Янмэйская Охота

— Бедный уродливый малыш... Я исправлю... Мой сыночек станет красивым!

Когда кормилица попыталась помешать, Миранда рассекла ей щеку, бросила истекать кровью, а сама вернулась к колыбельке. К счастью, на крик няньки прибежали стражники. Буквально чудо спасло сына мореплавателя. Фарадею пришлось взглянуть правде в глаза. Но отказываться от любви он не собирался.

То была середина семнадцатого века. Покончив с Лошадиными Войнами, Империя дышала полной грудью. Расцветало мореплавание, строились могучие галеоны, навигаторы осваивали южные широты. Открывались университеты, Фаунтерра хвастала первыми печатными станками. Магистры изучали повадки новой, чуть ли не божественной силы — искры. Механики строили искровые машины, инженеры искали способы передавать искру на расстояние. Наука торжествовала, вера в прогресс росла день ото дня. Наука должна справиться и с безумием, — думал маркиз Фарадей, — нужно лишь сосредоточить усилия.

Пятеро маститых лекарей, которых он пригласил для консультации, сошлись во мнении: леди Миранде не помочь, медицина бессильна. Маркиз и не ждал иного. Он сказал:

— Я пересек Топи Темных Королей под парусом. Я прошел пролив Волчьи Челюсти при сильном боковом ветре. Я вел шхуну с командой из четырех человек, среди которых один был ранен. Я точно знаю: нет ничего невозможного. Вопрос только за ценой. Назовите же свою цену, господа лекари.

Так и проверяются люди. Двое клюнули на наживу:

— Дайте тысячу эфесов, и мы постараемся что-то сделать.

Двое предпочли честность:

— Плати, не плати — какая разница? Боги отняли рассудок у леди Миранды. Деньгами богов не подкупишь.

А вот последний лекарь — магистр Райли — был истинным человеком науки. Он ответил так:

— Я знаю лишь то, что ничего не знаю о безумии. Могу пообещать лишь одно: я кое-что узнаю. Дайте деньги, место и время на исследования — и я попробую заглянуть под завесу.

Фарадей доверился ученому. Магистр Райли настоял на том, чтобы жена маркиза наблюдалась в специальной лечебнице. Поскольку подходящих лечебниц тогда не существовало, ее пришлось открыть. За бесценок магистр приобрел крохотный островок в море Мейсона. На нем, в старом форте, он и расположил лечебницу. Кроме леди Миранды, магистр привез на остров и других душевнобольных. "Чем больше материала для наблюдений, тем быстрее движется наука", — объяснил он маркизу. В помощь себе магистр взял нескольких ученых, две дюжины слуг и горстку охранников. Форт наполнился жизнью.

В отличие от шарлатанов, обещающих быстрое исцеление, магистр Райли никуда не спешил. Возможно, исцеление леди Миранды и вовсе не было его главной целью. Как подлинный ученый, он прежде всего стремился к познанию. Потому львиную долю времени занимали наблюдения. Магистр смотрел за душевнобольными, вел с ними беседы, затевал игры, призывал их рисовать, сочинять стихи, рассказывать сказки. В каждом слове и действии пациентов магистр видел диковинные проявления болезни. Тщательнейшим образом сортировал их, упорядочивал, записывал. Впоследствии одних выводов, сделанных им, хватило на три основательных книги.

Но к лечению как таковому магистр Райли подходил с большой осторожностью. "Разве можно действовать наобум, не имея знаний?! Я был бы дикарем, а не лекарем, если бы так поступил!" Лишь на третьем году он очень мягко и аккуратно начал применять кое-какие процедуры. Соблюдая чистоту исследований, магистр не пробовал все методы сразу. Испытывал один на протяжении нескольких месяцев, отслеживал и записывал результат, оценивал его как "недостаточно удовлетворительный, но познавательно ценный", и лишь тогда пробовал новое лечение. Если вдруг, чудом, леди Миранда пойдет на поправку, магистр хотел точно знать, какая процедура стала тому причиной.

