Это опять был не сон. Я закрыл глаза всего на несколько секунд. До чего же все стало рационально — мало того, что делать ничего не надо, так еще и время почти остановилось. Это сколько ж всего успеть можно!

Сон закончился, а глюки остались. Обступили, смотрят. Тот, что в халате цвета морской волны, в очках — он у них самый главный. С одной стороны ему показывают какие-то графики, с другой держат планшет, в готовности начать записывать каждое его слово. Даже неудобно, что меня навестил такой высокопоставленный глюк, а я разлегся тут как барин.

— Лежите спокойно, господин Свердлов, — говорит он. — Как вы себя чувствуете?

— Как живой.

— Вот и хорошо. Сейчас я вас осмотрю, а потом отвечу на ваши вопросы. Мне сказали, что вы хотели меня о чем-то спросить.

С меня снимают одеяло. Теперь я точно вижу, что руки и ноги у меня на месте. И балахон на мне тот же самый. Его задирают, и я вижу потрясающие вещи. Нет, это не сквозная дырка, как я предполагал. Посередине живота разрез, заштопанный скрепками из степлера. Края прилегают друг к другу неровно. На них запекшаяся кровь. По бокам из живота торчат пучки трубок с мешочками на конце. Сюрреалистическое зрелище. Я стал похож на инопланетянина, осьминога, биоробота. Снизу трубки, сверху капельница.

Глюк, оказавшийся доктором, внимательно рассматривает разрез, аккуратно щупает его, удовлетворенно качает головой.

— Очень хороший шов, — говорит он. — Итак, господин Свердлов, вы, наверное, хотите узнать про операцию.

— Это вы меня оперировали?

— Да.

— Так вы отрезали мне желудок или нет? Мне обещали, что его отрежут.

— Желудок удаляют только в крайних случаях. У вас это было не нужно. Он даже не уменьшился в объеме. Я только немного подровнял края язвы и зашил ее. У вас очень хороший здоровый желудок.

— Не подумал бы.

— Однако это так. Не часто приходится держать в руках такой здоровый желудок.

— Почему же он тогда болел?

— От нервов. Все разговоры о том, что язва бывает от неправильного питания или от каких-то бактерий — ерунда. В вашем случае уж точно. Только от нервов. Вы где работаете?

— Нигде. Безработный я.

— Вот и причина. Вы очень много нервничаете. Во время операции я видел несколько рубцов. У вас уже несколько раз были прободения язвы, а вы их перенесли на ногах, не умерли. Такое бывает только у очень здоровых людей.

А ведь я считал, что у меня железные нервы, а желудок больной. Оказывается, все как раз наоборот. Я помню, несколько раз у меня уже были похожие симптомы. Через недельку проходило. Значит, это все-таки были прободения язвы. Надо же!

— Может быть, и сейчас бы само прошло.

— Нет. На этот раз у вас кишечник оторвался от желудка. Это случилось пару дней назад. Вы должны были умереть еще тогда. Но у вас действительно потрясающее здоровье.

Вот почему мне всю прошлую неделю еда в прок не шла. Она в кишечник не попадала. От одной мысли об этом становится мерзко.

— Сколько меня здесь продержат?

Доктор неопределенно разводит руками.

— Пока не заживет. Приблизительно месяц. Может меньше, может больше.

Вот тебе и съездил на Пасху в Лейпциг. Впрочем, этого следовало ожидать. Конечно, во всем есть своя хорошая сторона. Например, очень удачно, что мне, наконец, вырезали язву. Это давно надо было сделать, но все некогда. Отдохну немного под цветные глюки. Я ведь никогда не лежал в немецкой больнице. Я вообще никогда не лежал в больнице больше недели. С каким бы диагнозом меня не клали в больницу, я всегда проводил там ровно неделю. Сейчас мне светит больше. Но как же это не вовремя! Всегда оно так. Мне надо искать работу, виза истекает, а меня на месяц кладут в больницу, да еще и велят не волноваться.

От этих размышлений меня отвлекает медсестра. "Вам звонят, — говорит она. — Только говорите недолго — это служебный телефон". Она дает мне трубку. Слышу Мишин голос.

