Выходит, барон? Про лысые горы он мог наслушаться от приятеля генуэзсца. Баронесса, рассказывала, что Папа разрешил католикам Генуи ростовщичество. Даже перевела ей с итальянского злую поговорку про их город: "В Генуе море без рыбы, горы без леса, а мужчины без чести".

Чтож, потолок, под которым можно летать — в Беранжье есть, возможность наслушаться сказок из дальних стран — есть, лысые горы — в наличии. Только что худого она сделала барону? Оставила без пригляда дочек, поселившись в замке? Спасла ему наследника? Спасла его жену? Не сумела выходить болтуна Франческо? Так это честной повитухе не в упрёк. Бог ему судил умереть молодым.

Хильда перекрестилась, вспомнив синюшнее, холодные, тонкие, дрожащие пальцы генуэзсца, а потом его плач в подушку, жалобы на металлический вкус во рту и на головную боль, которую не удавалось унять ни растиранием уксусом, ни капустным листом. Кашель с прожилками крови. И скуление, тихий вой, что тряпицу не удаётся к губам поднести, так дрожат пальцы. Вот что сотворила болезнь с чернокудрым балагуром!

Господи Иисусе! У того тоже дрожали пальцы, и голова болела, а стук ветра в ставни приводил алхимика в безудержную грусть.

Хильда подозвала через дверь стражника — попросила его быть другом и послать скорее за братом Бернаром.

Честная повитуха опознала своего обвинителя.

ГРАФСКОЕ ОТРОДЬЕ

— Сын мой, — обратился брат Бернар к невысокому юноше, фигуру которого прятал просторный серый плащ, а лицо — широкие поля шляпы да чёрная полумаска, — Мы с тобою не на герцогских оленей охотиться едем. Первый раз я втягиваю тебя в дело настолько беззаконное, а потому должен дать некоторые объяснения и наставления.

— Да чего объяснять? — перекинув поводья в левую руку, юноша любовно огладил эфес кинжала, — Правое дело — защитить доброе имя прихожанки моего епископата от приписываемого ей паскудства.

— Доброе имя — великое дело, — согласился брат Бернар, — но урок твой сегодня не только в этом. Пробираясь тайно, словно воры ночные, в Беранжье, мы защищаем святую веру.

— Мы лезем в Беранжье сами, потому что ты отослал всех моих шпионов спаивать старух и собирать басни про оборотней.

— Мы присягали брату Фоме оказывать любое содействие инквизитору. Попросил шпионов — делимся шпионами. Мало у доминиканцев знатоков алеманского.

— Зато схоластов у них избыток. Лучше бы они попросили нас поделиться здравым смыслом.

— Вот сейчас, сын мой, — Брат Бернар опустил поводья, отчего его лошадь немедленно потянулась за ветками вербы, — ты целишься в самую суть. Выездной трибунал собирался ради борьбы с волчьими суевериями, но в итоге потонул в суевериях бесовских.

Спасовали перед раскаяньем. Повелись на рыдания его Милости. Не перепроверяют донос. Ещё пара недель и получим мы проповедников веры в колдовство и шабаш вместо проповедников веры Христовой.

— Получим — выгоним, не уедут — изведём. Все четверо моих шпионов свободно вхожи к брату Фоме и брату Лотарю. Братья сами их к себе попросили.

— Когда новое суеверие окрепнет, выгонять будет поздно. Их ещё новых наедет разыскивать ведьм.

— Преувеличиваешь, брат Бернар, — огрызнулся юноша, — Ты смотри. Я же еду выручать твою подследственную. Для кого твои гиперболы? Чай, не проповедь пишем.

— Почему ты думаешь, что я преувеличиваю? — заинтересовался монах.

— Потому что не так много баронов, способных замешаться в тёмных делах. Еретиков вальденсов здесь нет. Кем у нас заняться приезжим инквизиторам? Бабьим колдовством? Приедет такой учёный схоласт из Страсбурга, а то — из Парижа и станет интересоваться, какая бабка у которой козы молоко заговорила?

