Джон редко писал такие большие письма. Часто — несколько строк, редко — несколько абзацев. Сейчас она понимала — на Идене произошло слишком много важного и сложного. После случившегося на этой сельскохозяйственной планете Джон не смог написать короткое письмо. Не захотел. Наверное, он писал это письмо очень долго. Урывками. У него много забот и хлопот на корабле. Он — старший помощник командира боевого разведывательного фрегата.
Она, привыкшая интересоваться его работой, его службой, многое знала о специфике службы на кораблях, о специфике службы в десантных и спецназовских подразделениях. Конечно, не всё и не полностью, но знала достаточно. И не считала это знание излишним. Оно, это знание, помогало ей понимать Джона, помогало ей поддерживать своего друга.
Она вспомнила, как впервые поняла, что влюблена. Влюблена в него, Джона Шепарда. Наверное, так всегда бывает: женщины, девушки, девочки резче, чётче и яснее ощущают, что влюблены. Им это необходимо, важно. Тогда, осенью, она стояла на веранде детского дома, теребила пряжку наплечного ремня своей сумочки и смотрела на играющего в волейбол на спортивной площадке Джона. Он не смотрел на неё, но ей тогда казалось, что он чувствует её взгляд. Чувствует и понимает, что этот взгляд необычен.
Она смотрела на него и знала, что смотрит на Джона Шепарда не просто как на мальчика, не просто как на одного из детдомовцев. Она смотрит на человека, который ей больше чем нравится. Она любит этого человека. Ей всего двенадцать лет, но девочки взрослеют раньше мальчиков, так захотела эволюция, так захотела природа. И потому она смотрит на Джона и понимает: он заслуживает её любви. Её первой любви.
Ранняя осень. Пока ещё не было необходимости надевать шапку — пусть вязанную, простую, но — шапку. Лёгкие брюки, матерчатые туфельки. Перчатки тоже не нужны — ещё достаточно тепло и руки не мёрзнут. Она несколько минут назад приехала в детдом с очередных соревнований. Победила, заняла призовое место. И сейчас она стояла на веранде и смотрела на играющих в волейбол мальчиков. Смотрела, казалось, на всех играющих, а сердцем понимала: она смотрит на Джона. Только на него. Смотрела на Шепарда и осознавала, что полюбила его давно. Да, чувства к Джону оформились впервые столь чётко в двенадцать лет. А впервые она выделила его среди других мальчиков в семь лет. Джон был, конечно же, старше. На год-два, не больше. Она смотрела на играющих в волейбол мальчиков. На Джона, высоко подпрыгивавшего у сетки и отправлявшего раз за разом мяч в самые неудобные для соперников углы площадки. И вспоминала, что первый раз почувствовала своё неравнодушие к Джону именно в семь лет.
Поздней ночью она вышла на прогулку по парку детского дома. Обычная прогулка. Самовольная конечно, что уж тут отрицать-то особо, но... Воспитатели, казалось, знали о любви многих своих воспитанников к этим прогулкам. Полуночным, ночным — как угодно можно было их назвать. Воспитанникам и воспитанницам нужна была свобода. Хотя бы в пределах территории детского дома и коллектив воспитателей давал им такую свободу. Наверное, потому, что иначе детдомовцы эту самую свободу взяли бы сами. И ушли бы с территории детдома в 'большой мир'. Надолго ушли. Многие могли уйти навсегда. Такое тоже бывало.
В шесть-семь лет трудно решить для себя, кем ты хочешь стать, когда подрастёшь. Дэйна — решила. И Джон — тоже решил.
Поначалу, конечно, было трудно. Режим, распорядок, диета, расписание, правила поведения, спортивная этика. Не раз и не два Дэйна вспоминала себя в кафе, поедающую пятую по счёту порцию чего-то очень сладкого и потому очень вкусного. Паста, пюре — всё равно, главное — послаще и побольше. Она вроде бы и не была сладкоежкой, но... Почему-то ей вспоминался раз за разом именно этот эпизод. Небольшое кафе, она сидит за столиком, на ней — строгая детдомовская форма, тёмная, таких сейчас для детдомовцев и не шьют. Почти раритет.