— Привет! Что там у тебя? — говорит он. — Мне твой друг позвонил, говорит, что ты заболел. Как себя чувствуешь?

— Отлично. Я живой.

"Живому все хорошо". Как близок мне сейчас фильм "Формула любви"! Когда освобожусь, непременно пересмотрю.

— Звучит оптимистично. Что, было настолько серьезно?

— У меня оторвалась кишка. Мне ее пришили.

— Это действительно серьезно. И надолго это у тебя?

— Может, да. Хотя, не хотелось бы. Но на Пасху я, кажется, к тебе не приеду.

— Это я уже понял. Ничего, в другой раз приедешь. Тебе, наверное, уход какой особый будет нужен. После больницы тебя, наверное, в санаторий отправят?

— До того ли мне? Нет, наверное.

Медсестра смотрит на меня очень многозначительно. Приходится завершить разговор.

— Вообще-то по служебному телефону звонить не положено, — говорит она. — Мы можем поставить вам телефон за отдельную плату.

— У меня есть мобильный телефон.

— Включать мобильный телефон в больнице запрещено — он может внести помехи в работу медицинского оборудования.

Не так уж мне нужен телефон. Мне звонить некому. Да и денег у меня нет. В последнее время мне было никак не дойти до банкомата, так что кошелек у меня пустой. Ладно, обойдусь без телефона.

Осматриваюсь.

Койка — сложная металлическая конструкция с множеством колесиков и рычагов. С их помощью кровати можно придать любую форму.

Палата большая. Здесь можно поставить еще как минимум две такие койки. Но пока тут кроме меня никого нет. Конечно, кому охота болеть в Пасху?

Ощущения странные. Собственно, я вообще ничего не чувствую. Дышать сложно. Полной грудью не вздохнуть: скрепки, которыми я зашит, впиваются в живот. Это не то, чтобы больно, но неприятно. С ужасом думаю о том, что будет, если я чихну, закашляюсь или заикаю. И без этого время от времени я, кажется, пытаюсь выдохнуть и вдохнуть одновременно, скрепки режут живот, я не могу дышать и не знаю, что с этим делать. Что это? Может, это я как раз икаю. Нет, вроде бы, не похоже.

До чего неестественно выглядят эти скрепки в животе! Надо бы не сшивать шов степлером, а поставить обычную молнию. На случай дальнейших операций это было бы очень удобно и практично.

Странно изменился ход времени. Если мне кажется, что прошло несколько часов, то оказывается, что не прошло и минуты. Но стоит мне задуматься над простейшей мыслью, то вдруг оказывается, что уже наступил вечер. Привычных временных ориентиров больше нет: я ни ем, ни пью, не хожу в туалет. Когда просто так лежишь на кровати, понятие времени вообще теряет всякий смысл, если не смотреть ни на часы, ни на солнце за окном.

В палате тушат свет, желают мне спокойной ночи, напоминают, чтобы вызывал врача в случае чего. Вот сейчас бы и поспать нормально. Много-много цветных снов можно увидеть за одну ночь.

Спать, однако, оказывается неудобно. Нос заложен. Попытки организма вдохнуть и выдохнуть одновременно учащаются. Сглотнуть невозможно — от каждой попытки в движение приходят все внутренности. Только не хватало, чтоб меня стошнило. Желудок пустой. Если стошнит — он выйдет через рот, и его придется запихивать обратно. Горло чем-то заклинивает. Повернуться не получается. Мешает капельница. Из-за нее шея затекла. Иголка проходит сквозь горло и мешает дышать. Нажимаю на кнопку и на сонный ответ из динамика жалуюсь на иголку в горле. Мне советуют спать и не думать про глупости. Ничего себе глупости! Ну, ладно. Придется дотерпеть до утра, а там уж я все им скажу.

Утром ко мне приходят медсестры.

— Что вам такое приснилось про иголку в горле?

Показываю на капельницу:

— Она мне горло проткнула. Очень неудобно. Мешает дышать.

