Сэнхас

Любой по-настоящему ужасный кошмар приходит по-будничному просто и незаметно. Его не сопровождают катастрофы или яркие события. Он начинается тихо, пока не наберет силу и не расколет мир на части. Мой кошмар пришел тихой вкрадчивой поступью чужого сумасшествия. А начался он буднично: с неожиданной религиозности задроченной жизнью невежественной матери.

Я родился в крайне небогатой семье. Третий сын, но не последний: когда мне не было и трех лет, мать родила еще одного и последнего для себя ребенка, который окончательно поставил крест на ее и без того хрупком здоровье. Роды прошли тяжело с клинической смертью моего младшего брата, но его откачали, мать пережила несколько тяжелых операций, а отец... отец тогда пахал как проклятый, чтобы хоть как-то прокормить семью. Мать работать не могла: слишком много детей, слишком слабое здоровье и отсутствующее образование поставили жирную финальную точку на ее возможной карьере. Так что новость о бесплодии супруги отец воспринял с облегчением, потому как еще один рот прокормить он был бы уже не в состоянии, на противозачаточные и средства предохранения тупо не хватало денег, а то, на что хватало, было низкокачественным и приводило к незапланированным... случайностям. Вроде меня и моего младшего брата.

К моменту рождения самого младшего — Кристиана, мать начала потихоньку ударяться в религию: неподалеку от нашей высотки появилась небольшое самовозведенное святилище какого-то новомодного божка, чья религия только набирала известность. Я как-то раз зашел туда поглазеть, но чет у меня не сложилось общение с местным жрецом, и меня после короткого разговора выгнали взашей, обозвав сэнхасом — какой-то разновидностью особо мерзкой то ли нечисти, то ли демона, так и не въехал. В общем, назвали воплощенным злом и выперли. Подумаешь, решил блеснуть проблесками магии, которая, внезапно, у меня проявилась после шестнадцатилетия. Что такого? Все же знали про остаточную магию, сохранившуюся в мире, только мало кто использовал: выхлопа мало, стараться надо много для ее развития. Это я ее развивал, она мне по жизни помогала. Нехер носом воротить, раз нищебродом родился! Вот я и не воротил, развивал что было, но старался особо не светить. А тут прям как под руку что-то толкнуло, решил, блять, показать лысому скользкому типу в балахоне, что у меня есть та самая "искра творца", о которой он распинался. И что в ответ? Обозвали сэнхасом, отродьем Зла, Тьмы и Хаоса, и выставили из святилища со скандалом.

Мудак!

О том, насколько сильно мать погрязла в этом религиозном дерьме я понял где-то через год после того эпизода, когда она перестала со мной общаться, есть за одном столом и чертила в моем присутствии охранный круг. Пальцем по воздуху. Сперва я не придал этому значения, считая очередной ее придурью, но... я ошибся.

С родителями разосрался я быстро, и меня выставили на улицу. Они и раньше считали меня хулиганом, у которого дорога только в криминал и в колонию. Ну или сразу в тюрягу, смотря на чем и когда попадусь страже. И это при том, что я никогда реально ничего незаконного не делал! Но! Мой внешний гоповатый вид, моя манера общения и поведение из меня делали в глазах моих благочестивых родителей и старших брата с сестрой чуть ли не монстра, отморозка, малолетнего преступника и так далее по списку. А чего они хотели, если я рос на улицах Нижнего Города мегаполиса столицы фактически беспризорником при живых родителях?

В общем, к моим пятнадцати годам от меня сторонилась вся семейка и за глаза, а иногда и в глаза обзывали новомодным словечком "сэнхас". Все, кроме Кристиана.

Младшего я любил всегда. С самого детства не было ни ревности, ни злости, ничего плохого, чем иногда страдали средние сыновья в многодетных семьях. Да и какая могла быть ревность, если Кристи сгрузили мне на голову, едва я стал способен за ним ухаживать? По мнению отца, в свои пять лет я был достаточно сообразительным, чтобы присматривать за младшим, а с девяти его полностью повесили мне на шею.

Кристиана в семье едва терпели. Он был болезненным, из-за чего иногда пожирал деньги в виде лекарств. Старшим было на него насрать, отца раздражал своей слабостью, девчачьей внешностью и полной зависимостью от меня с не менее полным игнорированием его типа авторитета, мать малого невзлюбила из-за подорванного тяжелой беременностью и опасными родами здоровья, а после обострения религиозности... она пыталась запретить со мной общаться, но это не возымело действия. А потом Кристиана впервые отвели в тот ссаный перестроенный храм и на какое-то время я его потерял из виду, потому как пришлось покинуть дом и обосноваться на старой, давно заброшенной стройке.

Семнадцатый день рождения я встретил, сидя в одних драных трусах на облезлой бетонной балке и ностальгируя под проливным дождем. Брата вспоминать приятно, но с каждым днем тревога все сильнее била в голову, и я на полном серьезе подумывал вернуться домой, новости узнать. Ща чутка отмокну и можно будет хотя бы помыться по-нормальному. А то, блять, скоро тут совсем грязью зарасту. Да и шмотье постирать надо перед тем как на глаза маменьке с папашей появится. И так нос воротят, а приди я засраный, так вообще...

Дождь ощутимо усиливался, скоро превратится в проливной. Да, водичка так себе по качеству, химотой какой-то отдает, ну а чего я тут могу поделать? Хотя бы без особых токсинов. Шкура не слезет.

