|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Схватили меня сразу после возвращения в гильдию. Профессионально спеленали заклинаниями, не давая пошевелить и пальцем, надели оковы, вкололи блокиратор и, не произнося ни слова, проводили в камеру. Высших я не заметил, но они, должно быть, наблюдали, не позволив непосредственно высказать восхищение, что маги в серых колпаках действительно умеют работать качественно и быстро.
Матиас так и не пришел в себя после ритуала, и даже не пошевелился, когда его заключили в сияющий непроницаемый кокон. Весь путь обратно я волок иномирца на себе, и в голове мелькнула глупая неуместная мысль, что Шеннейру не стоит об этом знать. Если я способен вытащить своего сторонника из эпицентра бедствий, это вовсе не значит, что я могу и желаю делать это каждый день.
Но Матиас обречен вместе со мной. Высшие не упустят случая выместить на нем злость. Я должен был позаботиться о нем, защитить, спрятать — но в стране не было места, куда Матиас мог бы спрятаться, и не было укрытия, где он мог бы выжить в одиночку. Моя фишка разделяет мою судьбу.
Поместили меня, наверное, в те самые камеры, над которыми извращался Лоэрин, и я был там первым посетителем. Весь блок в три ряда покрывали блокирующие барьеры, не позволяя уйти через искажение. Но, словно этого было мало, поверх моего ошейника темные застегнули другой, металлический и цельный, а на руки надели тяжелые кандалы. Возможно, в металл были вплетены особые заклинания, потому что я постоянно чувствовал слабость, а голова немного кружилась.
На груди, куда пришелся удар крюка, остался тонкий разрез; его залили регенерирующим гелем, не приняв за серьезную рану, а поверх налепили медицинский пластырь. Я ощущал себя вполне терпимо, хотя знал, что потерял достаточно крови: она залила всю одежду и уже подсохла. Я то и дело ощупывал куртку, внушая себе, что рассеченные ребра мне померещились, пусть и отчетливо помнил белые осколки кости. Искажение творит странные вещи, и я все еще был творением Заарнея, пусть и не в такой мере, как Матиас.
Нежно-голубые и зеленоватые ромашки на стенах камеры выглядели весьма мило. Через несколько минут у меня заломило виски, принося тошноту. Мерзкие синие и зеленые цветы на ядовито-розовом фоне словно двигались, изгибаясь; я закрыл глаза и прислонился затылком к стене. Оставалось только ждать.
Пришли за мной нескоро — но время само по себе могло тянуться медленно. Но высшие вряд ли могли ждать долго.
Конвоиры вели себя сдержанно: ни одной попытки зацепить словесно или физически, словно темные знали, что стоит проявить эмоции — эмпат ухватится за предоставленную нить и раскрутит ее как клубочек шерсти. Они мыслили правильнее, чем все, кто был до них.
Зал, куда меня привели, был темен, и от темноты еще более тесен и душен. Я знал, что его как капсулу окружает толща камня и плотные покровы печатей, чья тяжесть давила и пережимала горло. Прошлое вновь попыталось напомнить о себе, но я заставил его замолчать.
Площадка, на которой я стоял, была ярко освещена; места высших тонули в тени. Передо мной висел пустой белый контур — личная печать, которой я пользовался на собраниях и которая сейчас должна была усиливать мой голос.
Высшие молчали, и я молчал тоже. Играть в кто кого переупрямит я мог долго. А высшим хотелось высказаться — например, "что вы на нас так смотрите, Кэрэа Рейни? Вы не понимаете, зачем вас сюда привели?"
Наверное, они хотели меня подавить. Может быть. Рано или поздно все эмоции выгорают.
Вильяма не было — точно так же, как не было его на суде над Олвишем. Зато Олвиш присутствовал в своем реальном обличье, сумрачный и неподвижный. Если северные прекратили наступление, столкнувшись с заарнами, то на границе наступила передышка, и он мог приехать на побережье, понимая важность экстренного собрания — а собрание было экстренным. Нэттэйдж нервничал до прозрачной бледности, но старался держаться; Миль стискивал пальцы в черных перчатках и безумно ухмылялся, напоминая сбежавшего из дома умалишенных. Гвендолин была величественна и холодна, как и всегда. Шеннейр...
Темный магистр подпер голову рукой и рассматривал меня с легкой задумчивой улыбкой. Мне представилось, что с точно такой же улыбкой он мог смотреть на Алина — в ту последнюю для Алина встречу. Я не слышал эмоции высших, но представить, что они чувствуют, было несложно: они бы хотели меня уничтожить. Разорвать на части того, кто разрушил их уютный пришедший в равновесие мирок. Но им все еще было любопытно.
— Кэрэа Рейни, — Гвендолин тронула палочкой металлический треугольник, и серебряный звон растекся по залу, нарушая неподвижность темноты. Я поднял голову к ней, и Верховный судья терпеливо продолжила: — Что вы сделали?
Я приветственно склонил голову, пододвинулся к печати, и честно признался:
— Я воспользовался особым даром Лоэрина, который заставлял его делать ключи к вратам, и открыл врата в Заарней.
Нэттэйдж не выдержал и прыснул, восхищенно объявив:
— Это великолепно! Давайте отдадим его Норману.
Вопреки ожиданиям, Олвиш молчал, то и дело бросая взгляды на Шеннейра. Но его магистр не спешил вмешиваться, задумчиво рассматривая арену и постукивая пальцами по ограждению. Я в который раз отметил, что все эти жесты сторонники Шеннейра подхватывали от самого Шеннейра. Миль тоже не торопился высказаться, торжествуя о том, что предупреждал, и выглядел мрачнее грозовой тучи. Итог: я довел высших в самой невообразимой степени.
Вколотый блокиратор сладким дурманом разбегался по венам. Находясь в темной гильдии, совершенно невозможно избавиться от вредных привычек. Что я сделал? Я предал свою страну, свой мир и человечество. Светлым магистрам присущ размах. Мои сторонники умрут, но мои враги переживут их ненадолго.
— Позвольте мне объяснить свои действия, — я щелкнул по печати, заставив ее засветиться ярче, и пристально обвел взглядом собравшихся. Я не видел их, ослепленный печатью — я не жалкий преступник, который оправдывается на допросе под лучом лампы в лицо. Для них я стоял словно в луче прожектора, и все внимание было приковано ко мне. К моим словам. Теперь они вынуждены меня слушать и слушать внимательно, и я возвысил голос, ощущая, как почти заглушенная светлая искра разгорается в груди: — Заарней один за другим будит инкубаторы прорыва. В каждом инкубаторе тысячи и десятки тысяч икринок. Через два-три года зародыши заарнов превращаются во взрослых смертельно опасных тварей. Через два-три года маги-неофиты только разучивают базовые печати. Мы не успеваем подготовиться к прорыву, — я сделал паузу, жалея, что подсудимым не положено воды, и жестко продолжил: — И северные. Даже если мы чудом отобьемся от коалиции, у нас останется разрушенная страна, недород, голодающие люди и погибшие маги. Аринди уже не поднимется.
Темные молчали. Они прекрасно понимали, что я прав.
— Но. Мы можем их опередить. Мы можем столкнуть наших врагов друг с другом. Первый удар Заарнея придется — уже пришелся — на передовые отряды Северной коалиции. Гильдия Джезгелен захлебнется в крови. И мы сорвем планы Заарнея. Икринки в инкубаторах прорыва еще не успели вызреть. Заарней тоже не готов к войне.
— Заарней страшен не своими армиями, — мягко возразила Гвендолин. — Одно прикосновение к его силе разрушительно. Вопрос в том, сможем ли мы разорвать мост, или Заарней нас поглотит.
Я кивнул и спокойно сказал:
— Наше поколение было обречено столкнуться с Заарнеем. Время вышло: гибель мира увидим уже мы, а не наши далекие потомки, о которых можно не думать. Либо мы увидим победу. Мы больше не имеем права покорно ждать. Мы ударим первыми, и война пойдет на наших условиях, — я позволил себе едва заметную улыбку, прекрасно зная, что хотя бы один человек в этом зале ловит каждое слово: — У меня есть план.
Перед тем, как покинуть гильдию, я отправил три письма — одно Шеннейру, одно высшим и одно Норману. Они различались в деталях — перед Шеннейром я бесконечно извинялся, что порчу его планы. Отправил достаточно поздно, чтобы никто не успел вмешаться, и то, что произошло, не стало для высших сюрпризом. Вряд ли письма их утешили. Но я не рассказал все до конца и, пожалуй, я буду жив хотя бы до того момента, пока они не получат ответы. Пока хотя бы один человек из них не получит ответы.
— Ваши аргументы понятны, — наконец сказала Гвен. — Но почему вы не уведомили нас?
Самый тяжелый вопрос. Как будто мне бы позволили делать то, что нужно. Я — светлый магистр, и я исполняю замысел.
Я тяжело вздохнул и ответил:
— Мы — одна команда. Я не мог перекладывать на вас такую ответственность. Я — светлый магистр, и я делаю то, что должен делать.
— Вы понимаете, что вашим светлым после этого конец? — грубо влез Олвиш, смотря на меня без капли симпатии.
— И вы останетесь без светлых, без заводов, без еды и без городов, — я позволил высшим полностью насладиться перспективой. — Мои маги не пойдут безропотно на убой. При любой угрозе им отдан приказ обрушить все светлые магические печати. На всех предприятиях, инженерных системах, полях.
Мои светлые прекрасно понимают, что они — среди врагов. Среди тех врагов, что убивали их товарищей, что заставили умирать на бесплодном острове, что вытащили оттуда себе на потеху. Или темные и правда верили, что светлые давно все простили и, сбиваясь с ног, бросятся старательно исполнять любой каприз? Трудиться верно, усердно, без отдыха, закрывая собой все прорехи и критические точки системы? Им были отданы весьма конкретные приказы. А темные... темные сами отдали светлым рычаги влияния.
— Вы этого не сделаете, — недоверчиво огрызнулся Олвиш, и я смерил его удивленным взглядом:
— Я однажды сдал темной гильдии Аннер-Шэн остатки светлой гильдии. Я открыл врата в Заарней. Вы думаете, я этого не сделаю?