— Скажете тоже! Как это иголка может горло проткнуть?! Она маленькая совсем, в вену воткнута. А дышать вам не она мешает, а зонд.

Только сейчас обнаруживаю, что мне в нос вставлена пластиковая трубочка, уходящая через горло вглубь организма. Вот отчего у меня внутри все переворачивалось, когда я пытался сглотнуть. И вот почему нос заложен. И кто же до такого додумался?! А если б я ее перекусил? Чем перекусил? Носом что ли? Совсем голова не соображает. И как мне могло прийти в голову, что у меня в горле иголка? Самому смешно от таких глупостей. Но смеяться нельзя. Трубка в носу и скрепки на животе мне этого ни за что не позволят. Зато теперь я понял, отчего мне порой хочется одновременно выдохнуть и вдохнуть: это я так зеваю. Глубоко вдохнуть не могу, а выдохнуть не дает зевота.

— Это зачем?

— Чтобы следить за балансом веществ в желудке.

— А по-другому за ним следить нельзя? Я же не вяленая рыба, чтоб меня на веревочку насаживать.

— Нет, — отвечает медсестра, — без разрешения доктора убрать зонд я не могу. Вы уж потерпите до завтра. Это ведь не долго.

Ей, конечно, не долго. А мне целые сутки жить с зондом в носу. Вчера я его не заметил, потому день пролетел легко. А как я это воскресенье переживу, зная, что сквозь меня протянута трубка.

Медсестра делает мне укол от пролежней, натирает каким-то маслом. Это приятно. Выходит, что, несмотря на все эти трубки и капельницы, во мне осталось что-то человеческое. Значит, со временем у меня все будет хорошо.

— Можно не заливать в меня столько обезболивающего?

— Отчего же?

— Я очень глючу.

— Это же хорошо! — усмехается медсестра. — Некоторые специально тратят деньги, здоровьем рискуют ради этого.

И действительно, чего я волнуюсь? Уж не дадут мне тут свихнуться. Зато посмотрю настоящие цветные глюки, на которые наркоманы тратят все свои деньги. Делать-то мне все равно нечего. Как раз время убью. А глюки потом можно будет использовать в каких-нибудь рассказах. Никто ведь не узнает, что это я не сам придумал.

Мне разрешают сесть. Теперь это довольно сложная процедура. Надо подобрать все трубочки, что у меня отовсюду торчат, двигаться медленно и осторожно, чтобы чего-нибудь не оторвать. Медсестра спрашивает, не кружится ли у меня голова. С чего бы? Тут ведь не высоко, да и трубки все эти ничему кружиться не дали бы. Нет, голова у меня не кружится — сижу нормально. Медсестра предлагает встать. Ну, это уж перебьются. Как я буду стоять, если через меня протянута трубка? Я шевелюсь — она тоже шевелится. Нет, пока из меня все это не вытащат, я вставать с кровати категорически отказываюсь.

Официальные мероприятия на сегодня закончены. Можно спокойно предаться грезам наркоза, глядя на монотонное капанье в трубочках моего жизнеобеспечения.