Но только я намылился, буквально — мылом, как из-за развалин несостоявшейся подземной парковки вырулил Риик: холеный богатенький красавчик, тусующийся с нами из любви к нелегальным боям, кровище, убийствам и жесткому траху. Проблядь конченая, притом, хорошо свою суть осознает, давно принял и нагло, бесстыже пользуется. Но проблядь он сильная и умная, характер у него ядерный и тяжелый, бою обучен куда лучше всех нас, так что к жилистому пацану всякие долбоебы докапываются, обычно, только один раз. А чё они хотели, домахиваясь к одному из чемпионов подпольных боев? И похер, что выглядит холено и лощено! Так лучше бы задумались, а чего это у пацана, носящего Клык, рожа такая целенькая, а? Не, зачем обременять свои мозги? Проще доебаться к "пидору" и получить свои законные шесть открытых переломов на каждой руке.

— Здарова, Кия!

Терпеть не могу, когда он так сокращает мое имя... Ладно, меня просто мое имя бесит.

— Че надо, красавчик? — недоброжелательно спросил я, деловито промывая голову под хлещущими струями ливня.

— Слуш, мож ты ко мне заглянешь? Помоешься нормально. А то смотреть больно.

Я молча показал ему на пальцах хер, а эта блядина... повторил мой жест и похабно облизал палец, посасывая так, что...

Вот сука, а...

— Иди нахер.

— На твой — с удовольствием.

И ведь пойдет, если я дам. А я не дам. Или дать ему, чтобы отстал? Я даж задумался, но быстро встряхнулся. Позволю один раз, так он с меня не слезет потом. Буквально.

— Как-нибудь в другой раз, Ри. Чего приперся?

— Кристиан зашел в район. — сухо и по-деловому сообщил Риик, мгновенно переключаясь в рабочий режим.

— Что?

Тягучее предчувствие беды сжало душу.

— Сейчас его парни пасут. Ты б вышел, а то он весь в слезах и соплях. Его Кики встретил.

Твою ж... Только этого тут не хватает!

— Тронет — хер оторву. — буркнул я, быстро натягивая мокрые насквозь штаны.

До Клыка чемпиона я еще не дошел, но остальные зубки уже собрал все, так что Кики оторвать причиндалы вполне мог.

— Не тронет. Парень реально в слезах, перепуган до смерти, тебя ищет. Кики хоть и мудила еще та, но не конченый подонок.

Конечно, он не подонок! Таких мы тут сами гасим, чтоб район не засирали своим идейным дерьмом! Кики на моей памяти никого без согласия не брал, а то, что малолеток ебет... так тут все трахаются, как только хер или жопа под размер вырастают. Какой район, такие и нравы, чё. А эти высокоморальные могут сунуть себе свои заебы, понты и законы в жопу. Лучше б работу подкинули, моралисты херовы, не приходилось бы сосать за консервы или зад за бабло подставлять. Это девок не трогают — за это реально сесть можно или еще круче попасть, а парни что... Сам виноват, если на хер натянули, сам пидорас и себе долбоеб.

Суки двуличные.

Будто у нас выбор тут есть. Особенно, если жрать хочется так, что и на сперму согласишься, чтоб копыта не откинуть. Ну или отсосешь какому-то залетному мудаку, чтобы можно было дешевого сублимата купить. И кого ебет, если в пятнадцать тебе идти некуда, на работу не принимают потому как типа несовершеннолетний, а жрать хочется каждый день! Подработок тут нет. Вообще. В принципе. А не каждый сможет выйти на арену и успешно калечить других ради бабла. Иногда — убивать, если совсем противник невменяемый попадается или переходишь в красную категорию, где бои всегда идут насмерть. За них больше платят, но проходят они нечасто: распорядители стражу опасаются. Это нам похуй, мы несовершеннолетние, даже в тюрягу не попадем, а если и попадем, так там хотя бы сухо, кормят по расписанию и можно поспать в кровати, а не на куче мусора или прелых листьев. А некоторые слишком слабы, чтобы выходить на ринг. Только калеками станут и сдохнут за неделю. Вот и приходится собой торговать, если получится, или подкладываться под более сильных на районе в поисках защиты. Ну или подыхать, если совсем никакого варианта не нашел.

Лицо перекосило от ненависти, на мгновение стало тяжело дышать. Как, блять, трахаться или работать, так мы несовершеннолетние и нам нельзя, а как дохнуть с голодухи или насмерть замерзнуть зимой, потому что не смог насобирать палок для костра, так нормально! Уже можно!

Охуенное, сука, детство! Единственная радость — младший братишка. А теперь какая-то падла... От злобы темнело в глазах, но я молча бежал за Рииком, все ускоряя темп.

В узкую подворотню я буквально вылетел и едва успел затормозить, чтобы не сбить Кики с ног. Мужик проворно отскочил и поднял руки, показывая, что он ничего не делал и вообще не при делах.

— Кристи! — выдохнул я и сгреб брата в охапку.

— Аския... — тихий всхлип ударил в голову, от злобы у меня потемнел мир.

А потом брат просто разревелся, уткнувшись мне носом в шею. Тихо, горько, с каким-то подвыванием, от которого мороз шел по коже.

— Тише, малыш. Тише... Что случилось?

— Я... Я сбежал, Ки... Я больше так не могу! Я боюсь, что они опять меня закроют... в этом... — голос брата угас в скулеже.