— Но тогда пострадают обычные люди. Вам совсем не жалко обычных людей? — вкрадчиво осведомился Нэттэйдж.
— Мне будет их жаль. Но почему обычные люди должны заботить меня больше, чем мои светлые маги?
— Ну надо же, — с восхищением выдал тот. — Казалось бы, милый добрый хороший светлый маг, а такая тварь выросла!
— Вашими стараниями, Нэттэйдж, исключительно вашими стараниями.
— Да, это я могу, — довольно кивнул он.
— Куда вы вылезли с вашей рожей, Нэттэйдж, — хрипло, с надрывной саркастичностью перебил его Миль. — Кто-то берет пример с нашего дорогого магистра Шеннейра. Вы, Шеннейр, пригласили к нам одного Лорда, а Рейни — всех остальных. Преемственность налицо.
— Традиции и преемственность, — основа гильдии! — радостно подхватила Гвендолин.
Высшие переглянулись и поняли, что заболтались.
Только что основавший новую традицию темный магистр Шеннейр молчал, дожидаясь, когда его высший темный совет прекратит хвалиться друг перед другом, что вот, попал им в руки светлый магистр, и так они замечательно его испортили. Шеннейр бы предпочел разобраться со мной единолично, без чужого присутствия, и я был благодарен высшим за то, что они вставали преградой между мной и ним.
Я поднял руки, досадуя на натирающие кандалы, и коснулся своей личной печати. Она не была ни теплой, ни холодной, ни мягкой, ни колючей — пустой — и устало сказал:
— Если вы меня убьете, страна взбунтуется. А если вы сумеете убедить народ, что я предатель, то это настолько подорвет боевой дух, что бунт будет казаться лучшим исходом. Я хочу спасти Аринди. И я пойду на любые жертвы, чтобы спасти Аринди. Я существую ради этого, и я приложу все силы ради цели.
— Мы? — Нэттэйдж в притворном ужасе прижал ладонь к сердцу. — Убить? Светлого магистра? Кэрэа Рейни, что за злодеями вы нас считаете? Вы просто слишком много думаете.
— И наша медицина позволяет это решить. Вы покинете этот зал, Тсо Кэрэа Рейни, — Гвендолин смотрела на меня с искренней любовью. — Но где в этот миг будет ваш разум — нам неведомо.
— А ваши светлые маги будут нам подчиняться в обмен на то, чтобы мы не причиняли вам вреда, — заключил Олвиш.
По спине прошел холодок. Эта угроза была реальной — это решение было логичным, если уж на то пошло. Окончательно превратить светлого магистра в безмозглую безвольную ширму. Препараты, которые сделают из меня послушный овощ. Обман не продлится долго, и высшие останутся с бедами, подготовленными в том числе моей рукой, один на один. Остается проверить, насколько я успел понять тех, с кем имею дело. Все, что следовало быть сказано, сказано.
— Ваш выбор, высшее собрание, — громко объявила Гвендолин, и из темноты бесшумно выступили двое магов с медной чашей.
Нэттэйдж начал первым.
— Простите, магистр, — сказал он, выкладывая в чашу черный камень. — Но делать подобные вещи не посоветовавшись — очень плохой поступок.
Шеннейр небрежно кинул в чашу белый камень, с легкой усмешкой полоснув взглядом по залу. Я вздрогнул.
Гвендолин аккуратно положила свою бирку поверх.
— Позвольте я объясню свою позицию, высшие, — мелодично добавила она. — Действия нашего магистра были неожиданными, но логически оправданными. Также очевидно, что мы не должны расплачиваться за его поступки. Тот, кто открыл врата, должен их закрыть.
Белый камень.
— Я не согласен с вами, высший совет! — Миль задержал руку над чашей, с силой стискивая камень, а потом швырнул его вниз с такой силой, что все остальные подпрыгнули. — Он сумасшедший. Давайте его наконец убьем.
Вниз упал камень — черный. Нэттэйдж заерзал, совершенно не ожидая такого развития событий. Двое на двое, остался Олвиш. То, какое решение вынесет Олвиш, известно. Нэттэйдж собирался внешне проявить недовольство, но вовсе не был готов справляться с грядущими бедами самостоятельно.
— Слушайте, я тут подумал...
Олвиш добавил свою бирку. Нэттэйдж умолк.
— Да вы сговорились! — прохрипел явно сорванным голосом Миль.
— Сами выбрали — сами мучайтесь, — высокомерно бросил ему собрат по гильдии.
Бирка была белой.
— Однако, Олвиш, — после долгого молчания сказал Нэттэйдж. — Этот светлый маг открыл врата в Заарней.
— Этот светлый маг, — высокомерно ответил ему Олвиш Элкайт. — Наконец-то поступил как настоящий магистр и сделал то, что вы, трусливые душонки, не сделали бы никогда. Нам нужен бой, а не пустая болтовня.
Выражение полной бессмысленности на лице Нэттэйджа было неповторимым.
Помощники с чашей встали по левую руку от Гвендолин, а потом и вовсе отступили в тень, не став объявлять понятный всем итог. Нас всего пятеро, я шестой. Высшие смотрели на меня с голодным ожиданием, и тьма превращала их лица в оскаленные маски.
Самое страшное еще впереди.
— Вы поставили наш мир под угрозу. Мы долго думали, что с вами сделать, и мы решили, — Гвендолин выдержала томительную паузу, — мы проводим для вас инициацию, и вы сражаетесь с Заарнеем как полноправный светлый магистр!
Я обвел собравшихся взглядом, заглядывая каждому в лицо в поисках осознания произнесенного, потрогал так и не снятые кандалы на руках и печально спросил:
— Светлый магистр?
— Светлый.
— Светлую инициацию?
— Светлую.
— Темный высший совет и темный магистр Шеннейр будут посвящать меня, светлого ученика, в светлые магистры?
— Это лишь мелкие частности пред ликом нашего великого дела, — досадливо отмахнулся Нэттэйдж. — Кэрэа Рейни, что вам все время не нравится, что вас опять не устраивает?!
— А это точно не акт коллективного самоубийства?
— Это мы слишком темны, а он слишком светел, — зло процедил Миль.
— В смысле, за что такие оскорбления, магистр?..
Я наконец обрел дар речи и радостно воскликнул:
— Так что же вы мне раньше не сказали, что нужно было сделать? Я бы давно врата открыл!
— Вы — магистр, которого наша гильдия заслуживает, — с восторгом подтвердила Гвендолин.
Судя по лицу Шеннейра, он даже не мог возразить.
Звон серебряного треугольника разом оборвал обмен мнениями и нервозные смешки. Рухнувший с плеч груз страхов и неопределенности кружил голову в эйфории, но я заставил себя собраться.
— Но все же, — мягко добавила Гвендолин. — Вотум недоверия был произнесен, и ваш проступок, магистр, подлежит наказанию. Мы более не уверены, что вы действуете на благо нашей страны и нашей гильдии. Магистр не имеет права в своих решениях переступать через высший совет. Вы должны дать нам клятву.
От сгустившегося напряжения, казалось, потрескивал воздух. Я вновь пожалел, что мне вкололи блокиратор, изнывая от желания проникнуть в голову этих людей и понять причину их молчания. Голос Гвендолин едва заметно трепетал от сдерживаемой алчности:
— Мы вверяем вам наши жизни и всю Аринди, но в ответ хотим получить гарантии, что в критической ситуации вы сделаете то, что необходимо. Вы дадите нам клятву. И высший совет получит право один раз отдать вам любой приказ, и вы его исполните.
Двое магов, что недавно держали медную чашу со жребиями, вновь встали за спиной волшебницы, и я зацепился за них взглядом в поисках спасения. Похоже, без клятвы меня отсюда не выпустят. Настаивать? Сопротивляться? Я и так иду по грани. Сегодня я выжил — сегодня я заканчиваю новый этап плана с победой — но одно неверное движение обрушит это как карточный домик. Клятва... я видел и более сложные ловушки.
Помощники носили балахоны, полностью скрывающие тело, и маски — чтобы показать, что сейчас они являются не людьми, а инструментами, исполнителями воли совета. И, полагаю, чтобы не привлекать внимания высших. На советах часто творились неприятные вещи. Достаточно неприятные, чтобы высшие постарались отыграться хотя бы на случайных свидетелях.
— У этой клятвы есть ограничения? Не применять ее во вред светлым, моим приближенным...
— Вы еще потребуйте неприкосновенность жизни и здоровья, — с издевкой перебил Олвиш.
— Нет, магистр, — сладко и твердо сказала Гвендолин. — Абсолютно любой.
Насколько я мог видеть, первый помощник нес широкий поднос с лежащими на нем... широкими железными браслетами? Больше всего браслеты напоминали мои кандалы. Возможно, высшим требовалось ощутить сопричастность высшей власти.
Первым помощники подошли к Шеннейру — высшие и не собирались отрицать главенство темного магистра. Не рисковали. Шеннейр поднял браслет и с громким тугим щелчком застегнул на запястье; его руку окутала вязь темной печати. Лицо Шеннейра осталось совершенно бесстрастным. В подставленную помощником чашу закапала кровь.
Что было внутри браслета? Шипы? Лезвия? Что-то более сложное, что вырезает на теле сложные знаки?
Кровь дошла до нужной отметки, и второй помощник аккуратно снял браслет, отложил в сторону и протер глубокие отметины на руке магистра тканью с антисептиком, после наложив повязку. Это был первый раз, когда я видел во время темных ритуалов нормальные медицинские манипуляции, призванные не допустить заражения, и это... поражало. Всегда считал, что темные слишком самоуверенны, чтобы заботиться о здоровье. Стойкость, преодоление и намеренные страдания там, где их можно избежать.
Они даже не стали пользоваться одним браслетом, надевая заранее приготовленные разные. Темный совет только что в моих глазах возвысился на несколько ступеней.
Браслет надевали на левую руку. Он вызывал заметную боль, судя по тому, что после процедуры высшие старались беречь левую руку и поменьше двигаться. Темные перенесли экзекуцию спокойно; разве что Нэттэйдж откровенно не радовался необходимости причинять себе вред и даже не скрывал этого, да Миль едва дождался, пока ему наложат повязку, а после сразу прижал руку к груди.