По крайней мере, одного результата он добился: больная поняла, что "голосов" не слышит никто другой, и что все пугаются, если она говорит о них. Потому, когда Фарадей навещал ее, леди Миранда шептала:

— Не расстраивайся, любимый! Они совсем редко говорят со мной, и очень тихо, я едва слышу. Скоро совсем перестану слышать, и магистр позволит мне вернуться домой...

Магистр Райли добавлял:

— Заметны улучшения, милорд. До исцеления, конечно, далеко, но иного и не следовало ждать. Путь науки труден.

Маркиз с большой неохотой уезжал один. После его отъезда голоса брали свое, леди Миранда делала нечто непонятное и пугающее. За нею следили и не давали в руки железа, так что она царапала себя ногтями и вопила: "Выпустите их, выпустите!" Иногда рисовала свои фантазии: змей, ползущих из женского лона; младенца, к шее которого ниткой пришита собачья голова...

Георг Фарадей верил в прогресс, верил магистру Райли и, главное, отказывался верить, что Миранда безнадежна. Он всегда принимал за чистую монету эти слова о "заметных улучшениях" и возвращался в имение, полный светлых надежд.

Спустя девять лет великий мореплаватель умер от сердечного удара. Свой последний час он встретил с улыбкой: "Мы победили... Милая скоро вернется домой..." Леди Миранда тоже осталась по-своему счастлива. На сообщение о смерти мужа она дала ответ:

— Не лгите мне. Они говорят, что Георг не умер. Они лучше знают.

Любовь, безумие и вера в науку победили ужас смерти. Этою поэтичной точкой заканчивает историю жизни Фарадея всякий, кто берется ее пересказать.

Меж тем один прозаический факт рассказчики упускают из виду. После смерти маркиза прекратилось финансирование лечебницы. В старом форте на островке жило на тот момент шестеро лекарей с дюжиной помощников, три десятка слуг и охраны, а также два десятка душевнобольных. Все они, особенно последние, остались никому не нужными и лишенными средств к существованию. Магистр Райли обратился за поддержкой в Университет Фаунтерры и лично к министру науки. Его спросили:

— Каковы успехи за девять лет?

— Собрана масса крайне ценных сведений, — сообщил магистр.

— А леди Миранда? Ее можно вывести в свет и не перепугать всех дам до полусмерти?

Магистр еще не отвык от честности:

— Результаты недостаточно удовлетворительны...

— Тогда какой смысл в финансировании? Вы не получите ни агатки.

То же он слышал от каждого вельможи, к которому обращался. Зачем кормить хромую лошадь? Зачем лить воду в дырявую бочку?..

Когда он вернулся в лечебницу с пустыми руками, один из помощников сказал:

— Магистр, позвольте-ка я попробую.

И уехал, а спустя три месяца вернулся с дюжиной новых пациентов и сундуком серебра.

— Как тебе это удалось?! — поразился Райли.

— Магистр, вы видели хоть раз, чтобы кто-то, кроме маркиза Фарадея, навещал своих больных родичей?.. Предлагайте людям то, что им нужно, и они заплатят. Вы предлагали развитие науки и призрачные надежды на исцеление. Но люди согласны платить за другую услугу: отдать нам безумного родича и больше никогда его не видеть. Избавление от мороки — вот наш товар.

Магистр Райли был прежде всего человеком науки. Если дают деньги и материал для исследований, то не все ли равно, из каких мотивов? Магистр с головой нырнул в работу, а помощник — история не сохранила его имени — разъезжал по Империи, вылавливал слухи о богатых безумцах, встречался с их родичами, сеял намеки... Райли был стар и умер много раньше помощника, который теперь возглавил лечебницу. Научная слава заведения, и прежде весьма сомнительная, со смертью Райли вовсе угасла. История великого Фарадея и его безумной жены сделалась чистой поэтикой, достоянием певцов и собирателей легенд. А за лечебницей утвердилась очень прозаическая репутация: имеешь проблемы с больным родичем — напиши в заведение Райли.