— В чем тебя закроют? — ласково спросил я, гладя мелкого по мокрым волосам и глядя куда-то вперед мимо позеленевшего Кики.

— В ГРОБУ! — надсадно, хриплым шепотом выкрикнул Кристи, вжимаясь в меня всем телом.

А у меня все похолодело.

Малой с детства боится замкнутого пространства, наслушавшись ужастиков про похороненных заживо от старшего братца-дебила и имбецилки-сестры, которым было по приколу пугать малявку. Как-то раз Кристиана сестра заперла в шкафу, так он там обоссался от ужаса и когда я его нашел, малой был белым и едва реагировал на внешние раздражители. Еле растормошил. Потом он заикался еще пару месяцев и не отходил от меня ни на шаг. Да я даже в сортир не мог сходить: он сразу скулить под дверями начинал! Так боялся. Блядь, пацану было шесть лет! А теперь его какая-то мразь закрывает в гробу? Да он там крышей двинется!

— Кто тебя закроет?

— Жрец!

Что?

— Какой жрец? — еще мягче и ласковее спросил я.

— Бога милостивого. Из храма. Куда мама ходит. Говорит, я должен перебороть свой страх, иначе мной овладеет тьма и зло... Что они найдут в меня путь через страхи, и я паду. Что вера меня спасет, и я должен... — голос вновь сорвался на всхлипы, смешанные со скулежом избиваемого зверя.

Я не сказал ничего, просто молча гладил брата по голове. Кики перестал вжиматься в стену и растерянно хлопал глазами. А Риик помрачнел.

— Кто что знает? — сухо спросил я на удивление спокойным голосом.

— Слухи ходят. — тихо ответил наш чемпион. — Религия Милостивого Бога начинает набирать силу. Распространяется в трущобах и среди нищего населения вроде твоих родителей. Извини, Кия.

Я коротко мотнул головой. Похер, меня не цепляет.

— Официально зарегистрирована около пяти лет назад под прикрытием восстановления старых народных верований. Технически, они проходят как поклонники одного из божков, который вроде как помогает преодолевать страхи. Дали на лапу кому надо, прошли регистрацию и теперь проповедуют. Отец говорил, крышует эту мерзость какая-то высокопоставленная мразь с садистскими наклонностями и прикрывает обрядами "очищения" откровенную чернуху. Что там точно делается — неизвестно. Доказать ничего не удается. Жертвы молчат.

Голос Рииканра был сухой, спокойный и ровный, говорил он четко, как на докладе в летной военной академии, которую совсем недавно закончил с отличием и теперь празднует, блядуя с нами в трущобах, пока батя пребывает в блаженном неведении о наклонностях и развлечениях младшего сына и о том, на кого реально он тратит немалые деньги. А ведь если бы не Риик, смертей прошлой зимой было бы больше.

— Доказать что-то невозможно, да? Как и защиту получить.

Риик развел руками.

— Слишком хорошо сидит их покровитель, а ты, прости, Кия, никто вместе со своим братом. Тебя уберут по-тихому, а малого сдадут в психушку или назад этим жрецам. С его состоянием доказать наличие нарушений в психике вообще не проблема.

— И что делать? — хмуро спросил я.

— Соберите шмотки и сваливайте из города. Я поговорю с батей, он поможет перебраться в колонии куда-то подальше.

— И как объяснишь, кто я?

— Как есть, так и объясню. — сухо отбрил Риик. — Батя честь и порядочность ценит выше своего гнева на то, что я в свободное от учебы время превращаю в кровавое месиво психопатов на подпольных боях и трахаюсь с парнями.

— Иными словами, он знает. — коротко констатировал я.

— Он был бы херовым военным, если бы не узнал. — отмахнулся этот говнюк. — Всё, расходимся. Завтра с утра жду вас в твоей нычке.

На этом мы и разошлись. А я понял, что конченый дебил, когда мир померк от удара по башке, стоило мне только приблизиться к дому.

Очнулся привычно, рывком приходя в сознание, но так же привычно не шевелясь. Что дебил — понял. Чем только думал? Можно оправдываться, что надеялся на отсутствие родни в хате. Середина дня же была! Батя должен быть на работе, брат с сестрой на учебе, а мамаша в храме. Надеялся, что они не будут ждать моего прихода так быстро, и я сумею хотя бы документы забрать, но... Я должен был подумать о засаде, придурок я конченый! Хер со мной, выдержу, не сломаюсь, но брат... Я, конечно, просил его ждать, но... Суки, наверняка его тоже взяли!

Злоба прояснила разум, позволяя яснее осознать, что происходит. А происходило... странное. Я висел на цепях. Чувствовал на запястьях металл. Кольца широкие, грубые. Не наручники. Больше похоже на кандалы. Висел я всем весом, из-за чего они впивались в кисти. Больно. Качнулся. Зазвенели цепи. Приоткрыл глаза... и охуел. Я висел на цепях в узком каменном мешке! В каком-то сраном старом колодце! Над башкой — решетка, закрывающая круглый лаз. Под ногами — быстро набирающаяся вода, черная в темноте.

Сука, а! Вода...