Гвендолин, как Верховный судья, замыкала круг. Проведенного ритуала она словно бы не заметила; по крайней мере, ничего не изменило в ее движениях холодную плавность.
Помощники поставили чашу на возвышение; мгновение ничего не происходило, а потом на гладкой поверхности крови появился водоворот, стремительно закручивающийся против часовой стрелки. В груди кольнуло болью: эмпатическое восприятие притупил блокиратор, но светлая искра все равно реагировала на темнейший ритуал.
Все закончилось так же стремительно, как началось. Один из помощников щипцами взял бокал, зачерпнул жидкость и осторожно, держа его на расстоянии вытянутой руки, поставил на поднос.
Бокал выглядел старинным — хотя ничто иное в традиционных ритуалах не употреблялось. Серебряным, сплошь покрытым гравировкой, и очень тяжелым. Помощники проводили все манипуляции в толстых перчатках; у меня перчаток не было, и не было никакой уверенности, что от этого зелья я не отравлюсь. Если бы не блокиратор, я бы наверняка от него сдох.
Высшие смотрели на меня так алчно, как будто это я здесь был главным блюдом.
Я поболтал жидкость в бокале, наклонил, пытаясь разглядеть на просвет. Интересно, темные вовремя проходят медосмотры?
— Поздно думать о здоровье, светлый, — насмешливо поторопил Олвиш. Сегодня он был удивительно говорлив. Мне стоило чаще открывать врата в Заарней. Влияние светлого магистра, как известно, исцеляет.
Оттягивать неизбежное было бессмысленно. Одно желание в обмен на возможность продолжать миссию — невысокая цена.
— Я уверен, что то, что вы попросите, будет на благо нашей гильдии и нашей страны.
На вкус содержимое бокала не походило на кровь; оно напоминало желе со слабым железистым привкусом. После второго глотка меня уже затошнило; интересно, высшие будут повторять ритуал если сейчас меня вывернет наизнанку? Это все очень сильно напоминало...
Я запретил себе думать и допил зелье в несколько больших глотков. Правый помощник подхватил почти выпавший из пальцев бокал; левый подождал, пока я откашляюсь, прижимая ладонь ко рту, снял с моих рук кандалы, подал платок и вслед за товарищем бесшумно отступил в тень. На платке остались красные пятна.
— Добро пожаловать в круг, магистр, — торжественно и немного печально поприветствовала Гвендолин.
Олвиш ушел, не удостоив меня даже словом, очевидно, решив, что я уже совсем пропащий магистр. Но долго проскучать в одиночестве не удалось: я аж вздрогнул, увидев стремительно приближающегося Нэттэйджа.
— Наш дорогой магистр, вы как в следующий раз расстроитесь, так посидите сначала, ромашку выпейте, успокойтесь, поспите, а не сразу врата в Заарней открывайте! У меня в свое время замок взорвали, у Гвендолин башню взорвали, Миля в сотый раз в высший совет не пустили, Шеннейра в тюрьму посадили, Ишенгу вообще убили — и никто врата в Заарней открывать не пошел, одни вы пошли!
— На самом деле, — сказал я, дождавшись паузы. — Я хотел уйти жить в Заарней, но вспомнил о том, сколько всего важного осталось на родине, и вернулся.
— И что же у вас осталось? — хмуро спросил подошедший следом Миль.
— Конечно же, вы. Не мог же я вас бросить?
И таблетки мне не отдали.
Нэттэйдж всплеснул руками, а потом, явно не зная, что еще здесь можно сделать, пожал мне запястье:
— Я в своей жизни видел много людей и сумасшедших предприятий, но хуже этого...
То, что он голосовал против меня, Нэттэйджа тоже не смущало. Дело житейское.
— Темная гильдия еще не получала такого магистра, — с восторгом поддержала его Гвен.
— Вы ненормальные, — сообщил я, и высшие не стали отрицать. Им вряд ли нравилось то, что я сделал, но как настоящие высшие темные маги, они не могли не быть очарованы масштабом.
— Как и положено настоящим темным, мы проявляем великолепную темную адаптивность, — Нэттэйдж покрутил головой, разминая шею, и заметно вздрогнул: — Но Шеннейр... К Шеннейру не подходите. Он обещал, что вас не тронет, но я бы не стал рисковать.
Мне было страшно даже глядеть в ту сторону, куда темный магистр ушел после совета, не то, что на самого темного магистра.
— Когда вы пошли открывать врата в Заарней, вы не взяли его с собой, — укорила Гвендолин. Нэттэйдж снова вздрогнул, заметно не одобряя ее легкомыслия:
— Гвендолин передала ему, что вы оставили нам предсмертную записку. У вас, леди Гвендолин, очень своеобразное чувство юмора.
Волшебница тонко улыбнулась и все же снизошла до объяснений:
— Это была образная фраза, — и с наслаждением сощурилась, явно припоминая эффект: — Это было и-де-аль-но.
И, продолжая щебетать, начальники инфоотдела и внутренней службы удалились. Даже им требовалось выплеснуть напряжение и отойти от пережитого.
— А ведь вы могли не соглашаться. Клятва требует добровольного согласия. Шеннейр в свое время всех послал, и сейчас мог бы вас прикрыть, но ему ваша клятва была выгодна, — хмуро сообщил Миль и передернулся от моего взгляда. — Чего?
— Вы голосовали против меня.
— А что вы жда...
— Это было прекрасно. "Давайте наконец убьем", так отчаянно и храбро... Слушайте, Миль, повторите это снова!
Заклинатель скривился и не ушел.
Для начала я проведал Матиаса: заарн все еще спал, и потому я ограничился тем, что накинул на него покрывало и оставил дверь камеры открытой. Светлые вместе с Иллерни сидели в беседке и, когда я увидел их живыми и здоровыми, то отлегло от сердца. Светлые играли в камешки; Иллика и Иллерни читали утренние газеты.
— То есть армия Северной коалиции довела наш мир до нападения Заарнея, — торжественно продекламировал ученик Гвендолин, скользнув по мне прозрачным холодным взглядом. — Очень плохой поступок.
— Здесь замешана темная гильдия Илькен, — авторитетно заявила Иллика, обводя некоторые строки в газете ручкой, и протянула мне сложенный вчетверо лист. Впервые за все время девушка выглядела чуточку приободрившейся. — Это вам просили передать обратно, магистр.
Ответное послание я разворачивал не без дрожи. Под собственноручно начерченным сигнумом-напоминанием о долге жизни (тщательно перерисовано из библиотечного темного кодекса) и требованием "защитите моих светлых" была проставлена печать — синий цветок ириса — и стремительным росчерком приписано: "Моя жизнь стоит не так дешево".
Кажется, я задел Гвендолин.
Перед советом я мог храбриться сколько угодно, но подставить светлых, моих светлых, было действительно страшно. Я спас Гвендолин из рушащейся башни Шэн, этот долг жизни так и не был отдан, и глава инфоотдела была единственной, у кого я мог попросить — потребовать — помощь. Хотя я оскорбил ее уже тогда, когда наплел Нэттэйджу какой-то дичи, упоминая имя Гвендолин — для женщин-мирринийке неприлично, если их имя треплют в досужих разговорах. Меня не должны были тревожить чувства темных магов, но несоблюдение формальной вежливости давило.
Миль так и продолжил тащиться следом за мной. Это нервировало; настолько, что на подходе к своим покоям я уже прикидывал быстрее заскочить внутрь и захлопнуть перед ним дверь. Но, разумеется, не успел.
В моих комнатах все было перевернуто вверх дном и аккуратно поставлено обратно. Не знаю, что искала здесь служба безопасности, и что нашла, но зато отчиталась, что работает. По крайней мере, они были весьма вежливы и убрали за собой.
Миль стоял на пороге, не делая ни шага в комнату, словно одно нахождение здесь могло его осквернить. И, только убедившись, что я вновь переключил внимание на него, стремительно двинулся вперед и ткнул чем-то черным и острым мне в лицо:
— Забирайте. Вы без них еще хуже, чем с ними. Держите, светлый магистр, гробьте свое здоровье и сжигайте еще оставшийся разум! Да знай я заранее...
Я остановившимся взглядом уставился на черные таблетки в упаковке. Они были такими... красивыми. Так притягательно блестели.
— А вот послушались бы вы сразу, и мне не пришлось бы идти на крайности.
Он яростно вскинулся. Я стиснул блистер так, что углы воткнулись в ладонь, словно пытаясь запомнить это ощущение и медленно произнес:
— Я обдумал ваши слова, Миль. И вы были правы, а я — полностью неправ в своей злости. Настоящие друзья — не те, кто потакают тебе в любых слабостях, а те, кто остановит тебя, когда ты движешься к пропасти, — и с благодарностью посмотрел на мага, возвращая ему блокиратор. — Забирайте эту дрянь, я решил бросить.
Он медленно, как под гипнозом, забрал таблетки, не отрывая от меня полного отвращением взгляда. Отвернулся. И наконец убрался из моих комнат и светлого блока.
Я думал, что не смогу уснуть, но вырубился, едва голова коснулась подушки.
* * *
Посреди ночи пластырь на ране отклеился, и пришлось идти в медблок. В медблоке творилось свое таинство: темные медики собрались вокруг привязанного человека, судя по искре, темного заклинателя, и с живым любопытством тыкали инструментами в обнаженный мозг. Спиленная черепная крышка лежала рядом на поддоне.
Глава врачей Фьонн сочла необходимым лично выйти навстречу магистру. На представшее зрелище она лишь небрежно повела тонкой рукой в длинном шелковом рукаве:
— У Миля такие эксцентричные запросы на исследования... — и велела подчиненным: — Зашивайте.
Темные медики были традиционно хороши в хирургии и исцелении травм и традиционно плохи в диагностике, лечении естественных болезней и отношении к пациентам. И циничны во всем остальном. Надеюсь, этот маг жаловался на головную боль, а не на насморк.
В новой компании я проболтался до самого утра, чуть не забыв про пластырь. Темные врачи оказались приятными собеседниками, и даже их попытки уломать меня на осмотр, то есть изучение, звучали куда менее навязчиво, чем в свое время требования Лоэрина.
