| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Кому как — но мне это напоминает раскаяние, безмолвную мольбу о прощении. Впрочем, не будем передергивать: после всего случившегося Елизавета Михайловна могла винить себя в том, что переслала поэту анонимный пасквиль, даже если это и вправду было сделано по неведению. Да и вообще от ощущения "не уберегли!" не могли избавиться многие друзья поэта: и Пущин из сибирской ссылки, и Соболевский из заграничного вояжа...
* * *
Напомним: это рассматривается вариант, согласно которому удар действительно был направлен по семейному миру Пушкина, но история с Дантесом, возможно, использовалась как предлог, а не причина. Кстати, возможных причин (т. е. "точек напряженности", готовых прорваться непредсказуемым и внешне немотивированным поступком) в принципе было явно больше, чем это сперва может показаться. Например, одна из них, похоже, угнездилась внутри самой пушкинской семьи. Речь идет об отношениях между Александром Сергеевичем и жившей в его доме Александриной Гончаровой, старшей сестрой его жены.
Раньше об их любовной связи говорили как о несомненном факте, теперь же категоричности поубавилось — и эта связь в трудах современных пушкинистов выглядит "всего-навсего" очень правдоподобным предположением. Хотя часть сообщений о ней действительно исходит из враждебных поэту кругов (а другая — из дружественных!), тут еще сработала, похоже, тенденция превращения Пушкина в "примерного семьянина".
Если дела обстояли именно так (что скорее всего), то в этом узле потенциальная напряженность — которую могли не перебороть даже родственные, сестринские чувства — чрезвычайно велика. Более того, как раз в таком случае разрядка чревата "странными", неожиданными, нелогичными поступками.
А достать иностранную бумагу и найти переписчика, знающего французский, в то время совсем "постороннему" человеку было действительно не слишком легко — но вряд ли более того. То есть если постараться — можно. 1836-й год — не 1936-й.
Но это — другая разновидность той же версии. А есть ли принципиально иные предположения?
Есть.
Итальянская исследовательница Серена Витале — по сию пору ЕДИНСТВЕННЫЙ человек, допущенный к работе в семейном архиве современных потомков рода Дантес, — выдвинула предположение, что пасквиль мог быть составлен одним из врагов... Дантеса! Скорее всего, кем-нибудь из "обиженных" на него светских дам (за Дантесом "женский след" тянулся чуть ли не в той же мере, как и за Пушкиным).
Отрешившись от предвзятости — а в вопросе с Дантесом это крайне тяжело! — признаем: задумай кто причинить Дантесу серьезные неприятности, он вполне мог поступить именно так. Правда, и сама Витале — не беспристрастный автор, а вся цепочка ее доводов подтверждается публикаций не просто писем, обнаруженных в архиве нынешних Дантесов, а копий этих писем, несущих следы ее собственного редактирования... Общий состав же их, кажется, был подвергнут предварительному "отсеву": нынешнее поколение владельцев к этому приложило руку или кто-то из их предков — поди угадай. Справедливости ради следует добавить: основных выводов работы Витале эти сомнения, пожалуй, не затрагивают.
Как будто предположению насчет мести Дантесу противоречит выбор адресатов ("карамзинский кружок") — но кто знает: уж не входила ли одна из этих дам в число завсегдатаев дома Карамзиных? Ведь с такого угла зрения состав карамзинского салона не рассматривался вообще никем и никогда!
* * *
Но вот — другая версия, на наш взгляд, более правдоподобная. Хотя при этом откровенно парадоксальная; если воспользоваться терминологией, принятой в фантастике — "перевертыш". Этот прием в общем-то невысоко ценится: во всяком случае, если он не подкреплен некими дополнительными факторами. Что ж, попробуем их подключить. Но сначала — сам предмет "перевертыша".
Дело в том, что это ДЛЯ НАС (опять "эффект обратного предвиденья"!) наиболее заметным лицом той трагедии является Пушкин, а самым значимым событием — гибель великого поэта. Но в 1837 году с этим согласились бы немногие, а представителей высшего света среди этих немногих, вероятно, оказалось бы уж совсем мало. Для этой прослойки (а ведь автор анонимных писем почти наверняка принадлежал к ней) главным из всех затронутых лиц, несомненно, был Геккерн: аристократ, барон, полномочный посол. И главное событие — его отставка, объявление персоной нон грата и отъезд из России.
Кстати, нечего притворяться, будто наш кругозор много шире, чем их. Один из членов "карамзинского кружка", получивший экземпляр пасквиля, — М. Виельгурский. Большинству читателей он если и известен, то именно и только как получатель этого документа. Однако Виельгурский на тот момент — один из лучших российских композиторов и, несомненно, лучший музыкант-исполнитель! Во времена Николая I это еще не считалось чем-то достойным особого внимания (точно так же в высшем свете далеко не все сумели осознать, что "кропание стишков" есть нечто большее, чем салонная забава). Но в наше время, когда уже признается, что великий музыкант сравним с великим поэтом, Виельгурского по инерции продолжают считать всего лишь "второстепенным" знакомым Пушкина, не имеющим самостоятельного значения...