Впервые за последние годы я откровенно запаниковал. Больше всего я боялся глубокой воды! Особенно, если в ней что-то есть! Твою ж... Вода прибывала быстро, уже затапливая колени. Я дернулся, рывком попытался вырвать руку. Похер, если сломаю пальцы! Лишь бы выбраться отсюда! Рывок! Боль резанула ножом, но кандалы были слишком узкими. Рука не пролезет! Блядь!

Вдалеке что-то... плеснуло. Я замер, перестав дергаться. Показалось?

Снова тихий плеск, словно в воду что-то соскользнуло. Ноги коснулось холодное крупное тело, а я позорно взвизгнул и задергался сильнее, калеча руки. Ниче... Кисти у меня узкие, вырву. Движение в воде я почувствовал, казалось, всем телом. Что-то коснулось босой ноги. Крупное. Холодно-скользкое. Я обвис за цепях и окаменел. Что за...

Вода тем временем поднялась до пояса и продолжала прибывать, быстро затапливая узкий каменный колодец. Ступор прошел, я снова задергался. Надо вырваться, иначе я тут тупо утону!

Я сперва даже не понял, что случилось, так болела рука, наполовину прошедшая в кольцо оков. А потом ощущения достучались до разума. Меня УКУСИЛИ! Укус, прихватывающий, но я отчетливо ощутил мелкие острые зубки. По спине прошла волна мороза, еще один укус и я... позорно заорал.

Блять, сука! Вода быстро прибывает, еще какая-то тварь кусает! Она там не одна! Блять! Что за херь, а?!

Я рванул со всей силы, буквально выдирая руку из кандалов, слыша протяжный хруст, в голове помутилось от боли, за ноги уже кусали часто, подстегивая, вода добиралась до груди.

Вторая рука! Ну же, я смогу! Я вцепился вытащенной рукой в цепь. Пальцы словно орали болью! Похуй! Выберусь, посмотрю, что я себе сломал! Еще! Еще! По грудине что-то обтерлось, плеснуло в лицо, я увидел, как скользит в подсвеченной мутным белесым светом какая-то гибкая крупная туша, и... И мир странно поблек.

Я не помню, что было дальше. Был на улице, медленно бредя в сторону старой, заброшенной стройки. Кто-то рядом что-то кричал мне на ухо взволнованным голосом, но я не понимал, что от меня хотят. Надо дойти. Там безопасно. Руки пылали огнем, пульсировали в такт буханью в голове. По рукам что-то текло. Теплое и тягучее. Потом... А что потом?

Не помню.

Очнулся я снова рывком, сел, открыл глаза, глядя перед собой... на белое от ужаса лицо Кики. Мне не надо осматриваться, чтобы понять, где я. В своей самой первой норе на старой стройке. Не в жилье. В норе, на другом конце развалин. Я помню здесь каждую выбоину на бетоне.

Было больно, но как-то странно, фоном. Я ее регистрировал, но толком... она шла мимо разума. Знаю, болят руки. Скосил глаза. Лучше б не смотрел. Лежат как неживые, расслаблены, почти черные от крови и грязи. А еще по открытому мясу струится... что-то темное. Как маслянистая жидкость, исходящая густой дымкой. Чуть щекочет. Больно от снятой металлом кожи. Кисти словно ошкурило. Вижу ошметки у пальцев. Уже затвердевшие, сложившиеся гармошкой. Из мяса торчат переломанные кости. Пальцам хана.

Пиздец.

— Давно?

— Ночью пришел. — тут же ответил Кики дрожащим тонким фальцетом.

— Чего боишься?

— Ты себя видел? — почти взвизгнул он.

— Нет. А стоит?

Кики помотал головой. В глазах — животный ужас. Даже не страх.

— Совсем пиздец?

Он мелко, судорожно закивал.

Я прикрыл глаза и повалился обратно на лежанку.

— Разбуди, если Ри придет.

Мне надо отлежаться. Немного. В голове пульсирует и болит, словно мне ошкурили мозг, а не руки. Знаю, херовая идея, но...

Мир снова выключился.

Проснулся я на рассвете. Голова не болела, скорее, звенела от тишины. Кики не было рядом, но я видел, что кто-то приходил. Скорее всего Ри: никто другой не мог себе позволить купить бутыли с чистой водой, и никто не обладал такой роскошью, как нормальное одеяло. Осторожно сел, осмотрел чистые здоровые руки. Сколько я тут пролежал? В моем жилье явно видны следы чужого присутствия, какие накапливаются постепенно. Я легко их замечал. Пачка пайков. Чуть дальше — пара пакетов, раздувшихся от набитого в них шмотья. Коврики на полу. Пара тазов. Цветастых, из полимера. Кровать — нормальная широкая раскладная, а не куча тряпья и пара досок, спизженных со стройки. За мной присматривал и ухаживал... Риик. Больше было некому.

Сколько я так провалялся?

Встать получилось с трудом. Тело как деревянное! Но гибкость быстро вернулась, достаточно было немного походить. Есть не хотелось. Пить тоже. Эмоции как-то поугасли, словно выгорели, но я помнил, что было. Четко. До момента, как об меня обтерлось что-то в воде. А дальше только месиво образов. И много крови. Как-то я оттуда выбрался. Как? Да хер знает. Знаю, что кого-то я убивал, буквально подрав на части голыми руками. Искал брата, но не нашел. И это был НЕ тот ссаный храм. Другое место.

Кристиан... Глухо толкнулась злость и страх.

Если с ним что-то сделали, я себе не прощу. Я буду виноват. Я и моя тупость!

