— ...я просто жег свечи перед портретом своего начальника. Может быть, мне хотелось рассмотреть его в деталях. Может, вы опять преувеличиваете. Я такими вещами не занимаюсь. Вот, к примеру, личное дело Гвендолин у меня вовсе без фотографии. Она с каждого снимка прямо в душу смотрит, мне неуютно. Да, Миль, да, я ваши личные дела перечитываю порой, настроение поднимает.

"Заря" все еще была испытательным образцом. В руках она не разваливалась, но забота об оружии была приятна. Оружию.

— ...прижизненных изображений Ишенги вообще не обнаружено, поэтому в его дело я вклеил фото Шеннейра. Надеюсь, никто не обидится...

Запертое в металлической оболочке, оружие состояло из плоти, крови и нервов, и потому возиться с ним требовала эмпатия. Внутри корпуса прокатывалась дрожь, и порой мне казалось, что оно мурлыкает.

— ...я уверен, что у Шеннейра есть книжечка со всеми нашими портретами, и он смотрит ее перед сном и нас проклинает!

— Ничего подобного, — вежливо, но твердо произнес Эршенгаль, — у магистра нет.

— Да? — Нэттэйдж и, о, Свет, и Миль, казались задетыми. — Ему что, все равно? Какой же он магистр после этого?

Я вернул Зет к собратьям и попытался пройти мимо. Не сумел — Миль поймал меня из теней и свистящим шепотом сказал:

— Вы думаете, я плохо обращаюсь с вашим заарном? Я не могу плохо обращаться с хищными вещами. Я показываю вам, что будет с ним очень скоро.

Я остановился, решив, что иначе от Миля не отвязаться.

Я остановился, потому что Миль начал говорить, а я был светлым, и у меня не было ни малейших причин не слушать. Мы, светлые, обязаны слушать, мы получаем информацию, мы получаем эмоции, люди создают связь, мост из слов...

— Охотники убивают хищного зверя и приносят из дикого-дикого темного леса его детеныша. Пока детеныш мелкий, он забавный, но потом в нем просыпаются инстинкты, и он начинает скалиться на хозяев. И недалек час, когда вцепится им в горло. А хищные инстинкты у вашего заарна уже включились, когда он растерзал магов Рийшена. Или вы уже это забыли? Ваш звереныш хочет жрать людей, и не один раз в жизни, и не один раз в месяц, и пока вы кормите его с рук, но это ненадолго. Маленький монстр всегда останется монстром.

Прислушивающийся к нам Нэттэйдж восхищенно покачал головой:

— Миль, вы живете в мире больших страстей, — и насвистывая непонятную песенку удалился. На мгновение мне стало жалко Миля; это его мир, где он человек, который видит истину, а все остальные — нет.

— А почему у светлого магистра Ишенги нет портретов? — на самом деле мне хотелось уйти как Нэттэйдж или сбежать очень далеко. Но меня переломали и запихнули в клетку, которая не позволяла двигаться; оставалось только внушать себе, что тут свободно, что тут уютно, и вообще, могло быть хуже.

— У вашего Ишенги много чего нет, — боевая цепь вновь потянулась к Милю, и на этот раз заклинатель наступил на кончик и злорадно наблюдал, как та дергается, не в силах освободиться. Мне поневоле стало ее жаль. — Ваш Ишенга как из воздуха взялся. Ходят слухи, что он вообще из Загорья...

— Что плохого в том, чтобы быть родом из Загорья? — спросил подошедший Эршенгаль. Миль брезгливо покосился на боевика, присмотрелся внимательнее, изменившись в лице, и быстро отошел в сторону.

Похороны Михаэля Наро должны были состояться буквально на днях, но нам некогда было отвлекаться: завтра мы проводили праздник.

* * *

...Перед комнатами Матиаса я остановился, постучав; подождал, приложил руку к двери, передавая сигнал через волшебный замок, так и не получил ответ и все же вошел. Сидящий на полу иномирец подпрыгнул, пытаясь стереть начерченные на полу знаки.

