Чудная невеста

Сергей Петрович посмотрел на неё с изумлением.

— Ничего такого в газетах не было. Уж не хочешь ли ты сказать, что граф сам поджёг, чтобы избавиться от жены и её любовника?

— Ты сам это сказал. А что они были без одежды, скрыли по просьбе графа, который хотел избежать скандала. Мне об этом Тимофей Михайлович сам говорил.

Тимофей Михайлович Дробышев был полицейским приставом в чине титулярного советника, с которым Татьяна Петровна поддерживала близкие отношения. Поговаривали, что эти отношения даже выходили за рамки дружеских.

— Да с чего полиции скрывать, если Гудов сам был на подозрении? — удивился Вершинин.

— А он во время пожара был в имении. Это подтвердил и его приказчик, и работники. Тимофей Михайлович называет это алиби. А самое главное..., — Татьяна Петровна сделала многозначительную паузу, и с выражением закончила, — ПОРТРЕТ НЕ СГОРЕЛ.

— Портрет графини, который рисовал художник? — уточнил Вершинин.

— Именно!

— Художник сгорел, графиня сгорела, дом сгорел, портрет — не сгорел?

— Именно так! И Тимофей Михайлович сам его видел. Стоял на мольберте как новенький посреди сгоревшей комнаты.

Сергей Петрович с изумлением смотрел на сестру. Она любила посплетничать, но Дробышев был положительный человек и опытный полицейский, не верить которому не было никакой причины. Вершинин должен был признать, что сестре удалось изрядно его удивить.

— Но это не всё! — заявила Татьяна Петровна. Видно было, что она довольна и даже в некотором роде торжествует от того что ей удалось удивить непробиваемого скептика брата.

— Дай сам догадаюсь, — иронично предложил Сергей Петрович. — После пожара дом чудесным образом восстановился, а портрет исчез.

— Шутки шутками, а после пожара Гудову стала сопутствовать удача, — продолжила Татьяна Петровна. — Он заключил договор с англичанами, и заработал большие деньги. Потом купил акции заводов и банков и получает доходов больше любого другого в губернии. И новый дом отстроил лучше прежнего! А портрет никуда не делся, он его у себя так и держит.

Она закончила, выразив своим видом полное удовлетворение.

Вершинин в мистику не верил. По словам сестры, выходило, что Гудову помогает портрет жены, которую он же и погубил, и это явно противоречило простому здравому смыслу. Говорить об этом сестре он не стал, чтобы не рассориться.

Если исходить из худшего, и предположить, что все, что она наговорила — верно, что, собственно, имеется против Гудова? Допустим, тот послал письмо, приведшее к дуэли. Поступок недостойный, но и нельзя сказать, что подлый: ведь в письме не было клеветы, а излагались верные факты. Допустим, жил Гудов сначала с мамашей, потом с её дочкой, а то и с обеими сразу. Нехорошо, но — обычно. Ещё пятьдесят лет назад у помещиков были гаремы из крепостных девиц, что обществом осуждалось, но преступлением не считалось и было обычным явлением. А Гудов ещё и женился, обеспечив судьбу любовницы. Допустим, поджег Гудов дом, чтобы отомстить неблагодарной жене и любовнику — так здесь он вообще в своём праве. Кому ж такое понравится? И что ему было делать? Вызывать на дуэль? Так тот художник и дворянином не был. Подавать в суд? Так это огласка и позор на весь свет.

Вообщем, рассказ сестры выставлял Гудова в глазах Вершинина в даже более выгодном свете как человека решительного и ловкого. Это вовсе не значило, что он будет заставлять дочку выйти за графа. Времена, когда родители насильно выдавали дочерей за богатых знатных стариков, прошли. В начале просвещённого двадцатого века всё больше браков заключались по любви, а конечное решение родители оставляли за детьми, обычно ограничиваясь советами. Даже императорская семья подавала примеры распространения новых нравов. Нынешний государь Николай Александрович женился вопреки возражениям родителей, которые вынуждены были уступить. А сколько было неравнородных браков, когда члены императорской фамилии, следуя своим чувствам, попирали существующие уложения? Что ж говорить о простых дворянских семьях.