Значит, для современников (во всяком случае, наиболее влиятельных) главное действующее лицо — Геккерн. Раз так, то не на него ли была расставлена ловушка?
А ведь Геккерн прибыл в Россию все-таки не затем, чтобы погубить Пушкина. У него, вероятно, находилось время заниматься и своими прямыми обязанностями...
Должность посла требовала постоянного вращения в кругах высшего общества. Однако наивно думать, что посол может позволить себе быть "светским бездельником", даже если значительную часть времени проводит на балах (где и решались тогда многие политические вопросы).
Особенно — посол Нидерландов. Да еще в те годы, для Нидерландов кризисные.
Впрочем, Геккерна вразброс именуют то нидерландским, то голландским послом. В том-то и дело! Как раз тогда встал вопрос, быть ли стране, которую он представлял, Нидерландами или только Голландией. За несколько лет до того от Нидерландского королевства (границы которого были утверждены на Венском конгрессе при активнейшей роли России!) откололась Бельгия, оставив ему лишь голландские провинции. Ни дипломатические ухищрения, ни даже попытка применить военную силу не помогли стране, продолжающей официально именовать себя Нидерландами, вернуть бельгийцев в лоно прежней "общей родины".
(До чего же все это напоминает наши дни... Воистину: многие проблемы прошлого отстоят от современных вовсе не так далеко, как сперва кажется.)
В 1836 году правительство Нидерландов вновь начало готовиться к тому, чтобы поговорить с Бельгией с "позиций силы". Для этого ему требовались союзники. Россия, считавшая отделение Бельгии чем-то вроде революционного акта, давно поддерживала Нидерланды морально (хотя в 1830 была вынуждена официально признать отделение Бельгии как свершившийся факт). Но теперь все активнее стал подниматься вопрос о помощи иного рода: оружием и войсками, как то предусматривалось духом "Священного союза", который во многом определял лик Европы по окончании наполеоновских войн.
Геккерн довольно успешно убеждал Николая I (который и сам склонялся к такой мысли) принять участие во вторжении в Бельгию. При этом проводились аналогии с недавним польским восстанием, которое в России считалось таким же "мятежом против богоданной власти", как и объявление суверенитета Бельгии.
Еще немного — и мог реализоваться вариант, перебрасывающий действие на территорию альтернативной истории (тут уместно напомнить, что вопрос бытия Бельгии оказывался ключевым не раз, а во время Первой Мировой войны этот ключ вообще сделался решающим: без него очень многие двери открылись бы совсем в иную сторону). Но это голландско-российское вторжение все-таки не состоялось.
Трудно теперь сказать, какую роль в этом сыграла отставка и высылка Геккерна. Но в любом случае компрометация нидерландского посла становилась фактором первостепенного значения для представителей очень и очень многих сил.
И тут возможен прямо-таки детективный поворот сюжета. В научном исследовании такой подход вообще-то не приветствуется — но жизнь горазда преподносить и более неожиданные сюрпризы...
Итак — "кому выгодно" (в данном случае этот вопрос уместен)?
С государственной точки зрения устранение Геккерна было в интересах многих стран (в том числе и России, национальные интересы которой в нидерландско-бельгийском конфликте найти мудрено). Но вот кто на тот момент был, безусловно, крайне заинтересован в срыве нидерландской инициативы — так это Австрия.
А кто тогда был австрийским послом в России?
Граф Фикельмон.
Да, тот самый — зять Е. М. Хитрово и муж ее дочери Долли.
Самое, возможно, соблазнительное в этой "политической" версии — то, что она отнюдь не противоречит версии предшествовавшей, "любовной". Наоборот, они скорее дополняют друг друга: поступок, обусловленный сразу двумя причинами, выглядит гораздо лучше мотивированным.
Предположим, что граф Фикельмон узнал об отношениях, связывавших его жену и Пушкина. Что он мог в этой ситуации сделать?
Во всяком случае — не вызвать Пушкина на дуэль. Не только потому, что это значило раскрыть всем подоплеку этой истории и тем самым превратиться во всеобщее посмешище, да к тому же при любом исходе поединка загубить свою репутацию и карьеру столь же верно, как в конечном счете оказалась загублена карьера Геккерна. Дело в том, что посол — официальный представитель монарха (ну и страны, само собой — но тогда это считалось второстепенным). Именно по этой причине он не имеет права участвовать в дуэли: как по официальным законам (последние, впрочем, вообще отрицали за кем-либо такое право), так и, что гораздо важнее, по неписаному кодексу чести тех времен.
Кстати, эти нюансы были известны и Пушкину: когда его секундант Данзас удивился, отчего вызов принял не сам Геккерн, а Дантес, — Пушкин объяснил, что посланник в принципе не может участвовать в дуэли, даже будь на то его желание.