Злость нарастала, пробивая какую-то преграду в голове. Но... так и не пробила. Я услышал шаги, в комнату вошел Ри. А в следующее мгновение он уронил пакет, подлетел ко мне и сильно стиснул в объятиях.

Ничего не говорили. Пока он не отпустил меня и не отстранился, сумрачно всматриваясь мне в глаза.

— Что со мной не так? — тихо спросил я.

— Всё.

— Точнее.

Мне молча протянули зеркало. Маленькое карманное зеркальце, сделанное из полированного до блеска металла.

— Смотри сам. — коротко произнес он.

Смотреть мне не хотелось, но я пересилил страхи и все же посмотрел. Долго смотрел. На то, что глядело на меня из полированного металла. Лицо осунулось, черты заострились. Могу понять. Губы и без того были ободраны и подбиты, а сейчас... полопавшаяся кожа заросла как-то странно, рубцами, визуально укрупнив губы, но сделав их какими-то странными. Слишком изогнутыми и опухлыми. На щеке — затягивающаяся рана. Почему-то покрытая черным тромбом. Но самое страшное — глаза. Красные, с полопавшимися капиллярами. Белок почти почернел от налившейся крови, и серая радужка выглядела дико. Жутко. Под глазами — фингалы. Темные, почти фиолетово-серые. А взгляд...

— Увидел бы ночью — обоссался бы. — хрипло прошептал я, отводя пугающий даже меня взгляд.

— Увидел бы, как у тебя всё заживало — тогда не то что обоссался, обосрался бы. — глухо ответил он. — Такого никогда не видел. Надеюсь, больше не увижу.

— Спасибо, Ри.

В ответ он коротко рвано дернул головой.

— Есть хочешь?

— Не особо. Странно.

— Я внутривенное давал. — тем же глухим голосом сказал друг. — Батя свел со своим другом. Военврач. Вопросов не задавал.

После такого — друг. Единственный, который у меня есть.

— Сколько я так...

— Почти три месяца.

Казалось, мир на мгновение мигнул.

— Кристиан?

Ответа я не ждал. Спросил от безнадежности, но на удивление Ри ответил:

— Видел на днях в храме. Жив, вроде цел.

— И как он?

Риик замялся.

— Не знаю. Он... какой-то странно-тихий. Смотрит только в пол, ни с кем не говорит. Послушный.

Я прикрыл глаза, судорожно, рвано втянул воздух.

— Кия. Попробую с ним пересечься и сказать, что ты жив. Может... Он может думать, что тебя убили.

Я кивнул.

— Буду благодарен.

Риик подошел, погладил меня по голове и... обнял. Без подкатываний и прочей хери, которая меня раньше бесила. Просто обнял. Так и стояли какое-то время. Молча. Мне нужна была поддержка, он мне ее давал. Ничего не требуя взамен. А мне нечего было ему дать в ответ. Я мог быть только благодарен за помощь, на которую не надеялся.

Ри ушел в середине дня. На мессу, как он сказал. Там он попытается поговорить с братом. А я остался в убежище. Ждать.

Кошмар входил в мою жизнь тихо, крадучись, по-будничному, становясь ненавязчиво частью жизни. Привычной, и оттого еще более страшной. Моим кошмаром стала новая религия, стремительно набирающая силу и подминающая под себя умы простых людов. Я узнавал новости от Риика. Он приходил ко мне нечасто. Приносил еду и воду, пока я лечился. Потом — он пропал надолго. У него был боевой вылет. А я занялся тренировками. До одури, кровавого пота, изнеможения и боли в теле. Откуда-то в голове возникали знания. Сами собой. О том, как правильно заниматься собой, как нужно ставить удары, как растягивать тело и возвращать ему гибкость. Как развивать неожиданно скачком усилившийся дар к магии. И я развивал. Через полгода вернулся в бои. На кровавый ранг, за победу в котором очень много платили. А за проигрыш... закапывали где-то за городской чертой. Мне нужно много денег, чтобы спасти брата. Я копил на новые документы.

Кристиана я видел один раз. Мельком на расстоянии. Он меня тоже увидел. На мгновение, достаточное, чтобы понял и узнал, пока его не утащила за собой мать. А я от увиденного в его глазах долго орал на той ссаной стройке. От бессилия, от боли, от злобы на себя и свою тупость. Потому что я увидел в его глазах... сумасшествие.

Тогда я долго бесился, орал в пустоту, плакал, снова бесился. Добраться до брата я не мог. Пробовал, но... он почти не покидал этот блядсткий храм, а он охранялся, притом, весьма круто. Слишком круто. Потом вернулся Риик и принес новости, от которых мне стало дурно. Та самая цветущая благочестивая мразь, создавшая эту дрянь, выдвинул свою сучью религию на рассмотрение на статус государственной. Наравне с другими. Мотивируя тем, что число верующих достигла миллиарда. Ри признал, что это реально. Что религия Милостивого Бога может получить статус государственной, и тогда... Что тогда, я даже думать не хотел, но не мне тягаться в машиной одиозной государственной веры.

А потом, через двадцать три дня после нашей случайной встречи, ко мне пришел брат. Сам. Ночью. Каким-то непостижимым образом выбравшись из перестроенного Храма и найдя меня в самой глубине огромных трущоб колоссального мегаполиса.

— Кия...

Я чуть не подлетел на месте. Мне послышалось, что...