Сергей Петрович решил просто изложить Наташе положение дел, ни к чему не принуждая, оставив решение за ней.

— Вот что, Татьяна Петровна, — заключил Вершинин, — поговори с Наташей, расскажи, что считаешь нужным, подготовь её. Пусть подумает, и сама решает. И не тяни. Сегодня вечером я сам с ней поговорю, и сразу дадим ответ графу.

3. Девичья неожиданность

Как и намеревался, вечером Сергей Петрович вызвал в кабинет дочку.

Наташа вошла, одетая в скромное домашнее шифоновое платье, бледно-зелёный цвет которого оттенял смуглое лицо с тёмно-карими миндалевидными глазами и тонкими чёрными бровями. В руках девушка нервно стискивала веер из сандалового дерева с бежевым муаровым экраном, расписанным цветным узором.

Вершинин представил дочку в объятиях тараканообразного Гудова и ему стало не по себе.

— Сегодня приезжал граф Валериан Анатольевич Гудов и сделал нам честь просить твоей руки, — серьёзно сказал Сергей Петрович. — Впрочем, ты уже об этом знаешь и имела время подумать.

— Je suis prête à faire votre volonté, [3] — скромно потупившись сказала девушка, на смуглых щеках которой проступил румянец еще более её красивший. Волнуясь, она переходила на французский.

— Да я-то что, тебе замуж выходить. Ты мои правила знаешь, и я не собираюсь отступать. Раньше говорил и сейчас скажу: выбор за тобой. Как решишь, так и будет. Не по нраву граф, так и скажи, завтра же дам ему отказ. Тем более, что он стар и некрасив, — решительно заявил Вершинин, уже готовый услышать отказ.

Девушка стала обмахиваться веером, а потом тихо сказала:

— Mais le comte n'est pas si vieux.

— Что? — переспросил Вершинин, которому показалось, что он ослышался.

— Не так уж граф и стар, — громче сказала Наталья. — Он ведь ваших лет, mon père, а вы далеко не старик.

Сергей Петрович посмотрел на дочь в недоумении.

— Однако ж, ээ... — начал он и остановился не договорив.

— Oui, il est laid, — продолжала Наташа, — но, как говорит наша Глаша, с лица воды не пить.

Глаша была горничной, которая с малых лет за ней присматривала.

— Но ведь ходят слухи..., — всё еще в замешательстве произнёс Сергей Петрович.

— Да какие слухи, папенька! — напористо воскликнула девушка. — Ты и сам не раз говорил, что сплетням нельзя верить! Et le comte est riche et noble![4]

Вершинин знал, что его дочь — девушка рассудительная и практичная, но не подозревал, что до такой степени.

— Всё таки, хорошо ли ты подумала? — всё ещё с сомнением спросил он. — От твоего решения зависит счастье твоей жизни.

— Oui, je vais épouser le comte, — решительно сказала Наташа.

Eh bien, demain je vais informer le comte et nous allons commencer à préparer le mariage, — заключил Вершинин, уверившись в окончательности решения дочери.

Оставшись один, он некоторое время раздумывал над меркантильностью современной молодёжи и утешал себя, вспоминая примеры счастливых браков, заключённых по расчёту. Затем тяжело вздохнул, представив, сколько всего нужно сделать для подготовки к свадьбе.

Поскольку дело было решено, Вершинин тут же написал письмо графу для передачи с посыльным.

Любезный граф Валериан Анатольевич!

Ваш С. П. Вершинин, полковник в отставке.