Зелёный с синими полосами бант на рубашке, два красных банта в причёске. Контактные линзы превратили её глаза из карих в красные — тогда она считала, что это необычно и даже 'круто'. Воспитатели не препятствовали, а ей было приятно. Лёгкий лак на ногтях. Ложка за ложкой. Пластиковые ложки такие маленькие, чайные или десертные, не больше. Одна порция, вторая, третья, четвёртая. Сладость приносит не выразимую словами радость.
Она выбрала профессиональный спорт и не разочаровалась ни разу в этом своём собственном выборе. Убедившись, что воспитанница Дэйна твёрдо решила, чем будет заниматься в будущем, руководители детдома дали ей ещё большую свободу. Теперь она могла подолгу отсутствовать в пределах территории детского дома. Нет, не сбегать, чтобы покуролесить и оторваться на полную катушку, нет. Для того чтобы позаниматься в прекрасно оборудованных спортзалах, встретиться с тренерами, принять участие в отборочных соревнованиях. У профессионального спортсмена всегда много дел, всегда много забот.
Она всё же находила возможность уделить внимание самой себе. Своему внутреннему миру. Днём, само собой — учёба, тренировки, диетпитание, чтение множества материалов по спортивной проблематике, зато вечера до самого отбоя — её личное время. Она любила в одиночестве бродить по засыпающим вечерним улицам, любила стоять на мостах и смотреть на огни ночного города. Любила о многом спокойно думать, прислушиваться к себе, задавать вопросы самой себе и пытаться получить на них чёткие вразумительные ответы. Не сразу такое, конечно, получалось, но ведь получалось. Раз за разом получалось. Потому что Дэйна всегда была настойчивой. Без настойчивости в профессиональном спорте делать нечего.
Далеко не все воспитанники и воспитанницы вот так сразу, с раннего детства, с подросткового возраста делали осознанный ответственный выбор своего жизненного пути. Многие медлили, были и такие, кто предпочитал 'плыть по течению'.
Джон... Ей понравилось, очень понравилось, что он тоже рано сделал свой выбор. Армия. По многим причинам. Как тем, что были ей понятны, так и тем, которые для неё остались неясны. К этой неясности она отнеслась спокойно. Она знала, что Джон — совершенно не солдафон по натуре. Он способен точно и чётко чувствовать, способен о многом глубоко и полно размышлять, способен прислушаться, уловить едва-едва слышное, способен... Даже сейчас, спустя годы, Дэйна не была уверена, что вот так, 'залпом' могла бы перечислить всё, на что был в хорошем, конечно, смысле, способен Джон Шепард. Она знала Джона, знала, потому что тогда, после того волейбольного матча, он подошёл к ней. И они ушли вдвоём в дальнюю часть парка, в 'уголок влюблённых'. Чего уж там особо скрывать-то: был на территории детского дома и такой уголок. И воспитатели, и воспитанники и воспитанницы спокойно относились к тому, что там почти постоянно кто-то пребывает. И строго соблюдали право на уединение для всех, кто там оказывался.
Джон присел на траву, согнул колени, опёрся о них руками и закрыл глаза. Он знал, что Дэйна — рядом с ним и был рад этому. Просто рад, без всяких далеко идущих планов. Он умел и любил довольствоваться малым. Видел и чувствовал в этом малом столько, что Дэйна раз за разом изумлялась и удивлялась уровню восприимчивости, доступному Джону. А тогда... Тогда он просто сел на траву и замер, прислушиваясь. К чему он тогда прислушивался? К себе или к тому, что происходило вокруг? Не всё ли равно?!
Они пришли вдвоём в 'уголок влюблённых'. Пришли, не держась за руки, но пришли рядом. Пришли вместе. Дэйна в сине-белом платье — успела переодеться до окончания того волейбольного матча.
Джон по пути в этот 'уголок' сорвал с клумбы цветок и подал ей. Спокойно. Она стояла рядом с сидящим Джоном, держала в руках цветок и смотрела на проступавшие сквозь переплетение веток и зелень листьев корпуса детского дома. Конечно же, она поглядывала и на Джона, сидевшего рядом. Он никогда ею не командовал, никогда не настаивал ни на чём, всегда давал ей возможность самой сделать выбор. И только тогда, когда точно знал или, может быть, чувствовал, что ей, его Дэйне угрожает опасность, становился практически неустраним. И только тогда настаивал на своём. Настаивал не только словами — прежде всего делом.
