А может, придумают что-то своё, чего не было в другом варианте истории потому что не оказалось в том нужды.
Но в любом случае свершившаяся победа "нестяжателй" в вопросе монастырского землевладения уже повернула ход истории по другому пути. Ну и Андрею принесла дополнительные земли. Он почти воочию представил, как радуется ныне игумен Спасского монастыря Ярославля, срубившего за Голенищево и Мартыново три сотни рубликов. А так бы со временем эти земли ушли в казну без всяких преференций для монастыря и игумена. Как говорится, сделка, в которой выиграли все.
Но главным подарком от прошедшего года князь всё же считал дочку, которую уже крестили под именем Анастасия и у которой ныне полезли первые зубики. На удивление, переносила Настя их легко, лишь улыбаясь поутру, демонстрировала вновь прорезавшиеся кромки. Качая закутанный в платы маленький комочек, смешно морщивший носик, Андрей был истинно счастлив, словно вновь став отцом впервые в жизни. Собор надолго приковал его к столице, но он вовсе не считал эти дни потерянными. Человеку нужно хоть иногда отдыхать от дел и проводить время с семьёй. А дела? Дела могут и подождать.
А потом его вызвали к государю...
На этот раз приём состоялся в малой дворцовой горнице. Дворецкий, князь Федор Васильевич Оболенский по прозванию Лопата, которого Андрей хорошо помнил по полоцким походам, постучав, приотворил слегка дверь и, просунув внутрь только голову, спросил:
— Андрейко Барбашин, по зову твоему. Прикажешь ли, государь, пред лицо твое стать?
— Зови, да вели слугам никого в палаты не допущать, покуда сам не позову.
Открыв дверь, князь пропустил гостя внутрь горенки и тут же плотно прикрыл её, сам оставшись в коридоре.
Андрей вошел и низко поклонился, касаясь рукой по русскому обычаю самого пола. Потом перекрестился на образа и остался стоять, ожидая, когда государь начнёт говорить.
Вообще-то аудиенций наедине в малом зале мало кто, окромя послов, удостаивался в последнее время, и уже одно это насторожило парня. Но как оказалось, государь был не один. За широкой спинкой массивного стула, заменявшего собой трон, скромно стоял человек. Он был высок, не богатырь, но про таких в народе говорят "жилистый". На голове у него была довольно большая залысина, большей частью прикрытая вышитой жемчугом тафьей, зато очень густой была слегка рыжеватая борода. Его глаза, в которых читались ум и хитрость, просто буравили Андрея взглядом. Князь усмехнулся. Так вы ты какой, северный олень! Ну, здравствуй, Иван Юрьевич, государев ближник.
Заметив усмешку, Шигона нахмурился. Да, давно надо было с тобой тет-а-тет пересечься, да всё не случалось оказии. То князь в походе, то ты в разъездах. Да ещё твоя близость с иосифлянами. Как же ты сейчас переживаешь из-за них. И что теперь будет с монастырём, что ты в своих Иванищах основал? Ведь для того и основал, чтобы на старости лет постричься там в иноки да и жить себе безбедно до самой смерти. А ныне гадай, не умрёт ли он от безземелья, не захудает ли. Ничего, ничего, сын боярский, думай теперь, чем иноков занять. Чай голова тебе не шапку носить дана.
Впрочем, про шапку это так, для хохмы. Какими бы мерзкими красками не рисовали историки Шигону-Поджогина, но в уме ему отказать никто не смог. Он ведь не чином отцовым, а умом своим и в думу пробился и в "набережную палату", где обыкновенно после приёма опрашивались послы и где послам давались ответы. Предшественник Малюты Скуратова-Бельского и Лаврентия Павловича. Ссориться с таким человеком было бы верхом глупости.
— Ведомо нам стало, что, не смотря на прошлый наш разговор, ты, Андрюшка, вновь самовольно в иные земли хаживал, — начал государь. — Ответствуй, почто так. А уж я по твоему ответу решу: простить тебе вину, али в оковы заковать.
