4. Инаугурация

Заклинание, которое передал мне Нэттэйдж, все еще действовало и уже успело что-то напортить. Я не обманывался, что глава внутренней службы печется исключительно о моих интересах: наверняка проникнуть в систему замка было выгодно ему самому и, к примеру, оставить следящие заклятия. Благо, мой доступ был не особо велик, и вирус, переданный через меня, мало отличался от вируса, переданного кем угодно. Хотя меня, в отличие от прочих, не накажут.

Вот так и развращает власть. Легко нарушать правила, когда тебе за это ничего не будет.

— Я приношу извинения за доставленные неудобства, леди Гвендолин.

Я не чувствовал вину; хотя я не чувствовал эмоций вовсе, и только разумом понимал, какие эмоции нужно испытывать. Гори оно все.

Но это мой замок. Я должен о нем заботиться.

— Но, — Гвендолин провела по серебряной накладке на виске, обмениваясь информацией с замком. Глаза ее были непрозрачны и темны: — Если бы не вы, у меня не было бы замка, который пришлось бы лечить.

Высшие ждали нас в зоне погрузки-выгрузки у главных выездных ворот. На сей раз для удобства вышестоящих там был установлен тент, два шезлонга и, для красоты, маленькая пальма в кадке между ними. Миль нервничал, хмурился и общипывал растению листья. Нэттэйдж наблюдал за этим с искренней болью и пытался придвинуть кадку к себе.

— После вашего ухода мы еще долго обсуждали разные занимательные варианты использования клятвы, — Гвендолин одарила меня тягучим загадочным взглядом и, окончательно надевая маску притворства, легко кивнула собратьям: — Кто бы мог подумать, что я ничего не знаю о людях, с которыми работала бок о бок много лет...

— Гвендолин, вы же не приняли все это всерьез? — укорил ее Нэттэйдж. — Разумеется, мы не собирались все это делать. А если приняли, так что же сидели до конца? Были бы как Олвиш!

— А что Олвиш? — вмешался я, окончательно отодвигая пальму в сторону. — Обсуждал в первых рядах?

— Осуждал в первых рядах, — пожаловался тот. — Олвиш ушел через десять минут. И обругал нас такими словами, которые в приличном обществе не произносят.

Гвендолин чуть нахмурилась, недовольная завуалированным оскорблением, и я поздравил себя с тем, что между главами темных служб пролегла уже не трещина, а глубокий разлом, еще расширившийся после дележки Джиллиана. Гвендолин и Нэттэйдж долгое время работали вместе, и ситуация склонялась к тому, чтобы они стали настоящими хозяевами Побережья, которые используют меня как ширму, но — двое высших темных и правители? Как будто я прибыл сюда для того, чтобы подарить темным власть.

Хотя Джиллиан уже рассорил Олвиша и прибывших из замковой долины магов, прибывших из замковой долины магов между собой, Рийшена и Шеннейра, темных и загорцев, Гвендолин и Нэттэйджа, Нэттэйджа и меня. Джиллиан раздора.

— Ничего этого не было, — хмуро отрезал Миль. — Не слушайте их.

— Разумеется, не было, — с интересом подтвердил Нэттэйдж. — Вы, Миль, так молчали, так молчали. У меня есть запись вашего молчания...

Заклинатель придавил его долгим тяжелым взглядом:

— У вас нет записи.

Неужели кто-то и правда верил, что высший заклинатель позволит записывать на него компромат? Тем более такой параноик, как Миль? Нэттэйдж поблек и безрадостно согласился:

— Нет.

По-моему, Гвендолин очень хотелось радостно признаться, что у нее все есть. И что высшим уже можно начать думать, откуда они возьмут средства для выкупа информации.

О том, что произошло вчера и о проклятой клятве я вспомнил сразу после пробуждения: лежал без сна и костерил себя на чем свет стоит. Дать над собой полную власть пятерым высшим темным. Я, светлый, я, светлый магистр — добровольно вручил свою жизнь и волю в руки темным магам. Вот они — улыбаются и шутят, прекрасно понимая полученную выгоду. И чувство самосохранения меня не остановило.