— Кия... Кия, ты где?

Тихий-тихий, ломкий, дрожащий жалобный голос, едва слышимый в шума проливного дождя.

— Кристи?

Я слетел с постели и рванул на улицу. На голос, едва долетающий до меня.

— Кия...

Брата я нашел у старого давно высохшего дерева. Кристиан ходил кругами, слепо шаря руками по гладкой коре и тихо бубня под нос мое имя, лишь изредка повторяя его громче.

— Кристи!

Я подскочил к нему, сгреб в охапку, прижал к себе.

— Кия! — в голосе промелькнула радость. — Я нашел тебя...

Брат тихо всхлипнул, выпростал руки и обнял меня за шею. Как когда-то в детстве, когда я его вытащил из того сраного шкафа. И так же повис, обвив ногами за талию. Как ребенок. Маленький ребенок.

Я принес его в свое жилье, включил ночной светильник, замазанный темно-серой краской, чтобы его свет не был слишком заметен в ночи. Специально подбирал тон, чтобы на расстоянии он терялся в городском освещении. Брата трясло мелкой дрожью: замерз. Близилась осень и по ночам уже становилось холодно.

— Подожди, малыш. Сейчас тебя обсушим, согреем. Тебе будет хорошо. — тихо и ласково говорил я, осторожно распутывая волосы брата, намотавшиеся на какую-то херь на его шее. — Кушать хочешь?

— Хочу. — просто ответил он, радостно улыбаясь и глядя на меня широко распахнутыми глазами.

Шестнадцатилетний парень с восприятием и поведением ребенка, смотрящий на меня сумасшедшими глазами. Мой брат. Единственное живое существо, которое я люблю в этой жизни.

Суки...

На шее я обнаружил... ошейник, красиво декорированный под плетеное ожерелье, сделанное из... волос. Его я срезал. Аккуратно, не показывая брату нож, со спины, заговаривая его ласковыми бессмысленными словами. А он мне верил. Льнул, ластился и бессвязно шептал, что нашел. Жаловался, что его запирали бояться в узкий и тесный лежачий шкаф, вмурованный в стену, а он боялся и плакал. Меня звал. Каждый день... Звал. А его били и наказывали, снова отправляя бояться в шкаф. На всю ночь. Иногда и на день тоже, если плохо боялся.

Твари...

Они запирали сходящего с ума парня в ебучий гроб!

— Они больше не запрут тебя в шкаф. — тихо сказал я, закутывая брата в плед. — Я не отдам им тебя.

— Я знаю. ТЫ не отдашь. А если они придут, ты же отпустишь меня, да? Не дашь им меня забрать назад?

Что-то было в его словах такого, что дернуло за душу.

— Куда я должен тебя отпустить? — едва слышно прошептал я, гладя брата по мокрым волосам.

— Куда-то в туда.

И брат посмотрел вверх. В потолок. В небо над ним.

— А как я должен тебя отпустить? — тихо-тихо спросил я, буквально выдавливая слова.

— Не знаю. Но я усну тут. Совсем. И проснусь где-то там. Далеко отсюда.

И улыбнулся. Мягко, мечтательно.

— Я знаю, ты можешь сделать так, что я усну быстро и легко. Да?

— Да... Могу.

Каждое слово давалось с трудом. Он понимает, о чем просит? Спрашивать Кристиана я не стал. Знаю, что понимает. Но просит так. Странно и по-детски. А я... я не смогу ему отказать. Если за нами придут... Если найдут...

Как же я их всех ненавижу...

— Кристи. Будешь жить со мной?

Брат радостно закивал, глядя на меня широко распахнутыми, лучащимися от счастья синими глазами.

— Но тебя никто не должен найти, а то попытаются забрать.

— Тогда ты меня отпустишь?

— Отпущу. Но ТАМ я не смогу быть с тобой, а я хочу пожить со своим любимым младшим братиком. Здесь. Хорошо?

Кристиан закивал.

— Давай, поешь и спать.

Брат снова закивал. Я осторожно протянул ему миску с разогревшимся армейским пайком, которые закупал у дилеров арены. Удобная простая жратва, которую не надо готовить.

— Кушай.

Пока брат послушно ел, я думал. Соображал на удивление четко и ясно. После побега брата его однозначно будут искать. Хоть он и сумасшедший, но наболтать может много интересного. Слишком интересного. Религия набирала мощь и выходила в политику, а там всегда найдется кто-то, кто захочет их утопить в отходах. Мой брат при всем его сумасшествии — отличный повод поднять волну дерьма. Нас не должны найти. Никто. Надо как-то прятаться. Выбраться из столицы своими силами нереально. Надо дождаться Ри. Но он вернется, если повезет, где-то через месяцев восемь-девять, не раньше. Военная служба накладывает свои обязательства. Надо как-то протянуть время. Прятаться здесь, в трущобах. Я хотя бы знаю территорию, парни о моей лежке не знают. Никто. Странно, что Кристи нашел, но... он сумасшедший, кто знает, как он видит мир.

Брат доел. Я выкинул одноразовую тарелку и уложил его спать рядом с собой. Спать отдельно он отказался. Без меня тоже. Настаивать я не стал. Все мои доводы сломались о его панику и слезы. Похер, пусть спит со мной. Подвинусь. Хорошо, сегодня ночью никаких боев, а то пришлось бы пропустить.