— Лиха беда начало! — вздохнул брат Бернар, — Здесь — пара козочек, там — старуха, проклинающая наследников, тут — селяночка, рыдающая, как бы одного отворожить, а другого приворожить.

— И тома протоколов про коз, про неучтивых родственников и про хахалей у пастушек! Тома — про хахалей! — рассмеялся юноша.

— И все слетаются на шабаш! — вздохнул брат Бернар.

— Клином потянутся, клином!

ОБЫСК

В личной беседе, состоявшейся в камере красного дома на утро после того допроса, Хильда призналась брату Бернару, что несколько раз покидала замок Беранжье. Не по воздуху, разумеется. Ногами. Через подземный ход, выводящий к старой мельнице.

Про путь этот ей рассказала баронесса Генриетта, ещё в те дни, когда ходила на сносях — видела, как терзается женщина за оставшихся без пригляда дочерей. Старый слуга баронессы отвёз в город записку для Элизы, и с тех пор изредка повитуха могла переговорить с кем-то из дочек, поджидавших её в окрестностях замка.

Брат Бернар не преминул спросить, не замечала ли Хильда, либо дочери её чего-то необычного в округе и, видя, что подследственная смутилась, подбодрил женщину выложить всё как на духу. Хильда, поправив чепец и извинившись, что занимает его такой ерундой, призналась, что на третью ночь после рождения Карла, Элиза, не дождавшись её, гуляла в сторону мельницы и увидела, как там будто бы мелькали огни. Девица испугалась призраков и убежала. А Хильда решила не бранить её пока за пустое суеверие, решив, что это очень хорошо для взрослой дочери держаться подальше от отдалённых пустующих строений.

Брат Бернар отметил для себя, что и на мельнице стоит побывать, а заодно расспросить Элизу, не видела ли она каких-либо следов.

Но сначала — в замок.

Там надо хорошенько осмотреть труп Франческо — его тело ждёт весны среди мешков льда в одной из ниш подземного хода. И, если подозрения подтвердятся, нужно будет найти способ доставить тело для осмотра страсбургским медикам или же привезти кого-то из опытных врачей в Беранжье.

Когда Франческо Кабири слёг, барон попросил Хильду приглядывать, насколько ей будут позволять заботы о баронессе, и за ним. Отмучавшись неделю, генуэзец отдал Богу душу. А через несколько дней из замка Беранжье бежал Джовани Сизый Лев. В камере красного дома Хильда вспомнила тот важный момент, что у алхимика Джовани также дрожали пальцы, и тоже валились из рук вещи, как у умирающего Франческо. Сизого Льва тоже мучила головная боль, пусть и легче переносимая, наверно, из-за такой роскошной гривы седых волос. У алхимика тоже прихватывало сердце, и он тоже становился плаксивым, особенно, когда не мог развести огонь в тигле или удержать в руках колбу.

Брат Бернар склонялся согласиться с повитухой, что сходство симптомов у итальянцев могло указывать на то, что барон Беранжье отравил своего приятеля Франческо Кабири и попытался отравить Джовани Сизого Льва. Но уморить алхимика оказалось ему не по силам. Видно, тот вовремя распознал отраву, сумел подобрать противоядие и бежал.

Брат Бернар собирался найти в замке яд либо ёмкость из под яда, а заодно присмотреться, не укажет ли какая улика в бумагах или в вещах на причину ссоры. Барон не мог просто так начать травить гостей замка.

Версия об отравлении легко объясняла и лжесвидетельство. Джовани Сизый Лев выжил. Добравшись до Генуи, а то и просто до ближайшего члена семьи Кабири — их по Европе множество — Джовани ополчит их на месть. Хильда могла бы стать свидетельницей обвинения. И тогда барон надумал уничтожить Хильду руками инквизиции, а главное — самому укрыться: сперва — в инквизиторской тюрьме, а затем — за инквизиторским приговором — от мести Кабири.