Можно оправдываться, что на совете я сосредоточился на том, чтобы не умереть прямо здесь и сейчас и чтобы замысел продвинулся дальше. Все, что помогало этому, являлось достойной жертвой. Но и высшие должны были понимать, что сделанного не воротишь, живой светлый магистр им полезен, а мертвый и недееспособный — нет, наказывать меня в самом деле — приятно, но бессмысленно. Клятва — вот чего они добивались на самом деле.

Пятеро высших темных магов. И против кого я решил сыграть?

Утешало одно — свой приказ высшие будут обговаривать очень долго. Они в желаниях никогда не сойдутся. Для мелочей использовать одноразовую клятву глупо, и потому все предсказуемо. Я выполню свою задачу, а потом они прикажут мне умереть.

— Вильям не участвует? — понимающе осведомился я, и Гвен кивнула:

— Поймите правильно, магистр. Вильям отличный специалист и толковый управляющий, и мы заботимся о его душевном спокойствии.

Ворота даже не стали восстанавливать, наверное, дожидаясь, когда я точно уеду. Поваленные створки оттащили в сторону, и вокруг них наматывал круги темный техник, то и дело оглядываясь на ходящего по пятам Матиаса. Матиас спал на ходу: когда он открывал правый глаз, закрывался левый, когда открывал левый, закрывался правый, и потому таскался за человеком нелюдь инстинктивно, реагируя на движение.

Как оказалось, ходил техник не просто так, и ветер донес недовольное бормотание:

— Я все понимаю, магистру захотелось прогуляться заполночь, но зачем так-то...

— Тебе не понять, ничтожный человечишка, своим ограниченным умишком пути светлого магистра, — Матиас пришел сам с собой в согласие и закрыл оба глаза. Серебряные треугольники сегодня блестели еще ярче; заарн как будто стал выше — он что, в самом деле стал выше? — и что-то в нем было неправильное, но я не мог уловить, что.

— Это так, — не стал спорить темный. — Но зачем машиной таранить? Позвонил бы, мы бы открыли.

Согласный гул отдыхающих в теньке товарищей интересно поделился на "этих светлых не понять" и "не понять этих магистров". Что сразу выдавало, кто общался близко с моей гильдией, а кто с Шеннейром.

Шеннейр уже стоял рядом с головной машиной, и я резко затормозил в нескольких шагах. Внешнее равнодушие темного магистра мало что значило.

— Вы еще успели поймать это чувство, — он бросил на меня короткий взгляд, с присвистом выдохнув сквозь зубы, и спокойно отвернулся: — Иной раз так хочется угнать машину, вынести двери и поехать кататься по карантинной территории. А потом понимаешь, что машина твоя, и гильдия твоя, и ключ-пропуск тоже твой.

Каждый раз, когда Шеннейр упоминал о той, прежней жизни, полной обычного, человеческого, меня одолевала неуютная неловкость. Мне не хотелось ничего знать о нем как о человеке. Шеннейр полностью устраивал меня как абстрактный враг.

— Как сейчас помню, говорю Ишенге: "Давай угоним машину и махнем до границы" — А он: "Нет, неправильно". "А может заговор против магистров?" — "А это можно!" Тьма вас разберет, светлые.

Должно быть, мой ужас он считал безо всякой эмпатии.

— Вы разбиваете своему ученику сердце, — с издевкой объявил подошедший Миль. Шеннейр даже не обратил на него внимания, по-моему, на время просто забыв, что ему назначили какого-то ученика.

Я тихо выдохнул. Не секрет, что давно в прошлом магистры хорошо общались, а потом их дороги, как и у многих людей, вставших у власти, разошлись. Но в том, чтобы Шеннейр упоминал имя моего магистра, было что-то глубоко неправильное. Они давно не друзья, не приятели и не союзники, они враги. Шеннейр убил моего магистра вовсе не для того, чтобы сейчас иметь наглость говорить о нем.