Сколько ему тогда было лет? Тринадцать-четырнадцать? Может быть. Она никогда не заморачивалась установлением точного возраста Джона. Оба — и она, и он — детдомовцы, так что возраст для них — понятие весьма условное. Он всегда был старше её. И Дэйну это устраивало, она считала совершенно нормальным положение, когда мужчина старше своей женщины. А она... Она рано стала ощущать себя именно его женщиной. Знала, что он и она — подростки, что зов пола неустраним и труднопреодолим, но раз за разом дивилась тому, как Джон удерживается в рамках платонических взаимоотношений и не посягает на неё именно как на женщину.
Он был с ней честен и его отношение к Дэйне, как она сейчас, спустя годы, ещё раз убеждалась, всегда отличалось повышенной чистотой.
Детдомовское бытие отличается от привычного семейного, потому Дэйна считала, что ей очень повезло влюбиться именно в Джона Шепарда, а ещё больше повезло тогда, когда он ответил на её чувства. Нет, он не признавался ей в любви тогда, когда они оказались вдвоём в том 'уголке влюблённых'. Не признавался словесно, не вставал на колени, не протягивал к ней руки с футляром, в котором было кольцо. Он просто был рядом с ней. И Дэйна понимала, что далеко не с каждой девочкой Джон согласился бы пойти в этот 'уголок влюблённых'. Он её выбрал сам. И она выбрала его сама.
То сине-белое платье... Оно ведь было очень открытым. Декольте... Раньше такое декольте посчитали бы в Британии абсолютно недопустимым для девочки-подростка. Если бы Дэйна была чьей-то дочкой и жила в обычной британской семье... вероятность того, что родители позволили бы ей надеть такое платье без матерчатой 'подшейной' вставки была бы исчезающе мала, а в детдоме...
Там считали, что глупо преподавать подросткам биологию человека и ограничивать уж слишком серьёзно в возможности привыкнуть к нормативной обнажённости человеческого тела. В том числе, в первую очередь, конечно же, женского. Дэйна была уверена и даже убеждена в том, что такое декольте ни у кого из детдомовцев не вызовет ничего, что могло бы ей, девочке-подростку, угрожать. Благо Интернет был открытым, и детдомовцы вполне спокойно интересовались такими вещами в свободное от занятий, предусмотренных распорядком, время. А уж если она стала девушкой Джона, то можно было быть уверенной — Джон жестоко накажет любого, кто хотя бы попытается посягнуть на Дэйну. Всё же детдомовцев воспитывали и на них влияли, ставили в определённые рамки, приучали к правилам поведения. Так что Дэйна могла быть спокойна.
Ещё более спокойна она была рядом с Джоном и вместе с ним. Он почти никогда не разглядывал её. Да, он смотрел на неё, искал её взглядом. Очень часто искал и смотрел. Но ни разу Дэйна не отметила в его взгляде ничего предосудительного или оскорбительного для неё. И потому она спокойно и свободно ушла от площадки к себе в комнату, которую делила с тремя подругами, переоделась в это сине-белое открытое платье и пришла к площадке тогда, когда игра подходила к концу. Несколько минут — и Джон, приняв наскоро душ, выходит с площадки и подходит к ней. Несколько секунд — и они вдвоём идут по дорожке в 'уголок влюблённых'. Джон садится на траву и 'отключается', привычно закрывая глаза. Она стоит рядом с ним и не чувствует себя обиженной — он рядом и ей этого вполне достаточно.