А раз так — то для увенчанного рогами австрийского посла наиболее логично (вот он-то, в отличие от жены и особенно тещи, вряд ли позабыл бы о логике) перенести действия "на территорию противника". Анонимное послание, представляющее Пушкина "заместителем великого магистра Ордена Рогоносцев", — самый подходящий для этого способ. Ну, а если при этом окажется брошена некая тень на политического противника Австрии (который к тому же далек от того, чтобы быть совсем невиновным в этой истории) — то тем лучше!
При этом именно гибель Пушкина вполне могла и не планироваться. Более того: ее даже и невозможно было предвидеть — вспомним, что нам известно о предшествующих дуэльных историях Пушкина, менее чем в трети случаев доходивших до поединка и ни разу (правда, это по дошедшим описаниям — а они сохранились не обо всех поединках) не завершившихся хотя бы ранением. Достаточно сказать, что в 1836 г., прежде чем вызвать на дуэль Дантеса, Пушкин имел три "дуэльные истории" с разными "противниками", вовсе не из числа настоящих врагов (одну из них, связанную с Соллогубом, мы тут разберем подробно) — и они отнюдь не завершились поединком.
Увы, в жизни порой реализуются и маловероятные возможности!
Что до сформулированного выше предположения, то оно, думается, выглядит никак не менее вероятным, чем традиционная версия, обвиняющая Геккерна...
* * *
И еще одна версия, тоже никем, нигде и никогда ранее не высказывавшаяся.
Что, собственно, представляли собой сыгравшие трагическую роль анонимные послания? Как пасквиль они были восприняты именно в той напряженной ситуации, получившей трагическое разрешение. Но, вообще говоря, это — чуть видоизмененный текст стандартного шуточного диплома; да, именно шуточного, мистификаторского!
Такие дипломы имели широкое распространение в Европе, особенно в... Австрии, хотя и не только там (по происхождению они французские: так высшее общество веселилось, "отдыхая" после прекращения якобинского террора). Последнее обстоятельство выяснилось вскоре после дуэли — и укрепило уверенность в виновности Геккерна, на прошлом этапе дипломатической карьеры связанного с Австрией.
(А вот австрийского посла или членов его семьи никто не заподозрил...)
Но повторяем: в то время подобные дипломы были явлением общеевропейским. И обменивались ими на... дружеских вечеринках, в литературных салонах, даже на званых обедах, имеющих полуофициальный характер. Это была своего рода игра, содержащая элементы загадки-ребуса, мистификации, розыгрыша (иногда довольно желчного), отчасти даже литературного творчества. В этом смысле сочинение и распространение таких писем находилось "рядом" с... составлением эпиграмм. Этот жанр, столь любимый Пушкиным, кстати, неоднократно ставил его в положение, чреватое дуэлью (последний раз — в одном из трех "преддантесовских" эпизодов 1836 года).
Тогдашние аналоги студенческих "капустников" тоже были где-то рядом. Тут поневоле задумаешься о Дерптском университете, откуда только что прибыл Соллогуб и, между прочим, братья Карамзины: многолетнее пребывание в среде буйных буршей вполне могло привить вкус к юмору особого рода...
Ну, а раз так — может быть, и в данном случае имела место шутка-розыгрыш? Не совсем дружеская, довольно бестактная, а в тех обстоятельствах и вовсе недопустимая — но понимал ли это ее автор?
(Потом, конечно, понял — но обратного хода уже не было. Оставалось молчать и, может быть, вместе со всеми обрушивать проклятья на врагов Пушкина.)
Получается, автору пасквиля вовсе не обязательно в действительности принадлежать к числу врагов или обезумевших поклонников.
Есть такой довольно элементарный, но порой хорошо срабатывающий прием маскировки, известный, кроме любителей детективных романов, также и подлинным криминалистам — следователям и исследователям. Суть его в том, что автор какого-либо скандального документа устраивает дело так, чтобы и самому оказаться в числе его получателей...
Мы уже постарались проанализировать с этой точки зрения позицию Хитрово — и сразу же вышли на интересные предположения. Не применить ли этот подход ко ВСЕМ получателям пасквиля, а заодно и к их ближайшему окружению?
* * *
Кроме Хитрово, письма получили Вяземский, Виельгурский, Карамзины, братья Россет и Соллогуб, а также его тетка Александра Васильчикова. Это те, о ком мы знаем точно.
Есть несколько адресатов, известных предположительно, среди них практически с полной уверенностью можно назвать Николая Скалона, который, как считается, попал в список за свое соседство с Россетами... но о нем еще скажем. Также есть сообщение, что в числе адресатов была и Долли Фикельмон (!), однако это, скорее всего, путаница: в дом Фикельмонов письмо пришло на адрес жившей с ними Хитрово.
Все они — друзья Пушкина. Все они, безусловно, люди порядочные (во всяком случае, так принято считать). Но достаточно ли мы знаем каждого из них отдельности, чтобы с полной уверенностью заключить: ни один из них в тот момент не способен... нет, не на погубление Пушкина — на малоудачную шутку?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