Их вряд ли стоит сравнивать. Ишенга был велик, а Шеннейр... Шеннейр — темный магистр, что с него взять.

Участие в инаугурации должно было принимать как можно больше высших. Олвиш физически не мог вырваться с границы на долгое время, однако Гвендолин и Нэттэйджу впервые за месяцы пришлось покинуть безопасное Побережье. Гвендолин как высокопоставленная мирринийке ехала отдельно, в той машине, где все стекла были замазаны черным; Нэттэйджа, который в последний момент попытался соскочить, убеждая, что приедет когда-нибудь потом позже, аккуратно, но твердо запихнули куда-то в хвост колонны. Я делил жизненное пространство с Шеннейром и Милем.

Дорога петлями карабкалась на невысокие горы, отделяющие побережье от внутренней равнины. Под ногами расстилалось море, чем выше, тем дальше до горизонта; на скалах чуть далее Кипариса вспыхнула яркая белая точка траурной арки, и я не отводил от нее взгляда, пока обзор не закрыли склоны краевого хребта.

Переговорный браслет потеплел и сжался на руке. Светлые делали ежедневный отчет. Новости не радовали, но пока не пугали: ситуация еще не успела испортиться слишком сильно. Группа из Шафрана отчитывалась, что им выделили целый этаж в главной мирринийкской башне. Чем, как я понимал, власти демонстрировали глубокое почтение и оберегали от разрушения хотя бы один ненаглядный небоскреб. Во второй небоскреб с помпой въехал негосударственный благотворительный мирринийкский Фонд защиты материнства и детства.

Быть благотворителем милого доброго Фонда считалось делом чести для любого мало-мальски высокопоставленного мирринийке — я уверен, даже у Гвендолин и Миля есть там право голоса. Фонд занимался именно тем, что прописано в его названии; если не считать того, что он был создан мирринийке для других мирринийке, чуть более приближенно к реальности назывался Фондом спасения нации и объединял на собраниях всю нашу зубастую гражданскую верхушку. Которая между обсуждением того, кому бы помочь в этот раз, беседовала о законах, политике, экономике, культуре (о культуре особенно; об ассимиляции, культурной интервенции, о том, как бы вычистить с наших территорий понабежавших с севера ла'эр). В свое время по соседству с Фондом очень любила разбивать штаб наша милая добрая светлая социальная инженерия, обязательно окно в окно, и Фонд отлично понимал намек.

Я склонился над браслетом, одновременно отправляя сообщения Илмаре и Норману. Фонд не трогать, но следить за ним пристально.

Светлая социальная инженерия на самом деле называлась довольно размыто. Отдел общественного благополучия, может быть, но его редко называли правильно. Все эти вещи, подковерные интриги, которые раньше казались головной болью каждого светлого, теперь вспоминались с теплотой. Это была моя страна; со всем хорошим, со всем плохим. Аринди.

Я не хотел ее вспоминать. Но искушение было слишком велико, и я закрыл глаза, представляя...

Восточный предел. Низкие пологие холмы, поросшие дикими лесами. Тенистые дубравы, буковые рощи, изогнутые старые вязы, осенью одевающиеся в золото. Здесь я впервые увидел, как деревья желтеют. И что такое снег. Синие глубокие озера. Промышленные города с причудливыми силуэтами заводов, которые напоминали мне опутанных паутиной труб пауков. Жители, молчаливые и серьезные, считающие остальных слишком суетливыми.

Западные территории. Залитые солнцем равнины, апельсиновые, персиковые рощи, серебряные оливы, запах разнотравья и меда, шумные многолюдные города, в которых перемешивались все народы и чудные традиции, праздники и фестивали...

Столица Полынь с бесконечными предместьями и городами-спутниками. Свечки башен мирринийке с их холодными и высокомерными обитателями, сияющие в беспощадном солнце стеклянные грани, улицы, закрытые от солнца, распылители воды и охлаждающие печати, строгие геометрические парки. Ночь, живущая в тысяче огней и неоновом свете гербов учреждений, символов родов и личных знаков, манящий силуэт Шэн, пугающая тень Вихря, гигантский механизм большого города, где чувствуешь себя песчинкой...