Исследования, в дань памяти первому магистру, продолжались, становясь год от года все более рутинными. О реальном исцелении никто уже и не заикался, хотя процедуры выполнялись регулярно: больные ведут себя спокойнее, когда чем-нибудь заняты. Слухи распространялись, и пациентов не становилось меньше год от года. Но среди тех, кто прибег к услугам заведения, было немало влиятельных чиновников, и каждый постарался, чтобы лечебница поменьше упоминалась в официальных документах. За век существования она похоронила сотни пациентов и превратилась, по сути, в подпольную темницу с очень щадящим режимом и весьма странными порядками.

Именно в это заведение первым днем нового 1775 года солдаты Бэекфилда доставили графиню Сибил Нортвуд. Никто из конвоиров не сказал ей ни слова, так что она сошла на остров и вступила в форт, не имея малейшего понятия о том, где оказалась.

Монета — 1

Ноябрь — декабрь 1774г. от Сошествия

Мелисон (королевство Шиммери)

Если покинуть Лаэм, столицу шиммерийских королей, через северные ворота и двинуться в сторону Пентаго, то под колесами расстелется Белый Тракт — лучшая дорога на Юге, а может, и во всей Империи. Он вымощен шестиугольными плитами песчаника, так плотно подогнанными, что ни одна травинка не пробивается в стыки. Белый Тракт пересекает горы с тем изящным искусством, с каким опытный мужчина завоевывает сердце барышни: огибает слишком острые неровности рельефа, избегает крутых подъемов и резких провалов, идет наверх столь плавно, что впору и вовсе не заметить. Спустя полдня езды остановишься на обочине, спрыгнешь с телеги размять кости — и ахнешь: Лаэм уже остался далеко внизу, и ты глядишь на него с высоты птичьего полета.

К закату второго дня пути в фургоне (либо к концу первого, если верхом) можно достигнуть Малого Перевала. Лошаденки подустанут к тому часу, а время будет самым подходящим для ужина, холодного чая и мягкой постели, потому вполне разумным покажется сделать остановку на ночлег. К услугам тех путников, кто внемлет голосу разума, здесь, на Малом Перевале имеется целая дюжина гостиниц и трактиров разного пошиба, а также конюшня, винный погреб, шляпная, мастерская сапожника и уютный бордельчик "Венок незабудок". Утолив все возможные желания, ты сладко уснешь, а с рассветом продолжишь путь. И не найдется у тебя мотива, чтобы спустя милю свернуть с Белого Тракта на запад по узкой дорожке. Вряд ли ты ее и заметишь — так она завалена осколками камней и так заросла острой жесткой травой, что впору принять за обычный разлом между скал. А если даже заметишь, то какой резон будет тебе — сытому, свежему и целеустремленному — сворачивать с Белого Тракта? И ты продолжишь путь, не узнав того, что двумя милями западнее в укромной долине лежит Мелисон — уютный городок виноделов.

Люди, живущие там, говорят со смешным горским акцентом, не носят шляп, шевелят губами, когда приходится сложить в уме числа, и никогда никуда не спешат. Лаэмцы считают мелисонцев тугодумами и в голос смеются над ними, если встретят на базаре. По этой причине мелисонцы не любят ни лаэмцев, ни базары. До недавнего времени Мелисоном владел славный барон Монат-Эрлин. Но все три года правления владыки Адриана осень в Шиммери выпадала исключительно солнечной, и виноград набирался излишней сладости. Славный Монат-Эрлин, который терпеть не мог полных женщин и сладких вин, лишился любви к своему владению и выставил его на продажу. Городок Мелисон с прилегающими виноградниками приобрел славный граф Огюст-Римар, Третий из Пяти. Граф совершил покупку только ради дохода, а не для жизни в этакой глуши, и потому отказался купить вместе с городом старое поместье Монат-Эрлинов. Барон продал поместье отдельно, само по себе. Оно было не ахти каким товаром: большой дом в захолустье, подобно слишком ревнивой любовнице, приносит мало удовольствия и много мороки. Потому барон Монат-Эрлин отдал его за скромных четыреста эфесов анонимному покупателю. Рьяный лаэмский делец, бывший посредником при продаже, так измучил барона торгами, что Монат-Эрлин почел за счастье быстро и без вопросов подписать купчую. Строка для имени покупателя осталась пустой, посредник позже сам заполнил ее, выведя: "Славный Хорам Паулина Роберта". Осенью года Северной Вспышки новый владелец въехал в поместье Монат-Эрлинов.