В историях из жизни замка Беранжье, которые доверила брату Бернару Хильда, имелось ещё одно тёмное пятно. Но в силу его незначительности брат Бернар пока предпочёл о нём не задумываться. Баронские люди, рассказывали Хильде, будто бы спустя несколько дней после смерти Франческо Кабири, отдал Богу душу и его верный мавр — карлик Юсуф. Тело из натопленной каморки вынесли в холодный коридор, где оставили лежать до утра. Утром, пока барон собирался распорядиться, где хранить до весны тело карлика, обнаружилось, что труп исчез. Хильда сама не видала Юсуфа мёртвым — у баронессы случился в те дни сильный жар, и повитуха почти не отходила от неё. А достаточно ли опытны были слуги, признавшие мавра почившим, Хильда не знала.

Возвратиться к истории карлика брата Бернара заставила находка в подземелье. В тот час они с графским отродьем уже разыскали труп Франческо и по очереди пытались нащупать у него печень. Всем известно, что от действия многих длительных ядов печень имеет свойство разбухать, только вот попробуй, найди её у льдистой глыбы!

Но чего брат Бернар совсем не ожидал, так это того, что его воспитанник так завопит на потайном деле:

— Дьявол! Он шевелится!

— Не поминай дьявола в присутствии члена инквизиционного трибунала, — осадил отрока брат Бернар.

— А ты не лапай отпетого мертвеца в присутствии его преосвященства!

— Нам не стоит шуметь, сын мой. Что у тебя?

— Ничего. Это не он шевелится. Дьявол! Брат Бернар, — от усилия больше не кричать голос воспитанника чуть не осел, — брат Бернар, там ещё кто-то есть!

Повалились мешки. В свете факела монах увидал ногу в чёрном чулке и деревянном башмаке. Третью ногу! Франческо Кабири обут в остроносые, а модные чулки у него были один — зелёным, а другой — красным.

Отстранив отрока и придержав тело генуэзсца, чтобы не рухнуло на пол, брат Бернар передвинул мешки со льдом. По встрёпанной гриве седых волос, он и онемевший на пару мгновений воспитанник узнали алхимика — Джовани Сизого Льва.

— Помоги мне вытащить его на свет для осмотра. Мы перестали сообщать движение его конечностям, и Джовани больше не пошевелится.

— Так опять ничего не прощупаем, — возразил юноша.

Однако в этот раз причина смерти выяснилась легко. На кожаной куртке Джовани застыли разводы крови, в его груди зияла глубокая рана — на первый взгляд, от большого ножа либо кинжала.

Получалось, что барон мог знать о смерти алхимика, а скорее всего, даже быть виновным в ней. В таком случае, план воспользоваться трибуналом инквизиции для того, чтобы спастись от мести Кабири, мог возникнуть у него после исчезновения карлика. От нехристя, мавра, инквизиция могла представляться барону самой лучшей защитой — кто там примет его свидетельство?

Брат Бернар решил, что каждого из жителей замка нужно будет хорошо опросить в поисках следов беглого иноверца. Но надо сразу вам сказать, что впоследствии расспросы эти не привели ни к чему. Разве что, нашлись те двое слуг, которые поздно вечером вынесли ещё тёплого Юсуфа в холодный коридор, а утром не обнаружили там тела.

РАСПЛАТА

Крики воспитанника всёж-таки всполошили кого-то из жителей Беранжье. И пускай, судя по тому, что удалось им осторожно подслушать, в замке решили, будто бы шум лишь примнился, брат Бернар рассудил, что в эту ночь неразумно пробираться на обыск.

По дороге домой монах и его юный сообщник завернули на старую мельницу:

— Всё равно, до утра ещё далеко, — сказал брат Бернар.

— Будем огоньки блуждающие гонять. До первых петухов, — нашёл он полное понимание у воспитанника.