— Строишь портал до дома?

— А я тут взываю к Хаосу, — в эмоциях Матиаса мелькнул страх; потом заарн выпрямился, вновь демонстрируя уверенность, и посмотрел в сторону, пытаясь незаметно перечеркнуть ногой мелованную линию: — Обращаю к нему призывы, приветствия, мольбы, прошения, ради... нашего успеха и триумфа.

Окружности со вписанными в них знаками и другими окружностями покрывали весь пол. Искажением от них сквозило так, что болела голова, и я даже не рисковал переступать порог, чувствуя, что если коснусь рисунков, то засосет как болото.

Всего лишь внушение.

— Передавай привет, — я коснулся ошейника, проверяя, крепко ли держится застежка, и сообщил: — Я желаю, чтобы ты принял участие в Весеннем празднике Аринди как представитель светлой гильдии и мой ближайший помощник. Церемониальное облачение готово. Если ты хорошо себя чувствуешь, то собирайся.

На лице Матиаса еще оставалась маска недоверия, но искра его во мгновение ока полыхнула так ярко, что заарн стал похож на зажженный бумажный фонарик. Про самочувствие можно было не спрашивать: я понял, что он пойдет на праздник, даже если на пути у него встанут все островные медузы с силами Хаоса под мышкой.

Но так и должно было случиться. Я повернулся, чтобы уйти, и спросил:

— Они помогают?

— Что? — недоуменно переспросил заарн.

— Твои силы Хаоса. Они отвечают? Помогают? Дают силы? Хорошие советы?

— Нет, — слегка ошарашенно ответил он. — Но они прекрасно слушают.

Весенний праздник Аринди иначе назывался Цветением, Белым цветением или Праздником весенних огней. Как и многие иные праздники, он был официально связан с колонизацией южного берега, а на самом деле происходил из времен туманных и темных.

Колонисты высадились на берег в самую неласковую зимнюю пору — а южный берег был тогда куда более суровым, чем теперь. И только когда среди скал расцвело дикое миндальное дерево, люди поняли, что в этом мире еще осталась надежда и красота. И что они, колонисты, такие же, как это одинокое деревце — прекрасные и вынужденные прозябать на мерзких голых скалах.

На самом деле цветение миндаля знаменовало окончание зимних штормов, и колонисты надеялись залатать корабль и уплыть ко всей Тьме отсюда. Корабль они не починили и никуда не уплыли, а через месяц южный берег из расцветшего оазиса превратился в пекло, но это уже другая история и другие праздники.

Яркие точки факелов рассыпались по холмам; цепи огоньков поднимались на вершины, где люди будут встречать рассвет. Порывы ветра доносили звон бубнов и мелодичный, но монотонный напев. Темных тянуло следом за ними, в холмы и на свободу, но тут всегда приходится выбирать: либо ты такой же человек, как и все, и участвуешь в празднике вместе со всеми, либо величественный темный маг, на голову превосходящий обычных людишек. И ты останешься в одиночестве в пустом круге, и никто не пригласит тебя танцевать и никто даже не подойдет близко.

Внизу, в закрытых бухтах, побережные общины проводили тайные ритуалы лова. Ритуалы пришли еще от старого населения материка — но вместо потомков-ашео их подхватили островные полукровки, густо намешав с островными традициями. Весенний ритуал лова также запускал инициации для подростков — они длились весь сезон, заканчиваясь поздней осенью, и после Осеннего праздника маленькие ниэтте получали именную татуировку и навсегда покидали родной дом. К этим инициациям в свое время серьезно приглядывалась светлая гильдия, проверяя, не творится ли там что-то незаконное.

