Сэнхас

Надо выбираться с планеты и валить отсюда со страшной силой. Иначе... иначе мне придется собственными руками убить сумасшедшего брата. Потому что он меня об этом попросил. И потому, что я не позволю ему вернуться в тот бесконечный кошмар.

Я наивно полагал, что кошмар, в который превратилась моя жизнь, хоть немного разжал когти, но... я ошибся. Даже не знаю, было ли это время счастливым хоть немного, или оно покалечило мою психику так же, как пребывание в храме покалечило Кристиана. Наверное, все же те полгода были иногда счастливыми, но... Нет, с ума я не сошел. Психика у меня оказалась поразительно пластичной и гибкой, но, видимо, недостаточно, чтобы пережить такое совсем без последствий.

У брата внезапно наступило просветление в его сумасшествии, и однажды он посмотрел на меня осмысленным взрослым взглядом полностью вменяемого люда. Как я был тогда счастлив! Я позорно радовался, болтал с братом и на какое-то время любил весь мир. Думал, повезло. Но... Просветление было кратким, и к вечеру он снова качнулся в сумасшествие. Я позорно заливался слезами, обнимая Кристиана, а он не понимал, что со мной происходит. Почему я плачу. А что мне ему сказать? Сказал, что ударился и мне очень больно. Головой. Как раз в бою получил по башке и на виске цвел роскошный кровоподтек. Кристи поверил. Поцеловал в висок, как когда-то в детстве я целовал ему пальцы, прищемленные дверью. И утешал.

Следующее просветление случилось где-то через месяц и протянулось подольше. Потом — снова сумасшествие. Я чуть сам не двинулся за эти две недели, потому как состояние брата резко ухудшилось. Но потом, после двух недель кошмара, в середине дня — снова просветление. Наверно. Брат стал вменяем, но... что-то в его глазах надломилось. Он помнил всё, что было во время его помрачнения.

Говорили мы долго. А вечером, когда я вернулся с боя и завалился, уставший, спать, брат... попросил у меня то, о чем я не подумал бы даже в самом сильном помрачнении рассудка.

— Аския.

Я с трудом разлепил глаза и вопросительно посмотрел на Кристиана. Сегодняшний бой дался мне тяжело. Все тело ломит, рука стреляет болью. Хорошо без серьезных трав обошлось. Так, пара растяжений и куча синяков.

— Могу я тебя попросить...

Что за вопрос?

— Всё, что угодно, если я могу это сделать.

Брат как-то странно, чуть грустно улыбнулся, а у меня свело пальцы в судороге от тревоги. Неужели снова... Но нет. Кристи оставался адекватным.

— Да, ЭТО ты сделать можешь.

Странные слова... Я сел, пристально всматриваясь в синие глаза брата. Прозрачно-синие, словно чистая вода на глубине.

— Что ты хочешь?

— Я хочу быть с тобой. — тихо, почти едва слышно прошептал он, смущаясь, стыдясь, но не отводя взгляда.

А я замер. На мгновение мне показалось, что я ослышался или неправильно понял.

— Кристи...

Брат грустно улыбнулся.

— Я знаю, что схожу с ума. Но рядом с тобой у меня словно светлеет в голове. Но я... я теряю себя, брат. У меня немного времени, я знаю. Чувствую каким-то животным чутьем. Я многого... никогда не узнаю и не увижу. Но... — он запнулся, но неожиданно твердо сказал: — Знаю, ты меня любишь.

Я заторможено кивнул.

— Ты меня вырастил и воспитал. Не мать с отцом. Ты. Хотя ты старше меня всего на неполных три года. Вся моя жизнь замкнута на тебе. Разве это странно, что я хочу узнать твою любовь... иначе? — горькая улыбка изогнула его губы, голос чуть изменился. — Не напоминай мне про инцест. Я схожу с ума, но я не дурак и не слабоумный, знаю, о чем прошу. Еще знаю, ты мне не откажешь. Запреты общества никогда тебя не останавливали. Знаю, тебе будет тяжело... потом, когда придется выполнить ТУ мою просьбу, а когда-нибудь это время настанет. Когда у меня окончательно угаснет разум. Но я тебя прошу. Подари мне возможность понять, что такое — любовь. И близость с тем, кого по-разному любишь всю жизнь с самого детства.

Кристиан... Что ты со мной делаешь?

Да, я не откажу. Не смогу. У меня язык не повернется отказать ТЕБЕ, даже в таком. Похер, что потом скорее всего я сам крышей двинусь, но это будет потом, когда тебя не станет. После того, как мне придется...

— Аския...

Голос брата прозвучал жалобно и умоляюще, но в то же время — виновато. А я только сейчас заметил, как по лицу стекают слезы.

— Прости, я...

— Все нормально, Кристи. — я зло стер слезы. — Пожалуйста. Не напоминай мне про ТУ просьбу. Прошу. Не надо. Я и так забыть не могу.

Брат виновато опустил взгляд и мелко кивнул. А потом рывком дернулся ко мне, обнял и замер, судорожно дыша в шею, погладил по спине, отодвинулся, просительно заглядывая в глаза. Я улыбнулся, смиряясь и соглашаясь с его просьбой. Я-то что? Не сломаюсь, если еще немного потрещат мозги. Похер, лишь бы брат остался разумным и был счастливым. А он, получив мое согласие, склонился и неумело, неловко поцеловал, тыкаясь подрагивающими губами мне в губы в первом в своей жизни поцелуе.

