Под вечным солнцем (главы 12 - ...)

"Не хватало еще тяжелой дланью Отца по затылку получить, — подумала она и решительно опрокинула себе на голову три пригоршни воды, заодно коротенько прошептав заговор.— Вот госпожа, вот добрая женщина, чтоб ей самой по самому пеклу в город сходить..." Конечно, можно было и отказаться, сослаться на прочие обязанности — но нашли дуру с женой повелителя ссориться. Прямо сейчас она ничего,конечно, не сделает, не ее рабыня Серха, дворцовая, но запомнит — и припомнит не раз еще.

Лучше уж сходить.

Если б еще не по самой жаре, Серха с радостью взялась бы за поручение — она любила город и любила бродить по нему, растягивая время до возвращения до бесконечности. Ее радовала временная свобода и безопасность — большая, чем любой женщины, которая вздумала бы прогуляться без сопровождения мужчины. Мало среди простонародья нашлось бы безумцев, которые ради нескольких медяков или нескольких минут удовольствия осмелились бы покуситься на дворцовую и тем поставить на кон всю свою жизнь: повелитель нашел бы наглеца и жестоко наказал за присвоение его имущества.

"А все-таки мне повезло, — рассуждала Серха. — Девки сейчас ванны готовят, ковры чистят, массаж госпожам делают, а я тут, гуляю, где хочу. А обратно можно и по вечеру уже пойти, скажу, что в трех лавках не было, только в четвертой нашла".

Посидев в тени, она вернула себе хорошее расположение духа и, покрутив головой, выбрала самую длинную дорогу к известной лавке. Улицы Эрха-Раим вились затейливыми петлями,как спутанная и брошенная на холмы рыбачья сеть, то взбегая в горку,то снова спускаясь, подставляя солнцу то одну, то другую сторону,прячась в тени долин и снова выскакивая на солнце. Серха шла неторопливо, обходя стороной самые бедные кварталы, глазея посторонам, заходя в лавки и прицениваясь к товарам, которые не собиралась покупать.

Она надолго застряла у лавки ювелира, разглядывая массивные золотые украшения и вздыхая. Они сверкали перед ней, пуская тяжелые блики,самоцветы рассыпали искры, переливались радужно, бросая отсветы на восхищенное лицо девушки. В лавке была полутьма, но свет из окна падал так, чтобы самым выгодным образом оттенять изделия хозяина. Это была одна из самых дорогих ювелирных лавок Эрха-Раим, и вывеска кричала о том, что ни в одном украшении нет примеси меди, а среди камней нет ни одного поддельного.

"Врет, наверное", — думала Серха, тем не менее не в силах отвести взгляда от украшений. У нее было много стеклянных бус,и много меди, и жемчужные простенькие бусы, и даже пара золотых украшений, из тех, что подешевле, в которых меди больше, чем золота, ик тому же полых внутри. Но эта лавка была для знатных господ, и это дарило ее украшениям особое очарование. Многие из них стоили дороже самой Серхи, если б господин распорядитель дворца надумал ее продать. А постоянного любовника из богатых воинов у Серхи пока не было, несмотря на немалые ее пятнадцать лет.

"Хотя и чего хорошего, — рассуждала Серха, выйдя из ювелирной лавки и следуя дальше по улице.-Украшений, может, и надарит, да пока их отработаешь— полгода враскоряку ходить будешь. А от остальных, да и от работы, все одно никуда не денешься. А ну как еще обрюхатит тебя, не убережешься?Так-то оно проще". Она разве что слегка завидовала подругам,хвастающимся дорогими подарками, но за это работающим почище девчонок из веселых домов. И немного больше — тем, имя чьих любовников, хоть ненадолго, защищало их от других мужчин.

"Господа — как Лик Отца, — поучала ее женщина, которую Серха в детстве, невесть почему, считала своей матерью — может быть, потому, что та была добра к ней и порой подкидывала ей вкусных объедков? но рабыни с кухни обычно были добрее прочих— им никто не мешал есть досыта. — Далеко от Лика — темно и опасно, а близко подойдешь— сожжет. Так что лучше посередке, да чуть подальше". И сейчас Серха думала, что та была права— слишком уж дорого, порой даже жизнью, платили любовницы воинов за свои украшения.