Лоэрин так и не пришел в себя; опасаясь новых рецидивов, его положили в лечебную капсулу и погрузили в сон. В этом островному артефактору можно было позавидовать. Либо он проснется, когда мир снова станет ясен и светел, либо не проснется.
Гвендолин перехватила меня уже при возвращении в светлый блок. Сейчас, когда не требовалось держать лицо перед другими высшими, она уже не старалась изображать иронию и легкость.
— Вашу руку, магистр.
Ледяные пальцы обхватили ладонь, и волшебница быстро прочертила острым стилусом первый знак — там, где ранее оставила метку переданная Нэттэйджем печать.
Стилус процарапывал кожу мелкими корявыми знаками, так, что скоро та покрылась сплошными бороздами, а кровь закапала на пол. Каменный пол мгновенно впитывал капли.
— В прошлом за попытку вмешаться в разум башни Шэн присуждалась смертная казнь, — Гвендолин приложила мою ладонь к стене, оставив кровавый отпечаток, и я ощутил, как волшебный замок воспрянул, принимая подношение.
Заклинание, которое передал мне Нэттэйдж, все еще действовало и уже успело что-то напортить. Я не обманывался, что глава внутренней службы печется исключительно о моих интересах: наверняка проникнуть в систему замка было выгодно ему самому и, к примеру, оставить следящие заклятия. Благо, мой доступ был не особо велик, и вирус, переданный через меня, мало отличался от вируса, переданного кем угодно. Хотя меня, в отличие от прочих, не накажут.
Вот так и развращает власть. Легко нарушать правила, когда тебе за это ничего не будет.
— Я приношу извинения за доставленные неудобства, леди Гвендолин.
Я не чувствовал вину; хотя я не чувствовал эмоций вовсе, и только разумом понимал, какие эмоции нужно испытывать. Гори оно все.
Но это мой замок. Я должен о нем заботиться.
— Но, — Гвендолин провела по серебряной накладке на виске, обмениваясь информацией с замком. Глаза ее были непрозрачны и темны: — Если бы не вы, у меня не было бы замка, который пришлось бы лечить.
Высшие ждали нас в зоне погрузки-выгрузки у главных выездных ворот. На сей раз для удобства вышестоящих там был установлен тент, два шезлонга и, для красоты, маленькая пальма в кадке между ними. Миль нервничал, хмурился и общипывал растению листья. Нэттэйдж наблюдал за этим с искренней болью и пытался придвинуть кадку к себе.
— После вашего ухода мы еще долго обсуждали разные занимательные варианты использования клятвы, — Гвендолин одарила меня тягучим загадочным взглядом и, окончательно надевая маску притворства, легко кивнула собратьям: — Кто бы мог подумать, что я ничего не знаю о людях, с которыми работала бок о бок много лет...
— Гвендолин, вы же не приняли все это всерьез? — укорил ее Нэттэйдж. — Разумеется, мы не собирались все это делать. А если приняли, так что же сидели до конца? Были бы как Олвиш!
— А что Олвиш? — вмешался я, окончательно отодвигая пальму в сторону. — Обсуждал в первых рядах?
— Осуждал в первых рядах, — пожаловался тот. — Олвиш ушел через десять минут. И обругал нас такими словами, которые в приличном обществе не произносят.
Гвендолин чуть нахмурилась, недовольная завуалированным оскорблением, и я поздравил себя с тем, что между главами темных служб пролегла уже не трещина, а глубокий разлом, еще расширившийся после дележки Джиллиана. Гвендолин и Нэттэйдж долгое время работали вместе, и ситуация склонялась к тому, чтобы они стали настоящими хозяевами Побережья, которые используют меня как ширму, но — двое высших темных и правители? Как будто я прибыл сюда для того, чтобы подарить темным власть.
Хотя Джиллиан уже рассорил Олвиша и прибывших из замковой долины магов, прибывших из замковой долины магов между собой, Рийшена и Шеннейра, темных и загорцев, Гвендолин и Нэттэйджа, Нэттэйджа и меня. Джиллиан раздора.
— Ничего этого не было, — хмуро отрезал Миль. — Не слушайте их.
— Разумеется, не было, — с интересом подтвердил Нэттэйдж. — Вы, Миль, так молчали, так молчали. У меня есть запись вашего молчания...
Заклинатель придавил его долгим тяжелым взглядом:
— У вас нет записи.
Неужели кто-то и правда верил, что высший заклинатель позволит записывать на него компромат? Тем более такой параноик, как Миль? Нэттэйдж поблек и безрадостно согласился:
— Нет.
По-моему, Гвендолин очень хотелось радостно признаться, что у нее все есть. И что высшим уже можно начать думать, откуда они возьмут средства для выкупа информации.
О том, что произошло вчера и о проклятой клятве я вспомнил сразу после пробуждения: лежал без сна и костерил себя на чем свет стоит. Дать над собой полную власть пятерым высшим темным. Я, светлый, я, светлый магистр — добровольно вручил свою жизнь и волю в руки темным магам. Вот они — улыбаются и шутят, прекрасно понимая полученную выгоду. И чувство самосохранения меня не остановило.
Можно оправдываться, что на совете я сосредоточился на том, чтобы не умереть прямо здесь и сейчас и чтобы замысел продвинулся дальше. Все, что помогало этому, являлось достойной жертвой. Но и высшие должны были понимать, что сделанного не воротишь, живой светлый магистр им полезен, а мертвый и недееспособный — нет, наказывать меня в самом деле — приятно, но бессмысленно. Клятва — вот чего они добивались на самом деле.
Пятеро высших темных магов. И против кого я решил сыграть?
Утешало одно — свой приказ высшие будут обговаривать очень долго. Они в желаниях никогда не сойдутся. Для мелочей использовать одноразовую клятву глупо, и потому все предсказуемо. Я выполню свою задачу, а потом они прикажут мне умереть.
— Вильям не участвует? — понимающе осведомился я, и Гвен кивнула:
— Поймите правильно, магистр. Вильям отличный специалист и толковый управляющий, и мы заботимся о его душевном спокойствии.
Ворота даже не стали восстанавливать, наверное, дожидаясь, когда я точно уеду. Поваленные створки оттащили в сторону, и вокруг них наматывал круги темный техник, то и дело оглядываясь на ходящего по пятам Матиаса. Матиас спал на ходу: когда он открывал правый глаз, закрывался левый, когда открывал левый, закрывался правый, и потому таскался за человеком нелюдь инстинктивно, реагируя на движение.
Как оказалось, ходил техник не просто так, и ветер донес недовольное бормотание:
— Я все понимаю, магистру захотелось прогуляться заполночь, но зачем так-то...
— Тебе не понять, ничтожный человечишка, своим ограниченным умишком пути светлого магистра, — Матиас пришел сам с собой в согласие и закрыл оба глаза. Серебряные треугольники сегодня блестели еще ярче; заарн как будто стал выше — он что, в самом деле стал выше? — и что-то в нем было неправильное, но я не мог уловить, что.
— Это так, — не стал спорить темный. — Но зачем машиной таранить? Позвонил бы, мы бы открыли.
Согласный гул отдыхающих в теньке товарищей интересно поделился на "этих светлых не понять" и "не понять этих магистров". Что сразу выдавало, кто общался близко с моей гильдией, а кто с Шеннейром.
Шеннейр уже стоял рядом с головной машиной, и я резко затормозил в нескольких шагах. Внешнее равнодушие темного магистра мало что значило.
— Вы еще успели поймать это чувство, — он бросил на меня короткий взгляд, с присвистом выдохнув сквозь зубы, и спокойно отвернулся: — Иной раз так хочется угнать машину, вынести двери и поехать кататься по карантинной территории. А потом понимаешь, что машина твоя, и гильдия твоя, и ключ-пропуск тоже твой.
Каждый раз, когда Шеннейр упоминал о той, прежней жизни, полной обычного, человеческого, меня одолевала неуютная неловкость. Мне не хотелось ничего знать о нем как о человеке. Шеннейр полностью устраивал меня как абстрактный враг.
— Как сейчас помню, говорю Ишенге: "Давай угоним машину и махнем до границы" — А он: "Нет, неправильно". "А может заговор против магистров?" — "А это можно!" Тьма вас разберет, светлые.
Должно быть, мой ужас он считал безо всякой эмпатии.
— Вы разбиваете своему ученику сердце, — с издевкой объявил подошедший Миль. Шеннейр даже не обратил на него внимания, по-моему, на время просто забыв, что ему назначили какого-то ученика.
Я тихо выдохнул. Не секрет, что давно в прошлом магистры хорошо общались, а потом их дороги, как и у многих людей, вставших у власти, разошлись. Но в том, чтобы Шеннейр упоминал имя моего магистра, было что-то глубоко неправильное. Они давно не друзья, не приятели и не союзники, они враги. Шеннейр убил моего магистра вовсе не для того, чтобы сейчас иметь наглость говорить о нем.
Их вряд ли стоит сравнивать. Ишенга был велик, а Шеннейр... Шеннейр — темный магистр, что с него взять.
Участие в инаугурации должно было принимать как можно больше высших. Олвиш физически не мог вырваться с границы на долгое время, однако Гвендолин и Нэттэйджу впервые за месяцы пришлось покинуть безопасное Побережье. Гвендолин как высокопоставленная мирринийке ехала отдельно, в той машине, где все стекла были замазаны черным; Нэттэйджа, который в последний момент попытался соскочить, убеждая, что приедет когда-нибудь потом позже, аккуратно, но твердо запихнули куда-то в хвост колонны. Я делил жизненное пространство с Шеннейром и Милем.
Дорога петлями карабкалась на невысокие горы, отделяющие побережье от внутренней равнины. Под ногами расстилалось море, чем выше, тем дальше до горизонта; на скалах чуть далее Кипариса вспыхнула яркая белая точка траурной арки, и я не отводил от нее взгляда, пока обзор не закрыли склоны краевого хребта.