Наутро... А что наутро? Наша жизнь не особо изменилась. Разве что Кристиан позволял себе проявлять эмоции открыто, тискал меня, самозабвенно отдавался новым, ранее незнакомым чувствам, а я ценил каждое мгновение жизни, запоминал, буквально вколачивая в память воспоминания о таком брате. Адекватном. Счастливом. Потому что в моей голове тоже начал тикать этот незримый таймер отпущенного ему времени.

После той ночи у брата наступало помрачнение еще дважды. Пока меня не было, и я задерживался в городе по делам. Остальное время он был полностью нормальным. Пока я был рядом. Я даже начал сметь надеяться, что сумасшествие... обратимо. Что он сможет жить нормально. Но...

Спустя четыре месяца нас нашли. Поздним вечером.

— Аския!!!

Я чуть не подлетел на месте от панического крика.

— Крис, что случилось?

— ОНИ ТАМ! — выдохнул брат, влетая в комнату и вцепляясь мне в плечи.

А у меня выпал из рук фрукт, гулко бухнулся на пол и укатился куда-то под кровать.

— Что?

— Они у дерева. ОНИ!

Сука!

— Уходим.

Я отложил нож и потянулся за перевязью, перекинутой через спинку стула, но... споткнулся о слова, сказанные тихим, удивительно спокойным голосом:

— Ты не сможешь спастись со мной.

Я поднял взгляд на брата, не веря тому, что услышал.

— У них гирсы.

Сердце пропустило удар. Генетически модифицированные ловцы...

— Один ты сможешь оторваться. — мягко произнес Кристиан, ласково гладя меня по щеке. — Я знаю, видел, как ты двигаешься. А я... Я не убегу даже от обычного люда. Прости...

Мне стало не хватать воздуха. Не мог вдохнуть. Грудь словно свело судорогой.

— Я хочу, чтобы ты жил, брат. Обещай мне выжить, несмотря ни на что. Аския. Обещай.

Он потянулся ко мне и поцеловал. Ласково, нежно. Прощаясь. Улыбаясь. С пониманием и молчаливой просьбой в синих как глубокая вода глазах. Стирая текущие по щекам слезы.

— Обещаю.

Я обнял его. Крепко, до хруста, до судорог в пальцах, наверняка оставляя синяки, а потом поцеловал. Жадно, захлебываясь слезами, гладя по шее, заставляя забыть про шум на улице, не отводя взгляда.

Рука остановилась ненадолго. Там, где надо. Настолько, насколько было необходимо. Обнял брата сильнее, прижимая к себе слабо дернувшееся в судороге тело. Зная и умея, делаешь быстро... Незаметно... Легко. Как обещал.

Я поцеловал его в последний раз, уложил на застеленную постель, позволяя широко распахнутым синим глазам смотреть сквозь узкое окошко в небо. Брат должен видеть небо. Глаза закрывают... предателям. И тварям, чей взор не должен осквернять мир, пока душа не отлетела от тела.

Собирал оружие я словно в тумане. Быстро. Лишь ненадолго вернулся к постели, положил возле брата небольшую игрушку, помигивающую лазурными огоньками взведенной системы. Военную игрушку. Она так ему нравилась в моменты помрачнения...

Я смутно помнил, как уходил, надевая на руку простенькую резинку для волос с небольшим круглым черным камешком-висюлькой, купленной брату на распродаже у ювелира. Черный опал в серебре, стоивший мне двух побед. Брат эту заколку любил... и я не желал ее оставлять в доме. Хоть какая-то память.

Вечерний сумрак раскололо вспышкой ослепительно-яркого лазурного света, унося в небо моего любимого младшего брата и тех, кто желал ему смерти, на мгновение выбелив мир в моих глазах.

Наверное, я все же тронулся умом и стал немного сильно безумным, потому как следующие четыре месяца выпали из моей памяти. Помню фрагментами. Как я пришел к своему куратору на арене. Мужик хороший, ни о чем не спросил. Посмотрел только в глаза, покачал головой и поставил меня на довольствие. Поселил в своем доме. Выставлял на бои без неоправданных пауз. Не надо мне свободное время... не хочу думать. Не хочу вспоминать. Достаточно отдохнуть телу и залечить травмы. На это хватало пары суток: на мне заживало стремительно. А потом — снова бой. Опять. И опять. С полной самоотдачей. Не щадя ни себя, ни противника. Только на красный ринг.

Разум включился как-то резко. Внезапно. Под вопли оголтелой толпы, платящей огромные деньги за возможность посмотреть на чужую смерть. Я стоял, запрокинув голову, и смотрел в сумеречное синее небо, чувствуя, как по рукам стекает чужая кровь, беззвучно капая на полимерное покрытие. А разум словно проковывался заново, собираясь из обломков под грохотом единственного слова, скандируемого фанатами.

Чемпион кровавой арены. Безумный монстр. Демон. Я.

Сэнхас.