Лорд Арнгейл из рода Чувствующих

— А-а-а, — в тишине раздался еле слышный голосок, полный невыносимого ужаса. — Мама, мама, везде огонь... Мама, где ты? Мама — худющий подросток резко приподнял голову и начал вертеть ею по сторонам, словно искал кого-то. — Мама! Вокруг темно! Я ничего не вижу..., — при ощупывании лица, он обнаружил намотанную кем-то на голову ткань. — ...

Юный Тарн, единственный наследник лорда Арнгейла, очнувшись в полной темноте и с сильной болью на лице и голове, был близок к панике. Трагические события вчерашней ночи (убийство матери, его похищение и издевательства над ним) лишь начинали всплывать в его голове, все сильнее и сильнее толкая его в пучину отчаяния.

— Мама, — вдруг тихо — тихо прошептал он, наконец, вспоминая истекающую кровью маму и ее искаженное дикой ненавистью лицо. — Мама... А-а-а-а-а! А-а-а-а-а! — не в силах «переварить» нахлынувшие на него воспоминания, Тарн с рыданиями бросается на топчан. — А-а-а-а-а! — терзающая его невыносимая боль, заставляла худенького подростка с яростью дикого зверя стучать кулаками по доскам топчана и рвать лежащую на нем старую — престарую холстяную ткань. — А-а-а-а-а! — колотил он и колотил словно безумный, не в силах остановиться и замолчать. — А-а-а-а-а-а!

Наконец, обессилев от иступленных метаний, Тарн затих на топчане. Эта внезапная истерика лишила его сил, но, одновременно, и защитила от сильного эмоционального удара, подарив ясность сознания.

Подросток, понимая, что вокруг нет его близких, начал разговаривать сам с собой, что было, пожалую, единственной имеющейся для него возможностью не только прийти в себя, но и попытаться осознать случившееся с ним.

— Значит, все умерли... И мама, и дядя Роскер, и тетя Арина, — с каждой секундой его сначала сбивающийся на всхлипывания голос становился все сильнее и сильнее. — Хорошо папа уехал, а то и он бы погиб. Хотя мой папа, лорд Арнгейл, самый настоящий магистр, а магистры не могут умереть... Или могут? Не помню.

Тарн, ощупывая перед собой воздух, медленно сполз с топчана и начал, шаг за шагом, изучать место, в которое он попал. С первых же сантиметров, его руки стали натыкаться на разное тряпье и поломанный деревянный хлам. Вдобавок, это все жутко воняло, словно он находился внутри ямы с отходами.

— Какая же вонь. И куда я только попал? — он еще некоторое время тыкался по сторонам, по, наконец, не решился снять тканную повязку на своем лице. — Сейчас я посмотрю, что тут за место...

Полоски ткани, намотанные на его голове, отдирались с трудом,всякий раз отдаваясь такой болью, что он даже поскуливал от жалости к себе. Вскоре последний лоскут оказался в его ладони и он попытался открыть глаза.

— Ай, — тут же вскрикнул Тарн, когда глаза его пронзила сильная боль. — Как больно-то! — осторожно коснувшись болевшего места пальцами, он почувствовал что-то мокрое и тут же убрал руку. — Не надо! Папа всегда говорил, что если поранился, то ни в коем случае не ковыряйся в ранке. Ее лучше перевязать и дать ей немного поболеть.

Вспомнив отца, Тарн окончательно успокоился. Он был твердо уверен, что лорд Арнгейл, всегда олицетворяющий для него все самое сильное, мощное и незыблемое, обязательно найдет его и заберет отсюда. Пока же этого не случилось, подросток решил еще поползать по этому месту. Вдруг он сможет найти что-то такое, что поможет ему позвать на помощь.

— Опять башмак, — узнавая очередную находку, он негромко называл ее. — Рванный... А это, кажется подсвечник. Уф, какой тяжелый... Тут у нас что? Кувшин. Вода!