Стоял самый жаркий час, и Эрха-Раим благоразумно отдыхал — окна прикрыты ставнями, из какого-то дома побогаче доносится перебор струн цимра-дэ да нежный и ленивый женский смех, в каком-то доме победнее слышалась перебранка — такая же ленивая, похоже, ведущаяся, не вставая с подушек. Только листья деревьев на ветках, свешивающихся на улицу, были еще по-весеннему зелеными и сочными, и оттого давали хоть немного тени. Белая пыль выглядела на них лишней, они будто ждали дождя, который смыл бы ее. Но все же улицы с каждой минутой становились все жарче, как камни в очаге. Серха остановилась в условной тени вытереть пот со лба и горячо пожалела о том, что не осталась пережидать жару где-нибудь— скажем, в какой-нибудь лавке. А сейчас выбора у нее не осталось— нужно было преодолеть раскаленную, как сковородка, улицу,ведущую к лавке лекаря. "Там пробуду до конца жары,"— обещала себе Серха, поправила на голове уже совершенно сухой платок и решительно пошла вдоль улицы.

"Ой, дура я дура", — мысленно повторяла она, пока шла, но что толку? Улица казалась бесконечной, будто край ее все отдалялся от бедной девушки, стены как будто качались, сдвигаясь, камни жгли докрасна даже сквозь подошвы, и, как назло, не было ни тени, ни деревца, ни дуновения ветра. "Говорят, так на юге бывает, — бешеным волчком крутилось у нее в голове. — Из города выйдешь — там трава вокруг, и сколько ни иди, она не кончается. И ни дерева, ни камня, ни речки... И жарко, должно быть, так же. И можно до воды не дойти, так и помереть посреди травы... Вот и я тут помру, жара кончится, все из домов выйдут, а тут мой обожженный труп лежит. Воняет..."

Внезапно очень живо представившаяся ей картина заставила ее приободриться куда лучше,чем самоубеждение, и последние шаги до лавки дались ей внезапно легко. Почти болезненными после раскаленной улицы оказались тень и прохлада дворика, плотно укрытого кронами двух древних, в обхват толщиной, деревьев. Серха, чтобы не упасть, вцепилась в стену, прижалась к ней лицом. Перед глазами метались разноцветные круги. Камни показались ей ледяными, но постепенно ноги перестали подкашиваться, а голова — кружиться. Раб, смотрящий за дверями, едва приоткрыл глаз, провожая девушку взглядом. У входа из клюва диковинной птицы в небольшой бассейн белого мрамора падала струя тепловатой воды, и Серха, с удовольствием разувшись, ополоснула горящее лицо, руки и ступни, белые от пыли, оставила у дверей свои потертые сандалии — и, толкнув дверь,нырнула в темноту. Звякнул бронзовый колокольчик при входе, дверь закрылась за спиной, и девушка замерла, ожидая, пока глаза привыкнут.

Лекарь был богатым человеком и для пущей сохранности своих снадобий предпочитал свечи — окнам, поэтому за толстыми стенами его лавки всегда было прохладно и темно, а пушистые ковры глушили звуки. Лекарь был занят с какой-то знатной госпожой — длинные расшитые одежды скрывали ее фигуру, а ее девочка-рабыня, безудержно зевающая поодаль, была одета настолько лучше самой Серхи, что та, с трудом подавив завистливый вздох, постаралась сделать вид, что больше всего на свете ее интересует прилавок с травами. Голова немного кружилась — похоже, солнце таки дало ей тяжелой ладонью по затылку.

"Скорей бы они ушли, — сердито думала девушка, рассеянно перебирая остро пахнущие пучки сухих стеблей. — Вот ведь закупается, будто свою лавку хочет открывать, вот ведь господская прихоть, самой по лавкам ходить..."

Наконец девчонка встрепенулась и подскочила к своей госпоже, чтобы принять короб с травами у лекаря, а тот рассыпался в уверениях и благодарностях — видать, много купили, а его травы недешево стоят...