Устроив брата у стены, я выключил светильник и лег в постель. Малой тут же меня обнял, намотался, закинув на меня ногу, устроился на плече и отрубился, сопя в шею. А мне сон не шел. Голова звенела от мыслей, я молча бесился, злился и одновременно откровенно паниковал. Я боялся. За брата. Боялся опять напортачить и подставить его. Снова. Как тогда. Но оставаться здесь надолго — тоже не вариант. Гарантированно найдут. Вопрос только когда.

Надо выбираться с планеты и валить отсюда со страшной силой. Иначе... иначе мне придется собственными руками убить сумасшедшего брата. Потому что он меня об этом попросил. И потому, что я не позволю ему вернуться в тот бесконечный кошмар.

Я наивно полагал, что кошмар, в который превратилась моя жизнь, хоть немного разжал когти, но... я ошибся. Даже не знаю, было ли это время счастливым хоть немного, или оно покалечило мою психику так же, как пребывание в храме покалечило Кристиана. Наверное, все же те полгода были иногда счастливыми, но... Нет, с ума я не сошел. Психика у меня оказалась поразительно пластичной и гибкой, но, видимо, недостаточно, чтобы пережить такое совсем без последствий.

У брата внезапно наступило просветление в его сумасшествии, и однажды он посмотрел на меня осмысленным взрослым взглядом полностью вменяемого люда. Как я был тогда счастлив! Я позорно радовался, болтал с братом и на какое-то время любил весь мир. Думал, повезло. Но... Просветление было кратким, и к вечеру он снова качнулся в сумасшествие. Я позорно заливался слезами, обнимая Кристиана, а он не понимал, что со мной происходит. Почему я плачу. А что мне ему сказать? Сказал, что ударился и мне очень больно. Головой. Как раз в бою получил по башке и на виске цвел роскошный кровоподтек. Кристи поверил. Поцеловал в висок, как когда-то в детстве я целовал ему пальцы, прищемленные дверью. И утешал.

Следующее просветление случилось где-то через месяц и протянулось подольше. Потом — снова сумасшествие. Я чуть сам не двинулся за эти две недели, потому как состояние брата резко ухудшилось. Но потом, после двух недель кошмара, в середине дня — снова просветление. Наверно. Брат стал вменяем, но... что-то в его глазах надломилось. Он помнил всё, что было во время его помрачнения.

Говорили мы долго. А вечером, когда я вернулся с боя и завалился, уставший, спать, брат... попросил у меня то, о чем я не подумал бы даже в самом сильном помрачнении рассудка.

— Аския.

Я с трудом разлепил глаза и вопросительно посмотрел на Кристиана. Сегодняшний бой дался мне тяжело. Все тело ломит, рука стреляет болью. Хорошо без серьезных трав обошлось. Так, пара растяжений и куча синяков.

— Могу я тебя попросить...

Что за вопрос?

— Всё, что угодно, если я могу это сделать.

Брат как-то странно, чуть грустно улыбнулся, а у меня свело пальцы в судороге от тревоги. Неужели снова... Но нет. Кристи оставался адекватным.

— Да, ЭТО ты сделать можешь.

Странные слова... Я сел, пристально всматриваясь в синие глаза брата. Прозрачно-синие, словно чистая вода на глубине.

— Что ты хочешь?

— Я хочу быть с тобой. — тихо, почти едва слышно прошептал он, смущаясь, стыдясь, но не отводя взгляда.

А я замер. На мгновение мне показалось, что я ослышался или неправильно понял.

— Кристи...

Брат грустно улыбнулся.

— Я знаю, что схожу с ума. Но рядом с тобой у меня словно светлеет в голове. Но я... я теряю себя, брат. У меня немного времени, я знаю. Чувствую каким-то животным чутьем. Я многого... никогда не узнаю и не увижу. Но... — он запнулся, но неожиданно твердо сказал: — Знаю, ты меня любишь.

Я заторможено кивнул.

— Ты меня вырастил и воспитал. Не мать с отцом. Ты. Хотя ты старше меня всего на неполных три года. Вся моя жизнь замкнута на тебе. Разве это странно, что я хочу узнать твою любовь... иначе? — горькая улыбка изогнула его губы, голос чуть изменился. — Не напоминай мне про инцест. Я схожу с ума, но я не дурак и не слабоумный, знаю, о чем прошу. Еще знаю, ты мне не откажешь. Запреты общества никогда тебя не останавливали. Знаю, тебе будет тяжело... потом, когда придется выполнить ТУ мою просьбу, а когда-нибудь это время настанет. Когда у меня окончательно угаснет разум. Но я тебя прошу. Подари мне возможность понять, что такое — любовь. И близость с тем, кого по-разному любишь всю жизнь с самого детства.

Кристиан... Что ты со мной делаешь?

Да, я не откажу. Не смогу. У меня язык не повернется отказать ТЕБЕ, даже в таком. Похер, что потом скорее всего я сам крышей двинусь, но это будет потом, когда тебя не станет. После того, как мне придется...

— Аския...

Голос брата прозвучал жалобно и умоляюще, но в то же время — виновато. А я только сейчас заметил, как по лицу стекают слезы.

— Прости, я...

— Все нормально, Кристи. — я зло стер слезы. — Пожалуйста. Не напоминай мне про ТУ просьбу. Прошу. Не надо. Я и так забыть не могу.