— Не верь, сын мой, раскаяньям баронов. Верь показаниям опытных повитух, верь испугам неиспорченных девиц, — говорил брат Бернар на обратном пути.

В подвале мельницы они нашли руины и обломки неясных им станков и инструментов. Разыскали! Дальше уже — дело мастеров, привлечённых к расследованию в качестве экспертов, указать прежний вид и назначение оборудования. Вернее, подтвердить назначение. Несколько медных монет с нанесёнными строчками арабской вязи, следы позолоты на краях одной из них, бутыль из толстого стекла, полная на три четверти ртутью, необходимой для изготовления золотой амальгамы, осколки колб и реторт, позолота на тигле говорили сами за себя.

— Ты хочешь сегодня же рассказать брату Фоме и брату Лотарю о нашем маленьком путешествии? — поёжился воспитанник.

— Да.

— И потребовать пристрастного допроса барона?

— Само собой. Я хочу забрать из красного дома Хильду до того, как мы успеем обыскать её жилище и допросить дочерей. Мало ли, чего там может быть припрятано по чуланам у честной повитухи.

Вечером воспитанник перепугал наставника, прислав к нему служку с рассказом о том, как у него дрожат пальцы. Так дрожат, что на пол валится требник. А изо рта не выполоскать привкус железа. Брат Бернар принялся ожидать новостей про нестерпимую головную боль, про удушливый кашель и про меланхолический плач взамен желчной язвительности подопечного. Но Господь миловал. Юноша излечился. Вскоре, после публичного покаяния горожан в суевериях, отрок-епископ сам возглавил охоту на расплодившихся волков. Более того, он добился у инквизиторов, чтобы участие в истреблении хищников назначалось бы ими епитимией для всех согрешивших мужчин.

У брата Бернара с болезнью воспитанника сложилась более ясная картина преступления. И барон Беранжье позднее подтвердил её на дыбе. В процессе варки золотой амальгамы сообщники надышались ртутью. Да так, что Франческо Кабири отдал Богу душу. Алхимик претендовал теперь на одну треть дохода. Притом, что подправить вязь на медных заготовках у Юсуфа дрожали пальцы, а в отсутствии генуэзсца, обмен фальшивых динаров на серебро и все связанные с этим обменом дальние поездки должен был взять на себя Беранжье. Зато без помощи алхимика барон не получил бы и одного золотого динара. Барон не желал соглашаться на грабительские условия и однажды во время спора впал в ярость и заколол алхимика. Затем, обнаружив исчезновение карлика Юсуфа, он безуспешно пытался скрыть следы известных мавру преступлений и, как они правильно догадались с Хильдой, спрятаться от мести семьи Кабири.

В самом начале весны — задолго до лета, как и мечтал брат Фома — в отношении барона Беранжье было вынесено решение, что дела о лжесвидетельстве, фальшивомонетничестве и убийстве не подлежат компетенции трибунала инквизиции, а потому обвиняемого передают суду герцога с тем, чтобы тот наказал его по заслугам. В то же время, инквизиторы просят его Светлость казнить виновного милостиво, без пролития крови.

За доказанным лжесвидетельством с Хильды Синей Ленты были сняты все обвинения.

Карлика Юсуфа так и не нашли.

Для брата Бернара, для всех четверых шпионов его графского отродья осталось незамеченным, как однажды две женщины — одна — статная, в высоком накрахмаленном чепце, другая — тоненькая, с алыми лентами в золотистых косах шагали след в след по заснеженному лесу в направлении невысокого грота.

— Только бы волки не унесли. Столько сил ушло его дотащить.

— Я за ним присматривала, мама. Я его хорошо камнями завалила.

— Жалко, Элиза, что не женское. Плохо, что всё переморожено. Не покажу тебе, пока руки помнят, как я сшивала баронессе матку. Но от мужика тоже свой толк есть. Поглядим с тобой, где они прячут детей. А главное — нехристь. Можно не исхитряться, как его на освящённой земле схоронить. Дорежем — лисы приберут или медведь.

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