Серха невольно, любопытствуя, обернулась — и увидела лицо, страшнее которого она не видела никогда в жизни. В полумраке лавки оно было чернее ночи, чернее угля, чернее самых темных морских глубин, и бешеным огнем на нем горели нелюдские огромные глаза. А встретив ее взгляд, это лицо треснуло провалом, и в этом провале возникли острые белоснежные зубы. Это было уже слишком. Смех старухи-ведьмы с улицы раздался за плечом. Серха слабо вскрикнула — и мир вокруг закачался, почернел и исчез.

Серха медленно приходила в себя, разбирая ощущения. Жестко. Прохладно. Пахнет травами. Больно руку, от локтя до плеча. Что-то мокрое и пахучее лежит на лице. Она осторожно попыталась снять это нечто с лица, недоумевая — где она и что с ней? Если б она была во дворце, в покоях господина лекаря, вряд ли бы ей дали так спокойно спать... Но чьи-то пальцы мягко, но непреклонно остановили ее, поправив тряпку и мимоходом пригладив волосы.

— Нельзя. Пока нельзя шевелиться, — выговор у неизвестной был глуховатый и гортанный — так говорили выходцы с Юга, а мягкость руки, удержавшей запястье девушки, заставляла заподозрить, что женщина эта не из простых.

— Что со мной, госпожа? — жалобно спросила Серха. — Я помню, как по городу ходила, а дальше-то что?

— Тебя... как это говорится у вас... солнце ударило по голове, — неизвестная хмыкнула. — И сейчас тебе нужно лежать.

Серха чувствовала себя на редкость глупо. Чтобы с ней возилась госпожа из благородных, да к тому же по такой мелочи — всем ведь известно, что Отец бить может, да не убьет насмерть, если только не прогневать его — а таких грехов за собой Серха не помнила, чтоб Самого внимание привлечь.

Благородная же, судя по всему, думала иначе. По крайней мере, прошло совсем немного времени, и все те же мягкие руки, не дав открыть глаза, поменяли тряпку на лице девушки.

— Госпожа, да что ж вы ручки-то свои трудите? — чувствуя себя последней дурой, спросила Серха. — Велика важность, нашу сестру по голове приложило. Оклемаюсь сейчас.

— Вот оклемаешься — тогда и встанешь, — спокойно ответила женщина. — А когда солнце по голове ударит, спешить не надо. Лучше сейчас выждать, чем потом всю жизнь камень в груди носить.

— Ты лекарь, госпожа? — удивилась рабыня. Неужто это та самая, что травы выбирала — а потом черным чудищем показалась? Вот видения-то Отец насылает...

Благородная тихо рассмеялась.

— Я воин, а воину не знать лекарской науки опасно.

Серха аж икнула от неожиданности.

— Господин?.. я обозналась по голосу, за женщину вас приняла, простите великодушно дуру...

Мягкий грудной смех был ей ответом.

— Да нет же. Я женщина. И я воин. В нашем народе воины все, кроме тех, кто говорит с духами.

— Должно быть, сильный у вас народ, — осторожно сказала Серха, не зная, что ей говорить и делать. Женщина — и воин. Ну надо же. Кто бы мог подумать.

— Сильный, да, — в мягком голосе послышалась незваная тоска. Слышно было, что женщина бессмысленно перебирает травы, растирая между пальцев сухие стебли. Повисла пауза. Потом незнакомка чуть слышно вздохнула, пытаясь избавиться от лишних мыслей. — Я так давно не была дома, — словно извиняясь, сказала она.

— Госпожа с Юга? — любопытство родилось вперед Серхи, и сейчас, когда с ней говорили почти как с равной, она не смогла бы удержаться.

— С Юга, да, — улыбка звучала в голосе так явно, как если бы было видно ее. — Но с юга гораздо более далекого, чем ты, должно быть, думаешь.

— Неужто госпожа из дикарей-кочевников? — удивилась девушка.

— Нет. Еще дальше, за землями Эрха-Раим, за степями, где ходят табуны лошадников, лежит моя земля.

Серха долго соображала, а сообразив — охнула.

