влюблённых в него — стряхнул её не глядя, заулыбался широко, белозубо и шагнул вперёд, явно намереваясь в знак приветствия облапить Корво.

"Во имя старой дружбы, мира на островах и сохранения авторитета", — напомнил тот себе и стоически вытерпел богатырские похлопывания по плечам и объятия, сокрушающие рёбра. Ладонь Теи, впрочем, не выпустил; от взгляда Костомару это не укрылось.

— Кто такая? Откуда будет?

— Не твоё дело, — невежливо ответил Корво. — Скажи лучше, последние новости слышал?

Костомару помрачнел; его яркие голубые глаза потемнели, точно помутнело весеннее небо перед дождём.

— Да тут и глухой-безухий услышал бы. Дурные-то вести летят быстрее бури. Думал, хоть высплюсь с дороги. А... — он махнул рукой. — Чего уж тут. Коли год не задался, так до новой осени на лад не пойдёт. Зима у нас сам знаешь, какая была.

— И не напоминай. Кстати, далеко плавал?

— На Валуту, а оттуда к югу. Птица насвистела, что завёлся там один колдунишка, подмял под себя островок. И сам-то плюгавый, и земли у него с ноготок, а шуму-то, шуму.

— И как?

— Ну, знамо как — ножом по шее и в воду. Впервой, что ли. Колдун он или нет, а всё ж не бессмертный.

— Куда ему до тебя.

— Вот и я о том же...

Беседуя так, они наконец миновали двери и вошли во второй зал. Тот оказался куда больше первого — и куда светлее. Живой рисунок на своде имитировал ясное небо, по которому носило от края до края перья облаков и крылатую живность; если не приглядываться, то вовсе казалось, что потолок тут прозрачный, и выдавало обман лишь то, что ни птиц таких, ни насекомых отродясь не водилось вокруг Небывалого острова. Половину зала занимали разноцветные круглые столы, а другую — ступени, образующие нечто вроде амфитеатра. Сейчас здесь собралось около сотни человек, в основном постарше, но встречались и молодые. Самым юным среди всех выглядел Костомару, будто бы вчерашний воспитанник, но это впечатление было обманчивым: уважительно поприветствовать его поднимались люди почтенные, убелённые сединами. И хотя атмосфера царила мрачная, подозрительная, многие желали перекинуться с ним словом-другим, чем и воспользовался Корво. Оставив приятеля объясняться с рогатой женщиной в зелёных одеждах, он вместе с Теей незаметно пересёк зал и пристроился на ступени в левой части амфитеатра. Та молча села рядом, а затем подбородком указала на Костомару.

— Легко отделались, — шёпотом пояснил Корво. — Он ведь только на вид простофиля... Как думаешь, сколько ему лет? Ну, угадай.

Тея прикусила губу, размышляя, а затем показала на пальцах двадцать.

Коста, точно почуяв, что о нём говорят, обернулся, но, не углядев ничего подозрительного, возвратился к беседе.

— Бери выше, — усмехнулся Корво, чувствуя себя в некоторой степени отмщённым за недавний эпизод с подсчётом лет. — Его ведь недаром зовут Бессмертным. Он почти тридцать жизней прожил на островах, то среди людей, то между алонкеев; говорят, что ему уже далеко за двести, но сам он, понятное дело, не считал. Костомару не стареет, и раны на нём заживают в мгновение ока. Я, сознаюсь, раз или два уже заимствовал у него дар, чтобы омолодиться, а то за воспитанниками не угонишься, — признался он. — Да и обидно было бы помирать и оставлять библиотеку, я только-только с редкими наречиями справляться стал... Ну, да не обо мне речь. Знаешь, какое у него прозвище?

Тея мотнула головой и выжидающе уставилась на него; кажется, ей было действительно интересно.

— Коста-Ещё-Разок, потому что неизменно, возвращаясь в Приют, он зарекается "ходить в люди": мол, наелся уже подлости и зла, хочется ему спокойной старости, уважения, учеников личных. А потом его опять уговаривают стать засланцем и уплыть куда-нибудь к Номосу на рога, и Коста говорит: "Ладно, ещё разок-то можно". И так уже лет сто.