Приграничье. Клетчатое одеяло полей, темно-зеленые кипарисы в полуденном мареве, жара ночных костров Жатвы во мраке, виноградники на террасах, холмы с пасущимися стадами, укромные ущелья с поселками, пустеющими зимой и наполняющимися летом отпускниками, бегущими в прохладу от беспощадного лета, веселые и трудолюбивые люди. А дальше — холодные скалистые кручи, по которым карабкаются сосны, и лежащая в тумане мрачная и таинственная Хора...

Под веками начало печь, и я поспешно перевел взгляд на окно. Мертвая пустошь все так же лежала до горизонта.

Дорога повела вбок, обходя глубокую впадину в земле. На дне виднелось грязное озерцо талой воды, склоны заросли лещиной и грабом, и если бы не выгоревшая земля, впадина вряд ли была так заметна. Полупрозрачные ветви деревьев переливались как стеклянные.

— А вот здесь двое высших долбоклюев сражались за руку Юлии Элкайт, — похоронно объявил дотоле молчащий Миль. — Потом приехал Олвиш и начал бить им морды. Потом приехал Юрий и тоже начал их бить. Потом явилась Юлия и начала бить Олвиша. Потом их растаскивали магистры. Помню, как Юлия умоляла Ишенгу ее не отсылать. Влюбиться в светлого магистра — это приговор, это все знают... Именно Юлия, кажется, в приграничье основала традицию собирать головы заарнов в коробки и высылать их в родную гильдию. Вам как, нравилось их распаковывать? Ишенге наверняка нравилось. Семья, Рейни, — это ловушка, не попадайтесь.

Я аж вздрогнул от неожиданного окончания.

Не могу сказать, что хорошо знал Юлию; но Юлию запоминал каждый, кто видел ее хоть раз. Юлия была гордой и неуступчивой; бойцом, верным товарищем и высшим магом с присущим каждому высшему налетом безумия. Была бы Юлия хорошей матерью? Кто знает. Во всем, что касается личной жизни, братья ей самоотверженно мешались. Элкайт традиционно не считались блестящими родителями; маленьких детей воспитывали вассальные семьи, за покровительство и защиту занимающиеся бытом, а Элкайт подключались уже тогда, когда потомки подрастали. Генетической стратегии вассальные семьи служили не менее истово. То, чего я не понимал — зачем говорить о мертвых как о живых. Они умерли. Их больше нет. Все, что было ими, более не существует.

Вдали уже показалось вытянутое пыльное облако на месте Вихря, и машина свернула с накатанной дороги, сразу затрясшись на ухабах. Миновали белый обелиск, пошарпанный и покосившийся, как будто поставленный здесь в глубокой древности. От множества поселений, когда-то заполнявших центр Аринди, не осталось даже знака. Дома разрушались стремительно, теряя жизнь и превращаясь в пыль и прах.

Земля дрогнула. Облако Вихря поменяло очертания, и через эмпатическое восприятие я уловил отзвук мощного заклятия непонятной природы. Оно было боевым, но не совсем таким, как темное, но не светлое, а все остальное искажал Вихрь. Шеннейр перевел на меня тяжелый взгляд и предупредительно пояснил:

— Нам нужно осмотреть достопримечательности.

Я прислушался к отзвуку заклинания и грустно спросил:

— Это мне понравится?

Он задумался и ухмыльнулся:

— Я думаю, вы оцените.

В пылевой дымке показались скелеты мирринийкских башен Полыни, и я понял, куда мы едем. Где-то с этих холмов давным-давно, четыре месяца назад, мы смотрели на финальную схватку Вихря и темного источника Шэн. Машины ползли черепашьим ходом, проседая под слоями маскирующих заклятий, и маскирующими заклятиями была окружена бывшая обзорная площадка. Такими же, как в моих воспоминаниях, остались огромные печати-линзы.