— Госпожа, да ведь... там же... там же Белая Земля, где под ногами огонь горит, а еще дальше — земли, где псоглавцы-людоеды живут.

Женщина рассмеялась, но как-то невесело.

— Вот те места, что вы зовете Белой Землей, — это и есть моя земля. А людей с песьими головами я никогда не видела, хоть здесь их часто и поминают.

— Жаль, — искренне огорчилась Серха. — А я б глянула, хоть одним глазком, на эдакое диво. А как же твой народ огонь-то обходит? Ведь говорят, будто там вся земля горит, оттого он Белой и зовется.

— Нет там огня, — женщина говорила просто, будто о самых обычных вещах, а не о краях, где простые люди не живут, и это-то и заставило Серху поверить ей, — никакого огня, кроме того, что люди зажигают. А вот солнце там жестокое, это да. Окажешься под солнцем в полдень — как головешка, сгоришь. И даже родичи тебя не то что не опознают — не найдут. А вот воды там мало, и надо знать, как искать.

— Как же вы живете там, госпожа? — дивясь, ужасаясь и невольно сочувствуя, спросила Серха.

— Хорошо, — почудилось, или в мягком голосе сплелись воедино тоска, усталость и раздражение? — Кровли закрывают нас от солнца, быстрые скакуны помогают успеть от селения к селению, и ни один человек не выгонит даже злейшего врага под палящий полдень, не откажет в укрытии и глотке воды.

— Так вот почему ты мне помогаешь! — сообразила Серха, тут же прикусив язык — слишком уж привольно она чувствовала себя с этой неизвестной госпожой, куда спокойнее и привольнее, чем стоило бы.

Но та не выказала раздражения наглостью рабыни, да и вовсе вела себя с ней как с равной, и это было дивом большим, чем все дива Белой Земли, вместе взятые. Хотя кто знает, какой стих может найти на господ — Серха слышала, будто есть господа, что говорят с рабами, будто с такими же господами — слышала, да думала, что все это байки.

— Да, поэтому, — спокойно ответила женщина, сняла уже совершенно высохшую тряпку с ее лба, коснулась узкой сухой ладонью.

— Попробуй сесть. Не открывай глаза, не дергайся. Скажи, как тебе, — голос был ласковым, но привычка приказывать сквозила в нем слишком явно, чтобы Серха осмелилась ослушаться. Она осторожно села, прислушиваясь к себе.

— Хорошо. Голову только крутит. Будто заснула днем по жаре.

— Ты сильная, — голос женщины прозвучал одобрительно. — Много здоровых детей родишь.

Серха закусила губу — неужто эта госпожа так и не догадалась, кто она?.. Между тем та продолжала:

— Можешь открыть глаза.

Серха не преминула воспользоваться этим разрешением.

В полутьме лекарской лавки лицо женщины было бы почти обычным, даже красивым по вкусам Эрха-Раим — тонкий гордый нос, брови вразлет, большие черные глаза — да только темнее теней по углам было оно, темнее ночи и угля, и только свечи позволяли разглядеть резкие, почти по-мужски, его черты. Про таких говорят — будто сталью вырублено, и благородно-рожденные гордятся такими лицами, как знаком воинской крови. Женщинам даже благородной крови редко достаются такие лица, и в обрамлении алого шелка оно смотрелось странно — сталью бы увенчать его, высокой воинской прической бы украсить — и на коня, и в бой. Серха, смутившись, потупилась, поняв, что разглядывает госпожу слишком долго и пристально, но та по-своему истолковала ее смущение.

— Я привыкла, что меня подолгу разглядывают люди здесь, — улыбнулась она. — Ты по крайней мере не убегаешь от меня с криками "Ведьма, ведьма"...

Серха, смутившись совсем, вспомнила свои мысли — и предсказание той старухи с улицы — вот уж кто точно самая настоящая ведьма! — и начала оправлять сбившееся платье. Нащупав распущенную шнуровку, за которую она убирала записку госпожи, она подпрыгнула и начала лихорадочно ошупывать себя. Еще не хватало потерять эдакое сокровище, не сносить ей, Серхе, тогда головы...