Тея прыснула со смеху, прикрывая рот ладошкой. А Корво с подозрением оглянулся на приятеля и, придвинувшись к ней ещё ближе, зашептал:

— Вообще-то у него два прозвища, но второе он ненавидит люто. Злые языки зовут его Коста-Ни-Разу, потому что, как говорят, с женщинами у него не ладится. Даже влюблённые по уши воспитанницы сбегают, стоит только его получше узнать. И ведь он неплохой парень, веришь ли, — вздохнул Корво, в глубине души искренне сочувствуя другу. — Вот только идеалист до самых печёнок. И с везением у него не очень: если уж что-нибудь ляпнет — так невпопад, сделает — обязательно в лужу сядет. Единственное, пожалуй, что у него без осечек выходит — это убивать. И вся его жалостливость в критический момент пропадает. Так что держись от Косты подальше, — заключил Корво. — Добрый-то он добрый, но если засомневается в тебе — у него один способ: ножом по горлу и в воду, бессмертных ведь нет.

"Кроме него", — добавил он про себя. Вслух сказать почему-то побоялся; старший наставник Альбе тоже казался вечным, а ведь погиб же...

Между тем люди продолжали прибывать. И хотя этот зал был намного больше и светлее предыдущего, вскоре появилось ощущение, что он забит под завязку, потому что всякий, кто проходил через широкие раздвижные двери, был особенным. Не просто выглядел как-то чуднС, а словно бы хранил сокровенную тайну; мог рассказать о себе тысячу историй и ни разу не повториться; обладал властью, силой и знанием. И само пространство вокруг этих людей изменяло свойства и суть, точно откликаясь на их необыкновенность; каждый шёл точно в мыльном пузыре, окружённый собственным миром со своей правдой.

Корво сглотнул, вновь ощущая подспудную неуверенность. Потому-то он и не любил больших собраний — тут ему не хватало пустоты... Тея тоже нервно заёрзала и обхватила себя руками, точно пытаясь отгородиться от всех.

И — робко, будто ища защиты, придвинулась к нему.

— Наставники, — вполголоса пояснил Корво, чувствуя себя в некотором роде польщённым сим неожиданным актом доверия. — А ещё охранители, засланцы и странники. Здесь нет ни одного человека или алонкея, который не обладал бы редким, удивительным даром — ну, может, кроме меня. Альбе говорил, что все мы — самоцветы: воспитанники — необработанные камни, которые огранит время и опыт... И как тебе сокровищница с величайшими драгоценностями Небывалого острова, а может, и всего мира? Приглядела себе что-нибудь?

Тея странно посмотрела на него с прищуром, точно он ляпнул какую-то непристойность или глупость, но реакции так и не дождалась — и равнодушно пожала плечами. А створки дверей вновь разъехались в стороны, впуская уже знакомую широкоплечую охранительницу в красном, Нотту. Только войдя, она вдруг остановилась, развернулась — и согнулась в глубоком поклоне.

Разговоры мгновенно смолкли.

Корво внутренне подобрался.

"Так она не шутила насчёт старух?.."

...они появились одновременно — две ветхие женщины, обнимающие друг друга, как сёстры. Та, что шла слева, была облачена в светло-зелёные одежды, расшитые по подолу и рукавам серебряной нитью, а в её седых волосах пламенели цветы илим-нар, что растут лишь среди мёртвых камней и увядают сразу же, стоит их сорвать. Вторая старуха была на целую голову выше и носила наряд из тонкой кожи, изобильно украшенный тёмным металлом.

Нотта-Кракен резко распрямилась — точно развернулась тугая пружина, и её громкий голос заполнил зал:

— Думаю, все уже знают, какое гор-рре постигло нас — и ради чего мы собрались здесь. Все мы! Даже Благая Вердад и Великая Урда-Тапу нынче с нами вместе скорр-рбят и гневаются...

Старуха в зелёном хлопнула её по плечу, и Нотта тут же почтительно умолкла.

— Ну прямо уж — скорбят, — вздохнула между тем старуха. Удивительным образом её слова разносились по всем уголкам, хотя говорила она тихо. — Однако и радоваться нечему.

— Покажите Альбе, — так же скрипуче и негромко добавила вторая.

Тут же по залу словно волна прокатилась. Те, кто находился ближе к центру, засуетились, заметались; те, кто был подальше — поднялись со своих мест, чтобы лучше видеть происходящее, но никто не произнёс ни слова. Раздвинулись сами собою стулья и столы, образуя неширокий круг, и из-под потолка, из-под серых облаков, которые вовсе не были нарисованными, стала медленно опускаться неширокая прямоугольная платформа, вполне достаточная, чтобы на ней разместился один человек. Собственно, он и находился там — Альбетайни Добряк.