А вот это провал! Блин, теперь он прекрасно понял, что почувствовал Штирлиц, оказавшись в ловушке. Не смотря на то, что в палате было прохладно, его пробил пот. Шутки кончились. Пора было приоткрывать карты, пока его не смахнули, как сыгранную фигуру.
— Прости, государь, не ведаю о чём ты. От дяди моего, князя Василия Шуйского, прознал я, что выдал ты, государь, разрешение своё охочим людям бить супостата на море. А что князьям в охочие люди идти нельзя, так про то не сказано было. Вот и сказался я тем человеком, отчего выписал мне наместник новгородский опасную грамоту. По ней я в море и вышел. По ней же честно дьякам долю государеву отдавал. Так что не было в делах моих измены. Коли чего не так понял по младости лет, так в том, государь, винюсь пред тобою. Но, коль не будет у тебя иной какой службы, хотел бы, государь, и в новом лете вновь на море Варяжское выйти. Полюбилось мне дело морское, да и укорот морским ворам надобно дать. А то в прошлом годе раздухарились каперы гданьские, сколь купчишек повоевали, кораблей поразбивали, товаров пограбили.
А коли кто нашёптывает тебе, государь, что я в Литву, али в иные земли сбечь хочу, то знай, то лжа клеветническая. Я человек православный и делать мне на закате, где правит схима римская нечего. И в Литву бежать смысла не вижу, ибо вольности магнатские есть дурость, которая их страну до добра не доведёт. А то, что некоторые бояре этого ещё не поняли, так что с худоумных возьмёшь? Своим ведь не поделишься, так пусть думают что хотят.
— Вот так значит, — тихо пробормотал Василий, сжимая руками виски. — И чем же тебя порядки у литвинов не устроили?
— А у дела, государь, всегда должен быть тот, кто решение принимает и за дело отвечает. Недаром говорят: у семи нянек дитё без глаза. А государство то же дитё. Коли не будет кто стоять во главе, судьба у него незавидная.
— Ну-ну, — Василий Иванович поднялся с кресла и прошёлся по горнице. Остановился: — Значить, говоришь, сам в разбойники морские податься хочешь?
— Государь!
— Да молчи уж. Ишь, хитрец нашёлся, моей же грамотой прикрываться. А коли воспрещу князьям да боярам в морские атаманы ходить, что сделаешь?
— Волю твою, государь, исполню, но честно скажу: не дело это, морское старание купцам на откуп отдавать. Должен быть у русского государя свой морской приказ и корабли, как это было у православного императора ромеев. Пока не отдал он морское дело на откуп купцам да фрягам, не было никого сильнее на южных морях. А ведь ты, государь, наследник ромейских императоров по крови. Той самой империи, от которой на Русь не только вера православная пришла.
— Ага! А ты, князь, значит, в морские воеводы метишь?
— Желание у меня одно, государь, служить тебе на благо государства твоего. И коль будет на то твоя государева воля, то льщу себя надеждой, что оправдаю высокое доверие.
— Видал, Ивашка, что делается, — криво усмехнулся государь. — Говорит, словно по писанному читает. А иной кто тут бывало встанет, так двух слов связать не может.
— Может от того, государь, что негде им было умению красно говорить обучаться? — осторожно вставил Андрей, видя, что Шигона решил изображать из себя молчаливую статую.
— И ты туда же, — вдруг стукнул посохом о каменные плиты Василий. — Прелести латинской захотелось?
— Прости, государь, но разве предки твои — императоры ромейские — латинской прелести учили подданных своих во дворце?
— Ну-ка, ну-ка, — усмехнулся великий князь. — Сказывал мне митрополит, что ты большой любитель древние свитки читывать. И что же ты вызнал в них?
— То, что первый университет, государь, был тот, в коем ромеи обучали православных людей наукам разным. И для того императором была уступлена часть императорского дворца. А уж те людишки обеспечили величие самой Империи. И лишь потом в закатных странах появились эти латинские подобия. Прости, государь, дерзость мою, но скажу, что не быть Руси великой без своего университета. Даже безбожный Мехмед, что взял Константинополь на меч, и тот проникся увиденным, и велел основать для своих магометян нечто подобное в захваченном граде.