Наташа вернулась в свою комнату, бросила на туалетный столик веер и стала нервно расхаживать, обдумывая сложившееся положение. Она видела, как удивился отец её быстрому согласию на брак с графом, но что тут было удивляться?

— Ну милая, — говорила ей классная дама баронесса Ган, — в вашем доме сидит гость, молодой человек. Вы должны выйти к нему, чтобы провести с ним время. Как вы это должны сделать?

И она показывала, как здороваться, делать книксен, занимать разговором и танцевать. И делала это лучше всех. Но когда давали бал, на который приглашали кадетов, никто к ней не подходил. А если подходил, то быстро отходил. Кому же хочется танцевать с девушкой на полголовы, а то и на голову выше. Да еще смуглой как турчанка. Да, её так и звали "турчанка", а за глаза ещё и дылдой.

Вернувшись из пансиона, она почувствовала отстранённость местного общества. Визиты к ним делали только Кузякины и Вера Вересова.

Вера была троюродной сестрой, которая недавно вышла замуж за купца. Она занимательно рассказывала о жизни в городе, но, конечно, в своём купеческом кругу, и вообще была доброй и отзывчивой дамой.

Кузякины были соседями, которые кичились столбовым дворянством, живя в нищете. Тётушка говорила, что три их дочки ходят на обеды, чтобы сэкономить деньги на еде. Разговаривать с ними Наташе было неинтересно, так как они не имели представления о светской жизни и даже плохо говорили по-французски. Единственно о чём с ними можно было поболтать были наряды, платья, одежда, мода. Модный курьер, приходивший по подписке из Петербурга два раза в месяц, зачитывался до дыр, часами обсуждались такие насущные вопросы как форма шляпок, размер декольте и кружевные воланы на рукавах бального платья, количество мушек на блузе театрального туалета, рюши и оборки на платье для прогулок. Особое внимание уделялось стеклярусу, блёсткам, металлическим пряжкам, придававшим отделке туалетов законченный, блестящий вид.

Но на что этот блеск, если некуда выйти? Если его никому не показать? Единственной отдушиной был бал у губернатора, где её пригласил на мазурку поручик расквартированного во Владимире пехотного полка, а на котильон — граф Гудов. Поручик был высок ростом и приятной наружности, но было видно, что глуп, рассказывал одни скучные анекдоты, над которыми сам же и смеялся. Граф был ниже на полголовы, стар, но рассказывал интересно, случаи из жизни при императорском, из жизни за границей, а он бывал не раз в Англии, где также был представлен к королевскому двору.

Да не так уж он и стар в конце концов! Мужчина еще в силе, не дряхлый, того же возраста, что и отец. И танцевал хорошо, быстро, свободно. И глаза выразительные, завораживающие.

Девушка сжала полные губы, и притопнула ногой. "Вот выйду за него, и все двери откроются. Кузякины сдохнут от зависти!" — с упрямством подумала она.

Наташа подошла к большому, в рост человека, зеркалу, стоявшему возле окна на гнутых ножках. В зеркале отразилась высокая стройная фигура с налитой грудью и восточными чертами скуластого лица, которое обрамляли светлые, зачесанные вверх волосы, спускавшиеся, из сделанного сзади узла, длинными локонами на плечи. У Наты не было той утончённости, которая отличает истинную красоту, но, несомненно, она была привлекательна. Контраст между смуглой кожей, тёмно-карими глазами и светлыми волосами придавал ей особое очарование, которое мало у кого можно было найти.

Она дёрнула за сонетку, вызывая горничную.

Глафира было полной женщиной лет сорока в темном салопе и чепце. Домашние между собой называли её не иначе как "наша Глаша", что показывало уважение и доверие, которое к ней испытывали.

— Знаю, выходишь замуж, красавица. Вот и ладно, вот и хорошо, — сказала она, внимательно посмотрев на сжатые губы и напряженное лицо воспитанницы. — Граф ещё не стар, может родить детей. Не красавец, конечно, но и не хлыщ, которому кроме денег ничего не нужно, и который их сразу же и промотает. А граф и сам богат, и подарков надарит, и оденет и обует. Как сыр в масле будешь кататься.