Джон умел молчать. И Дэйне это умение очень нравилось. Она не любила многословия, но, конечно, могла говорить долго на самые разные темы. Такая вот пограничная избирательность или как ещё обзовут умники-научники такую способность. С тех пор Дэйна и Джон встречались всё чаще и со временем все детдомовцы приняли их взаимоотношения как свершившийся факт: все знали, что Дэйна — девушка Джона Шепарда, а Джон — мужчина Дэйны. Если они рядом друг с другом, то никто из детдомовцев не сомневался: Дэйна под надёжной защитой и охраной и она будет счастлива, потому что рядом с ней — её Джон. В детдоме такое понимают 'на полном автомате', если, конечно, соблюдены многочисленные условия. В том, что они, эти условия, были полностью соблюдены, Дэйна не усомнилась за прошедшие годы ни разу.
Дэйна вспоминала, как сидела рядом с Джоном, смотрела на него и говорила с ним. На самые разные темы. Долго говорила. И знала, что Джон — её мужчина. Которому она может доверять и будет доверять. С той самой встречи в 'уголке влюблённых', подтвердившей самой Дэйне правильность сделанного в детстве выбора. Пусть неосознанного, пусть спонтанного, но — выбора.
Впервые увидев Джона в военной форме — тогда ему едва исполнилось пятнадцать — Дэйна испытала острую и приятную гордость. Да, Джон — подросток, он нескладен, уши немного оттопыриваются под большой каской, форма немного висит на нём — не потому, что не по размеру, а потому что он ещё слишком молод для армии. Тем не менее, уже тогда Дэйна понимала, что Джон сделал свой осознанный выбор в пользу армии. И этот выбор она должна уважать так же как Джон уважает её, своей Дэйны, выбор в пользу профессионального спорта. Когда она смотрела на него, облачённого в летнюю военную форму, она спокойно и свободно удержалась от улыбки. Джон высоко оценил её сдержанность и её серьёзность. Он, конечно же, ей ничего не сказал, когда вернулся в детдом после военных сборов, но она знала, чётко чувствовала, насколько высоко он оценил её понимание.
Она уже тогда, когда увидела Джона в военной форме на тех сборах — её послали туда в составе своеобразной 'группы поддержки' — поняла, что Джон создан для армейской жизни. Для него она — органична и естественна. Джон знал, что он будет защищать, за что он будет воевать — в этом Дэйна была уверена стопроцентно.
Через несколько дней после тех сборов Дэйна уехала на первые в своей спортивной карьере международные соревнования — что-то вроде отборочного турнира. И с удивлением отметила, что ей удалось не только занять несколько призовых мест, но и найти предостаточно времени для того, чтобы посетить известнейшие европейские музеи, причём не 'галопом', а вдумчиво, спокойно, неспешно. Она и раньше интересовалась культурой народов европейских стран, видела репродукции картин, снимки скульптур и архитектурных ансамблей, но в тот приезд в Европу она ходила по музеям и выставочным залам с совершенно особым настроением. Сейчас Дэйна объяснила бы это своё тогдашнее настроение пониманием. Пониманием того, что рядом с ней встал не просто её мужчина, а мужчина-воин. И она теперь — под защитой в гораздо большей степени. Джон понимает Дэйну очень полно и глубоко. И она должна быть достойна этого понимания. С той европейской поездки Дэйна взяла себе за правило выделять предостаточно времени, чтобы побывать в музеях и в выставочных центрах, прочесть самые знаковые литературные произведения — если не на языках оригиналов, то хотя бы в лучших самых качественных переводах.
Она сохранила скромность в одежде, крайне редко надевала бальные и вечерние платья. Делала только одно исключение из этого правила тогда, когда рядом с ней был её Джон. Она знала, что он также непритязателен в одежде — возможно, для мужчины это привычнее и где-то даже легче, ведь мужская мода до сих пор — предельно консервативна и даже однообразна. Ей нравилась скромность Джона в одежде. Она не считала её показателем неразвитости вкуса. Джон мог одеть и смокинг, и фрак, но — крайне редко, по очень значимым поводам. Вполне возможно, военная форма его устраивала с недавних пор гораздо больше, чем любой гражданский или, как любят выражаться военнослужащие, штатский костюм, но... Она радовалась, что знает Джона Шепарда гораздо ближе и гораздо точнее, чем многие другие девушки. В последние годы в детдоме они часто уходили за его пределы гулять на целый день. У старших детдомовцев была такая привилегия. Сейчас, насколько знала Дэйна, она сохранена.