Брат виновато опустил взгляд и мелко кивнул. А потом рывком дернулся ко мне, обнял и замер, судорожно дыша в шею, погладил по спине, отодвинулся, просительно заглядывая в глаза. Я улыбнулся, смиряясь и соглашаясь с его просьбой. Я-то что? Не сломаюсь, если еще немного потрещат мозги. Похер, лишь бы брат остался разумным и был счастливым. А он, получив мое согласие, склонился и неумело, неловко поцеловал, тыкаясь подрагивающими губами мне в губы в первом в своей жизни поцелуе.

Наутро... А что наутро? Наша жизнь не особо изменилась. Разве что Кристиан позволял себе проявлять эмоции открыто, тискал меня, самозабвенно отдавался новым, ранее незнакомым чувствам, а я ценил каждое мгновение жизни, запоминал, буквально вколачивая в память воспоминания о таком брате. Адекватном. Счастливом. Потому что в моей голове тоже начал тикать этот незримый таймер отпущенного ему времени.

После той ночи у брата наступало помрачнение еще дважды. Пока меня не было, и я задерживался в городе по делам. Остальное время он был полностью нормальным. Пока я был рядом. Я даже начал сметь надеяться, что сумасшествие... обратимо. Что он сможет жить нормально. Но...

Спустя четыре месяца нас нашли. Поздним вечером.

— Аския!!!

Я чуть не подлетел на месте от панического крика.

— Крис, что случилось?

— ОНИ ТАМ! — выдохнул брат, влетая в комнату и вцепляясь мне в плечи.

А у меня выпал из рук фрукт, гулко бухнулся на пол и укатился куда-то под кровать.

— Что?

— Они у дерева. ОНИ!

Сука!

— Уходим.

Я отложил нож и потянулся за перевязью, перекинутой через спинку стула, но... споткнулся о слова, сказанные тихим, удивительно спокойным голосом:

— Ты не сможешь спастись со мной.

Я поднял взгляд на брата, не веря тому, что услышал.

— У них гирсы.

Сердце пропустило удар. Генетически модифицированные ловцы...

— Один ты сможешь оторваться. — мягко произнес Кристиан, ласково гладя меня по щеке. — Я знаю, видел, как ты двигаешься. А я... Я не убегу даже от обычного люда. Прости...

Мне стало не хватать воздуха. Не мог вдохнуть. Грудь словно свело судорогой.

— Я хочу, чтобы ты жил, брат. Обещай мне выжить, несмотря ни на что. Аския. Обещай.

Он потянулся ко мне и поцеловал. Ласково, нежно. Прощаясь. Улыбаясь. С пониманием и молчаливой просьбой в синих как глубокая вода глазах. Стирая текущие по щекам слезы.

— Обещаю.

Я обнял его. Крепко, до хруста, до судорог в пальцах, наверняка оставляя синяки, а потом поцеловал. Жадно, захлебываясь слезами, гладя по шее, заставляя забыть про шум на улице, не отводя взгляда.

Рука остановилась ненадолго. Там, где надо. Настолько, насколько было необходимо. Обнял брата сильнее, прижимая к себе слабо дернувшееся в судороге тело. Зная и умея, делаешь быстро... Незаметно... Легко. Как обещал.

Я поцеловал его в последний раз, уложил на застеленную постель, позволяя широко распахнутым синим глазам смотреть сквозь узкое окошко в небо. Брат должен видеть небо. Глаза закрывают... предателям. И тварям, чей взор не должен осквернять мир, пока душа не отлетела от тела.

Собирал оружие я словно в тумане. Быстро. Лишь ненадолго вернулся к постели, положил возле брата небольшую игрушку, помигивающую лазурными огоньками взведенной системы. Военную игрушку. Она так ему нравилась в моменты помрачнения...

Я смутно помнил, как уходил, надевая на руку простенькую резинку для волос с небольшим круглым черным камешком-висюлькой, купленной брату на распродаже у ювелира. Черный опал в серебре, стоивший мне двух побед. Брат эту заколку любил... и я не желал ее оставлять в доме. Хоть какая-то память.

Вечерний сумрак раскололо вспышкой ослепительно-яркого лазурного света, унося в небо моего любимого младшего брата и тех, кто желал ему смерти, на мгновение выбелив мир в моих глазах.

Наверное, я все же тронулся умом и стал немного сильно безумным, потому как следующие четыре месяца выпали из моей памяти. Помню фрагментами. Как я пришел к своему куратору на арене. Мужик хороший, ни о чем не спросил. Посмотрел только в глаза, покачал головой и поставил меня на довольствие. Поселил в своем доме. Выставлял на бои без неоправданных пауз. Не надо мне свободное время... не хочу думать. Не хочу вспоминать. Достаточно отдохнуть телу и залечить травмы. На это хватало пары суток: на мне заживало стремительно. А потом — снова бой. Опять. И опять. С полной самоотдачей. Не щадя ни себя, ни противника. Только на красный ринг.

Разум включился как-то резко. Внезапно. Под вопли оголтелой толпы, платящей огромные деньги за возможность посмотреть на чужую смерть. Я стоял, запрокинув голову, и смотрел в сумеречное синее небо, чувствуя, как по рукам стекает чужая кровь, беззвучно капая на полимерное покрытие. А разум словно проковывался заново, собираясь из обломков под грохотом единственного слова, скандируемого фанатами.

Чемпион кровавой арены. Безумный монстр. Демон. Я.

Сэнхас.