Насколько я знал, инициации были в ходу еще у клановых ашео, совпадали с совершеннолетием и включали серьезные поединки — их пытались запрещать, но только прошедших поединок ашео считали взрослыми и способными заводить семью, так что от запретов традиции разве что уходили в подполье. Инициации проходили ла'эр — конечно, когда были постарше, чем ниэтте, — во время сезонных празднеств Сева или Жатвы. Юноши и девушки танцевали, пели, устраивали шуточные состязания, прыгали через костер — куда же без костра. Все безобидно, если не вспоминать, что Сев и Жатва пришли к нам прямиком из Загорья. И костры тоже.

Людям предстояла бессонная ночь, а еще бессонная тяжелая ночь предстояла городским службам, поддерживающим порядок — кто-то обязательно забредет далеко в холмы и заблудится, кто-то уснет под кустом и весь город собьется с ног в поисках, кто-то куда-то свалится, и хорошо, если не в трещину. Завтрашний день будет объявлен днём отдыха, потому что работать все равно никто не сможет. Высшие тоже не отдыхали, и меня занимало то, есть ли у них свои, высшие праздники. Или пережили день — уже рады?

— Ритуалы нам важны, ритуалы нам нужны, — мурлыкал Нэттэйдж, смотря на переливающиеся огнями склоны. — Традиции упорядочивают мир и не дают ему раствориться в хаосе. Традиции защищают нас от разложения, идущего из Заарнея. Конечно, лучше помогла бы ментальная дисциплина и осознанность, но для широких масс сойдет и так.

Над клумбами бестолково метались желтые и зеленые фосфористые пятнышки — слишком рано проснувшиеся светлячки. По дорожкам Нэтара скользили люди с факелами. Колышущийся свет пробивался сквозь листву.

— Нэтар тоже празднует?

Позади нас хлопнула дверь, и вышедшая на крыльцо волшебница едва уловимо кивнула:

— Вы же понимаете, светлый магистр, сети, лов... это тоже наше, — и, надев серый колпак, влилась в безмолвную процессию.

— А еще, если праздник пройдет гладко, возвращение светлых будет ассоциироваться с чем-то хорошим, — довольно потер руки Нэттэйдж.

— Нэттэйдж, а вы вообще за кого играете — за светлых или за темных?

— Я, наш дорогой магистр, не играю. Я работаю, — с достоинством ответил он. — На благо нашей общей объединенной гильдии.

И в глазах его явно читалось ироническое: "Кого вы здесь пытаетесь подловить?"

Гвендолин шла по главной аллее, похожая на призрак и полностью погруженная в свои мысли, и только когда она повернулась к нам, в ее глазах отразился далекий холодный отблеск. Одета она была празднично; и золотое украшение в волосах, с которого спускались подвески в форме ажурных листочков, было, должно быть, тяжелым. Но традиции есть традиции, а Гвендолин следовала им строго.

— Кстати, Гвендолин, — сходу переключился Нэттэйдж, как обычно, погруженный в любимое дело — работу. — Ведь теперь в вашем замке живут светлые маги и сам светлый магистр. Мы должны обеспечить им должную безопасность. Вы представьте, несчастные, беззащитные, ранимые светлые, магистр, на которого мы возлагаем такие надежды... и Джиллиан.

— Ужасно, — тихо подтвердил я. — Совсем о нем забыл.

Главное, Джиллиану в этом не признаваться, иначе он совсем разочаруется в своих стараниях.

Нэттэйдж глянул подозрительно, но продолжил:

— Я не хочу сказать ничего плохого об инфоотделе, но ваши маги все же не подготовлены к тому, чтобы охранять опасного преступника, и вряд ли учились верным методам допросов, раз вы до сих пор ничего не добились...

— Ох, Нэттэйдж, — ласково ответила Гвендолин, и всем стало ясно, что потерянного пленника Нэттэйджу не видать никогда. Мне грели душу мысли о том, как все время, пока мы плыли на острова и обратно, глава внутренней службы пытался выцарапать упущенную добычу из владений Гвендолин. Упорно и безуспешно.