— Вот смотрю я на тебя, князь, и думаю: а не ты ли тот человечек, что митрополиту нужные книги ищет? Уж больно складно вы вместе поёте.
— Что ты, государь, мысль сию умнейшие из священнослужителей ещё при отце твоём думали. Да не дошли тогда руки до дела. Ныне же, великий государь, ты хозяин земли Русской. Так к кому, как не к тебе обращаться тем, кто радеет за её величие? Разве то дело, что мы розмыслов разных из-за рубежа выписываем? Чай русский не глупей немца будет, надобно его только обучить правильно.
Василий Иванович удовлетворённо кивнул головой.
— В чём-то ты прав, князь. Государству нашему грамотные люди нужны. А то есть у меня в закромах латинские да греческие сочинения, а вот прочесть их не каждый может. Ныне выписали с Афона инока Максима, дабы тот перевёл их на язык русский. А ты говоришь университет. Впрочем, не о том я тебя звал, — резко сменил тему великий князь. — Так и быть, в оковы ковать не стану, ведь повинную голову и меч не сечёт. А вот службу тебе князь дам. Как раз ту, что так жаждешь. Но помни, раз уж желаешь моим морским воеводой стать, да коль хочешь и дальше в моря ходить, то поклянёшься мне на кресте, что в иные земли отъехать не возжелаешь и никому, кроме меня, служить не будешь. А с Васьки Шуйского и Мишки Барбашина поручную запись за тебя на тысячу рублёв истребую.
Андрей мысленно присвистнул. Тысяча рублей это не просто большие, это громаднейшие деньги. Вон дворяне с поместья на четыре рубля в год живут. А тут две тысячи разом. Да за такие деньги все двадцать четыре часа под колпаком будешь. Похоже, приходит конец златой вольности. Хочешь, не хочешь, а дядю и брата теперь в известность придётся ставить всякий раз, как куда соберёшься. Ох уж эта паранойя московских князей. Хотя, сказать честно, ведь не на пустом месте она родилась...
— Хоть сейчас готов крест целовать на верность тебе, государь, но как быть с поручниками моими, ведь морская дорога не сухопутная. Подуют ветра противные или шторм разразится, и не успею я вернуться в родную гавань до ледостава. Но приду сразу, как лёд сойдёт. Однако злые языки начнут шептать, что сбежал я...
— А ты, князь, постарайся вовремя возвращаться, — оборвал его Василий Иванович. — Но над словами твоими я подумаю. А теперь скажи мне, князь, — продолжил он, — коль доверю тебе груз особый, доставишь его морем, куда прикажу?
— Коли будет на то божья воля, государь. Над стихией токмо он властен. А всё остальное меня не остановит.
Василий Иванович не спеша прошёлся по горенке, задумчиво поглаживая бороду.
— Хорошо. Ну, да об том позже поговорим. А пока ответствуй мне вот о чём: ныне купчишки завалили меня жалобами на морских разбойников, что бьют и грабят лодьи купеческие на море. Просят они поспособствовать возместить потерянное, как то в договорах сказано. Пишут мои дьяки гневные письма в ганзейские города, да то дело не быстрое. Ну а поскольку из всех моих подданных морское дело ты познал лучше всех, то жду от тебя объяснений, что надобно, дабы оградить купцов от сих бед в дальнейшем.
— Только одно, государь. Свой флот нужен. Да не торговый, а боевой государев, как то у иных правителей сделано. Ведь ещё отец твой для защиты берегов русских хотел на море Варяжском свой флот создать. И для того искал он знающих фрягов да иных немцев. Токмо никому, кроме нас, русский флот на морях не надобен, оттого и не пропустили к нам умельцев корабельных ляхи да ливонцы.
— Флот, — протянул государь. — Это ж каких денег станет, флот-то?