Подарки... Одежда.... При этих словах Наташа представила, как будет выбирать и шить свадебное платье, как будет его примерять, ездить по магазинам и делать покупки, как будет принимать подарки. Её лицо разгладилось, в груди разлилось приятное тепло, глаза заблестели.

За подарками дело не стало.

На следующий день, после чая, Сергей Петрович, как обычно, встретился с сестрой в кабинете.

— Небось, удивляешься, что Наташа согласилась? — с некоторой даже укоризной произнесла Татьяна Петровна.

— Признаться, удивляюсь, — честно сказал Вершинин.

— А что тут удивляться-то? — Татьяна Петровна сердито поджала губы. — Она год как вернулась из пансиона, и за это время ни с кем не сблизилась, ни подруг, никакого общества. В её то возрасте!

— А как же Кузякины?

— Кузякины ездят только чтобы отобедать, у них дома шаром покати, хоть и дворяне.

Ну а Вера? — озадаченно спросил Вершинин, имея ввиду двоюродную племянницу.

— Вера — добрая душа, — кивнула Татьяна Петровна, — из всех родственников одна и навещает. Но у неё и своих дел хватает, дама, чай, замужняя. А остальные ведь сторонятся: старуха Усова всех настрополила.

Действительно, став дворянином, купив имение, и зажив помещиком, Вершинин почувствовал отчуждение местного купечества, включая и двоюродных и троюродных родственников. Этому в немалой степени способствовала Глафира Усова, жена купца первой гильдии, который в своё время отказался от дворянства, полагавшегося ему по закону на столетие их торгового дома. Глафира, которая приходилась Вершининым троюродной теткой, почему-то их невзлюбила.

— А ведь девочке и поболтать, и потанцевать и развлечься надо, — продолжала Татьяна Петровна, — а с кем? От своих мы откололись, а к дворянам не прибились. Как были для них сермяжные, так и остались.

Сергею Петровичу эти сложности как-то не приходили в голову. Продав родительское дело, он оставил себе две мукомольные мельницы, которые постепенно перестроил в целый завод и недавно перевёл его на паровую тягу. Завод и имение отнимали много времени; в воспитание дочери он не входил, полностью доверив его сестре, что, впрочем, было в порядке вещей.

— Да еще прозвали её чернушкой, — продолжала Татьяна Петровна уже с горечью в голосе. — Ну да, они же беленькие, куклы фарфоровые.

— Но, как выйдет за графа, никуда не денутся, все двери откроются, хоть бы и арапкой была. Кого пригласим на помолвку?

Сергей Петрович задумался и понял, что сестра была права. Знакомых было много, но помолвка — сугубо семейное торжество, для близких, и приглашать особенно было некого.

— Вера? — неуверенно спросил он.

— Вера, конечно, придёт, но понравится ли это графу? Она же купчиха.

— Тогда с графом и надо обсудить.

— А приданное?

— Полагаю, граф женится и без всякого приданного, — небрежно заметил Вершинин.

— Как без приданного? — встревожилась Татьяна Петровна — Как же можно? Что же, мы нищеброды какие? Даже девушкам сиротам полагается в приданное полагается сто рублей!

Помню, зимой 1874 года родители, упокой Господь их души, (Татьяна Петровна перекрестилась) взяли меня во Дворец смотреть приданное великой княгини Марии, дочери покойного государя Александра Николаевича, (она снова перекрестилась), которая выходила замуж за английского принца. Чего там только не было! Четыре шубы, одна красивее другой — из куницы, из котика, из чернобурки, из черного соболя. Ожерелье из сапфиров, ожерелье из бриллиантов, серебряный столовый сервиз на сорок персон. А деньгами из казны выплатили миллион!