Матиас появился точно вовремя. Почему-то светлая форма, черное с серебром, даже не очень напоминающая военную, выглядела на нем угрожающе, и белая семилучевая звезда выглядела угрожающе, а сосредоточенное лицо вовсе излучало зверскую серьезность. Стремительное целеустремленное движение оборвал только рой мотыльков, зависший посреди дорожки; заарн остановился, словно влепившись в стену, обошел их на цыпочках по кругу, собрав все силы, чтобы держаться в руках, и быстрым шагом двинулся к нам, отчеканив:

— Ваш хилый защитный контур, человечинки, совсем сломался. Над страшными зелеными штуками летают светящийся мухх... мухи. Что им здесь нужно?

И голос его даже почти не сорвался. Пришла весна, природа просыпалась, и Матиаса ждали тяжелые времена.

Гвендолин едва ли обратила на него внимание, а Нэттэйджу явно грезилось нечто приятное — надеюсь, не то, как легко и без затрат пугать заарна — когда он отвлеченно поправил:

— Мы люди.

— А мы не заарны.

Теперь заинтересовались все.

— Мы тхие'рейши'нэаа.

Высшие призадумались.

— Человечинки так человечинки, — глубокомысленно изрек Нэттэйдж.

Где-то к северу беззвучно ударила молния; выглядело это не как зарница, а как изломанная полоса света, соединившая небо и землю. Сияние прокатилось по земле, накрыло город и все вокруг стало неразличимым, тихим и белым. Длилось это долго, по внутренним ощущениям, не меньше минуты, и я даже успел ощупать пальцами лицо, опасаясь, не ослеп ли. И все пропало.

На аллее, моргая и потрескивая, вновь разгорались фонари. Тусклые пятнышки светлячков лежали разбросанные в траве и на дорожках.

Нэттэйдж выдохнул и натянуто рассмеялся:

— Этот Заарней со своими запусками, перезапусками и испытаниями уже надоел. Скоро ли они свои врата доломают. У нас от перепадов энергии все сети скоро полетят...

— Они запустили инкубатор Тогтогшохх, — Матиас вытянулся в струнку, запрокинув голову к небу и словно прислушиваясь. — Один из инкубаторов, которые готовят прорыв. Он просыпается только перед открытием врат и поет победную песнь.

Я смотрел в темноту и, казалось, видел, что среди фиолетовых теней появилось нечто новое, огромное, пульсирующее как вызревающий нарыв, что растит в своем чреве множество икринок — оно тяжело ворочалось и мерно рокотало. Но, наверное, это мне лишь казалось.

Праздник Цветения был любимым праздником Побережья, и он не проводился уже двенадцать лет. Почему его отменил Норман, было понятно — Лорд не знал и не понимал подобные вещи. Но почему церемония угасла при Шеннейре, не мог толком объяснить даже сам Шеннейр. После уничтожения светлой гильдии праздники, в которых участвовали светлые, как-то не праздновались. Напрягаться и проводить общие фестивали в одиночку темным не было ни малейшей охоты. Возрождение традиций должно поднять боевой дух, а сейчас, перед угрозой войны, это было особенно важно.

В тяжелые времена человеку необходимо иметь якорь и следовать привычному распорядку — чтобы не потерять себя и не позволить хаосу себя поглотить. Не знаю, насколько это работает. Я выполнить необходимое не смог.

Мы проехали по всему побережью, с востока на запад, не пропуская даже самого малого поселения — чтобы люди не говорили, что магов интересуют только города. Везде зажигали весенние огни на алтарях — алтари мистического смысла не несли и были обычным реквизитом. После двенадцати лет перерыва торжество должно быть проведено по полной форме.

Весенняя ночь была черна. В ней пропало все — и море, и холмы, оставив мне только отблеск костров на площади. В руку ткнулся переданный факел — промасленное вручную сотканное полотно, скользкое древко из самшита, — и, по незаметному кивку стоящего напротив Шеннейра мы одновременно подожгли масло в большой чаше.

В огне под радостный гул сгорала ветвь с белыми цветами. Церемония, как и многие церемонии, была строга, сурова и бессмысленна.