Переговорный браслет потеплел и сжался на руке. Светлые делали ежедневный отчет. Новости не радовали, но пока не пугали: ситуация еще не успела испортиться слишком сильно. Группа из Шафрана отчитывалась, что им выделили целый этаж в главной мирринийкской башне. Чем, как я понимал, власти демонстрировали глубокое почтение и оберегали от разрушения хотя бы один ненаглядный небоскреб. Во второй небоскреб с помпой въехал негосударственный благотворительный мирринийкский Фонд защиты материнства и детства.
Быть благотворителем милого доброго Фонда считалось делом чести для любого мало-мальски высокопоставленного мирринийке — я уверен, даже у Гвендолин и Миля есть там право голоса. Фонд занимался именно тем, что прописано в его названии; если не считать того, что он был создан мирринийке для других мирринийке, чуть более приближенно к реальности назывался Фондом спасения нации и объединял на собраниях всю нашу зубастую гражданскую верхушку. Которая между обсуждением того, кому бы помочь в этот раз, беседовала о законах, политике, экономике, культуре (о культуре особенно; об ассимиляции, культурной интервенции, о том, как бы вычистить с наших территорий понабежавших с севера ла'эр). В свое время по соседству с Фондом очень любила разбивать штаб наша милая добрая светлая социальная инженерия, обязательно окно в окно, и Фонд отлично понимал намек.
Я склонился над браслетом, одновременно отправляя сообщения Илмаре и Норману. Фонд не трогать, но следить за ним пристально.
Светлая социальная инженерия на самом деле называлась довольно размыто. Отдел общественного благополучия, может быть, но его редко называли правильно. Все эти вещи, подковерные интриги, которые раньше казались головной болью каждого светлого, теперь вспоминались с теплотой. Это была моя страна; со всем хорошим, со всем плохим. Аринди.
Я не хотел ее вспоминать. Но искушение было слишком велико, и я закрыл глаза, представляя...
Восточный предел. Низкие пологие холмы, поросшие дикими лесами. Тенистые дубравы, буковые рощи, изогнутые старые вязы, осенью одевающиеся в золото. Здесь я впервые увидел, как деревья желтеют. И что такое снег. Синие глубокие озера. Промышленные города с причудливыми силуэтами заводов, которые напоминали мне опутанных паутиной труб пауков. Жители, молчаливые и серьезные, считающие остальных слишком суетливыми.
Западные территории. Залитые солнцем равнины, апельсиновые, персиковые рощи, серебряные оливы, запах разнотравья и меда, шумные многолюдные города, в которых перемешивались все народы и чудные традиции, праздники и фестивали...
Столица Полынь с бесконечными предместьями и городами-спутниками. Свечки башен мирринийке с их холодными и высокомерными обитателями, сияющие в беспощадном солнце стеклянные грани, улицы, закрытые от солнца, распылители воды и охлаждающие печати, строгие геометрические парки. Ночь, живущая в тысяче огней и неоновом свете гербов учреждений, символов родов и личных знаков, манящий силуэт Шэн, пугающая тень Вихря, гигантский механизм большого города, где чувствуешь себя песчинкой...
Приграничье. Клетчатое одеяло полей, темно-зеленые кипарисы в полуденном мареве, жара ночных костров Жатвы во мраке, виноградники на террасах, холмы с пасущимися стадами, укромные ущелья с поселками, пустеющими зимой и наполняющимися летом отпускниками, бегущими в прохладу от беспощадного лета, веселые и трудолюбивые люди. А дальше — холодные скалистые кручи, по которым карабкаются сосны, и лежащая в тумане мрачная и таинственная Хора...
Под веками начало печь, и я поспешно перевел взгляд на окно. Мертвая пустошь все так же лежала до горизонта.
Дорога повела вбок, обходя глубокую впадину в земле. На дне виднелось грязное озерцо талой воды, склоны заросли лещиной и грабом, и если бы не выгоревшая земля, впадина вряд ли была так заметна. Полупрозрачные ветви деревьев переливались как стеклянные.
— А вот здесь двое высших долбоклюев сражались за руку Юлии Элкайт, — похоронно объявил дотоле молчащий Миль. — Потом приехал Олвиш и начал бить им морды. Потом приехал Юрий и тоже начал их бить. Потом явилась Юлия и начала бить Олвиша. Потом их растаскивали магистры. Помню, как Юлия умоляла Ишенгу ее не отсылать. Влюбиться в светлого магистра — это приговор, это все знают... Именно Юлия, кажется, в приграничье основала традицию собирать головы заарнов в коробки и высылать их в родную гильдию. Вам как, нравилось их распаковывать? Ишенге наверняка нравилось. Семья, Рейни, — это ловушка, не попадайтесь.
Я аж вздрогнул от неожиданного окончания.
Не могу сказать, что хорошо знал Юлию; но Юлию запоминал каждый, кто видел ее хоть раз. Юлия была гордой и неуступчивой; бойцом, верным товарищем и высшим магом с присущим каждому высшему налетом безумия. Была бы Юлия хорошей матерью? Кто знает. Во всем, что касается личной жизни, братья ей самоотверженно мешались. Элкайт традиционно не считались блестящими родителями; маленьких детей воспитывали вассальные семьи, за покровительство и защиту занимающиеся бытом, а Элкайт подключались уже тогда, когда потомки подрастали. Генетической стратегии вассальные семьи служили не менее истово. То, чего я не понимал — зачем говорить о мертвых как о живых. Они умерли. Их больше нет. Все, что было ими, более не существует.
Вдали уже показалось вытянутое пыльное облако на месте Вихря, и машина свернула с накатанной дороги, сразу затрясшись на ухабах. Миновали белый обелиск, пошарпанный и покосившийся, как будто поставленный здесь в глубокой древности. От множества поселений, когда-то заполнявших центр Аринди, не осталось даже знака. Дома разрушались стремительно, теряя жизнь и превращаясь в пыль и прах.
Земля дрогнула. Облако Вихря поменяло очертания, и через эмпатическое восприятие я уловил отзвук мощного заклятия непонятной природы. Оно было боевым, но не совсем таким, как темное, но не светлое, а все остальное искажал Вихрь. Шеннейр перевел на меня тяжелый взгляд и предупредительно пояснил:
— Нам нужно осмотреть достопримечательности.
Я прислушался к отзвуку заклинания и грустно спросил:
— Это мне понравится?
Он задумался и ухмыльнулся:
— Я думаю, вы оцените.
В пылевой дымке показались скелеты мирринийкских башен Полыни, и я понял, куда мы едем. Где-то с этих холмов давным-давно, четыре месяца назад, мы смотрели на финальную схватку Вихря и темного источника Шэн. Машины ползли черепашьим ходом, проседая под слоями маскирующих заклятий, и маскирующими заклятиями была окружена бывшая обзорная площадка. Такими же, как в моих воспоминаниях, остались огромные печати-линзы.
Нас встречали, и настроение у встречающих боевых магов было приподнятое. Как у людей, наконец способных показать своим магистрам нечто заслуживающее внимания. Темная пустошь, обожженная последним всплеском источника Шэн; пыльная муть; угрожающие темные облака, слабые проблески нездорового багряно-фиолетового солнца; и пульсирующее черное пятно Вихря.
Шепот множества голосов в ветре; шепот на грани слышимости, сливающийся с мыслями.
У подножия Вихря копошились маленькие фигурки. Линзы выгнулись сильнее, и я разглядел висящие в воздухе мощные защитные печати, прочерченный на земле знак, машины и суетящихся вокруг людей. Магов в форме гильдии Джезгелен.
— Эти заразы прячутся в развалинах, — с той же нехорошей ухмылкой пояснил Шеннейр. — Мы отщипываем от их отрядов понемногу.
Враги в самом центре страны. Я напрягся, подаваясь вперед. Северян было немного, несколько десятков, но их защита была серьезна, и это была лишь малая часть отряда. И что они...
Знак на земле вспыхнул. Сверкающая точка ударила во внешнюю оболочку Вихря, вырвав из нее кусок, и взорвалась внутри, подсветив чудовищный смерч изнутри. Я неосознанно вздрогнул, принимая пронесшийся в эмпатическом поле отзвук боевой печати. Грубой, почти топорной; примитивной, но необычной конфигурации. Внешний контур и ребра жесткости словно пришли из светлой магии, обеспечивая заклинанию стабильность; а внутри горел темный ударный знак.
Шеннейр следил за заклинанием с таким любопытством, словно пытался расшифровать его на ходу. Затрещали сканирующие печати, и стоящие рядом заклинатели поспешно принялись записывать считанные данные. Печать погасла, но северные уже начали строить следующую. И следующую.
— Какие старательные люди, — с легкой оторопью признал я.— Кто их надоумил?
Кажется, разрушить ядро они уже пытались, и сейчас подрубали корни. Идея была неплоха: Вихрь давал энергию, а без энергии Аринди быстро загнется. Но Вихрь пытались уничтожить столетиями. На Вихре тренировали способы уничтожения.
Нэттэйдж приосанился, не скрывая гордость. Шеннейр только посмотрел на него с иронией, не став мешать. Вряд ли идея прошла мимо него.
— Как они могли проехать мимо, Кэрэа Рейни? Когда захваченные в плен мерзкие темные маги под жуткими пытками выдали, что в продавшейся Заарнею беззаконной Аринди на темной-темной пустоши, в самом чернейшем сердце страны находится ужаснейший...
— Ужаснейшая цитадель Мрака и Тьмы, — подсказал я. Шеннейр был прав, я оценил, и это и в самом деле было весьма... ловко.
— Да, да, от светлых речевок идеи брали. Так вот, ужаснейшее сердце, уничтожь его — и страна падет!
Темные торжествующе уставились на меня. Портить им триумф было очень неловко.
— А кто был под жуткими пытками? — осторожно уточнил я, и Нэттэйдж расстроенно отмахнулся:
— И вечно вы так. Магистр, зачем вам рутинные вопросы? Такое у них было задание.
Осталось вспомнить, когда и где темные из внутренней службы попадали в плен. Практически намеренно. Я вряд ли ошибаюсь.
— Эмиссары внутренней службы в брошенной вами Иве. Нэттэйдж, вам своих людей не жалко?
— Внутренняя служба каждому дает возможность проявить себя. Мы запомним их как хороших работников.