Как глупо проходит жизнь. Чем больше свободного времени, тем меньше успеваешь. За пару месяцев вынужденного безделья можно было бы написать роман или диссертацию, съездить в Вену и в Прагу, совершить научное открытие, познать истину и постичь суть вещей. А что я сделал? Только, вот, разболелся. Интересно, как это изменит мою будущую жизнь? Стану я лучше или мудрее? Доктор говорит, что я должен был умереть, но я не умер, и теперь, наверное, не скоро умру. Это случайно так получилось или в этом был какой-то смысл, какой-то намек, предупреждение или предостережение? Мне, атеисту, и думать такое глупо. Но сейчас можно — это не мысли, а бред, возникающий в моем воображении под действием ядреного немецкого наркоза. Так почему я сейчас лежу на этой хитрой кровати с разными рычагами, под теплым одеялом, а не в холодном морге? Просто повезло? Кстати, повезло ли? Я уж надеялся, что работу искать не надо будет. Выходит, что придется. И неизвестно, надолго ли мне язву вылечили. Ведь не первая она у меня, значит, и не последняя. Может, кто-то мне намекает, что я что-то делаю не так, судьбу не так понимаю, отлыниваю от своего призвания? Вот, поправлюсь — обязательно напишу про это роман. Только глупости все это — никто мне ничего не намекает. Слишком уж я незначительный персонаж, чтобы сейчас кто-то стал тратить время на невнятные намеки. У ангельской братии сейчас другие заботы: они все заняты войной в Ираке и подготовкой Пасхи. Потому я и не умер, вот оно — простейшее и очевидное объяснение: на том свете просто затерялось мое личное дело. Я ведь переезжал из страны в страну, менял работу, прописки. Все менял, у меня даже имя в страховой карточке не такое, как в паспорте. А там сейчас суета — массу иракцев оприходовать надо. Вот мое досье и затерялось. Пока его искали, мне уже все зашили. Тогда ангелы сделали вид, что так и было задумано. А я себе голову морочу про всякие предзнаменования и предназначения. То, что я умирал, говорит только о том, что там моя жизнь никому не нужна. А то, что я не умер, говорит о том, что моя смерть тоже никому не нужна. Вот и все предзнаменования. Старушка с косой извинилась и пообещала зайти в следующий раз. Обычный и привычный бардак.

Мысли путаются и растекаются. Слова складываются в строфы. Рифмы родятся сами. Сейчас я мог бы написать поэму, но писать нечем и не на чем. А запомнить ни одной строки не удается. Был бы здесь мой лэптоп...

Перед сном снова прошу медсестру вытащить из меня зонд и снова получаю отказ. "Осталось ждать всего одну ночь, — говорит она. — Как проснетесь, придет доктор — у него и попросите". Но ведь перетерпеть ночь с этой штукой в себе — самое трудное, днем гораздо легче. Пытаюсь объяснить это медсестре. Если завтра утром его все равно вынут, зачем ждать всю ночь? Она говорит, что не может самостоятельно принимать такие решения. Обещает согласовать и решить. Похоже, мне все-таки придется спать с кишкой в носу.

Однако она не обманула и действительно согласовала. Приходит и говорит, что врач разрешил. Упершись ладонью в мой лоб, дергает трубку. Она проскальзывает через меня легко, как смазанная. Ощущение все равно неприятное. Я слегка закашливаюсь, что с моим штопаным животом очень неудобно. Зато какое облегчение! Сразу стало легче дышать, а в горле стало много свободного места. Одной трубкой на пути к выздоровлению меньше. Причем, самой противной трубкой. Теперь можно спать и видеть замечательно красивые сны.

Доктор сутра приходит без сопровождения. Видимо, мой случай уже не так интересен.

— Как вы себя чувствуете? — задает он дежурный вопрос. — Анализы у вас, я вижу, хорошие, состояние стабилизировалось. Даже зонд убрали.

— Да, за это спасибо. Он мне очень мешал. А когда уберут остальные трубки?

— Как будете поправляться. Вы слишком торопитесь. Мне сказали, вы хотите, чтоб вам отключили обезболивающее?

— Да. Если можно.

— Пока не стоит. Но концентрацию уже можно снизить. Если что заболит — скажите, мы ее снова повысим. Мне нравится ход вашего выздоровления. Приятного дня.

Доктор уходит, а вместо него приходят медсестры и проводят надо мной обычные утренние процедуры: протирают, делают укол, опять предлагают сесть и встать. На этот раз я не возражаю. Меня проводят до умывальника. Физически это не тяжело, но довольно сложно технически: надо подобрать все трубки, взять этот пучок в одну руку, опереться другой, как на посох, на стойку с капельницей и, согнувшись, идти вперед. Хорошо, что стойка на колесиках — ее удобно передвигать. Разогнуться пока не получается: шов мешает, разрезанный пресс ничего не держит, а пустой живот, стянутый швом тянет грудь к поясу. Желудок — маленький и скукоженный, болтается внутри, смещая центр тяжести то на один бок, то на другой.

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