Обрадованно вскрикнув,Тарн тут же схватил кувшин и с жадностью стал пить самую обычную воду, которая в это мгновение показалось ему удивительно вкусной. С ее сладостью и свежестью ни в какое сравнение не шли ни так любимый им клюквенный морс тетушки Арины, ни медовый отвар с пряными травами.

Допив всю воду, он уселся на пол и вновь стал разговаривать сам с собой.

— Так я ничего не найду, хоть весь день буду ползать. Вона, одни лишь гнилушки попадаются, — с горечью Тарн бросил в сторону очередной кусок вонючей рванины. — Может тогда попробовать молча посидеть и послушать... Папа ведь говорил, что умеющий слышать часто может узнать гораздо больше, чем умеющий видеть.

Посопев печально носом, он, действительно, замолк и стал внимательно вслушиваться в доносящиеся до него звуки. Сначала, это у него получалось не очень хорошо. Его все время что-то отвлекало: то зачесавшаяся спина, то боль в затылке, то желание опорожнить мочевой пузырь. Однако, в какой-то момент, Тарн вспомнил, как отец учил его родовым секретам магии Чувствующих. Тогда лорд Арнгейл тоже просил его закрыть глаза и стараться услышать, что происходит вокруг него. В голове мелькнул образ родного человека и всплыли его слова. «Не торопись, сын. Глубоко вздохни, потом выдохни. Снова вздохни и опять выдохни. Магия Чувствующих не любит торопыг и не признает суеты. В ней все размерено, тягуче, как воды нашего Бориссфена. Вот так... А теперь попробуй, не открывая глаза, почувствовать меня. Не задавай вопросов, а пробуй...».

Улыбка ненадолго появилась на губах подростка, а потом вновь исчезла. И на плотно сжатых губах читалась лишь угрюмая решимость добиться своего.

— Глубоко вздохнуть и выдохнуть. Снова вздохнуть и выдохнуть, — его грудь мерно заходила то поднимаясь, то опускаясь. — Слышу... Я слышу. Ха-ха.

В мгновение ока мир вокруг него, до этого ограниченный темнотой, вдруг словно взорвался сначала десятками, а потом сотнями звуков. Тарн слышал, как скребется в дальнем углу комнаты осторожный серый зверек, как у входа в бывший купеческий дом трется о деревянный косяк какой-то шелудивый барбос, как весело чирикают птахи на провалившейся крыше. Это было самое настоящее море самых разных звуков, которые он, к своему собственному удивлению, читал словно открытую книгу. Он не видел этого яростно чешущегося пса, но почему-то был абсолютно уверен, что у того бельмо на правом глазу и короткий огрызок вместо хвоста. Птички, что прятались между полусгоревшими стропилами крыши, также казались ему совершенно знакомыми.

Погрузившись в эту живую, веселую, живущую своей особой жизнью, какофонию звуков, мальчик уже совершенно забыл о своем желании все разузнать. На какое-то время исчезли все его заботы, горести и печали. Подхваченный этими новыми впечатлениями и эмоциями он уже не хмурился, а радостно смеялся.

— Ха-ха, какой глупый кот! Там же собака сидит, — он бросался и «высасывал» то один звук, то другой. —

Неизведанные ранее возможности с невиданной силой захватывали его, даря невиданные по глубине ощущения.

И если бы, каким-то чудом, в этот момент на него взглянул кто-нибудь из магов, то он безошибочно определил в этом обезображенном худеньком подростке со неземной улыбкой на губах своего собрата, который только что прошел магическую инициацию. Любой из магов до конца своих дней будет помнить то мгновение, когда он почувствовал силу выбравшей его стихии. Будущие маги огня в момент инициации погружались в море одновременно и яростного и ласкового пламени, чувствуя, как огонь становиться их второй сущностью. Для повелителей воды открывалась вся мощь и вся красоты этой стихии, могущей с одной стороны дарить жизнь иссыхающим полям и страдающим от жажды животным, а с другой стороны разносить в клочья корабли бедных мореплавателей. Невиданная по силе эйфория накрывала и инициирующегося мага земли, становившегося частью, плоть от плоти, пологих холмов, высоких гор и глубоких ущелий.