Из темных облаков спустился тонкий перевитый шнур и с грохотом вбился в землю, закрутившись маленьким смерчем. Я практически слышал, как северные застонали от бессильной ярости. Вихрь был деревом, и даже мне было не по себе думать, что он начал пускать побеги.
Северные скоро поймут, что их дурят. Но путь на север перекрыт заарнами, и помощь не придет. Темные не станут впустую класть бойцов, выкуривая северян из развалин — будут уничтожать тех, кто покинул убежище, отбился от своих. Воду и пищу среди развалин не найти, а запасы скоро закончатся. Люди, которых я видел перед собой, были обречены.
Они были врагами моей страны, и потому я должен был радоваться.
— Всего один раз темная гильдия сделала что-то крепко и на совесть, — сказал Шеннейр, когда мы въезжали в Иншель. Приказ вскрыть саркофаг был отдан еще до отплытия на Острова, но темные только-только с трудом проковыряли в крыше дыру. Работу притормаживала также осторожность: темные больше не рисковали безалаберно обращаться со светлым наследием. То, что темные обучаемы, одновременно радовало и пугало.
Рабочие сразу же выстроились перед машиной, встречая нас, но, в основном, Шеннейра — Шеннейр приветствовал их в ответ. Со стороны все казалось обычным, но дрожащие нити, что связывали темного магистра и его подчиненных, звучали скорее грустно и подавленно. Это была уже не та связь, какой она должна быть.
Шеннейр разочарован в своей гильдии. Не тем, что она сделала после его падения, а тем, что она не сделала. Не то чтобы в этом не было его вины, но видеть, что гильдия, в которую было вложено столько сил и труда, при всех крупных неприятностях складывает лапки и выжидающе смотрит на тебя, больно для любого магистра.
Не оправдали ожиданий. Незримое клеймо словно отмечало каждого из магов.
Или меня одолевала меланхолия, и я переносил на Шеннейра свой печальный настрой. Идти вместе с темным магистром к главным воротам бывшего светлого замка было в некотором роде чудовищно.
— Магический фон стабилен для заданной территории и количества населения, — говорил мне магистр. — Если источник Шэн погас, для равновесия должны появиться другие. Или усилятся мерцающие источники Побережья, что из-за их мерцания нам не нужно, или накопленный потенциал перейдет в Иншель.
То есть открытие Иншель происходит вовсе не случайно. Иншель и так и так собирались вернуть. Каждой стране нужен свой светлый источник. Собственный светлый источник — предмет престижа.
— Если светлый источник Иншель проснется, он затормозит заражение.
Я не рисковал спрашивать, что чувствуют темные, восстанавливая источник, который с таким трудом выкорчевывали из этой земли. Безвыходность — это та вещь, с которой никто не может бороться.
— Вы могли бы испытывать чуть больший триумф, Кэрэа Рейни, — Шеннейр впервые за прошедшее время обратился прямо ко мне, причем со знакомым раздражением этот-светлый-опять-ведет-себя-неправильно. Я отрешенно посмотрел на него и согласился:
— Да. Испытываю.
Он поморщился и куда более оживленно направился к саркофагу, кажется, не сомневаясь, что сумел построить — сумеет и сломать.
Комплекс зданий Иншель окружал парк, постепенно переходящий в дикий лес на холмах. В мире за стенами уже закончилась зима, началась весна — здесь все еще оставалась осень. Я мерил шагами практически исчезнувшие под палой листвой тропинки и оглядывался по сторонам, испытывая головокружение от накладывающихся картинок. Всплеск эмоций, полученных от авантюры с открытием врат и совета, уже прошел, оставив опустошение и спутанность мыслей. Порой мне казалось, что было бы лучше, если бы этих всплесков не было — послевкусие от них было оглушающе отвратным.
Скорая встреча со светлым Источником не вызывала ни малейшей радости. Нет радости в том, чтобы заглядывать в бездну.
Нечто меньшее, чем думают о них люди. Нечто большее, чем думают о них люди. Светлый и темный Источник — не то, что существует вне людских представлений. Но они давно уже существуют вне представления одного человека.
Источники не имеют отношения к морали. Мораль придумали люди. Сегодня мораль одна, а завтра другая.
Источники не знают, что такое хорошо и плохо. Зло и благо придумали люди. Сегодня что-то хорошо, а завтра — плохо.
Источники чувствуют счастье и несчастье. Светлому Источнику нравится, когда люди счастливы — если люди счастливы, когда умирают, светлый Источник будет любить смерть. Темный Источник ощущает эмоции не так ясно; или я, не находясь в традиции темной гильдии, мало знаю об этом, но я знаю, что темный Источник привлекает страдание. Тьма чует боль, и как хищник идет на запах крови. Если светлый Источник в беде даст утешение и силы, то темный с удовольствием глубже опрокинет во мрак.
Темный Источник — паразит в теле нашего мира. Но он может делать свои разносчики заразы сильными, очень сильными.
Люди для светлого Источника — как осенние листья. Ветер срывает их с деревьев, и они красиво падают и шуршат под ногами.
Люди для светлого Источника — как цветы. О них заботятся, но они все равно умирают, но какое-то время остаются красивыми.
Люди для светлого Источника — как спелые яблоки. Было вложено много сил, чтобы они выросли и созрели, деревья цвели так красиво, но приходит пора собирать урожай и насыщать себя...
Свет и Тьма — уже давно намного, намного больше, чем выдуманные людьми преграды на пути страха перед бесцельностью жизни.
Маленький ручей пробирался между мшистых валунов. Звенел о льдинки у берегов. Прозрачный лес почти опал, и только редкие листья прозрачной желтизной светились на фоне серого неба. Стылая земля была твердой как камень, покрытой бурой трухой. Под холмиками опавшей листвы скрывались остовы больших пауков, когда-то защищавших Иншель. Один раз я наткнулся на череп оленя с ветвистыми рогами.
Никогда не видел живых оленей. Хотя в лесу вокруг Иншель они жили, но были слишком пугливы. Зато встретил сейчас, и это, наверняка, хорошо.
Я сидел на берегу и длинной веткой чертил на камнях знаки. На ближайшем валуне виднелась выбитая спираль, и на следующем; символы, скрытые мхом, уводили вверх по ручью. Спираль — символ светлого магистра Ишенги. Вместо хаотического порыва Шеннейра — планомерное движение к центру. Или вовне.
Знаки означали, что светлый источник где-то рядом. Малый источник — в отличие от Источников мира, которые с большой буквы — не был бьющим из-под земли потоком пламени, чем-то вещественным; я просто ощущал, что плотность магии здесь выше. Сейчас она ушла, но оставила отпечаток на камнях, и на опавших листьях. Но здесь больше не слышалось боли и злобы; шрам на месте затянувшейся раны — вот чем была Иншель.
— Идемте, — за мной пришел сам темный магистр. От каждого слова изо рта вырывались облачка пара.
— Здесь холодно.
Раскрасневшийся Шеннейр выглядел довольно:
— Родину напоминает, — пояснил он.
Я не стал спрашивать, напоминает ли ему родину дым костров и спаленные дома.
Мы прошли мимо колодца, когда-то накрытого большой каменной крышкой с блокирующей печатью. Сейчас крышку откатили в сторону, и я заглянул внутрь. Сквозь прозрачную воду были видны жухлые листья на выложенном камнями дне и спираль из синей мозаики. Пить эту воду я бы не решился.
Миль ждал нас у главного здания и мерз. Прогулка по заснеженному лесу практически босиком ничему заклинателя не научила. Матиас в меховой куртке нарезал круги у закрытых саркофагами зданий и взрывчатки. Боевые маги воспринимали его спокойно, но за взрывчаткой следили.
Маленький лагерь темных, несколько палаток, окружали серьезные защитные печати, и те, кто работал в Иншель, держались постоянно настороже. Страшных историй не рассказывали, но, пожалуй, могли бы — просто мы для них были начальством. Смеркалось быстро; Иншель освещали мощные прожектора — работа шла круглые сутки — но заросший парк был темен даже для глухой ночи. И с ним было что-то не так. Я был на границе, и мрак был полон разных заблудившихся во времени вещей. Уханье филина, которое летает в воздухе без филина. Просто эхо.
Я чуял несколько машин, что под маскирующими печатями подобрались к въездным воротам, но то, что это один из темных отрядов, что прочесывал территорию вокруг Иншель, почуял еще раньше. Бретт стоял рядом с Шеннейром и докладывал обстановку, смотря на своего магистра снизу вверх. Самоуверенная улыбка на его лице то и дело превращалась в заискивающую, а потом обратно, и я остановился на расстоянии, наблюдая за метаморфозами. Бретт заметно поднялся в иерархии с тех пор, когда я его впервые встретил, и даже его искра начала гореть ярче, но он все еще не походил на настоящих высших темных. Высшие темные были монстрами, а Бретт... монстренок, не более.
— Здесь проползла тварь из Заарнея и тянет энергию, — Бретт оглянулся на меня и топнул по земле ногой, и я кивнул. Это многое объясняло. — Северные заметили всплески энергии и выслали сюда отряд. Мы их покромсаем, так что не беспокойтесь, светлый маги...
Как умный человек, Бретт считал, что расположение двух начальников лучше, чем расположение одного.
— Мы проводим инициацию светлого магистра, Бретт, — Шеннейр смотрел на него тяжело и немного устало. — Инициация светлого магистра не должна быть запятнана.
Кажется, внезапно прорезавшаяся забота поразила только меня. Для темных их магистр был идеален во всех проявлениях — даже в милосердии — а высшие, как и всегда, были слишком заняты собой.
Бретт словно спохватился, что выболтал лишнее, и согнулся в коротком поклоне, прижав ладонь к сердцу. Самоуверенность и восхищение сливались в этом человеке весьма гармонично:
— Как прикажете, мой магистр. Все сделаем аккуратно!
Потомок враждующих народов, ла'эр и мирринийке, Бретт взял от родителей самое лучшее: бесстрашие и отмороженный цинизм.
В главном саркофаге наконец пробили дыру, которая вывела прямо в один из коридоров. Из темноты веяло холодом. Я даже видел на камнях изморозь, и мне казалось, что чувствовал сладковатый запах гнили.