Поначалу к купцу Хораму со свитой в Мелисоне отнеслись настороженно. Чего еще было ждать от жителей маленького городка в укромной долине? Женщины сторонились чужаков, дети глазели издали и чуть что убегали, мужчины говорили с такою обстоятельной вежливостью, за которой ничего внятного нельзя было расслышать. Если чужаки показывались на мелисонском базаре, местные назначали умеренную цену, чтобы не дать повода для спора. Если чужаки заходили в кабачок, завсегдатаи как по команде прекращали сплетничать и принимались обсуждать погоду. Словом, никакой дружбы между обитателями Мелисона и свитой славного Хорама не предвиделось, как, впрочем, и вражды. Однако любопытное обстоятельство переменило ход событий.

Вышло так, что Хорам переезжал в Мелисон не за раз, а в несколько заходов. Первым днем он прибыл всего на двух телегах: в одной помещался сам Хорам, его спутники и три сундука, а в другой — бесформенная куча тряпья да еще громадная плетеная корзина. Ясно было, что для жизни на новом месте этого багажа не хватит. Что такое три сундука на четверых человек? А тряпье это — только на простыни порезать, а корзина — вообще непонятно кому нужна, слишком уж большая. И верно: один из людей Хорама тут же уехал назад в Лаэм, а спустя неделю вернулся на двух телегах с новой поклажей. Но груз этот оказался вовсе не тем, что требуется для жизни. Дюжина сувоев шелка, четыре бухты веревок, непонятный станок с колесом, сосуды с краской — зачем все это, спрашивается? Может, Хорам хочет открыть швейный или красильный цех? Тогда ему нужно испросить разрешения у мелисонских старейшин, иначе совсем никуда не годится! Мастер Корнелий, носящий шарф бургомистра Мелисона, так встревожился от внезапной угрозы своему авторитету, что два дня собирался с духом и на третий сказал Хораму:

— Славный, если волею богов вы желаете поговорить о швейном деле, то я не имею ничего против того, чтобы обсудить это с вами.

Хорам ответил в том духе, что швейного дела он не знает и беседовать о нем не может. Мастер Корнелий ушел, глубоко оскорбленный, и два часа обсуждал с трактирщиком, как хорошо было раньше, при старом бароне.

А помощник Хорама опять уехал в Лаэм, и вернулся через неделю с новым странным грузом. Теперь в телеге помещались три связки книг, саквояжик с писчими принадлежностями, несколько заколоченных ящиков и ученого вида старичок. Добрые жители Мелисона терялись в догадках: как это может пригодиться для швейного цеха? В книгах что — выкройки? А в ящиках? А старичок зачем? Скверным портным он будет, при его-то зрении! Бургомистр Корнелий снова счел нужным побеседовать с Хорамом, зайдя на сей раз с другого конца:

— Коли человек делает что-нибудь, то ему надо гордиться своим делом, а не держать его в постыдной тайне. Это так я думаю, а если вам угодно не согласиться, то вы можете сказать, как оно по-вашему.

Хорам согласился, но Корнелий не сумел понять, с чем именно. Ушел растерянный и всерьез задумался написать барону Монат-Эрлину, чтобы тот выкупил поместье обратно.

— Клянусь Софьей и Еленой, я непременно напишу, если Хорам продолжит в том же духе! — сказал Корнелий трактирщику.