Именно это происходило в данный момент и с юным Тарном. Был ли это особый замысел судьбы или просто именно так сложились звезды, но в этой вонючей каморке, заполненной рваным тряпьем, обносками, прошла спонтанная инициации нового мага, который, правда, даже и не подозревал об этом...

— Ой, а что это? Какой-то человек, — Тарн нахмурился, услышав чье-то шаркающие шаги и постукивание клюки по каменным плитам; через мгновение он стал ощущать и раздражение этого человека, напоминавшее окутавшую человеческую фигуру темную горькую дымку. — Ему, кажется, плохо... Он злиться, сильно злиться, — чужие эмоции ощущались им так сильно и ясно, что даже казались своими. — И он идет сюда.

Вскоре, действительно, послышался звук чьих-то шагов и невнятного бормотания:

— Чтобы Иблис вечность жарил их души! Ох, как же больно… Проклятье! И, что я только полез к городской страже?! — охающий звук становился все ближе и ближе. — Решил ведь, что ни у кого ничего не буду спрашивать про этого мальчишку. Совсем я из ума выжил. У-у-у-у… Как же они меня палками то отходили… Проклятые черти! Чтобы у них черви все глаза выели! Чтобы семя их бесплодное было! Чтобы …

Наконец, в самой темной части комнатушки, где, съежившись с опаской ждал мальчишка, откинулась в сторону камышовая плетенка и из норы с кряхтением вылез старик.

— Ой, плохое мне, плохо… Все поломали, — продолжал причитать старикашка, вставая с корточек. — А, гаденыш этот где? Из-за него ведь, проклятущего, так отлупили… Проклятой страже видите ли не понравилось, что я про благородных выспрашивал. Мол не дело черни в дела высших нос совать. Отродья Иблиса, чтобы у них все волосы повылазили! Чтобы вся их охота до женщин ушла! — бормоча и охая, он словно пес начал водить головой из стороны в сторону. — Куда же запропастился этот гаденыш?

Исходящая от старика злость ощущалась Тарном так ясно и сильно, что он забился в какой-то угол, под шерстяную кошму и молился, чтобы этот злющий человек не нашел его.

— Где же ты, мелкий уродец? Старый Гарот очень хочет с тобой поговорить, — шептал старьевщик, то и дело вновь начиная причитать от боли и жалости к себе. — И спросить…, что же ты за птица такая? Не ищет тебя никто. Весь базар обошел, во все чайханы нос сунул, а так ничего и не услышал. Словно и не случилось ничего, — клюкой своей старик с силой тыкал по всем подозрительным кучам мусора на полу. — Кто же ты такой? Неужто бастард чей-то? Что же родную кровиночку-то никто совсем не ищет?

С каждым новым кругом, который старик наворачивал по своей забитой всяким хламом комнате в поисках мальчишки, он злился все и больше. Масла в огонь подливали вдобавок и боль от недавно полученных побоев.

— Мелкий гаденыш, это все из-за тебя, — шипящее бормотание разносилась по всем углам комнаты. — Из-за тебя, проклятущего… А я то, дурья башка, его спас, из воды вытащил, раны перевязал. Убью, паршивца! Где же ты прячешься? — проходя мимо одной из куч с тряпьем, он неожиданно извернулся и резко затыкал клюкой по ней. — А-а-а! — Гарот издал радостный возглас. — Вот ты где! Ну-ка, мешок с костями, вылась на свет Божий!

Торжествующе скалясь, старик ухватил упирающегося подростка за волосы и потащил его к топчану, где было несколько светлей.

— Спрятался! От своего благодетеля, от своего спасителя! Как неблагодарный пес…, — с каждым таким воплем, разъяренный старик все сильнее и сильнее охаживал клюкой мальчишку. — Звереныш, на тебе, получай!