Это все в моей голове. Двенадцать лет — это слишком долго.
— Тел внутри нет, — предупредил меня Шеннейр. — Проводили опознание. Должны же мы были узнать, кто из светлых гуляет на свободе, а кто мирно погиб.
Но маг принадлежит гильдии даже после смерти. Иншель все равно стала общей могилой.
Матиас ошивался у пробитого туннеля очень настойчиво, но рисковать самым сильным светлым магом в округе я не собирался. Он все еще оставался порождением иного мира, и светлый Источник мог его не принять; и хоть заарн заметно обижался, но отверженность источником светлой магии стала бы для него гораздо более роковой.
Венец Та-Рэнэри принесли мне перед самым спуском — запаянный в несколько футляров. Ампула со стимулятором лежала рядом. Нарушенное обещание отзывалось в душе отвращением к себе, но никто не будет ждать, когда ты разовьешь способности естественным путем, если можно получить результат просто и быстро. По телу, как обычно после приема препарата, прошла волна жара; сердце суматошно заколотилось, а разум заработал на куда более высоких оборотах. Но мыслей было слишком много, и я не мог сосредоточиться ни на одной.
Высшие уже тщательно подготовились, то есть взяли черные восковые свечи и надели длинные черные балахоны. Балахоны были не так просты — я успел заметить вышитые на подкладке защитные руны, а ритуальной одежды иных цветов темные все равно не имели. Мне тоже выдали черный балахон, потом забрали, потом вернули обратно, добавив, что какое дело магии до черного цвета, белого цвета, салатового или там розового. И правда — какое? Свечу из черного воска я взял сам, потому что она мне понравилась.
И все же разглядеть людей в светлой одежде было бы проще, чем темных магов в черных балахонах во мраке туннеля. Использовать магию или включать мощные осветительные приборы остерегались, не зная, как отреагирует здание — все же над нами нависала масса перемолотой земли и камня. Вход, подсвеченный прожекторами, исчез за поворотом.
Коридор соединялся с галереей, обводящей один из парадных залов — зал был полностью уничтожен боевыми заклинаниями, но галерея уцелела. Луч фонаря скользил по мозаике, выложенной на стенах. Иншель строилась очень быстро, и для ее украшения привлекались все городские мастерские. Можно было жить среди каменных голых стен, как темные, но зачем, если это наш дом? Хотя и темные, в большинстве своем, знали толк в красоте.
Судя по синим и голубым цветам, эта часть мозаики была посвящена Островам.
Тонкий луч скользил по завиткам волн, спиралям ураганов, ярким медузам и маленьким рыбкам, островам. Потом вырвал из тьмы очертание Маро.
Я затаил дыхание. Маро, в отличие от других островов, был черным, и по кромке его вилось то самое, алое сияние.
Чтобы посветить под потолок, потребовалось встать на цыпочки. Там, почти незаметная, была маленькая островная акула в черно-белом круге, элемент декора, размером, может, с детскую ладонь.
— Светлые уже тогда что-то знали, — сказал Миль, и я поспешно отвел фонарь, погружая Маро Раэту во мрак.
Да нет. Просто мои родители работали в мозаичных мастерских.
Мой остров оставался в темноте, теперь уже навсегда. Но он всегда был со мной. Среди островитян ходила злая шуточка о людях, что спаслись с Токитири и поселились на Маро Раэту.
Спаслись с Токитири, поселились на Маро, переехали в Аринди.
Под саркофагом было черно и тихо. Так тихо, что было слышно даже дыхание спутников. Стены туннеля, который пробивали прямо сквозь тело замка, представляли собой сплошное месиво: размозженные кости, перекрученная плоть. Убитый волшебный замок осел, но еще не разложился до конца, сохраненный бетонной оболочкой. Несущие ребра Иншель покорежились, но продолжали поддерживать тяжесть здания.
Говорили, что на месте Иншель когда-то стояло поместье моего магистра; говорили, что когда-то у Ишенги была семья, но они умерли. Ишенга снес опустевший дом до основания и не появлялся здесь больше десяти лет.
— В светлом-светлом лесу стоит светлый-светлый дом, в котором живут светлые-светлые маги, — зловеще пробормотал Миль. — Вы освобождаете заточенное Зло. Я предсказываю, вы горько пожалеете об этом.
— Миль, помолчите, — сдавленно попросил Нэттэйдж.
Я вырвался вперед, догоняя Шеннейра. Темный магистр шел не торопясь, водя по сторонам фонариком — должно быть, наслаждался видом чужой разрушенной твердыни. Прошлое посещение наверняка прошло в спешке, не дав насладиться целиком и полностью.
— Темный магистр, — я провел по железному обручу, обхватывающему шею, и недовольно повертел головой. Меня мало что волновало в этой жизни, но назначать себе магистра, одновременно надевая на него ошейник было достаточно вызывающе. — Может быть, хотя бы перед инициацией снимете это? Я знаю, что повторение травмирующих ситуаций помогает их переосмыслить и преодолеть, однако...
Шеннейр кивал и иногда морщился, и я скоро понял, что он не слушает. Отреагировал темный магистр только на наступившее молчание:
— Я понял, вам помогает. Вот и носите.
Доставать длинными речами Миля было куда веселее.
— Как вы стали магистром?
Эмоциональный всплеск показал, что мои слова собеседник все же улавливал. Его искра вспыхнула ярче, переливаясь мягким теплым свечением; и он ответил, так, будто делясь воспоминаниями, которые бережешь:
— Я убил прежнего темного магистра. Обязательно попробуйте, Кэрэа, это незабываемо! А... — он вновь поморщился, — ... выбирая путь светлого магистра, приходится чем-то жертвовать.
Пожалуй, обвинять "вы испортили мне даже посвящение в магистры!" было бессмысленно.
— А как же испытания, Оракул, — я с разочарованием пытался отыскать в его эмоциях хоть какой-то отклик. — Принятие Источником...
— Куда бы он делся, — Шеннейр оглянулся и снисходительно бросил: — Все главные вехи вы уже прошли. Ишенга мертв. Все остальное — формальность. Настоящая инициация куется в крови.
Почему-то доверия во мне было еще меньше, чем в любом темном маге.
Иногда свет фонарика возвращался блеском гладкой мозаики и застывшей питательной жидкости, натекшей из сосудов здания. Иншель превратилась в могильник; в дом для теней, и здесь жило эхо, и я готовился уловить шепот. Отголосок криков. Но лишь продолжал болезненно вслушиваться в тишину.
— А что вы почувствовали, когда убили Ишенгу?
Шеннейр не казался мне человеком, которому свойственно анализировать свои эмоции или чувства; но гибель кровного врага все же стоила хотя бы нескольких минут на размышление.
Шеннейр как будто задумался.
— Незавершенность, — наконец сказал он. — Почему у меня ощущение, что меня обманули?
Пожалуй, это был самый ясный момент осознанности, который когда-либо был у Шеннейра в жизни.
— Вы хотели бы переиграть все заново, чтобы наконец ощутить триумф? Это не поможет.
Он насмешливо изогнул бровь, показывая, что момент искренности — или что было за него — закончен.
— Но как вам пришло в голову, — я затаил дыхание, приготовившись к насмешке, но все же спросил: — Шеннейр, брать заложников и убивать их?
Он не стал смеяться. Только пожал плечами:
— Это так логично, что не понимаю, почему никто не делал это раньше.
Впереди по туннелю тьма становилась плотной. При нашем приближении на наспех вмурованных железных створках вспыхнула идентификационная печать; Шеннейр ответил своей, и двери открылись, пропуская нас в круглый ритуальный зал.
Через световое окно на купольном потолке падали тонкие белые лучи, оставляя на полу размытые пятна. Когда-то разноцветное стекло окрашивало зал в золотой, синий в фиолетовый; теперь стекло покрыла пыль, и в тусклом свете все становилось сумрачным и черно-белым.
Черные ребра, которые должны были выдерживать концентрацию силы, разбивали орнамент на стенах на сектора. Не картины — перевитые линии, покрытые глубокими щербинами. Во время осады Иншель держалась долго. Нам было что защищать.
Пол покрывало плотное матовое стекло, на котором глубокими канавками была прорезана спираль-лабиринт. Я затаил дыхание, вслушиваясь в отзвук ритуального зала, и сообщил:
— Подозрительно мне все это.
Даже если не считать, что Иншель сверху накрывал бетонный саркофаг, снаружи все равно стояла ночь.
— А нам-то как подозрительно, — нервно отозвался Нэттэйдж.
Гвендолин остановилась на месте, с горькой печалью оглядывая зал и покачивая головой:
— Такая красота. Столько вложенных ресурсов и сил. И все это они могли потратить на Шэн!
Остаться жить в Шэн? Никогда не чувствуя себя в безопасности, рядом с теми, кто не считает тебя за человека? Несмотря на то, что переезд в Иншель стал поворотной точкой в подготовке к войне, я не мог винить сородичей за это. И не мог винить в том, что ненависть после переезда только усилилась — от осознания, сколько было у нас отнято обитанием в Шэн. Если темным доставляет удовольствие опасность, вечные подозрения и травля — пусть занимаются этим в своем узком кругу. Жизнь в Иншель была... счастливой.
Сказать честно, идея полного уничтожения темных всегда казалась мне привлекательной.
Воспоминания никогда не делали меня добрее.
— Светлый магистр, вам нужно пройти через Оракул, — Шеннейр схватил меня за плечо, подтолкнув к лабиринту. Скрыть ненавидящий взгляд я не успел; бывший магистр заметил и одобрительно кивнул: — Наконец-то я вижу в вас боевой настрой! Не дергайтесь, Кэрэа, Оракул безопасен.
Я пошатнулся и ступил в начало лабиринта, и зал тряхнуло под оглушительный лязг.
Сумрак мгновенно потонул в пыли и валящихся сверху стекляшках мозаики и камешках. Столько пыли в закрытом здании вряд ли взялось из ниоткуда, и внутри Иншель наверняка действовало одно из темных заклинаний тления, подтачивая ее изнутри. Хорошая компания. Но нас не пытались похоронить под завалами прямо сейчас: лязг шел снизу, из глубин механизмов Иншель.