— Не скрою, государь, больших. Точно не скажу, тут считать надобно, но флот вещь дорогая. То все знают. Но по-иному никак, государь. Те же отряды судовые, что в прибрежных крепостях стоят, далеко не ходят, потому как воеводы их окромя охраны крепостной никак и не рассматривают. Да и струги те хороши для рек и Нево-озера, а вот для моря они негодны. Тут, государь, надобно иные корабли создавать, чтоб служили они, охраняя пути торговые вдали от берега. Ведь властвуешь ты не только над твердью земною, но и над берегом морским и островами что в океан-море лежат, — Андрей почти дословно процитировал кусок из восхвалений одного монастырского книгописца, которые, как он знал, уже дошли до государя, дабы и польстить в меру и направить государевы думы в нужную сторону. — Понимаю, что дело то расходное, но ныне многие государи, что на Закате, что на Восходе, в честь себе ставят такой флот заиметь. Однако не с кораблей флот начинается, государь. Коль велишь, я всё досконально у немцев вызнаю. А пока что, пусть купцы сами о себе заботятся.
— Как твой Малой или братья Тороканы, — усмехнулся Василий. — Что удивился, думал, государь не ведает, кто из его князей да бояр с купцами какие дела ведёт?
— Прости, государь. А, правда, твоя. Грамота каперская позволяет им за себя постоять, а постояв, ещё и в прибытке остаться. Вот пусть и защищают пока сами себя за свой же кошт.
— Так зачем флот создавать, коли можно купцов снарядить?
— Купец от капера отобьётся, но коли придёт чужой флот — не сдюжит купец. А флот многое может. Вспомни, государь, как сожгли шведы Ивангород.
— Или как некий князь Палангу литовскую. Что скромничаешь, аль думаешь, я забыл твои выходки? Нет, не забыл. Да и людишки верные позабыть не дают, — вдруг усмехнулся государь, а Андрей сделал зарубку на память, что надобно отыскать тех стукачков, да поговорить с ними по душам. Почему-то казалось ему, что там не только шигонинские наушники отыщутся.
— Что ж, — продолжил между тем государь, — времени тебе даю до осени, а там придёшь, да расскажешь всё, что от немцев вызнал. А уж мы, с думцами, будем думу думать, — по кривой усмешке Поджогина Андрей понял, что государь вовсе не думу боярскую имел в виду. — Ну а ты опосля зайди к Иван Юрьевичу, он для тебя кое-что интересное имеет.
Андрей молча поклонился и вышел из палаты.
Когда он покинул малую залу, следом за ним в коридор выскользнул и Шигона. Подождав, пока сын боярский поравняется с ним, князь заговорил первым:
— Хотел бы с тобой перемолвиться, Иван Юрьевич.
— Надо же, — усмехнулся государев ближник, — и мне того же хочется. Так может в гости зайдёшь, не побрезгуешь.
— Отчего же не зайти? Говорят, повар у тебя больно мастеровит.
— А мне сказывали, что это у тебя настоящие мастера.
— Так за чем же дело встало? Пришли своего ко мне, пусть опытом поделятся, да поучаться друг у друга.
— Что ж, спасибо за ласку, княже. Приглашаю на обед, а там и о делах поговорим, — поклонился Поджогин.
Андрей молча кивнул и пошагал дальше.
Дом тверского дворецкого не отличался размерами или пышностью, но выглядел вполне себе уютно. Стол, крытый тканью, ломился от выставленных на нём явств: дымились горки варёной, сдобренной маслом каши в керамических плошках, покрытых незатейливым узором; исходили густым ароматом наваристые щи; пышущее жаром мясо неровными кусками было навалено по мискам. А хозяин был подстать угощению — сама любезность. Вот только верилось в это с трудом. Скорее это была маска, привычно накинутая Поджогиным.
Обед удался на славу. Знакомый по посольским делам с европейской кухней, часть блюд Иван Юрьевич ел заморским обычаем. Хотя большую часть стола занимала привычная русская пища со своим своеобразным привкусом от топлёного масла и иных приправ.