На очередном ударе его рука вдруг дрогнула и застыла над головой съежившегося мальчишки. Старьевщик, которого только что переполняла черная злоба, внезапно остановился. Он с диким удивлением уставился сначала на скорчившегося подростка, потом на свою занесенную для удара клюку.

О, чудо! Каким-то необыкновенным образом его злость улетучилась. Буквально только что она была и уже ее нет... Вместо нее внутри него поселилось какое-то тихое спокойствие, когда тебя ничего не мучает, ничего не грызет. И даже этот мальчонка, из-за которого стража его пинками выгнала с рынка, уже не казался ему первопричиной всех бед и несчастий.

Гарот сглотнул подступивший к горлу ком. Он вдруг ощутил уже давно забытое им чувство, с которым смотришь на свое родное дитя. Клюка его опустилась к полу, а сам он медленно сел на колени. «Ка же я так мог? Бездушная скотина...». Рука его коснулась содрогнувшегося мальчика и ласково потрепала его за косматую головенку. «Что же это я? Он же ни в чем не виноват... Эх... Так ведь и до греха недолго».

— Не бойся, — прошептал он, с удивлением ощущая свои капающие из глаза слезы. — Прости меня, старого дурака. Совсем я обезумел. Как дикий пес совсем... И что я разозлился? Ну, дали мне пару затрещин, да и поваляли в пыли. Что же теперь, из-за них живую душу губить? Говорю тебе, не бойся. Как тебя зовут-то?

Тарн опустил руки и осторожно поднял голову. Даже глубокие рубцы на лице не могли скрыть его удивление такой быстрое переменой настроения у этого странного старика. Сначала он изрыгал ругательства и угроза, а потом ласково трепал его по голове. Смутившемуся Тарну было совсем невдомек, что все случившееся было результатом его пробудившегося дара, который словно разгорающийся огонек с жадностью набрасывался на сильные эмоции.

Период инициации и некоторое время после него вообще был тяжелым периодом и никогда не проходил бесследно для нового мага. В первые мгновения, когда магическая искорка только проявила себя, рядом всегда должен находится опытный наставник, который помогает неофиту справиться с возможными проблемами. Предоставленный же самом себе маг — новичок нередко не справлялся с этой накатывающейся на него снова и снова мощной эмоциональной волной, этим буйством чувств и возможностей. Отдаваясь на волю магическому источнику внутри себя и желая прочувствовать его в полную силу, маг уподоблялся наркоману, который ни как не мог остановиться и желал все более и более сильных переживаний. Конец всего этого всегда был един — полное выгорание мага и превращение его в трясущегося овоща, который с трудом говорил и двигался.

Для Чувствующих, которые как раз и черпали свою силу в эмоциях, переживаниях и чувствах, инициация значила еще больше. Для них с самых первых шагов требовался особый контроль над своими возможностями. В противном случае, последствия для психики мага были еще более страшными. В летописях не раз встречались леденящие душу сообщения о магах, после встречи с которыми от людей оставалась лишь одна телесная оболочка. Чувствующие словно вино из кубка выпила из человека все человеческое...

— Тарн меня зовут, — на старьевщика уставилось изуродованное лицо, на котором вместо глаза остались лишь черные борозды свернувшейся плоти. — Это ты меня похитил? Ты? А маму убил тоже ты? — этот тихий, но обвиняющий голос казался старику воротом плотника, что медленно и неуклонно вкручивался в его голову. — А моих родных тоже ты сжег?

Старьевщик, едва только услышал слова мальчишки, яростно замотал головой:

— Не-ет! Нет! Это не я! Что ты такое говоришь? Я ничего этого не делал!

Юный маг чувствовал, как старика накрывает одна чувственная волна за другой. Он словно видел, как того корежило от испытываемой эмоций.

— Это я же спас тебя. Я, вот этими самыми руками, вытащил тебя из воды, — перед лицом мальчишки затряслись руки с длинными узловатыми пальцам. — Ты же этого не помнишь... Я же тебя приметил в воде. Смотрю, что-то плавает темное...