Темные дисциплинированно подождали, когда опустится потолок, провалится пол или хотя бы из стен вспыхнет пламя, и чуть расслабились.
— А теперь подумайте о светлом, — без капли раскаяния велел Шеннейр и занял предписанное место, зажигая личную печать. Из чистого энтузиазма, вдвое сильнее обычной.
Восприятие темной энергии, подстегнутое стимулятором и венцом Та-Рэнэри, нахлынуло удушливой волной. Я думал, что сдохну прямо там. Но, по крайней мере это позволило не вслушиваться в надоедливую трескотню.
— ...Светлом? Даже я о светлом подумаю лучше, чем он!
— Подумайте, Миль, — Гвендолин расправила складки балахона и застыла на месте. — Подумайте.
Высшие боялись; несмотря на то, что они были привычны к опасности, но страх — часть жизни темного. Это была хорошая мысль. Но вряд ли светлая.
Темные не планировали проводить правильную инициацию. Вряд ли они даже знали, как она должна проводиться; будто темных когда-то пускали на светлые ритуалы. Раз уж я не мог подключиться к светлому Источнику, то высшие планировали призвать светлый Источник, чтобы он подключился ко мне. И у них могло получиться — на месте Источника я бы тоже явился поглядеть на эту самодеятельность, однако...
Источник — чистая магия. Там, где магии слишком много, возможно все. Источник прогибает и искажает мир еще сильнее, чем влияние Заарнея.
— Мне почему-то не кажется, что светлому источнику это понравится, — я отнял руку от венца. Снимать его сейчас я не имел права и, тем более, мне не очистить кровь от стимулятора.
— Светлый источник благ, он нас простит, — уверенности Нэттэйджу совсем недоставало.
— Говорят, что Иншель — боковая отводка Иншена. А Великий Иншен, даром, что светлый, отбитый наглухо. Мерцающие источники все такие, — громким шепотом поддержал боевой дух Миль.
Гвендолин зажгла черную свечу, и вслед за ней последовали остальные. Неудивительно, что распорядителем ритуала и по совместительству мастером импровизации выбрали ее. На стенах и на полу проявились заблаговременно начерченные знаки, и теперь я стоял не только в лабиринте — но в центре многолучевой звезды. Меня не оставляло ощущение, что здесь должна быть кровавая жертва, от которой отказались со скрипом, и теперь вместо нее зияла логическая пустота. Хотя я сойду за неплохую жертву.
— Тсо Кэрэа Рейни, — даже несмотря на неподобающую темность, голос Гвендолин звучал величественно. Уместно. — Твоя судьба лежит перед тобой. Готов ли ты отдать свою жизнь процветанию Аринди?
Пышные ритуалы служат лишь для того, чтобы впечатлить участников; все собравшиеся знали, зачем мы здесь, и потому мне оставалось сказать то, что все ждали:
— Да.
— Ее мысли станут твоими мыслями. Твоя кровь станет кровью, бьющейся в ее венах. Ее беды и ее невзгоды станут терзать твое тело, но твоя жизнь ляжет в основу ее процветания. Ты — защита для страны; ты — оружие для Источника, ты — источник магии для подвластных тебе магов, ты ее суть...
Атмосфера в зале поменялась. Будто линии, лабиринт и эти молчащие стены, ранее бывшие лишь бесполезной декорацией, наполнились... значением. Мрак стал еще гуще, подступив вплотную. Теперь осталась лишь темнота и поток света, и я пошел к нему, отсчитывая шаги.
Магистр должен...
Магистр должен быть мудрым и понимающим.
Великодушным и милосердным.
Храбрым и стойким.
Пол пересекла глубокая рытвина с бугрящимися оплавленными краями. Стекло здесь отличалось по цвету, более темное, навек сохранившее в себе отпечаток ладони. Я перешагнул через него.
...Хладнокровным и жестоким, если это необходимо.
Магистр должен заботиться о своей гильдии, стране и народе, потому что он существует ради них.
Магистру следует избегать сильных страстей.
Магистр не должен показывать боль, страх, злость, сильное горе...
Светлая магия медленно заполняла зал, пробуждаясь, резонируя с моей искрой. Она была тихой, спокойной и грустной. Я отвлекся на тишину — голоса умолкли, исчезли даже обычные перешептывания — и резюмировал:
— По-моему, не простил.
Эмоции высших полыхали переливчатым сиянием, но сами люди были недвижны, как статуи. Гвендолин даже не дышала; Нэттэйдж смотрел перед собой широко открытыми глазами, Миль сжимал пальцы в перчатках, Шеннейр... Весь вид Шеннейра отражал борьбу, но борьба была не в состоянии выйти за пределы его разума. Я уже видел такое состояние: у мага, который схватил венец Та-Рэнэри.
Будет весьма забавно, если вместо встречи с моим Источником мне придется бегать вокруг темных и их реанимировать. Светлый Источник присматривался к ним. Пока присматривался. Первой погасла свеча Гвендолин; свеча Шеннейра — последней.
Я сформировал печать на кончиках пальцев и подбросил, заставив разбиться о его защитное поле. Темный магистр как будто очнулся, пошевелился, попытался отступить, и тьма накрыла высших, отрезая от меня.
Тени стояли за спиной, и я знал это. Тени не оставляли меня ни на мгновение. Множество теней, сотни теней. Я чувствовал их поддержку. Их надежду. Их гордость.
Наш магистр.
Я позволил себе улыбнуться. Тени всегда были со мной. Тени всегда следовали за мной — тянулись за каждым моим шагом, заполняя мир тьмой.
Я вернулся...
Наше солнце.
Больше всего на свете мне хотелось обернуться. Увидеть их хотя бы еще раз. Больше всего на свете мне было страшно обернуться — и увидеть, что никаких теней нет.
Что я всегда был один.
Поток света был плотным и ощутимым. Я протянул руку, окуная в свечение ладонь. Разве не к этому я шел все это время?
Сквозь годы я видел себя — творца того, кем я являюсь сейчас. Творца, вложившего свою жизнь и все, что имел, в будущее. Это было печальное и жалкое зрелище — и я знал, что пришла пора идти дальше.
Источник был здесь — Источник, пропитывающий весь мир, Источник, который заключал в себе весь мир, прошлое и будущее, сосредоточил каплю своего внимания на ритуальном зале в подземельях разрушенного замка. Я ничего не видел сквозь белый свет — беспощадный свет вливался в сознание, высвечивая каждый темный уголок разума. Я кинул последний взгляд в прошлое и равнодушно отвернулся. Я не могу больше оглядываться назад.
Ребра Иншель потрескивали, распрямляясь; волшебный замок поднимался, ворочаясь как гигантское животное, отряхивая чешую бетонного саркофага. Я шел по освободившимся коридорам — мои владения были руинами, вся моя жизнь была руинами, но это было неважно. Свет Источника следовал за мной по пятам, обволакивал мысли, стирая все лишнее.
Тонкие белые молнии били из-под земли в небо. Огромная луна восходила над горизонтом — бумажный круг на черной ткани, и я мог бы взять его в руки. Деревья были черными силуэтами на белом фоне, но лес жил; лес перешептывался тысячами беззвучных голосов, и светлый Источник продолжал играть на струнах мира в своей мрачной бездне...
Светлый Источник поднимался из-под земли, просачиваясь сквозь опавшие листья. Вихрь, темная громада на границе, попытался потянуться к новому источнику энергии, но испуганно отшатнулся. Глупый. Между орешником бесшумно скользили, появляясь и пропадая, привлеченные светом дикие звери; их вел горделивый олень с широкими роскошными рогами на голом черепе.
Птицы прыгали по ветвям, и свет сиял в их глазницах. К сожалению, они не могли петь, но это все равно было прекрасно.
Я никогда не был монстром. Я никогда не хотел быть монстром.
...мне просто это нравилось.
Я погладил запутавшегося в своих ногах паука — одна нога у него напрочь потерялась, оторванная шальным заклинанием. И согнулся от пронзившей грудь боли.
...Почему? Что со мно...
Но светлая магия вновь помогла подняться, подталкивая дальше. Светлая магия всегда поддерживала меня, всегда. Остальные пауки копошились под листьями, искалеченные слишком сильно, чтобы подняться. С ними будет все хорошо. Со всеми нами...
Заарнейская тварь была здесь. Теперь я чуял ее вполне явно — вот она, свернулась под корнями деревьев спутанным клубком, раскинув свои нити под всем поместьем, присосавшись к истощенному источнику Иншель. Разбухнув до огромных размеров, выкачивая последние силы из измученной земли. От паразитов надо избавляться.
Ведь если я не должен печалиться о смерти, смерть, должно быть — это благо? Светлая магия окутывала теплым коконом, защищая и подтверждая мои мысли. Я остановился прямо над тварью, смотря под ноги, на сухие листья, на прекрасное существо под ними, и пожелал:
— Умри.
Заклинания ударили в землю, выбивая фонтанчики песка. Люди выступили из темноты широким полукругом, и я с отстраненным любопытством заметил на них форму гильдии Джезгелен.
Земля выгнулась горбом и со стоном опала. Из глубоких каверн, оставленных боевыми заклинаниями, бурля, выплеснулась темно-красная жидкость; она прибывала быстро, заливая листья, сапоги, поднимаясь выше, почти до колен... Я ощутил нечто странное; то, что не испытывал раньше, или, может быть, давно позабыл. То чувство, что искрой сияло в груди, хотело, чтобы я улыбнулся искренне.
— Вы в безопасности, — сказал один из людей. — Вы пойдете с нами. Наше задание — спасти светлого магистра, ставшего марионеткой темных.
Спасти? Меня? Мне никогда не было так хорошо.
Они выглядели как люди. Тот, кто говорил со мной, ничем не отличался от обычного человека. Всего лишь синеватое пятно на виске.
Темное проклятие, примененное аккуратно, почти не оставляет следов.
Светлый Источник играл на струнах этого мира, восстанавливая навыки. И я был главным инструментом — как и всегда.
— Вы поступили правильно, — эйфория утихла, возвращая горькое опустошение. Я коснулся венца и стащил его с головы.
Огни погасли.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
